Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

3. Не верю!

Я много думал над вопросом: зачем потомкам Зигмунда Фрейда понадобилось до XXII в. держать в тайне письма милейшего Йозефа Брейера? Причем нет никакой гарантии, что их секретность не продлят до XXIII в. Понятно, что речь не идет об укрывательстве научных истин; засекречиванию подверглась информация личного характера. Предположим, Брейер (хотя на него это не похоже) что-то написал об интимных связях Зигмунда со свояченицей Минной, так об этом всему миру раструбил Карл Юнг. Кроме того, данный грех не представляется таким уж постыдным для автора сексуальной теории.

Возьмите другую проблему биографии Фрейда. Что заставило его накануне женитьбы на Марте Бернайс уничтожить дневники и письма предшествующих 14 лет? Что в них такого, чего не должна была знать будущая супруга? Ведь ясно как день, что содержащаяся в них информация касалась именно ее. Сведения о «старых друзьях», а тем более «научные записи и рукописи публикаций» (об этом упоминается в апрельском письме 1885 г.) не нуждались в уничтожении; в них нет ничего предосудительного. Значит, там были какие-то личные переживания Зигмунда, о которых Марте не положено было знать. Причем уничтоженные бумаги касались самых трогательных периодов его жизни – с 16 до 29 лет, когда все молодые люди – кто в большей степени, кто в меньшей – находятся в состоянии влюбленности. По его переписке с Мартой мы знаем, как неистово мог любить Фрейд, но кого именно он любил до того момента, как в апреле 1882 г. встретил Марту?

Мне не дают спокойно спать строки из письма Фрейда к Марте: «Пусть нервничают биографы, мы не сделаем их задачу слишком легкой. Пусть каждый из них будет уверен в своей правоте, в собственной "концепции развития героя". Даже теперь я испытываю удовольствие при мысли о том, как все они будут заблуждаться». В чем заблуждаться? Какой сюрприз он подготовил биографам? По официальной «концепции развития героя» любовь Зигмунда к Марте вспыхнула внезапно, когда он увидел ее за столом у себя в квартире. Как она там оказалась? Усиленно поддерживается версия, что Фрейд никогда не видел и не говорил с Бертой, а ее ближайшую подругу, Марту, изображают так, будто бы она с луны свалилась прямо в дом Фрейдов только затем, чтобы очистить яблоко от кожуры. Между тем этот «герой», как заправский шпион, сочинил о себе легенду, для чего менял даты событий своей биографии (на это я обращал внимание Удода в книге «Психология познания. Удод»). Период же его самого раннего детства и юношества выглядит сейчас одним большим белым пятном.

Официально сообщается, что Марта впервые появилась в Вене в 1869 г., приехав из Гамбурга, чтобы поступить в гимназию. Тут же на горизонте появляется Берта Паппенхейм, которая становится ее ближайшей подругой на всю жизнь. Как потом выясняется, при более внимательном изучении биографий, их дружба в период учебы в гимназии обусловлена не только взаимной симпатией двух девочек, но и дружбой их семейств. Об этом факте редко упоминается в отцензурированном «житии святого», но на него определенно указывают события 1879 г., когда внезапно умер отец Марты, Берман Бернайс. Именно отец Берты, Зигмунд Паппенхейм, взялся помогать Марте и всему ее семейству, пока он сам не подхватил легочную инфекцию. Кроме того, Берта была не только подругой Марты, но «позднее ее родственницей по линии брака». Об этом сообщил биограф Эрнест Джонс в своей книге «Жизнь и творения Зигмунда Фрейда». О родственных связях между двумя подругами сообщают биографы Берты Паппенхейм, Дора Эдингер и Люси Фриман.

Напомню, именно Джонс в середине 1950-х годов впервые объявил, что Анна О. и Берта Паппенхейм – одно и то же лицо, чем навлек громы и молнии со стороны Паппенхеймов, поскольку они и слышать ничего не желали о Фрейде. Но почему, что он им сделал? Объяснение дается такое: родственники не хотят вспоминать о тяжелом нервно-психическом расстройстве Берты, которая после выздоровления стала видным общественным деятелем. Но ведь психоанализ по официальной версии помог ей, следовательно, Паппенхеймы до вырождения рода должны быть благодарны психоаналитикам. Эту признательность не обязательно выражать на публике. Почему бы в узком кругу, просто по-человечески не встретиться и не выразить благодарность представителям психоаналитической школы. Но ничего этого не было. Эдингер, написавшая книгу «Берта Паппенхейм: жизнь и творчество» (1963), психоанализу уделила менее одной страницы, где рассказывала об общеизвестных фактах. На протяжении длительного времени автор была подругой той, о ком писала. Однако по всему видно, что Берта не делилась с ней воспоминаниями о своей болезни. В книге Фриман «История Анны О.» (1973) также отсутствуют новые сведения или хотя бы оригинальные версии, относящиеся к Фрейду, Брейеру и другим лицам, окружавшим Берту в 1880-х годах. Таким образом, нет никаких надежд на то, что по линии Паппенхеймов удастся обнаружить какие-то факты, позволяющие ответить на поставленные вопросы. Между тем число таких вопросов можно легко преумножить.

В девятой главе «Лечение разговорами» книги «Зигмунд Фрейд» Пол Феррис обращает внимание на обстоятельства, которые ставят фрейдоведов в тупик. «Мы не знаем, – пишет автор, – почему Брейер не занимался своими многочисленными пациентами, а проводил долгие часы у кровати Берты и слушал ее, или почему он решил, что ей необходимо уделить так много внимания. Один исследователь рассчитал, что Брейер провел с Бертой тысячу часов. В 1880-х годах, когда царило научное мировоззрение, к психическим болезням обычно относились гораздо пренебрежительнее».

В самом деле, Брейер относился к истерическим заболеваниям довольно скептически, чтобы не сказать иронически. Как верно написал Джонс, «Брейер был преданным приверженцем школы Гельмгольца», т.е. убежденным материалистом, высмеивающим все, что связано с Психеей. Он был домашним или личным врачом многих высокопоставленных особ города. И вот неожиданно этот серьезный врач-профессионал и просто ответственный человек бросает все дела, забывает о своих важных пациентах и занимается одной истеричкой, которая рассказывает ему во всех подробностях свои галлюцинации. Потом содержание ее сумасшедшего бреда он, как начинающий врач, только что закончивший ординатуру, в мельчайших деталях пересказывает другу. Все это мало похоже на первоклассного специалиста, воспитанника школы Гельмгольца и ученого-материалиста, интересующегося исключительно физиологией, в частности, вестибулярным аппаратом голубей.

Удивительным является и то, что Брейер при успешном лечении Берты методом катарсиса (поверим на минуточку россказням психоаналитиков) никогда им впоследствии почему-то не пользовался. Одного этого аргумента достаточно, чтобы усомниться в корректности официальной биографии основателя психоанализа.

Вообразите себе следующую ситуацию. С Мартой Фрейд познакомился в апреле 1882 г., в июне они обвенчались, а о Берте, лучшей ее подруге, за которую она переживала и, по словам того же Джонса, неоднократно навещала, он узнал почему-то от Брейера причем только в ноябре? Как такое могло случиться? Почему он не расспрашивал свою невесту и почему он не навещал Берту вместе с Мартой? Не встретить и не поговорить с пациенткой, которая определила судьбу психоанализа, мог кто угодно только не Фрейд. Все это выглядит крайне непоследовательно и неестественно. Любой нормальный детектив, расспрашивающий подозреваемого о совершенном им преступлении, не поверил бы ему.

В статьях и публичных выступлениях Фрейд намеренно отгораживал себя от Берты, искусственно поднимая ее до небес, не умея или не желая видеть в ней обыкновенную пациентку. Вдумчивому наблюдателю понятно, что между Зигмундом и Бертой что-то произошло. Зная настойчивый характер родоначальника психоанализа, его жизненный стиль и манеру обращаться с людьми, несложно выдвинуть правдоподобную гипотезу в отношении Берты.

Сейчас я имею в виду даже не Фрейда, добивающегося внимания и любви Берты, а Фрейда-ученого (предположим, что он не любил Берту, и она была для него не более чем научный объект исследования). Все равно, даже в этом нейтральном случае он вел себя в несвойственной ему манере. Посмотрите, как он добивался встречи с Ипполитом Бернхеймом, живущим в далекой Франции, чтобы больше разузнать о гипнозе. Он ездил к нему в Нанси дважды, привозил истеричку со сложной симптоматикой, просил французского коллегу помочь разобраться с больной. Перевел его книгу с французского на немецкий язык. А тут, видите ли, поленился пройти три улицы и постеснялся спросить «как твои дела?» подругу своей невесты и одновременно уникальную, с точки зрения психиатрии, пациентку. «Не верю!», как сказал классик, актер фальшивит. Фрейд никогда не церемонился, если он был в чем-то заинтересован. Здесь мы имеем дело не столько с логическим противоречием, сколько с психологическим. Далее нужно только тщательнейшим образом сопоставить хотя бы имеющийся в нашем распоряжении материал, а его немало, чтобы выявить подлинную правду.

По официальной версии Брейер лечил Берту с декабря 1880 по июнь 1882 г. Джонс пишет: «В течение года, день за днем, он терпеливо наблюдал эту пациентку, отказываясь от многих других предложений». С чего бы это? Всех больных жалко, у всех своя специфика протекания болезни, но ответьте на элементарный вопрос: «На какие деньги он жил и содержал семью?» Одна пациентка не смогла бы обеспечить комфортное проживание его и бездельника Фрейда, которому Брейер в это время регулярно передавал значительные суммы. Джонс сообщает, что «Брейер оставался главным "кредитором" Фрейда. В течение долгого времени он практически ежемесячно помогал ему. По всей видимости, это началось в последний год работы Фрейда в Институте Брюкке, незадолго до его помолвки». Я думаю, еще раньше, а именно, с конца 1870-х годов, когда они крепко сдружились. По словам Джонса, к началу 1884 г. долг Фрейда Брейеру составил 1500 гульденов. Это огромные деньги; для сравнения: на полугодичную стажировку во Францию Фрейд получил 600 гульденов.

Между тем разрешаются вышесформулированные загадки очень просто: не Брейер, а Фрейд сидел целыми днями у пастели Берты и вел с ней «очистительные» беседы, причем сообщил нам об этом ни кто-нибудь, а непосредственно сам Фрейд в знаменитом сновидении об Ирме. Чтобы в этом убедиться, надо быть всего лишь чуть-чуть более внимательным ко всему, что написал первый психоаналитик и не доверять людям, которые кормятся психоанализом, представляют его респектабельной наукой и распоряжаются именем «Фрейд» как личной торговой маркой. Указанное решение дает ответ и на другой вопрос, который лучше сформулировать словами все того же Ферриса. Он пишет: «Случай Паппенхейм можно назвать очень необычным, у него нет аналогов. Ни у одного человека ни до этого, ни после не наблюдалось подобных симптомов… Этот случай явно уникален во всей литературе по истерии. Почему-то очень не многие задумываются о том, что эта исключительность сводит на нет его полезность для теории».

«Необычность» или «исключительность» заболеванию Берты сообщил Фрейд. Не Брейер описывал случай Анны О., помещенный в книге «Исследование истерии» (1895), а Фрейд, который многие вещи просто придумал. Он же вводил Берте морфин, который исказил картину классической истерии, если таковая вообще была. Фрейдовская неопытность, фантазии и преднамеренная ложь превратили болезнь Берты в совершенно нетипичный случай. Джонс пишет: «Этот случай настолько отличается от всего его [Брейера] опыта, что произвел на Фрейда глубокое впечатление, и он имел обыкновение снова и снова детально обсуждать его с Брейером». У нас будет возможность узнать истинную суть их разговоров, которая, наверное, очень удивила бы Джонса.

В 1996 г. Миккель Борк-Якобсен однозначно установил, что у больной была сильная лицевая невралгия. Для снятия боли Берту пичкали большими дозами морфия и хлоралгидрата. Не предполагая, что рядом с больной находился Фрейд и Флейшль, Борк-Якобсен решил, что во всем виноват Брейер, что это он вводил в избыточном количестве наркотик для снятия боли и нервно-психических беспокойств. Морфин вызывал у чувствительной девушки галлюцинации, но не снял у нее длительную депрессию и нервное напряжение. Вероятно, Брейер и Флейшль (они оба были хорошими гипнологами) прибегали к гипнозу, пытаясь внушить Берте, что никакого опасного заболевания нет, что, в общем, она здорова. Так поступали многие тогдашние врачи, но гипноз положительного эффекта не дал. В 1881 г. Берте сделали небольшую операцию, аккуратно перерезав одно из нервных окончаний, но невралгическая боль не прекратилась, ей по-прежнему вводили морфин. Она лишилась сна, что окончательно расшатало ее нервную систему; тогда понадобилась помощь психиатра. Брейер не считал себя специалистом в этой области, поэтому настоял на том, чтобы ее поместили в психиатрическую лечебницу.

Это та информация, которую сейчас удалось восстановить, а что сочинил о Брейере сексуально озабоченный снотолкователь? Фрейд сделал Брейера возлюбленным Берты, заставив ее сказать фразу, означающую, что девушка от любви к врачу и желания зачать от него ребенка, тронулась рассудком. Так как ее доктором в течение длительного времени был сам Фрейд он, быть может, и заставил ее с помощью морфина сказать нечто в этом духе. Как бы там ни было, Берту, далекую от мысли о сексе, которая впоследствии будет помогать сиротам и бездомным, вступит в борьбу за женские права и решительно выступит против проституции, откажется от своей семейной жизни, он изобразил легкомысленной девицей, мечтающей о половой связи с врачом.

В сновидении об Ирме мы увидим изнаночную сторону доморощенного психотерапевта. Нас удивит тот огромный потенциал ненависти, который накопился в душе Фрейда, прежде всего, к Флейшлю, потом к Берте и Брейеру. Патологическое сознание студента-неудачника, разочаровавшегося в медицинской профессии, жило химерами и периодически мутнело от приступов гнева, ревности и жажды мести. К кульминационной сцене, когда Берта-соблазнительница в полусознательном состоянии намекает врачу об интимной услуге, писатель-фантаст придумал такую же сюрреалистическую развязку. Он заставил Брейера перепугаться до смерти от сексуального напора Берты и сбежать от сумасшедшей в Венецию, прихватив с собой несчастную жену, Матильду. Из ревности к Берте жена чуть было не покончила с собой, но потом одумалась и зачала от мужа ребенка, прелестную малышку по имени Дора.

Эта откровенная ложь о Брейере была разоблачена, но вся правда об отношении Фрейда с Флейшлем, Бертой и Брейером никогда сказана не была. В отсутствие прямых улик, трудности изобличения состоят еще и в том, что врач-кудесник говорил полуправду, разворачивая события под нужным ему углом. В частности, Брейер и его жена действительно отдыхали в Венеции, после трагических событий, случившихся в доме Паппенхейм, но дочку Дору они зачали в Вене. Брейер, наверняка, пользовался гипнозом, что-то пытался внушить больной, но Фрейд мог обычную в этих случаях беседу возвести в ранг особого психотерапевтического метода. Он же придумал всю сексуально-истерическую драматургию, которую невозможно проверить. Борк-Якобсен полагает, что эта фантазия была навеяна артистическими сеансами гипноза актера Карла Гансена, который в то время гастролировал в Вене. Что ж, очень может быть, Фрейд не мог не присутствовать на выступлении мага-гипнолога, поскольку его всегда интересовал месмеризм в самых дешевых его формах.

Все, что мы знаем о Фрейде, нам сообщил либо сам Фрейд, либо его ученики, которых он информировал, как он считал нужным. Независимые источники, рассказывающие о его жизни отсутствуют. И это притом, что выявлена масса случаев, когда он откровенно обманывал или искажал факты. Он говорил, например, что Флейшль начал вводить себе морфин из-за беспокоящей его раны на руке. И мы вынуждены верить этому, поскольку другой информации нет. Однако сообщенные им факты часто приходят в противоречие. Так, например, в официальных биографиях говорится, что нервно-психическое расстройство Берты началось, когда она ухаживала за больным отцом. «С 11 декабря 1880 г. по 1 апреля 1881 г., – пишет Феррис, – она лежала в постели с головными болями, нарушениями зрения, параличом и странными периодами изменения сознания, когда она не могла выражаться грамматически правильно и объяснялась на смеси из нескольких языков». Это описание сделано биографом, но в точном соответствии с тем, что об этом писал Фрейд. Хотя понятно, что в таком состоянии она не могла адекватно среагировать на смерть своего отца, наступившую 5 апреля. В конце 1880 г. отец чувствовал себя еще бодро, во всяком случае, речь не шла о его скорой смерти. Следовательно, тяжелый бред и галлюцинации возникли у Берты не из-за опасений за его жизнь, а по какой-то иной причине, мало связанной с его болезнью, а тем более смертью.

Нужно не знать живого, очень активного и вместе с тем своенравного характера 20-летней девушки, чтобы усадить ее на целые месяцы возле кровати больного отца. Берта была одаренным ребенком, непоседой, крайне независимым человеком. Отец был иудеем-ортодоксом, пытался держать ее в строгости, но мать разрешила ей ездить верхом на лошади – любимое ее времяпрепровождение, – ходить в театр и предаваться веселым развлечениям. Когда Фрейд сочинял сказку об ухаживании кроткой дочери за любящим и тяжело больным отцом, он сделал одну из своих типичных психологических ошибок. Берте Паппенхейм эта роль не подходит, зато подобная картина исполнена в духе писателя-фантаста Фрейда: он любил наносить трагические краски там, где они были менее всего уместны.

Таким образом, если следовать здравой логике и не пренебрегать очевидными психологическими противоречиями, имеющимися в официальной биографии отца-основателя психоанализа, то необходимо ответить на две группы ключевых вопросов, связанных с Бертой Паппенхейм и Йозефом Брейером.

1) Что заставило Фрейда уничтожить свои дневники и письма перед женитьбой на Марте Бернайс? Какие сведения не должна была знать его жена? Зачем нужно было потомкам Фрейда скрывать немалую часть эпистолярного наследия Марты? Как могло получиться, что он не был знаком с лучшей подругой и родственницей своей жены, Бертой? Почему он не ходил с Мартой, когда она навещала больную подругу? Что помешало ему непосредственно от Берты узнать о революционном методе ее лечения?

2) Почему Йозеф Брейер, лучший в городе специалист по внутренним болезням самого общего характера, в течение полутора лет занимается исключительно лечением одной истерички, между тем как истерию он считал некоторой разновидностью симуляции? Если даже предположить, что материалиста Брейера увлекла проблема истерии и этот приверженец Гельмгольца более или менее успешно провел лечение Берты, то почему он не продолжил использование найденной методики к другим пациентам? На какие средства он существовал, когда в течение длительного времени занимался исключительно Бертой?

Нам откроется совершенно иная картина, как только мы примем во внимание, что все разговоры о лечении Берты Брейером с помощью метода разговоров исходят от Фрейда, намеренно искажавшего информацию о себе и засекретившего сведения, которые могли бы прояснить ситуацию, включая письма своей жены и Брейера. Все пока пользуются фрейдовской версией событий, которая, в частности, в жизнеописании Ферриса выглядит так: «Брейер явно был увлечен процессом лечения Берты. Позднее Фрейд в частных беседах говорил, что Брейер был не равнодушен к своей пациентке. Его жена начала ревновать, и Брейер решил завершить лечение. … Несомненно, Брейер нравился Паппенхейм. Фрейд писал Марте в октябре 1883 г., что это угрожает браку Брейера, а Марта испугалась, что такое же может случиться с ней и Зигмундом. Он успокоил ее, отвечая: "Для того чтобы такое случилось, нужно быть Брейером"». Если кто-то здесь и любил Берту, то это Фрейд. Многое, что он сочинил о ней и Брейере, объясняется его ревностью и чудовищной мстительностью. Подобно тому, как он сочинил «историю болезни Анны О.», точно также он придумал «сон об Ирме».