Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

13. Вторичные половые признаки

Как режиссер, Фрейд знал себе цену, он инстинктивно чувствовал людей, хотя совершенно не разбирался в теоретической психологии. Где-то в середине 1880-х годов, встав на путь мщения и преступления, он про себя решил: никакой Берты и никакого Флейшля я больше не знаю, и попытался уговорить Марту, чтобы и она никому не писала и не говорила о них. Он ей сказал примерно следующее: «Эти два морфиниста должны исчезнуть из нашей жизни. Хватит, погуляли, повеселились, наделали массу глупостей, теперь пора остепениться. Тебе, Марта, надо рожать и воспитывать детей; нам вместе надо создавать нормальную семью».

Но в конце 1883 г. Фрейд, похоже, меняет тактику: Берту он по-прежнему любит, но делает вид, что ее не знает, а с Флейшлем, которого он прекрасно знал с 1875 г. и который рекомендовал Брюкке взять его в Физиологический институт, неожиданно сближается. Он стал говорить и писать письма вроде того, что Флейшль замечательный человек, он им восхищается и хочет с помощью кокаина помочь избавиться от привыкания к морфину. Все это Фрейд делал как будто бы во сне, до конца не осознавая и не формулируя задачи в явном виде. Обладая расщепленной психикой шизотимика, ему не сложно было осуществить план убийства, который реализовывался как бы сам по себе, без его личного участия. Уже весной 1884 г. Фрейд ввел в вену Флейшля лошадиную дозу кокаина, однако всем говорил, что ничего подобного не делал. При анализе сновидения об Ирме мы увидим, эту его гипнотическую процедуру самовнушения с бесконечными повторами: «Я не виновен, я не виновен, он сам виноват, он сам виноват, она сама виновата, она сама виновата…».

Флейшль умер, а Берта выжила, дала обет безбрачия и стала бороться против наркомании, проституции и за права женщин. Известно, что Фрейд презрительно отзывался об уме, деловых и моральных качествах женщин. Он считал их инфантильными, безынициативными, невежественными, истеричными и безнравственными. Думаю, что за этим дискриминационным комплексом стоит его безответная любовь к Берте. Весь психоанализ — это, по сути дела, заметание его следов преступления и мщение за неразделенную любовь к той единственной, которая его отвергла и тем самым унизила. Марта, неразлучная подруга Берты, все прекрасно знала с самого начала. По существу, он хотел вытеснить любовь к Берте любовью к Марте; ему только казалось, что он любит Марту; перед его глазами на протяжении всей жизни светился озорной лик Берты.

После зачатия в марте 1895 г. последнего, шестого ребенка, Анны, Фрейд прекратил с Мартой все сексуальные отношения. Быть может, настоящей любви к ней никогда и не было. Любвеобильные слова, которыми он покрывал десятки страниц писем к невесте, были всего лишь его умением вдохновенно писать: он писал к Марте, а думал о Берте. При желании на все написанное им к Марте можно посмотреть иначе. Разве не глупо, например, писать своей невесте, что она некрасива, но Зигмунд не мог ничего с собой поделать. Ему было с кем сравнивать: эталон красоты оставался за Бертой. Сейчас нам понятно, что среди писем к невесте попадаются странные послания, которые вряд ли читала Марта. Он сжег все бумаги, где было хоть полслова о Берте, хотел «вытеснить» ее светлый образ в подвалы своего темного бессознательного, но гордый профиль возлюбленной вновь и вновь являлся к нему во снах и наяву. Бессонными ночами Фрейд представлял, как она скачет на своей белой лошади вдоль берега Дунайского канала. Он видел нежную кожу ее рук, мысленно целовал ее шею и злился, поскольку знал, что она ему недоступна.

Я предполагаю (далее попытаюсь убедить читателя), что Берта, Марта и Фрейд подружились еще в раннем детстве (вероятнее всего, летом 1866 г.) в частном доме-отдыхе, расположенном на берегу озера Траун в курортном городке Гмундене. Фрейду тогда было 10 лет, Берте — 7, а Марте — 5. Возможно, впервые Марта появилась в Вене не в 1869 г., как это принято считать, а несколько раньше. Но если даже ее не было в Вене в 1866 г., в Гмундене они могли отдыхать вместе. Марта периодически бывала в Гамбурге, подобно тому, как Берта — во Франкфурте; в этих немецких городах находились родовые корни семейств Бернайсов и Паппенхеймов, которые друг друга неплохо знали. В Вене обосновались их родители и проживали отдельные члены родов, в частности, дядя Берты.

Ситуацию, возникшую непосредственно перед свадьбой Марты и Зигмунда, неплохо проясняет письмо матери Марты, Эммелины Бернайс, рассудительной женщины, написавшей Фрейду следующее: «Не думай, что я не могу себе представить, насколько неуютна твоя теперешняя жизнь, но начинать семейную жизнь, не имея к этому средств, — значит только причинять страдания. Мне самой пришлось в течение долгих лет испытать, все это на себе, так что я могу об этом судить. Я прошу и умоляю тебя не делать этого. Не пропускай мои слова мимо ушей и спокойно обожди до тех пор, пока ты не сможешь решить вопрос о средствах к существованию.

Сначала восстанови у себя хоть некоторое спокойствие и миролюбивое настроение, что в настоящее время у тебя полностью отсутствует. У тебя нет абсолютно никакой причины для дурного настроения и упадка духа, которые граничат с патологией. Брось все эти подсчеты и прежде всего стань снова разумным мужчиной. В данный момент ты похож на испорченного ребенка, который не может действовать по-своему и поэтому способен расплакаться в надежде на то, что таким образом сможет всего добиться. Не сердись на последнее предложение, но оно справедливо на самом деле. Прими к сердцу справедливые и сказанные с доброй целью слова и не думай плохо о любящей тебя матери».

Зигмунд был человеком, стремящийся пустить пыль в глаза; если жениться, то непременно с помпой. Он носился по всей Вене в поисках квартиры, мебели, посуды, белья, чтобы у них с Мартой все было, «как у людей». Проблема упиралась в финансы, которых у него, конечно, не было. Такие вещи, как деньги и барахло, испортят любого человека, а Фрейда и портить не надо, он тут же нашел в них смысл своего существования.

Марта до свадьбы жила три года в Гамбурге, многое забылось, многое воспринималось через письма, в которых жених писал о Дон Кихоте. Ей было уже 25, это солидный возраст, если учесть, что в Вене принято было выходить замуж в 16—19 лет; она рисковала, так как Фрейд имел весьма непрочные привязанности. Кроме того, зная его подноготную, я все же не исключал бы вариант, что Марта была не девочкой по вине жениха. По тону письма матери чувствуется, как недовольна она будущим зятем. Она имела колоссальное влияние на дочь и все бы сделала, чтобы этот, как она выразилась, «испорченный ребенок» раз и навсегда отстал от нее. Но судя по написанной ей фразе «любящая тебя мать», выбирать ей не приходилось. Марта должна была стать его женой; к тому же она — и это, видимо, мать понимала — было существо домашнее. Единственно, о чем просила она будущего зятя подождать, пока он не встанет прочно на ноги.

Надо различать два Фрейда — идеального, его Супер-Эго, и сексуального, его Оно. Большинство молодых людей в пору большой любви склонно идеализировать избранницу своего сердца. В этот период сильные романтические чувства из влюбленных делают поэтов; они совершают глупости, но не мерзости; их душа преисполнена благородства, но не подлости. Значит, и Фрейд мог в этот период быть рыцарем печального образа, Дон Кихотом, о котором он писал Марте. Во всяком случае, если признавать наличие недостающего звена в цепи непрерывной любви, нужно учитывать и важность культурного фактора в психологическом развитии молодого Фрейда. Он мог в указанный период своей большой любви не то, чтобы недооценивать, а наоборот, переоценивать даму своего сердца. Она была для него Эльбрусом, заоблачной вершиной, относительно которой Гизела была восходящим склоном, а Марта — нисходящим. Сам же пик его любви из-за густых облаков «покрывающих фантазий» никто из биографов не сумел разглядеть.

В связи с проблемой недостающего звена, поиска настоящей дамы сердца Фрейда я хочу обратить внимание читателя на эпиграф к «Толкованию сновидений». Его, кажется, не было в первом издании книги, он появился позже, но это говорит лишь о всевозрастающем значении содержания эпиграфа, в качестве которого выступают два чудных сонета Данте о любви. Флорентийский поэт сумел выразить сердечные чаяния Фрейда. Вчитаемся в замечательные строчки, которые передают главную идею «Книги снов».

Данте да Майяно — к стихотворцам

Не откажи, премудрый, сделай милость,
на этот сон вниманье обрати.
Узнай, что мне красавица приснилась —
та, что у сердца в пребольшой чести.
С густым венком в руках она явилась,
желая в дар венок преподнести,
и вдруг на мне рубашка очутилась
с ее плеча — я убежден почти.
Тут я пришел в такое состоянье,
что начал даму страстно обнимать,
ей в удовольствие — по всем примета
Я целовал ее. Храню молчанье
о прочем, как поклялся ей. И мать
покойная моя была при этом

Данте Алигьери — к Данте да Майяно

Передо мной достойный ум явив,
Способны вы постичь виденье сами,
но, как могу, откликнусь на призыв,
изложенный изящными словами.
В подарке знак любви предположив
к прекраснейшей и благородной даме,
любви, чей не всегда исход счастлив,
надеюсь я — сойдусь во мненьях с вами.
Рубашка дамы означать должна,
как я считаю, как считаем оба,
что вас в ответ возлюбит и она.
А то, что эта странная особа
с покойницей была, а не одна,
должно бы означать любовь до гроба.

(Данте Алигьери «Малые произведения» )

На какой сон нужно обратить внимание? Кто она, приснившаяся Фрейду «красавица», которая была у него «в пребольшой чести»? Автор «Толкований сновидений» словами Данте говорит, что «достойный ум» в состоянии «постичь видение». Фрейду явно импонировал символический язык стихов поэта раннего Возрождения, который использовал образы рубашки дамы и покойной матери. Их толкование означает, что «прекраснейшая и благородная дама» будет любить «до гроба» и того, кто сумеет понять и оценить сновидение автора.

Данте, как и Гёте, — поэт-живописец, любитель сочных красок и выпуклых форм. Он умеет любить и ненавидеть, ликовать и отчаиваться, может, когда надо, быть суровым и мужественным, может расчувствоваться, упасть в обморок, как нежная барышня. Во всех своих стихах он и автор, и герой в одном лице. В нем самом, как и в его произведении, кипят страсти. Его натуре свойственна мятежность и неуспокоенность, стремление к гармонии, жажда равновесия, которые, однако, для него принципиально не достижимы.

Все это как раз в духе Фрейда, а главное, всепоглощающая любовь Данте к одной-единственной женщине, прекрасной флорентийке Беатриче, которая стала путеводной звездой в его блужданиях по миру поэтических фантазий. Она была замужем и рано умерла — двадцати пяти лет от роду. Данте — автор бессмертной «Божественной комедии», которую он посвятил себе и Беатриче. В аду после долгой разлуки поэт встречает свою возлюбленную:

Глаза мои так на нее глядели,
Десятилетней жаждой истомленны,
Что все другие чувства омертвели.
И все иное от меня — как стены
Отгородили: лишь ее улыбки
В былые сети луч манил священный.

Беатриче тоже любит Данте. Она, «жена Блаженная», спустилась из рая в ад, чтобы «языком сладкогласным» просить Вергилия позаботиться о нем. «Мой друг, судьбы изведавший гоненья», говорит она, «в небе я слышала о нем», что он «находится в опасности» и «может погибнуть» «в глухой степи». «Спеши к нему, чем можешь только, словом иль делом, дух в нем ободри к трудам, утешь меня и будь ему покровом». Эти слова не могли не понравиться Фрейду. Рассказывают, что когда Данте шел по улицам Вероны, женщины оглядывались на него и шептали: «Смотрите, смотрите, это Данте, тот самый, что спускался в ад и приносил оттуда вести!» — «Да, у него потемнело лицо от адского пламени». Фрейд тоже спускался в ад бессознательного мира; когда он шел по улицам Вены, женщины оборачивались и говорили: «Смотрите, смотрите, это Фрейд, тот самый, что разгадал тайну Сфинкса»; на его лице тоже видели следы адского пламени.

Данте провозгласил два принципа: принцип рая — жизнь есть любовь и блаженство; и принцип ада — жизнь есть страдания и боль, которые невозможно избежать. Людей пугают адом, но Данте просит не забывать их о рае, т.е. наслаждениях. Он идет от дурного к доброму, поэтому его поэма называется «Комедией»; эпитет «Божественная» был присвоен ей поклонниками поэта, которые восхищались совершенством произведения. Данте, «путь жизненный пройдя до половины», т.е. примерно в том же возрасте, что и Фрейд, оказался в дремучем лесу, сбился с дороги, но его спасла возлюбленная Беатриче. Она спустилась из Эмпирея в первый круг Ада, Лимб, и попросила Вергилия помочь заблудшему. Если иметь в виду Фрейда, то роль древнеримского поэта могли бы взять на себя Флейшль, Брейер или Флисс. Психоаналитики любят сравнивать бессознательное с потусторонним миром и вспоминать Сфинкса. Словом, у Фрейда было множество поводов провести параллель между собой и Данте, с одной стороны, и между Бертой и Беатриче, с другой.

Кажется, что мы напали на след фрейдовской Беатриче; сонеты Данте, разумеется, появились здесь неспроста. Однако мы слишком переоценим культурный фактор в психологии Фрейда, если будем искать фрейдовскую возлюбленную, ориентируясь на Беатриче — «прекраснейшую и благородную даму», которую любил поэт. Фрейд — не Данте и его «дама сердца» не может быть Беатриче. Возможно, Фрейд и примерял свою жизнь к жизни Данте, только не нужно сравнивать культурный уровень психоаналитика, отхаркивающего на чистую лестницу, с культурным уровнем флорентийского поэта. В работе 1930 г. «Недовольство культурой» Фрейд писал, что «большую часть вины за наши несчастья несет наша так называемая культура; мы были бы несравнимо счастливее, если бы от нее отказались и вернулись к первобытности». Неврозы происходят оттого, утверждает психоаналитик, что человек «не может вынести всей массы ограничений, налагаемых на него обществом во имя своих культурных идеалов. Из этого был сделан вывод, что со снятием или значительным уменьшением этих ограничений произошел бы возврат к утерянным возможностям счастья». Сейчас я приведу еще несколько выдержек из этого произведения, чтобы показать, каков культурный уровень Фрейда.

«Мы приняли любовь в качестве основания культуры, мы говорили, что как сильнейшее переживание удовольствия половая (генитальная) любовь дает человеку прообраз всякого счастья. Поэтому напрашивается дальнейший поиск счастья в области половых отношений, тогда как генитальная эротика делается средоточием жизни». «Первым достижением культуры было увеличение числа людей, которые могли входить в сообщество». «Женщины представляют интересы семьи и сексуальной жизни; культурная деятельность во все большей степени становилась мужским делом. Она ставила перед ними все более сложные задачи, принуждая их к сублимации влечений, а женщины к этому не слишком способны». «Женщина видит, как она оттесняется на второй план притязаниями культуры, и у нее начинается вражда с культурой». «Уже первая фаза культуры, фаза тотемизма, принесла с собою запрет на кровосмешение — запрет, нанесший, вероятно, самую глубокую за все время рану любовной жизни человека». «Требование одинаковой для всех сексуальной жизни не принимает в расчет различий во врожденной или приобретенной сексуальной конституции, отнимает у людей значительную часть сексуального наслаждения и тем самым делается источником тяжкой несправедливости». «Современная культура ясно дает понять, что сексуальные отношения допустимы лишь в виде единственной и нерасторжимой связи между одним мужчиной и одной женщиной. Культура не желает знать сексуальности как самостоятельного источника удовольствия и готова терпеть ее лишь в качестве незаменимого средства размножения». «Если устранить даже это, путем полного освобождения сексуальной жизни, т.е. посредством уничтожения семьи, зародыша культуры, тогда, конечно, становятся непредвидимыми новые пути развития культуры…».

Конечно, Фрейд читал Данте, воображал себя на его месте, очень любил девушку, о которой нам многое уже известно, но его любовь невозможно сравнивать с любовью Данте к Беатриче. В «Недовольстве культурой» он пишет: «Прекрасное и возбуждающее суть изначальные свойства сексуального объекта. Заслуживает внимания тот факт, что сами половые органы, вид которых вызывает возбуждение, почти никогда не считались красивыми; характер прекрасного связывался с известными вторичными половыми признаками». Как бы Фрейд описывал красоту своей возлюбленной, если для него женская красота является «вторичными половыми признаками»? Мне как-то всегда не удобно говорить об известной личности в резких тонах. Однако нам откроется истинный смысл многих психоаналитических сочинений Фрейда, если у нас перед глазами будет стоять не образ великого и гениального ученого, высококультурного и образованного интеллектуала, а образ писающего и плюющего на читателя гордеца. Венскому психоаналитику больше подходит уродливый образ беспринципного и испорченного человека, сумевшего обвести вокруг пальца миллионы простаков, думающих, что они приобщились к глубинной психологии, когда прочли его бредни. Поэтому при поиске недостающего звена мы не должны ориентироваться на человека калибра дантовой Беатриче, нам нужен не столь высокий и яркий маяк.

Фрейд, как теоретик, был удивительно прямолинейным человеком: то, что он чувствовал и переживал, точно так же, полагал он, должны чувствовать и переживать все люди на земле. Выше цитировалась работа о недовольстве его современной культурой, но критических работ, где осуждалась бы культура, он написал несколько, начиная с «Нервности и неврастенического состояния» (1895) и «Патологии и терапии неврастении» (1896). Хочу обратиться к статье 1908 г. «"Культурная" сексуальная мораль и современная нервозность», в которой автор продолжает брюзжать по поводу современной культуры, которая несет одни беды. «Современная литература, — пишет Фрейд, — занимается по преимуществу самыми рискованными проблемами, которые пробуждают все страсти, поощряют чувственность, страсть к удовольствиям и вызывают презрение ко всем этическим требованиям и идеалам. Она рисует перед читателем патологические типы, занимается сексуально-психопатическими и революционными проблемами. Наш слух возбуждается и раздражается отпущенной в большой дозе надоедливой и шумной музыкой; театр своими возбуждающими представлениями захватывает все чувства, и изобразительные искусства останавливаются с любовью на отталкивающем, отвратительном и возбуждающем, не боясь самое ужасное, что дает действительность, изобразить с отталкивающим реализмом. Уже эта общая картина указывает на ряд опасностей в нашем современном культурном развитии…». Таково восприятие современной Фрейду культуры.

Но я хочу обратить внимание читателя на одно место в этой статье, которое почти списано Фрейдом со своей собственной жизни. Он начинает с вопроса: «дает ли половое общение в законном браке полное вознаграждение за воздержание до брака?» Супружеские отношения, представленные в этой статье, точь-в-точь повторяют отношения, существующие между Мартой и Фрейдом. Это у них было «ограниченное половое общение в браке», которое «существовало только несколько лет». Фрейд после «трех, четырех или пяти лет брака» более не испытывал «счастья в той степени, в какой он обещал удовлетворение сексуальных потребностей». Он ненавидел презервативы и не знал, как можно эффективно предохраняться. Рождение Анны не планировалось; супруги не жили полноценной половой жизнью, начиная уже с 1893 г. Разочаровавшись в «иллюзиях», связанных с браком, Фрейд в полной мере воспользовался «предоставленной ему сексуальной свободой», оправдание которой он находил в обществе с «двойной сексуальной моралью». Он всегда думал, что Марта страдает определенной формой неврастении или даже истерии в виду отсутствия у нее достаточного количества либидо. Обо всем этом говорилось в указанной статье.

Если Фрейд-исследователь действительно все описанное в указанной работе взял из своей личной жизни, то место для божественной Беатриче в его сердце оказалось вакантным. Но подобная пустота для него неприемлема, поскольку Фрейд-идеалист не мог бы прожить и дня без всепоглощающей любви к идеалу. Этим идеалом могла быть только Берта Паппенхейм. Лучшую кандидатуру на замещение недостающего звена не найти.

Мы уже знаем, что период учебы в университете у Фрейда затянулся; он потерял интерес к учебе после четвертого курса, разочаровавшись в гистологии, физиологии и естественных науках вообще. В 1878 г. он практически забросил учебу окончательно и, как это обычно бывает во многих странах, его забрали в армию. Однако служба в тогдашней австрийской армии, проходившая в период с лета 1879 г. по лето 1880 г., была не такой тяжелой, как в нынешней российской. Военнослужащий ночевал дома; в течение светового дня он не маршировал на плацу, а помогал врачам-профессионалам при осмотре больных; вторую половину дня солдат был предоставлен самому себе. Но почему-то об этом периоде нигде ничего не говорится; письменные свидетельства либо засекречены, либо уничтожены. Гораздо больше мы знаем о призыве Фрейда на месячные армейские сборы в «отвратительную дыру» (Ольмюц) незадолго до своей свадьбы, чем о годичной службе, которую он проходил в Вене. Чем он занимался? Пусть какое-то время он переводил работы Дж. Ст. Милля, а что потом?

Обратимся еще раз к предшествующему и последующему звеньям цепи любви Фрейда. Гизела — «дама сердца» его идеального Я, Полина — сексуального Я, когда Фрейду было 16; после 30 лет их места заняли, соответственно, Марта и Минна. С ноября 1895 г. Минна поселилась в доме № 19 по Берггассе в комнате, расположенной рядом со спальней Марты и Зигмунда; она жила с ними постоянно вплоть до их отъезда в 1938 г. в Лондон. Я предполагаю, что сестры заключили что-то наподобие договора. Вряд ли любая другая жена равнодушно смотрела бы, как ее сестра ездит по курортам с мужем, у которого на уме крутятся сексуальные образы. Но на рассудительную Марту, после свадьбы сделавшуюся сексуально холодной, это вполне похоже. После рождения детей любовь к жене у него окончательно прошла. Я не исключаю, что между Мартой и Бертой существовала лесбийская любовь. Но если даже ее не было для идеального фрейдовского Я нужен был еще кто-то, кроме его жены. Минна, как и Флисс, выслушивала его теории сексуальности; этим она удовлетворяла его интеллектуальные запросы. Мы же говорим о романтической любви, которую Фрейд не испытывал к свояченице. Кроме того, Минна остается в области предположений; куда более вероятны женщины-любовницы, которых Фрейд анализировал. Прозрачнее, чем с Минной, сложилась картина, например, с Лоу Канн, о которой речь впереди.

Фрейд зверел, когда на пути его вожделений возникал соперник. Можно представить, какой ненавистью он воспылал к Флейшлю, когда тот соблазнил Берту. Бешенная ревность и неверие в любовь Марты у Фрейда выступали на фоне сомнений в отношении выбора между ней и Бертой. Во всех любовных треугольниках последнее слово остается за дамой. От верной гибели Фрица спасла Марта, сломившаяся под натиском Фрейда. Так уж получилось, что она отдала предпочтение ему, но этот выбор мог зависеть и от угроз, произнесенных Фрейдом в адрес Фрица. Джонс пишет: с осени 1882 г. «Фриц не давал больше поводов для беспокойства. Но эта рана еще долго оставалась болезненной для Фрейда. Даже три года спустя Фрейд считал эти дни "незабываемыми"». Как показывает «Анализ фобии пятилетнего мальчика», Фрейд помнил о Фрице намного дольше. Желания, которые высказывал автор «Толкования сновидений», являются не просто мечтами абстрактного сновидца, а реального человека, мечтающего о славе и величии. Можно не сомневаться, что Фрейд ради достижения своей цели готов пойти на любую хитрость, обман и подлость. Это крайне важная деталь для понимания взаимоотношений между Фрейдом и Бертой.