Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

14. Друг-враг Брейер

Несомненно, Фрейд виделся с Брюкке, Экснером, Флейшлем и Брейером с самых первых дней пребывания в Физиологическом институте, куда его взяли помощником в 1876 г. Поскольку он выглядел старше своих лет, держался уверенно и быстро сходился с людьми, которые для него могли быть полезны, не приходиться сомневаться, что через год он отлично знал всех четверых, причем к Флейшлю и Брейеру питал особую привязанность. С первым он мог развлекаться — посещать увеселительные заведения, балы и спектакли, а от второго набираться опыта, поскольку, поставив крест на карьере ученого, он уже тогда решил стать практикующим врачом, как и Брейер. Все пять упомянутых мною мужчин образовывали равновесную психологическую систему, которая находилась в устойчивом состоянии более пяти лет. Каждый из них нуждался в другом, а все вместе нуждались в каждом. И хотя с Брюкке, который старше Фрейда на 37 лет, и с Экснером, в силу увлеченности наукой и загруженности административной работой, демонстратор-лаборант общался меньше, это не означало, что он меньше опирался на них в достижении своих целей. Спаянность компании вытекала из удачной возрастной градации и четкого функционального разделения ролей. Обо всех в этой компании было сказано более или менее подробно, кроме Йозефа Брейера.

Он был прекрасным диагностиком, считал, что успех врачевания, в первую очередь, зависит от правильно поставленного диагноза. Ему приписывали ясновидение, будто он способен видеть воспаленные внутренние органы — ведь рентгеновского аппарата, зондов и прочих приспособлений, которые имеются сейчас, в распоряжении специалистов по внутренним заболеваниям тогда еще не существовало. Врач, глядя в глаза больного и делая его внешний осмотр, должен был судить о характере внутреннего заболевания. Брейер был врач, что называется, от Бога. Имея «золотые руки», он добивался поразительного успеха там, где другие терпели полный провал. Это дарование ему досталось, видимо, от деда, который был простым сельским хирургом. Отец его преподавал еврейский язык, историю и литературу, был человеком совестливым и ответственным. Мне кажется, что он лично знал Якоба Фрейда, так как вряд ли сам Йозеф, учитывая его скромность, стал бы дарить Фрейду «Историю евреев и иудаизма», написанную его отцом, Леопольдом Брейером. Зигмунд в период знакомства с Йозефом этими вещами не интересовался, а вот его отцу всегда нравились читать подобные сочинения. Книга Леопольда Брейера находилась в доме Фрейдов вместе с Библией Филиппсона. Знаком или не знаком Леопольд Брейер с Якобом Фрейдом — это нам не известно, но хорошо известно, что от отца Йозеф Брейер унаследовал честность и порядочность, а от деда — трудолюбие и талант врача.

По натуре Брейер был непритязательным и малоразговорчивым человеком, вечно размышляющим о болячках своих больных, которых у него было видимо-невидимо. Он — ученик профессора Оппольцера. На момент смерти учителя, последовавшей в 1871 г., Брейеру было 29 лет. Руководство медицинского факультета не решилось поставить ученика на место умершего учителя, объясняя это молодостью и неопытностью ученика. Брейер, знавший себе цену, обиделся и ушел из университета, занявшись частной медицинской практикой. Не ведя занятия в университете, он, однако, остался работать в Институте Брюкке, где продолжал вести исследовательскую работу, связанную со слухом и вестибулярным аппаратом птиц, животных и человека, больше для удовлетворения собственного любопытства, чем получения очередных ученых званий. Его мировоззрение было исключительно материалистическим, что часто вызывало споры между ним и Фрейдом, который склонялся к виталистическим воззрениям новых схоластов.

Джонс, касаясь этого вопроса, писал: «Институт Брюкке действительно принадлежал к выдающемуся движению в науке, больше всего известному под названием "школы Гельмгольца в медицине"». В 1874 г. Брюкке опубликовал «Лекции по физиологии». В предисловии к лекциям, которые, как написал Джонс, «пленили студента Фрейда», Брюкке писал: «Физиология есть учение об организмах. Организмы отличаются от неживых материальных машин, находящихся в деятельности, наличием способности к ассимиляции. Но все они — явления физического мира: системы атомов, приводимых в движение силами в соответствии с законом сохранения энергии, который был открыт Робертом Майером в 1842 г., затем в течение 20 лет не признавался и, наконец, стал всеобщим достоянием благодаря Гельмгольцу». «Сам Брюкке, — писал биограф Фрейда, — являлся примером дисциплинированного ученого, с которого, как считал Фрейд, ему следовало брать пример. Но начнем с того, что Брюкке был немцем, а не австрийцем, и его аккуратность была прямо противоположной чертой венской небрежности, с которой Фрейд уже давно был хорошо знаком и на которую он взирал с добродушной снисходительностью, возможно, и с тайной симпатией».

Джонс, описав колоритную фигуру директора Физиологического института, далее заметил: «Брюкке был бы, мягко говоря, изумлен, если бы ему довелось узнать, что один из его любимейших учеников [Фрейд], явно обращенный в строгую веру, позднее в своей знаменитой теории исполнения желаний снова возвратил в науку понятия "стремление", "намерение" и "цель", которые незадолго до этого были повсеместно устранены». О спекулятивном витализме, который возродился на рубеже XIX—XX вв. не без помощи Фрейда, довольно подробно рассказывается в книге «Психология познания. Удод». При определении диагноза Брейер всегда исходил из физиологии и материальных причин возникновения болезни. Фрейд в таких случаях был склонен опираться на схоластические основания, выраженные в понятиях бессознательной психики, либидо и умозрительных схемах возникновения заболевания. Схоластический образ мысли Фрейд усвоил из философских лекций Брентано, который преподавал ему в течение трех лет метафизику и силлогистику Аристотеля. Брейер писал об истерии и гипнозе, но в отличие от него придерживался материалистических взглядов. Фрейд же плохо чувствовал грань между витализмом и материализмом, его тянуло на схоластику. Кроме того, следовало учесть его «венскую небрежность», к которой добавлялась изрядная доля плутовства.

Брейер был старше преподавателей Экснера и Флейшля на пять лет и опытнее их в вопросах практической медицины. Являясь личным врачом Брюкке, Брейер занимал более авторитетное положение в Институте по сравнению с положением не только Фрейда, но и двух ассистентов. В лаборатории он появился чуть позже Фрейда, что послужило причиной необоснованных претензий к нему со стороны «старослужащего» помощника Брюкке (об этом ниже). Брейера призывали на суд в спорах Экснера и Флейшля, которые почти не занимались практической медициной. Большую часть дня Брейер мотался по вызовам больных, проживающих в городе и его окрестностях, а в свободное время приходил в лаборатории для проведения собственных экспериментов.

По приходу в Институт Фрейд выполнял самую грязную работу, которая ему скоро надоела. За это Брюкке его не раз отчитывал, о чем будет сказано отдельно. Никаких самостоятельных исследований он не проводил, учебой тоже стал тяготиться, с появлением же в лаборатории Брейера он быстро сообразил, каким путем нужно идти, чтобы завоевать почет и заработать немалые деньги. Помощник Брюкке теперь подрядился помогать уважаемому в городе врачу по внутренним болезням. Фрейд частенько бывал в доме Брейера и сопровождал его, когда тот выезжал на вызовы по городу и его окрестностям. Врачу нужен был расторопный и смышленый молодой человек, который бы мог сделать инъекцию пациенту, умело наложить повязку, помочь в осмотре больного, навестить уже выздоравливающего. Увы, Фрейд не блистал указанными качествами медицинского работника, но зато нуждался в деньгах, которыми щедро делился его наставник, поэтому очень старался угодить своему наставнику.

Его разрыв с Брейером обусловлен, главным образом, принципиальными расхождениями во взглядах. В определенной мере он связан также, по-видимому, со смертью Флейшля и тяжелым состоянием Берты. Кроме того, Фрейд беззастенчиво пользовался деньгами Брейера, не думая возвращать ему огромные долги. Несмотря на указанные причины, правильнее все же считать, что не Брейер отвернулся от Фрейда, а Фрейд — от Брейера. Брейер имел доброе сердце и уж, конечно, ему не снились сны по умерщвлению Фрейда. Феррис пишет, что «однажды после разрыва с Фрейдом он увидел того на Берггассе и бросился к нему навстречу с распростертыми объятиями, но его бывший друг перешел на другую сторону улицы. Фрейд написал о нем положительное и высокопарное посмертное примечание». Этот поступок весьма красноречив и типичен для отца-основателя психоанализа. Когда по прошествию нескольких лет после разрыва с Адлером кто-то спросил о нем Фрейда, отец-основатель рассеянно ответил: «Адлер? Альфред Адлер? К сожалению, такого психолога я не знаю — ни лично, ни по фамилии». Адлер же до самой своей кончины очень тепло отзывался о Фрейде. Однажды он спросил своего ученика Курта Зеельмана: «Вы уже читали Фрейда? Нет? Книги Фрейда хорошо написаны; в них много толкового. Вы обязательно должны их прочитать!»

В «Толковании сновидений» Фрейд заметил, что его любовь и ненависть к племяннику Джону, в точности повторилась в любви и ненависти к его друзьям. Фрейдовское первичное сознание любило их, а скрытое, вторичное — ненавидело. Об этом уже говорилось, но эта тема настолько важна и о ней так часто забывают, что не грех к ней вернуться еще раз. Фрейд пишет: «все дружеские и враждебные чувства допускают сведение к моим отношениям с племянником, бывшим на год старше меня; он угнетал меня, я научился бороться с ним; в общем, мы жили мирно и любили друг друга, хотя, как свидетельствуют показания наших родителей, нередко дрались и жаловались один на другого. Все мои позднейшие друзья воплощали для меня в известном смысле этого первого друга-врага. Близкий друг и ненавистный враг были всегда необходимыми объектами моего чувства; я бессознательно старался постоянно вновь находить себе их, и детский идеал нередко осуществлялся в такой даже мере, что друг и враг сливались в одном лице, понятно, не одновременно, как то было в период моего раннего детства». Это наблюдение точно и им можно умело пользоваться. Если будет что-то непонятно в отношении одного из фрейдовских друзей-врагов — Джона, Флисса, Флейшля или Брейера, — можно восстановить недостающую информацию, обратившись к известным отношениям с другими его друзьями.

Далее автор переходит к описанию формальной стороны конфликта между ним и Джоном, не раскрывая ее сути, однако через форму кое-что удается узнать и о сути. Из нижеследующего повествования можно заключить, что между Зигмундом и Джоном было заключено что-то наподобие пари: кто «пришел первым», тот и владеет «вещью». В качестве «вещи» выступала Полина. «В целях толкования сновидений, — пишет Фрейд, — достаточно предположить, что перед нами всплывает или фантастически образуется воспоминание детства следующего содержания: двое детей спорят из-за какой-нибудь вещи, из-за какой для нас сейчас безразлично, хотя воспоминание или иллюзия такового имеет в виду вещь вполне определенную; каждый утверждает, что он пришел первым, что вещь принадлежит ему; дело доходит до драки, сила торжествует над правом; по данным сновидения я сознавал, вероятно, что был неправ (я сам замечаю свою ошибку), но на сей раз победа остается на моей стороне, поле сражения за мной, побежденный спешит к деду [Якобу], жалуется на меня, и я защищаюсь словами, сообщенными мне впоследствии отцом [Якобом]: я бил его потому, что он меня бил».

После этого экскурса в детство Фрейд переходит к своим отношениям с Брейером и приводит фразу «Уйди — я займу твое место», затем он вновь возвращается в детство: «Я нахожу поэтому вполне естественным, что противники существуют лишь до тех пор, пока их терпишь, и что их можно устранить желанием. Таким образом, за это и наказан мой друг Иосиф [Брейер]. Противники являются, однако, последовательными воплощениями друга моего детства [Джона]; я, следовательно, испытываю удовлетворение и по поводу того, что постоянно замещал его кем-нибудь и что теперь снова найду заместителя тому, кого боюсь потерять. Нет незаменимой утраты. …Я потерял уже стольких близких друзей, одни умерли [Флейшль], с другими мы разошлись [Брейером]; как хорошо все-таки, что я нашел им замену, что я приобрел друга [Флисса], который дороже мне всех других и которого я теперь в возрасте, когда дружеские отношения завязываются с большим трудом, сумею сохранить навсегда». С Флиссом Фрейд тоже рассорился (об этом подробно рассказывается в «Психологии познания. Удод»), но он нас сейчас не интересует. А вот о дружбе и вражде к Брейеру и Флейшлю нужно сказать особо. Во всех официальных биографиях Фрейда подчеркивается только первая часть амбивалентного чувства к ним. Между тем мы ничего не сможем понять в поступках родоначальника психоанализа, если будем исходить только из его любви и дружбы к людям. Силы симпатии у него действовали на начальном этапе, затем приходило время, и он начинал ненавидеть своих друзей.

Говоря о пятилетнем сроке (6Е, IV; период 1851—1856 г.), Фрейд пишет: «отец становится здесь ширмой для других, и сновидение может потому так откровенно и беззастенчиво обращаться с его неприкосновенной работой, что при этом доминирующую роль играет сознание, что в действительности речь идет вовсе не о нем. Такое положение вещей вытекает из мотивов сновидения. Оно последовало вскоре после того, как я услышал, что мой старший коллега [Брейер], мнение которого считается непогрешимым, высказался с возмущением и удивлением по поводу того, что один из моих пациентов [Берта] пользуется моим психоаналитическим лечением вот уже пятый год подряд. Начало сновидения в весьма прозрачной форме указывает на то, что этот коллега [Брейер] одно время принял на себя обязанности, которые не мог больше исполнять отец (плата за содержание в госпитале). Когда же наша дружба стала колебаться, на мою долю выпал конфликт чувств [любви и ненависти], который в случае разногласий между сыном и отцом вызывается ролью и прежними заслугами отца. Мысли, скрывающиеся за сновидением, горячо протестуют против упрека в том, что я не продвигаюсь вперед. Упрек этот, относящийся вначале к лечению этого пациента [Берты], распространяется затем и на другое. Разве он знает кого-нибудь, кто мог бы это сделать быстрее? Разве неизвестно ему, что состояния такого рода обычно считаются неизлечимыми и продолжаются всю жизнь? Что значит какие-нибудь четыре-пять лет по сравнению с жизнью, особенно если пациенту [Берте] само лечение приносит значительное облегчение?»

Отец Фрейда выступает здесь «покрывалом», или «ширмой», для маскировки двух известных наставников — Брейера и Мейнерта. В отношении Брейера (второй наставник нас сейчас интересовать не будет) хорошо известно, что он оплачивал в течение пяти лет пребывание Фрейда в роскошном доме-гостинице Зюнхаусе по Ратхаусштассе с июля 1886 по август 1891 г. («плата за содержание в госпитале»). В этот самый престижный дом Вены Зигмунд привел свою молодую жену Марту и здесь же он принимал своих первых пациентов, которых направлял ему Брейер. Матильда, жена Брейера, помогла Фрейду составить объявление в местную газету следующего содержания: «Доктор Зигмунд Фрейд, приват-доцент невропатологии Венского университета, вернулся после шестимесячного пребывания в Париже и ныне проживает по адресу Ратхаусштрассе – 7». Лечением Берты он занимался с 1878 по 1882 г. — это наиболее вероятный отрезок времени. Но я не исключаю период с лета 1880 г. (т.е. сразу после своей армейской практики в качестве военного врача) по 1885 г., когда он уничтожил письма и дневники, с упоминаниями имени Берты и уехал на стажировку к Шарко в Париж. Принять вторую гипотезу мешают известные факты его интенсивной работы в городской больнице. Однако и в это время он мог навещать Берту и считать себя ее лечащим врачом.

Нет никаких сомнений, что под словом «мой старший коллега» в приведенном выше сновидении нужно понимать именно Брейера, а под словом «пациент» — Берту Паппенхейм. В то время у Фрейда, начинающего врача-психотерапевта, просто не было других пациентов, которых бы он лечил в течение пяти лет. Автор «Толкования сновидений» считает ее своей пациенткой и ни слова не говорит о том, что ее лечил Брейер. В этом и состоял смысл кодировки, в соответствии с которой Берта для публики была брейерской пациенткой, но фактически в течение пяти лет ее лечил один Фрейд. Указанный срок является «гвоздем» нумерологиического сновидения и не мог быть выдуман. Всякий вдумчивый исследователь должен предложить кандидатуру пациентки, которая бы лечилась у Фрейда в течение столь длительного срока. Никого, кроме Берты, здесь назвать не удастся. Между прочим, пропуск в дом Паппенхеймов Фрейду выдал сам Брейер, но об этом будет рассказано ниже.

В отношении Брейера не сомневается и Джонс, который, однако, указал другие временные сроки. Биограф написал, что «В "Толковании сновидений" Фрейда есть ссылка на друга, несомненно, на Брейера, который помогал ему в течение четырех или пяти лет. Последний раз он заплатил за Фрейда его долг в феврале 1886 г.». Джонс назвал сумму долга, 2300 гульденов, и указал, что «Флейшль также помогал ему. Летом 1884 г. он сказал Фрейду, что тот без какой-либо тени смущения должен брать у него взаймы столько, сколько ему требуется, и спросил, почему он одалживает деньги лишь у Брейера. "Внутри маленького и избранного круга мужчин, которые находятся друг с другом в согласии по наиболее важным вещам, для одного из его членов было бы столь же не правильно иметь мнение, отличное от мнения других, как и не хотеть принять любую возможную помощь". После этого Фрейд несколько раз занимал у него деньги. Провожая Фрейда в Париж, Флейшль сказал ему, чтобы тот обязательно написал, если будет нуждаться в деньгах. Флейшль умер прежде, чем Фрейд смог вернуть свой долг».

В сновидении о пятилетнем сроке (6Е, IV) имеется в виду все же период с лета 1886 по лето 1891 г., когда Фрейд проживал в доме-гостинице Зюнхаусе, который называли еще «Императорским мемориальным домом». Феррис говорит, что плата за него была не слишком высокой, поскольку за пять лет до этого на его месте стоял театр, который сгорел вместе с несколькими сотнями зрителей. Помня об этом трагическом случае, люди опасались в нем селиться. И все же деньги за проживание в нем требовались немалые. В это время Фрейду было особенно неудобно брать их у Брейера, которого он уже успел возненавидеть. То, что он продолжал брать деньги у него, можно не сомневаться. В связи с этим Джонс пишет: «До тех пор пока он находился в хороших отношениях с Брейером (долгие годы их отношения оставались превосходными), долг не особенно тяготил его, но после его разрыва с Брейером в 90-х годах Фрейд весьма болезненно воспринимал свою финансовую зависимость от бывшего друга. Брейер всегда успокаивал его на этот счет. Фрейд упоминает, что, будучи еще в хороших отношениях с Брейером, неоднократно говорил ему, что теряет к себе уважение, принимая деньги. Но Брейер настаивал, чтобы Фрейд брал эти деньги, не просто потому, что он может себе позволить такую щедрость, а так как Фрейду следует осознать свою ценность в мире».

Сновидение о пятилетнем периоде (6Е, IV) написано в 1897 г., когда Фрейд был озабочен получением профессорского звания (разумеется, это не сон, а тщательно разработанный ассоциативный пример, наподобие ассоциативных примеров из книги «Остроумие и его отношение к бессознательному»). Автор представляет своего отца профессором; в этом случае он бы «скорее пошел вперед». Последняя фраза коррелирует с фразой Брейера о недостаточно быстром продвижении вперед в деле излечения Берты Паппенхейм. В связи с датой 1851 г., у Фрейда возникает страх смерти; в 51 год (51 = 23 + 28 — числа Флисса). Короче говоря, в этом сне были сгруппированы несколько наиболее волнующих Фрейда событий, начиная от даты женитьбы его отца на Амалии (1851) и кончая смертью отца (1896). Большая часть этих событий связана с пятилетним сроком, хотя за лечение Берты он отвечал меньшее время, где-то 4,5 года. Эта корректировка пятилетнего срока в меньшую сторону также прочитывается в анализе сновидения 6Е, IV. Фрейд написал: «Четыре, пять лет — это как раз промежуток времени, в течение которого я пользовался [денежной] поддержкой вышеупомянутого коллеги [Брейер платил за проживание молодой четы Фрейдов в Зюнхаусе с 1886 по 18991 г.]; в течение этого же времени я был женихом своей невесты [с 1882 по 1886 г.] и, наконец, в течение этого же времени я заставлял своего пациента [Берту] ожидать полного исцеления [с начала 1878 по лето 1882 г.]».

В течение 4,5 лет Фрейд «заставлял» Берту поверить в ее выздоровление; летом 1882 г. он сам, видимо, разуверился в этом и полностью переключился на Марту. О науке, учебе или работе демонстратора он в то время думал мало: все мысли у него были о Берте. Любой квалифицированный психолог догадается, что молодой человек фрейдовского темперамента в период 20—25 лет должен находиться в состоянии повышенной сексуальности, которое полностью или частично парализует его деятельность. Какая-то доля времени у него уходила, видимо, на помощь Брейеру и других пациентов. Ведь нельзя же в течение 4,5 лет целыми днями напролет сидеть возле любимой, особенно, если иметь в виду эгоизм Фрейда.

Но указанный срок, как я уже сказал, мог начаться с лета 1880 г. и продолжаться до начала 1885 г., когда его заинтересовал карьерный рост. В первую половину этого срока Фрейд был мало загружен работой и мог заниматься лечением Берты, но с 1 мая по 1 октября 1883 г. он работал в психиатрическом отделении Теодора Мейнерта в качестве аспиранта. Тогда Марта жила еще в Вене и приходила к нему в комнату, расположенную в больнице. В конце 1883 г. она уезжает Гамбург, а он с 1 января 1884 г. приступает к работе в отделении Франца Шольца. С 7 по 21 июня 1885 г. Фрейд работал в клинике Лейдесдорфа для душевнобольных и, возможно, лечил Берту. Однако общая загруженность работой в период с лета 1880 по начало 1885 г. такова, что делает это время маловероятным для лечения Берты. Самым же веским аргументом против этого является помещение Берты в июне 1882 г. почти на полгода в Крёйцлингенскую клинику и переключение его внимания на Марту. Весной 1885 г. он сделал все, чтобы имя Берты было забыто.

В конце февраля 1885 г. начальник неврологического отделения Шольц, у которого он в течение 14 месяцев работал, потребовал его увольнения. Поэтому с 1 марта ему пришлось перевестись сначала в отделение офтальмологии, а потом дерматологии, что лишало его возможности, по крайней мере, формально, заниматься нервно-психическими заболеваниями. Большая часть времени 1885 г. у него ушла на получение звания приват-доцента и субсидий для поездки в Париж, так что работал он немного. В августе он уволился из больницы, в которой проработал более трех лет, и отбыл в Гамбург, где жила Марта (Вандсбек был тогда пригородом; сейчас это чуть ли не центральная часть Гамбурга). От нее в середине октября 1885 г., взяв «с собой рекомендательное письмо к Шарко, стипендию в 600 гульденов, а также запас кокаина для поддержания духа», как написал Феррис, Фрейд отбыл в Париж для трехмесячной стажировки. В газетном объявлении и других местах он часто говорил о шестимесячной стажировке в Париже; на самом же деле около трех месяцев он провел в Нанси и Берлине.

Вскоре после женитьбы он был занят переводами книг Шарко и Бернхейма, его сильно занимали вопросы истерии. В 1888 г. он написал статью, в которой упоминался метод Брейера (он тогда еще не назывался «очистительным методом», Фрейд не пользовался словом «катарсис»). Феррис цитирует ключевую строчку из этой статьи: мы «под гипнозом заставляли пациента вспоминать психическую предысторию заболевания и определить, в какой момент оно возникло». Под пациентом здесь подразумевалась Берта Паппенхейм. Однако несколько лет после получения звания приват-доцента, поездки в Париж и женитьбы Фрейд вел довольно спокойный образ жизни; немало времени он отдавал семье. Оживление и общий настрой на работу, а также окончательная ссора с Брейером могли возникнуть на почве присвоения ему в 1894 г. звания академика (точнее, ассоциированного членства в Академии). Фрейд почувствовал неудовлетворенность своим невысоким положением в ученом сообществе, а главное, его обуяла зависть к бывшему другу. Книга «Исследования истерии» явилась своеобразной реакцией на это событие. Фрейд верстал ее, конечно, один из материала, которым располагал, не советуясь с Брейером. Думать, что книга была написана совместно с Брейером, было бы заблуждением; перед выходом ее в свет друзья даже не разговаривали друг с другом.