Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

11. Ближайшее окружение

Фрейд мог подделать свои письма раннего периода, но он не мог подделать своей рукой письма Марты, поэтому их пришлось засекретить. Это делает невозможным восстановление полной картины лета 1882 г., поэтому мы вынуждены говорить о самых общих вещах, которые оставил после себя изготовитель фальшивых бумаг.

С формальной точки зрения, не существует принципиальной разницы между сочиненными Фрейдом текстами. По форме гамбургское письмо от 23 июля мало, чем отличается от «сновидения» или «покрывающего воспоминания», исполненного по законам свободных ассоциаций. Он писал письма так же легко и непринужденно, как и свои ученые труды — без исправлений, грамотно и они не имели никакого отношения к науке. Их основой была чистая фантазия автора, который преследовал исключительно литературно-художественные задачи. У Фрейда практически не было черновиков, все писалось набело, ни один листочек не выбрасывался. Когда таких листочков накапливалось достаточное количество, он компоновал из них очередную книгу или небольшую статью. Рассылаемые бумаги и письма регистрировались в особой тетрадке. Правда, не известно, регистрировались ли им письма к Марте того раннего периода.

Однако не был дан ответ на главный вопрос: зачем Фрейд ездил к Марте в Гамбург, а она — в Вену? Одна из версий такая: жених еще не выбрал себе невесту, он колебался в отношении Марты и Берты. В первую очередь Фрейд проверял свои чувства, а потом уже Марты, для чего и просил о годичном испытательном сроке. Что он имел в виду, говоря эзоповым языком («эвфемистически») о Саксонской Швейцарии? Может быть, местность вблизи Констанца (Саксония) и Крёйцлингена (Швейцария)? Берта Паппенхейм с июня по октябрь 1882 г. находилась как раз там, на границе Германии и Швейцарии в санатории, принадлежащем семье Бинсвангеров. Наиболее вероятно, что во второй половине июля 1882 г. Фрейд побывал не в Гамбурге, а вместе с Мартой в Крёйцлингене у Берты. Неизвестно, где была в это время Марта. Я склоняюсь к тому, что в тот период в Гамбурге ее не было. Джонс сообщил, что она неоднократно навещала Берту; можно не сомневаться, что Марта в первые дни пребывания Берты в больнице была вместе с ней.

Действительно, было бы бесчеловечно бросить свою подругу в самые тяжелые для нее дни. Даже если Марта поехала в Гамбург, она просто обязана была заехать к больной подруге. Письмо от 10 июня рассказывает, что она вот-вот должна приехать из Гамбурга в Вену. Наиболее вероятная причина ее прибытие сюда — сопроводить свою больную подругу в клинику Бинсвангеров и какое-то время побыть с ней вместе, пока она не привыкнет к новой обстановке. Терзаемый сомнениями Фрейд мог использовать день рождения Марты как предлог, чтобы приехать в Крёйцлинген. Увязавшись за ней, он тем самым оказался в выигрышном положении по сравнению с Фрицем, который остался в Вене один на один со своими растрепанными чувствами. Однако было бы наивно полагать, что Фрейд мог совершить все перечисленные выше действия, зная Марту только с 31 мая. Несомненно, они были знакомы давно.

Ниже для сравнения приводится обыкновенное письмо, о котором хочется думать, что оно не сфальсифицировано.

«Вена, 25 сентября 1882 г.

Моя любимая Мартхен!

…Если ты не будешь поддерживать наш диалог в письмах, я, пожалуй, и вовсе прекращу переписку. Пока ведь — только мои монологи, обращенные к любимой в разлуке.

Супружество — трудная задача. Чтобы решить ее мы должны крепко поддерживать, а в случае необходимости и исправлять ошибки друг друга. Одни лишь страстные любовные признания не помогут. В моем представлении семейная жизнь немыслима, когда один скрывает свои неприятности от другого, утаивает реальное положение вещей [о чем это он?] Жить вместе — значит помогать друг другу во всем, делить и радость и беду.

Когда в августе я был нездоров и Эли [брат Марты] навестил меня, он укоризненно спросил, почему я, тяжело больной, не лег в больницу, чтобы не обременять родных. Вот такого в наших отношениях не должно быть, моя любимая, ни при каких обстоятельствах мы не можем быть в тягость друг другу.

Скажу откровенно, однажды ты заставила меня глубоко страдать. Помнишь случай, когда ты решила пожертвовать мною ради дружбы с Фрицем, точнее, для Фрица. Я вытерпел и, в конце концов, ты осознала свой проступок. Правда, в тот момент я недооценивал твое настойчивое стремление утвердить свою самостоятельность. Ты искренне рассказала мне об этом и как бы дала мне право считать отнюдь не каждое твое решение окончательным и бесповоротным».

По всему видно, что жених опостылел невесте. Письмо выглядит подлинным, однако настораживающим в нем является отсутствие подписи Фрейда; письмо явно незакончено. Составитель «Писем к невесте» сын Фрейда, Эрнст, предположил, что его отец передал его Марте лично в руки в таком недописанном виде. Это было бы неестественно, учитывая содержание письма. Не проще ли думать, что мы имеем дело с последствиями цензуры, осуществленной либо самим Фрейдом, либо его родственниками, потомками или хранителями духовного наследия. В конце данного письма было нечто такое, что пришло в противоречие с мифологизированной биографией отца-основателя; вот и пришлось окончание письма убрать. Что доподлинно произошло в богатом на события 1882 г., нам уже никогда не узнать. Если в тех событиях участвовала Берта, то письма с ее именем Фрейд уничтожил или переписал иначе, изменив содержание до неузнаваемости, как это он сделал с гамбургским письмом от 23 июля. Кстати, странное совпадение: в ночь с 23 на 24 июля 1895 г. Фрейд утверждал, что ему приснился сон об Ирме. Нет ли здесь какой-то зацепки для расшифровки главного сна из книги «Толкование сновидений»? Позже мы увидим, что сон об Ирме напрямую касается событий 1882 г., однако к расшифровке сна об Ирме приступать пока рано.

Для восстановления картины интересующих нас событий необходимо знать круг лиц, которые окружали Фрейда. У нас нет других источников, кроме биографии Джонса. Автор в девятой главе «Личная жизнь» пишет: «Его друзей можно разделить на две группы. К первой относились те, с кем он познакомился во время своей медицинской и научной работы; в основном это были люди несколько старше его. Вторая группа, к которой относились 15 или 20 человек, образовала так называемый Bund (банду). Они имели обыкновение собираться раз в неделю в кофейне Курцвейля для беседы и игр в карты и шахматы. Временами они вместе гуляли по окрестностям Вены в компании девушек. Среди товарищей по Bund находились Эли Бернайс, Игнац Шёнберг, три брата, Фриц, Рихард и Эмиль Вале, так же как и три брата Гизелы Флюс — Рихард, Эмиль и Альфред. Дружба с последними тремя восходила к годам жизни во Фрайберге, так как они переехали в Вену в 1878 г., намного позже переезда семьи Фрейда. Первым трем названным лицам суждено было сыграть важную роль в жизни Фрейда в течение ближайших лет. В начале 80-х годов его лучшим другом был Шёнберг; с двумя другими отношения не ладились».

Не знаю почему, но Джонс не назвал «компанию девушек», с которыми они «гуляли по окрестностям Вены». Понятно, что в нее входили сестра Фрейда, Анна, две сестры Эли Бернайс, Марта и Минна, возможно, Гизела Флюс и, конечно же, неразлучная подружка Марты, Берта Паппенхейм, которая, однако, в 1880 г. заболела. У меня сложилось впечатление, что Джонс догадывался о любви Фрейда к Берте, но поклялся своему отцу-учителю или его потомкам ничего об этом не рассказывать. Лучший друг Фрейда на тот период, Шёнберг, обвенчался с Минной. Эли Бернайс женился на Анне Фрейд 14 октября 1883 г. 17 июня 1882 г. Фрейд обвенчался с Мартой, которая по велению своей матери уехала в Гамбург. Ее сестра Минна осталась жить в Вене и после смерти отца Берман Бернайс, так как собиралась выйти замуж за серьезного человека, каким был Шёнберг — крупный специалист в области санскритского языка. В мае 1884 г. по приглашению Оксфордского университета он уехал в Англию для работы над составлением Санскритского словаря. Он и Минна строили большие планы на будущее, однако им не суждено было сбыться. В Оксфорде туберкулез, которым он страдал еще в Вене, обострился; пришлось вернуться домой. После двух лет болезни Шёнберг умер.

«Вторая группа» ближайшего окружения Фрейда образована его друзьями по Институту Брюкке: Брейером, Экснером и Флейшлем. Я думаю, что интересующая нас система влюбленных друг в друга молодых людей сложилась к концу 1876 г., когда Фрейду было 20 лет, Берте — 17, Марте — 15, а Флейшлю — 30. Фрейд влюбился в Берту, видимо, вскоре после охлаждения чувств к Гизеле, примерно в 1873 г., когда они находились в возрасте Ромео и Джульетты; на 12-летнюю девочку Марту он тогда не особенно обращал внимания. В течение 3—4 лет Фрейд сходил с ума от любви к Берте. Далее на горизонте появился Флейшль, который тогда для Фрейда выступал в качестве Фрица Вале. В 1881 г. конфигурация любовных отношений вокруг Фрейда изменится радикальным образом: его внимание переключится на 20-летнюю Марту, любовь которой придется отвоевывать у Вале; 22-летняя Берта и 35-летний Флейшль окажутся тяжело больными. Таким образом, Фрейд был вершиной двух любовных треугольников: в первый треугольник помимо него входила Берта и Флейшль, во второй — Марта и Вале.

Пока Фрейд с лета 1879 по лето 1880 г. находился на военной службе, Флейшль и Берта, возможно, сблизились окончательно. Фрейд должен был предпринять какие-то шаги по удержанию Берты возле себя. Действия его трудно предсказать, но в связи с этим можно вспомнить, как он переживал за здоровье Марты. Незадолго до его свадьбы, он вдруг решил, что она заболела. Жених находился возле невесты, давал ей то одно средство, то другое, но оказалось, что все его беспокойства возникли на пустом месте: невеста была абсолютно здорова. С Бертой он мог вести себя аналогично, причем к ней у него был особый интерес. Сделав ее «больной», он автоматически превращался в «доктора», который, не смыкая глаз, мог бы круглосуточно дежурить около ее постели, оттеснив, таким образом, Флейшля. В «Книге снов» рассказывается даже, как это случилось, но остается неизвестным, действительно ли он спровоцировал болезнь, или она возникла сама собой. Ясно одно: ее лечением вначале занимался только Фрейд, поскольку Брейер, судя по его высказываниям в адрес неврастеников и истериков, явно игнорировал капризные жалобы Берты. Фрейд рассказал, что ее лечение заняло у него около пяти лет, но об этом после. Сначала посмотрим, с кем контактировал Фрейд в Физиологическом институте.

Начнем с Брюкке — директора института; многое было сказано в беседе с Удодом (см. книгу «Психология познания. Удод»), сейчас я расскажу лишь о той стороне его личности, которая ранее не затрагивалась.

Брюкке родился в семье художника и в молодости занимался классической живописью. Как большой ценитель и коллекционер картин он много путешествовал по Италии в поисках художественных шедевров эпохи Возрождения. Его квартира на Марианненгассе была сплошь увешана полотнами, принадлежащими кисти художников Риберу, Мантенью, Бассано, Луку Джордано. Среди них находился прекрасно выполненный автопортрет 26-летнего художника. В институте тоже висело немало картин из коллекции Брюкке, причем на некоторых из них были изображены обнаженные женщины в соблазнительных позах. Это связано с тем, что Брюкке считался признанным специалистом в области изображения женского тела, был знатоком передачи движения посредством цвета и формы. Он проводил математические изыскания в поисках формулы совершенной линии женского бедра, которую искали художники эпохи Возрождения, и решал извечную проблему «золотого сечения» применительно к женскому телу. Например, он знал, что у идеальной формы женского тела расстояние между сосками должно быть равно расстоянию от соска до пупка, а расстояние от линии сосков до пупка должно быть равно расстоянию от пупка до промежности. Разумеется, как все художники академической школы, он прекрасно знал анатомию и физиологию человека, эти знания, собственно, и привели его в естествознание. Но помимо естественно-научных трудов директор опубликовал немало книг и статей по теории изобразительного искусства.

Чтобы дать представление о том, чем занимался Эрнст Брюкке, и почувствовать атмосферу, которой дышал институт, приведу отрывок из второго тома фундаментального труда Иоганна Ранке «Человек». В разделе «Наружная форма человеческого тела» автор пересказывает теорию строения женской груди, разработанную Брюкке. Ранке пишет, что «бросающаяся в глаза коническая форма груди у молодых негритянок отнюдь не может быть причислена к "низким" формам. Наоборот, как показал Эрнст Брюкке, лучшие художники древности и эпохи Возрождения изображали ее в виде особой красоты юного, девственного тела европейской женщины. Эрнст Брюкке говорит по этому поводу: грудь может быть приставлена к грудному ящику в виде конуса, который, будучи разрезан по оси, дал бы угол в 90 и более градусов. К этой форме приближаются груди знаменитой Венеры Мюнхенской глиптотеки, принимаемой некоторыми за воспроизведение Книдской Афродиты Праксителя и, в еще большей мере, груди "Нимфы" Кановы. Такая грудь никогда не встречается у рожавших женщин, хотя бы они и не кормили. От нее требуется, чтобы она не поддавалась влиянию тяжести, чтобы при лежании форма ее была почти такая же, как при вертикальном положении тела. Как временная форма, она чаще встречается у совершенно юных девушек. Иной раз конус представляет на некотором расстоянии от соска небольшой, более крутой скат и затем продолжается в направлении, параллельном прежнему. От этой конусообразной груди можно произвести вторую главную форму художественно красивой груди: полушаровидную грудь. Если представить себе, что поверхность конуса на некотором расстоянии от вершины развертывается и сосок яснее обособляется от окружающих частей, то получается форма полушария с поставленным на ней соском. Но еще раньше, чем достигается эта форма, начинает сказываться влияние тяжести. Вследствие того, нижняя часть прежней поверхности конуса становится выпуклее, сильнее округляется. Таким образом, возникает та форма груди, которую мы видим на большинстве древних изображений Венеры, например, Венеры Медицейской и Милосской. Совершенно девственная, красиво развитая женская грудь встречается, кроме названных трех форм, на которые указывает Брюкке, в форме уплощенного полушария. Идеальная форма тонкого конуса, если исключить все отвислые формы, как не совсем девственные, составляет около 15%, полушаровидная 30%, уплощенно-шаровидная 55% у женского населения города Вены».

Этот отрывок из книги Ранка показывает, что Брюкке был большим ценителем женской красоты и проводил в своем институте антропологические измерения с эстетической точки зрения. Он считал себя в первую очередь художником, а во вторую — ученым. До самой смерти он носил непременный атрибут одежды художника — синий шелковый берет. Мода на краниометрию и френологию уже прошла. Вряд ли Брюкке считал эти разделы естествознания, интенсивно разрабатываемые в годы его молодости, серьезными науками. Но антропологическими измерениями он с интересом занимался всю свою долгую жизнь. В полуэстетических, полуестественно-научных исследованиях директору помогали два ассистента — Эрнст Флейшль и Зигмунд Экснер.

В Институте они сидели в одной лаборатории, уставленной приборами и опытными установками. Фрейд же находился в комнате по соседству с ними, вместе с аспирантами — химиком и двумя физиологами из Германии. Стоун поясняет: «Институт физиологии, составлявший часть клинического колледжа Венского университета, занимал помещение бывших оружейных мастерских на углу Верингерштрассе». Институт располагался на нижнем этаже двухэтажного здания, где находился лекционный зал, большая лаборатория и кабинет директора. Джонс продолжает: «Помимо трех больших комнат было несколько маленьких комнатушек, частью без окон, переоборудованных в химические, электрофизиологические и оптические лаборатории. Там не было водопровода, газа и, конечно, электричества. Для подогрева использовали спиртовую горелку, а воду приходилось носить из колодца. Во дворе института находился маленький сарайчик, где в ужасной тесноте располагались подопытные животные». Стоун дополняет эту картину: «На втором этаже здания, тянувшегося на целый квартал, находилась анатомичка, где первые два года обучения медицине Зигмунд исследовал трупы». Брюкке являлся полновластным хозяином этого заведения, Экснер и Флейшль — его «верными слугами», хотя они были вполне самостоятельными профессорами, которые вели университетские курсы. Фрейд был взят в Институт в качестве помощника, сейчас бы сказали, лаборанта. Легко представить, какую неквалифицированную работу ему приходилось выполнять: подопытных животных надо было кормить, «сарайчик» чистить, воду приносить из колодца и кипятить, готовить демонстрационные и исследовательские эксперименты, которые проводили Брейер, Флейшль и Экснер, и многое другое, что никак не назовешь «научной» работой.

Каким образом Фрейд попал в Институт Брюкке, тоже понятно. В 1875 г. в Триесте открылась Зоологическая опытная станция, основанная Карлом Клаусом. Фрейда, как усердного и способного студента, посылают на побережье Адриатического моря изучать угрей. Он ездил туда дважды, а между поездками усиленно занимался зоологией. В четвертой главе, которая называется «Студент-медик», Джонс пишет: «Он посещает 15 лекций в неделю по зоологии и лишь 11 — по другим предметам (правда, кроме того, были три еженедельные лекции Брентано, посвященные Аристотелю). При изучении физиологии он впервые соприкоснулся с ассистентами Э. Брюкке, Экснером и Флейшлем, важными для него впоследствии фигурами...». Первые три года учебы в университете честолюбивый Фрейд очень старался показать себя с самой хорошей стороны, и эти его старания были замечены. Скорее всего, по рекомендации тех же двух ассистентов Брюкке, Экснера и Флейшля, «самостоятельный и трудолюбивый» 20-летний студент был зачислен в штат Физиологического института.