Йозеф Брейер [настоящий автор Зигмунд Фрейд]
На этой странице приведены три различных перевода (переводчики — Крук, Панков и Николаев) одной и той же главы из книги «Исследование истерии», рассказывающей о болезни Анны О. — она же Ирма в книге «Толкование сновидений» (настоящее же имя первой пациентки Фрейда — Берта Паппенхейм). В статье Как возник психоанализ доказывается, что историю болезни Анны О. написал именно Фрейд, безуспешно лечивший ее как минимум в течение двух лет (верхняя граница достигает предположительно пяти лет). Таким образом, отец-основатель психоанализа всю свою жизнь обманывал общественность, говоря, будто Анну-Ирму-Берту лечил Брейер, а он даже никогда не видел ее. С этой большой лжи начинается победное шествие психоанализа по миру. Данную главу Фрейд написал, будучи еще помощником известного венского врача Йозефа Брейера. Однако ответственность за ее содержание и описанное в ней "лечение разговорами" автор — неопытный студент-недоучка — возложил на своего шефа. Книга была сверстана Фрейдом из его бредовых дневниковых записей, которые он вел при "лечении" своих первых пациенток, и большой теоретической статьи Брейера, посвященной истерии, в которую Фрейд внес существенные изменения, противоречащие научной позиции Брейера. Книга вышла в тайне от Брейера: когда же он узнал о проделках Фрейда, "соавторы" навсегда поссорились. Представленная здесь глава книги демонстрирует читателям ужасающую степень аморальности и некомпетентности отца-основателя психоанализа. Без внимательного ее прочтения невозможно адекватно оценить пагубность и преступность учения, которое сегодня именуется фрейдизмом.
Перевод – Крук В.М.
К моменту заболевания (в 1880г.) Фрейлейн Анне О. был 21 год. Её можно
было считать обладательницей невротической наследственности средней
тяжести, т.к. среди её дальних родственников было несколько психотиков.
Она сама до этого была совершенно здоровой и в процессе развития не
обнаруживала невротических признаков. Она была отменно интеллигентна, с
удивительно быстрой умственной хваткой и проницательной интуицией. У
неё был мощный интеллект, способный переваривать приличную пищу для ума
и который действительно нуждался в этом - хотя не получал её с тех пор,
как она закончила школу. У неё был большой поэтический талант и дар
воображения, которые были под контролем острого и критичного здравого
ума. Благодаря этой последней черте она была полностью невнушаема.
0принимала только аргументы, но никогда не голые утверждения. У неё
была энергичная воля, упорная и настойчивая, иногда это достигало силы
упрямства, которое могло быть преодолено только добротой и уважением
других людей.
Одной из её особенных черт была её замечательная доброта. Даже во время
своей болезни она сама себе во многом помогала способностью заботиться
о многих бедах больных людей, для неё это было возможностью (пока она
была способна) удовлетворять мощный инстинкт. Её чувства всегда
наполнялись лёгкой преувеличенностью, будь то бодрость или хмурость,
поэтому она была иногда человеком настроений. Элемент сексуальности был
удивительно не развит у неё(1).Пациентка, чья жизнь стала известна мне,
на протяжении никогда не была влюблена. И во всём громадном количестве
галлюцинаций, которые появлялись во время её болезни, этот элемент
духовной жизни никогда не присутствовал.
Эта девушка, у которой интеллектуальная жизнеспособность била ключом,
пребывала исключительно в монотонном состоянии в своей пуритански
выдержанной семье. Она украшала свою жизнь способом, который,
1.Фрейд цитировал это предложение (не дословно) в примечании к первому
из своих Трёх Очерков Теории сексуальности (1905d.), стандарт. изд.,
164с. и во 2-й части своей автобиографии (1925d).вероятно, решающе
повлиял на возникновение болезни посредством постоянных снов наяву,
которые она называла своим личным театром. Когда все полагали, что она
ухаживала за больным, она пребывала в сказочных выдумках своего
воображения, но она всегда была на месте, когда должна была говорить,
поэтому никто не знал об этом. Она преследовалась этой активностью
почти непрерывно, когда была занята своими домашними обязанностями,
которые выполняла безупречно. Я вскоре опишу способ, которым это
привычное хорошее для неё сноподобное состояние без нарушений,
переросло в болезнь. Течение болезни разделилось на ряд отдельных фаз.
Фазы заболевания
(А). Латентный инкубационный период.
С середины июля до приблизительно 10 декабря 1880 года. Эта фаза
болезни обыкновенно скрыта от нас, но в этом случае, благодаря
странному характеру, она оказалась полностью доступной и сама по себе
представляет не меньший интерес для истории патологии. Я скоро опишу
эту фазу.
(В). Манифестация болезни.
Душевное расстройство странного рода: 1)парафазия (потеря речи), 2)
серьёзное расстройство зрения: конвергентное (сходящееся) косоглазие,
3) паралич (в форме контрактуры, сведения) полностью правой верхней и
обеих нижних конечностей и 4) частичный в левой верхней конечности
парез (полупаралич) мышц шеи. Постепенное уменьшение контрактуры
конечностей правой руки. Некоторое улучшение, приостановленное тяжёлой
психической травмой (смертью отца) в апреле, после чего оно
продолжилось.
(С). Период сомнабулизма.
Период продолжительного сомнамбулизма, чередующийся затем с более
нормальными состояниями, проявление ряда хронических симптомов (до
декабря 1880 года).
(D). Прекращение патологических состояний.
Постепенное прекращение патологических состояний и симптомов (до июня 1882 года).
В июле 1880 года отец пациентки, которого она страстно и нежно любила,
заболел периплеврическим абсцессом, который не удавалось прояснить. И
от которого он умер в апреле 1881 года. В первые месяцы его болезни
Анна отдала всю свою энергию ухаживанию за отцом, и никто не удивился,
когда её собственное здоровье резко ухудшилось. Возможно, беспокойная
пациентка знала, что случилось с ней, но, в конечном счёте, состояние
слабости, малокровие, отвращение к пище стали такими тяжёлыми, что к её
великой печали она не могла больше ухаживать за пациентом.
Непосредственной причиной этого был очень тяжёлый кашель, по поводу
которого я обследовал её в первый раз. Это был типичный кашлевой
невроз. Вскоре она стала обнаруживать явное стремление отдохнуть днём,
которое переходило к вечеру в сноподобное состояние, а впоследствии в
состояние высокого возбуждения.
В начале декабря появилось сходящееся косоглазие. Глазной врач ошибочно
объяснил это наступающим парезом (полупараличом) отводящих мышц. 11
декабря пациентка слегла в постель и пробыла в таком положении до 1
апреля.
Сразу развилась в быстрой последовательности серия явно новых
нарушений: левосторонняя затылочная головная боль, сходящееся
косоглазие (диплопия), отчётливо усиливающееся при волнении. Жалобы,
что стены комнаты казались опрокидывающимися (эффект наклонности,
скошенности, расстройство зрения), которое было трудно
проанализировать; полупаралич мышц задней части шеи. В результате
пациентка могла поворачивать голову, только зажав её сзади между
поднятыми плечами и вращаясь всем телом; контрактура и анестезия правой
верхней, а через некоторое время правой нижней конечностей. Последняя
была полностью вытянута, повёрнута внутрь. Позднее этот симптом
появился на левой нижней конечности и, наконец, на левой руке, пальцы
которой, однако, в некоторой мере восстановили способность двигаться.
Однако полной оцепенелости плечевых суставов не было. Контрактура
достигла максимума в мускулах верхней части рук. В этом же направлении
в районе локтей появилась наиболее сильная анестезия, что позже
позволило внимательно проследить это. В начале болезни анестезия неявно
прослеживалась из-за возникающего у пациентки чувства тревоги.
Описание состояния и история болезни.
Вот при таком её состоянии я взялся за лечение и, наконец, признал
важность психического внушения, которым я обходился. У неё
присутствовало два совершенно отчётливых состояния сознания, которые
чередовались очень часто и без предупреждения, становясь, всё более и
более различающимися в ходе болезни. В одном из этих состояний она
узнавала окружающих, была меланхоличной и озабоченной, но относительно
нормальной. Во время другого состояния у неё были галлюцинации, и она
была непослушной, испорченной, так сказать, бросалась подушками,
насколько позволяли контрактуры, обрывала пуговицы с постельного и
нательного белья (теми пальцами, которыми она могла двигать) и т.д. На
этой стадии болезни, если кто-нибудь перемещался по комнате, входил или
выходил (во время ее других состояний сознания), она выражала
недовольство «потерей» некоторого времени и замечала пробел в своей
попытке осознать мысли. Поэтому она пыталась отрицать это и успокоить
себя, когда она жаловалась, что стала сумасшедшей, после бросания в
людей подушек она обвиняла их в этих вещах и в том, что они покидают её
в беспорядке и т.д.
Эти «отсутствия (абсенсы)» (2) появились ещё перед тем, как она слегла,
она использовала их для остановки в середине предложения, повторяя свои
последние слова и после короткой паузы продолжая разговор (беседу). Эти
задержки постепенно увеличивались, до тех пор, пока не достигли
описываемых проявлений; а в кульминационный период болезни, когда
контрактуры распространились на левую часть ее тела, нормальное
состояние в течение дня было только короткое время. Но нарушение
прорывалось даже в момент относительно ясного сознания. Это проявлялось
крайне быстрой сменой настроения, приводящей к интенсивному, но
временному оживлению, а в других случаях сильной тревогой, упрямым
сопротивлением любым терапевтическим усилиям, пугающими галлюцинациями
черных змей, когда она смотрела на свои волосы, ленты или подобные
вещи. В то же время она продолжала разговаривать сама с собой, но не
как слабоумная: то, что она видела, были только ее волосы и т.д.
Временами, когда её сознание было относительно свободным, она
жаловалась на глубокий мрак в голове, неспособность понимать,
проявления слепоты и глухоты, на ощущение раздвоенности, реальная и
дурная сторона которой привели её к такому тяжёлому положению и т.д.
Днем она погружалась в сноподобное состояние, которое продолжалось
примерно до часа после захода солнца. Затем она пробуждалась и
жаловалась на то, что что-то мучает её, - вернее она продолжала
повторять в безличной форме: «мучение», «мучение». С другой стороны,
развитие контрактур сопровождалось проявлением глубокого
функционального расстройства её речи. Впервые это проявилось
затрудненностью подобрать (найти) слова и эта трудность постепенно
увеличивалась. Позднее она потеряла контролирующую функцию за
грамматикой и синтаксисом, не могла спрягать глаголы и по возможности
использовала только инфинитивы, большей частью неправильно образуя их
от причастий, она пропускала как определенные, так и неопределенные
артикли. Со временем она стала почти полностью забывать слова. Она
мучительно подбирала их из 4-5 языков и делала это почти неразборчиво.
Когда она пыталась писать (до тех пор, пока контрактура совершенно не
помешала ей делать это), она использовала эту же смесь (жаргон). В
течение двух недель она была полностью немой и, несмотря на упорные и
непрекращающиеся попытки говорить, она не могла произнести ни слога. И
тогда впервые стал пониматься психический механизм расстройства.
Насколько я знал, она испытывала большую обиду от кого-то и решила не
говорить об этом. Когда я понял это и убедил её рассказать об этом,
задержка, которая могла принять любую другую форму выражения, как
правило, неприемлемую, исчезла.
Это событие совпало с восстановлением подвижности конечностей левой
стороны тела, в марте 1861 года. Ее парафазия (потеря речи) отступила,
но с тех пор она разговаривала только на английском языке - кажется,
однако, не понимая, что делает это. Она спорила со своей сиделкой,
которая, конечно, не могла понять её. Только через несколько месяцев я
сумел убедить её в том, что она говорит на английском языке. Однако она
всё ещё понимала людей, окружающих её и говорящих на немецком языке.
Только в момент сильного беспокойства она совершенно утрачивала дар
речи или ещё использовала смесь из разных языков. Временами, когда она
была в лучшей форме и совсем спокойная, она говорила на французском или
итальянском языках. Во всё другое время у неё была полная амнезия и
поэтому она говорила только по-английски. С этого времени стало
ослабевать её косоглазие, проявлявшееся только в моменты сильного
волнения. Она вновь стала способной поддерживать свою голову. Первого
апреля она впервые смогла встать.
5 апреля умер горячо любимый ею отец. В течение своей болезни она
видела его очень редко и не подолгу. Это была для неё самая тяжёлая
психическая травма, какую она могла, возможно, перенести. Бурный
всплеск переживаний сменился глубоким ступором, который продолжался
почти 2 дня, и из которого она вышла в очень изменённом состоянии.
Во-первых, она стала гораздо спокойнее, а её чувство тревоги
значительно ослабло. Контрактура правой руки и ноги сохранялась, в то
время как их анестезия не была глубокой. Было ограничено поле зрения: в
букете цветов, который доставлял ей большое удовольствие, она могла
видеть одновременно только один цветок. Она жаловалась на неспособность
узнавать людей. Обычно, говорила она, она могла различать лица без
всяких усилий: сейчас же она вынуждена была выполнять напряженную
«работу распознавания» и говорить себе: «У этого человека такой-то и
такой-то нос, его волосы такие-то и такие-то, значит, он должен быть
тем-то и тем-то». Все люди казались ей похожими на восковые фигуры, не
имеющие к ней никакого отношения. Она находила присутствие некоторых
своих близких родственников очень раздражающим, и это негативное
чувство продолжало расти. Если кто-либо, кого ей обычно было приятно
видеть, заглядывал в комнату, она распознавала его и могла уловить
смысл на короткое время, но вскоре погружалась в свои мысли, и её
посетитель вычеркивался. Я был единственным, кого она всегда узнавала,
когда я приходил, поэтому, когда я разговаривал с нею, она всегда была
в сознании и доброжелательна, исключая внезапно возникающие заминки,
обусловленные её галлюцинациями и «отсутствиями».
К тому времени она говорила только на английском языке и не могла
понять, что ей говорилось на немецком. Поэтому все окружающие были
вынуждены говорить с ней на английском языке, даже кормилица училась
обращаться к ней. Она была, однако, способна читать по-французски и
по-итальянски. Если она могла читать что-то из этого громко, она делала
с необычайной беглостью превосходный импровизированный английский
перевод.
Она снова начала писать, но в странной манере. Она писала левой рукой,
менее негибкой и использовала римские печатные буквы, копируя алфавит с
ее издания Шекспира.
Раньше она ела крайне мало, но сейчас она совсем отказалась есть.
Правда, она позволяла мне кормить её, поэтому она очень скоро стала
принимать больше пищи. Но она никогда не соглашалась, есть хлеб. После
еды она неизменно полоскала рот и делала так, даже если по какой-то
причине она ничего не ела - это показывает, как рассеяна она была в
этих вещах.
Ее сноподобное состояние днем и глубокий сон после захода солнца упорно
продолжались. Если после этого она выговаривалась (позже я объясню, что
это значит), она была в ясном сознании, спокойная и бодрая.
Это сравнительно терпимое состояние продолжалось недолго. Через
несколько десятков дней после смерти её отца, был приглашён
консультант, которого она, как и всё незнакомое, полностью
игнорировала, когда я демонстрировал ему все её странности. Когда я
заставлял её читать французский текст на английском языке, она, смеясь,
говорила, что: «Это похоже на экзамен». Другой врач вмешивался в
разговор и пытался привлечь её внимание, но тщетно. Это была
разновидность искренней «негативной галлюцинации», часто подтвержденной
экспериментально. В конце он победоносно достиг цели, пустив ей дым в
лицо. Она внезапно увидела незнакомца перед собой, бросилась к двери
вынимать ключ и упала на пол без сознания. Затем наступила короткая
вспышка гнева, вслед за этим – ряд приступов тревоги, которые я потом
успокоил с большим трудом. К несчастью в тот вечер я уезжал в Вену, а
когда я вернулся через несколько дней, то нашел пациентку в
ухудшившимся состоянии.
Она провела всё это время совсем без пищи, была полна тревоги и её
«галлюцинаторные отсутствия» были наполнены ужасными фигурами, мёртвыми
головами и скелетами. Поскольку она вела себя с этими вещами, словно
переживая их и, частично, выражала это словами, окружавшие её люди в
значительной мере стали понимать контекст этих галлюцинаций.
Обычный порядок вещей был: сноподобное состояние днем, сменявшееся
после захода солнца глубоким гипнозом, для которого она придумала
рабочее наименование «помрачение». Если в это время она была способна
рассказать галлюцинации, которые у неё были в течение дня, она
приходила в состояние ясного ума и бодрости. Она садилась за работу и
писала или рисовала до глубокой ночи весьма разумно. Около 4-х утра она
ложилась в кровать. На следующий день повторялась вся
последовательность событий. Это был точно подмеченный контраст: днём
безответственный пациент преследовался галлюцинациями, а ночью девушка
была с совершенно чистым умом.
Вопреки её эйфории ночью, её психическое состояние постоянно
ухудшалось. Появились сильные суицидальные импульсы, что сделало
нецелесообразным продолжение ее проживания на 4-м этаже. Поэтому
вопреки её желанию она была переведена в деревенский дом в окрестностях
Вены (7июля 1881г.). Я никогда не угрожал ей этим переездом из её дома,
к которому она относилась с ужасом. Она сама, ничего не говоря об этом,
надеялась и боялась этого. Это событие прояснило ещё раз, насколько
аффект тревоги преобладал в её психическом расстройстве. Так же как
после смерти отца стало спокойнее, так и сейчас, когда-то, чего она
боялась, наступило, она снова стала спокойнее. Однако изменение
немедленно последовало через три дня и ночи полностью без сна и пищи в
виде многочисленных попыток самоубийства (однако, когда она бывала в
саду, они не были опасными) разбиванием окон и т.д. и галлюцинациями,
несопровождаемыми «отсутствиями» - которые она могла легко отличать от
её других галлюцинаций. После этого она стала спокойнее, позволила
покормить себя и даже приняла хлорал на ночь.
Перед продолжением моего доклада случая я должен еще раз вернуться и
описать одну из странностей, о ней я упоминал до сих пор только
мимоходом. Я уже говорил, что во время болезни вплоть до этого пункта
пациентка ежедневно впадала в сноподобное состояние и что после захода
солнца, это сменялось глубоким сном - “помрачением». Можно объяснить
эту регулярную последовательность событий просто её переживанием, когда
она дежурила у своего отца, что она делала в течение нескольких
месяцев. По ночам она сидела у постели больного или бодрствовала,
прислушиваясь в тревоге до самого утра, днями она прилегала ненадолго
отдохнуть, что обычно характерно для сиделок. Эта привычка
бодрствования ночью и сна днями кажется, была перенесена в её болезнь и
ещё долго продолжалась после того, как сон был заменен гипнотическим
состоянием. После глубокого сна в течение примерно около часа у неё
нарастало беспокойство, она металась взад и вперед, продолжая
повторять: «мучение, мучение», с закрытыми все это время глазами. Было
также замечено, как во время её « отсутствий» в дневное время она ясно
сознавала некоторую ситуацию или эпизод, по поводу которого она давала
клубок из нескольких проборматываемых слов. Это произошло когда-то
сначала случайно, но позже специально - что кто-то около неё повторял
некоторые её фразы, когда она жаловалась на «мучение». Однажды она
присоединилась и начала описывать некоторую ситуацию или рассказала
историю, сначала нерешительно и на своём жаргоне, но постепенно она
перешла на плавный, какой могла, пока, наконец, она не заговорила на
вполне корректном немецком. Это относится к начальному периоду, перед
тем, как она начала говорить только на английском языке (с.25).
Рассказы были всегда печальны, а некоторые из них очаровательные, в
манере «книги картинок без картинок Ганса Андерсена» и действительно,
они, вероятно, создавались по этому образцу. Как правило, точкой
отсчета или центральной фигурой была девушка, озабоченно сидящая у
постели больного. Но она также создавала свои истории на совершенно
другие темы.
После того, как она заканчивала своё повествование, она приходила в
себя, заметно успокаиваясь или, как она сама называла это, чувствовала
себя «комфортабельно». Ночью она опять становилась беспокойной, а
утром, после пары часов сна, она оказывалась явно вовлеченной в
некоторый иной набор идей. Если по какой-то причине она не могла
рассказать мне историю во время её вечернего гипноза, она оказывалась
не в состоянии успокоится. И на следующий день она должна была
рассказать мне две истории в порядке их появления.
Существенная особенность этого феномена заключается в том, что подъем и
интенсификация её «отсутствий» в самогипнозе вечером, - эффект
результатов ее воображения как психического возбуждения и успокоение и
устранение её состояния возбуждения, когда она проговаривала их в
гипнозе - оставались постоянными в течение всех десяти месяцев, пока
она находилась под наблюдением.
Истории стали действительно еще более трагичными после смерти отца.
Этого не было, однако, до ухудшения её физического самочувствия,
которое наступило, когда её состояние сомнамбулизма отчетливо
нарушилось в уже описанном направлении, когда её вечерние
повествования, имевшие характер более или менее свободно создаваемых
поэтических композиций, сменились на нить страшных и ужасных
галлюцинаций. (Это стало уже возможным для пациентки в течение дня). Я
уже описал (с.27), как её сознание полностью менялось когда, трясясь,
от страха и ужаса она воспроизводила эти ужасные картины и выражала их
вербально.
В то время, когда она была в деревне и я не мог наносить ей дневные
визиты, ситуация развивалась следующим образом. Я посещал её по
вечерам, когда я знал, что найду её в гипнотическом состоянии, и я
затем освобождал её от всего запаса воображаемого, который она накопила
со времени моего предыдущего визита. Существенно, что это было
полностью эффективно, если ожидались хорошие результаты. Когда это
случалось, она становилась совершенно спокойной и на следующий день она
могла быть приятной, управляемой, прилежной и даже весёлой. На
следующий день она могла быть во всё более и более в дурном настроении,
упрямой и неприятной. И это могло стать особенно заметным на третий
день.
Когда она становилась такой, не всегда её легко было уговорить
разговаривать, даже в состоянии её гипноза. Она эмоционально описывала
эту процедуру, называя её серьезно «лечением разговором», а шутливо
«чисткой труб». Она знала, что после того, как проговорит вслух свои
галлюцинации, у неё пропадёт всё упрямство и то, что она описывала как
свою «энергию» наподобие повторения выражения, которым она обычно
сопровождала свои истории. Но когда, после довольно продолжительного
перерыва, она была в плохом настроении, и отказывалась разговаривать, и
я был обязан сломить её нежелание своей настойчивостью, упрашиванием и
ухищрениями. Но она никогда не начинала говорить до тех пор, пока не
убеждалась в моей идентичности осторожным ощупыванием моих рук. В те
ночи, когда она не могла успокоиться выговариванием, необходимо было
обращаться к хлоралу. Я применял его в нескольких предыдущих случаях и
вынужден был давать ей 5 граммов, в результате интоксикации, после чего
наступал сон, длящийся несколько часов. Когда я присутствовал, это
состояние было эйфоричным, но в моем отсутствии оно было очень
неприятным, и характеризовалось беспокойством, подобно волнению. (Можно
отметить, между прочим, что это тяжёлое состояние интоксикации не
влияло на её контрактуру). Я был готов исключить назначение наркотиков
как только проговаривание ею галлюцинаций успокаивало её, даже если эта
энергия не позволяла заснуть, но когда она была в деревне, ночи, в
которые она не получала гипнотического облегчения, были довольно
невыносимыми, поэтому вопреки всему необходимо было прибегать к
хлоралу. Но это позволяло постепенно сокращать дозу.
Настойчивый сомнамбулизм не возвращался. Но с другой стороны
чередование двух состояний сознания продолжалось. Она привыкла
галлюцинировать в середине разговора, спасаться бегством, карабкаться
на дерево и т. д. Если кто-то ловил её, она могла очень быстро выдавать
прерванное предложение, ничего не зная о том, что случилось в интервале.
Все эти галлюцинации, однако, появлялись и повторялись в её гипнозе. Её
состояние в целом улучшалось, она без затруднений принимала пищу и
позволяла няне кормить её, исключая спрашиваемый хлеб, который
отвергала в тот момент, когда он касался её губ. Сильно преобладала
паралитическая контрактура ноги. У неё прибавилось также здравого
смысла, и она стала более внимательной к моему другу доктору,
посещавшему её психиатру. Ей очень помогла подаренная Ньюфаундленская
собака, которую она страстно любила. Хотя однажды её любимец набросился
на кота, и это было великолепное зрелище наблюдать, как хрупкая девушка
схватила хлыст в руку и отбила атаку крупного зверя, стремясь спасти
его жертву. Позже она ухаживала за несколькими бедными больными людьми,
и это ей очень помогло.
После того, как я вернулся из отпускного путешествия, продолжавшегося
несколько недель, я получил убедительное доказательство патологического
и возбудительного аффекта, обусловленного идеализированными
комплексами, появившимися во время её «отсутствий», или «вторичного
состояния» и в результате этого эти комплексы отделялись от вербального
выражения, произведенного в течение гипноза. Во время этого перерыва
«лечебное проговаривание» было нарушено, было невозможно уговорить её
поверить в то, что она должна рассказывать любому, а не только доктору
В., которому она была преданна. Я нашёл её в никудышном моральном
состоянии, вялой, неподатливой, болезненно раздражительной, даже
злобной. В её вечерних историях стало ясно, что её образное и
поэтическое настроение иссякло. То, что она представляла, было, всё
более и более относящимся к её галлюцинациям и вещам, которые досаждали
ей в последние дни. Они были облечены в образную форму, но скорее
просто стереотипнее оформлены, чем в тщательно разработанных
поэтических произведениях. Но ситуация стала терпимее только после
того, как я устроил пациентке возвращение на неделю в Вену и вечер за
вечером заставлял её рассказывать мне по 3-5 историй. Когда я добился
этого, всё, что накопилось за недели моего отсутствия, было отработано.
И только тогда сформировавшийся режим был восстановлен. После
вербального выражения своих фантазий, она в течение дня была любезной и
веселой, на следующий день она была раздражительной и менее приятной, а
на третий день определенно «отвратительной». Её душевное состояние
зависело от времени, прошедшего после её последнего выговаривания. Это
было потому, что каждый из спонтанных продуктов её воображения. Каждое
событие, которое было ассимилировано патологической частью её души,
упорствовали как психические стимулы. И это продолжалось до тех пор,
пока она не выговаривалась в состоянии гипноза, после чего они
полностью исчезали.
Когда осенью пациентка вернулась в Вену (хотя в другой дом, не в тот, в
котором она заболела), её состояние было терпимым, как физическое, так
и психическое; очень немногие её переживания, - это действительно
удивительно, - были представлены в психическом стимуле в патологическом
образе. Я надеялся на продолжение и дальнейшее улучшение за счет того,
что постоянное нагружение её сознания свежими стимулами может быть
предотвращено их регулярным вербальным выражением. Но я был разочарован
с самого начала. В декабре было отмечено ухудшение её психического
состояния. Она вновь стала возбужденной, мрачной и раздражительной. У
неё больше не было действительно хороших дней», даже когда было
невозможно обнаружить что-либо, что оставалось «приклеенным» в ней. К
концу декабря, перед рождественскими праздниками она была особенно
беспокойна и целую неделю по вечерам она не рассказывала мне ничего
нового, за исключением продуктов воображения, возникших под
впечатлением сильной тревоги и волнения во время предновогодних
рождественских праздников(1880г.). Когда сцены полностью
восстанавливались, ей становилось значительно легче.
Прошёл год, с тех пор, как она разлучилась с отцом и слегла в постель.
И с этого времени её состояние стало более ясным и обобщалось в
стройный образ. Её измененные состояния сознания, которые на деле
характеризовались тем, что с утренним пробуждением, её «отсутствием»
(лучше сказать появлением «второго состояния») чаще всего наступал день
продвижений и полного владения. К вечеру - эти альтернативные состояния
отличались, предварительно, одно от другого тем, что одно (первое) было
нормальным, а второе отчужденным. Но, однако, они отличались ещё тем,
что в первом она жила, как бы отдыхая от нас зимой 1881-1882г. В то
время как во втором она жила зимой 1880-1881г., в котором полностью
забыла все последующие события. Одна мысль, тем не менее, казалось,
стремилась остаться в сознании всё время, - что её отец умер.
Она вернулась в предыдущий год с такой интенсивностью, что в новом доме
ей представлялась её старая комната, поэтому, когда она хотела подойти
к двери, она наталкивалась на печь, которая стояла по отношению к окну
в том месте, где была дверь в её прежней комнате. Переход из одного
состояния в другое происходил спонтанно, и мог быть очень просто вызван
любым появлением чувств, ярко напомнившим прошлогодние. Достаточно было
поднести к её глазам апельсин (в первый период своей болезни она очень
любила апельсины), чтобы вернуть её из 1882 в 1881 год. Но этот перенос
в прошлое не происходил в целом или неопределённым образом; она
проживала предыдущую зиму день за днем. Я мог только предполагать, что
тогда происходило, это не значит, что каждый вечер в состоянии гипноза
она рассказывала то, что волновало её в этот день в 1881 году и не
всегда дневниковые записи 1881 года её матери, несомненно, подтверждали
случай, лежащий в основе событий. Это оживление в памяти прошлогоднего
продолжалось до тех пор, пока болезнь не пришла к окончательному
приближению в июне 1882 г.
Здесь было также интересно проследить путь, которым эти воскресшие
психические стимулы, принадлежащие её вторичному состоянию, совершали
свой путь в её первое, более нормальное состояние. Так случилось,
например, что однажды утром пациентка сказала мне со смехом, что она не
понимает почему, но она сердится на меня. Благодаря дневниковым записям
я узнал, в чём дело, и достаточно точно, - это было вызвано нежеланием
вечернего гипноза: я изрядно надоел им пациентке в тот вечер в 1881
году. Или в другой раз она сказала мне, что с её глазами что-то
случилось, она различала цвета искажённо. Она знала, что на ней
коричневое платье, но оно виделось ей как голубое. Мы вскоре
обнаружили, что она чётко и безошибочно может различать все цвета на
визуальных тестовых листах, и что нарушение относилось только к
материалу платья.
Причиной было то, что в тот период в 1881 году она много работала над
халатом для своего отца, который был из такого же материала, что и её
платье, но в отличие от того он был голубым, а не коричневым. Между
прочим, всегда можно было видеть, что эти неожиданно появляющиеся
воспоминания заранее показывали свой эффект; нарушение её нормального
состояния могло встречаться раньше, а память могла быть только
постепенно возвращена в её вторичное состояние (3).
Её вечерние гипнотические состояния, были, таким образом, тяжело
нагружены, потому что мы должны были добиться выговаривания не только
её актуальных продуктов воображения, но и событий и «неприятностей»
1881г. (К счастью я уже мог выручать её во время проявления продуктов
воображения того года). Но в дополнение ко всему этому работа, которая
должна была быть проделана пациенткой и её врачом, была чрезвычайно
увеличена третьей группой обособленных нарушений, которые появились в
это время. Это были психические события, возникшие в инкубационный
период болезни, между июлем и декабрем 1880 года; именно они
продуцировали весь истерический феномен и когда они были пропущены
через вербальное выражение, симптомы исчезли.
Когда это произошло впервые - в результате случайного и спонтанного
выговаривания такого рода, во время вечернего гипноза, упорствовавшее
длительное время нарушение исчезло, - я был очень удивлен. Это было
летом, в период сильной жары, и пациентка очень страдала от жажды, не в
состоянии как- либо объяснить, каким образом она вдруг утратила
способность пить. Она брала стакан страстно желаемой воды, но как
только он касался её губ, она отталкивала его прочь, как при
водобоязни. Судя по тому, как она делала это, она, очевидно, была на
пару секунд «отсутствии». Она питалась только фруктами, такими как дыня
и др., чтобы уменьшить страдания от жажды. Это продолжалось около 6
недель, однажды во время гипноза она проворчала о своей
англичанке-компаньонке, которую не любила, и начала описывать с вздохом
отвращения, как она однажды заглянула в комнату леди и как её маленькая
собачка - страшное создание! - пила из стакана. Пациентка ничего не
сказала, так как хотела быть вежливой. После последовавшего энергичного
выражения гнева она замешкалась, попросила почему-то пить, выпила
большое количество воды без какого-либо затруднения и вышла из
состояния гипноза со стаканом у своих губ; а вслед за этим нарушение
исчезло, никогда больше не появляясь. Ряд чрезвычайно упрямых капризов
был устранён подобным образом, после того, как она описывала
обстоятельства, положившие им
3. Аналогичный феномен в случае фрау Сешли, с.70 сборника. Начало. Она
сделала громадный шаг вперёд, когда первый из её хронических симптомов
исчез таким образом - контрактура правой ноги, которая, действительно,
уже в значительной мере ослабла. Эти находки - что в таком случае
истерический феномен пациентки исчезал, как только событие, которое
дало ему почву для появления, было воспроизведено в её гипнозе -
позволило прийти к терапевтической технической процедуре, которая не
выбрасывала ничего из того, что требовалось в логической
последовательности и систематическом применении. Каждый отдельный
симптом в этом комплексном случае был взят изолированным. Все
обстоятельства, в которых он появился, были описаны в обратном порядке,
начиная с того времени, когда пациентка оказалась прикованной болезнью
к постели и, возвращаясь к событию, которое привело к его первому
появлению. Когда это описывалось, симптом неизменно исчезал.
Так были «выговорены, прочь» ее паралитические контрактуры и анестезии,
различные расстройства зрения, слуха, невралгии, кашель, тремор и др.
и, наконец, её расстройства речи. Среди расстройств зрения например,
было устранено отдельно: сходящееся косоглазие с диплопией (двоением в
глазах); отклонение обоих глаз вправо так, что когда она хотела
коснуться рукой чего-то, то всегда попадала влево от объекта;
ограничение визуального поля; центральная амблиопия (ослабление
зрения); макропсия (кажущееся увеличение предметов при расстройстве
зрения); видение мёртвой головы вместо её отца; невозможность читать.
Только несколько разбросанных феноменов (таких, например, как
выпрямление (разгибание, экстензия) паралитических контрактур на левой
стороне её тела), которые развились, когда она была прикована к
кровати, были не тронуты процессом анализа и, возможно, действительно у
них была не прямая психическая природа.
Это обернулось невозможностью ускорить работу попыткой сразу извлечь из
её памяти первичные случаи, спровоцировавшие её симптомы. Она была не в
состоянии отыскать их, вытаскивала, смущаясь, и факты проявлялись даже
медленнее, чем, если бы она позволяла спокойно и осторожно вновь
появиться ниточке воспоминаний, за которую она взялась. Метод, стал
довольно длинным в проводимых вечерних гипнозах из-за её перенапряжения
и смущения «выговариванием». Два других направления переживания - и
особенно для воспоминаний, требовалось время, пока они могли достичь
достаточной яркости, - мы развертывали следующую процедуру. Я посещал
её по утрам и погружал в гипноз (очень простые методы этого были
получены эмпирически). Затем я просил её сконцентрировать мысли на
симптоме, к которому мы обращались в тот момент и рассказать мне
обстоятельства, в которых он появился. Пациентка начинала переходить к
описанию в быстрой последовательности, и бегло касаясь внешних событий,
и я кратко записывал это. Во время её последующих вечерних
гипнотических состояний она, с помощью моих записей давала мне довольно
детальное объяснение этих обстоятельств.
Для примера покажем исчерпывающий сюжет, в котором она достигала этого.
Мы постоянно переживали, что пациентка не услышит, когда будут
говорить. Можно выделить следующие переходы особенного не слышания:
а). Не слышание, когда кто-то входит, в то время когда у неё
абстрактные мысли. 108 отдельных детализированных примеров этого,
упоминая личности и обстоятельства, часто с датами. Первый пример: не
слышит, когда входит её отец.
б). Не слышание, когда разговаривают несколько человек. 27 примеров. Первый: опять её отец и знакомый.
в). Не слышит, когда она была одна, и к ней непосредственно обращались.
50 случаев. Первый: её отец тщетно пытается попросить у неё немного
вина.
г). Глухота во время тряски в (экипаже и т.д.). 15 случаев. Первый:
сердитая встряска младшим братом, когда он застал её ночью
подслушивающей у двери комнаты больного.
д). Глухота, наступившая от испуга при шуме. 37 случаев. Первый: приступ удушья был у её отца из-за неправильного глотания.
е). Глухота во время глубокого «отсутствия»: 12 случаев. ё). Глухота,
обусловленная длительным напряжённым слушанием, поэтому, когда она
говорила, была не в состоянии слушать. 54 случая. Конечно, все эти
эпизоды были в значительной мере тождественны, поскольку они восходили
к состояниям абстракции, «отсутствия» или испуга. Но в памяти пациентки
они были так ясно различимы, что если ей случалось сделать ошибку в их
последовательности, она должна была с благодарностью поправить себя и
поставить их в правильном порядке, если этого не делалось, её отчет
останавливался. Описанные ею события были такими лаконичными и
интересными. Они были многозначительны и рассказывались так детально,
что не могло быть подозрений, что это были её выдумки. Многие из этих
случаев состояли целиком из внутренних переживаний и поэтому не могли
быть проверены, другие (или сопутствующие им обстоятельства) были на
памяти людей из её окружения.
Была ещё одна характерная особенность, которая всегда наблюдалась,
когда симптом «выговаривался»: особенный симптом проявлялся с большей
силой, когда она прорабатывала его. Таким образом, во время
анализируемой невозможности слышать она была такой глухой, что
некоторое время я был вынужден общаться с ней письменно (4).Первым
провоцирующим обстоятельством был обычно некоторый испуг, пережитый в
то время, когда она ухаживала за своим отцом - например, из-за
некоторой оплошности с её стороны.
Работа воспоминания не всегда была лёгким делом и иногда пациентка
прилагала большие усилия. Однажды весь наш прогресс был остановлен на
некоторое время потому, что воспоминание отказывалось всплывать. Вопрос
касался чрезвычайно ужасной галлюцинации. Когда она сидела у постели
своего отца, он чудился ей с мёртвой головой. Она и бывшие с ней люди
помнили, что однажды, когда она ещё была в добром здравии, она нанесла
визит одному из своих родственников. Она открыла дверь и тотчас упала
без сознания. Чтобы преодолеть препятствие к нашему прогрессу, она
снова посетила это место и, входя в комнату, опять упала на пол без
сознания. Во время её последующих вечерних сеансов гипноза препятствие
было преодолено. Как только она входила в комнату, то она видела своё
бледное лицо в зеркале напротив двери. Но то, что она видела, было не
ею, а её отцом с мертвой головой. Мы часто замечали, что её страх
воспоминания, как и в настоящее время, препятствовал его появлению, и
это должно было быть насильно преодолено пациенткой или врачом.
Следующий случай, среди прочих, иллюстрирует высокую степень логической
последовательности её состояний. В этот период, как уже объяснялось,
пациентка всегда была в своём «втором состоянии» - это в 1881 году,
ночью. Однажды, проснувшись среди ночи, она заявила, что опять уйдёт из
дома, и стала так серьёзно волноваться, что все домашние были
встревожены. Причина была простая. Во время предыдущего вечернего
лечения разговором выяснилось её расстройство зрения, и это также
связывалось с её «вторичным состоянием». Поэтому, когда она проснулась
ночью, она обнаружила себя в незнакомой комнате в доме, снятом её
семьёй весной 1881 года. Неприятные воспоминания такого рода всегда
устранялись мною (по её просьбе) закрытием её глаз вечером и внушением,
4. Этот феномен более обстоятельно обсужден ниже Фрейдом (с.296), где
он описывает его как симптом «единения в разговоре», что она не сможет
их открыть до тех пор, пока я не сделаю это сам на следующее утро.
Волнение повторилось только однажды, когда пациентка закричала во сне и
открыла глаза, спасаясь от этого.
Как только этот трудоёмкий анализ её симптомов подошёл к летним месяцам
1880 года, который был подготовительным периодом её болезни, я
обнаружил полное проникновение в инкубационный период и патогенез этого
случая истерии и сейчас я его кратко опишу.
В июле 1880 года, будучи в деревне, её отец свалился с ног с серьёзной
болезнью - субпревральным абсцессом. Анна разделила обязанности сиделки
со своей матерью. Однажды она проснулась среди ночи в большой тревоге
за пациента, у которого был сильный жар; и она напряжённо с надеждой
ждала прибытия хирурга из Вены, который должен был оперировать. Её мать
ненадолго уехала, и Анна сидела у постели больного, опустив правую руку
на спинку своего стула. Она впала в сон наяву и увидела черную змею,
ползущую по стене к больному, чтобы ужалить его. (Вполне вероятно, что
в поле вокруг дома действительно водились змеи и что они когда - то
испугали девушку, они могли, таким образом, послужить материалом для её
галлюцинации). Она пыталась отогнать змею, но оказалась совсем
парализованной. Её правая рука на спинке стула онемела и стала
нечувствительной и парализованной, а когда она посмотрела на неё,
пальцы превратились в маленьких змей с мёртвыми головами (ногтями).
(Вероятно, она пыталась отогнать змею своей парализованной правой рукой
и эта анестезия, и паралич, поэтому стали ассоциироваться с
галлюцинацией змеи). Когда змея исчезла, она пыталась в ужасе молиться.
Но у неё пропала речь: она не могла вспомнить язык, на котором
разговаривают, пока, наконец, не вспомнила несколько детских стихов на
английском, и тогда нашла в себе возможность думать и молиться на этом
языке. Свист поезда, оказавшийся приездом доктора, которого она ждала,
разрушил чары.
На следующий день, играя, она бросила кольцо в кусты; и когда она стала
доставать его, наклоненная ветка оживила её галлюцинацию змеи и сразу
её правая рука стала негнущейся, вытянутой. С этого времени подобное
постоянно имело место в случаях, если галлюцинация вызывалась некоторым
объектом с более или менее змееподобным внешним видом. Эта
галлюцинация, с появлением во время коротких «отсутствий» контрактуры,
с этой ночи становилась всё более и более многократной. Контрактура не
становилась постоянной до декабря, пока пациентка не свалилась с ног и
не слегла совсем в постель. В результате какого-то частного события,
запись которого я не нашёл у себя и которое не могу подробнее
вспомнить, контрактура правой руки распространилась на правую ногу.
С этого времени стабилизировалась её тенденция к самогипнотическим
«отсутствиям». Наутро после ночи, как я описал, когда она ожидала
приезда хирурга, она погрузилась в такое состояние абстракции, что не
услышала его приближения даже, когда он вошёл в комнату. Её неотступная
тревога мешала приёму пищи и, в конце концов, привела к сильным
приступам тошноты. Независимо от этого, действительно, каждый её
истерический симптом возникал во время аффекта. Не вполне понятно, в
каждый ли случай было включено кратковременное состояние отсутствия, но
это вполне возможно, учитывая тот факт, что при пробуждении пациентка
не знала, что произошло.
Некоторые из ее симптомов, однако, казалось, не возникали в её
«отсутствиях», а просто проявлялись в аффекте в текущей жизни; но если
так, они и пропадали таким же путем. Таким образом, мы могли проследить
возврат всех её различных нарушений зрения к различным, более или менее
детерминированным случаям. Например, однажды, когда она сидела у
постели отца со слезами на глазах, он вдруг спросил её, который час.
Она не смогла отчетливо рассмотреть, сделала огромное усилие и поднесла
часы близко к своим глазам. Циферблат казался очень большим - таково
объяснение её макроскопии и сходящегося косоглазия. Или опять, она
упорно пыталась подавить свои слезы, чтобы больной не заметил их.
Обсуждение подавления возражений из-за постоянно повторявшегося спазма
голосовой щели. Она теряла силу голоса: (а) из-за страха после её
первой ночной галлюцинации, (б) после несправедливого обвинения в
чём-то, (г) во всех аналогичных случаях (когда она огорчалась). Сначала
она начала кашлять, когда однажды, сидя у постели отца, услышала звуки
танцевальной музыки, раздававшейся из соседнего дома, почувствовав
внезапное желание быть там, и укорами совести отогнала это. С этого
времени, на протяжении всей болезни, она отчётливо реагировала на
всякую ритмичную музыку кашлевым неврозом.
Я очень сожалею, что неполнота моих записей не позволяет мне
перечислить все обстоятельства, при которых появлялись её различные
истерические симптомы. Она сама рассказывала их мне в каждом отдельном
случае, с одним исключением. Я упоминал (стр.35 и дальше, с.44-45) и
уже говорил, что каждый симптом исчезал после того, как она описывала
его первое появление.
Таким образом, вскоре вся болезнь стала близиться к завершению.
Пациентка сама поставила перед собой жесткую задачу, что всё лечение
должно быть закончено к годовщине её переезда в деревню (7 июня,
стр.28). Соответственно, в начале июня она с огромной энергией
приступила к «лечению разговором». В последний день, - с
переоборудованием комнаты, чтобы она была похожа на комнату её отца, -
она воспроизвела ужасающую галлюцинацию, которую я уже описал, и
которая составляла корень всего её заболевания. Во время неповторимой
сцены она была в состоянии думать и молиться только по-английски, но
непосредственно после воспроизведения этого, она стала говорить на
немецком языке. Кроме того, она освободилась от бесчисленных нарушений,
которые она проявила раньше (5). После этого она покинула Вену, и
некоторое время путешествовала; но прошло ещё много времени, прежде чем
она полностью восстановила свой ментальный баланс. Только после этого
она обрела полное здоровье.
Хотя я опускал много довольно интересных деталей, этот случай истории
Анны О. оказался объемнее, чем, казалось бы, требуется для
истерического заболевания, что не было самоцелью необычного характера.
Было, тем не менее, невозможно описать случай без вникания в детали и
особенно это кажется мне достаточно важным, чтобы оправдать такой
пространный доклад. Таким же образом яйца иглокожих важны в
эмбриологии, не потому, что морской ёж является особенно интересным
животным, а потому что протоплазма этих яиц прозрачна и благодаря этому
мы наблюдаем в них, каким образом проходят скрытые процессы.
5. В этом месте (как однажды Фрейд рассказал издателю с указанием на
открытый экземпляр книги) содержится пробел в тексте. То, что он имел в
виду и хотел отметить, было событием, которое положило конец лечению
Анны О.. Он коротко отметил это в начале своей «Истории
психоаналитического движения» (1914d), в которой он рассказал его
отлично от точки зрения Брейера, как «несчастливое событие» и во 2-й
части его «Автобиографического исследования» (1925d). Целиком история
рассказана Эрнстом Джоном в его описании жизни Фрейда (1953, 1, 246с) и
здесь достаточно сказать, что когда лечение стало явно подходить к
успешному завершению, пациентка неожиданно стала демонстрировать
Брейеру наличие мощного положительного непроанализированного переноса
неопровержимо сексуальной природы. Фрейд считал, что это был тот
случай, из-за которого Брейер столь долгие годы не публиковал историю
случая и который привел, в конечном счете, к его отходу от
сотрудничества в исследованиях с Фрейдом. Свет воздействует на
возможное течение событий в яйцах с темной протоплазмой. Интересным
данный случай кажется, мне главным образом из-за возможности с
предельной ясностью и понятностью проследить его патогенезис.
Еще когда она была в основном здорова, у девушки были две психические
характеристики, которые выступили предрасполагающими тенденциями в её
последующем истерическом заболевании: 1. Её монотонная семейная жизнь и
отсутствие адекватного интеллектуального замещения оставили её с
неиспользованным излишком ментальной живости и энергии, и это нашло
выход в постоянной активности её воображения. 2. Это привело к привычке
дневного сновидения (её «сокровенный театр»), которая заложила основы
для расщепления её ментальной индивидуальности. Несмотря на это,
расщепление оказалось в пределах нормы. Мечты и рефлексии во время
более или менее машинальных занятий сами по себе не предполагают
патологического расщепления сознания, так как если они остановлены, -
если, например, выговариваются, - нормальная целостность сознания
восстановлена; не так, вероятно, как при любом случае амнезии. В случае
Анны О., однако, эта черта подготовлена почвой, на которой аффект
тревоги и страха был способен установить сам себя описанным мной путем,
когда однажды этот аффект трансформировался в привычный для пациентки
сон наяву в галлюцинаторном «отсутствии». Удивительно, как полно ранняя
манифестация её болезни в самом её начале уже проявила свои основные
характеристики, которые в будущем оказались неизменными на целых два
года. Они охватили существование второго состояния сознания, которое
первым всплыло как временное «отсутствие» и позднее организовалось во
«вторую совесть», задержка речи, обусловленная эффектом тревоги,
которая нашла возможность освободиться в английских словах; Позже
парафазия (потеря речи) и утрата родного языка, была заменёна отличным
английским и, наконец, случайный паралич её правой руки, обусловленный
напряжением, которое позднее развился в контрактурные парезы и
анестезию с правой стороны. Механизм, благодаря которому преобразовался
этот поздний аффект, полностью соответствовал теории травматической
истерии Шертока - легкой травмы, полученной в состоянии гипноза.
Но тогда как экспериментально вызванный у своих пациентов Шертоком
паралич стал стабилизироваться сразу, и тогда как паралич, вызванный у
страдающих травматическим неврозом от тяжелого травматического шока,
также возникает сразу, нервная система этой девушки растянула
прекрасное состояние на 4 месяца. Её контрактура, так же как и другие
сопровождавшие её расстройства, возникала только во время коротких
«отсутствий» в её «втором состоянии» и пропадали во время её
нормального состояния и полного контроля её тела, и владения своими
чувствами; по этому ни ею самой, ни окружающими её ничего не
наблюдалось, хотя, правда, внимание последних было сосредоточено на
больном отце пациентки и поэтому отвлечено от неё.
Поскольку, однако, её «отсутствия» с полной амнезией и сопровождение
истерического феномена становились всё более частыми со времени её
первого галлюцинаторного самогипноза, представились удобные случаи для
образования новых симптомов подобного рода, и те, которые уже были
сформулированы, стали ещё более укрепляться в частых повторениях. В
добавление к этому, постепенно произошло так, что всякий внезапный
дистрессовый аффект приводил к такому же результату, как при его
«отсутствии» (хотя, правда, возможно, что такие аффекты действительно
вызывали в каждом случае временное «отсутствие»). Случайные совпадения
воздвигали патологические ассоциации и сенсорные или моторные
расстройства, которые с этого времени появились параллельно с аффектом.
Но до сих пор это случалось для отдельных моментов. Перед тем, как
пациентка совсем слегла в постель, у неё уже развился весь ансамбль
истерического феномена, о котором никто не знал. Это произошло только
после того, как пациентка совсем свалилась из-за истощения, вызванного
недостатком питания, бессонницы и постоянной тревоги, и только после
того, как она стала проводить больше времени в своём «втором
состоянии», чем в обычном, истерический феномен тоже преобразовался в
современный и перешёл из перемежёвывающейся остроты симптомов в
хронический.
Возникает вопрос, насколько достоверны состояния пациентки или
обстоятельства и природа феномена были такими, как она представила их.
Так как наиболее важные и фундаментальные события интересны, точность
её докладов кажется мне несомненной. То, как считаются исчезающие после
«устранения разговором» симптомы, я не использую в качестве
доказательства, это может быть очень хорошо объяснено внушением. Но я
всегда находил пациентку очень правдивой и заслуживающей доверия.
Содержание мыслей, которые она мне проговаривала, было непосредственно
связано с тем, что было для неё самым неприкосновенным. То, что могло
быть проверено другими людьми, было полностью подтверждено. Даже самая
высокоодарённая девушка была бы неспособна, придумать ткань фактов с
такой внутренней согласованностью, как было представлено в истории
этого случая. Бесспорно, однако, что именно её последовательность могла
привести её (совершенно искренне) к передаче некоторым её симптомам
сомнительной причины, которой они реально не обладали. Но и это
подозрение я считаю неоправданным. Ничтожная вероятность многих этих
причин, нерациональный характер такого большого числа включённых
связей, доказывают их реальное расположение. Пациентка не могла понять,
как могла танцевальная музыка вызвать у неё кашель; так же как
истолкование так бессмысленно для осужденного. (Это, между прочим,
кажется, мне очень похожим, что каждый из её приступов совести приводил
к одному из её регулярных спазмов голосовой связки и что моторные
импульсы, которые она чувствовала, - так как она очень любила
танцевать, - трансформировали спазм в кашлевой невроз). Поэтому, как
мне кажется, состояния пациентки были весьма правдивыми и
соответствовавшими фактам.
Обсуждение.
А теперь мы должны рассмотреть, насколько позволительно полагать, что
истерия развивается аналогичным образом у других пациентов и что этот
процесс аналогичен, когда нет такой ясной чёткости организации «второго
состояния». Я могу предположить в поддержку этой точки зрения факт, что
в представленном случае, тоже, история развития болезни могла бы
достигнуть полного незнания, как у пациента, так и у врача, если бы не
её странное повторение мыслей в гипнозе, как я описал, и рассказывание
того, что она помнила. Когда она была в бодрствующем состоянии, она
ничего не знала обо всём этом. Таким образом, трудно предположить, что
бы случилось в других случаях изучения пациентов, когда в бодрствующем
состоянии, с лучшим усилием в мире они могли бы ни дать никакой
информации. И я уже отмечал, как мало все окружающие пациентку были
способны увидеть, что происходит. Поэтому обнаружить состояние аффектов
у других пациентов можно только с помощью этих некоторых процедур,
предусмотренных в самогипнозе в случае Анны О. Мы должны только
высказать предварительную точку зрения, что вереницы событий, подобных
описанным, встретят больше общего, чем наше игнорирование
патогенетического механизма относительно приведшего нас к предположению.
Когда пациентка слегла в постель, и её сознание постоянно качалось
между нормальным и «вторичным» состоянием, весь сонм истерических
симптомов, который возник отдельно и до сих пор был латентным, стал
явным, как мы уже видели, как хронические симптомы. Это добавило к ним
новую группу феномена, которая, казалось, имела другую природу:
паралитические контрактуры левых конечностей и парезы держащих её
голову мышц. Я отличаю их от другого феномена, потому что когда однажды
они пропадали, они никогда не возвращались, даже в сжатой или слабой
форме или во время заключительной и восстановительной фазы, когда все
другие симптомы вновь активизировались после некоторого времени
состояния неопределенности. Таким образом, они никогда не выходили в
гипнотическом анализе и не возвращались в эмоциональных или
воображаемых ключах. Поэтому я склонен думать, что их появление не было
обусловлено тем же психическим процессом, как всех других симптомов, но
приписано к вторичному добавлению этого неизвестного условия, которое
образует соматический фундамент истерического феномена.
На протяжении всей болезни её два состояния сознания сохранялись бок о
бок. Первое, в котором она была вполне психически нормальной, и второе,
в котором могло быть подобно сну наяву (с богатством воображаемых
продуктов и галлюцинаций, с большими пробелами памяти и недостаточным
сдерживанием и контролем в их ассоциациях. В этом втором состоянии
пациентка была в состоянии умопомешательства.
Действительно, психическое состояние пациентки было полностью зависимым
от вторжения этого второго состояния в нормальное. И это, кажется,
важно, чтобы пролить значительный свет на один класс истерического
психоза. Каждое из её вечерних гипнотических состояний приносило
доказательство, что пациентке было всё понятно. И она была хорошо
дисциплинирована в её сознании и нормально (как относятся её чувства и
воля) так, что нечто из продуктов её вторичного состояния было активным
как стимулированное «в ее бессознательном» (6).Чрезвычайно заметный
психоз, который появлялся всякий раз здесь, был каким-то значимым.
6. Кажется, это первый случай печатного использования термина «das
Unbewusste» («бессознательное») в психоаналитическом смысле. Он,
конечно, часто использовался другими авторами, особенно философами
(Хартман, 1869). Тот факт, что Брейер заключил его в кавычки, может,
возможно, указывать, что он приписал его Фрейду. Термин использован
самим Фрейдом ниже, стр.76. Прилагательная форма «бессознательное» была
использована несколькими годами раньше в неопубликованном черновике,
выполненном в ноябре 1892 совместно Брейером и Фрейдом (1940). Фрейд
использовал термин «le subconcient» в статье о моторной парализации на
французском языке (1893) и использует «подсознательный» в настоящем
издании (стр.69), как делает Брейер много чаще (стр.222). Позже,
конечно, Фрейд четко определил использование этого новейшего термина
(см., например, конец Части 1 этого издания «Бессознательное», 1915).
? Бессознательным внутренним в этом отводящем процессе, показывал
согласие тем, чьи продукты влияли на психические события её
«нормального» состояния. Трудно удержаться от описания ситуации,
говоря, что пациентка была расщеплена на две личности, из которых
психическое состояние одной было нормальным, а другой безумным. Резкое
различие между двумя состояниями в настоящей пациентке только яснее
доказывает, как мне кажется, то, что позволило подняться ряду
необъяснённых проблем у многих других истерических пациентов. Это было
особенно заметно у Анны О., как много продуктов её «плохой самости»,
как она сама называла, воздействовало на её моральную особенность
сознания. Если эти продукты ненадолго отделялись, мы могли столкнуться
с истеричкой злобного типа - непокорной, ленивой, упрямой и
недоброжелательной, но как бывало, после их перемещения стимулировался
её действительный характер, противоположный всему этому, всё
повторялось сначала.
Тем не менее, её два состояния резко отделялись, где не только
вторичное состояние вторгалось в первое, но - и это было при всех
событиях часто правдой, даже когда она была в очень плохом состоянии -
ясное сознание тихо наблюдающее сидело, положенное ею в уголок мозга и
смотрело на всё это сумасшедшее занятие. Это настойчивость ясного
мышления, когда психоз активно приводил к нахождению выражения очень
странным образом. Когда истерический феномен прекратился, пациентка
впала в тяжелую депрессию, у неё образовался ряд детских страхов и само
упреков и среди них идея, что она совсем не болела, и что весь случай
был симулирован. Подобные взгляды, как мы знаем, часто встречаются.
Когда проясняется расстройство такого рода, и два состояния сознания
становятся однажды слитыми в одно, пациенты, оглядываясь в прошлое,
видят себя как целостную единственную личность, которая сознавала весь
вздор, они думают, что могли бы предотвратить его, если бы захотели, и
таким образом они чувствуют, как будто они сделали всё зло умышленно.
Можно добавить, что эти обычные мысли, которые потворствовали во
вторичном состоянии, должны громадно колебаться в своём выражении и
очень часто совсем отсутствовать.
Я уже описал удивительный факт, что с начала до конца заболевания все
стимулы, появлявшиеся из вторичного состояния, вместе с их следствиями,
непрерывно возвращались, как только им давалось словесное выражение в
гипнозе, и я всё более убеждался, что это не моё изобретение, которое я
навязал пациентке внушением. Это полностью застало меня врасплох, и я
разработал терапевтическую технику избавления от симптомов, показанную
в целой серии примеров.
Заключительный курс лечения истерии заслуживает ещё нескольких слов. Он
сопровождался, как я уже говорил, значительными нарушениями и
ухудшением психического состояния пациентки. Меня очень сильно
впечатлило, когда различные продукты её вторичного состояния, бывшие
неподвижными, стали пробиваться в её сознание и, хотя первоначально они
всплывали только в её вторичном состоянии, они, тем не менее,
объединялись и расстраивали её нормальное состояние. Остаётся увидеть,
может ли не быть, что такая природа обнаружится в других случаях, в
которых хроническая истерия заканчивается в психозе (7).
7. Полное обобщение и обсуждение истории этого случая занимает большую часть первой из пяти Фрейдовских лекций (1910).
