Зарождение греческой культуры

О. Е. Акимов

Фалес

Фалес был младше Солона лет на 10—15, но они были очень дружны, что видно, в частности, из письма, отправленного Фалесом Ферекиду. Этого письма, приведенного Диогеном Лаэрцким, могло и не быть, но описанные в нем события и отношения между людьми вполне правдоподобны. Фалес пишет: «После того как мы с Солоном Афинским плавали на Крит ради наших там изысканий и плавали в Египет ради бесед с египетскими жрецами и звездочетами, право, мы были бы безумцами, если бы не поплыли и к тебе; говорю "мы", ибо и Солон приедет, если ты на то согласишься. Ты ведь домосед, в Ионии бываешь редко, новых людей видеть не любишь, и одна у тебя, как я полагаю, забота — о том, что ты пишешь. Мы же не пишем ничего, но зато странствуем по всей Элладе и Азии».

О дружбе между Фалесом и Солоном свидетельствует и сам Плутарх, который рассказал о любопытном розыгрыше. «Когда Солон прибыл к Фалесу в Милет, — пишет Плутарх, — он удивлялся полному его равнодушию к браку и рождению детей. Фалес на этот раз промолчал, а спустя несколько дней подговорил одного приезжего рассказать, будто он недавно, десять дней назад, приехал из Афин. Солон спросил его, нет ли чего нового в Афинах. Приезжий, подученный Фалесом, сказал: "Ничего, только клянусь Зевсом, были похороны одного молодого человека, и провожал его весь город. Это был, как говорили, сын человека известного, первого в городе по своим нравственным качествам. Его самого не было; говорили, что он уже давно находится за границей". — "Какой несчастный!.. — воскликнул Солон. — А как его называли?" "Я слышал его имя, — отвечал тот, — да не помню; только много было разговоров об его уме и справедливости". Так при каждом ответе страх у Солона все возрастал. Наконец, уже в полной тревоге он подсказал приезжему имя и спросил, не называли ли умершего сыном Солона. Тот ответил утвердительно. Тогда Солон стал бить себя по голове, делать и говорить все то, что делают и говорят люди в глубоком несчастии. Фалес, дотронувшись до него и засмеявшись, сказал: "Вот это, Солон, и удерживает меня от брака и рождения детей, что валит с ног и тебя, такого сильного человека. Что же касается этого рассказа, не бойся: это неправда"». Отсюда, между прочим, следует, что семьи у Фалеса не было. Как сообщил Плутарх, Фалес усыновил ребенка своей сестры, по имени Кабиста.

Фалеса, как и Солона, называли мудрецом, правда, Сократ у Платона в диалоге «Гиппий Больший» говорит, что мудрецами называли «совершенных» мужей, «державшихся в стороне от непосредственных государственных дел». О Солоне этого не скажешь. Однако в то время появилась что-то наподобие моды на раздачу завидного титула «мудрый». Таким несерьезным занятиям предаются и нынешние журналисты, когда по итогам года, столетия, а недавно и тысячелетия, составляют список «самых известных людей» страны или мира. Сами-то себя мудрецы так не величали. Только всезнайка Протагор мог про себя сказать: «Я — сама Мудрость» и другим позволял себя называть «Мудростью», как об этом сообщает Фаворин. А вот Пифагор, человек осторожный, предпочитал причислять себя к философам, т.е. к людям, которые только любят мудрость, стремятся к ней, но сама мудрость, говорил он, свойственна только богам. Философы, правда, записали Фалеса в свой лагерь, хотя делу, которым они сейчас занимаются — пустопорожнее словопрение, — он меньше всего отдал времени. Быть может, родоначальником философии (в нынешнем смысле этого слова) нужно назначить софиста Протагора, который выспренним беседам при дворе Перикла всю жизнь посвятил, других учил и плату, говорят, за это брал. Фалеса же всегда считали естествоиспытателем, астрономом и математиком, изображали с циркулем в руке.

Народ говорил о семи мудрецах, к коим причислил Фалеса, Солона, Бианта, Питтака, Периандра, Клеобула и Хилона. В отношении первых трех ни у кого сомнений не было, но с причислением остальных к лику мудрых велись ожесточенные споры. Одни называли либо Ферекида Сиросского (наставника Пифагора), либо тирана Писистрата (родственника Солона) или какое-либо другое лицо, выдвигавшееся на соискание этого звания скорее из лести, чем по истинным достоинствам. Платон в «Протагоре» из названного списка убрал тирана Периандра, добавив Мисона, которому он, очевидно, симпатизировал.

Об уме и скромности тех, кого звали мудрецами, интересную историю рассказал Плутарх. В рассказ этот многие могут и не верить, причислив его к разряду «легенд», которыми, скажут они, переполнены все исторические книги древних. Только ведь содержание легенды — это не главное, что в ней имеется, важен переданный ею дух. Историк пишет: «Косские рыбаки — так гласит молва — закидывали сеть, и приезжие из Милета купили улов, еще не зная, каков он будет. Оказалось, что они вытащили треножник, который, по преданию, Елена, плывя из Трои, бросила тут, вспомнив какое-то старинное предсказание оракула. Из-за треножника сперва начался спор между приезжими и рыбаками; потом города вмешались в эту ссору, дошедшую до войны; наконец, пифия повелела обеим сторонам отдать треножник мудрейшему. Сперва его послали к Фалесу в Милет: жители Коса добровольно дарили ему одному то, из-за чего они вели войну со всеми милетянами. Фалес объявил, что Биант ученее его, и треножник пришел к нему; от него он был послан к другому, как более ученому. Потом, совершая круг и пересылаемый от одного к другому, треножник вторично пришел к Фалесу. В конце концов, он был привезен из Милета в Фивы и посвящен Аполлону Йеменскому.

Но Теофраст говорит, что треножник сперва послали в Приену к Бианту, а потом Биант отослал его в Милет к Фалесу; так обойдя всех, он вернулся к Бианту и, наконец, уже был отправлен в Дельфы. Последняя версия более распространена; только одни говорят, что подарок этот был не треножник, а чаша, посланная Крезом, а другие, — что кубок, оставшийся после Бафикла». Неважно что, неважно в каком порядке мудрецы этот предмет передавали друг другу, важно, что никто из них его у себя не оставил. Любой нынешний «мудрец», попади ему в руки какая-нибудь ценная вещица, только бы поблагодарил дарящего за высокую оценку его «мудрости».

Плутарх, рассказывая о Солоне, написал, что в те времена «мудрость только одного Фалеса вышла за границы практических нужд и пошла дальше них в умозрение, а остальные снискали имя мудрецов за свою политическую доблесть». Симплиций написал: «По преданию, Фалес первым явил эллинам естественную историю [т.е. естествознание]. Правда, по мнению Теофраста, у него было немало предшественников, но он намного превзошел их, так что затмил всех, кто был до него.

Рассказывают, будто в письменном виде он не оставил ничего, кроме так называемой "Морской астрономии"». Фемистий говорит об этом так: «Фалес же впоследствии, уже под старость, впервые занялся природой, воззрел на небо, исследовал звезды и публично предрек всем милетцем, что будет ночь среди дня, и зайдет солнце, и набежит на него луна, так что отсекутся лучи его и свет дневной. Фалес, который принес столько [знаний], не изложил, однако, своих открытий в письменном сочинении».

Плутарх на счет письменного наследства Фалеса, видимо, не согласен: он сообщает, что Аристарх, Гиппарх, Тимохар, Аристилл «не преуменьшили славы астрономии тем, что писали прозой, тогда как Евдокс, Гесиод и Фалес прежде писали в стихах, если только Фалес взаправду сочинил приписываемую ему "Астрономию"», а Иосиф Флавий сказал: «Все единогласно признают, что первые эллинские философы, размышлявшие о вещах небесных и божественных, как например, Ферекид Сиросский, Пифагор и Фалес были учениками египтян и халдеев и написали немного, причем эти сочинения эллины считают самыми древними и с трудом верят в то, что они [действительно] написаны ими».

Писал Фалес или нет, этого мы уже никогда не узнаем, но заслуги его перед наукой огромны, хотя и не все время он ей посвятил. Находясь на службе у тирана Трасибула, Фалес плавал по Средиземному морю с торговой, а возможно, и государственно-дипломатической миссией. Сам он, скорее всего, в торговых сделках не участвовал, так как у него, похоже, не было устойчивого интереса к коммерческим делам. В древности говорили: «Ну, сущий Фалес», т.е. не от мира сего, отрешенный от повседневной суеты, думающий только о научных проблемах. Однако Аристотель рассказал один забавный случай, произошедший с Фалесом, который, будучи увлеченным и занятым ученым, тем не менее, мог провести успешную коммерческую сделку.

«Это рассказ о некоем предвидении, — пишет Аристотель в "Политике", — использованном для того, чтобы нажить состояние, и его приписывают Фалесу, имея в виду его мудрость, но ее можно рассматривать и с общей точки зрения. Когда его попрекали бедностью, утверждая, будто занятия философией никакой выгоды не приносят, то, рассказывают, он, предвидя на основании астрономических данных богатый урожай оливок, еще до истечения зимы роздал в задаток имевшуюся у него небольшую сумму денег всем владельцам маслобоен в Милете и на Хиосе, законтрактовав их дешево, так как никто с ним не конкурировал. Когда наступило время сбора оливок и сразу многим одновременно потребовались маслобойни, он, отдавая маслобойни на откуп на желательных ему условиях и собрав много денег, доказал, что философам при желании легко разбогатеть, но не это является предметом их стремлений. Так, говорят, Фалес дал доказательство своей мудрости» [I, 4, 1259 а 7—20].

Этот случай, произошедший с Фалесом, вероятно, еще в молодости, скорее подчеркивает его непрактичность, поскольку выставляется как исключение из правила, которому была подчинена его натура. Платон, Аристотель и Плутарх, кивая на Фалеса, в унисон говорили, что мудрость надо отличать от рассудительности: первое касается знания природы, второе — выгоды для себя; Фалес был мудрым, но не рассудительным, (сейчас бы сказали, не расчетливым). Его жизнь в чем-то напоминает жизнь Галилея, который тоже по молодости торговал циркулями и подзорными трубами. Это занятие его увлекало так, что трудно было сказать, чем больше занята его голова — коммерцией или наукой. Но постепенно итальянского Фалеса — а Галилея нередко сравнивают с античным мудрецом — захватила наука: все ночи напролет он смотрел на звезды, пока не ослеп.

Плутарх говорит, что Фалес, как и Солон, занимался торговлей, которая в то время «была даже в почете», но потом он посвятил себя целиком звездам. В этой связи, рассказывали случай, который кажется правдоподобным. Некая старуха, прислуживавшая в доме, повела его во двор созерцать звезды, а он возьми и свались в канаву. Когда философ стал чертыхаться и стенать от ушибов, старуха сказала: «Эх, Фалес! Ты не в силах увидеть, что у тебя под ногами, а хочешь познать, что на небе». Об этом случае писали очень многие, в том числе, и Платон в «Теэтете» [174 a 4]. Но вот что в этом случае любопытно.

Диоген Лаэрцкий в своем известном сочинении «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов», появившемся где-то во II —III вв., привел письмо Анаксимена, посланное Пифагору, где сообщает о смерти своего учителя и друга. «Фалес, сын Эксамия, достигнув преклонных лет, несчастным образом скончался. Ночью он по своему обыкновению вышел со служанкой из дома, чтобы посмотреть на звезды, и, созерцая их, свалился в канаву, о котором совсем запамятовал. Вот каков, по словам милетских жителей, был конец этого небоведца. Мы же, его собеседники, и сами, и дети наши, и коллеги наши по занятиям, сохранили память об этом муже и блюдем его заветы. Пусть же всякая наша речь начинается именем Фалеса» [II, 4]. Во втором письме к Пифагору, который бежал от тирана Поликрата с острова Самос, расположенного недалеко от Милета, в италийский город Кратон, Анаксимен, жалуясь на тяжелую жизнь, обронил такую фразу: «Как же помышлять Анаксимену о делах небесных, когда приходится страшиться гибели или рабства [на земле]?»

Возможно, в людской памяти как-то соединилась эта фраза с личностью Фалеса, но не с его гибелью. В античности была распространена легенда, будто мудрец скончался от зноя, жажды и давки, когда смотрел на солнцепеке, как состязаются молодые и сильные гимнасты. Старик слишком приблизился к соревнующимся, пишет Диоген Лаэрцкий, и возбужденная толпа задавила его насмерть. Однако такой печальный финиш жизни этого выдающегося человека кажется маловероятным. Вряд ли могло так случиться, чтобы известного всей Элладе мыслителя задавила толпа болельщиков? Так что малопочетная гибель в канаве здесь кажется более предпочтительной, если только она действительно была вызвана желанием смотреть на звезды.

По сообщениям древних, Фалес принадлежал аристократическому роду, владел лучшими наделами земли. Члены его рода отличались благородством, образованностью, храбростью и лучше других владели военными искусствами. «По словам Миния, — передает Диоген Лаэрцкий, — он был близким другом Милетского тирана Трасибула» [I, 27]. Среди многочисленных изречений, которые привел историк, есть и такое. Когда его спросили: «Какую невидаль ему удалось увидеть?» Он отвечал: «Тирана, дожившего до старости». Не Трасибула ли он имел в виду?

Однако наш читатель должен знать две вещи. Первая состоит в том, что тираном в Греции назывался правитель, овладевший властью прямой силой или обманном. Но поскольку такой правитель был обыкновенно жестоким и несправедливым, то и слово тиран стало ассоциироваться с безжалостностью и лживостью человеческого характера. Как и Фалес, Аристотель признался в «Политике», что тирания обычно длится недолго. В «Афинской политии» он добавил, что тиран Писистрат, управлял государственными и общественными делами «с умеренностью и скорее в духе гражданского равноправия, чем тирании. Он был вообще гуманным и кротким человеком, снисходительным к провинившимся. Бедных он даже снабжал вперед деньгами на сельские работы, чтобы они могли кормиться, занимаясь земледелием» [VI, 16, 2]. Сенека в сочинении «О гневе» пишет: «О Писистрате, афинском тиране, сохранилась совершенно достоверное предание, как один из его сотрапезников на пиру напился допьяна и много кричал о его жестокости. Среди гостей было немало таких, кто с радостью обнажил бы меч на тирана, и со всех сторон то один, то другой подливал масла в огонь, разжигая обиду. Но Писистрат вынес все это совершенно спокойно и отвечал дразнившим его, что сердится на пьяные речи не больше, чем если бы кто-нибудь налетел на него на улице с завязанными глазами» [III, 11].

Как христианин, недовольный взглядами своего единоверца, обзывал того еретиком, так правители древнегреческих полисов обвиняли друг друга в тирании, когда путем вероломства и подлых интриг боролись между собой за власть. Об этом надо помнить, когда читаешь анналы греческой истории. Если, к примеру, говорится, что философ Зенон Элейский пал от рук тирана Неарха, то следует еще подумать, кто из них был большим тираном, ведь Зенон сам участвовал в заговоре против правителя, а кем в действительности был этот Неарх и как ему досталось власть, мы не знаем. Похоже, однако, что Трасибул был таки истинным тираном. Аристотель в «Политике» два раза упомянул о нем в связи с характеристикой того, что нужно ждать от государственного устройства: «От олигархии — то, что конечной целью является богатство..., полного недоверия к народу... От демократии — борьба со знатными, стремление и тайно и явно губить их, отправлять их в изгнание, как противников, стоящих на пути к власти. И правда, бывает, что от них идут заговоры, так как одни из них желают сами властвовать, другие — не быть в рабстве. Этим и объясняется совет, данный Периандром Трасибулу, — обрывать поднимающиеся над другими колосья, т.е. всегда стараться устранять выдающихся людей» [V, VIII, 7, 1311a 10—22].

Этого Периандра, как и Писистрата, народ к семи мудрецам относил и, верно, было за что: он прямо не сказал, что «знатных» нужно «устранять», «тайно и явно губить», но отчетливо намекнул. Аристотелю форма и содержание этого совета Периандра, видимо, сильно понравилась: «... Нельзя признать безусловно правильными, — пишет он, — те упреки, которые делались по поводу тирании и совета, данного Периандром Трасибулу. Рассказывают, Периандр ничего не сказал в ответ глашатаю, посланному к нему за советом, а лишь, вырывая те колосья, которые слишком выдавались своей высотой, сравнял засеянное поле. Глашатай, не уразумев, в чем дело, доложил Трасибулу о том, что видел, а тот понял поступок Периандра в том смысле, что следует убивать выдающихся людей» [III, VIII, 3, 1284 a 26—34].

Геродот рассказал эту же историю иначе, будто мудрец Периандр и по совместительству тиран Коринфа, обратился к Трасибулу с советом, как ему «установить самый надежный государственный строй» [V, 92], и тиран Милета посланному от Периандра глашатаю объяснил на сорванных колосьях, что необходимо сделать. И Диоген приводит письмо Трасибула к Периандру, где были такие слова: «... Всех выдающихся граждан губи, кажутся ли они тебе враждебными или нет, ибо распорядителю власти даже и друг подозрителен» [I, 100]. Отсюда видно, с каким опасным «другом» приходилось иметь дело Фалесу. Естественно, рано или поздно, знатному и мудрому Фалесу, на голову возвышающемуся над всеми остальными, чтобы не потерять ее, пришлось «удалиться от государственных дел» и заняться науками. Знания качеств личности Писистрата и Трасибула помогает понять сложную политическую обстановку, в которой жил Фалес.

Слава ученого пришла к Фалесу после предсказанного им солнечного затмения, которое описал Геродот: «Так как Алиатт, несмотря на требования Киаксара, не захотел выдать скифов, то у лидийцев с мидянами началась война. Пять лет длилась эта война, причем верх одерживали то мидяне, то побеждали лидийцы и однажды — даже в какой-то ночной битве. Так с переменным успехом продолжалась эта затяжная война, и на шестой год во время одной битвы внезапно день превратился в ночь. Это солнечное затмение предсказал ионянам Фалес Милетский и даже точно определил заранее год, в котором оно и наступило. Когда лидийцы и мидяне увидели, что день обратился в ночь, то прекратили битву и поспешно заключили мир» [I, 74].

Считается, что это затмение наступило 28 мая 585 г., правда, авторы книг [1] и [2] почему-то говорят о годе предшествующем. «Современные вычисления показывают, — пишет Ван-дер-Варден, — что наиболее вероятной датой затмения является май 28, –584. Это солнечное затмение было полным на севере Турции, где происходило сражение. Геродот писал, когда прошло уже более столетия после события, но Ксенофан, который жил только на полстолетия позднее Фалеса, также знал об этом предсказании. Сообщают, что Ксенофан "восхищался Фалесом из-за этого предсказания". Таким образом, мне кажется, что факт предсказания достаточно засвидетельствован. В это время еще не существовало греческих методов предсказаний, но вавилоняне предсказывали лунные и солнечные затмения еще раньше. Естественно поэтому предположить, что Фалес использовал вавилонские методы» [1, с. 135]. Ошибка в последней цифре года появилась, по-видимому, в результате какого-то недоразумения, странно только, почему разом в двух книгах.

Разбор методов, которыми вавилоняне могли предсказывать солнечные и лунные затмения, Ван-дер-Варден посвятил одно из центральных мест в своей книге. Он обратил внимание на то, что Фалес, по словам Геродота, указал лишь на год, когда должно случиться затмение, но не на день или месяц. Грубые же методики предсказания солнечных затмений, в соответствии с определенной периодичностью, по словам автора, у вавилонян всё-таки была. «Поэтому, — пишет исследователь, — если Фалес знал об этих периодах, он мог бы сказать своим ионийским друзьям: "Будьте внимательны, вполне возможно, что в этом году затмение Солнца". Затмение на самом деле имело место, и Фалес прославился благодаря своему предсказанию» [1, с. 137].

Ван-дер-Варден, собственно, отвечал на скептические оценку этого исторического факта, данную Отто Нейгебауэром, который ставил под сомнение не только научные возможности Фалеса. Нейгебауэр писал: «Для солнечных затмений, видимых в данном месте, не существует никакого цикла; все современные циклы относятся к Земле в целом. Никакой вавилонской теории для предсказания солнечных затмений в 600 г. до Р.Х. не существовало; об этом свидетельствует весьма неудовлетворительное состояние, которое мы наблюдаем, спустя 400 лет. Не разработали вавилоняне и никакой теории учитывавшей влияние географической широты. Можно смело сказать, что рассказ о предсказании Фалесом солнечного затмения не более достоверен, чем другой рассказ о предсказании Анаксагором метеоритов. Даже с чисто исторической точки зрения весь рассказ кажется очень сомнительным. Наш самый ранний источник, Геродот, сообщает, что Фалес правильно предсказал ионийцам "это исчезновение дневного света" "для того года", в котором оно действительно произошло. Вся эта формулировка сама по себе так расплывчата, что исключает применение какого-либо точного метода.

Чем дальше мы уходим от времени Фалеса, тем щедрее приписывают ему древние авторы математические и астрономические открытия. Я не вижу ни одного заслуживающего доверия элемента ни в одном из этих рассказов, столь популярных в истории науки. В этой связи можно привести заключение из статьи Кука: "Я могу лишь прийти к выводу, что наши знания недостаточны, чтобы определенно сказать, были ли вообще в восьмом и седьмом веках ионийцы пионерами греческого прогресса, но на основании имеющихся в настоящее время свидетельств, по меньшей мере, столь же вероятно, что не были". Такая осторожная точка зрения, к сожалению, далеко не общепринята. … Нечего и говорить о том, что занятия Фалеса в Египте также трактуются очень серьезно. К сожалению, нам известно от Диодора (I, 38), что Фалес настолько мало знал о Египте, что мог предложить теорию, согласно которой разлив Нила начинается в "устье реки, когда летние ветры со Средиземного моря... препятствуют стоку воды в море"» [2, с. 144 – 145].

Это — крайне пессимистический взгляд на успехи Фалеса и, вообще, достижения всей античной науки. Как показывает история исследования некоторых математических алгоритмов решения задач, которыми пользовались древние вавилоняне и египтяне, современные ученые не могут взять в толк, каким образом они могли быть найдены. Нашим современникам кажется, что для решения задач по нахождение площадей геометрических фигур, объемов тел и прочих параметров требуются знания высших разделов математики — алгебры и интегрально-дифференциального исчисления. Однако вполне работоспособные алгоритмы были найдены, причем некоторые из них три-четыре тысячи лет назад — мы просто не умеем их реконструировать.

Наукой Фалес заинтересовался, наверное, еще в молодые годы, когда плавал с торговыми и дипломатическими миссиями по всему Средиземноморью, так как известно, что в морских путешествиях он зарекомендовал себя, как опытный навигатор. Например, он показал, что Малая Медведица является более надежным навигационным ориентиром, чем Большая Медведица; он также «вымерил звездочки Воза», на которые ориентировались финикийские мореходы. Плиний написал, что Гесиод определил: "утренний заход Плеяд происходит в день осеннего равноденствия", а Фалес его поправил: "на 25-й день после равноденствия", а Анаксимандр еще уточнил: "на 31-й день после равноденствия".

Кто-то может сомневаться в том, что Фалес написал «Морскую астрономию»? Я — нет, не сомневаюсь, хотя под этого мудреца маскировались многие. Больше того, думаю, что и «О солнцевороте», и «О равноденствии», и «О началах» он мог написать. Филострат свидетельствует: «Клазоменец Анаксагор наблюдал небесные тела с [горы] Мимант в Ионии, а Фалес Милетский — с находящегося по соседству [мыса] Микале».

Вероятно, Фалес перенял что-то от вавилонян, что-то от египтян, но многое и сам наблюдал, измерял, и механику солнечного затмения отчетливо понимал. Он заметил, например, что оно всегда происходит в момент новолунья. Цицерон написал: «В те времена это была новая и неизвестная теория — о том, что затмение Солнца происходит вследствие покрытия его Луной». И древнегреческий Коперник, Аристарх Самосский, высказался аналогично: «Фалес сказал, что Солнце затмевается, когда его покрывает Луна, умозаключив об этом по тому дню, в который [обычно] происходят затмения. Этот день одни называют триакадой, другие — неоменией». Пифагореец «Энопид первым открыл наклонение зодиака и цикл великого года, а Фалес — затмение Солнце и то, что его период, относящийся к солнцеворотам, не получается всегда равным». По мнению Фалеса, звезды состоят из раскаленной до бела комьев земли и Луна состоит из земли. Современные скептики, вроде Нейгебауэр, отвергая добрую половину древних свидетельств, сами были в своей легковесной аргументации весьма не убедительны.

Может быть, не Фалес первый разделил год на 365 дней, дал определение числа, как совокупности единиц и понял, что вписанный в круг треугольник, опирающийся на диаметр, всегда будет прямым, как об этом упоминается в различных древних источниках, но, по крайней мере, в его время об этом уже знали. Они говорят об уровне развития знаний той эпохи, в которой жил самый выдающийся ученый. Следовательно, мы смело можем говорить: Фалес или кто-то из его современников вполне понимал, что во всяком равнобедренном треугольнике углы при основании равны, при пересечении двух прямых вертикальные углы равны, два треугольника равны, если два угла и одна сторона одного из них равны углам и одной стороне другого. Последняя теорема, как предполагается, использовалась Фалесом для нахождения расстояния до кораблей, находящихся в море. Он измерил высоту египетских пирамид, по отбрасываемым от них теням.

Нахождение Фалесом определенных отношений между элементами равнобедренного треугольника, ничем принципиальным не отличается от нахождений законов физики: и математические (стороны, углы, площади), и физические (сила, ускорение, масса) величины измеряются эмпирически, т.е. пришли к нам из опыта и используются нами в практической жизни. Интеллектуальные и чувственные образы тесно взаимосвязаны, так что разъединять их какой-либо преградой ненужно. Таким образом, математические объекты вполне можно отнести к естественнонаучным и рассматривать математику и естествознание, как одну рациональную науку, в которой используется один и тот же конструктивный подход.

Нейгебауэр критиковал Фалеса за неудачное предположение, что причиной разлива Нила являются ветер, дующий с моря против его течения. Да, конечно, эта гипотеза ошибочна, но важно, что он над этим природным явлением размышлял и предложил рациональное объяснение, а не сводил дело к божественному гневу или милости, как это делали до него. Начиная с Фалеса люди повсеместно стали задаваться вопросами: почему сверкает молния, как возникает гром, что такое огонь, как связан он с теплом, откуда берется ветер, что такое снег и лед, как связаны они с холодом, из чего состоит земли, животные и растительные ткани, какие причины приводят к землетрясению, наступлению холодов, образованию облаков и т.д. и т.д.

Наука начинается там, где религии говорят «Нет!», где ищут решения, не прибегая к силам какого-либо Высшего Существа. И вот в этом Фалес был Первым! «Он первый нашел путь Солнца от солнцестояния до солнцестояния; он первый (по мнению некоторых) объявил, что размер Солнца составляет 1/720 часть [солнечного пути, а размер Луны — такую же часть] лунного пути [т.е. оба светила видны под углом 0,5°]. Он первый назвал последний день месяца "тридесятым", [т.е. разделил год на 12 месяце, в каждом из которых было по 30 дней]. Он первый, как говорят иные, стал вести беседы о природе». Фалес имеет отношение к изобретению «глобуса» или так называемой армиллярной сферы, сыгравшей в астрономии выдающуюся роль. Сообщается, что «Фалес, Пифагор и его последователи полагают, что небесная сфера разделена на пять кругов, которые они именуют поясами: один из них называется арктическим и всегда видимым, другой — летним тропиком, третий — [небесным] экватором, четвертый — зимним тропиком, пятый — антарктическим и невидимым. Так называемый зодиак наискось накладывается на три средних круга, касаясь всех трех. Всех их под прямым углом — с севера на юг — пересекает меридиан».

Здесь надо будет пояснить, что сфера была удобным астрономическим инструментом, приспособленным для наблюдения за движением звезд и планет по небесному небосводу, что использовалось тогда, главным образом, для ориентации путешественников на море и суше. Через эту небесную сферу греческие ученые, по-видимому, пришли к мысли о шарообразности Земли. Произойти это могло следующим образом. Координатная сетка армиллярной сферы, которая представляла собой систему сферически изогнутых взаимно перпендикулярных медных полос, названных долготами и широтами, затем была спроецирована на земную поверхность. Двигаясь по этим линиям можно было видеть единообразное изменение астрономической картины. Так возникла первая карта, которая, помимо изображения очертания материков, островов, рек и горных хребтов, содержала еще координатную сетку из широт и долгот армиллярной сферы, которые и назывались меридианом, экватором, летним и зимним тропиком. Образованные мореходы такой, как Гекатий Милетский, плававшие по всему Средиземному морю и далеко за его пределами, конечно, оценили все удобства сферической системы координат, которая органично слилась с формой Земли. Таков, видимо, практический путь возникновения представления о Земле, как о шаре. Другим источником этой идеи могла быть философия идеальных форм, которую насаждали Пифагор и, особенно, Парменид; последний утверждал: все есть шар. Но о подобной абстрактной философии вряд ли что-то слышали практичные люди, вроде мореплавателей, купцов и колонистов. Поэтому широкое внедрение представления о шарообразности земли произошло скорее всего за счет именно армиллярной сферы, которую часто брали в свои путешествия мореходы.

Главное геометрическое достижение Фалеса состояла в том, что ему удалось открыть пропорциональность сторон подобных треугольников. Теперь на основе пропорции a/b = c/d, он мог производить измерение неизвестной величины по трем известным. Именно с помощью этой пропорции он нашел высоту египетских пирамид. Измерение расстояния до корабля, находящегося далеко в море, производилось тоже на основе этой пропорции. Выбрав на берегу базис a и вымерив с крайних его точек углы до корабля, геометр затем вычерчивал подобный треугольник небольших размеров и измерял у него две стороны, скажем, c и d; после этого ничего не стоило найти неизвестное расстояние до корабля — сторону b.

Такого рода задачи и даже более сложного (нахождение площади круга, объем усеченной пирамиды и т.д.) умели решать в Египте. Это стало известно из найденных Московского и Риндовского папирусов, написанных около 2000 г. до Р.Х. Однако этими знаниями овладел мудрый человек, живущий в ответственный для науки период. Далее можно пронаблюдать, как пропорция a/b = c/d через Пифагора, Демокрита и Архимеда легла в основу науки эпохи Греческого Зарождения и Итальянского Возрождения. Простота и универсальность пропорции позволило сделать множество математических и естественнонаучных открытий. Все это говорит о том, что Фалес был не столько первым философом, сколько первым ученым, т.е. тем первым профессионалом, который все явления природы пытался объяснить рациональными средствами. Но было в его объяснениях физического мира и такое, что отнести к рациональным соображениям можно лишь с изрядной натяжкой.

Наблюдая за действием магнита и янтаря, Фалес пришел к выводу, что эти и другие вещи имеют некий двигатель, который он называл душой вещей. Сосредоточием духа (pneuma, spiritus) он считал воду. Бог — тот ум (nouz, mens), который все создал из воды, так говорили комментаторы его учения, вкладывая в слово «бог» частично и свое понимание мира. Ипполит сообщает, что «Богом он [Фалес] считает вот что: "То, у чего нет ни начала, ни конца"». Цицерон в сочинении «О природе богов» (I, 10, 25) пишет: «Фалес Милетский, который первым исследовал подобные [т.е. теологические] вопросы, считал воду началом всех вещей, а бога — тем умом, который все создал из воды». Апоний писал: Фалес «в своем учении объявил воду началом всех вещей и источником, из которого все сотворено Незримым и Великим. Причина же движения, по его утверждению, дух, гнездящийся в воде. А также благодаря проницательному уму он первым открыл геометрическое искусство, через которое догадался о едином Творце всех вещей». В другом месте читаем: «Фалес полагает, что бог — это ум космоса, а Вселенная одушевлена и одновременно полна божеств; элементарную влагу пронизывает божественная сила, приводящая воду в движение».

Означает ли это, что Фалес был богословом? Конечно, нет. Быть может, он и прибегал изредка к теологической терминологии, но нужно смотреть в корень учения древнегреческого материалиста, и тогда мы поймем, его исключительное стремление все объяснить самым естественным образом. Так, по мнению Фалеса, колебания воздух не могли бы вызвать тех колебаний почвы, которые наблюдаются при землетрясениях. В подобных суждениях нет никакой теологии. Древние считали, что Фалес говорит нелепости, утверждая, будто земной круг поддерживается водой и плавает наподобие корабля. Тем самым, они тоже апеллировали к разуму. Однако они не понимали логики ионийского мудреца. Вещество, из которого сделано судно, рассуждал Фалес, тоже может быть тяжелее воды и, тем не менее, оно останется плавать на поверхности воды.

Пересказывая позицию Фалеса, Симплиций писал, что «теплое живет за счет влажного, умирающее высыхает, семя живых существ влажное, всякая пища пропитана соками». Вода, по мнению первого ученого, является лучшим носителем движущей силы, если угодно, духа, чем, например, воздух (на него указывал его соотечественник и современник Анаксимен). Стобей в сочинении «О смеси и слиянии» писал: «Фалес и его последователи считают слияние смешением элементов, приводящим к качественному изменению»; вода легко «перелепливается» в любой другой элемент. Фалес также утверждал, что неиссякаемость рек происходит по причине неиссякаемости водного пространства, на котором держится плоская Земля; родники похожи на дырки в днище корабля. По Фалесу, Земля находится в центре мироздания; при уничтожении Земли, рухнет и весь мир.

Одним из основных источников сведений об учении Фалеса является сочинения Аристотеля, который, несомненно, через свою специфическую терминологию окрасил учение Фалеса в собственные представления. Это нужно иметь в виду, практически, всегда, когда читаешь неавторское изложение учений. Но Аристотель сказал главное, когда указал на материальные начала, на которых зиждились учения первых философов. В «Метафизике» он пишет: «… Большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как последнее они, погибая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях, — это они считают элементом и началом вещей. И потому они полагают, что ничто не возникает и не исчезает, ибо сущность всегда сохраняется… Относительно количества и вида такого начала не все учили одинаково. Фалес — основатель такого рода философии — утверждал, что начало — вода (потому он и заявлял, что Земля находится на воде). К этому предположению он, быть может, пришел, видя, что пища всех существ влажная и что само тепло возникает из влаги и ею живет (а то, из чего все возникает, — это и есть начало всего). Таким образом, он именно поэтому пришел к своему предположению, равно как потому, что семена всего по природе влажны, а начало природы влажного — вода» [983 b 5—30].

Перипатетик тут же высказал гипотезу, что Фалес следовал взглядам древних, которые считали Океан и Тефию «творцами возникновения, а боги, по их мнению, клялись водой, названной самими поэтами Стиксом, ибо наиболее почитаемое — древнейшее, а то, чем клянутся, — наиболее почитаемое». В сочинении «О душе» Аристотель в двух местах обронил: «По-видимому, и Фалес, по тому, что о нем рассказывают, считал душу способной приводить в движение, ибо утверждал, что магнит имеет душу, так как движет железо» [405а 15—20]. «Некоторые также утверждают, что душа разлита во всем; быть может, исходя из этого, и Фалес думал, что все полно богов» [411а 7—10]. В сочинении «О небе» сообщается следующее: «Другие полагают, что [Земля] плавает на воде. Это самая древняя теория, которая до нас дошла, — говорят, что ее выставил Фалес Милетский. Она гласит, что Земля остается неподвижной потому, что плавает, как дерево или какое-нибудь другое подобное вещество (ни одному из которых не свойственно по природе покоиться на воздухе, а в воде — свойственно). Как будто о воде, поддерживающей Землю, нельзя сказать того же, что и о Земле. Воде также не свойственно по природе держаться в воздухе — она всегда находится на чем-то. Кроме того, как воздух легче воды, так вода легче земли. Как же тогда возможно, чтобы более легкое находилось ниже более тяжелого по своей природе?» [294а 27—35]. Резонный вопрос, но Фалес-мореплаватель мог думать иначе. Возможно, он представлял всю землю, как некое большое судно; материал, из которого оно сделано, тоже может быть тяжелее воды.

Итак, заслуга Фалеса заключается в том, что он первым, кто вполне рациональным способом попытался доказать первенство элемента воды в перечне предлагавшихся в то время четырех стихий — огня, земли, воды и воздуха, которые были известны задолго до него. Вероятней всего, как это предположил Аристотель, свое воззрение он вывел из наблюдения, что пища всех существ — влажная, их семя тоже имеет влажную природу, а начало и причина роста содержащих влагу существ — вода. Он наблюдал, что теплое живет за счет влажного, умирающее всегда высыхает, а из чего каждое живое существо состоит, тем оно преимущественно и питается. Вода — основа всякой жидкости, думает Фалес, включая сюда, видимо, масла и спирты. Земля плавает на воде, и вода просачивается сквозь нее родниками, которые образуют реки. Землетрясения происходят от волнения на поверхности воды; все течет гармонично в этом мире благодаря воде. Первым и высшим, а значит и божественным, всегда считали то, у чего нет ни начала, ни конца, а таков именно море, по которому Фалес плавал. Всё во вселенной образуется благодаря затвердеванию или испарению воды. Всякое влажное вещество, например, сырая глина, с легкостью изменяет форму. Вода испаряется и предметы становятся малоподвижными. Испаряющаяся часть вещества обращается в невидимый воздух, а тончайший воздух возгорается в виде эфирного огня; отсюда появляются звезды, планеты, Луна и Солнце. Выпадая в осадок и превращаясь в ил, вода образует землю. Итак, вода — начало всему. Чтобы подкрепить эту мысль авторитетом, Фалес обращается к Гомеру, который сказал: «Океан был первым». Поэтому из четверки известных ему элементов Фалес объявил воду «наипричиннейшим» элементом.

* * *

Финикийцы, представители одного из семитских этносов, играли роль соединительного звена между культурными центрами Востока и Запада. Фалес был финикийцем, поэтому, быть может, вполне закономерно, что по его учению, которое несет на себе следы воззрений египетских жрецов, душа бессмертна и растворена повсюду в космосе. Она есть и у неживых тел, при этом он ссылался на естественные предметы — магнит и янтарь, которые при известных условиях способны притягивать соответствующие частички вещества. Но отличительный признак души, говорил Фалес, является движение. Вода для Фалеса, хотя и была душой мироздания, но выступала в качестве вполне материального двигателя, который приводил все в движение и, таким образом, она превращалась из безжизненного вещества в дух или даже божество. Возможно, что у египтян Фалес перенял некоторые геометрические сведения. Говорилось уже, будто он первый вписал прямоугольный треугольник в круг, в честь чего он якобы принес в жертву быка. По другой версии, эту задачу решил Пифагор, и что именно он изучал треугольники, разнообразные фигуры и все, что относится к «науке о линиях». Однако никто, кажется, не отрицал факта, к которому имел отношение только Фалес: измерение высоты египетской пирамиды. Важность этой методики состоит в том, что принцип подобия был потом использован Эратосфеном для измерения длины меридиана с потрясающей для того времени точностью. Фалес был выдающимся ученым эпохи, в которой еще господствовали мифологические предрассудки минувших веков.