Sceptic-Ratio. А. Тимирязев: Волна идеализма в современной физике на Западе и у нас

23 сентября 1931 г. на торжественном заседании по случаю открытия сотого съезда Британской ассоциации содействия наукам президент этой ассоциации «достопочтенный» (Right honourable) генерал Смутс произнес речь на тему «Научная картина мира на сегодняшний день». Вся речь была построена на том, что наконец-то современная наука — и в первую очередь физика — окончательно и бесповоротно опровергла материализм!

Тема, как видно, не новая. «Кто сколько-нибудь знаком с философской литературой, тот должен знать, что едва ли найдется хоть один современный профессор философии (а также теологии), который бы не занимался прямо или косвенно опровержением материализма. Сотни и тысячи раз объявляли материализм опровергнутым и в сто первый, в тысяча первый раз продолжают опровергать его и поныне» (Ленин, «Материализм и эмпириокритицизм», т. X, стр. 9).

Поэтому, казалось бы, можно было спокойно пройти мимо этих «новейших опровержений», однако целый ряд обстоятельств заставляет нас внимательно прислушаться к тому, что сказал бравый генерал.

Во-первых, волна идеализма приняла весьма внушительные размеры, в отдельных областях физики она проявляется в различных формах и часто бывает искусно замаскирована. Во-вторых, план пропаганды идеализма сейчас очень тонко разработан, и, наконец, что всего существеннее, эта настойчивая пропаганда идеализма весьма сильно чувствуется не только в странах, где у власти стоит буржуазия, но и... у нас, в стране строящегося социализма!

Мы не можем сложа руки сидеть и смотреть, как в головы нашей пролетарской молодежи, из которой мы должны подготовить стойких борцов, неустрашимых строителей социализма, не отступающих ни перед какими трудностями, очень искусно, через бесчисленные переводные и оригинальные книги вливается яд, расслабляющий, сбивающий с толку, гасящий тот энтузиазм, тот пафос, без которого немыслимо строительство социализма.

Речь генерала Смутса может быть для нас полезной в том отношении, что она необыкновенно ясно вскрывает общий план идеалистической реакции в современном естествознании и в первую очередь в физике.

Новая волна идеализма заслуживает тем большего внимания с нашей стороны, что она тесно связана с упадочным течением буржуазной философской мысли, направленной против техники.

Если представители буржуазного общественного мнения не раз пытались истолковать успехи современного естествознания как подтверждение реакционной идеалистической философии, то технику и непосредственно с ней связанные вопросы естествознания они еще в самом недалеком прошлом соглашались оставлять в руках стихийных материалистов. Теперь же в связи с небывалым кризисом, охватившим буржуазно-капиталистический мир, кризисом, из которого буржуазия не сможет найти выхода, все громче и громче раздаются голоса против техники. Эти голоса мы слышим теперь уже не только в среде философов и публицистов, но все чаще и чаще и среди представителей науки. Вот эта новая черта в современной проповеди идеализма, как мы уже сказали, заслуживает самого пристального внимания с нашей стороны.

Чтобы успешно строить и построить социализм, нам и в области науки необходимо «догнать и перегнать», нам необходимо использовать все ценное, что давала и дает наука буржуазно-капиталистического мира. Но для этого необходимо с корнем вырвать то неверие в дальнейшее развитие техники, которым, как мы увидим, пропитываются научно-философские статьи, истолковывающие новейшие успехи науки.

Как, в самом деле, можно руководствоваться лозунгом, что «в период реконструкции техника решает все», если со страниц научной литературы строителю социализма будут нашептывать: «время техники прошло, наступила пора спекулятивного естествознания»?

Против этих настроений в области науки нужна не менее ожесточенная борьба, чем против контрреволюционного троцкизма, против неверия в возможность построения социализма в одной стране, против неверия в силы рабочего класса, увлекающего с собой в строительство социализма основные массы крестьянства, и против всех и всяческих правооппортунистических ставок на самотек и «мирное врастание».

В области науки нужна тем большая бдительность, что яд вливается в мозг строителя социализма часто совершенно незаметным для него образом.

Посмотрим однако, в каком виде проявляется чаще всего это анти-техническое течение. Чаще всего оно замаскировано видимостью борьбы с механицизмом, что необыкновенно прельщает наших меньшевиствующих идеалистов всех толков. Они не замечают — а, может быть, только делают вид, что не замечают — того самого важного, что в устах заграничных философов механицизм есть только вежливая форма для обозначения материализма. Это вовсе не механицизм в том смысле, как это понимаем мы, следуя указаниям Маркса, Энгельса и Ленина.

Остановимся на «следующей выдержке из книги Эддингтона «Природа физического мира» («The Nature of the Physical World», стр. 209, 210). Некоторые отрывки из нее переведены под редакцией т. Б. Гессена под названием «Относительность и кванты» (Техн. теор. изд., 1933 г.).

«Одно из величайших отличий, выделяющих физику наших дней от физики XIX века, есть изменение того, что мы называем идеалом научного объяснения. Викторианский *) физик гордился тем, что он до тех пор не мог понять какой-либо вещи, пока он не научался построить ее модель. А под моделью он понимал нечто, построенное из рычагов, приводных шкивов, насосов и других приспособлений, известных инженеру. Природа при построении вселенной, как предполагалось, зависела от тех же ресурсов, как и любой механик из числа людей. Когда физик искал объяснения какому-нибудь явлению, его ухо напрягалось, чтобы услышать гул машины. Человек, который мог бы построить модель тяготения с помощью зубчатых колес, был бы героем в викторианскую эпоху.

*) Викторианский значит буквально относящийся к эпохе царствования королевы Виктории. У английских идеалистов этот термин имеет сейчас снисходительно издевательский привкус вроде неглубокий мыслитель, не оказавшийся в состоянии преодолеть материализм, господствовавший среди людей науки той эпохи. Реакционер в области биологии, Бетсон называл Дарвина викторианцем, Эддингтон разумеет под викторианцами Фарадея, Кельвина и Максвелла.

Теперь мы не призываем инженера строить вселенную из его материалов, но мы идем к математику с тем, чтобы он построил вселенную из своих припасов. Без сомнения, математик более возвышенное существо, чем инженер, но, пожалуй, и ему нельзя передать творчество без всяких оговорок. В физике мы имеем дело с символическим миром, и мы едва ли будем в состоянии отказаться от использования математика, который является профессиональным управителем символов».

Я думаю, не надо быть особенно проницательным и обладать глубоким философским образованием, чтобы увидеть в авторе махрового сеятеля шпенглеровских настроений!

Почти буквально то же самое повторяет Джинс в своей книге «Вселенная вокруг нас», также переведенной на русский язык, причем все наиболее откровенные поповские выпады там вычеркнуты.

Мы думаем, что этого делать не следует. Если весь текст, крайне вредный и к тому же искусно замаскированный, оставить и отрезать только выводы, то читатель незаметно их сделает сам для себя. Тогда как демонстрирование открытой поповщины, до которой договорились западноевропейские ученые, если ее снабдить надлежащими примечаниями и вскрыть фальсификацию науки, проделываемую этими господами, имело бы куда более полезное воспитательное значение. Недаром эта причесанная «под материализм» книга Джинса, роскошно изданная Техн. теор. изд., является сейчас настоящим евангелием для «лояльных» к советской власти богомольцев и богомолок.

Приводим одно место из Джинса, но полностью, без причесок!

«Уже четверть столетия прошло с тех пор, как физическая наука в значительной степени под руководством Пуанкаре (недаром Ленин, признавая заслуги Пуанкаре в области физики, вскрыл все убожество его философии. — А. Т.) отбросила попытки объяснять явления и ограничила свои задачи описанием явлений, отыскивая для этого наиболее простые способы. Возьмем простейший пример, викторианский ученый (опять викторианский, не дает он вам покоя, сэр Джемс! — А. Т.) считал необходимым «объяснять» свет как волновое движение в механическом эфире, который он вечно старался построить из желатина и гироскопов. Ученый в наши дни, по счастью, настолько благоразумен, что уже давно отбросил эти попытки и вполне доволен (вот, подумаешь, умеренность и аккуратность! — А. Т.), если ему удастся получить математическую формулу (недаром Ленин говорил: «Материя исчезает, остаются одни уравнения»), с помощью которой он сможет предсказать, что выйдет из света при определенных условиях. Ему нет дела, допускает ли эта формула механическое объяснение или нет и соответствует ли такому объяснению, в конечном счете, какая-нибудь мыслимая реальность (вот оно что! — А. Т.). Формула в современной науке оценивается, главным образом, если даже не исключительно, по ее способности описывать явления природы достаточно просто, точно и полно.

Например эфир исчез сейчас из современной науки не столько потому, что ученые составили доказанное суждение о том, что такой вещи вообще не существует, сколько потому, что они увидели, что можно описать явления природы вполне хорошо и без него. Он просто усложняет картину, и потому его отбрасывают. Если в будущем они увидят в нем нужду, то его вновь введут в науку (подумаешь, как просто: захотел — взял, захотел — выбросил! — А. Т.). Все это не означает понижения образцов или идеалов в науке. Это указывает только на растущее убеждение, что конечные реальности вселенной пока что вне достижения науки, а может быть, и даже вероятно, что они лежат за пределами доступного человеческому уму (по крайней мере, ясно сказано! — А. Т..). A priori вероятно, что только художник (удивительно, что у Джинса не с большой буквы написано! — А. Т.) может понять весь смысл картины, которую он нарисовал, и что этот смысл останется навсегда непонятным для немногих мазков краски на полотне» (эта «картина» уже не раз выставлялась на показ Джинсом, смысл ее в следующем: художник — это господь бог, который нарисовал картину, т. е. создал мир, а мазки краски — это люди, которые не могут постигнуть великих творений! — А. Т.).

«По этой причине, когда мы, как это было во второй главе, пытаемся разбирать конечную структуру атома, нам приходится говорить улыбками, метафорами и параболами. Поэтому и не стоит тревожиться сверх меры при виде кажущихся противоречий. Высшее единство конечной реальности без сомнения примирит все эти противоречия, хотя еще вопрос, постижимо ли для нас это высшее единство» («The Universe around us», p. 329).

Идеализм здесь доходит до своего логического конца. Он превратился уже в самую бесхитростную поповщину, и, смотрите, опять издевательство над викторианцем, над ученым с «инженерным складом» ума! Еще за несколько лет до того, как были написаны эти строки, в книжке «Nature» от 7/III 1925 тот же Джине не менее ясно формулировал те же «анти-технические» взгляды.

«Мимоходом мы можем отметить, что понятие эфира всегда встречало особенное внимание в умах типически-практического, можно даже сказать, инженерного характера. Умы этого типа мы встречаем у лидеров британской науки. В то время как наши собственные физики стремились изобразить природу как машину, передающую напряжения и деформации, более метафизически настроенные умы обыкновенно довольствовались допущением действия на расстоянии в качестве окончательного объяснения естественных явлений или, по меньшей мере, считали такое объяснение во всех отношениях и в такой же мере удовлетворительным и окончательным, как и объяснение с помощью промежуточной среды. Нельзя считать случайным, что Ньютон, Кельвин, Кларк Максвелл и Фарадей были британцы, а Боскович, Эйнштейн и Вейль — иностранцы».

Ненависть к стихийным материалистам-«викторианцам» заставила богобоязненного буржуазного «философа» забыть свою национальную гордость, лишь бы только насолить материалистам! Но разве малую роль в этих «рассуждениях» играет издевательство «над инженерным cкладом ума»? Однако это «анти-техническое» настроение отнюдь не является национальным. Мы, минуя «философа» Шпенглера, обратимся сейчас к математику Р. Мизесу.

«Эпоха техники,— говорит он,— началась, скажем, в 40—50 годах прошлого столетия, но, с другой стороны, она должна когда-нибудь и кончиться (!! — А. Т.). Ведь из самого выражения «эпоха» явствует, что господство технического направления мысли, представляя собой явление значительное и перманентное в отношении своих последствий, является все же само по себе преходящим, ограниченным во времени. Таким образом, естественно возникает вопрос, находимся ли мы еще в центре эпохи техники или же мы настолько уже приблизились к ее границе, что становится возможным и уместным бросить взгляд на близкое будущее? Пророчество всегда является трудной и неблагодарной задачей, но еще более неблагодарный труд — это пытаться осмыслить настоящее, ибо при этом мы очень склонны к переоценке, имея возможность опереться подчас лишь на некоторое более или менее смутное чувство. Все же я попытаюсь дать вам на этот вопрос точный и ясный ответ. Я думаю, что мы давно, быть может, уже два десятилетия, находимся на границе эпохи техники, что мы незаметно перешли в новую эпоху, которая характеризуется умственным движением определенного типа, сходного с движением времен Коперника, Галилея и Кеплера, — в эпоху расцвета спекулятивного естествознания» (!! — А. Т.) (Проф. Р. Мизес, «Основные идеи современной физики и новое миросозерцание», изд. «Сеятель», Петроград, 1924 г.). («Сеятель, сеятель, что ты посеял!» — А. Т.).

Если отбросить ни к селу, ни к городу приплетенных сюда Галилея, Коперника и Кеплера, то для всякого мало-мальски грамотного марксиста ясно, откуда берутся это разочарование в современной технике и болтовня о том, что эпоха техники уходит в даль прошедших веков. Все это может служить одним из звеньев длинной цепи доказательств того, что капиталистические производственные отношения из форм развития уже превратились в оковы для развивающихся и растущих производительных сил. А тем, кто связал свою судьбу с буржуазно-капиталистическим миром, хочется думать, что развитие производительных сил приостановилось и приостановилось навсегда!

Все это верно, но, как говорится, от этого нам в данном случае не легче, так как это ядовитое брюзжание начинает пропитывать науку, и не только, как мы увидим, заграничную науку, без усвоения которой не может быть успешного строительства социализма, но этот яд начинает распространяться и у нас, в нашей среде. Вот почему нам надо во всех деталях изучить, по каким каналам, часто тонко замаскированным, и какими способами распространяется этот яд, так как только тогда мы найдем против него лучшее и наиболее скоро действующее противоядие.

Что все это попятное движение идет под флагом идеалистической философии, не подлежит никакому сомнению. «Достопочтенный» генерал Смутс в упомянутой речи не без гордости произнес следующие слова: «Однако природа органического мира как целого гораздо яснее может быть познана в ее собственной области — именно в биологии и в особенности в быстро подвигающейся вперед физиологии. Здесь также правильная точка зрения была затемнена нашествием механистических идей из области физики XIX в. Грубый материализм заболотил биологию более чем на целое поколение. На съезде Британской ассоциации в 1874 г. один из знаменитых моих предшественников (намек на физика Дж. Тиндаля) дал образец свободного выражения этой материалистической веры. Теперь все это уходит, если не ушло» (!! — А. Т.) («Nature», Vol. 128, p. 525—526).

А вот что писал Энгельс Марксу об этой же речи знаменитого физика Тиндаля. В письме от 21/IX 1874 г. («Переписка Маркса», т. XXIV, стр. 442) Энгельс пишет о том, что речи Тиндаля и Гексли заставили его вновь заняться диалектикой, чтобы дать указания, как избавиться от методологических ошибок, которые делают материалисты-естественники; но к этой критике он прибавляет: «Впрочем, вступительная речь Тиндаля представляет собой самое смелое, что до сих пор сказано в Англии в собрании подобного рода, она произвела огромное впечатление и навела ужас. Видно, что гораздо более смелая манера Геккеля не дает ему покоя. Я имею дословный текст речи в «Nature», которую ты можешь здесь прочесть. То, что он признает Эпикура, позабавит тебя. Несомненно, во всяком случае, что здесь, в Англии, возврат к действительно разумному взгляду на природу совершается гораздо серьезнее, чем в Германии, вместо того, чтобы искать спасения в Шопенгауэре и Гартмане здесь его ищут, по крайней мере, в Эпикуре, Декарте, Юме и Канте. Французы восемнадцатого столетия остаются для них конечно «запрещенным плодом».

Из этих слов Энгельса для нас должно быть ясно, почему Джинс, Эддингтон, Смутс и иже с ними так ненавидят «викторианцев». Было бы крайне интересно дать более полную картину развития буржуазной науки от этой речи Тиндаля до речи генерала Смутса. Этот период только немного покрывает пятьдесят лет, протекших со дня смерти Маркса, а какие яркие иллюстрации теории Маркса получились бы из этой картины!

Надо оговориться, что свет конечно не клином сходится на генерале Смутсе, и если мы о нем говорили и еще будем говорить, то только потому, что он сопоставляет и как бы синтезирует те, казалось бы, разрозненные идеалистические волны, которые плещутся сейчас в современном естествознании. Не надо думать, что и на советской земле эти волны отсутствуют! Часть наших советских физиков и не думает даже скрывать свои идеалистические вкусы. В «Успехах физических наук» (т. XII, выпуск 1-й, 1932 г.) в статье «Руководящие идеи творчества Фарадея» проф. И. Е. Тамм изрекает следующее божественное откровение: «Господствовавшая в начале XIX в. идеалистическая философия Шеллинга заключала в себе здоровое ядро учения об единстве сил природы и оказала в этом направлении значительное воздействие на развитие науки. Так, например Эрстед был убежденным шеллингианцем и пришел к знаменитому открытию воздействия электрического тока на магнитную стрелку вовсе не случайно... а в результате... поисков взаимодействия электричества и магнетизма, в существовании которого он был убежден на основании философских соображений...

Венцом этого периода развития физики... было установление закона сохранения энергии Робертом Майером, Джоулем и Гельмгольцем».

Итак, вдохновителем физиков, установивших учение о сохранении энергии, был идеалист Шеллинг!

А вот как на это дело смотрел Гельмгольц. Прочтем первые строчки его введения в курс теоретической физики («Einleitung zu den Voriesungen uber theoretische Physik», Leipzig, Barth, 1903, S. 1):

«Введение, § 1. Философия и естественные науки. Между философией и естественными науками в первой половине этого столетия (речь идет о XIX в. — А. Т.) под влиянием философии тождества Шеллинга—Гегеля установились малоутешительные отношения». А специально по вопросу об установлении закона сохранения энергии Гельмгольц рассказывает в письме к Дюбуа, каких трудов стоила ему книга «Сохранение силы» (сохранение энергии), сколько раз он ее переделывал до тех пор, пока, говорит он, «я не взял себя в руки и не выкинул за борт все, что хоть сколько-нибудь пахло философией».

Мы, конечно, не будем защищать философские взгляды Гельмгольца, колебавшегося между стихийным материализмом большинства естественников и кантианством. Нам просто хотелось указать на «глубину» исторических изысканий проф. И. Е. Тамма. Принцип их ясен — надо доказать правоту идеализма, а если факты — как бы это сказать — не совсем подтверждают эту точку зрения, то надо ли особенно стесняться?

Займемся теперь классификацией отдельных попыток насаждать идеализм в физике. Надо сказать, что в этой области установлена довольно-таки приличная организация. Каждый проповедник идеализма имеет свою область, так что идеалистический агитпроп несомненно правильно распределяет нагрузку, и тут есть, пожалуй, чему поучиться. Однако конечно нет правил без исключения: при особом усердии наиболее талантливому пропагандисту разрешается работать зараз по двум и даже трем линиям. В основном в области физики пропаганда ведется по следующим направлениям.

Первое: материя заменяется энергией, не имеющей вообще никакого материального носителя. Все разговоры о материальном носителе считаются пережитками «викторианской» эпохи в Англии, а у нас — механицизмом, так по крайней мере выходит из всех выступлений деборинцев и младо-деборинцев.

Разновидностью этого течения является признание эфира как носителя электромагнитной энергии на словах, но наделение его мистическими свойствами. Так, к нему оказывается неприложимо понятие движения как перемещения в пространстве! Причем это решение объявляется правильным с точки зрения диалектического материализма! Таким образом, электромагнитная энергия на словах имеет материального носителя, на деле же носитель становится нематериальным, он одним росчерком пера лишается необходимых атрибутов материального тела.

Второе направление: возврат к учению о действии на расстоянии в самой мистической форме. Это направление тесно связано с первым: раз мы признали, что никакой материальной среды, заполняющей мировое пространство, нет, то какое же действие может эта несуществующая среда передавать?

Третье направление: проповедь конечности вселенной и ее тепловой смерти. Эта часть общего плана в СССР выполняется, как правило, в особенно замаскированной форме.

Четвертое направление, особенно сильное в популярной литературе: мистификация, изображение науки как чего-то совсем недоступного для человеческого ума, как чего-то такого, к чему можно привыкнуть, но чего понять нельзя. Понимать и объяснять хотели только наивные викторианцы, говорит генерал Смутс, этого хотят механисты, вторят ему деборинцы всех фракций!

Последнее и самое, пожалуй, существенное течение: отрицание закона причинности. Это течение обставлено наиболее солидным аппаратом учености, «новейших достижений», последних слов современной науки и т. д. Этим течением нам придется основательнее всего заняться. Наконец в заключение мы покажем, как у генерала Смутса и у нас, в СССР, у академика Вернадского дан синтез всей этой идеалистической мозаики и указаны все выводы, которые из этого синтеза можно сделать.

Итак, приступим к обследованию всех этих течений.

Энергия, не имеющая... материального носителя!

Развернем книжку, которая рекомендуется для студентов 1-го МГУ (все издание носит название «Наука XX века»). Мы возьмем выпуск, посвященный физике: «Физика», т. II, Гиз., 1929. Составители: И. Е. Тамм, С. И. Вавилов, Г. С. Ландсберг и Б. А. Введенский. Развернем на статье проф. Тамма «Учение о свете» стр. 23—26. Вот что мы там прочтем.

«Разительные успехи ньютонианской механики, истолковавшей с единой точки зрения множество разнороднейших физических явлений, естественно, породили стремление свести все физические явления к движениям материальных тел»... «Однако все попытки создать представление о физической природе носителя электромагнитного поля (как и поля тяготения) либо ведут к противоречию с фактами, либо лишены физического содержания. Поэтому в настоящее время нам не остается ничего другого, как рассматривать это поле чисто феноменологически, как нечто, могущее существовать в "пустом" пространстве».

Таким образом, оказывается, что создать представление о физической природе носителя электромагнитного поля, которым мы пользуемся в нашей промышленности и в сельском хозяйстве (что, в самом деле, представляет собой электрификация, как не использование электромагнитной энергии!), не представляется возможным, во-первых, потому, что одни из попыток привели к противоречиям, а другие... лишены физического содержания! А какой отсюда вывод? Поле электромагнитное и поле тяготения должны рассматриваться как нечто, могущее существовать в «пустом» пространстве, т. е. оказывается, миллиарды и миллиарды киловатт-часов электромагнитной энергии, которые идут на производство, которые идут на строительство орудий производства, не имеют материального носителя!

В отношении энергии световых волн, по своей природе являющихся теми же электромагнитными волнами, проф. Тамм в цитированной нами книжке так прямо и говорит: «Итак, свет представляет собой колебания величины электрической и магнитной силы, распространяющейся в пространстве без всякого материального носителя» (стр. 35).

Проф. Тамм здесь не одинок, это общее мнение теоретиков в области теории электромагнитного поля. Можно без преувеличения сказать, что в области теории электромагнитного поля работа остановилась, т. е. сейчас считается даже неприличным говорить о физической теории электромагнитного поля, мы ведь слышали, от проф. Тамма, что никакого представления о физической природе носителя поля получить не удалось.

Сейчас об электромагнитном поле говорят, как «о системе уравнений Максвелла», которые вдобавок признаются абсолютно точными. В самом деле, с легкой руки Эйнштейна усомнились в том, существует ли единое для всех время, усомнились в том, бесконечно ли пространство, а вот в уравнениях Максвелла сомневаться никак нельзя. Боже сохрани думать, что эти уравнения только приблизительно верно отражают действительность, и пуще всего нельзя думать, как это думали наивные механисты-«викторианцы» и всякие там материалисты, что уравнения Максвелла как-то связаны с уравнениями механики, что они изображают реальные свойства реальной материи — реальной среды, являющейся носителем электромагнитной энергию. Всё это запрещено современной буржуазной наукой, всё это именуется механицизмом поклонниками современных руководителей буржуазным общественным мнением — деборинцами обеих фракций.

Мысль, выраженную проф. И. Е. Таммом, мы встречаем в книге проф. Я. И. Френкеля «Строение материи», 1922 г., изд. «Сеятель» (ах, этот сеятель! — А. Т.). «В результате современная электродинамика вынуждена была сохранить максвелловское представление об энергии как о некоторой величине, разлитой в пространстве, с объемной плотностью, пропорциональной квадрату электрического и магнитного напряжения, но уже не связанной ни с каким материальным субстратом» (стр. 109).

В чем же суть дела? Фарадей и Максвелл теоретически, т. е. из определенных представлений о материальном носителе электромагнитной энергии, дали все современное учение об электричестве и магнетизме. Это учение формально выражено в системе замечательных уравнений, из которых, как из сказочного рога изобилия, сыплются важнейшие практические выводы.

В теоретических выводах Максвелла оказались неувязки, а в то же время все выводы из системы его уравнений подтвердились на опыте.

Вот почему большинство теоретиков пошло по линии ползучего эмпиризма. Начали строить вывод за выводом из системы уравнений, которые стали обоготворять, но о выводе которых в «приличном» обществе физиков нельзя сейчас и упоминать. Таким образом, достигаются сразу две вещи: математические выводы нужны для техники. Замена физической теории математическими символами наруку философам-идеалистам, разрабатывающим требуемое при теперешнем состоянии капиталистического общества мировоззрение. Можно ли упустить такой случай? Послушаем Эддингтона; все в той же цитированной нами книге, во введении (стр. XVI), он пишет:

«Внешний мир для физики таким образом превратился в мир теней. Освобождаясь от иллюзий, мы освободились от материи, так как мы на самом деле уже видели, что материя была одной из величайших наших иллюзий. Потом мы, быть может, станем спрашивать самих себя, не очень ли мы безжалостно пользовались ножом, когда мы ревностно старались вырезать все, что является нереальным.

Действительно, пожалуй, реальность есть такое дитя, которое не выживет, если за ним не будет смотреть нянька, именуемая иллюзией. Но если это и так, то это мало заботит ученого, который имеет хорошие и достаточные основания продолжать свои исследования в мире теней и который довольствуется тем, что предоставляет философу выяснить, в каком положении дело обстоит с реальностью в применении к его исследованиям».

Вопрос ясен, как говорят у нас на партсобраниях!

С философской стороны мы здесь имеем дело с той же самой ошибкой, которая была вскрыта Лениным у школы энергетиков, возглавлявшейся недавно умершим химиком Оствальдом. Оствальд исходил из того, что материя проявляется только через процессы, протекающие при переходе энергии из одной формы в другую, что материя, как говорил он, выполняет роль кантовской вещи в себе и является носителем той энергии, которую мы не можем воспринять, потому что то, что мы воспринимаем, есть энергия. Теперь нам говорят, что электромагнитная энергия есть нечто, не связанное с материальным субстратом.

В вопросе об энергетике Плеханов не дал правильного ответа *), который мы находим только у Ленина. «Всякий физик и всякий инженер знает, что электричество есть (материальное) движение, но никто не знает толком, что тут движется, следовательно, — заключает идеалистический философ, — можно надуть философски необразованных людей соблазнительно «экономным» предложением: «давайте мыслить движение без материи...» (т. X, стр. 238).

*) См. предисловие к книге Деборина. Плеханову так и не удалось вскрыть методологическую ошибку энергетиков. Это и вызвало следующее замечание Ленина: «Но Плеханов молчит об этом новом течении, не знает его. Деборин неясно его представляет» (Лен. сб. XII, стр. 357).

Итак, «новейшая» физика попалась на удочку старой идеалистической философии. Существует движение, не существует того, что движется.

Для марксиста-диалектика, хотя бы и одержимого всякими философскими уклонами, не представляется возможным утверждать открыто, что существуют такие формы энергии, которые так-таки и не связаны с каким бы то ни было материальным носителем. Наши меньшевиствующие идеалисты, однако, нашли «выход из положения». Они ухватились за одну из самых неудачных мыслей Эйнштейна, которую он вообще когда-либо высказан. В речи, произнесенной на торжественном собрании Лейденского университета 5/V 1920 г., Эйнштейн, между прочим, говорит следующее: «Обобщая, мы можем оказать, мыслимо расширяя понятие физического предмета, представить себе такие предметы, к которым нельзя применить понятие движения. Их нельзя мыслить состоящими из частиц, поддающихся каждая в отдельности исследованию во времени. Специальная теория относительности запрещает нам принимать эфир состоящим из частиц, поддающихся исследованию во времени, но гипотеза о существовании эфира не противоречит специальной теории относительности. Нужно только остерегаться приписывать эфиру состояние движения» (А. Эйнштейн, «Эфир и принцип относительности», Научное книгоиздательство, Ленинград, 1922 г., стр. 17—18).

Это глубокомысленное «решение» теперь преподносится как правильное истолкование физических свойств эфира с точки зрения... диалектического материализма! Раскроем книжку т. Б. М. Гессена «Основные идеи теории относительности» на стр. 165. «В этом и состоит основное различие эфира теории относительности от эфира механистической физики. Эфир принципа относительности не состоит из частиц, не имеет молекулярного строения, поэтому к нему неприложимо понятие движения как механического перемещения.

Но так как он не состоит из частиц, то нельзя обнаружить и движения тела по отношению к этому эфиру».

Просто и хорошо! Не правда ли? И механистам, т. е., виноват, материалистам, попало и идеалистов по головке погладили!

Те же мысли встречаем мы в учебнике проф. И. Е. Тамма, «Основы теории электричества» (т. I, ч. 1-я, изд. 2-е, совершенно переработанное Гос. техн. теор. изд., 1932г., стр. 58).

«Правильное понимание понятия "эфир" сводится к утверждению, что эфир является носителем этих физических свойств "пустого" пространства. Однако величайшей ошибкой является механистическое понимание термина "эфир". Представление об эфире как о непрерывной жидкости или о совокупности мельчайших атомов несомненно ложно, так же как и вообще всякое представление о пространственных перемещениях эфира».

В том же учебнике на стр. 154 из этих же мыслей делаются уже и все выводы: «Конечно с точки зрения современной теории, отрицающей существование материального эфира (в механистическом смысле этого слова), в сущности, лишено основания говорить о натяжениях в вакууме, т. е. о силах взаимодействия смежных элементов вакуума... Однако, по доказанному, результирующая сила, действующая на тела, находящаяся в произвольном объеме V, может быть формально представлена в виде суммы натяжений, "испытываемых" поверхностью S этого объема (могущей конечно проходить как в вакууме, так и в материальных телах). Следовательно, мы можем оперировать с этими фиктивными натяжениями, будучи уверенными в правильности окончательных результатов».

Мысли здесь не новые: материализм на практике полезен, даже необходим, но с точки зрения возвышенной теории все это фикция (приводящая, правда, на практике к правильным результатам). Вот почему еще и Беркли, епископ клоунский, милостиво разрешал говорить о предметах, например о яблоке, о столе, но только предостерегал от того, чтобы считать эти предметы реально существующими вне нашего сознания, так как именно это признание и приводит... к безбожию!

Что эти мысли проф. Тамма не случайны, вытекает хотя бы из того, что он их повторил в своей статье, посвященной памяти Фарадея, в «Успехах физических наук» (т. XII, вып. 1-й, 1932 г.), и в статье, напечатанной в журнале «Под знаменем марксизма» (№ 2, 1933 г.). Что значит все это вместе взятое? Под видом борьбы с механицизмом здесь попросту выбрасывается материализм. Если мы, следуя Энгельсу, говорим, что не все формы движения так просты, как простое механическое перемещение, то мы все-таки знаем, что «всякое движение заключает в себе механическое движение и перемещение больших или мельчайших частей материи. Познать эти механические движения является первой задачей науки, однако лишь первой. Само же это механическое движение вовсе не исчерпывает движения вообще. Движение вовсе не есть простое перемещение, простое изменение места, в надмеханических областях оно является также и изменением качества» (Энгельс, «Диалектика природы», стр. 43).

Разве можно отсюда сделать вывод, что существуют тела, к которым неприменимо понятие движения как перемещения в пространстве и во времени? Наоборот, Энгельс говорит, что всякое движение предполагает механическое движение больших и малых частиц материи и познать это движение является первой задачей, но всего лишь первой. Энгельс говорит, что этой первой задачей не исчерпывается все исследование, а нам говорят, что есть случай, когда этой первой задачи не существует!

Для устранения недоразумений заметим, что сторонники этой «замечательной теории», ведущей свое начало, как мы видели, от Эйнштейна, вовсе не считают, что эфир абсолютно неподвижен и что в этом смысле к нему неприменимо понятие движения.

Как известно, Дюринг предполагал «самому себе равное состояние материи», при котором нет никакого движения. Энгельс, как известно, назвал лишенное движения состояние материи «одним из самых пустых и вздорных представлений, простым «горячечным бредом» («Анти-Дюринг», стр. 53). Однако эфир Эйнштейна — Гессена — Тамма во много раз хуже горячечного бреда. Там была, по крайней мере, материя, которая стояла на месте, как вкопанная, а здесь она не только не двигается, но и стоять неподвижно не может! Это напоминает мне рассказ, переданный мне в детстве отцом со слов знаменитого рассказчика И. Ф. Горбунова о том, как плохо жилось Наполеону Первому на острове св. Елены. Горбунов, очевидно желая разжалобить своих слушателей, давал такую картину острова св. Елены: «Можете себе представить, что это за место такое! Земли там нет и воды тоже! Одна зыбь поднебесная, а на ней... союзный часовой стоит!»

И все-таки я скажу, что и горбуновская «зыбь поднебесная» лучше эфира, созданного Эйнштейном, Гессеном и Таммом. На ней хоть мог стоять часовой Антанты, а этот эфир не находится в пространстве, и его нельзя изучать во времени, т. е. это такое материальное тело (нам по крайней мере говорят, что оно материальное), которое не имеет необходимых атрибутов пространства и времени.

Итак, идеалистический фокус выполнен по крайне простому рецепту: не отрицайте материи, говорите, что она существует, но отнимите у нее все атрибуты, тогда, хотя вы ее и признали, ее все равно не будет!

Этот прием, как мы увидим дальше, широко использован в современной теории квантов. Вообще эта «знаменитая» теория эфира может служить прекрасной темой для упражнений на занятиях по марксистско-ленинской методологии. В самом деле, утверждение, что эфир не состоит из частиц, есть блестящий пример антидиалектического рассуждения, куда же тогда денется диалектика прерывного и непрерывного? Точно так же утверждение, что эфир не может участвовать в механическом движении, что, следовательно, одни тела могут перемещаться, а эфир абсолютно лишен этого свойства, разве это не пример антидиалектики, которой страдала и старая, некогда революционная, а теперь реакционная форма материализма, именуемая механицизмом? Вот уж подлинно попались! Выступая против материализма, прикрылись видимостью борьбы с механицизмом и наделали в подлинном смысле этого слова кучу механистических ошибок! Так всегда бывает, когда собьешься с правильного пути.

В тесной связи с рассмотренными уже вопросами стоит вопрос о непосредственном действии и действии на расстоянии или, как теперь часто говорят, «о близкодействии и о дальнодействии». Связь с тем, что было у нас сказано, установить нетрудно. Я двигаю магнит, лежащий на моем столе, тотчас же висящая на тонкой нити магнитная стрелка магнетометра, находящаяся от стола на расстоянии нескольких метров, заметным образом повернулась. Ясно, что какое-то действие от двигавшегося при помощи моих рук магнита передалось стрелке магнетометра. Теперь спрашивается, как это произошло? На это было и есть два ответа: или действие передается на расстояние через пустое пространство или то, что мы называем пустым пространством, например междупланетное и междузвездное, заполнено каким-то веществом, хотя и не похожим на привычные нам формы материи, и оно-то и передает действие магнита на стрелку. Наличие воздуха, заполняющего комнату, здесь никакой роли не играет, так как магнитные взаимодействия наблюдаются и в безвоздушном пространстве. Это же вещество передает свет от Солнца к нам на Землю через 149 с лишним миллионов километров, оно же является и носителем электромагнитной энергии. Короче, это вещество и есть то, что физики прежних поколений называли эфиром.

Совершенно ясно, что всякий, кто отрицает наличие материального носителя электромагнитной энергии или кто лишает этого носителя всех атрибутов материи, должен стоять горой за непосредственное действие на расстоянии. Какая же может быть передача какого бы то ни было действия через материальную среду, которой вообще не существует!

Теперь очень часто говорят, что действие на расстоянии введено в науку Ньютоном, что закон всемирного тяготения, им установленный, есть образец, которым воспользовались в дальнейшем — в теории дальнодействия, особенно в применении к электромагнитным явлениям. Мнение это основано на недостаточном знакомстве с подлинными работами самого Ньютона. Ньютон в письме к Бентли определенно говорит, что всемирное тяготение сформулировано им так потому, что он не мог найти физического объяснения этому явлению, но что он считает абсурдным допущение о действии одного материального тела на другое через пустое пространство без какой-либо промежуточной среды.

Взгляды Ньютона были всегда хорошо известны тем, кто его труды изучал в подлиннике. Так, например М. В. Ломоносов писал: «Невтон притягательных сил не принимал при жизни, по смерти учинился невольным их представителем излишним рачением своих последователей» («Слово о твердости и жидкости тел»). Всякий физик знает, что последователями Ньютона надолго было установлено господство учения о действии на расстоянии, и это учение тормозило развитие науки об электромагнитном поле до тех пор, пока «викторианцы» Фарадей и Максвелл, а за ним Дж. Дж. Томсон, Герц, Больцман и Лоренц не стали решительно на сторону признания промежуточной материальной среды — эфира и не произвели целой революции в области учения об электромагнетизме. Эта революция выразилась в современной электротехнике и в частности в радиотехнике.

Что же сделали теоретики после «викторианского» периода? Они кропотливо выводили следствие за следствием из системы уравнений Максвелла—Лоренца и ни одной йоты не прибавили к теории. Наоборот, все они формально приняли методы математических расчетов и тщательно выхолащивали материалистическое содержание, препятствуя таким образом дальнейшему развитию теории электромагнитного поля.

Опять, не правда ли, прекрасный случай. Развивая формально математическую сторону, можно двигать науку и технику вперед с должной умеренностью и аккуратностью, не то, чтобы очень быстро, и в то же время мистифицировать ее, припутывать к ней идеализм, переходящий порой к своему логическому завершению — поповщине!

Послушаем откровенные слова проф. Я. И. Френкеля, произнесенные им во время дискуссии с акад. В. Ф. Миткевичем, который не за страх, а за совесть отстаивает материалистическое содержание учений Фарадея и Максвелла.

«Как нам ни трудно,— говорит проф. Я. И. Френкель,— представить себе дальнодействие, да еще запаздывающее, все же нам необходимо сделать соответственное усилие для того, чтобы освободиться от тех привычек, которые сложились у нас в эпоху, когда наши познания были недостаточны (а в области учения об уравнениях Максвелла с той поры ровным счетом ничего не прибавилось. — А. Т.). Верно, что Ньютон и Фарадей утверждали, что дальнодействие невозможно себе представить, верно, что Фарадей и Ньютон были гениальными физиками, и верно то, что представления о близкодействии привели Фарадея к ряду великих открытий. Но неверно то, что эти открытия по существу основаны на представлениях Фарадея. Эти представления явились для него лишь рабочей гипотезой, которая облегчала ему сближение явлений, кажущихся с первого взгляда совершенно различными» («Электричество» № 8, апрель 1930 г., выпуск 2-й, стр. 343. Курсив наш — А. Т.).

Вот замечательная теория познания! Я руковожусь мыслью, при помощи которой делаю великие открытия, и в то же время эта руководящая мысль не причем! Автор этой замечательной теории не отрицает, что работы Фарадея в данной области привели нас от незнания к познанию, но этот переход якобы случаен. А вот как определял теорию познания Ленин: «А диалектика в понимании Маркса и согласно также Гегелю включает в себя то, что ныне зовут теорией познания, гносеологией, которая должна рассматривать свой предмет равным образом исторически, изучая и обобщая происхождение и развитие познания, переход от незнания к познанию» (Ленин, ст. «Маркс» в Энцикл. изд. Граната, т. XXVIII, стр. 226). На той же позиции, что и проф. Френкель, стоит проф. Я. Н. Шпильрейн, яростно стремящийся из учения Фарадея и Максвелла вытравить весь материалистический дух.

Вот общий вывод из его статьи, напечатанной в «Сорене» («О геометрических свойствах силовых линий». «Социалистическая реконструкция и наука», вып. 9— 10, 1932 г., стр. 61): «Отрицая реальность силовых трубок, мы вовсе не придерживаемся старинных воззрений кулоновского мгновенного дальнодействия. В значительной мере под влиянием Фарадея и Максвелла возникло представление о том, что нужно время для передачи действия на расстояние…

Надо думать, что новая физика сумеет разрешить трудности, связанные с представлением о действии на расстоянии, да еще запаздывающем. Однако трудно предположить, чтобы это разрешение удалось путем построения механической модели электромагнитных явлений».

Итак, от всего переворота, произведенного Фарадеем и Максвеллом, остается «запаздывающее дальнодействие», т.е. самая бессмысленная форма действия на расстоянии какая когда-либо возникала в человеческой голове!

В самом деле, посмотрим, что это значит. Пусть на какой-то удаленной планете — спутнике звезды, отстоящей от земли на расстоянии, которое свет проходит ровно десять лет, существует радиостанция, которая в некоторый момент выпустила сигнал и через несколько минут была разрушена взрывом. Через девять лет на земле начали строить радиостанцию и закончили постройку до истечения десятилетнего срока с момента подачи сигнала на отдаленной и разрушенной уже станции! Ровно через десять лет на земной станции принимают сигнал! Академик Миткевич резонно ставит вопрос: «Действительно, если среда не принимает никакого участия в процессе передачи электромагнитной энергии от станции А до станции В, то необходимо утверждать следовательно, что эта энергия как таковая вообще нигде не существует в течение десяти лет, другими славами, совершенно исчезает из нашего трехмерного пространства. Но в таком случае по какой причине некоторая незначительная доля ее внезапно рождается в антенне станции В ровно через 10 лет? Где даются директивы, во исполнение которых энергия вдруг появляется в физическом трехмерном пространстве в точно указанный момент? Здесь мы имеем дело с несомненным нарушением закона сохранения энергии и закона причинности» (речь, читанная на торжественном заседании Академии 2/11 1933 г.). И в самом деле, «запаздывающее дальнодействие» есть самая абсурдная форма дальнодействия, какую только можно придумать.

Но вернемся к утверждению проф. Шпильрейна, что решение задачи во всяком случае не осуществляется путем построения механической модели.

В своей теории Максвелл исходил из уравнений механики, он использовал теорию вихрей, что подало повод Энгельсу сказать: «Различные теории различно изображают характер этого движения; теории Максвелла, Ганкеля и Реньяра, примыкая к новейшим исследованиям о вихревом движении, видят в нем — каждая по-своему — тоже вихревое движение. И таким образом вихри старого Декарта снова находят почетное место в новых областях знания» («Диалектика природы», стр. 297 — 299). Но в теоретическом выводе уравнений Максвелла есть неувязки. Теперь принято говорить, что между механикой и электродинамикой — уравнениями Максвелла ничего общего нет и кто об этом только намекнет, тот злостный механист!

А что поделаешь, если эта связь все-таки существует! Возьмите хотя бы учебник Эйхенвальда «Теоретическая физика» (ч. 6-я, гл. о теории Лоренца), где указано на то, что есть общего между механикой и электромагнитным полем. Да и как это может быть иначе, ведь электрон «двигается с быстротой до 270.000 километров в секунду, его масса меняется с его быстротой, он делает 500 триллионов оборотов в секунду,— все это много мудренее старой механики, но все это есть движение материи в пространстве и во времени» (Ленин, Собр. соч. т. X (стр. 236). Не подлежит сомнению, что всякая высшая форма движения связана с простым механическим движением, и все дело в том, чтобы найти объяснение тому специфичному, что отличает эту высшую форму движения. Но связь с этим механическим движением должна быть, исследовать эту связь должно быть нашей первой задачей. В том-то и дело, что не во всех областях физики эта первая задача доведена до конца. Поэтому нечего кричать о механицизме при малейшей попытке понять то, что есть в электромагнитном поле. Нельзя требовать, чтобы все исследователи оставались на позициях ползучего эмпирика, применяющего уравнения, смысла которых он не только не понимает, но и не хочет понять. Более того, современные объединенные идеалисты-теоретики запрещают об этом думать!

Переходим теперь к другой категории вопросов, где идеалистическая пропаганда у нас, в СССР, ведется большей частью в значительно более замаскированной форме.

Речь идет о признании конечности вселенной и ее тепловой смерти. Конечность вселенной «вытекает» из теории относительности. Но даже и те из наших горе-диалектиков, которые считают, что «в области физики взгляды Эйнштейна на пространство, время и движение являются конкретизацией диалектической концепции пространства и времени» (Б. Гессен*, «Основные идеи теории относительности», стр. 68), никогда не решались поддерживать Эйнштейна в вопросе о конечности вселенной — все-таки как-то неловко.

*) Тех же взглядов придерживается и т. А. А. Максимов: «Через Лоренца в лице Эйнштейна физика, наконец, пришла к идеям, приближающимся к усвоению на пространство и время точки зрения диалектического материализма» «П3М.» № 4, 1927 г., стр. 36. Таким образом обе фракции деборинской школы и в этом вопросе выступают солидарно. Правда, в 1927 г. т. Максимов «еще находился под обаянием философского руководства», хотя, с другой стороны, насколько память мне не изменяет, т. Максимов в этих своих заблуждениях публично еще не раскаялся.

Однако, как можно принимать основы теории и не признавать их следствий, понять довольно трудно. Ведь согласно Эйнштейну никаких сил, в том числе и силы тяготения, не существует (не потому ли наши «методологи» так ожесточенно нападали на понятие о силе?), а просто только в соседстве с большими массами пространство перестает, быть эвклидовым пространством, поэтому роль прямой линии в этом неэвклидовом пространстве выполняет кривая. В эвклидовом пространстве в отсутствии сил всякое тело движется по прямой, в неэвклидовом по кривой — именно той самой, которая в этом пространстве выполняет роль прямой линии, т. е. кратчайшего расстояния.

Поэтому когда, скажем, комета приближается к Солнцу по своей вытянутой траектории, то все астрономы, мыслящие так, как мыслил «быстрый разумом Невтон», наивно полагают, что орбита кометы может быть вычислена (она и на самом деле вычисляется так) на основе учета взаимодействия между Солнцем и кометой. Ничуть не бывало, говорит Эйнштейн, просто комета попала в искривленное неэвклидово пространство вблизи Солнца, и поэтому, продолжая двигаться по инерции, она начала двигаться по кривой. Никакого тяготения нет,— это все глупые выдумки,— есть только искривленное неэвклидово пространство. А такое пространство, как показывают дальнейшие расчеты, должно быть конечным.

Как можно принимать эйнштейнову теорию искривления пространства и не говорить о его конечности, повторяем, понять довольно трудно. Возьмем, например ходовой учебник A. Haas «Einfuhrung in die theoretische Physik», II Band (III и IV издание, 1924 г., стр. 348). Вот что там оказано: «Де Ситтер (Monthly Notices of the Royal Astronomical Society) ...на основании астрономических исследований дает примерную плотность для вселенной около 10—26 граммов на кубический сантиметр, и отсюда он приходит к значению радиуса вселенной в 20 миллионов световых лет», т. е. расстояние, которое свет, движущийся со скоростью в 300.000 километров в секунду, проходит двадцать миллионов лет.

Судя по последним данным, которые мне были сообщены в беседе проф. Герке во время моего пребывания в Берлине в начале 1932 г., найдены отдаленные звездные скопления, которые лежат дальше этого «конца мира». Однако не в этом дело. Эйнштейнианцы скажут: мы ошиблись, радиус мира в 100 раз больше! Дожидайся тогда, когда астрономы отыщут какие-либо объекты еще дальше! Вдобавок аббат Леметр так изменил теорию Эйнштейна, что по его новой теории радиус вселенной непрерывно увеличивается. Во всяком случае те, кто принимает как следует теорию Эйнштейна, стоят за конечность вселенной, чему очень обрадовались попы.

Бесконечность вселенной для попов и для господа бога — нож острый! Послушаем епископа Барнса, выступившего на том же съезде, где председательствовал «достопочтенный» генерал Смутс. «Во-вторых, я сказал бы, в настоящее время твердо установлено, что пространство конечно, но не ограничено. Бесконечное пространство попросту скандал для человеческой мысли. Мы не должны полагать, что вселенная так построена, что человек может понять ее, но поверить в противоположность конечного пространства невозможно» («Nature», 24 октября 1931 г., стр. 720. Речь «высокопреподобного» Е. В. Барнса, епископа Бирмингемского).

Мысли «высокопраподобного» не остались без отклика и у нас, в СССР. Академик В. И. Вернадский на страницах «Известий Академии наук СССР» в 1931 г. («Изучение явлений жизни и новая физика») поучает нас тому же: «Новая физика в лице многих своих представителей приходит сейчас к положению, которое в корне подрывает представление о бесконечности космоса, внесенное Бруно (стало быть, правильно фашисты свалили его памятник в Риме, не так ли? Наговорил вздору, на три столетия сбил всех с толку и попам причинил немало хлопот, только-только теперь оправились! — А. Т.) в миропонимание нового времени. Начинает в новом облике входить в научные (?! — А. Т.) представления идея о возможности конечности космоса, его ограниченности...

Мы становимся ближе к миропониманию Средневековья, к Данте с его конечной вселенной, чем к безграничному пространству ученых XVI — XIX столетий» (!!! — А. Т.) (стр. 415).

Итак, назад к Средним векам! Вот, можно оказать, дошли до жизни какой!

Но если вселенная конечна в пространстве, то она конечна и во времени. «Научную» базу под теорию конца вселенной подводило, как известно, безоговорочное применение второго принципа термодинамики к процессам, протекающим во вселенной. Но, как каждому физику известно, благодаря работам Больцмана (1876—1905) и М. Смолуховского (1906—1917) второй принцип термодинамики истолкован с точки зрения статистики молекулярных процессов и всякие россказни о тепловой смерти раз и навсегда подорваны, лишены какой бы то ни было базы. Статистическое истолкование второго начала термодинамики не отрицает гибели отдельного, так называемого индивидуального мира, например нашей солнечной системы, но согласно этому истолкованию столько же миров нарождается вновь из туманностей, сколько их гибнет. Это положение блестяще подтвердилось замечательными спектроскопическими наблюдениями Ресселя и Герцшпрунга, показавшими, что из числа так называемых потухающих звезд около половины — не потухающие, а только разгорающиеся!

Вот как об этом говорит один из крупнейших ученых Германии, В. Нернст (далеко не левых политических взглядов, но не способный фальсифицировать науку). В своей речи «Мироздание в свете научных исследований» (об этой речи см. А. Тимирязев, «Правда», 3/IX 1923 г. Перевод ее «Успехи физических наук», т. III, вып. 2-й—3-й, Гиз, 1923 г.) Нернст говорит следующее: «Наши соображения во всяком случае устраняют тепловую смерть так же, как и рассеяние материи. Наш взор уже не вынужден более рассматривать мир в отдаленном будущем как мрачное кладбище, он видит вселенную непрерывно наполненной появлением и исчезновением ярко светящихся звезд. Пусть то здесь, то там угасает священный огонь солнц, он вспыхивает опять во многих местах с обновленной силой».

Какое блестящее подтверждение дали Больцман, Смолуховский и современные астрофизики смелому пророчеству Энгельса! В старом введении к «Диалектике природы» читаем Следующие изумительные по своему предвидению мысли: «Но здесь мы вынуждены либо обратиться к помощи творца, либо сделать тот вывод, что раскаленный сырой материал для солнечной системы нашего мирового острова возник естественным путем, путем превращений движения, которые присущи от природы движущейся материи и условия которых должны, следовательно, быть снова произведены материей, хотя бы после миллионов-миллионов лет, более или менее случайным образом, но с необходимостью, присущей и случаю». Эти мысли теперь превратились в блестящую цепь теоретических положений и блестящие экспериментальные работы современных физиков и астрофизиков.

Возьмем теперь учебники физики, изданные у нас, в СССР. Раскроем курс физики (акад. А. Ф. Иоффе, часть 1-я, Гиз, /1927 г.) на стр. 85. Вот что там написано: «Если рассматривать весь мир как изолированную систему, то можно сказать, что запас энергии, находящийся в мире, хотя и не изменяется, но непрерывно обесценивается, рассеиваясь в окружающей среде. Мир идет к тепловой смерти, когда все разности температур сгладятся и вся энергия в виде тепла равномерно рассеется в мире». Ни о какой другой точке зрения ни одним словом не упомянуто.

Итак, раз надо проповедовать поповщину, то зачем быть на уровне современной науки? Можно вернуться лет на 60 назад. Ведь акад. Вернадский рекомендует вычеркнуть 300 лет из истории науки! Что, в самом деле, в сравнении с тремя столетиями какие-нибудь несчастные 60 лет! Зато попробуй какой-нибудь профессор не упомянуть на лекции о каком-либо модном идеалистическом выверте последних лет, так все хором и завопят: «Отстал! Он топчется на науке XIX в., он не понимает науки XX столетия! Он не может удовлетворить запросов студенчества! Его надо сменить!» А вот вычеркнуть из современной науки одну из самых блестящих страниц в угоду попам, — это пожалуйста, сколько угодно!

Далее проф. Н. В. Кашин в курсе физики (Техн. теор. изд., 1932 г., т. I, стр. 429) (излагающий и работы Больцмана, но как!) умудрился не указать, в чем же суть работ Больцмана. Наоборот, он считает, что по существу статистическое истолкование ничем не отличается от старой концепции Клаузиуса. Вот это замечательное место: «Взгляд на энтропию как на меру вероятности состояния содержит в себе новое понимание второго начала термодинамики. Всеобщая в окружающем нас мире односторонность в направлении процессов, деградация энергии, рост энтропии — все это есть разные стороны одного и того же явления: перехода материи, энергии, электричества от состояний менее вероятных к более вероятным». Таким образом, деградация энергии как окончательный вывод остается! Правда, слова «тепловая смерть» здесь отсутствуют. Но дело ведь не в словах! То же самое игнорирование работ Больцмана и Смолуховского мы встречаем и в «Методических письмах к курсу физики» Н. В. Кашина в главе «Деградация энергии», изданных без каких-либо примечаний Техн. теор. изд. в 1932 г.

Посмотрим теперь, с какой беззастенчивостью ведется вопреки науке проповедь тепловой смерти вселенной сэром Джэмсом Джинсом, книга которого (как мы уже говорили) издана Техн. теор. изд. «Энергия еще здесь налицо, но она потеряла всю свою способность к превращениям, она настолько же неспособна заставить работать вселенную, насколько вода в прудах на ровном месте неспособна вертеть мельничное колесо. Мы остались при мертвой, но быть может теплой вселенной — при тепловой смерти. Так учит современная термодинамика. Нет оснований сомневаться или атаковать это учение; и в самом деле, оно настолько полно подтверждается всем нашим земным опытом, что трудно заметить, с какой стороны можно атаковать это учение» (стр. 320).

Вот уж поистине можно сказать: трудно поверить, как человек, который дал прекрасное изложение работ Больцмана в своей книге «Динамическая теория газов», вдруг забыл о них! Едва ли во всей научной литературе можно найти такое неприкрытое бесстыдство.

Однако Джине не останавливается на этой фальсификации: она ему нужна для заранее поставленной себе цели. А что это за цель, мы увидим, раскрыв другую его популярную книжку, в которой написано, что 70.000 экземпляров этой книги уже продано! Называется она: «Вселенная, исполненная чудес» (The Mysterious Universe», Cambridge, University Press, 1931 г., стр. 144). Вот что там сказано: «Итак, если только эта ветвь науки не ошибается, природа разрешает себе только две альтернативы — прогресс или смерть; единственная остановка, которую она разрешает,— это тишина могилы».

«Энтропия вселенной еще не достигла окончательного максимума: мы бы не могли думать о нем, если бы он уже был достигнут. Максимум этот нарастает быстро, но это нарастание должно было иметь начало. Должно было произойти то, что мы называем «творением», и во время, не бесконечно от нас удаленное».

Вот к чему дело клонилось! Но послушаем дальше: «Если вселенная есть вселенная мысли, то и ее творение должно быть актом мысли. В самом деле, конечность времени и пространства почти принуждает нас изобразить творчество как акт мысли, определение постоянных, таких, как радиус вселенной и число электронов, в ней заключающихся, требует такой мысли, богатство которой измеряется огромными размерами этих количеств. Время и пространство, составляющие начало мысли, должны были возникнуть как часть этого акта. Примитивные космогонии изображали Творца работающим в пространстве и во времени, выковывающим Солнце, Луну и звезды из уже существующих сырых материалов… Современная научная (!!! — А. Т.) теория заставляет нас думать о Творце, работающем вне времени и пространства, которые сами являются частями его творения, совершенно так же, как художник, который находится вне полотна своей картины».

Вот до какого уровня докатилась буржуазная наука!

Для поддержания всей этой поповской белиберды необходимо внушить читателю, что вся современная наука доказала, что природа непостижима. Это всего яснее выражено Джинсом в только что цитированной книге — в ее заключительных строках (цит., 149—150): «Так, по крайней мере, мы пытаемся строить предположения на сегодняшний день, и в тоже время, кто знает, сколько еще раз поток знания повернется против самого себя? Имея это соображение перед собою, мы можем в заключение добавить то, что мы могли бы вставить между строк в каждом параграфе, именно — все, что было сказано вплоть до любого выставленного вывода, является вполне, как мы откровенно сознаемся, умозрительным и ненадежным. Мы пытались разобрать, дает ли возможность современная наука ответить на некоторые трудные вопросы, которые быть может навсегда лежат за пределами человеческого понимания. Мы в лучшем случае можем считать, что нам удалось различить слабый проблеск света; может быть это было полностью нашей иллюзией, так как несомненно нам пришлось сильно напрягать наши глаза, чтобы вообще что-нибудь увидеть. Поэтому наше основное усилие должно быть направлено к тому, чтобы наука сегодняшнего дня провозгласила требование прекратить далеко ищущие высказывания: слишком уж часто река познания поворачивалась против себя».

Неправда ли, поучительная картина! Какой поразительный контраст с выступлениями людей науки не только что лет пятьдесят тому назад, но даже и совсем не в таком отдаленном прошлом. Не показывает ли это нам воочию, насколько уже продвинулось разложение капиталистического мира?

Мы видим, что наряду с поповщиной необходимо мистифицировать науку, надо читателя сбить с толку, показать ему, что наука непонятна. Это делается теперь на каждом шагу.

Возьмем, например, виднейшего представителя новейшей физики, разрабатывающего квантовую механику, П. М. Дирака, книга которого переведена Техн. теор. изд. и к тексту которой никаких примечаний не сделано (П. М. Дирак, «Основы квантовой механики», Гос. техн. теор. изд., 1932 г., стр. 6). «Такое положение вещей весьма удовлетворительно с философской точки зрения, так как оно указывает на возрастающее признание роли самого наблюдателя в привнесении закономерностей в результаты наблюдений (!!! — А. Т.), а также на признание отсутствия произвола *) в природе, но изучение физики благодаря этому становится все более трудным. Новые теории, независимо от их математического оформления, основаны на таких понятиях, которые не могут быть объяснены в терминах, известных прежде, и которые даже не могут быть адекватно объяснены словами вообще» (!!! А чем же можно объяснять — игрой на скрипке? — А. Т.). Можно ли эти бредни называть наукой? И какую выдержку надо иметь, чтобы из книг, где пишется подобная чепуха, выуживать те крупицы истины, которые в них заключены? Еще больших трудов будет стоить эти крупицы освободить от плотно облекающей их шелухи, не менее вредной, чем в приведенных строках, но искусно замаскированной!

*) Термин «произвол» природы на языке попов означает закономерность, существующую без направляющей силы господа бога. Все попы, «уничтожавшие» материализм, утверждали, что, согласно материалистам, природа управляется «слепым случаем», «произволом, без разума» (Анаксагор), так что рассуждения Дирака безупречны с точки зрения теологии!

Не отстают от Западной Европы и наши люди науки, и среди них на первом месте академик С. И. Вавилов. В популярной книжке, изданной Гос. теор. тех. изд., носящей название «Глаз и солнце» (1932 г., изд. 2-е, стр. 24) (конечно, без всяких примечаний и предисловия со стороны издательства!), читаем мы следующие строки: «Материя, т. е. вещество и свет, одновременно обладает свойствами волн и частиц, но в целом это ни волны, ни частицы и ни смесь того и другого. Наши привычные понятия не в состоянии полностью охватить реальность, у нас не хватает сейчас ни слов, ни наглядных образов, и здесь на помощь приходит математика» *)...

*) Смысл того, что значит математика, открывает опять тот же Джинс («The Mysterious Universe», стр. 137—138). «Объективные реальности существуют, потому что определенные вещи действуют на ваше сознание и на мое одинаковым образом, но мы предполагаем нечто такое, чего мы не имеем права предполагать, если мы обозначим эти вещи «реальными» или «идеальными». Истинное обозначение их, я думаю, будет математические, если мы согласимся понимать под этим словом все чистое мышление, а не только то, что изучает профессиональный математик. Такое обозначение не навязывает нам чего-либо об их конечной природе, но только указывает нечто, характеризующее их поведение.

«Если позволительно так выразиться, человеку удалось при помощи математики подняться выше самого себя, и надо ожидать, пока мы привыкнем и к новым словам и новым фактам и начнем понимать то, что сейчас уже известно, но непонятно».

У нас, признаемся откровенно, тоже не хватает слов, чтобы как следует охарактеризовать эту попытку мистифицировать науку! Поставим только один вопрос: может быть строителем социализма тот, кто эти рассуждения принимает за науку?

Совершенно ясно, что всякий, кто в настоящее время осмелится выступить против этой безудержной мистификации, на Западе будет осмеян как подражатель давно отжившим «викторианцам», отыскивающим в природе «гул машины», а у нас деборинцы всех фракций сейчас же окрестят его консерватором, идущим против «новых течений» в науке. Все физически понятное, могущее быть изложенным при помощи членораздельной речи, может быть изображено в виде модели, вовсе не обязанной быть механической. Но при слове модель (т.е. снимок, копия, отражение того, что есть) наши философы из деборинской школы всех фракций впадают в транс. Как они умудряются при этом заявлять, что они горой стоят за ленинскую теорию отражения, понять довольно трудно. Ведь всякое отражение природы или какого-либо процесса, в ней происходящего, доступное уму, объявляется механицизмом.

Переходим теперь к характеристике крупного течения, ведущего наиболее ожесточенную пропаганду идеализма в современной физике. Это течение связано с отрицанием детерминизма.

Исторически это течение возникло после ряда неудач теории квантов, сменивших пору блестящих побед, которыми было отмечено десятилетие 1913 —1923 гг. К концу этого периода, следовавшего за работами Бора в 1913 г., выяснились весьма существенные трудности в этой теории. Почти в любой популярной книжке, начиная с двадцатых годов XX века, рассказывалось про модель атома, построенную Бором, про то, как электроны атома могут двигаться по замкнутым, круговым и эллиптическим *) орбитам, про то, что расположения этих орбит можно вычислять и что с помощью опытов Франка и Герца можно измерить энергию электрона на вычисленных по теории Бора орбитах.

*) Эллиптические и еще более сложные орбиты, обусловленные переменной массой электрона, были вычислены Зоммерфельдом.

Наконец излучение атома происходит тогда, когда электрон от неизвестных нам причин перескакивает с более далекой орбиты на орбиту, расположенную вблизи ядра атома. Примерно в 1923 г. физики очутились в следующем положении: на основе модели Бора и физически непонятных положений, именуемых постулатами Бора, удалось с изумительной точностью подсчитать энергию электронов на разных орбитах (или, как теперь говорят, определить уровни энергии), а на основе этих данных подсчитать с не менее изумительной точностью и числа колебаний или длину волн тех сложнейших спектров, которые дают эти атомы, когда они находятся в состоянии свечения.

Точность этих предсказаний теории (хотя и основывающейся на непонятных постулатах Бора) превосходит все, имевшееся раньше в области физики. И вот наряду с этими блестящими успехами выяснилось, что теория в той форме, в какой она сложилась в 1923 г. (примерно), не могла ответить на следующие вопросы: почему и в каких случаях электрон срывается с той орбиты, на которой он находится? Почему, сорвавшись с какой-либо орбиты, электрон останавливается один раз на одной, другой раз на другой орбите? Что вызывает вообще перемещение электрона с орбиты на орбиту? Имевшиеся в распоряжении законы с изумительной точностью констатировали, какой длины волны будет испускаться свет при переходе электрона, скажем, с седьмой по счету орбиты на вторую, первую или третью, но эти законы были бессильны указать, когда именно электрон с седьмой перескочит на вторую и когда на третью. Таким образом, при всей практической важности открытых уже законов они не содержали в себе еще причинного объяснения. Это — вопросы весьма сложные, и разрешение их требует немало времени и трудов.

По какому же пути пошла современная квантовая и волновая механика? Она, прежде всего, устранила из теории то, что было в ней конкретного и наглядного, и сделала это умышленно. Вот что пишет А. Зоммерфельд в своей статье «Современное состояние атомной физики» (перевод «Успехи физических наук», том VII, вып. 3—4-й, стр. 166): «Гейзенберг (один из создателей современной квантовой механики. — А. Т.) исходит из гносеологического принципа, согласно которому при описании явлений нужно пользоваться лишь элементами, доступными наблюдению. Таковыми у атома являются числа колебаний и интенсивности спектральных линий... Все остальные механические характеристики пути электрона, например место электрона на орбите, продолжительность обращения, недоступны наблюдению и не входят в теорию». В другом месте Зоммерфельд не менее ясно подчеркивает эту особенность новейшей теории квантов [A. Sоmmеrfе1d, Atombau und Spectrallinien Wellenmechanischer Erganzungsband, Vieweg. Braunschweig, 1929, S. 44].

«В заключение необходимо затронуть еще один общий теоретико-познавательный вопрос. Ясно выраженное в первой гейзенберговской работе по квантовой механике намерение заключалось в том, чтобы развить метод, который опирался бы исключительно на отношения между принципиально наблюдаемыми величинами. Представления, как например «положение электрона, время его оборота, форма траектории», должны быть исключены из рассмотрения. Это ограничение только тем, что непосредственно может быть наблюдаемо, в конечном счете, опирается на философию Маха. Это же ограничение, опираясь непосредственно на Маха, три десятилетия тому назад привело к пропаганде так называемой энергетики, которая желала признавать только количества энергии в качестве физических данных и величин, могущих быть наблюдаемыми... Без сомнения, философская установка была существенна для успешного хода мыслей Гейзенберга...»

Вот честный махист в отличие от наших... «высокопреподобных»!

Послушаем еще мнение Ганса Тирринга, высказанное им в VII томе «Ergebnisse der exakten Naturwissenschaften» (Berlin, Springer, 1928 г., S. 410): «Применения гейзенберговской квантовой механики, выполненные до настоящего времени, позволяют рассматривать ее как второе улучшенное приближение квантовой теории, более соответствующее действительности, чем была ее первоначальная форма. Кроме того, из этой теории по возможности выкинуты все «метафизические понятия», как положения электронов внутри атома и т. дл Гейзенберговская теория представляет голую вычислительную схему для вычисления ступеней энергии атома или частот и интенсивностей спектральных линий. Голизна и ненаглядность этой схемы сознательны и желанны. На вопрос, какой же собственно вид имеет атом, Гейзенберг мог бы ответить приблизительно так: «Глупец, твой вопрос столь же лишен смысла, как и вопрос ребенка, спрашивающего, был ли младенец Христос мальчик или девочка. Атом есть вещь, которой не пристало иметь какой-либо вид в такой же мере, как младенцу Христу свойства пола или национальности. Свойства атомов отражаются в мире наших ощущений через посредство их спектров, через определяемые с помощью опытов со столкновениями атомов и электронов ступени, энергии и т. д. А эти величины даются в принципиально однозначном виде на основе предписаний квантовой теории».

Недурной получается специфический привкус у этих рассуждений, не правда ли? Современная наука дала возможность определять непосредственные действия отдельных атомов и электронов. Поэтому атомы и электроны на горе махистам стали «нашими переживаниями», поэтому они и вынуждены отказаться от мыслей своего учителя о том, что «атомы и электроны представляют почтенный шабаш ведьм». Пришлось отказаться по существу от своей «методологи!» и поплестись в хвосте за экспериментаторами. Но зато движение электрона в атоме, его положение на его орбите — всего этого мы продемонстрировать сейчас еще не умеем. Значит, говорит махист, это «материалистическая метафизика», а не наше переживание, которым только и должна заниматься наука! Итак, долой «материалистическую метафизику», построим теорию, из которой все эти «метафизические элементы» заранее исключены. Так и сделали, потом стали спрашивать, а как определить положение электрона и его скорость? Оказалось, что этого на основе данной теории, а также на основе волновой теории Шредингера — Де Бройля сделать нельзя. Удивительно ли, что, исключив «из теории возможность говорить о положении и скорости электрона, мы на основании этой теории не можем ничего оказать о том, на что мы заранее отказались отвечать?

Посмотрим теперь, какая атака на принцип причинности разыгралась на почве того, что современная квантовая теория не дает и не может дать ответа на ряд вопросов, касающихся скорости и положения электрона в атоме.

Дадим слово Эддингтону («Относительность и кванты», Гос. техн. теор. изд., 1933 г., стр. 146, под ред. т. Гессена): «Посмотрим теперь, что произойдет, если бросить один квант (света. — А. Т.) на атом. Пока квант не попадет на электрон, мы очевидно не увидим его. Наконец удача. Мы попали в цель. Где же электрон? О ужас! Он вылетел из атома. Это не случайное недоразумение, а старательно подготовленный заговор, заговор, имеющий своей целью помешать нам определить то, чего не существует, т. е. местоположения электрона в атоме... Частица, обладающая одновременно определенным местоположением и определенной скоростью, не может быть обнаружена потому, что ее не существует». Заметим в скобках, что, как мы уже видели, теория была так построена, что из нее были исключены «метафизические понятия» положения электрона и т. д. А потому частицы, имеющей и положение и скорость, согласно этой теории не существует!

О положении электрона, раз оно теоретически неопределимо, мы можете говорить, согласно этой теории, только с некоторой степенью вероятия, а потому причины какого-либо явления, зависящего от положения и скоростей электрона, в точности установить нельзя.

Возьмем русский перевод книга «Атом» Г. П. Томсона (сына знаменитого физика Дж. Дж. Томсона) (Гос. техн. теор. изд., 1932 г., стр. 107 — 108):

«Наиболее важной чертой современной (Квантовой механики является определенно взятый ею курс — прочь от детерминизма. Со времени Ньютона признавалось почти установленным, что по крайней мере в мертвой материи каждая частица движется, повинуясь точным и определенным законам...

Правда, этот детерминизм на практике претерпевал видоизменение, потому что ни одна система никогда не бывает свободной от внешних влияний, и задача вычисления движений биллионов частиц в малейшей крупице материи была безнадежна вне пределов человеческих возможностей. И все же верили, что теоретическая возможность была реальной истиной.

Новая точка зрения иная. Большинство законов атомной физики выражаются как вероятности... Это только вопрос незнания необходимых данных, сказали бы физики старой школы. Но отсюда-то и возникает существенная разница. Пока не было теоретического предела точности в определении начальных условий, детерминизм имел силу...

По новому взгляду существует теоретический предел точности определения начальных условий. Если очень аккуратно определено положение частиц, то количество движения очень неопределенно, и наоборот...

Это вырывает почву из-под аргументов в пользу детерминизма. Даже если бы можно было найти точные законы взамен теперешних законов вероятности, возможность проверить их исчезла».

Что здесь индетерминизм понимается в самом обычном смысле, видно с особенной ясностью из следующего изречения П. М. Дирака (см. «Основы квантовой механики», Гос. техн. теор. изд., 1932 г., стр. 17):

«Результат наблюдения, вообще говоря, не может быть определен заранее; иными словами, если несколько раз повторять один и тот же опыт в совершенно одинаковых условиях, то результаты его будут оказываться различными». Если бы это было верно, то наука, значит, перестала бы существовать! Другого вывода сделать нельзя!

Раскроем теперь на стр. 37 «Социалистическую реконструкцию и науку», выпуск 2-й, 1932 г. Там напечатана статья проф. Я. И. Френкеля «Современное состояние и перспективы волновой механики», а в ней те же самые рассуждения.

«По существу, как всякий новый принцип, он не может быть строго обоснован с точки зрения старых представлений. Для нас существенно то обстоятельство, что он исключает возможность полного определения состояния частиц... т. е. одновременного точного задания координат, определяющих положение частиц и слагающих скорости этих частиц. Эта неполная определенность в характеристике состояния и делает невозможным строго детерминистическое определение изменения его».

В высшей степени характерно заявление самого Гейзенберга, сделанное им в философской статье, напечатанной в журнале «Познание» («Erkenntniss», II Band, Heft 2—3, 1931, S. 172) и носящей заглавие «Закон причинности и квантовая механика»: «Совершенно аналогичным образом можно, следуя Канту, спасти строгий закон причинности, так как никогда не запрещено сказать: мы еще не знаем причины, в тех случаях, когда явления в нашем опыте не детерминированы. Однако такая успешная защита принципа причинности есть пиррова победа, так как закон причинности, который мы спасаем в этом случае, неприменим к нашим высказываниям о действительности» (!!1 — А. Т.).

Это ведь старая махистская песня! Раз я говорю, что причин я не знаю, то ведь эти причины не вызывают — по крайней мере, сейчас — во мне ощущений, переживаний, а ведь ощущение, переживание есть элемент. А элемент «есть вещь, а прочее все гиль». Поэтому раз мы говорим о чем-то, чего мы еще не знаем, значит, мы говорим о чем-то, чего нет в действительности. Ленин давно высмеял этот махистский вздор. «А между тем, с точки зрения махистов, каким образом может человек знать о существовании того, чего он не знает? Знать о существовании непознанной необходимости?» (Ленин, т. X, стр. 155).

Но будем терпеливы, дослушаем Гейзенберга до конца: «Мне кажется весьма нецелесообразным в теории атома например следующее высказывание. Мы еще не знаем причин, которые заставляют атом из возбужденного состояния переходить в какое-то определенное другое состояние более низкого уровня, так как мы на основе многих аргументов знаем, что для определения атома не существует никаких данных кроме тех, которые выражены в волновой функции».

Как хорошо, подумаешь: все, что об атоме можно знать, мы уже знаем, точь-в-точь как говорит герой Островского, чиновник Юсов: «Я все в жизни совершил, птичку увижу и на ту радуюсь!» Можно ли найти большую слепоту и влюбленность в свою собственную теорию. Мы ничего нового об атоме не узнаем, кроме того, что включено в наши уравнения!

Сходную же мысль высказывает и другой крупный теоретик в области теории квант, Макс Борн: «Если новая теория, по-видимому, хорошо обоснована на опыте, то можно все-таки поставить вопрос, нельзя ли в будущем ее достроить и уточнить так, чтобы она опять стала согласной с детерминизмом. По этому поводу надо сказать, можно точно математически доказать, что признанное теперь формальное построение квантовой механики не допускает подобного завершения. Если кто-то хочет придерживаться надежды, что детерминизм снова возвратится, тот должен теперешнюю теорию по ее содержанию считать ложной» (речь, произнесенная в Геттиигене 10/XI 1928 г. «О смысле физических теорий», «Ueber denn Sinn physikalischer Theorien», «Известия геттингенской академии»). Угроза ужасная!

Дадим опять слово Эддингтону, который делает по существу правильный вывод из всех приведенных нами «философских» рассуждений. «Придется, пожалуй, сказать,— говорит Эддингтон,— в качестве вывода из этих аргументов, основанных на современной науке, что религия стала возможной для разумного человека науки только с 1927 г... Если наши чаяния окажутся хорошо обоснованными, именно, что в 1927 г. Гейзенберг, Бор, Борн и другие окончательно опрокинули строгую причинность, то этот год превратится в одну из величайших эпох в развитии научной философии» !! — А. Т.) («The Nature of the Physical World», стр. 350).

И здесь, как и следовало ожидать, идеализм привел к своему логическому выводу — к поповщине! Пожалуй, мы даже должны быть благодарны именно Эддингтону и Джинсу за то, что они, проявив последовательность мысли, довели дело до конца.

Переходим теперь к наиболее интересной и вместе с тем наиболее печальной части всего рассматриваемого нами вопроса. Посмотрим, как истолковывают этот «принцип индетерминированности» или «соотношение неточностей», как его ради приличия часто теперь именуют в нашей марксистской литературе. Мы должны откровенно признаться, что это «якобы» марксистское истолкование много хуже, чем те, которые мы приводили до сих пор.

В журнале «Под знаменем марксизма» (№ 9—10 за 1932 г.) напечатана статья тт. Ф. Гальперина и М. Маркова «Соотношение неточностей в квантовой механике» *). Статья видимо подготовлялась довольно долго, так как в заключении авторы благодарят т. Гессена за систематическую помощь и т. А. А. Максимова за ряд ценных указаний. Таким образом, это — несомненно, коллективный труд.

*) Пишущий эти строки, будучи членом редколлегии «ПЗМ», познакомился с этой статьей лишь тогда, когда она была уже отпечатана и когда книжка № 9—10 уже продавалась во всех киосках. В силу какого-то «соотношения неточностей» корректура этой статьи не попала в его руки.

Прежде всего, авторы не разрешают себе, хотя бы на йоту, усомниться в том, что современная теория квантов есть истина в конечной инстанции. Эта теория не может быть хоть в чем-либо ошибочной с их точки зрения. Об этом даже просто подумать нельзя. Единственно приемлемая для них точка зрения, которую они, не колеблясь, считают диалектико-материалистической, это то, что электрон в некоторые моменты своего существования не может иметь точного положения в пространстве или, если его положение точно известно, то он не может обладать определенной скоростью и кинетической энергией.

Чтобы не навлечь на себя обвинений в том, что я возвожу неверные обвинения на молодых мыслителей, привожу полностью их аргументацию: «Выше мы выяснили, что соотношение неточностей лишь тогда логически ведет к агностицизму (агностицизм по сравнению с вашей теорией, уважаемые товарищи, еще не самое плохое! — А. Т.), когда выдвинуты положения, утверждающие, что импульс р (произведение массы на скорость. — А. Т.) имеет точный смысл для частицы, в том числе и для электрона в любой точке q в любой момент t. И соответственно кинетическая энергия Е всегда имеет точный физический смысл для электрона в любое мгновение t.

Никем никогда конечно не было доказано положение о том, что понятие кинетической энергии, которое у нас исторически сложилось, имеет строгий физический смысл для электрона в каждое мгновение» (185).

Что это значит? Сами авторы согласны с тем, что в некоторых случаях, в некоторые моменты времени электрон имеет и положение, и скорость, и кинетическую энергию, но зато вдруг тогда, когда это нужно теоретикам *), эти понятия лишаются физического смысла, и что электрон в эта мгновения лишается способности локализироваться в пространстве и во времени.

*)Когда я пишу эти слова, то так и чувствую, как весь хор наших поклонников современного физического идеализма закричит во все горло: не теория, а опыт доказывает это! Поймите же, наконец, все опыты — за теорию квантов, которая конкретизируется в принципе индетерминированности (виноват, в соотношении неточностей). А я таки и не испугался! Мы ведь на каждом шагу вставляем добытые на опыте величины в формулы, которые содержат в себе следы длинной цепи рассуждений и которые опираются на несколько допущений. Можно ли сказать, как справедливо отмечает акад. В. Ф. Миткевич, что если, в общем, формула удовлетворяется данными опыта, то вся теория целиком и полностью подтверждена во всех своих звеньях?

Вместо ответа приведу одни отрывок из Эйнштейна, теория которого является образцом модернистских теорий в физике. «Геометрия (Г) ничего не говорит о соотношении действительных предметов, и только геометрия вместе с совокупностью физических законов (Ф) описывает это соотношение. Выражаясь символически, мы можем сказать, что поверке опыта подлежит только сумма (Г) + (Ф). Таким образом в действительности мы можем по произволу вы брать как (Г), т а к и отдельные части (Ф), все эти законы являются условными. Во избежание противоречий необходимо только оставшиеся части Ф выбрать так, чтобы опыт оправдывал в общем (Г) и полное (Ф)» (Эйнштейн, «Геометрия и опыт». Научное книгоиздательство, Петроград, 1932 т., стр. 13).

То, что говорится по отношению к геометрии и физике, применимо и к сложным построениям физики в отдельности. Если теории построены так, как здесь рассказано — а «новейшие достижения» сплошь и рядом так построены, — то можно ли говорить о подтверждении опытами всех и каждого из звеньев всей цепи умозаключений, если только конец этой цепи не расходится с данными опыта? Поэтому бросьте, уважаемые товарищи, говорить о том, что сами опыты навязывают вам индетерминизм!

«Этим самым снимается вопрос о какой-либо «неточности» в самых вещах и возникает задача достигнуть некоторых предельных, действительно «абсолютно» точных измерений», но уже в новом, реальном, не метафизическом, а в «физическом» смысле, т. е. таких «предельных» измерений, точнее которых измерять в данной конкретной задаче, подчеркиваем, не «нельзя», а «нечего», измерять нечего не «вообще», а для данной задачи, вообще же здесь конечно появляются другие проблемы со своими задачами измерения» (Гальперин и Марков) (173). Таким образом, не то, что мы не можем измерить скорость, а просто скорости не существует: в некоторые моменты времени электрон теряет способность перемещаться в пространстве!

Знакомая песня! Мы видели, что по Эйнштейну, Гессену и Тамму то же самое приключилось и с эфиром, только эфир всегда в этом безвыходном положении, а у электрона бывают продолжительные проблески, когда он находится в пространстве и во времени, а не «на том свете».

Вот еще одно такое место: «Если скорость в точке для электрона не имеет смысла, как например температура электрона, то нелепо говорить о каких-то неточностях или неопределенностях в измерении скорости электрона в точке, как нелепо говорить, например, о железном электроне в атоме, о том, что молекула воды — мокрая. С этой точки зрения предельное соотношение ΔрΔq = h (выражение этого знаменитого принципа индетерминированности. — А. Т.) есть точно измеренный предел применимости к электрону понятия скорости в точке» (187).

Итак, согласно нашим авторам и их консультантам материя существует, но... лишается своих существеннейших атрибутов, существеннейших и коренных форм своего бытия — пространства и времени. Ясно, что существование материм в этих условиях есть не более, как слово, сказанное для успокоения доверчивых людей и формального отвода партийных глаз.

В политике такими фокусами никого не обманешь кроме совершенно несознательных, темных людей. Смысл лозунга: «Советы без коммунистов», которыми поднимали контрреволюцию в Кронштадте в 1921 г. Милюковы и К°, кажется, уже давно всем и каждому ясен. В самом деле, что останется от, советов, если в них не будет коммунистов! А вот в философии, видимо, еще можно пробавляться такими фокусами: не отрицайте существования материи, это по некоторым причинам, вполне понятным, неудобно, но лишите исподтишка эту самую материю ее атрибутов, и тогда, хотя вы ее на словах признали, ее все равно не будет. В этом случае, даже если бы сам Беркли воскрес, он ничего не возразил бы. А современные Смутсы и Джинсы легко зачислят вас в разряд «высокопреподобных».

Теперь спрашивается, правы ли мы были, когда говорили, что эта точка зрения хуже всех остальных, приведенных нами.

В самом деле, что значит признание, что скорости электронов и их положения принципиально не наблюдаемы? Слов нет, что это с точки зрения диалектического материализма плохо, но все-таки это есть признание того, что электрон имеет скорость и имеет положение в пространстве. Как и в кантианстве, здесь плохо то, что положение и скорость, как и «вещь в себе», непостижимы, а признание того, что вещь в себе существует,— это уже не так плохо! Все-таки это уже точка зрения людей, сделавших полдороги к материализму.

Далее Гейзенберг со своей махистской точки зрения заявляет, что нельзя включать понятие о положении электрона и его скорости потому, что эти обстоятельства не вызывают в нас «переживаний», но так говорили единомышленники Гейзенберга до экспериментальных доказательств существования, атома и электрона и об атоме и электроне. Теперь и они вынуждены признать, что об атоме и электроне можно говорить, потому что эти вещи вызывают в нас переживания.

Поэтому есть надежда, что когда мы покажем, как электрон движется, то и махисты, в конце концов, поплетутся хоть в хвосте за материалистами, хотя бы и нехотя, и только формально, и только на словах. Они ведь не признают, что ощущениям соответствует в природе что-то, объективно существующее. А вот куда пойдут люди, которые лишили материю всех ее атрибутов и называют такой образ действия борьбой с идеализмом на основе марксистско-ленинской методологии? Куда они пойдут? Лучше не будем говорить об этом!

Переходим теперь к выяснению того, как вся эта «мозаика», отдельными частями которой мы так долго занимались, превращается в единое идеалистически-поповское мировоззрение, глубоко враждебное нам и пытающееся отравить мозги тех, кто должен стать строителями социализма.

Для этой цели лучше всего будет рассмотреть те выводы, к которым приходит генерал Смутс в упомянутой нами речи в Англии, а у нас... академик В.И. Вернадский! Начнем с генерала Смутса. Его выводы можно коротко выразить его же словами в следующих тезисах:

1. «Железная необходимость прежней науки, столь противоположная непосредственному опыту человека, столь разрушающая свободную активность жизни и мысли, равно как и подрывающая нравственную ответственность личности, в основном отброшена».

«Эта железная необходимость опиралась на ньютонову причинную схему, которая, как я уже указывал, глубочайшим образом была потрясена новейшими исследованиями. Относительность сводит вещество к конфигурациям и формам, в то время как квантовая физика дает определенные указания на индетерминизм в природе» (стр. 528).

Итак, в природе отсутствуют причинность, необходимость, закономерность! Почему же, спросим себя, наука все-таки существует? И что же такое материя согласно этой новой «философии»? «Достопочтенный» автор отвечает:

2. «Мы видели, что материя по существу есть конфигурация или организация пространства-времени» («Nature», 26/X 1931 г., стр. 526). Не кажется ли вам, товарищи читатели, что эта мысль заимствована у т. Гессена? Ведь это он сказал: «Диалектический материализм рассматривает материю как синтез пространства и времени» («Основные идеи теории относительности», «Московский рабочий», 1928 г., стр. 69)?

3. «Материя, жизнь и сознание, таким образом, можно грубо перевести словами: организация, организм, организатор» (стр. 528).

4. «Материализм практически уже исчез, и деспотическое владычество необходимости в значительной мере ослабло» (стр. 529).

5. «Если религия, искусство и наука до сих пор представляют отдельные друг от друга ценности, то это останется не навеки» (стр. 527).

6. «В самом деле, можно откровенно признаться, что в наши дни наука является наиболее ясным из откровений бога» (!!! — А. Т.) (стр. 527). Это, можно сказать, основа мировоззрения разлагающейся буржуазии, выраженная в кратких тезисах.

Не менее красочную картину нарисовал у нас, в СССР, в том же 1931 г. акад. В. И. Вернадский. Выберем наиболее характерные черты этой картины:

1. «Конечно, далеко не все из этих новых исканий и дерзаний удержится в науке. Но важно то, что старое ньютоново представление вселенной дало трещину, его научная достоверность поколеблена и в открывающуюся трещину все быстрее и быстрее вторгается бесконечный, все расширяющийся рой новых представлений (мы видели, что акад. Вернадский в согласии с эйнштейнианцами считает мир конечным, а вот мысли человеческие, добавим от себя, не всегда умные, по его мнению, бесконечны. — А. Т.). То научное представление о вселенной, основанное на всемирном тяготении и физико-химических явлениях, о которых говорили три столетия и к которым, думали, все должно быть сведено,— рушится» (стр. 416).

2. «В действительности за все протекшие века нет никакого успеха в объяснении жизни в схемах господствующего научного миропонимания. Между живым и неживым, косным веществом, сохраняется та же пропасть, которая была во времена Ньютона, и ни на шаг не подвинулся охват сознания, разума, логического мышления схемами и построениями физико-химических систем ньютонова космоса» (стр. 407).

А вот мы, жалкие советские люди, строим «Институт изучения человека», где будет широко поставлено изучение и физико-химических методов!

3. «Здесь мы встречаемся со случаем, в котором как будто, а может быть и реально, перестает прилагаться в обычном понимании закон причинности. Это — закон α и ω ньютоновской картины мира. Такой детерминизм исчезает для современной физики...»

Мы видим, что Ньютон не дает покоя всем современным идеалистам. Очень подозрительно, что наши методологи-марксисты только тем и занимались, что разносили Ньютона, по их словам, с позиций диалектического материализма. Позволительно, однако, усомниться, с этих ли позиций они критиковали Ньютона. Ведь все, что дала эта «критика» Ньютона, выразилось в том, что из курсов физики устранили статику, устранили законы Ньютона и самое понятие силы. Кончилось дело тем, что ЦК ВКП(б) своим постановлением от 25/VIII 1932 г. положил конец этим «методологическим» фокусам, обязав включить в программы по физике испарившиеся оттуда законы Ньютона, статику и понятия— ускорения и силы.

Не показывает ли все это, что имевшая место в недалеком прошлом «критика» Ньютона не так уж далека от «критики» акад. Вернадского и генерала Смутса. А это наводит на серьезные размышления. Не раз случалось, что отдельные члены нашей партии расходились с основным ее ядром только по философским вопросам, а что было потом?.. Вспомним хотя бы, к чему это привело покойного А. А. Богданова и его единомышленников, чтобы не говорить о совсем недавнем прошлом и о многих, кто был и остался в числе рьяных деборинцев. Об этом необходимо напоминать почаще.

В этом смысле предостережение нам делает и совершенно нам чуждый идеологически, но симпатизирующий советской власти убежденнейший продолжатель Маха. проф. Филипп Франк в своей книге «Закон причинности и его границы». На стр. 55 он указывает, что философ современных фашистов О. Шпанн выступает против закона причинности и приводит следующую цитату: «Со времени новейших разрушительных движений в физике (радиоактивность, теория относительности, теория квантов) и в ней возникло состояние, которое толкает к пересмотру основ, ограничивает значимость математического «описания» и потрясает владычество, понятия причинности».

В дальнейшем, после анализа этого отрывка, Франк добавляет: «Подобно О. Шпанну, хотя и в менее метафизических выражениях, говорит русский марксист-философ А. Максимов следующее: «Предположение о всемогуществе механической причинности в химии и физике, вследствие которого исключалась категория случайности, уже неверно в области современной атомной механики. В этой области физики уже давно отказались от единственного употребления категорий метафизической необходимости и «воленс-ноленс» оперируют категорией случайности как объективной категорией».

Оказывается, что философ Гитлера О. Шпанн говорит то же самое, что и наши марксисты. Опять сопоставление получается неприятное. Беда вся в том, что идеалистическое влияние на многих из наших товарищей так сильно, что быть может, даже руководствуясь лучшими стремлениями, они, желая критиковать современное естествознание слева, незаметно для себя переходят на критику справа и попадают в крайне неприятное общество. Тут есть над чем задуматься.

Но дадим акад. Вернадскому до конца сформулировать свои выводы:

4. «Вера в реальность современной картины мира может охватить лишь небольшое число научных работников. К тому же ученые не живут на уединенном острове. Кругом идет огромная творческая и во многом плодотворная работа человечества в других духовных областях — в религии и особенно в философии, коренным образом противоречащих научному пониманию, созданному в последние столетия».

«Это было, впрочем, ньютоново миропонимание без И. Ньютона, который вносил в него поправки верующего христианина» (стр. 42).

Да, и сказать, что эти слова- были написаны не только, выражаясь стилем брюсова календаря, «в лето от рождества христова тысяча девятьсот тридцать первое», но и на четырнадцатом году революции! К статье акад. Вернадского есть примечание редакции следующего содержания: «Не разделяя ряда основных положений автора, ред. «Изв.» (Академии наук СССР. — А. Т.) тем не менее, публикует его статью ввиду глубокого интереса затрагиваемых ею вопросов».

Было бы крайне любопытно узнать, с какими же все-таки основными положениями, из числа приведенных нами, редакция согласна?

Теперь можем резюмировать:
1. Эфир, правда, существует, но не состоит из частей и не движется.
2. Мир, хотя и не существует, но конечен, был сотворен и неизбежно идет к тепловой смерти.
3. Электрон, хотя и существует, но не обладает способностью одновременно находиться в пространстве и во времени.

Не слишком ли хитро придумана картина «материального» мира, основанная на выводах «самой новейшей науки»? Не будет ли это вредить состоянию действительно материального мира?

Какие же можно сделать выводы из всего сказанного?

Существование физического идеализма, и не только за границей, но и у нас, не подлежит сомнению. Пугаться его, конечно, нет оснований, и не с такими опасностями встречались и одолевали их! Однако сидеть, сложа руки, при таких симптомах также нельзя! А что надо делать, наша партия знает. Вспомним, что говорил т. Сталин на XVI съезде нашей партии о том, что надо сделать с троцкизмом и правым уклоном для того, чтобы вести развернутое наступление.

Точно так же и в данном случае. Чтобы мобилизовать ко второй пятилетке всех наших научных работников, чтобы разжечь в них пафос освоения всех достижений науки и техники и неудержимым потоком повести всю массу наших ученых в первые ряды строителей социализма, необходимо прежде всего похоронить физический идеализм, необходимо с корнем вырвать эти ядовитые ростки, которые «мирно врастают» в головы будущих строителей социализма. Полагаться на то, что, попав в голову, эти ядовитые ростки «самотеком» оттуда испарятся, значит впадать в самый махровый оппортунизм. Из этого вовсе не следует, что мы должны отбросить всякую книжку, всякую статью, всякую теорию за то, что там встречаются такие цветочки и ягодки, какие мы уже в изобилии преподнесли читателю. Трезвым, строгим методологическим разбором мы должны вылущить все пенное, что дает нам, пусть даже во многих местах и загнивающая наука Запада. Но надо решительно положить конец той монополии, которую имела и сейчас имеет на нашем фронте идеалистическая литература в области физики. Наши издательства и особенно ГТТИ должны, наконец, опомниться! А в первую голову должны опомниться руководящие и этими издательствами философы.

Ради, может быть, немногих крупиц истины, которые останутся и будут использованы, учащийся глотает страницу за страницей, книжку за книжкой, преисполненные тонкого яда, который преподносится ему с благоговением как последнее достижение науки. С другой стороны, из-за часто мелких ошибок, которые можно и нужно исправить и разъяснить, те немногие книги, которые пишутся немногими из материалистов Запада, подвергаются запрету, их не переводят на радость идеалистам. Таким образом, наша молодежь не видит материалистической литературы. Этому тоже надо положить конец.

Надо положить еще конец и тому распространенному типу издевательства над диалектическим материализмом, которое можно видеть в тех немногих случаях, когда наши издатели заграничной идеалистической литературы находят нужным написать предисловие.

Эти предисловия построены по следующему образцу. Данное произведение есть самое последнее слово теоретической физики, с ним должен познакомиться всякий, кто хочет изучить физику, но... многие основные положения этого труда противоречат основам диалектического материализма!

Вывод предлагается сделать читателю! Марксистско-ленинской критики в области физики у нас боятся, как огня. Критиковать можно старую физику и особенно Ньютона, так как о нем не могут слышать современные идеалисты из числа физиков. А вот «модных» и «новейших» теоретиков критиковать нельзя — сейчас же кто-нибудь выйдет и скажет: да ваш критик топчется на физике XIX в., он не понимает физики XX в., он не знает новейших достижений. На что опираются эти страхи? Прежде всего, на неверие в силу диалектического метода. Вот, когда мы перестанем бояться этих злостных шипений, когда мы и здесь развернем нашу строгую, продуманную, но в то же время беспощадную критику, опирающуюся на диалектический метод Маркса, Энгельса, Ленина, разрабатываемый в наши дни т. Сталиным, тогда и физический идеализм исчезнет и исчезнет последняя помеха, мешающая нашим физикам стать в первые ряды строителей социализма.

Война в науке

Волна идеализма в современной физике на Западе и у нас

Волна идеализма в современной физике
на Западе и у нас