Герберт Уэллс: Жизнь и творчество

Олег Акимов

Атомная война в описании Уэллса

Английский писатель-фантаст, футурист-социалист, историк и преподаватель Герберт Уэллс (Herbert Wells, 1866 – 1946) в 1913 году написал повесть «Освобожденный мир» («The World Set Free»), в которой рассказал об атомной войне и связанных с ней социально-политических проблемах. Это произведение было написано им уже после нашумевшей книги «Война миров» («The War of the Worlds», 1898), где описывалась глобальная война между землянами и марсианами. Нашествие гигантских треног, от которых исходят испепеляющие лучи как от мощных лазеров, производит, конечно, сильное впечатление. Возможно, поэтому более позднее произведение автора оказало гораздо меньшее влияние на читателей. Кроме того, атомная война, описанная Уэллсом, мало походила на Первую мировую войну, которая вспыхнула через полгода после выхода повести. Вторая мировая война тоже не была атомной за исключением финального эпизода. Добавьте к этому перегруженность литературно-художественного текста чисто научным, историческим и политическим материалом, который, очевидно, мало интересовал рядового читателя. Тем не менее, указанное сочинение знаменитого писателя-фантаста как нельзя лучше демонстрирует уровень озабоченности атомной проблематикой, существовавший на начало XX века.

Иллюстрация к книге Герберта Уэллса «Война миров»
(см. Научно-фантастическая литература)

Несколько слов о личности писателя. Герберт Уэллс родился в бедной семье горничной Сары Нил (Sarah Neal) и Джозефа Уэллса (Joseph Wells), профессионального игрока в крикет, который владел небольшим магазинчиком. Их брак был непрочным, во всяком случае, жили они врозь. Однажды отец Герберта сломал ногу, из-за чего перестал играть в крикет. В результате этого несчастья он не смог оплатить образование сына, который вынужден был в 14 лет пойти в ученики драпировщика. Благодаря природной смекалке и немалой настойчивости Герберт Уэллс в 1883 году смог поступить в Лондонскую Нормальную Научную Школу (Normal School of Science), где интенсивно изучал биологию, особенно, налегая на теорию Дарвина. Однако диплома этой научной школы он так и не получил, так как слишком много уделял внимание женщинам.

Можно сказать, что Герберт Уэллс был типичным представителем бурной эпохи сексуальной революции. В Лондоне он жил у тети и дяди, имевших дочь, Изабель-Мэри Уэллс, на которой в 1891 году Герберт женился. Их брак длился недолго и в 1895 году он женился вторично на студентке Джейн, настоящее имя которой — Эми-Кэтрин Роббинс. От нее у него родились два сына — Георг-Филип (1901 – 1985) и Франк-Ричард (родился в 1903). Но и второй брак Герберта был скорее номинальным, чем реальным. Когда он был женат на Джейн, у него в 1909 году появилась дочь Анна-Джейн Ривс от писательницы Амбер Ривс (Amber Reeves), а в 1914 году — сын, Энтони Вест, от Ребекки Вест (Rebecca West). Герберт Уэллс до конца своих дней любил женщин, а они его. Этому способствовала его всемирная слава писателя. В 1895 году выходят его «Избранные беседы с дядей» («Select Conversations with an Uncle») и «Машина времени» («The Time Machine»), «Замечательный визит» («The Wonderful Visit»), «Украденная бацилла и другие происшествия» («The Stolen Bacillus and Other Incidents»). В следующем году выходит сборник его рассказов «Некоторые Личные Вопросы» («Certain Personal Matters»), а в 1897 — «Человек-невидимка» («The Invisible Man») т.д.

В дальнейшем нас будет интересовать единственное произведение Уэллса — «Освобожденный мир», состоящее из «Прелюдия» и пяти глав. Вся водная часть посвящена изложению краткой истории развития научно-производственного потенциала человеческого общества. Уэллс одним широким мазком показал, как человек отвоевывал у природы энергию. В соответствии с учением Дарвина, писатель считал, что огонь и орудия труда сделали из обезьяны человека. Они способствовали дифференциации труда и развитию социальных отношений. Человек стал накапливать знания: каждое последующее изобретение было мощнее и совершеннее предыдущего. «Четверть миллиона лет назад первый человек был дикарем, издающим едва членораздельные звуки, прячущимся в пещерах, вооруженный грубо-высеченным кремнем или палкой с обугленным концом…» [Prelude, Section 1].

Человек селился главным образом в субтропиках, по долинам рек, жил небольшими родовыми группами. Его нравы были столь же дики, как и его быт. Выживали те группы первобытных людей, которые смогли лучше других социализироваться. Общественные отношение в родовом племени регулировались системой запретов (табу), так что молодой мужчина должен был искать себе жену в другом племени. Вновь образовавшаяся семья нередко уходила из родового жилища в отдельно построенный шалаш или добротно сделанный дом. Она уходила в малообжитые места, осваивая, таким образом, всё новые и новые земли. На манер Энгельса Уэллс фантазировал, как первобытный человек начал думать и постепенно осваивать искусства и ремесла. Писатель считает, что каменный век, т.е. период с момента грубой обработки камня до его тщательной шлифовки, длился 2–3 тыс. веков или 10–15 тыс. поколений.

Затем началась эпоха металлов, которая отделена от нас всего несколькими тысячами лет. Камень, глина, палка и кость вытесняются медью, оловом, железом, серебром и золотом. Жилища, домашняя утварь, посуда, одежда и обувь становятся более удобными при их использовании. К этому времени человек расселился в наиболее плодородных землях с благоприятным климатом, в долинах Нила, Евфрата и больших китайских рек. Там появляются целые города с великолепными храмами. Общество всё более и более дифференцируется: в городах появляются правители, в храмах — священнослужители. Они играют гармонизирующую роль в отношениях рядовых граждан; нравы смягчаются, человек становится всё более культурным существом, «политическим животным». Вместе с этим развивается законодательство и торговля. Мужчины служат в хорошо оснащенных и подготовленных армиях. Средиземное море бороздят большие военные и торговые суда.

Уэллс упоминает войну между Римом и Карфагеном, пишет, что процесс развития в век металла идет быстрее, чем в век каменный, но нередко прогресс сменяется регрессом. Из-за частых войн многие цивилизованные центры разрушались и люди оказывались отброшенными к первобытным временам. Совокупные же изменения всегда носили прогрессивный характер. В частности, «христианство и мусульманство отмели тысячу более специализированных культов, но по существу они были прогрессивной адаптацией человечества к материальным условиям, которые, казалось, были установлены навсегда. Идея революционных изменений в материальных условиях жизни была для тогдашнего человека абсолютно неприемлемой» [Prelude, Section 2]. Однако человек постоянно размышлял, как бы сделать так, чтобы условия его жизни изменить к лучшему. Постепенно они действительно становились всё лучше и лучше.

В подразделе 3 «Прелюдия» Уэллс называет имена Леонардо да Винчи, Альбрехта Дюрера, Роджера Бэкона, которые занимались изобретательским искусством, знали об античной паровой машине Герона и механических приспособлениях Архимеда, а также испытали на опыте силу пороха. В подразделе 4 писатель напоминает, сколь долго не использовалась энергия угля. Уэллс уверен, что при дворцах могущественных правителей было немало устройств, напоминающих паровую игрушку Герона. Однако идея высвобождения внутренней энергии угля и идея парового двигателя могла соединиться вместе только в голове гениального Уатта. После этого стала развиваться паровой транспорт (паровоз и пароход) и паровая промышленность (молот и подъемник). Таким образом, промышленная революция, говорит Уэллс, произошла благодаря двум простым идеям, которые в отдельности были известны давным-давно. «Пар был первым посланником, наделенным новыми полномочиями; с него начинается Эпоха Энергии, назначение которой состоит в том, чтобы закрыть длинную историю Враждующих Государств» [Prelude, Section 4].

В самом деле, густая сеть железных дорог сковывает милитаристские амбиции правителей и располагает их к торговле. Называя паровоз «железной лошадью», люди не сразу поняли масштаб преобразований первой промышленной революции. Но паровая энергия качественно преобразовала нашу жизнь. Теперь какой-нибудь рядовой англичанин мог за завтраком пить китайский чай или бразильский кофе, съесть куриное яйцо, прибывшее из Франции, бутерброд из датской ветчины, новозеландскую отбивную и закончить свою трапезу индийским бананом. Он размещает свои инвестиции в банках Южной Африки, Японии и Египта. За счет парового транспорта огромные людские массы стали перемещаться между континентами: Америкой, Европой и Азией. Люди стали более интенсивно обмениваться информацией, жизнь намного ускорилась, сделалась более разнообразной и насыщенной.

Энергия электричества вторглась в жизнь спустя несколько десятилетий после пика эксплуатации энергии пара. Как и пар, электричество известно человеку давно. Стоило первобытному человеку сухой летней ночью провести ладонью по шерсти кошки, как тут же раздавался треск и сверкали искры. Он быстро сообразил, что этот треск и искры являются уменьшенным во много раз грозовым явлением. Однако должно было пройти еще много веков, прежде чем Гильберт, врач с судна «Королева Элизабет», стал пристально изучать электрические явления. «Благодаря громоотводу, который появился спустя 250 лет после Гильберта, электричество шагнуло из кабинета ученого в жизнь обычного человека» [Prelude, Section 5].

Понадобились не менее ста лет на то, чтобы промышленность Великобритании перешла от пара к электричеству. Не обошлось, разумеется, без сопротивления и даже саботажа со стороны консервативных слоев общества, которые увидели в электрических машинах большую угрозу для человеческой жизни. Однако прогресс остановить невозможно; к концу XIX века пар перестал быть основой промышленной индустрии, а паровые двигатели на транспорте стали заменяться бензиновыми. Теперь уже химия, познавшая молекулы и атомы, «готовила себя к тому следующему широкому шагу, который должен был реконструировать всю жизнь человека сверху донизу» » [Prelude, Section 7].

В связи с этим Уэллс называет имя Генри Кавендиша (Henry Cavendish), который в конце XVIII столетия отделил азот от всех остальных компонентов воздуха. Потом из этого азота он выделил аргон, который он вначале не заметил. Этот пример демонстрировал всё возрастающую чистоту химических экспериментов. Открытие новых элементов есть процесс одновременно закономерный и случайный. Кавендиш, конечно, не подозревал о существовании аргона и наткнулся на него случайно. Однако никто другой, кроме него, не мог открыть этот инертный газ, поскольку не обладал соответствующей экспериментальной установкой и блестящими навыками экспериментатора. Опыты Кавендиша были повторены в сотнях лабораториях, разбросанных по всему миру. Научная информация, подобно политическим или экономическим новостям молниеносно распространяется с Запада на Восток и с Севера на Юг. И вот уже ученые Китая и Японии повторяют эксперименты, проделанные недавно в Англии.

Нарисовав эту живописную панораму, Уэллс вводит в свое историческое повествование вымышленный персонаж под именем Холстэн [Holsten]. Холстэн родился где-то «на вилле, вблизи Санто Доменико, между Fiesole и Флоренцией» [Prelude, Section 7]. В 1910 году ему было всего 15 лет, он любил математику и наблюдал свечение светлячков. На момент развязывания атомной войны он становится знаменитым химиком, который прославился открытием радиации. В своих воспоминаниях Холстэн писал, как в юные годы он «на своей вилле наблюдал перемещение и свечение светлячков в темных зарослях сада под теплым синим ночным небом Италии; как он поймал и держал их в банке, рассекал их, тщательно изучая общую анатомию насекомых, и как он начал экспериментировать с их свечением, меняя температуру и действуя на них различными газами» [Prelude, Section 7].

Тогда судьба послала ему случайный подарок в виде спинтарископа, изобретенного сэром Уильямом Круксом [Sir William Crookes]. В этом приборе частицы радия, сталкиваясь с атомами сульфида цинка, вызывают люминесценцию. В голове внимательного и пытливого мальчика возникла «счастливая ассоциация», «редкое и удачное событие», позволившее ему «связать два набора явлений». Таким образом, Уэллс зачем-то отходит от правдивой истории открытия радиации Беккерелем и придумывает совершенно фантастическую, частично подогнав ее к рассказанным выше историям об использовании энергии пара и электричества.

«В то время, как мальчик Холстэн размышлял в Fiesole о светлячках, — пишет Уэллс, — в Эдинбурге профессор физики по имени Рафас [Rufus] читал ежедневный курс лекций по радиоактивности и радию, которые привлекали повышенный интерес публики. … "Итак, — сказал профессор, — мы видим, что радий, который сначала казался фантастическим исключением, безумным извращением всего, что было установлено в фундаментальном строении материи, в действительности является одним из многих элементов. Он делает то же, что и другие элементы, только более заметно, с большей силой. Он похож на одинокий голос, кричащий громко в темноте и заглушающий множество тихих вздохов. Радий — элемент, который разбивается вдребезги и летит кусками во все стороны. Но, возможно, все элементы делают то же самое, только их распад не сопровождается заметными разрядами. Уран, конечно, делает это; торий, материал с таким же искрящимся газовым ореолом, тоже, конечно, делает это; актиний. … Мы смотрели на атомы как на кирпичи твердого строительного материала. А они оказались кирпичами-коробками, в которых скрыты сокровища, сосудами, полные самой невероятной мощи.

Эта маленькая бутылка содержит около пинты [0,568 литра] окиси урана, т.е. приблизительно около 14 унций [28,35 грамма] элемента урана. Это стоит примерно фунт. И в этой бутылке, леди и джентльмены, в атомах, что находятся в этой бутылке, дремлет такое количество энергии, какое эквивалентно сжиганию, по крайней мере, 160 тонн угля. Если бы я мог внезапно выпустить эту энергию здесь, то она разнесла бы нас на мелкие кусочки. Если бы я смог заставить ее с помощью машин освещать город, то она могла бы держать Эдинбург ярко освещенным в течение недели. Но в настоящее время ни один человек не знает, как заставить этот небольшой кусочек вещества высвободить скрытую в нем энергию. В естественных условиях она выходит в виде тонких струек, превращая уран в радий, радий — в газ, который называется эманацией радия, его — в то, что мы называем радием А, и т.д. Каждая стадия этого медленного процесса сопровождается выделением энергии до тех пор, пока не образуется свинец. Но мы не можем ускорить этот процесс» [Prelude, Section 8].

В начале последнего абзаца Уэллс сообщил количественные данные, а именно: в одном грамме урана содержится энергия, эквивалентная сжиганию около 5,64 тонн угля. Если считать по «формуле Эйнштейна», E = mc², то количество угля окажется на три порядка больше. В калориях эта величина равна 21,5 · 10¹². Итальянский инженер-предприниматель Олинто Де Претто (Olinto De Pretto) в 1903 году, т.е. за два года до Альберта Эйнштейна, указал на величину 10,794 · 10¹² калорий, что в два раза меньше предыдущего значения и отвечает формуле кинетической энергии. В начале ХХ века существовали и другие количественные оценки.

Суть дела, однако, заключена не в цифрах, а в идее того, что в материи сосредоточена колоссальная энергия, более того, при определенных условиях она способна трансформироваться в энергию. Впервые данная идея возникла не в голове Эйнштейна, как многие думают сейчас, и даже не он первый предложил формулу E = mc². Эта идея начала медленно созревать после открытия Рентгеном в 1985 году проникающих лучей. С открытием А. Беккерелем в 1896 году радиационного излучения эта идея окрепла. Наконец, с получением Марией и Пьером Кюри в 1898 году радия данная мысль в головах многих тысяч людей, порой не слишком посвященных в научную проблематику, выродилась в навязчивое стремление по высвобождению атомной или ядерной энергии.

В 1900 году французский физик П. Вийар установил, что в радиационном излучении помимо потока электронов (бета-излучения) входит также жесткое (с длиной волны порядка 10 ^–5 — 10 ² нм) электромагнитное гамма-излучение. Э. Резерфорд, В. Рамзай и Ф. Содди к 1903 году установили, что эманации радия и тория представляют собой инертные газы, куда входит гелий. Так стало понятно, что радиационное излучение включает ядра гелия, получившее название альфа-излучения. Резерфорд ввел понятие периода полураспада радиоактивного элемента. Вместе с Содди он составил цепочки распада, в которых участвовало свыше десяти различных радиоактивных элементов.

О подобных фактах с передового фронта науки Герберт Уэллс, конечно, слышал и даже о некоторых из них сообщил нам в своей книге. Он, как и многие интересующиеся наукой люди, словами профессора Рафаса выразил уверенность, что энергия, скрытая в радии, уране и других радиоактивных элементах рано или поздно будет освоена. Причем она будет столь огромна, что сможет «освещать город в течение года», «двигать один из наших гигантских лайнеров через Атлантику» и т.д. Надо лишь отыскать «ключ, который позволил бы нам, наконец, ускорить процесс распада». Тогда радикальным образом изменится жизнь людей и эти изменения будут сравнимы с теми, которые произошли в обществе с открытием огня, превратившим обезьяну в человека.

«Мы стоим сегодня, — говорит Уэллс (Рафас), — перед радиоактивностью, как когда-то наш предок стоял перед огнем, прежде чем он научился им пользоваться. Тогда он знал его как вспышку на вершине вулкана, как красную магму, льющуюся через лес. Это — то, что мы знаем о радиоактивности сегодня. Она — рассвет нового дня человечества». Мы еще не осознали, что стоим на пороге совершенно новой цивилизации, говорит Уэллс (Рафас). Новая энергия превратит пустынные земли в райские сады, благодаря ней будут обжиты холодные полюсы земли, власть человека распространится к звездам. Тогда извечная борьба за существование (увлечение Уэллса дарвинизмом, очевидно, не прошло даром), борьба людей за природные источники энергии навсегда прекратится.

Первая глава «Освобожденного мира», которая называется «Новый источник энергии», начинается с упоминания таких известных из реальной науки имен как Рамзай, Резерфорд и Содди, которые в начале XX века продвинули далеко вперед наше понимание природы радиоактивности. Об этом немало говорилось в предыдущих главах «Истории науки атомного века». Тут же Уэллс называет имя своего вымышленного героя, Холстэна, который в 1933 году решил проблему обуздания радиоактивной энергии. Как видим, фантаст не слишком ошибся в сроках.

Он пишет: «От первого открытия радиоактивности до первого ее подчинения человеческим нуждам прошло немногим больше четверти века. Понадобилось еще 20 лет после этого, чтобы преодолеть все более мелкие трудности, лежащие на пути применения этого удивительного успеха. Но главная вещь была уже позади, новая граница в ходе человеческого прогресса была пересечена именно в том году [1933]. Он [Холстэн] установил до минуты время атомного распада в частицы висмута. Нечто взрывалось с огромной силой и превращалось в тяжелый газ чрезвычайной радиоактивности, который, в свою очередь, распадался в течение семи дней. Это нечто было открыто после года дополнительной работы, после чего он [Холстэн] мог на опыте показать, что итогом этого быстрого высвобождения энергии было золото» [Chapter 1, Section 1].

В результате опасных физико-химических экспериментов Холстэн повредил себе палец и подхватил какое-то легочное заболевание. Об этом мы узнаем из дневника, который случайно дошел до потомков. В нем помимо вычислений экспериментатор записывал свои переживания. Вот одна из таких записей: «Я думал, что не смогу заснуть от боли в руке и груди, а также от удивления, что сделал, но заснул как ребенок».

Сделанное Холстэном открытие напоминало петарду, пишет Уэллс, которую поджигают на праздновании Нового Года. Только это был не просто очередной год, а заря новой цивилизация. Холстэн бродил по улицам Лондона, рассматривая здания, людей и ничто не говорило ему о наступлении другой эпохи. «В тот день, — пишет Уэллс, — вид Лондона был исключительно ясным. Лицо молодого Холстэна выглядело бледно. Он шел с той тяжелой маской безучастности, которая выдает перенапряжение нервной системы и истощенность всего организма». Люди, которые его изредка толкали, выгладили беззаботными, счастливыми, вполне состоятельными и прекрасно приспособленными к жизни. Но он уже знал, что в их повседневную жизнь вскоре ворвется нечто такое, что нарушит их привычный распорядок дня.

На улице Холстэн встретил знакомого, которому он попытался объяснить суть своего открытия. Ученый рассказывал, как преобразуется мир и война, освещение городов и зданий, сельское хозяйство, любая произведенная человеком вещь. Но знакомый его не слышал, он делал вид, что слушает Холстэна, на самом же деле его больше забавляло поведение пса, которого выгуливал. В расстроенных чувствах он вернулся домой.

«Вечером Холстэн снова вышел на улицу. Он брел к собору Святого Павла, и какое-то время стоял около двери собора, слушая вечернюю службу. Свечи на алтаре некоторым странным образом напомнили ему светлячков в Fiesole. Тогда он пошел назад через вечерние огни к Вестминстеру. Он был расстроен, он действительно опасался страшных последствий, связанных с его открытия.

Той ночью он размышлял, стоит ли публиковать результаты своей работы, не будут ли они преждевременными для человечества. Может быть, некая тайная организация мудрых людей должна позаботиться о результатах его работы. Организация будет передавать его результаты от поколения к поколению пока, наконец, общество не созреет для разумного применения их. Однако он чувствовал, что никто из людей, которых он когда-либо встречал на своем пути, в действительности не проявлял интереса к факту грядущих больших перемен. Окружающие его люди верили, что мир останется таким, каким он был. Он не изменится слишком быстро, так что сохранятся все договоренности людей, их гарантии, их привычки, их небольшие с трудом завоеванные жизненные позиции» [Chapter 1, Section 2].

В своем дневнике Холстэн оставил запись, которая говорила, что он чувствовал себя провидцем. Еще никто не подозревал, какие страшные испытания выпадут на долю человечества, но в его проницательном уме уже рисовались картины животной жестокости, страшной войны, голода и мора. И всё это было связано с его сегодняшним открытием. Продвигаясь к нему, он чувствовал себя каким-то авантюристом, экспериментатором, который, забыв о последствиях своей неуемной страсти, подчинен лишь слепому любопытству исследователя.

Этими беспокойными мыслями его голова была занята несколько месяцев. Постепенно Холстэн успокоился, снял с себя груз ответственности за последствия своего открытия. В конце концов, рассуждал он, нельзя предусмотреть всех последствий того или иного события. В своем дневнике он записал: «Я — часть, а не целое; я — небольшое средство в арсенале Перемен. Если бы я сжег все свои бумаги, всё равно по прошествии какого-то количества лет, какой-нибудь другой человек открыл бы то же самое» [Chapter 1, Section 2].

Уэллс продолжает: «Холстэну, прежде чем умереть, было предначертано увидеть, как атомная энергия доминирует над любым другим источником энергии. Но в течение нескольких лет обширная сеть препятствий сдерживала новое открытие от всякого эффективного использования его в обычной жизни. Путь от лаборатории до цеха бывает порой извилист. Электромагнитное излучение стало известно и не раз демонстрировалось в течение двадцати лет, прежде чем Маркони сделал его фактически доступным. Примерно те же двадцать лет, отделяющие открытие электромагнитного излучения от открытия радио, должны были пройти с момента открытия радиации до практического ее использования» [Chapter 1, Section 3].

Таким образом, с 1933 года должно было пройти приблизительно два десятилетия, чтобы появился первая атомная установка. По прогнозам Уэллса в 1953 году должен был появиться «первый Holsten-Roberts двигатель, вводящий радиоактивность в сферу индустриального производства. Его первое использование заменило паровой двигатель, используемый для выработки электроэнергии» [Chapter 1, Section 3].

Независимо от того, как рассуждал Уэллс, первые атомные электростанции Европы и Америки действительно появились в начале 1950-х годов. Правда, писателю-фантасту казалось, что внедрение атомной техники и технологий будет происходить более быстрыми темпами. Он считал, что «к осени 1954 года гигантская замена индустриальных методов и машин произойдет во всех местах земли, пригодных для жилья». Причем, атомные двигатели [atomic engines] к этому времени будут использоваться в автомобилях, самолетах, кораблях, т.е. во всех видах наземного, воздушного и водного транспорта.

За техническими преобразованиями последуют экономические и политические. «Много лет цена угля и всех видов жидкого топлива, — пишет Уэллс, — ползла вверх к уровню, когда, казалось, выгоднее использовать лошадь», но вдруг всё резко изменилось. «Через три года ужасные бронированные монстры, источая дым и скрежет, гремели по миру в течение четырех ужасных десятилетий… Одновременно появился новый стимул для авиации в отношении огромной мощи тяжелого атомного двигателя». Его использовали для вертолета, изобретенного Редмайном [Redmayne's ingenious helicopter], который мог молниеносно перемещаться по воздуху, а взлетать и садиться вертикально. «Это была эпоха Прыжка в Воздух [epoch of the Leap into the Air], как окрестили это время журналисты. Новый атомный аэроплан стал действительно настоящим безумием; каждое такое средство было неистовым в управлении, свободно от пыли и опасностей на дорогах. В одной только Франции, — пишет Уэллс, — в 1943 году было изготовлено 30 тысяч таких аэропланов, которые, жужжа, мягко взмывали в небо» [Chapter 1, Section 3].

Разумеется, не обошлось без техногенных катастроф. Атомные двигатели взрывались, так что атомная индустрия испытывала мощное сопротивление со стороны консерваторов, которые всячески поносили изобретателей новой техники. «Эпоха Прыжка в Воздух была периодом удивительного процветания. Патент-холдинги платили дивиденды 500 — 600 процентов, в это время были сколочены огромные состояния, выплачивались фантастические зарплаты. Обогатились все, кто был заинтересован в развитии новых технологий». Однако золото, которое в избытке получалось в конце радиоактивного распада, «естественно, способствовало повышению цен во всем мире» [Chapter 1, Section 3].

Таким образом, пишет Уэллс, «эпоха Прыжка в Воздух» сопровождалась обогащением одних и разорением других. Старые ценности безвозвратно уходили в прошлое, за новыми многие просто не поспевали. В обществе нарастали антагонистические противоречия. «Эти бросающиеся в глаза различия дня и ночи, эти блестящие новые транспортные средства, бесшумно катящиеся по дорогам, эти полеты стрекоз, которые садились, взлетали и кружились в воздухе, были на самом деле не более чем яркие лампы или огни, мерцающие в наступающих сумерках и ночи. Между этими высокими огнями копились бедствия, социальная катастрофа. Угольные шахты закрывались на неопределенный срок, …, шахтеры, рабочие сталелитейной промышленности, занятые на старых производствах, пролетарии и прочие труженики низкой квалификации становились безработными…, разорялись банки из-за обесценивания золота, падали в цене акции, фондовые биржи лихорадило… — всё это было следствием Прыжка в Воздух». «В отчете по самоубийствам, произошедшим в США за 1955 год, — пишет Уэллс, — зарегистрирован рекорд. Во всем мире возросло число тяжких преступлений» [Chapter 1, Section 3].

Никто не предвидел столь ужасных последствий, которые свалились на человечество после того, как оно освоило дешевую атомную энергию. Мир сделался неуправляемым; правительство большинства стран стало безответственным и несговорчивым; правовая система устарела, а судебная вообще перестала работать; в обществе была нарушена система распределения богатства; никто никому не верил, повсюду господствовал эгоизм и произвол. В мае 1956 года в душном Лондонском суде состоялось заседание, которое касалось введения ограничений на монопольное производство атомных двигателей. Стороны горячо спорили о размере лицензионных платежей. В этот спор был втянут и наш герой, знаменитый на весь мир Холстэн. Он был привлечен к суду в качестве эксперта. Коротким диалогом между ним и судьей Уэллс заканчивает третий подраздел первой главы.

В четвертом подразделе писатель-фантаст рассуждает на общеполитические темы, включая такие идеи как социализм Шелли (Shelley) начала XIX века и социология Герберта Спенсера середины этого же столетия. Он пишет, что электрическая энергетика, техника и технология, в конечном счете, оказали влияние на общественные отношения, собственность, занятость, образование и правительство. «Несомненно, эти современные государственные идеи в значительной степени были отражением на социально политическую плоскость обширной революции в материальных вещах, которые появились в течение двухсот лет. Однако долгое время новые идеи, казалось, не слишком влияли на существующие учреждения подобно тому, как письма Руссо и Вольтера мало влияли во времена смерти последнего. Они служили ферментом для человеческих умов; должно было возникнуть социально-политическое напряжение, наподобие того, которое было вызвано атомными устройствами, чтобы двинуть ход истории резко вперед, причем в грубой и необузданной форме» [Chapter 1, Section 4].

Руководствуясь этими марксистскими идеями, Уэллс раскрывает материальные причины атомной войны, вспыхнувшей после финансового кризиса, разразившегося в 1956 году. Писатель рассказывает о сложившейся ситуации через записи еще одного своего героя, Фредерика Барнета [Frederick Barnet], который поведал о «гневе и горе выгнанной на улицу сердитой массы» в своих мемуарах, изданных в 1970 году. Лондонские улицы и витрины магазинов вечером и ночью освещались электрическим светом; все горожане разъезжали на роскошных автомобилях. Город был, конечно, уже свободен от «антисанитарных лошадей и плебейских велосипедов». В книге Барнета есть место, где рассказывается об «одном из тех моторных велосипедов, приводимых в движение бензином, неуклюжая сложность которого и его экстравагантная грязь все еще удивляют посетителей музея машин на юге Кенсингтона [Kensington]» [Chapter 1, Section 5].

В год мирового кризиса правительство Англии, как и других стран, искало «компромисс между агрессией и полномочиями, между усталостью и законными соглашениями различных интересов». Барнет, сделавшись обыкновенным солдатом, лишился жилья на окраине Лондона, «топтал дороги, морил себя голодом» и «никто особенно не заботился» о его жизни. Кроме того, он неплохо разбирался в летном деле, так как в юности увлекался спортивной авиацией и даже был оштрафован за незаконный полет над тюрьмой. «Барнет был не очень хорошим летчиком, так как всегда немного побаивался своей машины» [Chapter 1, Section 5]. К слову сказать, в 1956 году многие армии мира, в том числе и английская, на основе атомных двигателей успели перевооружиться. Как написал Уэллс, мощные и маневренные вертолеты с атомными моторами кружили над Пизанской башней, Монбланом и египетскими пирамидами.

В момент призыва на военную службу, чтобы «свести свою военную службу до минимума», Барнет указал, что хочет быть пехотинцем. Он умолчал о своем знании летного дела, что совершал дальние вылеты в Италию, Грецию и Египет. События войны он описывал в своем дневнике в течение четырех лет, когда ему было 19 – 23 года. До кризиса 1956 года Барнет — обыкновенный студент из благополучной лондонской семьи, голубоглазый парень, крепкого телосложения, чуть-чуть склонный к полноте. После кризиса отец, вложивший свои сбережения в угольную промышленность, разорился, и сын вынужден был пойти в армию рядовым. Написанная им книга была очень популярной и лучше других передавала атмосферу суровых лет Великого Перелома [Great Change].

Несмотря на атомное перевооружение, уточняет Уэллс (Барнет), в европейских армиях еще была артиллерия, которая по большей части перемещалась с помощью гужевого транспорта, а в пехотных войсках имелись небольшие конные отряды как во времена Франко-Германской войны 1871 года. Тем не менее, армии европейских стран и Японии были оснащены новой техникой намного лучше, чем, например, России и Китая. Но не следует забывать, что подготовка к войне была вызвана мировым экономическим кризисом, социальной дезорганизацией и нищетой, охватившей широкие слои населения. Большую часть шестого, седьмого и восьмого подразделов, которыми заканчивается первая глава, Уэллс (Барнет) отвел описанию шествий и выступлений недовольных масс, к которым автор, разделяющий, видимо, леворадикальные настроения угнетенных пролетариев, относится вполне сочувственно и даже с заметной долей симпатии. Чувствуется, что писатель-фантаст сам был участником или, во всяком случае, свидетелем массовых выступлений рабочих, которые впоследствии привели в ряде стран к социалистическим революциям.

Вторая глава, названная «Последняя война», описывает ход военных действий с применением атомных бомб. В первом подразделе Уэллс еще раз перечисляет социально-политические и научно-технические причины возникновения атомной войны. Милитаристскими настроениями, по мнению писателя, была заражена прежде всего Франция. От нее военный импульс распространился на Германию и славянские государства. Уэллс словами Барнета сообщает нам, что граждане Англии так устали от ожидания войны, что когда, наконец, немецкие атомные летательные аппараты, нагруженные атомными бомбами, появились в небе над Лондоном, все облегченно вздохнули. Теперь каждый англичанин знал, чем ему следует заняться — защищать город от непрошенных немецких захватчиков.

Во втором подразделе фантаст живописует отдельные фрагменты глобального конфликта, вызванного открытием атомной энергии, точнее, ее применением во всех отраслях промышленности, на транспорте и в повседневной жизни. Уэллс детально описывает события, произошедшие в штабе главнокомандующего Англии. Маршал Дабойс (Dubois) вместе с генералом Виардом (Viard) и графом Дэли (Delhi), разложив на столах огромные карты, планировал укрепления английских границ от немецкого вторжения, изучал возможности стратегической авиации и атомной энергетики, освоенной благодаря открытию Холстэна. Он готовил ответный удар по Берлину. Уэллс пишет, что этот маршал и два его консультанта уподобились богам, которые посылали сотни тысяч людей на смерть.

«В глубине души, — пишет Уэллс, — Дабойс скрывал свое знание ведения современной войны… Теперь в соответствии с той же самой стратегией он собирался разрушить те таинственные незнания Центрально-Европейской команды. Дэли говорил о большом марше с фланга через Голландию, со всеми британскими субмаринами, гидропланами, торпедами, способными заходить в разливы Рейна. Виард с блеском в глазах мечтал о внезапном налете на Вену, который бы осуществили лыжники, спустившиеся со швейцарских гор, поддерживаемые моторизованными войсками [with the motor bicycles] и авиацией [aeroplanes]» [Chapter 2, Section 2]. Маршал Дабойс кивал головой, соглашаясь со своими советниками, выслушивал посыльных о ходе боевых действий, происходящих на всей территории Европы, и отдавал один за другим приказы британским войскам и их союзникам, в частности, французским подразделениям. В сущности, Уэллс описывал взаимно враждебные группировки государств, сложившиеся накануне Первой мировой войны.

Эту величественную картину управления войной наблюдала секретарша. Вдруг она услышала страшный грохот. Маршал и два его помощника бросились к окну; она тоже. Звуковая волна больно ударила по ней; она упала и какое-то время оставалась парализованной. При этом она заметила три черных силуэта, прорвавшихся сквозь облака. Она наблюдала, как красные ракеты устремились вниз прямо на нее. Она чувствовала себя вырванной из привычного мира. Теперь в ее мире не было ничего, кроме пурпурно-фиолетового яркого света и оглушительного звука. В мозгу секретарши запечатлелся огромный огненный шар, который походил на взбешенное живое существо, неистово нападающего на землю, внешне напоминавшего горящего кролика. Свет взрыва высвечивал падающие стены домов, тяжелые столбы, выписывающие легкие пируэты, летящие куски карнизов и осколки стекла. Всё это кружилось в одном хаотическом вихре, так что было не ясно, какое сейчас время суток — день или ночь.

Так через восприятие простой женщины Уэллс описал взрыв атомной бомбы. Секретарша сломала себе ногу и оглохла. «Она, казалось, находилась в странном мире, беззвучном, губительном мире, мире нагроможденных сломанных вещей». Контуженая женщина лежала среди руин, рядом с ней торчал столб и поднимались клубы пара, а большая часть видимого ландшафта была сплошь залита водой, образуя озеро. Она попыталась привстать, чтобы кого-нибудь позвать на помощь, но рядом с ней никого не оказалось. Секретарша никого не видела из-за наступившей после взрыва темноты. Однако при вспышке света она всё же смогла разглядеть безжизненное тело маршала Дабойса, который лежал около огромного куска военной карты. Женщина подползла к нему и увидела, что от бывшего военачальника британской армии осталась только голова, плечи и верхняя часть туловища.

В третьем подразделе второй главы Уэллс описывает события с точки зрения французского летчика, который готовится вылететь, чтобы обрушить ответный атомный удар на Берлин. «Он — предельно собранный молодой человек. Самолеты все необходимые средства для полетов рассредоточены по сельской местности: спрятаны в сараях, закрыты сеном или укрыты в лесу, так что их не обнаружит даже ястреб, летающий высоко в небе». Единственным желанием этого летчика было лететь на Берлин. Писатель рисует его холодным, бесчувственным существом негроидного типа, который только и говорит: «Мы дадим им зуб за зуб». Летчик имеет угрожающий внешний вид, его рука «была волосата и исключительно большая». «Он улыбнулся, как улыбается тот, кто предвкушает получить большое удовольствие».

Всеми художественными средствами Уэллс стремится выставить летчика атомного бомбардировщика в самом несимпатичном свете. «И вот над облачным покровом, скрывающим Вестфалию и Саксонию, летит быстрый самолет с фосфоресцирующим гироскопическим компасом, с атомным двигателем — столь же бесшумным, как танцующий солнечный луч, — летит подобно стреле к сердцу Центрально-Европейских хозяев». «Лицо авантюриста за штурвалом то и дело освещается зеленоватым цветом компаса». Оно походило на лицо «ребенка-идиота, который, наконец, овладел спичками». По всем признакам, летчик, несущий смертоносное оружие массового поражения, явно плохой парень.

«Его компаньон, менее образный тип, сидел у ног летчика, распластавшись по всей длине коробки, имеющей форму гроба, в которой находились три атомных бомбы — новых бомбы, которые никто пока еще не видел в действии». Автор поясняет, что взрывчатым веществом этих бомб был особый элемент под названием Carolinum. Его действие «было апробировано почти в бесконечно малых количествах», так что «компаньон» вынужден был пользоваться «точными инструкциями» по бомбометанию. Тупую функцию бомбометателя подчеркивал «его орлиный профиль, выражавший на фоне звездного неба беспросветный мрак» [Chapter 2, Section 3].

На рассвете французский аэроплан, окрашенный в бледно-серый цвет, достигает Берлина. Вдруг над французским самолетом появился немецкий. Началась погоня. Французский рулевой направил свою машину резко вниз и скомандовал своему бомбометателю выпустить первую атомную бомбу. Она представляла собой «черный шар два фута в диаметре», т.е. приблизительно 61 см. Падающая бомба осветила алым светом все пространство, «огненный столб пламени устремился за ней». Оба самолета были подброшены высоко вверх силой взрыва «как два волана для игры в бадминтон». Когда бомбометатель посмотрел вниз, он увидел картину, которая напоминала кратер вулкана. Писатель снова приводит впечатляющие зарисовки последствия атомного взрыва. Вот, например, «фасад Имперского замка [Imperial castle] зашатался и расплавился, как кусок сахара в горячей воде».

В четвертом подразделе Уэллс поясняет, что «Центрально-Европейские бомбы были те же самые, что и английские, за исключением одного — они были больше и имели более сложное устройство для приведения их в действие». Используемые союзниками бомбы изготавливались на основе чистого Carolinum'a. Причем они были устроены так, что мощное радиоактивное излучение начинало действовать еще вовремя снижения бомбы. В результате этого летящие снаряды оставляли в воздухе яркий огненный след, а их падение сопровождалось невообразимым шумом. Carolinum обладал 17-дневным периодом полураспада и считался самым разрушительным радиоактивным элементом. Писатель довольно подробно останавливается на химическом свойстве Carolinum'a и деталях устройства атомных бомб, которые, однако, выглядят достаточно надуманными.

Тем не менее, характеризуя неконтролируемый атомный процесс, фантаст невольно описал ужасную Чернобыльскую аварию, произошедшую 26 апреля 1986 года недалеко от Киева. Четвертый блок АЭС выгорел почти полностью и внешне напоминал кратер действующего вулкана, из жерла которого вырывался густой пар, пламень и радиоактивная грязь. Уэллс считал, что такое извержение «может продолжаться в течение многих лет или месяцев в зависимости от размеров бомбы и ее рассеивающих возможностей». В конце подраздела он подытожил: «Таков был венчающий триумф военной науки, предельное взрывчатое вещество [ultimate explosive], которое должно было дать "решающий толчок" войне» [Chapter 2, Section 4].

«На всем протяжении XIX и XX веков, — пишет Уэллс в следующем подразделе, — количество энергии, которым распоряжались люди, непрерывно увеличивалось» [Chapter 2, Section 5]. Техническое развитие настолько опередило всё ещё варварские социально-политические отношения, что Последняя Война стала неизбежностью. В шестом подразделе писатель вновь возвращается к Барнету, который во время бомбежки Берлина находился в бельгийском Люксембурге. Батальон, в котором он служил, был послан в местечко под названием Виртон [Virton]. В розовом вечернем небе он с удивлением наблюдал множество монопланов [monoplanes], летающих подобно гигантским ласточкам. Эти маневренные самолеты имели атомные двигатели, но не несли на своем борту атомные бомбы. Далее Уэллс довольно подробно описывает сцену окопного боя, окончившуюся ранением героя. Через страдания Барнета автор выразил явное отвращение к «идиотской» бойне.

Это негативное отношение к войне Уэллс развивает в седьмом подразделе. «Чудовищный и катастрофический характер» войны особенно резко выделяется на фоне живописных холмов Бельгии с зелеными лугами, залитыми ярким солнечным светом, где мирно пасутся коровы. Он рассказывает, сколько сил потребовалось трудолюбивому населению Голландии построить насосные станции, водохранилища, шлюзы, водоканалы, мосты, причалы, защитные дамбы. И вот одной из мартовских ночей союзническими войсками с воздуха по всем этим многочисленным инженерным сооружениям был нанесен массированный атомный удар. Практически вся Голландия погрузилась под воду. Описанию большого наводнения, охватившего обширные территории Европы, писатель посвятил восьмой и девятый подразделы. В заключительном десятом подразделе второй главы он говорит об изменении климата на всей планете.

Мировая цивилизация оказалась на краю гибели. «Китай и Япония напали на Россию и разрушили Москву, Соединенные Штаты напали на Японию», Индия и Балканы тоже превратились в конфликтные регионы. К весне 1959 года, пишет Уэллс, от атомных бомб вспыхнуло около двухсот крупных пожарищ, «промышленность была полностью дезорганизована и каждый город, каждая плотно населенная область голодала или была на грани голода. Большинство столиц мира горело; миллионы людей уже погибли» [Chapter 3, Section 1].

В этой, кажется совершенно безвыходной ситуации, появляется герой-спаситель — простой, здравомыслящий и бескорыстный человек, который предлагает простой выход: всем враждующим сторонам необходимо договориться. Его имя Леблан [Leblanc], он — французский посол в Вашингтоне, которого Уэллс сравнил с Линкольном и Гарибальди. Посол явился в Белый дом, и сказал президенту США, что «единственный способ закончить войну состоит в том, чтобы создать для всего человечества единое правительство». Получив поддержку Вашингтона, Леблан начал действовать. Он пишет сотни писем сильным мира сего, рассказывая им о необходимости проведения чрезвычайной конференции, на которой лидеры стран могли бы собраться и обсудить проблему, «как спасти человечество».

«Какое-то время, — пишет Уэллс, — военный дух побеждал всякое усилие сплотить конструктивные силы. Казалось, что Леблан возражал против землетрясений, искал дух разума в кратере Этны» [Chapter 3, Section 1]. Повсюду господствовала власть разрушения. Не было ни одного лидера страны, который бы захотел сойти с тропы войны; каждый искал свой путь к победе над соседом. Никто не верил, что «весь этот хаотический конфликт когда-нибудь прекратится». Так продолжалось до 1958 года, но в следующем году Леблан стал получать более оптимистичные и обнадеживающие ответы на свои письма. Наконец, главы государств согласились собраться на международный конгресс для выработки общего решения. Среди делегатов был и «старик Холстэн, пользующийся мировой известностью». С этого начинается третья глава, которая называется «Окончание войны».

Во втором подразделе этой главы Уэллс подробно описывает высокоморальный облик и передовые взгляды одного из участников международного симпозиума — короля Эгберта [King Egbert]. Король, обсуждая предложения Лебланка со своим помощником Фирмином [Firmin], говорит ему: «Мы, монархи и правители, находимся в самом сердце зла. Конечно, мы подразумеваем разделение [separation], и конечно, это разделение означает военную угрозу, и конечно, военная угроза означает всё большее накопление атомных бомб. Старая игра. Но я утверждаю, что мы не должны останавливаться на этом». Фирмин также считал, что «желательно установить некоторый вид общего контроля для международных дел, своего рода Гаагский Суд с расширенными полномочиями, который бы ни в коем случае не посягал на государственный суверенитет». «"Я признаю, сэр, — сказал он королю, — что должен быть некоторый вид гегемонии, некоторый вид Амфиктионического совета"» [Chapter 3, Section 2].

В их беседе король упомянул о ядерном конфликте между США и Японией. В частности, он сказал о взрыве японского самолета с атомной бомбой на борту вблизи Калифорнийского побережья, в результате чего образовался подводный вулкан, из которого фонтанировал радиоактивный пар. Но главная тема их разговора вращалась вокруг проблемы суверенитета национального правителя и полномочий мирового правительства.

«"Да, — кричал король своему удивленному консультанту. — Впервые в моей жизни я собираюсь быть королем. Я собираюсь руководить и руководить моей собственной властью. Для дюжины поколений мое семейство было собранием марионеток в руках советников. Советники! Теперь я собираюсь стать действительным королем, и я собираюсь отменить, избавиться от короны, рабом которой я до сих пор был. …

Я должен играть свою главенствующую роль и положить конец крови, пожарам и этому идиотскому беспорядку. … Этот человек, Леблан, прав. Весь мир должен стать Республикой — единой и неделимой. Вы знаете, что моя прямая обязанность облегчить ее приход. Король должен вести свой народ. … Мы должны часть королевской власти отдать людям, и говорить всем им, что теперь король в каждом из них и каждый должен управлять миром» [Chapter 3, Section 2].

Это выступление короля перед своим секретарем-помощником было своеобразной репетицией. С подобными аргументами он, старейший и наиболее уважаемый в мире монарх, должен был открыть собрание мировых лидеров. Его беседа с Фирмином происходила во время их пешего похода по горам Северной Италии, где в одном из затерявшихся селений, Бриссаго [Brissago], должна была проходить международная конференция. «"Фирмин, — сказал он, — Вы идеализировали королевскую власть". "Это была моя мечта, сэр, — сказал Фирмин печально, — служить Вам" …»[Chapter 3, Section 2].

Король убеждал своего советника вообще отказаться от всяких выборов. Если возникнет оппозиция, говорил он, она тут же будет включена в мировой правительство. Пусть эти недовольные покажут людям, как, по их мнению, можно действовать лучше и эффективнее. В Мировой Республике не будет и множества ненужных законов, на которых паразитирует масса нечистых на руку чиновников. Она будет свободной и счастливой. «Во всем мире мы объявим, что нет больше "моего" или "вашего", но есть только "наше". Китай, Соединенные Штаты, две трети Европы, несомненно, согласятся и подчинятся этому. Они будут вынуждены сделать это. Что они еще могут сделать? Их официальные правители здесь, с нами. Они не способны будут аккумулировать какие-либо идеи по поводу неповиновения нам. … Тогда мы объявим, что любой вид собственности находится в распоряжении Республики. …»[Chapter 3, Section 2].

Диалог в таком духе продолжался до тех пор, пока король и его помощник не пришли в селение Бриссаго, где на большом зеленом лугу, прямо под открытым небом в специально построенном лагере собрались мировые лидеры, государственные деятели и выдающиеся умы планеты. Все 93 делегата так или иначе поддержали идеи Леблана, которыми проникся и король Эгберт, председательствующий на этой конференции. В своем выступлении он объявил о создании Мирового Государства [World State] и о контроле буквально «каждого атома Carolinum'a». Атомная энергия должна стать мирной, работать на благо человека. Потом выступил король Италии, хозяин страны, где проходила всемирная конференция. Он рассказал собравшимся о принятых его страной мерах предосторожности, о продовольственном снабжении участников, некоторые из которых стали членами Мирового Правительства.

Третий и четвертый подразделы третьей главы посвящены приватной беседе короля Эгберта со своими соседями по столу, японским принцем, президентом Соединенных Штатов и Холстэном. Последний, между прочим, сказал, что «наука станет новым королем мира» [Chapter 3, Section 3]. Король, немало выпив хорошего вина, запасенного Лебланом, говорил, что «конечной целью искусства, религии, философии и науки должно быть упрощение. В качестве примера он приводил себя как приверженца простоты. А Леблана он привел в пример как проявление этого благородного и величественного качества. В этом все собеседники с ним согласились» [Chapter 3, Section 4]. Наконец, опьяненный и уставший от разговора, король уснул.

«Так по-человечески просто был учрежден новый порядок. … Дух мировой войны был истощен». Еще кое-где, скорее, по инерции шла война, но уже без той надежды на победу, которую желали прежде. Подавляющая масса воюющих людей больше не испытывала ненависть и агрессию к своим соседям. «Армия превратилась в место профессиональной деятельности, где убийство стало неприятной возможностью, а не богатой событиями уверенностью. Теперь, когда читаешь старые и периодические издания, немало сделавшие для поддержания духа милитаризма, не много находится людей, кого бы вдохновили милитаристские призывы на подвиги и славу от вторжения и покорения. Одним словом, милитаризм был испугом. Милитаристское решение вооруженной Европы двадцатого столетия было решением сильно испугавшейся овцы. Теперь же, когда ее оружие взорвалось в собственных руках, Европа торопилась сократить его» [Chapter 3, Section 5].

В «атмосфере морального ренессанса» во имя мира и прогресса все разумные люди объединились, чтобы договориться. Отдельные недальновидные политики еще говорили о патриотизме, национальных интересах, пытались действовать с выгодой только для себя. В частности, в Японии нашлась группа патриотов, которая боролась против включения страны в Республику Человечества [Republic of Mankind]. Король Балкан, прозванный «Славянская лиса», тоже отвоевывал для себя привилегии, продемонстрировав всему миру свою «экстраординарную комбинацию хитрости и безрассудства». Он «раздражал конференцию» и «чинил ей массу препятствий». На Балканах его поддерживало «неграмотное крестьянство», лишенное «практического знания эффекта атомной бомбы. Практически он сохранил контроль всех балканских самолетов» [Chapter 3, Section 6].

Славянска лиса организовала военную провокацию, направленную против «Империи Мира», против «правительства идеалистов и профессоров». Уэллс нарисовал его несимпатичный портрет: «он имел длинный нос, толстые короткие усы и маленькие синие глаза, слишком сдвинутые вместе, чтобы быть приятными» [Chapter 3, Section 7]. У него была привычка нервно теребить свои усы, что сильно раздражало министра Пестовича [Pestovitch], который спланировал дерзкую авантюру. Суть этой провокации состояла в том, чтобы самолетами выкрасть атомные бомбы со склада Бриссаго. К счастью, охрана не дремала, и балканские летчики, были перебиты.

От имени Правительства Бриссаго к Славянской лисе прибыл экс-король Эгберт вместе со своим помощником Фирмином. Между королями состоялся внешне вежливый, но внутренне напряженный диалог, в котором Эгберт смог перехитрить Славянскую лису. Казалось, что провокация была предотвращена, так как ни один балканский самолет более не имел право подняться в воздух, пока Мировое Правительство не выработает общее соглашение. Однако Славянская лиса вместе с министром Пестовичем и пятью «спецназовцами» попытались ночью увезти атомные бомбы на автомобилях. Но и на этот раз все лазутчики были застрелены снайперами, охранявшими лагерь Бриссаго. Этим несколько карикатурно-приключенческим эпизодом (где это видано, чтобы короли участвовали в таких авантюрах?) заканчивается третья глава, точнее, ее седьмой и восьмой подразделы.

По мнению автора повести «Обновленный мир», «задача, лежащая перед Собранием Бриссаго, была достаточно понятной. Нужно было создать новое общественное устройство, которое способствовало бы ускорению социального прогресса, иначе человечество могло быть отброшено к самым варварским временам. Достижения науки должны послужить основанием для нового социального порядка. Старые привычки человеческого характера — подозрительность, зависть, воинственность — были не совместимы с новыми техническими устройствами, которые произвела жесткая логика науки. Мир мог быть восстановлен только такой цивилизацией, которая либо опустилась до уровня, на котором современная техника не могла быть создана, либо нужно было менять человеческий характер и приспосабливать к новым условиям общественные учреждения. Именно для последней альтернативы и была собрана конференция» [Chapter 4, Section 1].

Атомная наука [atomic science], говорит Уэллс, рано или поздно поставит человечество перед таким выбором. Нечто подобное происходило и в каменном веке, когда первобытные люди открыли огонь. Тогда тоже казалось, что только-только возникшая сельскохозяйственная культура полностью сгорит в огне. Но первобытные люди научились договариваться, должны и мы научиться этому. Умиротворение происходит через просвещение широких слоев населения. В начале четвертой главы писатель-фантаст вновь обращает наши взоры к истокам человеческой цивилизации. Он полон оптимизма, верит, что в век атомной энергии можно и нужно найти мирное и прогрессивное русла для бурного потока исторических событий.

Да, естественно, атомная энергия способствовала возникновению напряжения между старым и новым жизненным укладом. Это противоречие, говорит Уэллс, заложено в разных уровнях интенсивности жизни, большими и малыми ее масштабами. Люди, мыслящие меньшими масштабами, например, мелкие лавочники, неизбежно проигрывали перед крупными синдикатами. Нужно было создать приемлемые условия для перехода отстающей части общества в новые условия. С этой целью как раз и была созвана чрезвычайная конференция в Бриссаго, носившая достаточно неформальный характер. Ведь старые правовые формы уже не работали. После открытия Холстэна они, скорее, работали на войну.

«Это собрание не было никаким прыжком исключительных умов в деле контроля» [Chapter 4, Section 2], — пишет Уэллс. Участники принесли с собой на конференцию в Бриссаго идеи, выработанные в результате «морального взрыва» бомбы. «Можно было привести тысячи примеров неэффективных решений или ошибочных высказываний, прозвучавших на ее заседаниях из-за раздражительности, усталости и забывчивости ее членов». Часто решения нащупывались вслепую, опытным путем. Не все члены были интеллектуально одаренными людьми вроде Холстэна или Леблана. Таких умных и благородных, как экс-король Эгберт, «найдется один на тысячу или даже миллион» обычных граждан. По сравнению с ним его секретарь Фирмин, американский президент и японский принц выглядят, конечно, бледно.

В третьем подразделе Уэллс напоминает, что люди всё ещё селятся по берегам больших рек, как в древние времена. «Если взглянуть на карту мира 1950 года, где указана плотность населения, можно было подумать, что homo sapiens — земноводное существо». В городах, в которых он живет, летают тучи мух и москитов как в болотистых трущобах. Огромные лесные массивы свободны от вторжения человека. Целый мир пусть даже и заселенный остается грязным и бесполезным. Железные и автомобильные дороги пролегают по низинам; выше 3000 футов никого нет. Человек пока еще не проник в тайные глубины земли, находящиеся у него прямо под ногами. «Морские суда плавают по определенным маршрутам; на сотнях тысяч квадратных миль океана нет ни одного корабля, за исключением тех, что терпят бедствие» [Chapter 4, Section 3].

После взрывов атомных бомб люди побежали в необжитые места, так как крупные города сделались не пригодными для жилья. Барнет в своей книге воспоминаний пишет о сосредоточении в предместьях Парижа густых облаков пара, по ночам озаряемых зловещим красным светом. «Клубы люминесцентного радиоактивного пара, — пишет он, — иногда перемещались на множество миль от эпицентра взрыва и убивали все, что они настигали». Зловонные ядовитые пары вызывали кожные и легочные заболевания. Небо плотно затянулось тяжелыми серыми тучами, из которых неожиданно шел ливневый дождь. Уэллс пишет: «Он [Барнет] также говорит об отдаленном грохоте взрывов, "подобно поездам, мчащимся через железнодорожный мост"». Под бомбами разрушались и уничтожались священные храмы, картинные галереи, богатые музеи, роскошные дворцы, бесценные библиотеки — словом, все накопления человеческих достижений.

Центральная часть Парижа была окружена кордоном полицейских, для предотвращения проникновения граждан в «зону неизбежной опасности». В его пригороде расположились бесчисленные лагеря, перенаселенные беженцами. Аналогичная картина наблюдалась в Чикаго, Берлине, Москве, Токио, Лондоне и еще в 218 других центрах населения или вооружения. Повсеместно из-за повышенной радиации ранее густонаселенные земли стали непригодны для жилья. Большие города и промышленные зоны, не подвергшиеся атомной бомбардировке, были охвачены жесточайшим экономическим кризисом. По деревням промышляли банды бездомных бродяг, грабивших несчастных фермеров. На обширные регионы распространился голод и эпидемия чумы. В цивилизованных странах были зафиксированы случаи людоедства. Рассказывали, что в северных областях Индии появились тигры и пантеры, которые охотились на обессиливших местных жителей.

В четвертом подразделе Уэллс смотрит на мир глазами Барнета, который преграждает путь людям, желающим проникнуть в разрушенный и зараженный радиацией Париж. Писатель передает его беседу с одним таким парижанином-беженцем, который жалуется на страшные неудобства, на то, что его жена и ребенок очень сильно страдают. Барнет ему объясняет, что ничего нельзя сделать, опасность для здоровья слишком велика, радиация ест кожу и город не будет пригоден для жизни еще для нескольких поколений людей. «Вы хотите идти в Париж? Но Парижа больше нет, — говорит Бернет. — … Нет и Лондона, то же самое я слышал о Берлине. Все большие столицы уничтожены». Беженец ему в ответ: «Это невозможно. Цивилизация не умерла. …» [Chapter 4, Section 4].

Бернет видел, что несчастным жителям власть не может помочь, так как она, собственно, уже не существует. Да и кто мог помочь массам беженцев, оставшимся без крыши над головой, когда на дворе промозглая осень. Картина сделалась совсем невыносимой, когда пошел снег и ударили первые заморозки. К этому времени Бернет вернулся в Англию, где нашел ту же мрачную картину: озлобленные домовладельцы и толпы голодающих странников. Народ сидел на голодном пайке, ел хлеб, перемешенный с опилками, сушеную рыбу и суп из крапивы. У себя на родине Бернет продолжал служить в воинском подразделении, которое занималось шифровкой и дешифровкой сообщений, идущих в Бриссаго и обратно. Когда он расшифровал информацию об окончании войны, то не сразу сообразил, что произошло.

Об этом Уэллс рассказал в пятом подразделе своей книги. В следующем он избавляется от своего героя и снова дает общую панораму одной большой проблемы, возникшей после атомной войны. Первая задача состояла в том, чтобы «как можно скорее обеспечить конфискацию существующих атомных боеприпасов и контроль синтеза Carolinum'a». Затем нужно было спасти миллионы беженцев. Ими предполагалось заселить бескрайние просторы азиатской части России, Южной Америки и Канады, которые не были разрушены войной или заражены радиацией, но страдали от экономического кризиса и разбалансирования кредитно-денежной системы.

При этом постепенно стала проявляться созидательная мощь атомной энергии. Новые машины, появившиеся еще перед Последней Войной, поступили в распоряжение Совета Бриссаго. С помощью атомных двигателей эта «Советская власть» восстановила экономическую систему разрушенных стран. Правда, поначалу, восстановленная экономика походила на первобытно-общинный строй. В шестом подразделе Уэллс подробно останавливается на вопросе, почему необходима была эта коммунистическая фаза строительства нового общества. При этом он, видимо, излагал свой марксистский взгляд на плановую экономику и социальную систему распределения.

«Невозможно достичь никакой реальной социальной стабильности или общего человеческого счастья, когда обширные регионы мира и большие группы населения находятся на уровне, отличном от остальной массы людей. Сейчас невозможно иметь многочисленные классы населения, которые экономически обездоленны или не понимают общепринятую социальную цель» [Chapter 4, Section 6]. Таково мнение Совета Бриссаго. Он считал, что крестьяне и рабочие, их низкая культура труда, стали экономически невыгодны. Сама логика сложившейся ситуации заставила Советскую власть заменять низкий уровень организации производства более эффективным.

Уэллс убеждал читателя, что коллективные формы хозяйствования на деревне гораздо лучше индивидуальной, фермерской. Эти колхозы, «гильдии-ассоциации», как их называл фантаст, имеют в своей коллективной собственности пашни и пастбища, которые достаточно малы, чтобы можно было управлять ими на «строго демократической основе», и достаточно велики, чтобы снабжать весь труд по обработке земли собственными производительными силами с минимальным привлечением горожан во время уборки урожая. Колхозникам не нужен надсмотрщик, так как все члены гильдии заинтересованы в положительном результате своего труда. Равномерное распределение конечного продукта должно благотворно сказаться на нравах сельского населения, потому что не будет причин для зависти. Меньше будет недовольства, вызванного тяжелыми условиями труда. Например, благодаря механизации животноводческих ферм отпадет необходимость работающим на них людям иметь дело с навозом от коров, свиней и птицы; всю грязную работу возьмут на себя машины.

В седьмом подразделе четвертой главы Уэллс обращается к лингвистическим задачам, которые возникают в связи с объединением мира. До Последней Войны люди мало уделяли внимание единому языку, пишет он. Они пытались создать искусственный универсальный язык, который, однако, не прижился. Писатель считает, что ничего выдумывать не надо, английский язык обладает простой грамматикой и любой человек на земле способен им овладеть. В «Обновленном мире» он пишет, что сначала на английском зыке заговорят члены Мирового Совета, на нем будут излагаться все официальные документы. Таким образом, чиновники всех уровней вынуждены будут его выучить, чтобы нормально работать на своем месте. Кроме того, уверен фантаст, что его родной язык сам собой претерпит естественные изменения в сторону упрощения.

Новая цивилизация введет и другие новшества. В частности, будет преобразован календарь, так как более удобно ввести в годичный период 13 месяцев по четыре недели каждый, плюс Новогодний День и День Високосного года, которые должны прибавляться к отпуску. Мир будет жить по единой и универсальной кредитно-денежной системе, которая не будет опираться на золотой запас или любой другой металл. Чеканная монета превратится в символические деньги. Подобные новшества Советская власть будет вводить постепенно так, чтобы все люди убедились в их пользе и удобстве.

В восьмом подразделе Уэллс продолжил рассказ о новом мироустройстве. Настанет время, пишет он, когда люди не будут привязаны к территориям с благоприятным климатом, к плодородным почвам или источникам воды. Они станут жить, где им вздумается — в пустынях, на скалах, во льдах. Возникнут целые плавучие города в океане. Человек объявит войну мухам и другим вредным тварям. По мере индустриализации производства сельское население станет убывать, городское — возрастать. Однако сельскохозяйственные навыки сельчан пригодятся для озеленения улиц; города превратятся в цветущие сады. Сельхозученые выведут новые породы животных и сорта растений.

В девятом подразделе фантаст снова заговорил о политических преобразованиях. Там он писал о трудностях переходного периода, о рецидивах политики изоляционизма и национализма. Однако, считал он, Советская власть безжалостно расправится с небольшими группками оппозиционеров, противниками нового мироустройства. В целом, присоединение суверенных государств к Мировой Республике произойдет гладко. Мир будет разделен на десять избирательных округов, в которых путем единовременного голосования выбирается Мировое Правительство. Любой избиратель будет иметь право вписать в бюллетень своего собственного кандидата в Правительство. Уэллс останавливается на других нюансах избирательного права, которые мы опустим.

Со временем роль Совета и Правительства, говорил он, должна сокращаться. Люди получат больше свободы действия, свободы перемещения, свободы слова, свободы предпринимательства. Вот, откуда взялось название книги Уэллса «Освобожденный мир». Придет время, писал он, когда политик вообще перестанет вмешиваться в дела «серьезных людей». Свобода станет тотальной в силу исчезновения государства как такового через исчезновение отдельных государственных функций. В этом случае отпадет надобность в таких профессиях как воин, адвокат и т.д. Людей больше будут интересовать свободные профессии художника и ученого. Нас ожидает следующая перспектива: весь мир един, государственные границы в нем отсутствуют, в обществе нет классов, оно состоит из множества свободных индивидуумов, которые захотят объединяться в ассоциации только по творческим интересам.

О свободе Уэллс заговорил в десятом подразделе, в котором начал приводить этапы освобождения общества, произошедшие благодаря исчезновению в нем изматывающей борьбы за существование. Сначала эстетическая гармония водрузится в мире, отсюда происходит название первой стадии развития новой цивилизации — «Цветение». Однако, замечает писатель, большая часть населения состоит не из художников, поэтому идиллическая фаза быстро сменится на более практическую, плодоносящую. Искусство ведь всегда предшествовала науке, а она даст прочные знания для практических дел.

Здесь автор вновь обращает наши взоры к печальной картине разрухи, оставшейся после атомной войны. Надо восстанавливать жилье, пишет фантаст, а труд ученого, тем более художника не согреет и не накормит несчастного беженца. Здесь мы видим, как Уэллс ломает свою линию повествования об утопическом устройстве благостного общества, чтобы вернуться на ранее выбранную позицию летописца атомной катастрофы. В самом деле, как можно говорить о стадии «Цветения» общества, когда сады лондонцев превратились в радиоактивные участки земли, заполненные пеплом и яичной скорлупой? Потом автор снова заговорил о свободе, не дав, однако, ожидаемого нами теоретического обоснования, хотя бы на уровне классификации периодов развития Мировой Республики.

Одиннадцатый раздел сплошь состоит из повторов. Незначительная новизна видна лишь в конкретных примерах, которые иллюстрируют ранее высказанные идеи. Здесь Уэллс вводит в канву повести старика Маркуса Каренина [Marcus Karenin], человека мудрого, но уродливого внешнего вида (из-за большого горба ему тяжело было ходить). Он — русского происхождения; его отец в конце XIX века бежал из России в Англию. Уэллс уже ввел достаточное количество умных и благородных мужей — Холстэна, Леблана, Эгберта. Этому четвертому положительному герою автор отвел роль Учителя, религиозного просветителя, но в последней пятой главе он совершит подвиг ради науки.

В двенадцатом подразделе четвертой главы Уэллс решил было выступить за исключение религии из общественной сферы и, особенно, из системы образования, но, испугавшись чего-то, тут же ретировался, заговорив о возникновении некой новой веры, которую проповедовал Карениным. Она не была похожа ни на христианство, ни на любой другой известный нам культ. «Он видел религию без галлюцинаций, без суеверного почитания, она выглядела, как повседневная вещь, необходимая нам, как пища и воздух, как земля и жизненная энергия для процветания отдельного человека и целой Республики» [Chapter 4, Section 12].

У новой религии не было служителей, специально назначенных иерархов, она не имела храмов, символов веры и прочей религиозной атрибутики. Если учесть, что всякая религия есть чистая форма, лишенная какого бы то ни было разумного содержания, то предложенную Уэллсом искусственную бесформенность можно, пожалуй, принять за ноль-религию. Правда, в конце подраздела, а значит, и всей четвертой главы автор вдруг пропел короткий дифирамб во славу Христа.

Пятая глава будет интересовать нас меньше всего, хотя для автора она является, наверное, одной из основных. Она называется «Минувшие дни Маркуса Каренина». Таким образом, русский религиозный мыслитель становится главным героем конца фантастической повести английского писателя. Все действия с ним происходят на Тибете, в заснеженном предгорье Гималаев, которое переходит в изумрудные равнины Индии — самое подходящее место для русского проповедника. Туда он был заброшен самолетом, вылетевшим из Дели. Зачем? Заниматься медитацией? Нет, не за этим Каренин прилетел на «Крышу мира», как называют Гималаи.

Задолго до этого в этой абсолютно дикой местности, среди обледенелых скал был отстроен роскошный дворец из гранита — благо, атомные технологии могли творить чудеса. Монументальное здание, куда прибыл Учитель, являлось самой передовой медицинской лабораторией, напоминающей экспериментальную больницу, в которой собралось со всего света четыре сотни виртуозных хирургов и искушенных врачей. Кроме того, там находилось три десятка простых служащих, которые наблюдали за состоянием здоровья двух тысяч пациентов. Всем служебным персоналом лаборатории-больницы руководил директор, точнее, директриса по имени Кайена [Ciana]. Она встретила Учителя и заботливо спросила его: «Вы утомлены?» Разумеется, настоящие русские мужчины никогда не признаются женщине, что они устали.

Каренин прибыл в лабораторию-больницу в качестве пациента для проведения какой-то неизвестной и очень рискованной операции, которая проводилась, по-видимому, исключительно в научных целях. Большая часть пятой главы заполнена диалогами нашего пациента с его хирургом и обслуживающим персоналом преимущественно женского пола. В их разговорах обсуждались беды Последней Войны, тернистый путь к Свободе, прерванный атомными бомбардировками, тут же излагалась История человечества, особенно подробно, почему-то история Германии времен Бисмарка. В живой беседе затрагивается множество других социально-политических тем, изложенных в предыдущих главах в развернутой и более систематической форме.

Однако главная тема, раскрываемая в этой главе, касалась любви (правильнее написать, Любви). Каренин сказал одной из девушек, обслуживающих пациентов: «Я знаю, что, когда Вы говорите об освобождении мира, то имеете в виду, что мир освобожден для любовных утех. … Я знаю ваши песни, Кана, ваши полумистические песни, в которых вы представляете этот старый неприветливый мир, распавшимся в светлом тумане любви — сексуальной любви. … Я не думаю, что вы правы. … Вы слишком молоды. … Вы видите жизнь пылкими глазами девушки. …

На всём протяжении своей жизни, — продолжал Каренин, — я должен был думать об этом высвобождении сексуальной любви — это была необходимая часть моей работы. … Оргия только начинается, Канн. … Поэты, которые раньше умирали в тридцать, сейчас живут до восьмидесяти пяти лет. Вы тоже, Кан, доживете до этого возраста! … Мы всё ещё несем тяжелое бремя сексуальности и сексуальной традиции, но мы должны освободить себя от этого. …

Старые религии и их новые ответвления, я знаю, хотят подавлять все эти вещи. Позвольте им подавлять. Если они смогут подавить. … Оба пола специализированы для любви и воспроизводства. Но женщины несут более тяжелое бремя. … Я хочу освободить женщин от их специализации. … Платон тоже этого хотел. … Когда я прошу, чтобы Вы оставили специализацию, я думаю не об отмене пола, а об отмене ограничений и надоевших сексуальных идеях».

На вопрос еще одной женщины по имени Рейчэл, которая спросила Каренина: «Вы считаете, что женщины должны стать мужчинами?» тот ответил: «Мужчины и женщины прежде всего должны стать людьми. … Я не думаю об отмене женщины, но я действительно хочу отменить героиню, сексуальную героиню. Я хочу отменить женщину, основой которой является ревность и стремление ее овладеть каким-нибудь дорогим подарком от мужчины. Я хочу отменить женщину, которую можно выиграть как приз, которую можно запереть как какое-то сокровище. … Вы, женщины, должны научиться думать — для нашей пользы и вашей же собственной пользы — относительно солнца и звезд. Вы должна прекратить быть нашим приключением, Рейчэл, и идти с нами после наших приключений. (При этом Каренин указал рукой на небо)» [Chapter 5, Section 7].

В следующем подразделе Уэллс продолжил развивать тему любви, при этом заметил: «Следующие науки, которые приведут к большому успеху, теперь станут психология и нервная физиология. … Психология поможет … избавить нас от комплексов дурных мыслей, освободить от тягостного давления и расширить идеи таким образом, чтобы мы все стали более восприимчивы к усвоению, сохранению и передаче знаний» [Chapter 5, Section 8].

Девятый подраздел написан в каком-то мистическом духе, по-видимому, в духе языческой религии Учителя. В десятом разделе русский проповедник ложится под скальпель хирурга. Медицинский эксперимент, цель которого так и остается для нас загадкой, в общем, прошел с пользой для науки, но пациент через неделю скончался. Этим печальным событием заканчивается фантастическая повесть «Освобожденный мир» Герберта Уэллса.

Какие уроки мы, историки науки XXI столетия, должны вынести из нее? Первый и главный урок, как мне кажется, состоит в том, что автору книги удалось передать «атомный дух», если можно так выразиться, своего времени. Многие думают, что этот дух появился, по крайней мере, на два-три десятилетия позже. Считается, что никто до Первой мировой войны не говорил об атомных бомбах. Если не верить в ясновидение, то мы должны понимать, что Герберт Уэллс выразил те мечтания ученых, которые они по роду своей деятельности не имели право высказывать вслух. Книга фантаста прекрасно демонстрирует, что люди начала Атомного века вполне адекватно представляли себе последствия атомной катастрофа.

В современном обществе бытует мнение, что отцом атомной бомбы является Эйнштейн. Это он-де открыл формулу E = mc²., в соответствии с которой крохотная единица массы преобразуется в огромное количество энергии. На основе этого математического выражения якобы и была спроектирована несложное техническое устройство названное «атомной бомбой». В действительности же, всё было не так. Эйнштейн воспользовался уже готовой формулой и попытался подогнать ее вывод под формулы теории относительности. Она не была логическим следствием этой теории. Ее появление всецело определялось открытием радиоактивного элемента, прежде всего, радия. После открытия этого удивительного элемента многие научно подкованные люди заговорили об атомной бомбе.

Второй урок, который мы должны извлечь из фантастической повести Герберта Уэллса, заключается в том, что атомная энергия непременно должна была преобразовать окружающий нас индустриальный мир. Писатель правильно сравнивает ее с огнем и электричеством. По своему значению, но не по своим масштабам, она не уступает этим источникам энергии. Фантаст удивительным образом предугадал появлении атомных электростанций, преобразующих атомную энергию в электрическую. Он также верно предсказал, что атомными двигателями будет снабжен водный транспорт. Ядерный реактор пока экономически не выгодно размещать на воздушном и наземном транспорте, но когда закончится нефть, это может произойти. Уже сейчас ядерные реакторы забрасывают в ближний космос, чтобы максимально долго поддерживать спутники на околоземной орбите.

Третий урок, вытекающий из повести, связан с политическим переустройством общества. С изобретением атомной бомбы, естественно, нависла угрозы глобального ядерного конфликта. Уэллс первым заговорил о нем. Ужасная картина разрушений, которая могла бы воцариться после применения ядерных средств, рисовалась многими писателями после него. Он же сумел изобразить ее, практически ничего не зная о мировых войнах. Разбирая текст книги, мы могли видеть, какими замечательными литературно-художественными приемами, он пользовался при этом. Автор выразил свое презрение к поджигателям атомной войны. Он говорил о создании всемирной организации, которая бы гасила милитаристские настроения, о создании международной правовой системы и прочих надгосударственных институтов, призванных служить делу мира.

А теперь давайте вспомним, что происходило со всеми нами на самом деле. В Европе Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года. В 5 часов 29 минут утра 16 июля 1945, Соединенные Штаты провели испытание ядерного заряда в Аламогордо (Alamogordo), Нью-Мексико. Когда была сброшена первая атомная бомба на Хиросиму, 6 августа 1945 года, президент США Трумэн воскликнул: «Это — самый великий день истории!» Спустя два дня США сбросили еще одну атомную бомбу на Нагасаки. В этот же день, 8 августа 1945, представители США, Великобритании, СССР и Франция создали международный Военный Трибунал в Нюрнберге, чтобы судить военных преступников фашистской Германии. Япония подписала соглашение о капитуляции 2 сентября 1945 года, закончив, тем самым, Вторую мировую войну на Тихом океане. В общей сложности эта война унесла 54 млн. человек, причем 60 процентов из них — мирное население.

Герберт Уэллс говорил о создании Мирового Правительства и оно действительно было создано. 24 Октября 1945 года вступил в силу Устав Организации Объединенных Наций. Эта новая международная организация была создана для поддержания мира во всем мире. Однако к 1947 году политика Холодной войны преобладала в отношениях СССР и США. В этом году начало действовать Центральное разведывательное управление (ЦРУ) Соединенных Штатов и была провозглашена Доктрина Трумэна, согласно которой США обещали помочь любой стране, которой угрожает коммунизм.

Несмотря на принятые США меры, эскалация Холодной войны продолжалась: в 1948 году новой коммунистической страной стала Чехословакия, Советский Союз блокировал Берлин. В 1949 году в Китае к власти пришли коммунистические повстанцы во главе с Мао Цзэдуном. В августе 1949 года Советский Союз взорвал атомную бомбу. Ряд стран Запада подписали Североатлантическое соглашение, создав НАТО. Эти глобальные политические процессы были вызваны страхом перед атомной войной. К счастью, она не приняла горячей фазы, но известно, как близки мы были от нее. Если бы Третья мировая война была развязана, то она стала бы, как сказал Уэллс, Последней Войной.

К описанным в книге политическим событиям, естественно, примешались личные политические пристрастья автора. Его марксистские леворадикальные взгляды несколько смазали описанный им объективный ход истории. В последней главе отчетливо просматривается озабоченность английского писателя сексуальными проблемами, присущими многим представителям тогдашней эпохи сексуальной революции. Тем не менее, эти и другие субъективные издержки мировоззрения Уэллса мало повлияли на ценность его научно-прогностического произведения, которое наилучшим образом характеризует природу ушедшего Атомного века.

---

При написании данного подраздела была использована публикация [9].