Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

4. Знакомьтесь, Фрейд

При чтении литературы по сновидениям Фрейд наткнулся на высказывания Маасе об отношении сна к бодрствованию. Тот утверждал, что «чаще всего мы видим в сновидении то, на что направлены наши самые горячие и страстные желания». Будущего пионера психоанализа до того поразила эта эффектная, но в общем случае неверная мысль, что всю оставшуюся жизнь он посвятил обоснованию чужой идеи. После долгих лет раздумий Фрейд подарил человечеству «теорию» сновидений, согласно которой любой сон есть удовлетворение пусть маленькой, но мечты. Теперь, что бы ни снилось ему, он всякий раз убеждался, что именно это и является его сокровенным желанием. Приведу из книги «Толкование сновидений» сон, приснившийся однажды Фрейду, и его интерпретацию сновидцем. Данный сон, взятый из подраздела 6Ж, прекрасно показывает, кем в действительности был основоположник современной психиатрии, что его беспокоило и о чем он мечтал долгие годы.

Этому большому ученому снилось следующее: «Возвышение; на нем нечто вроде отхожего места; длинная скамья, на одном конце большое отверстие. Весь задний край покрыт испражнениями различной величины и свежести. Позади скамейки кустарник. Я мочусь на скамейку; длинная струя мочи смывает всю грязь. Засохшие экскременты отделяются и падают в отверстие. Но на конце остается все-таки что-то еще». Странно, задает себе вопрос большой ученый: «Почему я не испытал никакого отвращения при этом сновидении? Как показывает анализ, только потому, что образованию этого сновидения способствовали самые приятные мысли». Он вспомнил о своем искреннем желании однажды откуда-нибудь сверху пописать на все человечество.

Накануне, перед тем как лечь спать Фрейд перелистывал иллюстрации Гарнье к роману Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», где среди прочих был рисунок, изображающий, как обиженный на парижан Гаргантюа с высоты Нотр-Дам мочится на ничего неподозревающих прохожих. Не это ли «доказательство того, что я сверхчеловек»? – спрашивает себя автор. «Площадка на Нотр-Дам, – пишет он, – была для меня излюбленным местом пребывания летом в Париже; каждый день я прогуливался там между причудливыми и страшными химерами». «Только потому, что образованию этого сновидения способствовали самые приятные мысли», психоаналитик не испытывал отвращения.

«При анализе мне тотчас же приходят в голову, – пишет Фрейд, – авгиевы конюшни, очищенные Геркулесом. Этот Геркулес – я. Возвышение и кустарник относятся к местности в Аусзее... Скамейка, исключая, конечно, отверстие, в точности напоминает собою мебель, подаренную мне одной благодарной пациенткой. Она свидетельствует о том, что пациенты ценят меня. Далее собрание человеческих экскрементов допускает самое невинное толкование. Как это ни странно, но это лишь воспоминание о прекрасной Италии; там, в маленьких городках ватерклозеты, как известно, устроены чрезвычайно примитивно. Струя мочи, все смывающая вокруг, несомненное указание на манию величия. Точно таким же способом Гулливер тушит пожар у лилипутов, этим, правда, он навлекает на себя немилость маленькой королевы».

По поводу своего учителя Джонс откровенно замечает: «Его едва ли можно назвать утонченным, он также не особенно ценил тактичность, за исключением тех случаев, когда возникала необходимость щадить чувства других людей. Меня не удивляло, что незнакомый с ним человек мог временами находить его манеры даже несколько грубыми». Биограф пытался найти этому оправдание или, по крайней мере, объяснение: «Фрейд воспитывался в очень бедной среде, – пишет он, – где возможность приобретения соответствующего социального обучения и опыта была ограничена. В ранних письмах будущей жене он несколько раз сознавался в чувстве неполноценности по поводу того, что не приобрел должных манер поведения в обществе и не обучен искусству галантности. Однако в более зрелые годы он явно преодолел эти затруднения, и, хотя его вряд ли можно назвать светским человеком, он был способен на самые изысканные поступки, например, сделать кому-либо подарок из своей драгоценной коллекции с неподдельным изяществом, и его манеры при этом были безукоризненными. Возможно, исключение здесь может составлять лишь его привычка отхаркиваться и сплевывать, вызванная хроническим катаром и чрезмерным курением. Пациенты из западных стран, незнакомые с такими манерами, могли ощущать беспокойство по этому поводу, тогда как Фрейд бранил их за подобную щепетильность».

Сам автор «Толкования сновидений» ничуть не смущаясь, вспоминал: «когда я утром прихожу в этот дом, у меня обычно на лестнице начинается кашель и отхаркивание; мокроту я отхаркиваю обычно на лестницу. На последней нет ни одной плевательницы, и я придерживаюсь той точки зрения, что чистота лестницы может соблюдаться не за мой счет, что и побудит домовладельца скорее приобрести плевательницу. Привратница, тоже старая, ворчливая женщина, обладающая, однако, преувеличенным стремлением к опрятности, придерживается в этом отношении другой точки зрения. Она сторожит, не позволю ли я себе снова указанной вольности, когда она уличает меня на месте преступления, я явственно слышу, как она ворчит. Обычно она несколько дней после этого со мною не здоровается, когда мы встречаемся. Накануне сновидения привратница получила подкрепление в лице горничной. Я, как всегда, торопился закончить свой визит и собирался уже уходить, когда в передней меня остановила горничная и сказала: "Доктор, вы бы вытирали ноги, прежде чем входить в комнаты. Красный ковер опять в грязи от ваших сапог". Вот несомненная причина к появлению в моем сновидении лестницы и горничной. Между моим перепрыгиванием через ступени и отхаркиванием на лестнице имеется тесная связь. Катар горла и сердечная болезнь представляются в одинаковой степени наказанием за порок курения, относительно которого я слышу аналогичные упреки от моей супруги; в одном доме со мной так же мало любезны, как и в другом; сновидение сгустило их в один образ».

Не могу себе представить, чтобы культурный и воспитанный человек мог найти хоть какие-то оправдания для этой своей «галантности». Удивляет даже не безобразная привычка, а как среагировал на замечание горничной Фрейд. Мне кажется, естественным забота любого благовоспитанного человека о чистоте обуви, а значит и пола, по которому ходишь. Высказанная Фрейдом позиция, кажется мне, совершенно нелепой и указывает не только на его неуважение к хозяевам конкретного дома, но и на его неуважение к людям вообще, на отсутствие в его характере самых элементарных зачатков интеллигентности. Между тем это – та самая черта, которая лучше всего характеризует отношение основоположника психоанализа к людям вообще. Его привычка отхаркивать и сплевывать стоит в одном ряду с его желанием помочиться на все человечество.

Перед тем как углубиться в чтение некоторых фрейдовских сочинений, читателю полезно держать в голове образ автора, беззастенчиво плюющего и писающего на него, только в этом случае ему будут понятны некоторые на первый взгляд странные места. Часто Фрейд откровенно издевается над теми, кто его читает; люди, неискушенные в тонкостях практической психологии, принимают его глумливые выступления за духовные откровения; видят в авторе чуть ли не родного отца и мудрого учителя. В глазах многих он выглядит, что называется, застегнутым на все пуговицы, – солидно и пристойно. Но когда начинаешь знакомиться с фрейдовскими произведениями, поражаешься откровенному бесстыдству. Создается впечатление, что автор стоит перед вами, в чем мать родила, и рассказывает о том, о чем рассказывать просто неприлично (я испытал неловкость перед родными и близкими, когда им случайно на глаза попался текст о пятилетнем малыше Гансе). Все это говорится для того, чтобы подготовить нашего читателя к неожиданностям, которые встретятся ему при дальнейшем чтении книги.

«Я зол на человечество» – эта фрейдовская фраза вынесена на обложку книги Пола Ферриса «Зигмунд Фрейд». Почему зол? Что плохого сделало ему человечество? Да, кто он такой, этот Фрейд? Его изображают гениальным естествоиспытателем, а почитайте-ка, что он сам о себе написал в «Толковании сновидений» (6Ж). «Будучи молодым врачом, я долгое время работал в химическом институте, не достигнув, однако, почти никакого успеха; теперь я стараюсь никогда не вспоминать об этом неблагодарном и, в сущности, постыдном периоде моей деятельности. Между тем мне неоднократно снилось, что я работаю в лаборатории, произвожу анализы, переживаю различные эпизоды и пр. Сновидения эти большей частью неприятны, подобно сновидениям об экзаменах, и всегда очень туманны. При толковании одного из них я обратил внимание на слово "анализ", которое и дало мне ключ к пониманию. Я стал ведь теперь "аналитиком", произвожу вполне успешные "анализы", правда, не химические, а "психоанализы".

Я понял следующее: если я в действительной жизни горжусь этими анализами и хочу даже похвастаться перед самим собой, каких я достиг успехов, то ночью сновидение рисует передо мною другие неудачные анализы, гордиться которыми у меня нет решительно никакого основания… В туманном вступлении к одному из моих сновидений о работе в лаборатории я увидел себя как раз в том возрасте, к которому относится тот безрадостный и неудачный период моей медицинской карьеры; у меня не было еще должности и я не знал еще, как устроить свою жизнь; неожиданно, однако, я понял, что должен выбрать одну из двух [Берта Паппенхейм и Марта Бернайс] невест, которых мне сватают. Таким образом, я был снова молод, а главное, была молода снова она [Берта], женщина, разделившая со мною долгие годы тяжелой жизненной борьбы».

Перед этими словами Фрейд процитировал две страницы рассказа Розеггера «Чужой». В нем говорится о несчастном портном, который выполнял скучную и нелюбимую им работу подмастерья. Он злился на себя за испытываемые мучения, оскорбительные выговоры, бесполезную трату времени. Портной с содроганием думал, что «в этом жутком однообразии проходили год за годом». Но вот в один прекрасный день он проснулся после кошмарного сновидения, в котором его хозяин укоризненно говорит: «У тебя нет способности к портновскому делу. Можешь идти». И тут портной почувствовал какое-то облегчение. Он понял, что хозяин, в сущности, прав: портной из него никудышный. Он подошел к книжному шкафу, где стояли томики Гомера, Данте, Шекспира, Гёте и догадался, к чему у него в действительности лежит душа. Так неудачник-портной превратился в удачливого писателя.

Для Фрейда химия, физиология, гистология, практическая медицина и прочие, так называемые, рациональные науки были ненавистным портняжным делом. После женитьбы он, наконец, понял, чем ему следует заняться, – не химанализом, а психоанализом. В химическую лабораторию института он больше никогда не заглядывал. Фрейд всецело посвятил себя толкованию сновидений, в котором уже не было ни грана от ненавистной ему рациональной науки. В книге «Толкование сновидений» в разделе, посвященном абсурдным сновидениям (6Е,VI), есть длинные рассуждения относительно числа 5 – разница между 1851 г., когда отец Фрейда, Якоб, женился на его матери, Амалии, и 1856 г., когда родился Зигмунд. Среди рассуждений автора попадаются и такие строки: «Пяти лет, предназначенных для прохождения курса медицинского факультета, для меня оказалось недостаточно [Фрейд проучился вместо положенных пяти почти в два раза дольше]. Я продолжал заниматься, хотя мои знакомые и считали меня бездельником, сомневаясь, что из меня что-нибудь выйдет. Тогда я решил поскорее сдать экзамены и добился своего». Для более полного понимания обстановки, в которой жил и работал юный Фрейд, нужно представлять тот статус, который он занимал в институте Брюкке.

Почти во всех высших учебных заведениях существует ничтожная прослойка студентов, которых называют «вечными студентами». За счет неплохого знания жизни и самостоятельности принятия решений они где-то на старших курсах с целью подзаработать немного денег устраиваются на работу там, где учатся. Затем происходит следующая вещь. Поскольку они хорошо знают преподавателей, выполняя для них какую-то малоквалифицированную работу, им позволяется пропускать практические занятия и лекции, делаются поблажки при сдаче экзаменов, в общем, по началу их жизнь кажется райской. Но со временем они расхолаживаются и запускают учебу настолько, что отстают от общего потока однокурсников.

Именно это случилось с Фрейдом, который вместо положенных пяти учился (я не уверен, что это слово уместно здесь) восемь с лишним лет. Ему откладывали экзамены, за бездельничанье не выгоняли из университета, но и диплом врача по блату не давали. Когда же он его, в конце концов, получил и надо было двигаться дальше по служебной лестнице, те же самые знакомые преподаватели не особенно спешили с присвоением ему ученых степеней. Таким образом, муки бывшего вечного студента распространились и на карьерный рост. Фрейду долго не присваивали профессорского звания; на этот счет он сильно переживал, что запечатлено и в его «Книге снов» (о задержке присвоения ему профессорского звания рассказывается в сновидении, которое является центральным для четвертой главы «Толкования сновидений»). Он злился на своих коллег, завидовал тем, кто это звание получил, участвовал в каких-то интригах, ему, естественно, мстили, оттесняли или отвечали недоверием. В итоге, звание доцента он получил в 1885 г., а профессора – в 1902 г., причем из-за этого в 1897 г. он испытал большие унижения.

Логично задать вопрос: если он учился, мягко говоря, без энтузиазма, не занимался наукой и работал спустя рукава, то чем была занята его голова в период с 1878 по 1882 г., т.е. в те самые пять лет, которые ему снились в абсурдном сне? Что думал, о чем мечтал в это время Фрейд? Это нам и предстоит выяснить в скором будущем. Далее я хочу эскизно набросать портрет Фрейда, выполненный, однако, в реалистической манере. Разумеется, квалифицированные специалисты по жизни и творчеству пионера психоанализа прекрасно знают, с кем или с чем им приходиться иметь дело, но неопытные преподаватели истории психологии до сих пор рисуют иконы и поют дифирамбы этому псевдоученому. О многом рассказывалось в книге «Психология познания. Удод»; здесь я дополню его психологический портрет несколькими яркими мазками.