Либерализм и тоталитаризм

Хрестоматия

Л.Б. Каменев

«Если я с этой трибуны беру на себя смелость представить вам эту летопись поражений, эту летопись ошибок и преступлений, то только потому я могу это сделать, что чувствую в себе сознание того, что для меня это — перевернутая страница жизни, прошлое, труп, который я могу так же спокойно, без личных чувств анатомировать, как я анатомировал в былые времена и, надеюсь, смогу еще анатомировать политические трупы врагов рабочего класса, меньшевиков или троцкистов»

Никто не может унизить человека так, как он может унизить себя сам. Каменев Лев Борисович (1883 — 1936), член Политбюро ЦК партии (1919 — 1926), заместитель председателя СНК СССР (1922 — 1926), председатель Моссовета (1918 — 1926), как и Зиновьев, не дожил даже до 37 года. Как мы уже знаем, 5 февраля на утреннем заседании XVII съезде покаялся в своих прегрешениях перед партией и народом Зиновьев. В тот же день, но уже вечером, пришел черед каяться Каменеву. Приводим его исповедь перед делегатами съезда.

Выступление Каменева на XVII съезде ВКП(б)

(Стенографический отчет от 5 февраля 1934 г.)

Товарищи, XVII партийный съезд не успел еще закончить своих работ, но он уже несомненно вошел в мировую историю под именем, стихийно созданным массами и оправданным историей, под именем съезда победителей. И, действительно, все отчеты, которые мы здесь слушали, и прежде всего конечно замечательнейший документ мирового коммунистического движения — доклад товарища Сталина, все речи, за единичными исключениями, которые были здесь произнесены, — все это летопись побед, демонстрация оправданной жизнью политической прозорливости, великой пролетарской энергии и грандиозных, невиданных достижений по пути к социализму.

На мне лежит печальная обязанность на этом съезде победителей представить летопись поражений, демонстрацию цепи ошибок, заблуждений и преступлений, на которые обрекает себя любая группа и любой человек, отрывающиеся от великого учения Маркса — Энгельса, Ленина — Сталина, от коллективной жизни партии, от директив ее руководящих учреждений.

Если я с этой трибуны беру на себя смелость представить вам эту летопись поражений, эту летопись ошибок и преступлений, то только потому я могу это сделать, что чувствую в себе сознание того, что для меня это — перевернутая страница жизни, прошлое, труп, который я могу так же спокойно, без личных чувств анатомировать, как я анатомировал в былые времена и, надеюсь, смогу еще анатомировать политические трупы врагов рабочего класса, меньшевиков или троцкистов.

Товарищи, я делал грубые ошибки и делал их неоднократно при жизни Владимира Ильича, и все последующие мои ошибки за то десятилетие, которому сейчас подводятся итоги, есть конечно результат, есть продолжение тех ошибок, которые были сделаны мною при Владимире Ильиче и из которых самая незабываемая и самая непростительная ошибка, — сделанная в великие октябрьские дни.

Но подлинные злоключения моей политической деятельности надо датировать с того момента, когда трудности продвижения победоносного пролетариата в деле строительства социализма, когда эти трудности были неизмеримо осложнены смертью нашего вождя Владимира Ильича,

В то время как достойнейшие его ученики и преемники во главе, конечно, с товарищем Сталиным, не теряя ни минуты, сжав зубы, не допуская никаких колебаний, подхватили знамя, вырванное смертью из рук покойного вождя, и стали неуклонно, не колеблясь, не оглядываясь, применять его заветы в новой, сложной, трудной, каждый день осложнявшейся обстановке, мы, т.е. та группа, к которой тогда принадлежал и я лично, мы сразу сдали, мы заколебались в том, в чем колебаться не было позволено ни одному коммунисту.

Мы затем от этих колебаний перешли к упорству, к настойчивым попыткам навязать свои ошибочные взгляды партии, к борьбе против нее, к противопоставлению нашей группы всей партии и ее руководству. И мы конечно покатились по такой дороге, которая должна была привести к контрреволюции.

Товарищи, оглядываясь теперь на эти десять лет, я из великого грандиозного наследия, теоретического и практического наследия Ильича, выделяю три пункта, сомнение в которых и затем оспаривание которых явилось, как я вижу теперь, началом и источником всего нашего ошибочного пути.

В этом грандиозном наследстве можно выделить как прямые заветы, данные тем, которые хотели продолжать после смерти Ленина его великое дело, я считаю, три пункта.

Первый — его словами сказано: «мы имеем все необходимое и достаточное для построения социализма».

Второй — мы можем построить социализм в одной, отдельно взятой стране, в данном случае в СССР.

Третий — диктатура пролетариата, хранимая как зеница ока, должна стать руководительницей крестьянства и, укрепляя союз с его основными массами, вести крестьянство к новому экономическому строю, т.е. к социализму.

Ни одного из этих трех пунктов, таких, казалось бы, неоспоримых, таких необходимых для практической и теоретической работы партии, ни одного из этих пунктов мы не сумели сохранить, не сумели применить к новой обстановке и приложить к тем условиям, которые создались в это время.

Формулу «мы имеем все необходимое и достаточное для построения социализма» мы стали мало-помалу подменять формулой о технической отсталости нашей страны, что на самом деле, когда эта формула была вскрыта, означало по существу, что не нужно было браться за оружие для совершения Октябрьской революции в этой технически отсталой стране.

Формулу о возможности построения социализма в одной стране мы стали просто отрицать, прибегая к софизмам и ложным аргументам, чтобы доказать, что ее основы не были заложены в общем анализе капиталистического строя, данного Марксом и Энгельсом, и не были целиком провозглашены в учении Ленина.

Наконец, вместо того, чтобы крепить союз пролетариата с основными массами крестьянства, мы стали предлагать такие меры, которые могли конечно только сорвать и нарушить этот союз.

Если на минуту представить себе дальнейшее развитие этих наших формул, которые были нами противопоставлены ленинским формулам, то их логическое завершение, их сведение воедино и должно было дать такую чудовищную, антиленинскую по самой своей сущности теорию, которую нельзя даже назвать своеобразной — даже этого мы не можем сказать о себе, — потому что существовала в мире теория, на которую эта наша теория была похожа, как две капли воды, хотя была выражена другими словами, — теория меньшевизма, теория социал-демократии.

Конечно, когда мы начали этот преступный путь, мы не отдавали себе отчета, куда мы идем и на что мы сами себя обрекаем. Но, товарищи, ортодоксальная нетерпимость и проницательная идейность товарища Сталина уже при первых ростках этой теории, когда для нас самих она еще не полностью разрослась, при первых наших колебаниях, характеризовали уже наши первые шаги как «неверие в силы пролетариата, строящего социализм». Это была правильная формула для первых наших шагов, но конечно недостаточная для дальнейших. Товарищ Сталин и поставил ее в гораздо более резкой форме при нашем дальнейшем движении.

Товарищи, эти наши первые шаги нельзя было конечно оценивать как какое-нибудь индивидуальное, чисто теоретическое заблуждение или соображение. Нет, надо вспомнить, в какой момент выдвинули мы это положение, противопоставляя его партии. Это был момент, когда вопрос «кто кого?» не был еще решен, как он решен сейчас. Это значит, что в стране были еще элементы, которые потенциально были готовы противопоставить себя ведущему борьбу за строительство социализма пролетариату Больше того, это было как раз накануне того дня, когда должна была произойти решительная схватка между капиталистическими и социалистическими элементами в стране. И вот в этот момент, накануне решительного боя, когда нужно было мобилизовать все силы пролетариата п когда эта мобилизация под знаменем Ленина и под руководством товарища Сталина происходила, в этот момент этими нашими колебаниями и теоретическими заблуждениями должны были воспользоваться и конечно воспользовались все буржуазные и мелкобуржуазные элементы, противопоставленные пролетариату. Когда товарищ Сталин сказал нам, что наши первые же шаги выражают неверие в силы пролетарского государства, в силы пролетарской революции, мы не только не вняли этим указаниям, наоборот, мы обиделись, сочли себя униженными и перешли на путь фракционной организации, фракционной борьбы, фракционного противопоставления себя партии. И мы, естественно, в этой фракционной борьбе направили самое ядовитое жало, все оружие, которое у нас тогда было. против того, кто больнее всего нас бил, кто проницательнее всего указывал ту преступную дорогу, на которую мы стали, против товарища Сталина.

Все это обрекло нас на то, что в момент, когда партия представляла собой вооруженную крепость, подготовляющую новый поход, мы фактически открыли ворота в эту крепость врагу, проделали в йен брешь. И в эту брешь, созданную нашими теоретическими ошибками и нашей практикой фракционной борьбы, в эту брешь полились волны буржуазной и мелкобуржуазной контрреволюции. Мы не можем не сказать здесь, как бы это тяжело ни было, что через эту открытую нами в пролетарской крепости брешь прошли одна за одной по крайней мере три волны подлинной контрреволюции.

Первая волна, которой мы не только открыли ворота, но активно содействовали, — это троцкизм. Троцкизм — это типичная идеология мелкобуржуазной интеллигенции, которая перекатывается от чисто словесного, мелкобуржуазного, фразистого революционаризма в лагерь махровой контрреволюции. История его, его политическая карьера теперь завершена. Мы знаем, что троцкизм — это та идеология, те люди, которые в то время, когда пролетариат собирал свои силы для приступа к борьбе, в рядах меньшевиков вкладывали палки в колеса организации ленинского коммунистического рабочего движения, которые в то время, когда пролетариат был накануне побед, когда пролетариат победил, схватились за фалды ленинской партии и громче всех кричали о своих заслугах и принимали самые эффектные позы и которые при первых же затруднениях, встретившихся на пути победоносного пролетариата, когда недостаточно было одной эффектной крикливой фразы, эти люди, которых товарищ Сталин называл совершенно правильно мелкобуржуазными интеллигентскими «кривляками», перекатились в лагерь контрреволюции. Когда мы открыли ей ворота, товарищ Сталин не стал уже говорить о «неверии», а стал срывать с нас маску «левой» фразеологии и под этой маской обнажать подлинное лицо социал-демократии и капитулянтства. Он был прав, тысячу раз прав. Если бы в этот момент товарищ Сталин не сумел сплотить вокруг себя основное ядро партии, если бы не открыл против нас решительной, непреклонной, идейной и практической борьбы, то опасность этой троцкистской волны, угрожавшая партии, была бы гораздо большая. Дать ей разрастись, значило бы нанести неизмеримый вред партии и социализму.

Товарищи, вторая волна контрреволюции, которая прошла через брешь, открытую нами, — это волна кулацкой идеологии. Я говорю о тех переговорах, которые в 1928 г. были у меня с представителем правых — товарищем Бухариным. Вопрос сейчас не в формальностях, а в существе дела, вопрос в том, что мы имели перед собой типичную кулацкую идеологию, идеологию кулака, который в ужасе перед наступлением пролетариата пытался спасти последние остатки своих позиций. Утопия правых о врастании кулака в социализм, утопия совершенно нелепая с теоретической точки зрения, теоретическая белиберда, противоречащая всем самым азбучным основам марксизма, она практически, политически, на деле, при данной классовой расстановке сил обозначала самооборону кулака против пролетарской диктатуры, обозначала, что устами правых кулак говорил: «не троньте меня — я врасту», а на самом деле он рассчитывал: «не троньте меня — я сожру пролетарскую диктатуру».

Товарищи, если этот блок нашей группы с товарищем Бухариным не получил развития, не стал новой вредоносной заразой партии, то только потому, что бдительность Центрального комитета, теоретическая выдержанность его руководителя товарища Сталина, его идейная непримиримость, которая осуществляет лучшие черты идейного облика Ленина, только она, вскрывши сразу же этот блок и осветивши перед партией реальное классовое его содержание, сразу же сорвала всякую попытку пойти по этому пути.

Л.Б. Каменев

И наконец третья уже не волна, а волнишка — идеология совершенно оголтелого кулачья, вернее остатков кулачества, на которое железная пята пролетариата уже наступила, которое извивалось в предсмертных корчах, — идеология рютинцев, такая же куцая, как куц тот обрез, которым кулацкие последыши стреляли в коммунистов, проводивших коллективизацию. С этой идеологией, которой мы хотя бы пассивно помогали, с этой идеологией бороться теоретическим путем, путем идейного разоблачения было бы странно. Тут требовались другие, более материальные орудия воздействия, и они были применены и к самим членам этой группы, и к ее пособникам, и к ее укрывателям, и совершенно правильно и справедливо применены были и ко мне.

Товарищи, что же объединяло эти по терминологии как будто бы различные группы? — То, на что уже давно указал товарищ Сталин: то, что общей их основой было сопротивление диктатуре пролетариата со стороны буржуазных и мелкобуржуазных элементов. Единство классового содержания делало именно то, что правые и «левые» имели единый реальный эквивалент, что с точки зрения классового анализа, классовой роли, как бы они ни назывались — правыми или «левыми», роль их, по сути дела противопоставленная строящему социализм пролетариату, была одна — это была роль выразителей и спасителей капиталистических элементов в стране, в которой они были обречены на гибель и исчезновение.

Кроме этой общей классовой черты, общей классовой основы, была у этих трех групп еще одна общая черта. И мы со стыдом должны признать, что эту черту поддерживали. Это — заострение всей борьбы против той силы, которая цементировала, собирала, вела в бой армию пролетариата, — против Центрального комитета и конечно против товарища Сталина как его вождя. Это была неизбежная черта любой возникшей контрреволюционной группки, как бы она ни называлась. Не надо однако много ума, чтобы понять, что здесь дело не в личности, что товарищ Сталин берется и врагами социализма так, как он берется и друзьями социализма: как знамя, как выразитель воли миллионов, удар против которого означает удар против всей партии, против социализма, против всего мирового пролетариата.

Товарищи, я должен был дать себе отчет, как же это случилось, как же случилось то, что мы открыли ворота, активно содействовали или по крайней мере пассивно сочувствовали этим постоянным волнам контрреволюции, которые надвигались на пролетариат, которые были неизбежны в том десятилетии, которое являлось эпохой развернутого наступления социализма на капиталистические элементы. Вдумавшись в это глубже, чтобы употребить слова товарища Кагановича, я прихожу к убеждению по существу, что дело здесь для всех нас и для меня лично заключалось в том, что мы не поняли, — а но понявши стали сопротивляться, а ставши на путь сопротивления, перешли к прямой борьбе, к прямой драке, — не поняли, что в истории коммунистического движения вообще, в истории первого государства пролетарской диктатуры в известный момент наступила новая эпоха, и что эта эпоха предъявила свои собственные требования. Этой новой эпохи коммунистического движения мы не поняли и стали сопротивляться во всех ее трех главных проявлениях: и в теоретическом, и в социально-практическом, и в организационном, т.е. в вопросе о руководстве.

Теоретическим освещением этой новой эпохи было учение о возможности построения социалистического общества в одной стране. Не буду долго останавливаться на этом. Скажу очень кратко. Мне кажется, что теперь, когда работами товарища Сталина это учение превращено в неприступную, вооруженную до зубов крепость, что теперь пытаться поддержать эту теорию или еще раз пересказать своими словами не стоит. Скажу только одно то, что для меня стало, к сожалению, ясным лишь недавно, и за это-то я и несу все то наказание, которое должен нести.

Л.Б.Каменев работы Ю.К.Арцыбушева

Наше учение, учение Маркса — Ленина, не есть, как известно, догма, это — руководство к действию. И поэтому в каждом отдельном историческом моменте выдвигается в этом учении то или другое звено, которое конечно всеми нитями связано со всем учением в целом, но которое всего ярче освещает в данный момент предстоящую практическую борьбу, в котором в данный момент сосредоточивается центр теоретической и практической борьбы. Товарищ Ленин накануне создания первого государства диктатуры пролетариата развил, аргументировал и защитил в своей книге «Государство и революция» марксово учение о диктатуре пролетариата. Так и товарищ Сталин накануне общего развернутого наступления социалистических элементов на капиталистические выдвинул, защитил, отстоял в теоретических боях, аргументировал и применил в конкретной действительности учение о социализме в одной стране, учение, предпосылки которого были заложены уже Марксом, которому придал полную форму товарищ Ленин, но которое нуждалось в новой обстановке в выяснении, растолковании, применении к конкретной действительности.

В истории нашей теоретической мысли есть книги, которые изымают данный вопрос из дискуссии. Так вопрос о существе капитализма, о его механике, о его судьбах был выведен для пролетарских революционеров из области дискуссии «Капиталом» Маркса. Так вопрос о диктатуре пролетариата был выведен из числа дискутабельных вопросов книгой Ленина о государстве и пролетарской революции. Я думаю, что подобным же образом вопрос о возможности построения социалистического общества в одной стране выведен из дискуссии теоретическими работами товарища Сталина. Если бы это учение не было выдвинуто, развито и защищено товарищем Сталиным против нас и вопреки нам, партия строителей социализма не имела бы того освещения всей нашей практической деятельности, которое она сейчас имеет.

Второе, товарищи, против чего мы восставали, чего мы не поняли, — это социально-политическое содержание эпохи. Товарищ Ленин любил и считал необходимым для выяснения своеобразия отдельных моментов партийной истории применять метод периодизации.

Л.Д. Троцкий, В.И. Ленин, Л.Б. Каменев

И я позволю себе как условную гипотезу, необходимую для того, чтобы понять своеобразие этой новой эпохи, сказать, что и шестнадцать лет существования первого пролетарского государства по содержанию его жизни могут и должны быть разделены на две эпохи.

Первая эпоха, обнимающая первое восьмилетие, эпоха создания в боях гражданской войны, укрепления и организации основ пролетарской диктатуры, создания предпосылок для социалистического строительства — это эпоха, которая обнимает период от 1917 до 1925 г., эпоха, когда нашим вождем, когда теоретическим руководителем и передовым бойцом был Ленин.

Вторая эпоха, когда на основе достигнутых завоеваний надо было провести реорганизацию всего экономического базиса страны, — эпоха, когда нужно было решить вопросы, еще не решенные в первую эпоху, эпоха, которая обнимает период второго восьмилетия, от 1925 г. до сегодняшнего дня, и которая продолжится конечно впредь, эпоха, когда теоретическим руководителем всей работы партии, ее практическим вождем, ее командиром был товарищ Сталин.

Л.Б. Каменев (нижний ряд слева) и группа товарищей

Я определяю это как две эпохи в истории пролетарской диктатуры, потому что связанные конечно крепчайшими нитями друг с другом каждая из них имеет свои своеобразные черты.

В момент, когда ко всем трудностям прибавилась новая и величайшая трудность — уход с передового поста Владимира Ильича, в этот момент вопрос «кто кого?» еще не был решен, наша страна была страной аграрной по преимуществу, она была не только аграрной страной, она была страной мелкого крестьянского земледелия, которое, по выражению самого Ленина, химически порождало из себя восстановление, хотя бы частичное, капиталистических отношений.

Мы знаем, что в этот момент налицо был глубоко враждебный всей диктатуре пролетариата класс, последний класс капиталистического общества — класс кулаков.

Взглянем теперь с точки зрения этого 1925 г. на 1933 г. и спросим себя: превращена ли аграрная страна 1925 г. в передовую индустриальную страну 1933 г.? На это факты отвечают — да; история отвечает — да; товарищ Сталин в своем отчете фиксирует — да!

Спросим себя: что последний класс капиталистического общества — кулацкий класс, который был тогда налицо, существует ли он? Нет, говорят факты, говорит история, говорит товарищ Сталин в своем отчете. Спросим себя: превращена ли страна мелкого земледелия 1925 г. к 1934 г. в страну самого крупного и социалистического земледелия? Факты отвечают — да, история отвечает — да, Сталин говорит — да! А вместе с тем решен и вопрос, не решенный к моменту смерти Владимира Ильича, — вопрос «кто кого?». Этот вопрос решен.

И вот, я спрашиваю себя, если принять во внимание эти кардинальнейшие вопросы, на которые дают ответ не декларации, не резолюции, не отчеты, а факты, если в течение восьми лет решены такие вопросы, — хотя бы в основном, несмотря на все трудности, которые еще предстоят, на недоделки, которые еще нужно доделать, — если решен вопрос «кто кого?», если превращена аграрная страна в страну Индустриальную, уничтожен кулак и страна мелкого землевладения стала страной самого крупного социалистического земледелия, если эти вопросы решены, и решены на пространстве СССР — на одной шестой части земного шара, — то что же можно назвать во всемирной истории подлинной эпохой, если не это восьмилетие?

Л.Б. Каменев на вокзале

Это восьмилетие — подлинная эпоха мировой истории не потому, что мы хотим ее так назвать, а потому, что она поставила и решила теоретически и практически такие вопросы, которых еще человечество не ставило и в таком масштабе не решало.

Поэтому я думаю, что я прав, когда говорю, что эпоха последнего восьмилетия — эпоха Сталина — по своему теоретическому содержанию, по достигнутым результатам, по напряжению строительной энергии, по необходимой для этого мобилизации широких пролетарских сил, — что она не меньше той эпохи, которой всегда конечно будет гордиться победоносное пролетарское человечество, эпохи, когда во главе нас стоял Ленин, впервые сокрушивший власть буржуазии и заложивший основы социализма путем пролетарской диктатуры. Это две равноправные эпохи, которые так и должны войти в историю.

Товарищи, что было основным содержанием этой второй эпохи? Это — величайшее и сложнейшее осуществление задач индустриализации и коллективизации страны, решение той проблемы, о которой Маркс писал таким образом:

«Там, где крестьянин в своей массе является частным земельным собственником, где он даже образует более или менее значительное большинство... там будет следующее: либо он станет препятствовать и приведет к крушению всякую рабочую революцию... или же пролетариат должен в качестве правительства принимать меры, вследствие которых положение крестьянина непосредственно улучшится и он сам перейдет на сторону революции, меры, заключающие в себе зародыш перехода от частной собственности на землю к собственности коллективной» («Летописи марксизма», вып. II, стр. 62; К. Маркс, Бакунин, Государственность и анархия).

Речь у Маркса идет конечно не только о форме землевладения, но и о системе хозяйства на земле.

Вот как вопрос стоял перед нами в 1925 г. Этот вопрос с великим напряжением сил, но при теоретической ясности его постановки был решен в течение этих лет, и с разрешением этого вопроса приходит сейчас сюда руководитель ЦК и руководитель партии. Осуществление этого плана коллективизации однако не могло быть взято изолированно, оно должно было быть связано с осуществлением индустриализации. И я полагаю, что именно сочетание этих двух задач, умение спланировать их решение, связать их воедино, не выскакивая с одним или с другим, как делали это мелкобуржуазные болтуны и любители левой фразы, к которым мы, к сожалению, принадлежали, а хладнокровно, со строгой последовательностью поставить и решить эти вопросы, — вот в этом и заключался поистине гениальный маневр, законченный к XVII съезду и проведенный товарищем Сталиным. Пет, не маневр, а сложнейшая боевая операция, проделанная в мировом масштабе, ибо только победоносное окончание этой зрело обдуманной и систематически проведенной операции, только оно дало возможность товарищу Молотову в своих тезисах о второй пятилетке, документе, который приобретает грандиозную важность, спокойно, в простых, но важнейших по содержанию словах сказать: «Героической борьбой рабочего класса уже за годы первой пятилетки построен фундамент социалистической экономики... СССР окончательно укрепился на социалистическом пути».

Только на почве победоносного завершения этой операции партия могла как одну из основных задач второй пятилетки поставить задачу переделки человека, «преодоления пережитков капитализма в экономике — и, товарищи, — и в сознании людей». Без предварительного победоносного завершения маневра и операции товарища Сталина коллективизацию и индустриализацию страны никогда, ни в какой мере нельзя было бы поставить перед партией. В этом, товарищи социально-политическое содержание той новой эпохи, против которой мы ополчились, в работу которой мы не впряглись.

Товарищи, кроме теоретического обоснования победы социализма в одной стране, кроме подготовки и завершения построения фундамента социалистического общества была в этой эпохе и еще одна, третья сторона, организационная, или вопросы руководства, Мы материалисты, мы знаем, что история делается миллионами и каждый ее шаг обусловлен, но мы вместе с тем знаем, что история делается людьми, и мы должны были отдать себе отчет, что эта новая эпоха требует новой перегруппировки сил, нового характера штаба, нового характера командования. Мы этого не только не поняли, — мы против этого всячески боролись. В старое время, когда существовала еще эмигрантская и подпольная организации, обычным словоупотреблением было «теоретики» и «практики».

Давно прошедшая эпоха — слова, которые явно устарели. На самом деле, для новой эпохи строительства социализма нужны были не «теоретики» и «практики», отдельно взятые, а нужны были люди, в которых сочетается воедино подлинная теоретическая мысль коммуниста с практическим опытом, энергией и волей строителя. На этой почве должна была произойти и произошла новая перегруппировка сил в руководстве партии. Мы всеми силами ей сопротивлялись, и это немалое из наших преступлений. Мы не хотели признать этой перегруппировки сил, мы считали, что мы обижены этой перегруппировкой. А на самом деле это была историческая задача выковывания штаба строительства, который бы делал то дело, которое сейчас так блестяще завершено. Владимир Ильич неоднократно говорил: «Для того, чтобы перестали колебаться колеблющиеся, нужно перестать прежде всего колебаться самим». Я думаю, что права была партия, когда она сказала: в этих рядах строителей, в штабе, который должен повести это наступление, нет места колеблющимся.

Прочитывая с гордостью и с волнением тезисы новой пятилетки, я думал: ведь она написана таким языком, она сделана таким стилем, что каждый, читая ее, неизбежно приходит к убеждению, что это не только великий план, — это то, что будет сделано. Да, это будет выполнено, об этом говорит самый тон этого документа, сама железная последовательность положений этого документа. И я, перечитывая его третий или четвертый раз, когда немножко отошел от естественного волнения при созерцании этой картины, подумал: но что же скажут наши враги, прочтя этот документ, враги пролетариата? Для них ведь это смертный приговор, ведь они в этих сухих колонках цифр, в этих железных тезисах услышат стук ссыпаемых в яму костей своего строя. И, вероятно, они попробуют по всегдашнему методу насильников-рабовладельцев испытать нас вновь огнем и железом. Мы имеем все необходимое, все достаточное для того, чтобы положить предел их вожделениям. Но одним из важнейших элементов этой несомненной грядущей победы пролетарского государства над всеми его врагами является абсолютное доверие к командиру. Это абсолютное доверие к командиру, против которого мы боролись, который нас поборол — поборол правильно и справедливо, — оно засвидетельствовано теперь всей страной. Оно проявлено в этом триумфе съезда, оно является достоянием, собственностью всего мирового пролетарского движения.

Товарищи, я не могу с этой трибуны формулировать ничего, кроме своих собственных обязательств перед партией. Я думаю, что в эти обязательства должно войти:

Во-первых, помнить всегда как результат опыта, который пришлось пережить мне, помнить и не упускать ни на минуту из сознания, что всякое отступление от генеральной линии партии, чем бы оно ни прикрывалось, является с точки зрения теории отступлением от учения Маркса — Энгельса, Ленина — Сталина; с точки зрения политической — отказом от единственного пути, ведущего к победе коммунизма; с точки зрения интересов трудящихся масс — изменой их кровным интересам.

Второе — помнить и никогда не упускать из сознания, что то бесклассовое Общество, задача построения которого поставлена перед нами руководством партии, не есть процесс самотечного, постепенного нарастания элементов коммунизма и социализма, а есть продолжение отчасти в старых, отчасти в новых формах той же ожесточенной классовой борьбы, что коммунистическая партия продолжает оставаться боевым отрядом, что поэтому для нас дисциплина и подчинение руководящему центру и воле партии является первым законом.

Третье — помнить и не упускать из сознания, что я потерял доверие заслуженно и что завоевать это доверие опять я могу только постоянной будничной работой, на практике показывая полный отказ от всех своих заблуждений, посильный анализ которых я здесь представил.

И — последнее — помнить и никогда не упускать из сознания, что та эпоха, в которую мы живем, в которую происходит этот съезд, есть новая эпоха в истории мирового коммунистического движения, что она войдет в историю — это несомненно — как эпоха Сталина, так же как предшествующая эпоха вошла в историю под именем эпохи Ленина, и что на каждом из нас, особенно на нас, лежит обязанность всеми мерами, всеми силами, всей энергией противодействовать малейшему колебанию этого авторитета, малейшим попыткам в какой бы то ни было степени подорвать этот авторитет. (Голоса: «Регламент соблюдать надо»)

Товарищи, я высказал свое глубокое сожаление о тех ошибках, которые я делал. (Голос: «Надо не только высказать, но и оправдать себя на деле»). Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 г. боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру. (Смех.)

Товарищи, позвольте мне в заключение присоединиться к тому возгласу, который перекатывается по всей стране, который неоднократно раздавался и здесь, присоединиться как человеку, который только благодаря внимательному и истинно товарищескому отношению Центрального комитета и его руководителя может вновь находиться в этих рядах. Этот возглас, к которому я прошу позволения присоединиться, очень прост: Да здравствует наша социалистическая страна! Да здравствует наша партия! Да здравствует наш, наш вождь и командир товарищ Сталин! (Аплодисменты.) (с. 516 – 522).

Источники

XVII Съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б) 26 января — 10 февраля 1934 г. (Стенографический отчет). — М.: Партиздат, 1934. — 720 с.