Либерализм и тоталитаризм
Хрестоматия
Римская демократия
«Римляне... оружием защищали свободу... Власть у них была основана на законах»
В первом выпуске своего известного сборника «Национальный вопрос в России» русский философ Владимир Сергеевич Соловьев пишет:
Царство Александра Македонского (распавшееся после него лишь политически, но сохранившее во всем объеме новое культурное единство эллинизма) расширило пределы прежней мировой державы, включивши в них с Запада всю область греческого типа, а на Востоке захвативши часть Индии. Наконец, Римская империя (которой нельзя же отказать в названии всемирной на том основании, что она не простиралась на готтентотов и ацтеков) вместе с новым культурным элементом, латинским, ввела в общее движение истории всю Западную Европу и Северную Африку, соединив с ними весь захваченный Римом мир восточно-эллинской культуры [1]. Итак, вместо простой смены культурно-исторических типов древняя история представляет нам постепенное их собирание чрез подчинение более узких и частных образовательных элементов началам более широкой и универсальной культуры. Под конец этого процесса вся сцена истории занимается единою Римскою империей, не сменившею только, а совместившею в себе все прежние преемственно выступавшие культурно-исторические типы. Вне этой воистину всемирной империи остаются или отживающие свой век уединенные культурные типы, или же бесформенная масса диких и полудиких племен.
Но еще важнее этого внешнего объединения исторического человечества в Римской империи было развитие самой идеи единого человечества. Среди языческого мира [2] эту идею не могли выработать ни восточные народы, слишком подчиненные местным условиям в своем мировоззрении, ни греки, слишком самодовольные в своей высокой национальной культуре и отождествлявшие человечество с эллинизмом (несмотря на отвлеченный космополитизм кинической и стоической школы). Величайшие представители собственно греческой мысли, Платон и Аристотель, не были способны подняться до идеи единого человечества. Только в Риме нашлась благоприятная умственная почва для этой идеи: с полною определенностью и последовательностью ее поняли и провозгласили римские философы и римские юристы.
Тогда как великий Стагирит возводил в принцип и объявлял навеки неустранимою противоположность между эллинами и варварами, между свободными и рабами, такие, сравнительно с ним неважные, философы, как Цицерон и Сенека, одновременно с христианством возвещали существенное равенство всех людей. «Природа предписывает, — писал Цицерон, — чтобы человек помогал человеку, кто бы тот ни был, по той самой причине, что он человек» (hoc natura praescribit, ut homo homini, quicumque sit, ob earn ipsam causam quod is homo sit, consulturn velit) [3] — «Должно сходиться в общении любви со своими, за своих же почитать всех соединенных человеческою природой» [4]. — «Мудрый признает себя гражданином всего мира, как бы одного города» [5] — «Все мы, — пишет Сенека, — члены одного огромного тела. Природа хотела, чтобы мы все были родными, порождая нас из одних и тех же начал и для одной и той же цели. Отсюда происходит у нас взаимное сочувствие, отсюда общительность; справедливость и право не имеют иного основания. Общество человеческое похоже на свод, где различные камни, держась друг за друга, обеспечивают прочность целого» [6]. Уже Цицерон, исходя из идеи солидарности всего человечества, заключал, что права войны должны быть ограничены. Сенека же осуждает войну безусловно. Он спрашивает, почему человек, убивающий другого, подвергается наказанию, тогда как убийство целого народа почитается и прославляется? Разве свойство и имя преступления изменяются от того, что его совершают в воинской одежде? С той же точки зрения Сенека самым решительным образом восстает против боя гладиаторов и провозглашает за семнадцать веков до Канта, что человек не может быть только средством для человека, а имеет свое собственное неприкосновенное значение: homo res sacra homini (человек — святыня человеку). Этот принцип Сенека распространяет как на чужеземцев, так и на рабов, за которыми он признает всю силу человеческих прав. Он восстает против самого имени рабства и хочет, чтобы рабов звали «смиренными друзьями» — humiles amici [7].
Подобные мысли не были в Риме только убеждением отдельных лиц или учением какой-нибудь философской школы (как у греческих стоиков). Идея существенного равенства всех людей есть неотъемлемая принадлежность римского права. Самое понятие: jus naturale, установленное римскими юристами, совершенно отрицает всякую коренную и непреложную неравномерность между людьми и народами. Вопреки Аристотелю, утверждавшему в своей политике, что есть племена и люди, самою природою предназначенные к рабству, римские юристы решительно заявляли, что все родятся с одинаковым естественным правом на свободу и что рабство есть лишь позднейшее злоупотребление (utpote cum jure naturali omnes liberi nascerentur, sed postea... servitus invasit) [8].
Если внешнее единство Римской империи с ее военными дорогами материально облегчило и ускорило всесветное распространение евангельской проповеди, как это замечали еще древние христианские писатели [9], то гуманитарные начала римских юристов и римских философов подготовили умственную почву для восприятия самой нравственной идеи христианства, по существу своему общечеловеческой и сверхнародной. Предание о личном знакомстве апостола Павла с Сенекой, сомнительное фактически, верно указывает на естественное сродство между универсализмом римского разума, завершившим историю язычества, и началом новой универсальной религии, оживившей объединенное в Риме человечество. Сенека, отрицающий войну и рабство, и апостол Павел, провозглашающий, что отныне нет более разделения между эллином и варваром, рабом и свободным, — эти два лица из двух столь далеких «культурно-исторических типов» были, во всяком случае, близки между собою, независимо от личных свиданий и переписок. Случайное знакомство двух исторических лиц есть только любопытный вопрос, но совпадение двух разнородных мысленных течений в одной универсальной идее есть несомненное и огромное событие, которым обозначилось самое средоточие всемирной истории. А если единой всемирной истории нет, если существуют только национальные или племенные культуры, то как понять и объяснить эту духовную связь между языческим философом из Испании и христианским апостолом из Иудеи, которые сошлись в Риме, чтобы проповедовать всечеловеческое единство?
Как ни далека еще наша действительность от исполнения нравственных требований апостола Павла или хотя бы Сенеки, но проповедь всечеловеческого единения не пропала даром. Из нее вышел новый культурный мир, который при всех своих практических грехах, при всех своих частных разделениях и междоусобиях все-таки представляет великое идеальное единство племен и народов, настолько превосходящее, и объемом и глубиною, единство Римской империи, насколько сама эта империя превосходила все бывшие до нее попытки всемирного владычества. Народы новой христианской Европы, восприняв зараз из Рима и из Галилеи истину единого по природе и по нравственному назначению человечества, никогда не отрекались в принципе от этой истины. Она осталась неприкосновенною даже для крайностей возродившегося в нынешнем веке национализма. Сам Фихте ставил немецкий народ на исключительную высоту только потому, что видел в этом народе сосредоточенный разум всего человечества, единого и нераздельного. Только русскому отражению европейского национализма принадлежит сомнительная заслуга — решительно отказаться от лучших заветов истории и от высших требований христианской религии и вернуться к грубо языческому, не только дохристианскому, но даже доримскому воззрению (1, с. 356 — 359).
Эту же тему Соловьев затрагивает в своем главном философском сочинении, «Оправдание добра». В тринадцатой главе он пишет:
Между тем античное общество — и родовая дружина спартиатов, и афинский демос, и оригинальное соединение обеих форм — senatus populusque romanus [10] допускали истинное значение человека лишь в границах своего гражданского союза, а потому они не были обществами, основанными на нравственном начале, а разве только предварительными и приблизительными моделями такого общества.
Однако строй этой жизни имеет для нас не один исторический интерес: в сущности мы его еще не пережили. Вспомним в самом деле, что именно в античном мире ограничивало нравственный принцип и мешало его истинной реализации. Было три разряда людей, которые не признавались как носители каких-нибудь прав и как предметы каких-нибудь обязанностей, которые, следовательно, ни в какой мере не были целью деятельности, совсем не входили в представление общего блага, а рассматривались только как материальные орудия или же как материальные препятствия для этого блага. Именно это были: 1) враги, т.е. первоначально все чужеземцы, затем 2) рабы и, наконец, 3) преступники. Узаконенное отношение к этим трем категориям людей при всех частных различиях было в существе одно и то же, так как было одинаково безнравственно. Нет надобности представлять в преувеличенно-ужасном виде институт рабства, заменивший, как известно, простое избиение пленных; рабы пользовались обеспеченными средствами существования, и вообще с ними обращались не дурно, но это было, хотя и не редкою, случайностью, а не обязанностью и, следовательно, не имело нравственного значения; они ценились за свою полезность, но это не имеет ничего общего с признанием за ними человеческого достоинства. В отличие от этих полезных вещей, которые следует беречь из благоразумия, внешние и внутренние враги, как вещи заведомо вредные, подлежали беспощадному истреблению. Относительно неприятеля на войне эта беспощадность могла еще ограничиваться уважением к силе и страхом возмездия, но относительно беззащитных преступников, действительных или предполагаемых, жестокость не знала пределов: в образованных Афинах для обвиненных по обыкновенным уголовным преступлениям пытка были первым делом после взятия под стражу, раньше всякого следствия.
Все эти явления — война, рабство, казни — были закономерны для древнего мира в том смысле, что они логически вытекали из принятого всеми миросозерцания, определялись общим состоянием сознания. Если значение человека как самостоятельного лица, если полнота его достоинства и прав обусловливались исключительно принадлежностью к известному гражданскому союзу, то отсюда естественное следствие, что люди, к этому союзу не принадлежащие, чуждые и враждебные ему, или же хотя принадлежащие к нему, но нарушающие его закон и угрожающие общей безопасности, тем самым лишены человеческого достоинства и прав, и относительно их все позволено. Но вот это состояние античного сознания изменяется. Развитие этической мысли сначала у софистов и Сократа, потом у греко-римских стоиков, работы римских юристов, да и самый характер римского государства — многообъемлющего и международного и потому поневоле расширявшего умственный и жизненный кругозор — все это понемногу сгладило старые границы и утвердило в сознании нравственное начало в смысле его формальной неограниченности и универсальности. Между тем с другой, восточной стороны религиозно-нравственная проповедь пророков израильских вырабатывала живой идеал безусловного человеческого достоинства. И в то время как один римлянин в театре вечного города, чтобы выразить высшую степень личного достоинства, вместо прежнего civis romanus (римский гражданин) провозгласил устами актера новое слово: homo sum (я человек), другой римлянин, в отдаленной восточной провинции и на сцене более трагической, дополнил это заявление нового принципа простым указанием на его действительное личное воплощение: ecce homo! (се человек!).
Внутренний переворот, происшедший в человечестве из взаимодействия палестинских событий с греко-римскими теориями, должен был, казалось, положить начало совершенно новому порядку вещей. Ожидалось даже полное обновление физического мира — вместо того и социально-нравственный мир язычества остается доселе без коренных и окончательных изменений. Мы не будем по этому поводу удивляться и сетовать, если представим себе задачу нравственного перерождения человечества во всем ее объеме. Что разрешение этой задачи прежде окончательной катастрофы должно подготовляться постепенным процессом, — это ясно по существу дела и предуказано в самом евангелии [11]. Процесс такого подготовления не совершился, но совершается, и несомненно, что с XV и особенно с конца XVIII века ход истории представляет заметное прогрессивное ускорение. В смысле нравственно-практическом важно дать себе ясный отчет в том, что и как уже сделано, что и как предстоит сделать в известных, определенных отношениях (2, с. 350 — 353).
История Древнего Рима — это история первой «президентской», а затем «парламентской» республики: цари были выборными, а Сенат обладал непререкаемым авторитетом. Никто так часто не произносил слово «свобода», как римляне; их история во многом для нас сегодня поучительна.
О возникновении Рима написана масса книг. Если изучать ее серьезно, необходимо прежде всего ознакомиться с трудом выдающегося римского историка Тита Ливия (59 г. до Р.Х. — 17 г.) «История от основания Рима», состоящего из 142 книг, 35 из которых дошли до наших дней. Приведем начало предисловия этого сочинения:
Создам ли я нечто, стоящее труда, если опишу деяния римского народа от первых начал города, твердо не знаю, да и знал бы, не решился бы сказать, ибо вижу — затея эта и не нова, и даже избита, ведь являются все новые писатели, которые уверены, что либо в изложении событий подойдут ближе к истине, либо превзойдут неискусную древность в умении писать. Как бы то ни было, я найду радость в том, что и я, в меру своих сил, постарался увековечить подвиги главенствующего на земле народа; и если в столь великой толпе писателей слава моя не будет заметна, утешеньем мне будет знатность и величие тех, в чьей тени окажется мое имя. Сверх того, самый предмет требует трудов непомерных — ведь надо углубиться в минувшее более чем на семьсот лет, ведь государство, начав с малого, так разрослось, что страдает уже от своей громадности. Не сомневаюсь также, что рассказ о первоначальных и близких к ним временах доставит немного удовольствия большинству читателей — они поспешат к событиям той недавней поры, когда силы народа, давно уже могущественного, истребляли сами себя; я же, напротив, и в том буду искать награды за свой труд, что, хоть на время, — пока всеми мыслями устремляюсь туда, к старине, — отвлекусь от зрелища бедствий, свидетелем которых столько лет было наше поколение, и избавлюсь от забот, способных если не отклонить пишущего от истины, то смутить его душевный покой. Рассказы о событиях, предшествовавших основанию города и еще более ранних приличны скорее творениям поэтов, чем строгой истории, и того, что в них говорится, я не намерен ни утверждать, ни опровергать. Древности простительно, мешая человеческое с божественным, возвеличивать начала городов; а если какому-нибудь народу позволительно освящать свое происхождение и возводить его к богам, то военная слава римского народа такова, что, назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с той же покорностью, с какой сносят власть Рима. Но подобного рода рассказам, как бы на них ни смотрели и что бы ни думали о них люди, я не придаю большой важности. Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действия — дома ли, на войне ли — обязана держава своим зарождением и ростом; пусть он далее последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и, наконец, стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах. В том и состоит главная польза и лучший плод знакомства с событиями минувшего, что видишь всякого рода поучительные примеры в обрамление величественного целого; здесь и для себя, и для государства ты найдешь, чему подражать, здесь же — чего избегать: бесславные начала, бесславные концы.
Впрочем, либо пристрастность к самому делу вводит меня в заблужденье, либо и впрямь не было никогда государства, более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно где так долго и так высоко чтили бы бедность и бережливость. Да, чем меньше было имущество, тем меньшею была и жадность; лишь недавно богатство привело за собою корыстолюбие, а избыток удовольствий — готовность погубить все ради роскоши и телесных утех.
Римский философ и политик Цицерон (106 г. до Р.Х. — 43 г.) рассказывает историю возникновения великого Города так:
Можно ли назвать какое-либо государство, основание которого было бы таким славным и столь широко известным, как закладка нашего города, совершенная Ромулом? Будучи сыном Марса, Ромул (согласимся со сказанием — тем более, что оно не только весьма древнее, но и мудро нам завещано предками для того, чтобы люди с большими заслугами перед государством считались не только наделенными божественным умом, но также и божественного происхождения), итак, Ромул, как только родился, говорят, был вместе с братом своим Ремом, по повелению альбанского царя Амулия, боявшегося ниспровержения своей царской власти, оставлен на берегу Тибра; там его питал своим молоком хищный зверь; после того, как Ромула взяли к себе пастухи и воспитали в суровых условиях жизни и среди лишений, он, по преданию, когда вырос, силой своего тела и неустрашимостью духа настолько превзошел всех остальных, что все, кто населял земли, где ныне стоит наш город, покорно и охотно начали ему повиноваться. Встав во главе их отрядов (перейдем теперь от сказаний уже к событиям), он, как говорят, захватил Альбу-Лонгу, в те времена сильный и могущественный город, и убил царя Амулия.
Стяжав такую славу, Ромул, по преданию, прежде всего задумал, совершив авспиции [12], заложить город и основать прочное государство, Что касается места для города, которое каждый, пытающийся создать долговечное государство, должен намечать весьма осмотрительно, то Ромул выбрал его необычайно удачно (Цицерон. О государстве, кн. II, 4 — 5).
Греческий географ Страбон (63 г. до Р.Х. — 24 г.) сообщает среди прочего следующее:
Во время основания города между братьями возникла ссора, причем Рем, как говорят, был убит. Закончив постройку города, Ромул стал туда собирать окрестный людской сброд; он превратил в «убежище» священный участок между кремлем и Капитолием и объявил гражданами всех соседей, сбежавшихся туда ради убежища. Но так как Ромул не получил права взаимных браков для своих граждан, то он учредил одно конское состязание, посвященое Посидону, которое устраивается еще и теперь. Когда народ собрался во множестве (главным образом сабиняне), он приказал всем, кто хотел вступить в брак, похитить девушек, пришедших на состязание. Тит Таций, царь куритов, сначала хотел отомстить с оружием в руках за оскорбление, но затем вступил в соглашение с Ромулом при условии общности власти и государства. После того как Таций был изменнически убит в Лавинии, Ромул с согласия куритов стал царствовать один. После Ромула власть наследовал Нума Помпилий, согражданин Тация, получив ее от добровольно подчинившихся ему подвластных. Это наиболее достоверный рассказ об основании Рима. (Страбон. География, кн. V, III, 2; С 230).
Прекрасно описал зарождение Римской государственности соотечественник и современник Цицерона, историк и политик Гай Саллюстий Крисп (86 г. до Р.Х. — 35 г.). В небольшом историческом эссе «О заговоре Катилины» он рассказывает вот что:
Город Рим, насколько мне известно, основали и вначале населяли троянцы, которые, бежав под водительством Энея из своей страны, скитались с места на место, а с ними и аборигены, дикие племена, не знавшие ни законов, ни государственной власти, свободные и никем не управляемые. Когда они объединились в пределах городских стен, то они, хотя и были неодинакового происхождения, говорили на разных языках, жили каждый по своим обычаям, все же слились воедино с легкостью, какую трудно себе представить: так в короткое время разнородная, и притом бродячая, толпа благодаря согласию стала гражданским обществом.
Но когда их государство, в котором умножилось число граждан, улучшились нравы, появились новые земли, стало казаться достаточно процветающим и достаточно могущественным, то, как очень часто случается, благоденствие породило зависть. И вот соседние цари и народы стали войнами испытывать их мощь; из их друзей помощь им оказывали немногие; остальные, охваченные страхом, держались вдали от опасностей.
Но римляне и у себя дома, и на войне были настороже: спешили, готовились, ободряли друг друга, выступали навстречу врагам, оружием защищали свободу, родину и родителей. Впоследствии, доблестью своей отвратив опасности, они приходили на помощь союзникам и друзьям и, не столько получая, сколько оказывая услуги, завязывали дружеские отношения. Власть у них была основана на законах, образ правления назывался царским. Избранные мужи, с годами ослабевшие телом, но благодаря своей мудрости сильные умом, заботились о благополучии государства. Их ввиду их возраста или сходства обязанностей именовали «отцами». Позднее, когда царская власть, сперва служившая охране свободы и расширению государства, превратилась в высокомерный произвол, то после изменения образа правления был установлен годичный срок власти и избрали двух правителей; предки наши думали, что благодаря этому человек никогда не сможет возгордиться своею непомерной властью (Саллюстий. О заговоре Катилины, 6 – 7).
Рим был основан в 753 г. до Р.Х. на левом берегу Тибра, недалеко от моря, в местности, где находилось семь холмов. Почти 250 лет управлялся он избранными царями, но подробности правления этих царей неизвестны. По преданию первым царем был Ромул (753 — 716 гг.). Он открыл в городе убежище беглым рабам и преступникам, отчего население Рима постоянно росло. По этой же причине римлян не любили соседи. Ромул со своим войскам сам делал набеги на соседние территории, но пленников не убивал и не обращал в рабство, а поселял в городе на правах свободных людей. Так же поступали и его преемники. Ромул учредил первое постоянное войско, конницу, а остальные граждане вооружались только на случай войны и составляли пехоту. Перед народом он являлся с двенадцатью ликторами. Из старейших граждан Рима Ромул образовал Сенат.
Приблизительно через полторы сотни лет после основания Рим превратился в сильнейший город Лациума — страной латинов. Население Рима, помимо рабов, состояло из патрициев и плебеев. Патрициями, или гражданами, назывались потомки основателей города, а плебеями, или толпой, захваченные в плен или добровольно переселившиеся в Рим латины. Между патрициями и плебеями не было никакого общения. Патриции жили в центре города, а плебеи — либо на его периферии, либо по окраинам и в деревнях. Патриции считали достойным для себя занятием только земледелие и войну, плебеи же, в основном, занимались торговлей и ремеслами. Патриции презирали их, не пускали в храмы, запрещали им советоваться с авгурами. Патриции для совещания о делах города сходились на площади и на Форуме (городской рынок), но плебеям там присутствовать запрещалось.
Предпоследний царь Сервий Туллий (578 — 534 гг.) покровительствовал плебеям и, чтобы сблизить их с гражданами, привлек их к воинской повинности (до этого воевали только патриции). С этой целью Сервий ввел ценз, т.е. оценку имущества всех патрициев и плебеев. На основании этого ценза патриции и плебеи были разделены на пять призывов. В первый призыв вошли патриции. На войну они являлись в тяжелом и более дорогом вооружении; первыми вступали в бой. Плебеи распределялись по остальным четырем призывам и выступали в бой в более легком и дешевом вооружении. Кроме того, Сервий распорядился собирать за городом, на Марсовом поле общее собрание и патрициев и плебеев. Из-за этого патриции невзлюбили Сервия и убили его. Одним из участников этого убийства был зять Сервия по имени Тарквиния Гордого, который и наследовал престол (534 — 510 гг.).
Тарквиний обременял плебеев различными постройками, которыми хотел увековечить свое имя (храм Юпитера Капитолийского), а патрициев преследовал и казнил, не щадя даже своих родственников. В 510 г., когда Тарквиний находился в походе, в Риме произошел мятеж, который возглавил его родственник Юний Брут. Было решено «упразднить царское достоинство», а нынешнего царя изгнать из Рима. Трквиний прибыл в город, но не смог подавить мятеж и бежал.
Патриции объявили Рим республикой и определили смертную казнь для всякого, кто попытается восстановить царскую власть. Они стали избирать из своей среды двух консулов, которые правили поочередно, по одному месяцу, и наблюдали друг за другом. Первыми консулами были избраны Юний Брут и Тарквиний Коллатин (509 г.). Подобно царям, консулы имели стражу, состоящую из двенадцати ликторов. В случае мятежа и других чрезвычайных обстоятельствах консулы упразднялись, и на их место избирался диктатор, которому вручалась неограниченная власть на 6 месяцев. Диктатора всегда окружало 24 ликтора.
При республиканском правлении Рим быстро ослабел и не мог справиться с внешними врагами. На Римскую республику сначала напали этруски под предводительством царя Порсена. Не в состоянии их победить римляне уступили Этрурии (земли по правую сторону Тибра). Потом на Рим напали латины, которые так же, как и этруски, отделились от республики.
Однако эти войны ослабляли римлян меньше, чем вражда между патрициями и плебеями. Войны Рима с соседями часто происходили во время полевых работ. У патрициев были рабы, которые могли без них выполнять все необходимые работы в поле. У плебеев рабов не было и их поля приходили в запустения. Многие плебеи обеднели и занимали у патрициев под высокие проценты деньги. Если должники вовремя не уплачивали долгов, патриции захватывали их поля или же продавали в рабство детей, а их самих истязали и бросали в свои домашние тюрьма. Раньше за плебеев заступались цари; теперь же у них не было никакой защиты. Потеряв терпение, они, наконец, со своими семьями ушли на Священную гору, где хотели основать свой город. Патриции встревожились и позволили плебеям избирать из своей среды защитников — народных трибунов. После такого решения плебеи спустились со Священной горы и вернулись в свои дома.
Сначала трибунов было два, потом число их увеличилось до 10. Двери их домов никогда не запирались, чтобы всякий плебей мог беспрепятственно войти и просить помощи. Трибуны не имели внешних знаков отличия, но особа их считалась неприкосновенной. Римлянин, оскорбивший трибуна, объявлялся оскверненным и его жизнь находилась под угрозой. Позднее трибуны, опираясь на плебейские собрания, добились права, чтобы одним словом «запрещаю» останавливать решения патрицианских судов и центуриатского собрания, если только это слово произносилось всеми трибунами единогласно.
У патрициев были писанные законы, но их хранили жрецы, и плебеям они не были известны. Трибуны потребовали обнародования законов. Те противились этому, во время споров дело доходило до кровавых драк и убийств, но в конце концов, трибуны добились своего и законы сделались общими для всех. В 451 г. патриции избрали из своей среды комиссию децемвиров, состоящую из 10 человек, которым дали диктаторские полномочия. Децемвиры начертали на 12-ти медных таблицах законы и выставили их на площади. Цицерон об этих перипетиях пишет так:
У наших предков, при большом бремени долгов, быть может, и был тот или иной способ помочь должникам; такой способ незадолго до того не ускользнул от внимания афинянина Солона, а некоторое время спустя — и от нашего сената, когда из-за волнений, вызванных произволом одного человека, все кабальные обязательства граждан были отменены, а впоследствии эта форма обязательств была упразднена. И всегда, когда плебс, вследствие бедствий, постигавших государство, бывал разорен поборами, искали какого-то облегчения и помощи ради всеобщего блага. Но так как тогда такой меры не применили, то это дало народу основание умалить власть и значение сената, путем мятежа избрав двух плебейских трибунов. Значение сената оставалось, однако, все еще большим и важным, так как умнейшие и храбрейшие мужи охраняли государство оружием и своими мудрыми решениями, и их авторитет был в полном расцвете, потому что они, намного превосходя других людей своим почетным положением, уступали им в своем стремлении к наслаждениям и были выше их по своему имущественному положению. При этом доблесть каждого из них в делах государственных была людям тем более по сердцу, что в частной жизни они заботливо поддерживали сограждан делом, советом, деньгами (Цицерон. О государстве, кн. II, 59).
Между тем, сами децемвиры бесчинствовали и всячески притесняли плебеев. Так, например, их старшина Аппий Клавдий, хотел завладеть красивой девушкой по имени Виргиния, которая была дочерью одного уважаемого плебея и невестой бывшего трибуна. С этой целью он подговорил клиента объявить Виргинию своей рабыней и вызвать ее на суд. Судьей же был сам Аппий Клавдий, и он решил дело в пользу клиента. Тогда отец Виргинии вонзил в сердце дочери нож со словами: «Только так я смогу спасти свободу!» Аппий Клавдий приказал ликторам схватить отца Виргинии и привести к нему, но народ разогнал ликторов. Вскоре плебеи снова возмутились и ушли на Священную гору.
Наступил третий год децемвирата, — пишет Цицерон; оставались те же децемвиры, противившиеся избранию других на их место. При таком положении в государстве, которое, как я уже не раз говорил, не может быть продолжительным, так как всем сословиям граждан не предоставляется одинаковых прав, вся власть была в руках первенствовавших людей, так как во главе государства были поставлены знатнейшие децемвиры; им не были противопоставлены плебейские трибуны; при децемвирах не было никаких других магистратов, и не было сохранено права провокации к народу, если гражданину грозила казнь или наказание розгами. И вот, вследствие несправедливости децемвиров, внезапно начались сильные потрясения, и произошел полный государственный переворот. Ибо децемвиры, прибавив две таблицы несправедливых законов, бесчеловечным законом воспретили браки между плебеями и «отцами», хотя обыкновенно разрешаются даже браки с иноземцами (закон этот был впоследствии отменен Канулеевым плебисцитом), и, в силу своего империя творя всяческий произвол, правили народом жестоко и своекорыстно. Всем, конечно, хорошо известно (об этом говорят и очень многие литературные произведения), как из-за необузданности одного из этих децемвиров некий Децим Вержиний своей рукой убил на форуме дочь-девушку и, охваченный горем, бежал к войску, тогда стоявшему на горе Альгиде; воины отказались продолжать военные действия, которые они вели, и с оружием в руках сперва заняли Священную гору (подобно тому, как некогда произошло в таком же случае), а затем и Авентинский холм (Там же, 62 — 63).
После этого децемвиры были низложены. Вновь избранные консулы возвратили плебеев в свои дома, дав им право присутствовать в Сенате. После таких уступок в городе на долгие годы воцарился мир. В очередном сражении против своих соседей плебеи, довольные уступками патрициев, храбро сражались с неприятелем. В 409 г. были впервые избраны квесторы из плебеев. Квестором во времена республики назывался помощник консула, а до этого, во времена царей — уголовный судья (от лат. quaero — искать). В 396 г. римляне (плебеи и патриции) осадили этрусский город Вейн и вернули его Римской республике. Но в 390 г. на Рим напали полчища галлов, живших в Северной Италии. Жители в страхе разбежались, а небольшая часть спряталась в Капитолии (кремль), который стоял на самом недоступном из семи холмов Рима. Галлы сожгли город и уже стали подбираться к Капитолию. Стража спала, но крик гусей разбудил многих римлян и они отразили нападение галлов. Но вскоре голод вынудил осажденных просить пощады. Галльский военачальник Бренн согласился отпустить их, но потребовал выкуп в 1000 фунтов золота и распорядился, чтобы впредь одни ворота города всегда оставались отваренными. Осажденным ничего не оставалось, как согласиться на эти условия.
После галлов дух римлян был надломлен. Латины воспользовавшись этими настроениями, стали совершать частые набеги на город. Ситуация шестидесятилетней давности повторилась: плебеи воевали, а их поля приходили в запустение; они занимали деньги у патрициев, но не могли отдать долги и попадали либо в тюрьмы, либо на невольничьи рынки. Трибуны между собой рассорились и не могли помочь плебеям.
Так продолжалось до тех пор, пока трибуном не выбрали волевого, честного и богатого плебея Лициния. Он вместе с другим трибуном, своим другом Секстием внес в народное собрание следующие предложения: 1) облегчение долговых обязательств, 2) установление земельного максимума для патрициев и минимума для плебеев и 3) избрание одного из консулов Рима из среды плебеев. Патриции воспротивились этим предложениям, но Лициний и Секстий избираемые из года в год в трибуны добились своего. Так в 366 г. были приняты законы Лициния — Секстия. Первым консулом-плебеем стал Люций Секстий Латерана. Все следующие консулы-плебеи исполняли свои обязанности безупречно. Постепенно патриции практически без борьбы уступали плебеям все другие должности в Риме, а именно: диктатора (356 г.), цензоров (351 г.), преторов (337 г.), понтифака (300), авгура (296). В 326 г. был принят закон о запрещении долгового рабства; в 312 г. закон о допущении плебеев в первый класс центуриатных организаций и т.д. Изданный в 192 г. Порциев закон запретил подвергать римских граждан порке. Известно еще два Порциева закона о неприкосновенности личности римских граждан (195 г. и 185 г.)
После уравнения в должностях патриции и плебеи составили один римский народ. Патриции, подобно плебеям стали жить просто, сами обрабатывали поля, а из удовольствий им были известны только состязания на Марсовом поле и игры в цирке. В городе появилось множество ремесленников из только что отпущенных на волю рабов. Держать в домах патрициев большое число рабов стало делом «немодным» и народом открыто осуждалось. На театральных подмостках ставились пьесы, в которых проблемы взаимоотношения между рабами, плебеями и патрициями выдвинулись на первый план. Наиболее известным римским писателем III — II вв. до Р.Х. были Тит Макций Плавт и Публий Теренций Афр. Самая известная комедия Плавта «Привидение» имела сюжет, который можно передать двумя написанными им строчками: "Подружку выкупил на волю юноша, растратив все в отсутствие отца добро. Популярной среди римлян была также комедия Теренция «Самоистязатель». Там были такие строки:
Судите ж беспристрастно и тем авторам
Возможность дайте процветать, которые
Дают возможность видеть пьесы новые
Без недостатков. Но не в оправдание
Тому пусть служит это, кто в комедии
Последней показал, как дал дорогу весь
Народ рабу, бегущему по улице.
Зачем же он безумцу должен быть рабом?Консервативны театральный критик Ланувина на Форуме критиковал Теренция за «неприличное», с точки зрения римского зрителя, изображение раба, которому «свободные» уступают дорогу. В первом акте, первой сцене, герой пьесы «Самоистязатель» Менедем, узнав о побеге своего сына, размышляет следующим образом
Домой иду в печали и смятении,
Не зная, что мне делать, с огорчения.
Сажусь; снимают обувь, подбежав, рабы;
Гляжу — спешат другие, ложа стелются;
Обед готовят; дружно все работают,
Мою печаль смягчить стараясь всячески.
Смотрю и начинаю размышлять я так:
«Как это, чтоб из-за меня единственно
«Людей так много в доме беспокоились
«И ублажали только одного меня?
«Меня служанок столько одевали бы,
«Для одного расходов столько по дому!..
Сейчас же к делу: в доме без остатка все
Сгребаю — утварь, платье, собираю всех
Рабов, служанок, кроме тех, которые
Издержки оправдать могли бы, на поле
Работая; всех вывел на продажу я,
Дом сдал в наем, — набралось до 15
Талантов. Землю здесь купил и здесь тружусь...Нравы смягчились, но законы были суровы, так что примерно в это время в Риме появляется пословица: «закон суров, но это закон». Например, на улицах города запрещалось громко распевать песни, играть на музыкальных инструментах, плясать, что часто раньше делалось после принятия алкоголя. Теперь же тем, кто на это отваживался, особые должностные лица, цензоры, не позволяли ходить в народное собрание. Любые распоряжения цензоров выполнялись беспрекословно. Такого порядка в городе ни до, ни после не было. Это время всеми поздними римлянами признавалось счастливейшим.
Цицерон, подобно Платону, написал диалоги «О законах», где за образец взял законы Римской республики; там среди прочих были и такие:
Итак, возвращаюсь к нашим законам. Ими, конечно, строжайше определено, что яркий свет должен на глазах у множества людей оберегать доброе имя женщин и что приобщение к таинствам Цереры должно совершаться по тому же обряду, по какому приобщения совершаются в Риме. О суровости наших предков свидетельствует старое постановление сената о вакханалиях, произведенное консулами расследование с применением вооруженной силы и наказание, наложенное ими на виновных. К тому же (дабы мы не показались, пожалуй, не в меру суровыми) в сердце Греции Диагонд из Фив упразднил все ночные священнодействия своим законом, изданным без ограничения срока действия...
Однако, если человек совершил проступок по неразумию своему и его сознательно искупил, то государственный жрец должен избавить его от страха кары, но дерзость и внесение дурных страстей в религиозные обряды должен осудить и признать нечестивыми.
Что касается общественных игр, которые делятся на игры в театре и игры в цирке, то состязания в беге, кулачном бою и борьбе и на беговых колесницах с запряженными в них конями надо устраивать в цирке, до полной победы. Театр же пусть будет предназначен для пения и для игры на лирах и флейтах, но только с соблюдением меры, как предписано законом. Ибо я согласен с Платоном в том, что ничто не действует с такой легкостью на нежные и нестойкие умы, как разнообразные звуки музыки, и даже трудно сказать, как велика их власть и в хорошую, и в дурную сторону (Цицерон, О законах, кн. II, 37 — 38).
Цицерон приводит своеобразную «Конституцию», т.е. краткий свод наиболее общих и обязательных законов, который мог бы, по его мнению, эффективно регулировать общественную жизнь в его смешанной «президентско-парламентской» республике. В диалоге «О законах» Марк, один из персонажей, зачитывает его перед своими собеседниками. После прочтения законов другой из участников диалога, Квинт, замечает: «Как кратко ознакомил ты нас, брат мой, с распределением прав всех магистров; но это относится, пожалуй, только к нашему государству, хотя ты и прибавил кое-что новое». На что Марк отвечает: «Замечание твое, Квинт, вполне справедливо. Это именно то государственное устройство, которое Сципион превозносит в тех книгах и особенно одобряет; оно осуществимо только при таком именно распределении прав магистров. Ибо вам следует твердо помнить: на магистрах и на тех, кто ведает делами, государство и держится, причем особенность того или иного государства возможно понять на основании их состава. А так как наши предки, проявляли величайшую мудрость и величайшую умеренность, создали это государство, то мне почти не понадобилось вносить в законы что-либо новое». Итак, что же это были за законы предков?
«Империй да будет законным; граждане да подчиняются империю покорно и беспрекословно. Магистраты да карают неповинующегося им дурного гражданина пеней, наложением оков, розгами [13], — если ни носитель равной или большей власти [14], ни народ, к которому должна быть совершена провокация, этому не воспротивятся.
После того, как магистрат произнесет приговор или наложит пеню, решение относительно пени или кары да вынесет народ. В походе да не будет провокации на решение того, кто будет облечен империем, и все, что повелит тот, кто будет вести войну, да будет законным и обязательным.
Младших магистратов с меньшими правами да будет больше — для исполнения разных обязанностей [15]. В походе да повелевают они теми, кем им будет приказано повелевать, и да будут при них трибуны; в Городе да охраняют они государственные деньги [16], следят за целостью оков, наложенных на виновных, и совершают смертную казнь; от имени государства бьют медную, серебряную и золотую монету; разбирают возникающие тяжбы и приводят в исполнение все постановления Сената.
Эдилы [17] да будут управителями Города, попечителями о продовольствии и торжественных играх и да будет это для них первой ступенью к более высоким почетным должностям.
Цензоры [18] да исчисляют народ по возрастам и составляют списки потомства, челяди и имущества; да ведают они городскими храмами, дорогами, водопроводами, эрарием, поступлением дани; да распределяют они народ по трибам, делят население по имуществу, возрастам и сословиям, назначают юношество в конницу и пехоту, запрещают оставаться безбрачными, надзирают за нравами народа, не оставляют в сенате опозорившихся людей. Да будет их двое и да будут они магистратами в течение пяти лет. Остальные магистраты да обладают годичными полномочиями, и власть их да будет в силе в течение всего этого срока.
Должностным лицом, разбирающим вопросы права и творящим суд или приказывающим творить суд по частным делам, да будет претор; да будет он охранителем гражданского права. Да будет у него столько коллег с равной властью, сколько постановит сенат или повелит народ [19].
Царским империем да будут облечены двое и да называются они — от слов «идти впереди» [praeire], «судить» [iudicare], «советовать» [consulere] — преторами, судьями, консулами [20]. В походе да обладают они высшими правами и да не подчиняются они никому. Высшим законом да будет для них благо народа.
Да не берет никто на себя одной и той же магистратуры до истечения десятилетнего срока. Да принимаются во внимание лета в соответствии с законом о возрасте.
Но когда будет тяжкая война или жестокие распри между гражданами, то да обладает один человек в течение шести месяцев, не долее, — если постановит сенат — правами обоих консулов и да будет он, назначенный при полете птицы слева [21], главой народа. И да будет при нем начальник конницы, равноправный со всяким, кто будет ведать правосудием. Других магистратов да не будет.
Но когда не окажется ни консулов, ни главы народа, авспиции да будут в ведении «отцов» и да изберут они из своей среды одного, который сможет надлежащим образом провести в комициях выборы консулов.
Носители империя, носители власти и легаты — после постановления сената и повеления народа — да покидают Город, справедливо ведут справедливые войны, оберегают союзников, будут воздержны сами и сдерживают своих; да возвеличивают они славу народа и возвращаются домой с честью.
Да не назначают никого легатом ради его личной выгоды.
Те, кого плебс изберет, числом десять, в свою защиту — ради оказания ему помощи против самоуправства, да будут трибунами плебса и, если они наложат запрет на чье-либо решение или предложат плебсу вынести какое-нибудь постановление, то да имеет это силу; да будут трибуны неприкосновенны и да не оставляют они плебса без своей помощи [22].
Все магистраты да обладают правом авспиции и судебной властью и да составляют они Сенат. Его постановления да имеют силу. А если носитель равной или большей власти наложит запрет, то да будет постановление сохранено в записи [23].
Сословие это да будет без порока и да служит оно примером для других.
После того, как избрание магистратов, судебные приговоры народа, повеления и запреты будут одобрены голосованием, да будет голосование оптиматом известно, для плебса свободно [24].
Но если будет надобность в каком-либо управлении вне полномочий магистратов, то народ да изберет лицо, которое будет управлять, и да даст ему право управлять.
Право обращаться с речью к народу и к «отцам» да будет у консула, у претора, у главы народа, у начальника конницы и у того лица, которое «отцы» назначат с тем, чтобы оно предложило консулов [25]; трибуны, которых плебс изберет для себя, да будут вправе обращаться к «отцам»; они же да вносят на рассмотрение плебса то, что будет полезным.
Те предложения, которые будут обсуждаться перед народом или перед «отцами», да отличаются умеренностью.
В случае неявки сенатор да оправдается; иначе да будет отсутствие поставлено ему в вину. Сенатор да говорит в свою очередь и с умеренностью; да будет он знаком с делами народа.
Насилие да не применяется в народе. Носитель равной или большей власти да обладает большими правами. Если во время обсуждения вопроса возникнут беспорядки, то да будет это поставлено в вину тому, кто произносил речь. Совершивший интерцессию по пагубному делу да считается гражданином, принесшим спасение.
Те, кто будет выступать с речью, да считаются с авспициями, да подчиняются государственному авгуру, да хранят обнародованные предложения [26] в эрарии, да обсуждают каждый раз не более одного дела, да разъясняют народу сущность каждого дела, да позволяют магистратам и частным лицам разъяснять ее народу.
Да не предлагают привилегии [27]. О смертной казни и гражданских правах предложение да вносится только в «величайшие комиции» [28] и при участии тех, кого цензоры распределили по разрядам.
Подарков да не принимают и не дают, ни добиваясь власти, ни исполняя свои должностные обязанности, ни исполнив их. Если кто-нибудь нарушит какое-либо из этих положений, то кара да соответствует преступлению.
Цензоры да блюдут подлинность законов. [Должностные лица,] сделавшись частными, да отчитываются перед ними в своей деятельности, не освобождаясь тем самым от ответственности по закону».
Закон прочитан (Там же, кн. III, 6 — 11).
После примирения сословий Рим стал одерживать победу за победой во всех войнах, которых он участвовал. Патриции и плебеи соперничали между собой в героических подвигах, в любви к отечеству, в доблести и бескорыстии. В 348 г. был заключен мирный договор с Карфагеном. С 343 по 341 гг. время первой войны с самниами; всего было три войны: II Самнитская война — с 327 по 304 гг., III Самнитская война — с 298 по 290 гг. С 340 по 338 гг. время второй войны с латинами. В этой войне Рим одерживает окончательную победу над латинами; Латинский союз упраздняется. По цензу (переписи) 340 г. в Риме насчитывалось 500 тыс. человек, 165 тыс. из них были военнообязанными.
Во II Латинской войне консулами были Манлий Торкват и Деций Мус Старший. Манлий Торкват приказал римлянам не вступать в бой с неприятелем отдельныит отрядами; но сын консула, встретив однажды во время рейда неприятельский отряд, вступил в поединок и одержал победу. Торкват, как отец, похвалил сына за храбрость, а как консул, велел казнить за нарушение приказа («закон суров, но это закон»). Деций Мус Старший прославился в сражении при горе Везувии. Часть его войска при первой же схватке дрогнула. Тогда консул решился добровольно принести себя в жертву: он надел белую одежду, сел на коня и при заклинаниях жреца бросился в неприятельские ряды, где и пал смертью храбрых. Римские воины, глядя на это, воодушевились и разбили латинов.
После этого римляне покорили самнитян, этрусков, и все народы Южной Италии. Особых хлопот римлянам стоил южноиталийский город Тарента, на стороне которого сражался опытный полководец Пирр. Но десятилетняя война Рима с Тарентом в 272 г. завершилась победой Рима. В 266 г. он был присоединен к Римской республике. В покоренных землях Сенат основывал колонии для бедных граждан. В эти колонии прокладывались мастерами-этрусками хорошие дороги. Построенная в то время Аппиева дорога просуществовала 700 лет; часть ее сохранилась до наших дней. Аппий Клавдий прославился также строительством первого водопровода.
В 265 г. римляне завоевывают Апеннинский полуостров. С 264 по 241 гг. время I Пунической войны Рима с Карфагеном, которая заканчивается передачей Сицилии Риму (римляне называли карфагенян пунами). Кроме этой было еще две: II Пуническая — с 218 по 201 гг. и III Пуническая — с 149 по 146 гг. Карфагенская область была превращена в римскую провинцию под названием Африка. После II Пунической войны отвоевали у Сирийского царя Малую Азию, а позднее образовали из нее провинцию Азию. Вслед за этим римляне покорили Македонию и многие города Греции. Греция была превращена в провинцию под названием Ахайи. К концу II в. до Р.Х. Риму принадлежало 11 провинций вдоль берегов Средиземного моря. Власти римского Сената не признавали только цари сирийский, египетский и правители Иудеи, но и они боялись римлян.
Сенат в покоренных землях пытался свести до минимума человеческие жертвы. Покоренным народам запрещалось вести междоусобные войны («римский мир»). Почти всем завоеванным землям Сенат позволял жить при своих правителях и по своим обычаям и законам. Все жители Средней и Южной Италии назывались союзниками. Они во время ведения войны доставляли Риму воинов и корабли. Жители провинций доставляли главным образом деньги (торговые пошлины и доходы с рудников, каменоломен, соляных копий). Для надзора за провинциальными правителями, предводительством войсками и судами Сенат отправлял в каждую провинцию сановников (проконсулов, прокураторов, пропреторов). Сановники приезжали в провинцию со своей многочисленной свитой, состоящей из воинов, авгуров, молодых знатных юношей. Сенат управлял побежденными очень мудро, искусно и всегда при управлении преследовал интересы Римской республики.
Во время войн в Македонии и в Азии римляне одерживали победы и с малыми потерями. Так, например, в решающем сражении с македонянами римлян пало 100 человек, а македонян — 20 000; в битве с сирийским царем Антиохом III римлян пало 350 человек, а азиатов — 50 000. Такие победы постепенно сделали римских граждан надменными, алчными и корыстолюбивыми, поскольку богатая добыча, которую захватывали римляне после побед, делилась поровну между войнами. Тщеславие воспитывалось в римском народе триумфами, во время которых ввозили в Рим на колесницах сосуды, наполненные деньгами, драгоценные блюда, чаши, оружие, картины, статуи и т.п., кроме того, проводили в оковах царей и знатных пленников. Поэтому у римлян появилась любовь к роскоши, презрение к бедности и, как следствие, неповиновение законам. Вот как об этом рассказывает Гай Саллюстий Крисп:
Итак, и во времена мира, и во времена войны добрые нравы почитались, согласие было величайшим, алчность — наименьшей. Право и справедливость зиждились на велении природы в такой же мере, в какой и на законах. Ссоры, раздоры, неприязнь — это было у врагов; граждане соперничали между собой в доблести. Во время молебствий они любили пышность, в частной жизни были бережливы, друзьям — верны. Двумя качествами — храбростью на войне и справедливостью после заключения мира — они руководствовались, управляя государством. Вот какими весьма вескими доказательствами этого я располагаю: во время войны тех, кто вопреки приказанию вступил в бой с врагом и, несмотря на приказ об отходе, задержался на поле битвы, карали чаще, чем тех, кто осмелился покинуть знамена и, будучи опрокинут, вынужден был отступить; но во времена мира они правили не столько страхом, сколько милостями, и, испытав обиду, предпочитали прощать, а не преследовать за нее.
Но когда государство благодаря труду и справедливости увеличилось, когда могущественные цари были побеждены в войнах, дикие племена и многочисленные народы покорены силой, Карфаген, соперник Римской державы, разрушен до основания и все моря и страны открылись для победителей, то Фортуна начала свирепствовать и все ниспровергать. Кто ранее легко переносил труды, опасности, сомнительные и даже трудные обстоятельства, для тех досуг и богатства, желанные в иных случаях, становились бременем и несчастьем. И вот, сначала усилилась жажда денег, затем — власти; все это было как бы главной пищей для всяческих зол. Ибо алчность уничтожила верность слову, порядочность и другие добрые качества; вместо них она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всем и пренебрегать богами. Честолюбие побудило многих быть лживыми, держать одно затаенным в сердце, другое — на языке готовым к услугам, оценивать дружбу и вражду не по их сути, а по их выгоде и быть добрыми не столько в мыслях, сколько притворно. Вначале это усиливалось постепенно, иногда каралось; впоследствии, когда людей поразила зараза, подобная мору, гражданская община изменилась; правление из справедливейшего и наилучшего стало жестоким и нестерпимым.
Но вначале честолюбие мучило людей больше, чем алчность, и все-таки оно, хотя это и порок, было ближе к доблести. Ибо славы, почестей, власти жаждут в равной мере и доблестный, и малодушный человек; но первый добивается их по правильному пути; второй, не имея благих качеств, действует хитростью и ложью. Алчности свойственна любовь к деньгам, которых не пожелал бы ни один мудрый; они, словно пропитанные злыми ядами, изнеживают тело и душу мужа; алчность всегда безгранична, ненасытна и не уменьшается ни при изобилии, ни при скудости.
Когда Луций Сулла, силой оружия захватив власть в государстве, после хорошего начала закончил дурно, все начали хватать, тащить; один желал иметь дом, земли — другой, причем победители не знали ни меры, ни сдержанности, совершали против граждан отвратительные и жестокие преступления. К тому же Луций Сулла, дабы сохранить верность войска, во главе которого он стоял в Азии, вопреки обычаю предков содержал его в роскоши и чересчур вольно. В приятной местности, доставлявшей наслаждения, суровые воины, жившие в праздности, быстро развратились. Там впервые войско римского народа привыкло предаваться любви, пьянствовать, восторгаться статуями, картинами, чеканными сосудами, похищать их в частных домах и общественных местах, грабить святилища, осквернять все посвященное и не посвященное богам. Таким образом, эти солдаты, одержав победу, ничего не оставили побежденным. Ибо удачи ослабляют дух даже мудрых. Как же люди с испорченными нравами могли сохранить самообладание, будучи победителями?
Когда богатства стали приносить почет и сопровождаться славой, властью и могуществом, то слабеть начала доблесть, бедность — вызывать презрение к себе, бескорыстие — считаться недоброжелательностью. И вот из-за богатства развращенность и алчность наряду с гордыней охватили юношество, и оно бросилось грабить, тратить, ни во что не ставить свое, желать чужого, пренебрегать совестливостью, стыдливостью, божескими и человеческими законами, ни с чем не считаться и ни в чем не знать меры. Стоит, осмотрев дома и усадьбы, возведенные наподобие городов, взглянуть на храмы богов, построенные нашими предками, благочестивейшими из смертных. Ведь они украшали святилища набожностью, дома свои — славой и побежденных лишали одной только свободы совершать противозакония. А наши современники, трусливейшие люди, преступнейшим образом отбирают у союзников все, что храбрейшие мужи как победители им когда-то оставили; как будто совершать противозакония и значит осуществлять власть.
Надо ли упоминать о том, чему может поверить только очевидец, — что многие частные лица сравнивали с землей горы, моря мостили? Для них, мне кажется, забавой были богатства; ведь они могли бы с честью ими владеть, а торопились растратить их позорно. Далее, их охватила не меньшая страсть к распутству, обжорству и иным удовольствиям: мужчины стали вести себя как женщины, женщины — открыто торговать своим целомудрием. Чтобы разнообразить свой стол, они обшаривали землю и море; ложились спать до того, как их начинало клонить ко сну; не ожидали ни чувства голода или жажды, ни холода, ни усталости, но в развращенности своей предупреждали их появление. Все это, когда собственных средств уже не хватало, толкало молодежь на преступления. Человеку, преисполненному дурных качеств, нелегко было отказаться от своих прихотей; тем безудержнее предавался он стяжанию и всяческим тратам (Салл. О заг. Катил., 9 – 13).
Выгодами завоеваний стали пользоваться только немногие патрицианские и плебейские семьи, из которых происходили консулы-победители. Они составляли высший класс, под названием оптиматов, т.е. «лучших граждан». Оптиматы захватили все должности в Риме и в провинциях, а свои великолепные виллы наполнили рабами. Большая часть римских граждан во время многочисленных войн обеднели и потеряли свои полевые участки. Таких обедневших граждан стали называть пролетариями. Оптиматы презирали пролетариев и тем более, что между ними было много людей, которых отцы или они сами были рабами, пришельцами из чужих стран, и затем получили римское гражданство. Однако нуждаясь при выборах в голосах пролетариев, оптиматы угождали им, раздавали щедрые подарки и забавляли их гладиаторскими играми.
Между оптиматами были лица, которые жалели пролетариев и пытались им помочь. К числу таковых принадлежали внуки Сципиона Африканского, братья Гракхи: Тиверий и Кай, получившие под надзором своей матери, Корнелии, греческое образование. Тиверий, избранный в 133 г. в трибуны, предложил в народном собрании отобрать у оптиматов полевые участки, которыми они несправедливо завладели, и за умеренную плату роздать их пролетариям. Предлагая этот закон, он говорил: «Дикие звери имеют свои логовища, а римские граждане, которых называют властелинами мира, не имеют своей земли для хижины и для могилы». Но оптиматы и Сенат на такое предложение вознегодовали. На форуме во время народного собрания был пущен слух, будто Тиверий задумал сделаться царем и требует короны. Пролетариев это смутило, и на глазах у них сенаторы убили любимого ими трибуна вместе с 300 его приверженцев. Позднее такая же участь постигла Кая, который предлагал основать колонию для бедняков, но Сенат приберегал земли для оптиматов.
Все же после Кая, который был трибуном (в 122 г.), остался один его закон о бесплатной раздаче хлеба пролетариям. Этот закон больше наделал бед, чем принес пользу. После его оглашения Рим наводнился нищими. Поскольку голоса в собрании подавались поголовно, пролетарии приобрели на нем численный перевес над оптиматами. Сильные на форуме, они со времени консульства Мария сделались решителями судеб республики. Оптиматы уклонялись от военных походов. Тогда, вопреки запретам царя Сервия Туллия, Марий стал набирать в легионы прлетариев, говоря: «Бряцание оружия не позволяет мне расслышать голос закона». После Мария то же самое начали делать и другие военачальники. Таким образом, легионы вскоре переполнились пролетариями. Оставаясь в лагере много лет, пролетарии привыкли смотреть на своих полководцев, как на главных лиц в республике. В свою очередь, честолюбивые полководцы, опираясь на послушные им легионы, постоянно нарушали законы и пренебрегали Сенатом и народным собранием. При таких обстоятельствах республиканское правление в Риме не могло удержаться и пало. Но это произошло после серии междоусобных войн. Одна из таких воин произошла при Помпее и Юлии Цезаре, а последняя война — при Октавиане.
Помпей принадлежал к благородной фамилии и еще в юности за свои подвиги получил титул императора. Позднее Помпей усмирил восставших в Италии рабов и морских разбойников, которые высаживались на берега Апеннинского полуострова и грабила виллы оптиматов. Что из себя представляли «люди моря», дает представление «География» Страбона:
Кирн римляне называют Корсикой. Образ жизни на острове отсталый, потому что остров каменистый и большей частью совершенно непроходим, так что обитатели гор, живущие разбоем, свирепее диких зверей. Во всяком случае всякий раз как римские полководцы выступали на них походом и, внезапно напав на их укрепления, захватывали в плен много людей, можно было видеть в Риме и дивиться на этих рабов, как сильно проявляется у них звериная и скотская натура. Ведь они вовсе не выносят жизни в неволе, а если и живут, то так раздражают купивших их своей бесчувственностью и тупостью, что те, хотя и заплатили за них ничтожную цену, все же раскаиваются в этой затрате (V; II, 7; С 224).
Больше всего Помпей прославился походами в Азию, где подчинил Риму несколько царств, в частности, Понтийское, Сирийское и Иудейское. За подвиги он получил от Сената триумф. Триуфатор въехал в Рим на дорогой колеснице в доспехах Александра Македонского, впереди него шли азиатские цари и царицы, а также предводители морского разбоя. Легионы были преданы Помпею и он мог бы при помощи их захватить власть в республике, но это выпало на долю другого полководца.
Юлий Цезарь происходил из древней знатной фамилии, получил «греческое» образование, обладал даром красноречия и другими талантами. Отличительной чертой его характера было безмерное честолюбие. Чтобы достигнуть высших должностей в Риме, он всячески угождал пролетариям: устраивал для них роскошные гладиаторские игры, раздавал им деньги и т.п. Но от этого он впадал в долги и для поправления своих денежных дел сблизился с первым богачом Рима, Крассом. Затем он подружился и породнился с Помпеем, который по возвращении из Азии, поссорился с Сенатом. Эти три самых влиятельных человека Рима в 60 г. заключили между собой тройственный союз — Триумвират, с намерением оказывать влияние на дела республики. Триумвиры устроили дело так, что Сенат отдал им в управление провинции: Красс получил Сирию, куда вскоре и отбыл; Помпей — Испанию, которой он управлял через своих помощников (легатов), и оставался в Риме; Цезарь взял Галлию, надеясь образовать в ней преданное войско.
Находясь в Азии, Красс с целью обогащения вступил в борьбу с парфянами и был убит (парфяне влили ему в глотку расплавленное золото и затем отрубили голову). Вскоре после этого Помпей из зависти к Цезарю перешел на сторону Сената и оптимов. Когда Цезарь находился уже в Северной Италии, Сенат, по настоянию Помпея, приказал ему распустить легионы и возвратиться в Рим. Цезарь не послушался и, сказав: «Жребий брошен!», перешел со своим легионом Рубикон, где начинались владения Сената. Так началась в Римской республике междоусобная война. Не имея достаточно войск в Италии, Помпей и оптиматы бежали в Грецию, где собрали легионы. Цезарь же навел в Риме порядок и последовал за своими врагами в Грецию. При Фарсале произошло сражение. Цезарь приказал своим воинам поражать оптиматов копьями в лицо, так как изнеженные оптиматы боялись шрамов на лице. Это распоряжение подействовало: оптиматы покинули поле боя, за ними бежали все остальные. Помпей надеялся найти убежище в Египте, где он некогда облагодетельствовал отца фараона Птолемея IX, но последний его убил, а труп выбросили на берег моря.
По возвращении в Рим Цезарь отпраздновал нисколько триумфов и щедро одарил воинов и пролетариев деньгами, хлебом и т.п. Сенат возвел его в пожизненные диктаторы, дал титул императора, разрешил всегда носить пурпуровую тогу и назвал его именем один месяц в году (июль). Цезарь правил республикой около трех лет и сделал много полезного для Рима и для провинций так, между прочим, для пролетариев он основал колонии в Галлии и в Карфагене, покровительствовал ученым, писателям. Например, александрийскому ученому Созигену он помогал при исправлении старого римского календаря, сильно запутанного вследствие небрежности жрецов, новый исправленный календарь получил название Юлианского. Пролетарии и провинциалы были довольны его правлением; оптиматы же тайно вредили ему. Цезарь знал о кознях оптиматов, но не мстил им. Наконец некоторые сенаторы составили на жизнь диктатора заговор, во главе которого был Юний Брут, любимец Цезаря, потомок древнего Брута. Диктатора предупреждали о заговоре один предсказатель говорил даже, что в средине марта ему угрожает опасность, но он ничему не верил.
Цезарь 15 марта, как обыкновенно, прибыль на заседание Сената, но едва занял там золотое диктаторское кресло, как на него напали заговорщики, явившиеся со скрытыми кинжалами. Он хотел было защищаться, но, увидев между ними своего любимца Брута, направляющего на него удар, закрылся тогой и со словами: «И ты, Брут!» пал мертвым к подножию статуи Помпея. Друзья вынесли труп Цезаря на форум. Толпа рассвирепела и подожгла здание, в котором был убит Цезарь. Заговорщиков везде искали, но они спаслись бегством. Из обломков скамеек и кафедр наскоро сделали костер, на котором и был сожжен труп Цезаря. Воины бросали на костер оружие и венки, полученные ими за храбрость.
Место Цезаря решился занять его друг Антоний; но соперником его явился Октавиан, внук Цезаря, 18-тилетний юноша, малого роста, болезненный, но проницательный и хитрый. Октавиан объявил себя сторонником Сената, и тот назначил его начальником легионов, чтобы вести их против Антония, правившего Доальпийской Галлией. Принятый с восторгом в войске и думая только о мести оптиматам, Октавиан заключил со своим соперником Антонием и правителем Заальпийской Галлии Лепидом Второй Триумвират. Так как Сенат остался без легионов, то триумвиры стали распоряжаться республикой по своему усмотрению.
Они прибыли в Рим, и там издали свои проскрипционные списки (от proscribo — публично объявлять, конфисковывать, объявлять кого-либо вне закона). Согласно этим спискам, 200 важных особ Рима должны быть казнены. В этот список попал и Цицерон. При виде его седой головы, выставленной на ораторской кафедре, народ плакал, потому что Цицерон своими речами спас многих римлян от смерти и принес много пользы Римской республике. Убийцам обещалась щедрая награда из имений казненных, а укрывателям — суровое наказание. Вслед за этим в Риме и в его окрестностях начались страшные злодеяния.
Убийцы Цезаря бежали к республиканским легионам, собранным Брутом и его другом Кассием в Македонии. Триумвиры победили их (при г. Филиппах). Брут и Кассий, не желая переживать падения республики, кончили жизнь самоубийством. После того триумвиры разделили между собой провинции. Но согласие между ними продолжалось недолго, и Октавиан скоро устранил Лепида. Антоний же вместо того, чтобы оставаться в своей провинции Азии, переселился в Александрию и там, при дворе Клеопатры, предавался удовольствиям, носил царское одеяние и наконец стал раздавать римские земли детям Клеопатры. По совету Октавиана, Сенат объявил войну египетской царице. Антоний решился защищать ее, но проиграл и кончил жизнь самоубийством.
Освободившись от соперника, Октавиан прибыл в Египет и взял в плен Клеопатру, но та тоже лишила себя жизни. После этого Египет был превращен в римскую провинцию. Октавиан с богатыми сокровищами Птолемеев возвратился в Рим и в 30 г. до Р. X сделался единодержавным правителем. Таким образом, Римская республика превратилась в империю.
Октавиан правил империей 44 года (от 30 г. до Р. X. до 14 г. по Р. X.), взяв титулы: Августа, т.е. досточтимого, и Императора. Сенат, народное собрание и все республиканские должности по-прежнему удерживались в Риме, но некоторые должности, как например, консула и народного трибуна, Октавиан принял на себя, а Сенат и народное собрание исполняли его волю. Как трибун, он мог против всех решений Сената и народного собрания произносить свое veto.
Август правил кротко и мудро. Пролетариям он не потворствовал, раздавая им столько хлеба и денег, сколько нужно было для прокормления. Для пролетариев он основал также много колоний в Италии. Восстановил шоссейные дороги и водопроводы, разрушенные во время гражданских войн. Чтобы прекратить разбой при дорогах, жителям Италии было позволено носить оружие только во время охоты и путешествия. Уже после покорения Греции Рим принял более красивый вид. Святилища и простые глиняные дома заменились большими зданиями греческой архитектуры: «Я нашел Рим глиняным, а оставляю мраморным», говорил он перед смертью. Август же заботился о просвещении и учредил первую в Риме публичную библиотеку. В заботах о просвещении ему помогал сенатор Меценат, который покровительствовал ученым и художникам того времени и особенно поэтам Горацию и Вергилию.
В управлении провинциями Август произвел большие перемены. Во время Республики Сенат и оптиматы смотрели на провинции, как на добычу: проконсулы и пропреторы обременяли их поборами, а чтобы большее число оптиматов могло наживаться в провинциях, Сенат оставлял и пропреторов и проконсулов только на год. Август назначил правителям провинций жалованье и оставлял их на должности неопределенное время. Чтобы те не могли самоуправствовать, он позволил местным жителям подавать на них жалобы. Для провинциалов такая перемена была благодетельна: всюду быстро утвердился порядок, ожили ремесла и торговля, проводились новые шоссейные дороги, водопроводы, строились мосты и т.п. Для удобства в торговых делах Август ввел во всей империи одну монету со своим изображением общие единицы мер и веса, образцы которых хранились в храмах. Для более быстрого сообщения императора с должностными лицами провинций была введена почта.
Октавиан Август умер в 75-тилетнем возрасте и похоронен в построенном им самим Мавзолее. Упомянутый нами ранее греческий географ Страбон, побывав в Риме спустя несколько лет после смерти Августа, написал следующее:
Эти выгоды приносит городу природа. Римляне же прибавили к ним другие преимущества благодаря собственной предусмотрительности. Действительно, если считалось, что греки при основании городов особенно удачно достигали цели стремлением к красоте, неприступности, наличию гаваней и плодородной почвы, то римляне как раз заботились о том, на что греки не обращали внимания: о постройке дорог, водопроводов, клоак. по которым городские нечистоты можно спускать в Тибр. Они построили также дороги по стране, срывая холмы и устраивая насыпи в лощинах, так что их повозки могут принимать грузы купеческих судов. Клоаки, выведенные сводом из плотно пригнанных камней, оставляют даже достаточно пространства для проезда возов с сеном. Водопроводы подают такое огромное количество воды, что через город и по клоакам текут настоящие реки. Почти в каждом доме есть цистерны, водопроводные трубы и обильные водой фонтаны. Обо всем этом больше всего заботился сам Марк Агриппа. который также украсил город множеством других роскошных с 226 сооружений. Вообще древние римляне, занятые другими важнейшими и более необходимыми делами, мало внимания обращали на красоту Рима. Напротив, люди более позднего времени, особенно теперешние и мои современники, не отстали в этом отношении и украсили город множеством прекрасных сооружений. Действительно, Помпей, Божественный Цезарь, Август, его сыновья, друзья, супруга и сестра превзошли всех остальных, не щадя усилий и расходов на строительство. Большая часть этих сооружений находится на Марсовом поле, где к природной красе присоединяется еще красота, искусственно созданная. В самом деле, и величина поля вызывает изумление, так как, несмотря на столь большое число людей, которые играют в мяч, катают обруч или упражняются в борьбе, там все-таки одновременно остается место для беспрепятственного бега колесниц и всяких других конных упражнений. Затем окружающие Марсово поле произведения искусства, земля, круглый год покрытая зеленым газоном, и венки холмов над рекой, тянущихся до ее русла, являют взору вид театральной декорации, все это представляет зрелище, от которого трудно оторваться. Близ этого поля лежит другое поле, а кругом — множество портиков, парки, 3 театра, амфитеатр и пышные храмы, расположенные друг за другом, так что описание остального города, пожалуй, излишне. Поэтому римляне, считая это место наиболее священным, воздвигли там могильные памятники знаменитейших мужей и женщин. Самым замечательным памятником является так называемый Мавзолей — большая, на высоком фундаменте из белого мрамора могильная насыпь у самой реки, до вершины густо усаженная вечнозелеными деревьями. На вершине стоит бронзовая статуя Августа Цезаря. Под насыпью находятся гробницы его самого, родственников и близких. За Мавзолеем расположен большой парк с прелестными аллеями для прогулок. В середине поля находится стена — ограда места кремации Августа, также из белого мрамора; стена эта окружена железной решеткой, а пространство внутри, засажено черными тополями. Если пойдешь опять к старому форуму, то увидишь форумы, расположенные параллельно один другому, базилики и храмы; увидишь также Капитолий и произведения искусства, находящиеся там, на Палатине и в садах Ливии, и легко забудешь обо всем, что лежит вне города. Таков Рим (Страбон. География, V, III, 8; С 235 – 236).
После смерти Октавиана Августа Сенат возвел его в боги, и в честь его были учреждены праздники, игры и т.п. Поскольку Август в свое время был усыновлен Юлием Цезарем, он носил титул Цезаря. Ближайшие преемники Августа также назывались цезарями и считались членами семьи Октавиана. Во II в. после P. X. империей управляли государи из дома Антонинов, наследовавшие один другому по усыновлению; они известны в истории под именем «лучших императоров», и правление их называется «3олотым веком Римской империи». Приведем имена и годы правления всех римских императоров до падения Римской империи:
Октавиан Август 30 до Р.Х. — 14,
Тиберий 14 — 37,
Калигула 37 — 41,
Клавдий 41 — 54,
Нерон 54 — 68,
Гальба 68 — 69,
Отон 69,
Вителлий 69,
Веспасиан 69 — 79,
Тит 79 — 81,
Домициан 81 — 96,
Нерва 96 — 98,
Траян 98 — 117,
Адриан 117 — 138,
Антонин Пий 138 — 161,
Марк Аврелий 161 — 180.Примечания
1. Тот восточный край, который римляне должны были уступить варварскому Парфянскому царству, совершенно ничтожен сравнительно с огромным приращением культурной области на Западе.
2. Говорю языческого, ибо у евреев, помимо их великих пророков, уже в древнейшем памятнике их истории все человечество представлено как род одного человека: зэ сэфер тол’ дот адам (Быт. V, 1).
3. Cicero. De officiis. III, 6.
4. Cicero. De legibus, I, 23.
5. Ibidem.
6. Gaston Boissier. La Religion Romaine d'Auguste aux Antonins. Paris, 1874, t. II, pp. 90, 91.
7. Ibidem, 91 — 92.
8. Ibidem, 91 — 92.
9. Digesta, I, 1, 4.
10. Сенат и народ римский.
11. В притчах о закваске, о пшенице и плевелах, о зерне горчичном и т.д.
12. Официальные акты (созыв комиций , назначение диктатора, избрание интеррекса, выступление войска в поход и т.д.) требовали предварительного вопрошания воли богов — авгурий или авспиций; по представлению римлян, о ней можно было узнать на основании небесных явлений, полета и крика птиц, поедания корма священными курами, необычного поведения людей. Право авспиций принадлежало царю, а впоследствии магистратам с империем.
13. Изданный в 192 г. Порциев закон запретил подвергать римских граждан порке.
14. Интерцессия — осуществляемое личным вмешательством магистрата наложение запрета на распоряжение или предложение его коллегии или низшего магистрата; в частности, совершаемое плебейским трибуном наложение запрета на указ магистрата, законопроект или постановление сената.
15. Старшие магистраты (цензор, консул, претор) избирались центуриатскими комициями (комиссиями) и совершали «величайшие» авспиции с участием авгура. Остальные («младшие») магистраты, избиравшиеся трибутскими комициями, совершали «малые» авспиции, возможно, без участия авгура.
16. Квесторы, вначале обладавшие судебной властью и ведующие уголовными делами, впоследствии стали ведать финансами в Риме, где они управляли эрарием. Эрарий — государственное казначейство, которое находилось в храме Сатурна.
17. Эдилы, избиравшиеся трибами (а не центуриями), ведали общественными зданиями, снабжением Рима продовольствием, устройством общественных игр и поддержанием порядка. Эдилитет был первой курульной (старшей) магистратурой.
18. Цензура была учреждена еще в 443 г. Власть цензоров была значительно ограничена Суллой.
19. В Риме преторы обладали судебной властью, председательствуя в постоянных судах по уголовным делам. Городской претор ведал гражданскими делами; претор по делам чужеземцев ведал тяжбами между чужеземцами и тяжбами между ними и римскими гражданами.
20. В первые годы республики преторы командовали войском, потом их обязанности перешли к консулам.
21. Т.е. с востока, если стать лицом к югу; это считалось хорошим знаком.
22. Трибунат сначала не был магистратурой; задачей плебейских трибунов была защита прав. Права магистратов — право созывать собрания и обращаться к народу с речью и право законодательной инициативы — трибуны получили впоследствии. Постановления плебса назывались плебисцитами.
23. Постановление Сената называлось сенатус-консультом. В случае интерцессии оно записывалось как суждение Сената.
24. Речь идет об открытом и тайном голосовании.
25. Т.е. у интеррекса.
26. На основании Цецилиева — Дидиева закона 98 г. и Юниева — Лициниева закона 62 г., законопроект объявляли народу на Форуме за три нундины (восьмидневные недели) до его обсуждения в комициях. Этот акт назывался промульгацией («обнародование»). Цецилиев — Дидиев закон запрещал также включать несколько вопросов в один законопроект.
27. Привилегией назывался закон, издаваемый в пользу или в ущерб интересам одного лица.
28. Центуриатские комиции («разряды народа»).Источники
1. Соловьев В.С. Философская публицистика. Сочинение в двух томах. Т. 1. — М.: Правда, 1989. — 688 с.
2. Соловьев В.С. Соч. в 2-х томах. Т. 1 / Сост., общ. ред. вступ. ст. А.Ф. Лосева и А.В. Гулыги; С.Л. Кравца и др. — М.: Мысль, 1990. — 892.
3. Цицерон. Диалоги (О государстве. О законах). Издание подготовили И.Н. Веселовский, В.О. Горенштейн и С.Л. Утченко. — М.: Наука, 1966. — 224 с.
4. Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. Перевод, статья и комментарии В.О. Горенштейна. — М.: Наука, 1981. — 222 с.
5. Страбон. География / Перевод, статья и комментарии Г.А. Стратановского, под общ. ред. С.Л. Утченко, редактор перевода О.О. Крюгер. / Репринтное воспроизведение текста издания 1964. — М.: ЛАДОМИР, 1994. — 944 с.
|
|
