Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

10. Фрейд показывает когти

Джонс всегда представлял Фрейда неким бесполым существом, который думает только о науке, но из письма от 27 июня 1882 г. мы уже знаем, что «высокая наука» у него была на втором месте после любви, так как наука никогда не смотрела на него «по-дружески» и не говорила «утешительных слов». Не надо обладать большой проницательностью, чтобы заметить фрейдовскую тягу к женщинам и его агрессивность, если кто-то препятствует ему в этом. Можно уверенно сказать, что биограф Фрейда в амурных делах сильно заблуждался или намеренно вводил читателя в заблуждение. В начале седьмой главы он писал: «…Фрейд впервые испытал любовные муки в 16-летнем возрасте. Его увлечение было чистой фантазией, так как никаких взаимоотношений с предметом его любви — Гизелой Флюс — не было. По всей видимости, Фрейд не испытывал ничего подобного до самой встречи с Мартой, т.е. около десяти лет. В одном из писем к ней он говорит, что никогда не обращал внимания на девушек, а теперь сильно платится за свое пренебрежение. Судя по всему, Фрейд не испытывал и особого физического влечения к женщинам». Действительно, в письме от 7 февраля 1884 г. Фрейд написал: «Раньше не было никого, теперь есть ты, единственная». Однако подобному заявлению из уст «Дон Жуана» не следует придавать большого значения. Рассказ Джонса о соперниках Фрейда разрушают иллюзию, которую биограф сам же и создал.

«Фрейд ревновал Марту, — пишет Джонс, — к ее двоюродному брату, к которому она питала некогда привязанность. Эта ревность подпитывалась одной из его сестер, довольно злобно сообщавшей ему, какой восторженной была Марта по отношению к некоторым песням, написанным и спетым для нее Максом. Затем Макс привел Фрейда в ярость, заметив, что Марта нуждается в любви, так что без труда найдет себе мужа! …Вскоре Макс отошел в тень из-за более опасной фигуры. Этим "соперником" являлся на сей раз не посторонний для Фрейда человек, а его близкий друг, Фриц Вале. Макс был музыкантом, а Фриц художником, что вызвало у Фрейда озабоченность. Фрейд имел свое мнение об их способности нравиться барышням, и ему действительно однажды сказали, что Фриц имел репутацию человека, способного увести любую женщину от другого мужчины».

Согласно процитированному отрывку, Фрейд ревновал Марту сначала к музыканту Максу, затем к художнику Фрицу. Но когда эти два ухажера встали на пути у Фрейда? Биограф пишет: «Фриц был помолвлен с кузиной Марты, Элизой, но долгое время являлся близким другом Марты, появлявшимся с ней в свете и помогавшим разрешить различные ее проблемы. Их отношения были чистыми и дружескими, и лишь однажды она позволила ему поцеловать себя. Более того, это случилось в тот самый день, когда Фрейд и Марта, держась за руки, гуляли по склонам горы Каленберг. Этот неприятный эпизод был позднее передан Фрейду его другом Шёнбергом, которого Фрейд заставил рассказать ему все, что он знал об отношениях Фрица и Марты». «За работой над нотным альбомом» Фрейд застал Марту 8 июня, а гулял он с ней «по склонам горы Каленберг» 31 мая. Получается, что в первый же день встречи Фрейда с Мартой парень потребовал от девушки полной и безоговорочной преданности, запретив ей встречаться с бывшим ее другом? Подобный ход событий опять-таки плохо вяжется с предложенной Джонсом версией знакомства отца-основателя с будущей спутницей жизни. Давайте проследим детально за борьбой внутри любовного треугольника — Фрейд, Фриц и Марта.

Из жизнеописания Фрейда вдруг выясняется, что отношения между Фрицем и Мартой не были просто «чистыми и дружескими», а вполне страстными и любвеобильными. Они переписывались и жених «находил тон их переписки неподобающим и непонятным». По всему видно, что он внедрился в теплые отношения между Фрицем и Мартой. «Шёнберг, — пишет Джонс, — организовал встречу "соперников" в кофейне для прояснения всех вопросов и восстановления их дружбы. Фриц вел себя более чем странно. Он грозился сначала застрелить Фрейда, а затем себя, если Фрейд не сделает Марту счастливой. Фрейд, находясь в благодушном настроении, в ответ громко рассмеялся. Тогда Фриц нахально заявил, что если он напишет Марте письмо, советуя ей расстаться с Фрейдом, то она его послушает». Фриц так и сделал: написал письмо, в котором фигурировали словосочетания вроде «любимая Марта» и «вечная любовь». Фрейд понял, что его шансы завоевать сердце Марты, не столь высоки, как он думал раньше. У него закралось подозрение, ревность и, конечно же, всепоглощающая жажда мести. Он писал: «Тот человек, который вызвал у меня слезы [а дело дошло и до них], должен очень много сделать, прежде чем я прощу его. Он больше не является моим другом, и горе ему, если он станет моим врагом. Я сделан из более прочного материала, чем он, и, если нас сравнить, ему станет ясно, что он мне не ровня. Что касается его вмешательства между мной и Мартой: "Guai a chi la tocca" ["Горе тому, кто тронет ее"]. Я могу быть безжалостным».

Кто здесь «вмешивается» — Фриц или Фрейд, — это еще вопрос. Но Фрейд действительно умел ненавидеть, и был смертельно опасен для своих врагов. Джонс выхватил из письма к Марте характерную для основателя психоанализа фразу, которая прекрасно передает степень тогдашнего его ожесточения и безрассудства. «Когда мне в голову, — пишет Фрейд, — приходит воспоминание о твоем письме к Фрицу и о дне, проведенном нами на горе Каленберг, я теряю всякий контроль над собой, и, будь в моей власти уничтожить мир, включая нас с тобой, и дать ему возможность начать сначала — даже рискуя, что он не сотворит ни Марту, ни меня, — я сделал бы это не колеблясь».

Эти угрозы действительно были не шуточными. Но самое интересное, что вся эта эпопея с Фрицем происходит в июне месяце. Затем, 17 июля 1882 г., Фрейд неожиданно срывается с места и выезжает на десять дней в Гамбург. Об этом факте нам сообщает все тот же Джонс, который добавляет некоторые странные подробности: «Фрейд намеревался скрыть от всех свою поездку в Вандсбек. Это было довольно трудно сделать. Так он намеревался сообщить Эли, что отправляется пешком в то место, которое эвфемистически называется Саксонской Швейцарией; однако там предполагалась дождливая погода, что лишало его рассказ правдоподобия. В Вандсбеке он остановился в почтовом отеле. Он собирался здесь встретиться с Мартой, но так, чтобы ее родственники ничего не заподозрили. Прошли дни отчаяния, прежде чем Марте удалось вырваться из дома. "В таких вещах женщины намного умнее мужчин", — говорил Фрейд позднее. Их немногие встречи были очень счастливыми, и по возвращении в Вену Фрейд писал, что запасся силой на сотню лет. Вероятно, именно тогда он предложил Марте установить годичный испытательный срок для их отношений; она отвергла эту идею одним словом — "чепуха". Фрейд явно проверял ее и позднее говорил, что если бы их отношения остались холодными и рассудительными, они определенно расстались бы навсегда».

Похоже, что биограф Фрейда находился в растерянности, когда писал процитированный фрагмент. Он изложил свою версию событий, причем довольно в уверенном тоне, хотя из нее ровным счетом ничего нельзя понять. Джонс цитировал письма Фрейда, которые сегодня нам не доступны. Сын Фрейда, Эрнст, не ориентируясь на Джонса, опубликовал письмо своего отца, написанное якобы в Гамбурге 23 июля 1882 г., которое резко контрастирует с только что произошедшими событиями. Прежде чем привести из него фрагменты, необходимо сделать некоторые разъяснения.

Фрейд — игрок и обманщик, его стратегия — мутить воду и ловить в ней рыбу. Он оставил после себя около 10 тысяч писем и десятки томов путаных сочинений. Те, кто видел в нем большого ученого, находили в этом материале подтверждения своего видения ситуация. Но в действительности Фрейд был аферистом и этому существует гораздо больше подтверждений. Джонс, не учитывая кошачьи повадки Фрейда, часто выступал в роли мышки, с которой забавлялся его учитель. Имея в руках обширный массив бумаг, он искал в нем подтверждение, что объект исследования является образцовым ученым, однако это далеко от истины. Скрывая неблаговидные поступки, Фрейд вбрасывал в свой объемистый архив сочиненные им впоследствии тексты, замаскированные под письма. Письмо из Гамбурга как раз и было такой фальшивкой. В отличие от предыдущего раздела, ниже цитируемое письмо не опровергает напрямую предложенную Джонсом версию борьбы Фрейда со своим соперником за любовь Марты. Приводимый в нем текст предназначен только для отвлечения биографов от имевших место реальных событий. Я предполагаю, что Фрейд в то время не был в Гамбурге, поскольку Марта должна была сопровождать свою больную подругу в Крёйцлинген. Таким образом, гамбуржское письмо — ложный огонь маяка, который автор зажег, чтобы корабли исследователей его биографии разбились о скалы. Оно является классической фальшивкой; таких фальшивок родоначальник психоанализа изготовлял тысячами. По образцу этого письма потом писались такие книги, как «Толкование сновидений» и «Анализ фобии пятилетнего мальчика». Приведем фрагменты гамбуржского письма.

Фрейд пишет: «…Вспоминаю первые дни нашего знакомства. Признаюсь, я сразу же влюбился в маленькую девочку и неожиданно для себя оказался в Гамбурге. Помнишь, ты прислала мне кольцо… В голову лезли мрачные мысли, казалось, никого не смогу полюбить. Меня осенила грустная мысль: не любит ли она другого, а, может, другие без ума от нее [намек на Фрица]. Вот с таким умонастроением я приехал в Гамбург…

Моя любимая из семьи ученых — и занимается она сейчас писательством, т.е. в данное время неутомимо пишет мне письма, как и я. Естественно, ей приходится тратить небольшие деньги на почтовую бумагу. Мне тоже. И вот для моей любимой прилежной девушки я выбрал такую бумагу, на которой она может писать только мне — в этом и состоит мой деспотизм. Внутри каждого листа бумаги — по моей просьбе — гравер великодушно поставил монограммы "М" и "З" — начальные буквы твоего и моего имени. Таким образом, эту почтовую бумагу можно использовать только для общения со мной».

Несколько странноватая конструкция предложена для письма, адресованного непосредственно к "маленькой девушке", но это не главный аргумент против подлинности текста. Удивляет другое: старый (74 года) еврей-гравер по имени Натан с Адольфплац стал рассказывать Фрейду о еврейских обычаях. Естественно, возникает вопрос: зачем автор, обуреваемый чувством ревности, пишет обо всем этом своей возлюбленной? Будто предвидя этот вопрос, Фрейд спрашивает Марту: «Но нужно ли все это рассказывать тебе, моя любимая?» Создается иллюзия, что мы имеем дело с подлинным письмом тех беспокойных дней. Однако в дальнейшем автор явно увлекся сюжетом придуманного им спектакля, так что обман становится очевидным. Он начал во всех подробностях пересказывать свой диалог с гравером, который касался событий, связанных с дедом Марты, Исааком Бернайсом (1792—1849). Здесь настораживает одно обстоятельство опять-таки психологического характера.

Дело в том, что Фрейд был эмоциональным человеком. Оказавшись в незнакомом городе, он страстно делился новыми впечатлениями, которые непременно появлялись у него от всего увиденного. Гамбуржское письмо ничем не напоминает, что послание пишется именно из незнакомого города, куда впервые попадает автор письма. Возможно, чтобы рассеять указанное подозрение, автор искусственно вкладывает в уста гравера фразу: «Я охотно показал бы тебе город [Гамбург]», однако гравер тут же, сославшись на уважительную причину, отказывается от этой затеи, что только усиливает подозрение.

Название «Адольфплац» Фрейд мог знать заранее или, наоборот, услышать позже, когда писал «покрывающий» текст. Но и отсутствие информации, связанной с новыми впечатлениями о городе, не самый веский аргумент против подлинности письма. Удивляет отсутствие эмоционального накала, который отвечал бы возбуждению автора от причин приезда и необычного местопребывания. Пресный тон письма не согласуется с чувствами любви и ревности, испытываемыми в то время Фрейдом. На это можно дать два различных ответа: либо первоначальное письмо было переполнено эмоциями, полученными автором от пребывания в Гамбурге, и от него пришлось избавиться, либо автор в тот момент, вообще, не был в этом городе. Имея в виду проблему с Бертой Паппенхейм, я склонен отдать предпочтение второму пункту.

Несколько слов о фразе «в этом и состоит мой деспотизм». Фрейд — деспот, диктатор, тиран. Марта испытала это на себе. В письме от 29 августа 1883 г. он писал ей: «я все-таки должен сказать, что замечаю в себе такой деспотизм, что мне страшно тяжело это переносить, это угнетает меня. Ты-то хорошо его знаешь, но если, несмотря на это, все-таки любишь меня, то я счастлив». В девятой главе книги «Личная жизнь» Джонс тоже цитирует характерную строчку из какого-то его письма: «Я все еще имею внутри себя нечто дикое, которое пока что не нашло какого-либо должного выражения». Этими словами я хотел бы освежить память читателя относительно резкого нрава родоначальника психоанализа, особенно по молодости. В данном же письме фрейдовский деспотизм — действительно нечто ужасное и невыносимое — выливается в какую-то свою карикатуру; это настораживает.

Названием «Гамбург» автор надежно сбивал с толку своих биографов. Содержание «покрывающего» текста также способствовало дезориентации, которая оказалась слишком избыточной, что только привлекло внимание. Вот часть диалога, состоявшегося якобы между Фрейдом и гравером: «Раньше в Гамбурге и Альтоне [район Гамбурга], — говорит гравер, — была одна еврейская община, позднее она разделилась. Религиозным образованием занимались раввины, уже давно осевшие в Германии. Пригласили мы известного тогда раввина Бернайса, незаурядную личность. Этот человек и занимался нашим духовным воспитанием. Был ли он уроженцем Гамбурга? Нет, он приехал из Вюрцбурга. Наполеон I в свое время послал его туда учиться. Он прибыл сюда, в Германию, совсем молодым человеком, но до тридцатилетнего возраста он жил не здесь.

— Знали ли Вы его семью? — поинтересовался я [Фрейд].

— Конечно. Я рос вместе с его сыновьями — и напомнил два имени: Михаэля Бернайса в Мюнхене и Якоба Бернайса в Бонне.

— Да, — подтвердил он, — но был еще и третий сын, который жил в Вене. Он умер там. При жизни он все время был как бы в тени по сравнению с братьями. Я тоже знал его. Богатая натура отца удачно воплотилась в детях».

Далее Натан рассказывает более подробно об Исааке Бернайсе и трех его сыновьях. Пусть бы гравер что-то и знал о старом раввине, умершем более тридцати лет назад. Но он почему-то отследил, в каком городе живет каждый из трех сыновей, чем он занимается, и даже сообщил Фрейду о смерти отца Марты, произошедшей всего 2,5 года назад. Теоретически, такое возможно, но практически, маловероятно, чтобы некий гравер знал такие подробности о семье. Эта вероятность еще уменьшится, если учесть, что столь осведомленного человека Фрейд нашел не в результате многомесячного поиска, а совершенно случайно при первом же обращении к жителю Гамбурга. Сравнивая эту ничтожную вероятность с большой вероятностью того, что Фрейд любил присочинить, я отдаю предпочтение именно последнему варианту событий.

Конечно же, данное письмо сфабриковано Фрейдом много позже и мы знаем, что у него имелась веская причина для обмана. В апрельском письме к невесте от 1885 г. (глава 2 «Психология познания. Удод)», автор выражает неудовлетворенность предшествующими годами жизни, поэтому, пишет он: «Я уничтожил все свои дневники за последние 14 лет» (период рабства Иосифа). Но далее в письме делается определенная оговорка, что свои прежние «представления и чувства о мире» он не просто уничтожает, а «заново переосмысливает». Особо нужно обратить внимание на следующие фразы: «я набросал их [мыслей и чувств] великое множество» и «их количество чуть не накрыло меня с головой, как песок Сфинкса, и вскоре лишь мой нос виднелся из-под кипы бумаги». Здесь содержится определенный намек на то, что старые бумаги он не сжег, а подменил новыми, переосмыслив их содержание. Думаю, что и это письмо было написано позже 1885 г., а именно, когда Фрейд уже стал знаменитой личностью.

Самым нелепым в гамбуржском письме является то, что Фрейд рассказывает Марте, которую узнал пару месяцев назад, не историю своей семьи, что было бы более или менее оправдано, а ее собственной, причем он не спрашивает ее: верно ли гравер излагает события, не напутал ли он чего-либо с фактами. Создалось впечатление, что Фрейд решил помочь своим будущим биографам узнать сведения о родственниках своей жены. Увлекшись литературным творчеством, он временами забывался и писал о Марте совершенно отстраненно. Концовка этого «покрывающего» письма выглядит следующим образом.

«Если бы этот старый еврей, — пишет Фрейд, — с таким воодушевлением рассказывающий о благотворном влиянии своего духовного учителя, мог догадаться, что мнимый доктор Вале из Праги [Фрейд зачем-то представился граверу именем своего соперника, Фриц Вале] завтра будет целовать внучку того высокочтимого господина!

В это время пришел другой клиент, и Натан, прервав речь, мгновенно превратился в ловкого коммерсанта. Я взволнованно откланялся, но старый еврей, наверное, так и не догадался, какое отношение имею я к его учителю… Если моя Мартхен приедет в Вену и возьмет что-нибудь из семейных реликвий, напоминающих о ее благородном деде [а в Гамбурге нельзя было найти что-то подходящее?], мы зайдем на Адольфплац к тому старому еврею, ученику твоего дедушки, и ты назовешь свою фамилию — Бернайс».

Джонс, похоже, не читал эту фальшивку, но он дополнительно сообщает, что Исаак Бернайс «был родственником Гейне, и его имя неоднократно упоминается в письмах Гейне». Странно, что Фрейд (или гравер) не упоминает об этом факте, хотя он любил стихи этого поэта и даже цитировал их в письмах к Марте. Джонс пишет о ссоре между сыновьями — Михаэлем (реформаторе) и Якобом (ортодоксе). Михаэль опубликовал стихи Гейне в либеральной еврейской газете, за что поэт лестно отозвался о нем в одном из писем к Карлу Марксу. Третий сын Исаака Бернайса, Берман, «был торговцем», как об этом говорил и гравер, но переезд его в Вену в 1869 г., поясняет Джонс, связан с тем, что он «стал секретарем хорошо известного венского экономиста Лоренца фон Штейна». 9 декабря 1879 г. отец умер, и место секретаря занял его сын, Эли.