Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

15. Как Фрейд стал профессором

Событиям, связанным с изготовлением фальшивых русских денег, в четвертом разделе «Толкования сновидений» посвящено сновидение, анализ которого занял большую часть раздела. Содержание сновидения оказалось тесно переплетено с гораздо более поздними событиями, связанными с получением профессорского звания. В январе 1897 г. Фрейд обратил внимание на метившего в профессора коллегу, который был на шесть лет моложе его. Этот факт больно задел самолюбие Фрейда, хотя в письме Флиссу он написал, что это его «ничуть не трогает», но может ускорить «окончательный разрыв» с университетом. В февральском письме к Флиссу он сообщил, что ходил к бывшему своему шефу и преподавателю, директору городской больницы профессору Нотнагелю, чтобы прозондировать почву. Тот сообщил о возможных трудностях: антисемитизм министерских чиновников, подмоченная репутация, отсутствие влиятельных покровителей (все три причины выдвигались в гипотетическом модусе). Как бы там ни было Нотнагель вместе с Крафт-Эбингом и Франкль-Гохвартом в мае подали прошение на соискание звания экстраординарного профессора для Фрейда (в отличие от ординарного, это звание не давало прямой денежной прибавки от министерства образования, но за счет важности титула позволяло хорошо зарабатывать на клиентуре). «Мэссон утверждает, — пишет Феррис, — что ключевой абзац [прошение] был настолько положительным, что наверняка его написал сам Фрейд. Крафт-Эбинг сделал от себя поправку, что кандидат, несмотря на свой небывалый талант, возможно, переоценивает важность своих открытий». Прошение отправили министру образования, и теперь Фрейду оставалась только ждать.

Прошел год: министр образования молчит. В январском письме к Флиссу Фрейд успокаевал себя: «Вы не можете меня испугать. Я знаю, что по-прежнему буду читать лекции в университете, когда вы уже перестанете быть министром». Отсутствие ответа его сильно расстраивало, однако надежды он не терял, рассчитывая получить звание в конце декабря по случаю юбилея императора Франца Иосифа. Юбилей прошел, надежда не сбылась. Он пробовал подключить к делу своего тезку Зигмунда Экснера. Джонс пишет: «Экснер вел себя по отношению к нему очень грубо, но, в конце концов, открыл Фрейду, что кто-то лично оказал давление на министра против Фрейда, и посоветовал ему найти влиятельного покровителя. Не долго думая, Фрейд назвал имя одной из своих бывших пациенток, Элизы Гомперц, жены того человека, для которого 20 лет тому назад он осуществил перевод "Эссе" Джона Стюарта Милля; Гомперц ранее вместе с фон Хертелем являлся профессором филологии; в настоящее время фон Хертель стал министром образования. Эта дама когда-то очень помогла Фрейду, но старых рекомендаций было недостаточно. Поэтому Фрейд написал Нотнагелю и Крафт-Эбингу, которые не замедлили оказать ему в этом услугу. Но из этого снова ничего не получилось.

Когда одна из пациенток Фрейда, фрау Мария фон Ферстель, жена дипломата, услышала об этом, то сразу же решила "вступить в соревнование" с фрау Гомперц. Она не успокоилась, пока лично не познакомилась с министром и не заключила с ним сделку. Он очень желал заполучить одну картину Беклина ("Руины замка") для недавно открывшегося современного Музея искусств, а этой картиной обладала ее тетя, фрау Эрнестина Торш. Потребовалось три месяца, чтобы заполучить эту картину от старой дамы, но в конце концов за званым обедом министр любезно объявил фрау Ферстель, что она первая из всех, кто слышит, что он послал требуемый документ на подпись императору. На следующий день она ворвалась в кабинет Фрейда с криком: "Я это сделала"».

Спустя пять лет после начала движения к профессорскому званию, 11 марта 1902 г. Фрейд написал Флиссу: «Итак, я достиг этого». Профессорское звание он получил в результате приза в соревновании двух амбициозных дам в борьбе за влияние на высокопоставленного чиновника правительства. Не о такой победе мечтал, конечно, Фрейд, но его унижения с лихвой окупились: осенью 1902 г. он собрал вокруг себя горстку единомышленников — Вильгельма Штекеля, Альфреда Адлера, Рудольфа Райтлера и Макса Кахане, — чтобы вести заседания «Психологического общества по средам». С получением профессорского звания начался штурм цитадели мировой науки и победное шествие психоанализа по миру. Анализ «Содержания научных работ (1877—1897)» показывает, что приват-доцент Фрейд многие свои работы писал ради получения профессорского звания. После получения звания профессор Фрейд в течение нескольких лет практически ничего не писал. В 1905 г. выходят сразу несколько работ откровенно сексуальной направленности; самой скандальной из них была «Три очерка по теории сексуальности». Размышляя о «научном» творчестве родоначальника психоанализа, я думаю, что Министерство образования Австрии совершило два преступления перед человечеством: одно связано с выдачей Фрейду диплома о высшем медицинском образовании, другое — с присвоением ему звания профессора.

В четвертом разделе «Толкования сновидений» под названием «Искажающая деятельность сновидений» рассказывается о двух инстанциях, находящихся якобы у нас в голове: первая инстанция продуцирует определенные сны, преисполненные нашими желаниями, другая инстанция — цензор, контролирующий и фильтрующий все, что поставляет в сознание первая инстанция. За счет деятельности второй инстанции могут происходить искажения, от которых, говорит Фрейд, при анализе сновидения надо освобождаться. Так вот, это учение о двух инстанциях сформировалось у него как раз в результате сильных переживаний из-за получения профессорского звания.

В период с 1897 по 1900 г., когда писалась книга «Толкование сновидений», все претенденты на звание профессора получили его, кроме Фрейда. В список претендентов входил и Леопольд Кёнигштейн — офтальмолог, исследовавший кокаин для использования его в качестве анестезирующего средства при глазных операциях. Однако локальную анестезирующею технологию разработал не он, а его коллега, Карл Коллер. В 1880-х года Кёнигштейн вместе с Фрейдом занимался вопросами возбуждения нервных узлов при помощи электрического тока, а в 1890-х годах и позже они вместе играли в тарок — любимую карточную игру Фрейда. Джонс замечает: «Душой небольшой компании являлся профессор Кёнигштейн… в чьем доме регулярно и собирались игроки вплоть до смерти хозяина в 1924 г.». Фамилии Коллера и Кёнигштейн нередко встречаются в книге «Толкование сновидений», в основном, в связи с кокаиновой историей. В пятом разделе автор сообщает, например, следующую любопытную подробность: «Вскоре после открытия Коллера мой отец заболел глаукомой, его друг [заметьте, Фрейд не сказал "мой друг"] офтальмолог, д-р Кёнигштейн, сделал ему операцию; д-р Кёнигштейн впрыснул ему кокаин и заметил при этом, что в этой операции принимают участие все лица, которым медицина обязана открытием анестезирующего свойства кокаина». Добавлю, что отец Фрейда не дожил до того счастливого дня, когда его сын получил звание профессора; он умер в октябре 1896 г.

Главный сон четвертого подраздела начинается с «Предварительного сообщения»: «Весной 1897 г. два профессора нашего университета внесли предложение о назначении меня экстраординарным профессором». Фамилии здесь не названы, но они нам известны — это Нотнагель и Крафт-Эбинг. Далее автор продолжает: «Однажды вечером меня навестил один мой коллега, один из тех, участь которого заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, титул которого, как известно, превращает врача в нашем обществе в полубога; он менее скромен, чем я, и время от времени наведывается в министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене очень высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения. Ответ гласил, что конечно — при теперешнем настроении — его превосходительство в данное время не может и т.д. "Теперь я, по крайней мере, знаю, в чем дело", — закончил мой друг свой рассказ. В последнем для меня не было ничего нового, и он только укрепил мое убеждение. Те же самые вероисповедные соображения стояли на дороге и у меня.

Под утро после этого посещения я увидел следующее сновидение, чрезвычайно интересное также и по своей форме; оно состояло из двух мыслей и образов, так что эти мысли и образы сменяли друг друга. Я привожу здесь, однако, лишь первую половину сна, так как другая не имеет ничего общего с той целью, ради которой я сообщаю здесь это сновидение.

I. Коллега Р. — мой дядя. Я питаю к нему нежные чувства.
II. Он очень изменился. Лицо его вытянулось, мне бросается в глаза большая рыжая борода» .

Менее скромный, чем Фрейд, коллега Р. — офтальмолог Кёнигштейн, который, однако, предстает в сновидении в образе Иосифа, дяди Фрейда. «Однажды, — разъясняет автор, — теперь тому уже больше тридцати лет — он, поддавшись искушению нажить крупную сумму, совершил поступок, тяжело караемый законом, и после этого понес заслуженную кару. Отец мой, поседевший в то время в несколько дней от горя, говорил потом очень часто, что дядя Иосиф не дурной человек, а просто дурак, как он выражается. Если, таким образом, коллега Р. — мой дядя Иосиф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: Р. — дурак… я действительно думаю, что мой коллега Р. — дурак, как и мой дядя». Родственник Фрейда, отсидевший в тюрьме десятилетний срок за изготовление фальшивых денег, ассоциировался у толкователя снов и с образом Брейера.

Двигаясь от понятия «дурак», путем сложных логических рассуждений и ассоциативной связей, Фрейд находит второе понятие — «преступник». При этом он вводит коллегу Н. (кто за ним стоит, не известно). «Мой дядя Иосиф, — пишет Фрейд, — совмещает в своем лице двух не назначенных профессорами коллег, одного в качестве "дурака", другого в качестве "преступника". Я понимаю теперь также и то, какую цель имело это совмещение. Если в отсрочке назначения моих коллег Р. и Н. играли роль "вероисповедные" соображения, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же не утверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я все же могу надеяться. Мое сновидение превращает одного из них, Р., в дурака, другого, Н., в преступника; я же ни тот, ни другой; общность наших интересов нарушена, я могу радоваться своему близкому утверждению, меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица. Я должен остановиться на толковании этого сновидения. Оно недостаточно еще исчерпано для моего чувства, я все еще обеспокоен тем легкомыслием, с которым я отношусь к двум своим уважаемым коллегам, имея лишь в виду открыть себе путь к профессуре. Мое недовольство собственным поведением понизилось, однако, с тех пор как я понял, что означает это мое поведение. Я категорически отрицаю, что действительно считаю коллегу Р. дураком, и не верю в грязную подкладку обвинения, предъявленного к коллеге Н.».

Далее Фрейд подбирается к идее цензуры; вот как он это делает: «Я вспоминаю, что сновидение содержит еще один элемент, на который толкование до сих пор не обращало внимания. В сновидении я питал нежные чувства к своему дяде. К кому относится это чувство? К своему дяде Иосифу я, конечно, нежных чувств никогда не питал. Коллега Р. мне очень дорог, но если бы я пришел к нему и выразил словами свою симпатию, которая бы приблизительно соответствовала нежному чувству в сновидении, то он, наверное, очень бы удивился. Моя нежность по отношению к нему кажется мне неискренней и преувеличенной, все равно как мое суждение относительно его умственных способностей: но преувеличенной, конечно, в обратном смысле. Я начинаю понимать суть дела. Нежные чувства в сновидении относятся не к явному содержанию, а к мыслям, скрытым позади сновидения; они находятся в противоречии с этим содержанием; они имеют, вероятно, целью скрыть от меня истинный смысл сновидения. Я припоминаю, с каким сопротивлением приступил к толкованию этого сновидения, как я старался его откладывать и думал, что мое сновидение — чистейшая бессмыслица… Я не хотел его толковать, потому что толкование его содержало нечто для меня неприятное. Теперь же после этого толкования я знаю, что именно мне было так неприятно: утверждение, будто коллега Р. дурак. Нежные чувства, которые я питаю к коллеге Р., я не могу отнести к явному содержанию сновидения, а только к этому моему нежеланию. Если мое сновидение по сравнению с его скрытым содержанием производит в этом отношении искажение, то проявляющееся в сновидении неясное чувство служит именно этому искажению, или, другими словами, — искажение проявляется здесь умышленно, как средство маскировки. Мои мысли, скрытые в сновидении, содержат своего рода клевету на Р.; чтобы я не заметил этого, сновидение изображает прямую противоположность — нежные чувства к нему.

Это, безусловно, может быть общим правилом… Там, где это осуществление скрыто, замаскировано, там должна быть налицо тенденция, противоположная желанию, и вследствие этого желание могло проявиться исключительно в искаженном виде. Мне хочется сопоставить это явление с явлениями в жизни социальной. Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где имеется двое людей, из которых один обладает известной силой, другой же принужден считаться с последней. Это второе лицо искажает тогда свою психическую деятельность, или, как мы бы сказали в обыденной жизни, притворяется, наша вежливость отчасти не что иное, как результат этого притворства; истолковывая для читателя свои сновидения, я сам был вынужден производить такие искажения… В аналогичном положении находится и политический писатель, желающий говорить в лицо сильным мира сего горькие истины. Если он их высказывает, то власть имущий подавит его мнение: если речь идет об устном выступлении, то возмездие последует после него, если же речь идет о печатном выступлении, то мнение политического писателя будет подавлено предварительно. Писателю приходится бояться цензуры, он умеряет и поэтому искажает выражение своего мнения…

Поразительное совпадение феноменов цензуры и феноменов искажения в сновидении дает нам право предполагать для тех и других, одни и те же условия. Мы имеем основание, таким образом, предполагать, что в сновидении играют наиболее видную роль две психические силы (течения, системы), из которых одна образует желания, проявляющиеся в сновидении, другая же выполняет функции цензуры и, благодаря этой цензуре, способствует искажению этого желания. Спрашивается, однако, в чем же состоит полномочие этой второй силы, проявляющейся в деятельности цензуры. Если мы вспомним о том, что скрытые в сновидении мысли до анализа не сознаются человеком, между тем как проистекающее из них явное содержание сновидения сознательно вспоминается, то отсюда следует предположить, что функция второй инстанции и заключается именно в допущении к сознанию. Из первой системы ничто не может достичь сознания, не пройдя предварительно через вторую инстанцию, а вторая инстанция не пропускает ничего, не осуществив своих прав и не произведя желательных ей изменений в стремящемся к сознанию материале. Мы обнаруживаем при этом совершенно особое понимание сущности сознания; осознание является для нас особым психическим актом, отличным и независимым от процесса воспоминания или представления, и сознание кажется нам органом чувства, воспринимающим содержание, данное ему извне. Можно показать, что психопатология не может обойтись без допущения этих основных предпосылок».

Здесь воспроизведено с небольшими сокращениями одно из многих толкований, которое иллюстрирует шизотимический характер сновидца-аналитика, слоистое строение его психики. Ему кажется, что внутри него сидит еще один индивидуум и играет с ним в кошки-мышки. Мы видим, как Фрейд под названием цензура ввел категорию, которую Пьер Жане называл вторичной личностью, вторым Я, скрытым сознанием или бессознательным. Сон, который видел Фрейд, прокручивал ему цензор; он показал только то, что было приятно сновидцу. Коллега Р. в действительности дурак, но в своем сновидении Фрейд испытывает к нему симпатию, «нежные чувства». Таким образом, его бессознательное, или вторичное сознание, хочет его обмануть, точнее, надуть первое сознание. Вторая личность управляет волей первой личности: «Я припоминаю, с каким сопротивлением приступил к толкованию», — пишет Фрейд. Его второе Я сопротивлялось, выступало против того, чтобы первое Я узнало правду. Все приведенные Фрейдом сновидения, выступают от имени и по поручению второго сознания. В сознании Фрейда они появляются в искаженном, цензурированном виде; первое сознание должно расшифровать символы сновидений, чтобы понять, что хочет сказать второе сознание шизотимика. Циклотимик никогда не станет заниматься этим, поскольку прекрасно знает: за сновидением ничто не стоит, параллельного психического мира не существует. Образы, явившиеся нам во снах, представляют только то, что они представляют: если вам снится сундук, то это — сундук, а не живот беременной женщины; пещера есть пещера, а не влагалище, карандаш есть карандаш, а не другой предмет.

В ожидании профессорского звания Фрейд извел себя подозрениями; он не знал, чем объяснить столь долгую отсрочку. За этот период его здоровье сильно пошатнулось: он посадил сердце, окончательно расшатал нервную систему и, вообще, чуть было не отдал Богу душу. Именно в это время начинается его знаменитый самоанализ. Если кого-то и нужно поблагодарить за появление на свет книги «Толкование сновидений», то это министра образования, который тянул с присвоением профессорского звания ее автору. «Ну, почему мне, выдающемуся психиатру XIX в., не присваивают титул, которого удостаивались менее достойные люди?» — вот лейтмотив рассмотренного сна. Было подозрение на антисемитизм министерских чиновников, но другие евреи получали звания и каких-то особых задержек не испытывали. «По каким же причинам министерство не хочет присвоить мне звание профессора?» — мучил себя вопросом соискатель. Наверное, потому, объяснял себе Фрейд, что соискатель либо «дурак», либо «преступник», — это наиболее вероятные причины, по которым ему могут отказать.

Возможно, именно Экснера просили дать характеристику на соискателя; он-то знал, каким бездельником был Фрейд, как он, будучи демонстратором, опаздывал на работу и получал выговора от директора. Может быть, Фрейд боялся, что Экснер расскажет и о событиях начала 1880-х гг., связанных с Флейшлем и Бертой. У меня сложилось впечатление, что сновидец ощущал себя преступником; для этого были основания. Он опасался и Брейера, который тоже, видимо, понимал, что страдания Берты и смерть Флейшля произошли не от случайного стечения обстоятельств. Фрейд мучился сомнениями и страхами, которые расстроили его психику в конце 1890-х гг., когда было подано прошение в Министерство образования о присвоении профессорского звания. В «Книге снов» рассказывается об этом преступлении, хотя и в закодированном виде. Вообще, эта книга является исповедью. Автор не мог переполнявшие его чувства не выплеснуть на бумагу. Однако совершенное им преступление было столь ужасным, что он не решился открыться даже своему лучшему другу (на тот период Флиссу). О главном преступлении Фрейда рассказывается в сне об Ирме, к которому мы постепенно подобрались.