Война в науке

Теория относительности Эйнштейна
и диалектический материализм

А.К. Тимирязев

«Под Знаменем Марксизма» 1924 г.,
№ 8–9, с. 142 – 157; № 10–11, с. 93 — 114.

В специальной научной литературе, посвященной физике, все чаще и чаще появляются обстоятельные статья, содержащие веские возражения против принципа относительности Эйнштейна *).

*) Например, G.V. G1еiсh, Zeitachr. f. Physik. 26, p. 230. 1924. Annalen d. Physik, 72, 73. 1923. Lenard, Annalen d Physik, 73, 1923. E. Grossmann, Astronom Nach-richt. 24, 1921, Gehrke and Lau, Annalen d. Physik, 67, 1922. Raschevsky, Zett-cshr. f. Physik, 10. 1922. Очень хорошая сводка литературы дана в брошюре S. Mochorovicici, Die Einsteische Relativitats Theorie u. ibr Mathem. Physik u. Philosoph. Character, Berlin, Wde Gruyter, 1923 (Философская сторона слаба).

Отчетливо намечаются новые пути к решению задач, поставленных этой "революционной" теорией, причем оказывается, что нет никакой необходимости принимать многочисленные, парадоксальные и в то же время недоказуемые с физической точки зрения гипотезы, которыми изобилует теория Эйнштейна. Таким образом, в мире специалистов период немого восторга и безоговорочного принятия на веру *) самых парадоксальных взглядов, какие только когда-либо появлялись в науке, сменился порой холодной, трезвой критики.

*) С 1905 no 1911 гг. в специальной печати возражений почти не било; большинство физиков безоговорочно согласилось с Эйнштейном. Теперь возражение следует за вовраненнеи. Эта справка, как нельзя лучше, опровергает избитую, ходячую "истину": "Все новое встречается враждебно". Пока для специалистов теория Эйнштейна была нова, против нее не спорили, и только теперь, когда в ней разобрались, — стали спорить и возражать. Вообще, приходится скорее удивляться обратному явлению: как легко серьезные люди принимают на веру все, что угодно, и как мало развит дух критики.

За 19 лет своего существования теория предсказала всего только три факта, именно: движение перигелия Меркурия, искривление светового луча и смещение спектральных линий в спектре солнца. По сравнению с другими теориями это очень и очень не много. Эти три "блестящих" пророчества, исполнение которых было возвещено как в общей, так и в специальной печати и от времени до времени повторно возвещается в газетах всех стран, оказались очень и очень далекими от сколько-нибудь серьезной опытной проверки. Многое теперь говорит скорее даже против теории, чем за нее. Экспериментальные исследования тонкой структуры спектральных линий, теория которой была разработана Зоммерфельдом на основе формулы Эйнштейна, выражающей зависимость массы электрона от его скорости, показали, что формула Эйнштейна не годится. Оказалось, что теория Абрагама, называемая теперь часто в противоположность теории относительности — "абсолютной" теорией, много лучше изображает наблюденные факты *1), чем теория относительности. Хотя сам Зоммерфельд, несколько поторопившись, уже в 1921 г. объявил о новой победе Эйнштейна! Наконец, повторенный на горе Вильсон, на высоте 1800 метров над уровнем моря опыт Майкельсона *2) дал положительный результат!

*1) Е. Gehrkeund Lau, Annalen der Physik, 67. 1922.
*2) Dayton Miller, Physikal Review, 19, p. 407 — 408. 1922.

Наряду с этим популярная литература наперебой расточает победные гимны по поводу окончательного и бесповоротного подтверждения теории относительности, закладывающей фундамент для нового "революционного" мировоззрения; все же возражения систематически замалчиваются или обходятся, как несущественные. Все это вместе, конечно, оправдывает тот живой интерес, который проявляют к теории относительности наш журнал и широкие круги революционных марксистов и объясняет тот страстный характер, который принимает дискуссия. За текущий год появились две статьи, носящие тот же заголовок, что и настоящая. Одна напечатана в №№ 3 — 4/5 — "Под Знаменем Марксизма" и принадлежит тов. З. Цейтлину, другая вышла отдельной брошюрой, изданной Госиздатом Украины, и представляет стенографическую запись доклада тов. С. Ю. Семковского. Так как пишущий эти строки далеко не совсем согласен со статьей тов. Цейтлина и совсем не согласен с тов. Семковским, он считает необходимым также высказаться. На этот раз, однако, ввиду целого ряда новых фактов, принесенных нам текущей журнальной литературой, мне хотелось бы еще раз подчеркнуть и развить ту точку зрения, которую мне неоднократно приходилось высказывать в печати и на всевозможных диспутах и дискуссиях *), тем более, что мои уважаемые противники многие из приводимых мною аргументов упускают из виду.

*) См. А.К. Тимирязев, "Красная Новь" № 2,1921. Сборник: "Материализм в современном естествознании", Москва 1923. Издание общества взаимопомощи студентов I МГУ. Статьи "Под Знаменем Марксизма", 922 — 1924.

Прежде всего остановим наше внимание на первой редакции теории Эйнштейна, на его "специальной" теории, как ее принято теперь называть. Эта первая теория, которая, по мнению самого Эйнштейна, целиком вошла как часть в его всеобщую теорию, покоится, как известно, на двух положениях.

I. Все явления природы, изученные наблюдателем А., должны протекать совершенно так же и для наблюдателя В., движущегося вместе с изучаемыми им объектами по отношению к А равномерно и прямолинейно *).

*) Всеобщая теория обобщает это положение словами: "движущегося как угодно по отношению к А".

II. Скорость света также подчиняетея правилу, изложенному в положении I. Так, если мы в какой-либо лаборатории измерим скорость света, то ту же величину получит другой наблюдатель, движущийся вместе со своей лабораторией (если, например, лаборатория находится в вагоне ж.-д. поезда) по отношению к первому равномерно и прямолинейно.

Поэтому совершенно тщетны были (с точки зрения Эйнштейна и его последователей, конечно!) попытки Майкельсона определить движение земного шара на основании измерений скорости света производимых на земном шаре. Принимая I и II положения, мы должны будем сказать, что скорость света получится одна и та же, движется ли земля или нет. В 1922 г., как мы уже упоминали, Дейтон Миллер получил положительный результат, но об этом речь впереди. Что касается первого положения, то оно ни в ком решительно не вызывало и не вызывает никаких сомнений. Эго положение лежит в основе механики Ньютона и Галилея и всей т.н. "классической механики". Мы знаем, что если сидеть в вагоне поезда или каюте парохода, идущего хотя бы и очень быстро, но все-таки равномерно и прямолинейно, то все механические процессы должны протекать и действительно протекают так, как будто бы поезд или пароход стояли на месте. Брошенный на пол предмет попадет на то же самое место пола независимо от того, стоит ли поезд или идет прямолинейно и равномерно. Обобщение этого принципа на все явления природы равносильно утверждению, что все явления природы — все более сложные формы движения материи, как скажет последовательный материалист, — подчиняются тому же самому принципу, которому подчиняются простейшие случаи движения, изучаемые в классической механике. Но тут надо сделать оговорку, которую упускают всегда из виду. Необходимо, чтобы все, что находится в поезде или в каюте парохода, до воздуха включительно, двигалось вместе с поездом или пароходом. Вы уронили в вагоне лист газеты: он упал у ваших ног. Но представьте себе, что вы сидите не в закрытом вагоне, а на открытой платформе быстро несущегося поезда. Даже в самый тихий, безветренный день воздух, рассекаемый поездом, будет рвать из ваших рук газету, и если вы ее уроните, то она будет сметена этим ветром, и, во всяком случае, не упадет к вашим ногам, как это случится, если поезд будет стоять на станции. Ветер, ведь, получается только вследствие движения (день предполагается безветренным)!

Противоречит ли это обстоятельство принципу относительности Галилея-Ньютона, т.е. положению I теории Эйнштейна? Нисколько! Ведь в этом случае явление с падающей газетой происходит не только в движущемся поезде, но и в воздухе, который только в незначительной своей части приводится в движение поездом; поэтому мы не можем сказать, что явление протекает целиком в системе движущейся во всех своих частях одинаково равномерно и прямолинейно по отношению к поверхности земли, т.е. в движущемся поезде, а ведь это предполагается в положении I, правда, иногда при формулировке этого положения об этом обстоятельстве как будто забывают. Но так как оговорка насчет воздуха и ветра, развивающегося при движении поезда, может вызвать у человека, не утратившего способность мыслить физически, весьма и весьма грешные мысли — грешные с точки зрения правоверного релятивиста, — то Эйнштейн перед началом своих рассуждений о наблюдателях, частью сидящих в несущемся поезде, а частью стоящих вблизи полотна железной дороги, делает весьма хитрое замечание: "пусть воздух над ним (полотном железной дороги, — А. Т.). Итак, против положения I с указанной оговоркой, от которой Эйнштейн искусно отводит мысли своих читателей, никто не возражает; не упоминает об этой оговорке ни тов. 3. Цейтлин, ни тов. С.Ю. Семковский. Вообще это вошло в рутину и у "революционных" теорий, видно, создаются свои застарелые привычки и "косность мысли"! Факты неудобные просто отводятся: их не отрицают — это ведь невыгодно, так как факты вещь жестоко-упрямая.

Теперь переходим ко II положению, к "постулату" или "принципу" постоянства скорости света. Всякий свежий ум, не посвященный в тайны принципа относительности, с изумлением скажет: причем тут постулат? *)

*) Постулат, или требование, есть предположение, которому нельзя привести доказательства...

Ведь скорость света измеряют на опыте и притом многими способами, к чему же тут что-то постулировать, когда можно попросту измерить скорость света, и конец! Даже у самих релятивистов на этот счет нет единодушия, по крайней мере, в самой формулировке: одни говорят — это постулат, другие говорят — это постулат, "обобщающий все известные в физике факты", а иные и просто "постоянство скорости света доказано на опыте". Я не буду приводить длинных цитат, из которых вытекает, что "постоянство скорости света" будто бы доказано на опыте, ограничусь одной только выпиской из книги Эйнштейна "Основы теории относительности" [Книгоиздательство "Сеятель", Петроград 1923 г., стр. 23]: "Однако все опыты показали, что электромагнитные и оптические явления протекают по отношению к земле, как телу отсчета, так, что влияние движения земли не обнаруживается" и немного далее на той же странице — "свет распространяется в пустоте с постоянной скоростью С ("принцип постоянства скорости света"). — Это утверждение является совершенно надежным" (! — А. Т.).

Эта несогласованность в определениях, наблюдающаяся иногда даже у одного и того же автора, объясняется очень просто. Опытов, доказывающих постоянство скорости света, никто нигде и никогда не производил! Да, мои уважаемые противники, не пожимайте плечами! Ввиду того, что я этот тезис давно уже выдвинул (на заседаниях физического общества имени П. Н. Лебедева в 1916 г. и в печати, см. "Красная Новь" № 2 1921 г.), и ввиду того, что на него никто из моих противников не желает обращать внимания, придется его еще раз обсудить, тем более, что на него теперь обращено внимание и в специальной литературе [см., напр., Raschewsky, Zeitschrift fur Physik, 14 том, 1923 г.]. Читатель готов уже выйти из терпения. Как же никаких опытов не было произведено? А опыт Майкельсона и Морлея. Ведь первые известия об удачном повторении опыта пришли только теперь! Дело заключается в следующем: если бы даже полученное из Америки известие оказалось ошибочным, то все-таки отрицательный результат этого опыта и целого ряда ему подобных не решает вопроса о влиянии движения земли на скорость света. Во всех этих опытах луч света, идущий по прибору в любом направлении, проходит этот путь дважды туда и назад, а при этом значительная часть влияния движения земли сама собой исключается, об этом как будто очень многие основательно забыли!

В самом деле, пусть галка летит вдоль полотна железной дороги, обгоняя медленнее ее идущий поезд. Ясно, что она будет лететь вдоль каждого вагона дольше, чем если бы она пролетела вдоль поезда, стоящего на станции. Ясно также, что если она летит навстречу движущемуся поезду, то она будет пролетать вдоль каждого вагона в более короткий срок. Вот в том-то и дело, что мы не имеем пока возможности определить продолжительности прохождения света в одном направлении. Пользуясь наглядным сравнением с галкой, мы можем в опыте Майкельсона сравнивать два промежутка времени: время, в течение которого галка пролетела вдоль всей длины вагона туда и назад, и время, в течение которого она от окна вагона отлетела в сторону на такое же расстояние, т.е. на длину вагона под прямым углом к железнодорожному полотну и вернулась обратно к поезду. Но ясно, что в первом случае влияние перемещения поезда в значительной степени уже исключено, галка в одну сторону летит медленнее вдоль вагона, в обратном быстрее, чем при стоящем поезде, а в сумме получается промежуток, очень близкий к тому, который нужен галке, чтобы пролететь вдоль вагона взад и вперед, когда поезд стоит на месте. Выясним все это на простых математических формулах, которыми обыкновенно пользуются для объяснения опыта Майкельсова.

Луч света из В проходит путь АВ два раза, он отражается от зеркала в А и идет обратно в В. Если земля с прибором движется, а свет распространяется в эфире, который в этом движении не участвует, то свету, как галке в нашем примере, придется догонять зеркало А, он будет двигаться со скоростью С – V относительно прибора АВ, время, потребное ему для перехода из А в В буде t₁ = L/(С – V). В обратном направлении ему потребуется меньше времени: прибор АВ [горизонтальное плечо] движется ему навстречу t₂ = L/(С + V). Если бы мы могли измерять в отдельности t₁ и t₂, то вопрос был бы решен, но в том-то и дело, что в опытах Майкельсона мы сравниваем промежуток t₁ + t₂ с промежутком t₃, который необходим свету, чтобы пройти путь СВ [вертикальное плечо] туда и назад. Не останавливаясь на вычислениях, укажем, что

t₃ = 2L · (C² – V²)^–½ или (2L/C) · [1 + ½ · (V/C)² + ...],

где мы отбросим члены, содержащие (V/C) в степени выше второй. Далее, применяя правила алгебры (сумма членов бесконечно нисходящей прогрессии) мы, имеем для t₁ и t₂ следующие выражения:

t₁ = (L/C) · [1 – (V/C) + (V/C)² + ...],
t₂ = (L/C) · [1 + (V/C) + (V/C)² + ...],

складывая t₁ и t₂ мы замечаем, что наиболее существенная часть влияния движения земли скрадывается, члены "первого порядка" V/C и –V/C сами собой исключаются:

t₁ + t₂ = (2L/C) · [1 + (V/C)² + ...]

Опыт Майкельсона позволяет определить разность между t₁ + t₂ и t₃ , т.е. члены так называемого "второго" порядка:

t₁ + t₂ – t₃ = (L/C) · (V/C)²

Определим теперь относительную величину членов I-го и II-го порядка: скорость земли V = 30 км/c и С = 300000 км/c; V/C = 1/10000 и (V/C)² = 1/10000 от одной десятитысячной, т.е. члены второго порядка в десять тысяч раз меньше членов первого. Таким образом опыт Майкельсона, если он и дает положительный результат, то дает одну десятитысячную долю всего влияния движения земли! Заключать, что движение земли не отражается на величине скорости света только потому, что члены второго порядка не обнаружены (пусть даже Дейтон Миллер ошибся и опыт дает отрицательный результат) похоже на следующее легкомысленное заключение. Известно, что кто-нибудь мог получить 100 руб. и одну копейку, и вот некоему лицу поручено проверить это. После проверки мы узнаем следующее: "Я ручаюсь, — говорит наш контролер, — что одной копейки не было получено; об рублях я не думал и не проверял их, но раз копеек получено не было, значит, и рублей тоже! "

Положился бы финотдел на такого инспектора или нет?!

Известно, что Лоренц и Фиц-Джеральд объяснили опыт Майкельсона тем, что прибор укорачивается в направлении движения и как раз пропорционально отношению (V/C)². Таким образом, насколько должен запаздывать луч света, настолько его путь укорачивается, стало быть, запаздыванья не будет. Это вовсе не гипотеза, придуманная ad hoc, как это по установленной традиции принято говорить. Необходимость этого сокращения вытекает из основ электродинамики. Во всяком случае если опыт Майкельсона дает отрицательный результат, то все-таки это не исключает влияния движения земли. Для решения вопроса надо определить время, потребное для луча света, чтобы пройти какой-либо путь в одну сторону, т.е. требуется определить отдельно t₁ и t₂ . В применении к звуку мы это делаем, со светом мы этого сейчас сделать не можем, так как не можем определять момент выхода и прихода светового сигнала с точностью до ста миллионных долей секунды — очень уж быстро движется свет. Но можно ли это считать принципиально невозможным? По Эйнштейну — да! Его постулат именно и прячется за эту практическую невозможность при теперешней технике осуществить измерение скорости света.

Раз мы приняли этот постулат, то само собой мы должны ожидать, что опыт Майкельсона не может дать положительного результата, раз движение земли в силу этого постулата не влияет на скорость света, но Эйнштейн ведь идет еще дальше: он свой постулат полагает в основу определения времени — сверки часов. Действительно, как установить наблюдателям А и В, находящимся в двух пунктах на земном шаре, что у них часы идут согласно? Эйнштейн говорит: единственный способ — сверять часы с помощью световых сигналов, принимая при этом постулат постоянства скорости света. Пусть сигнал выпущен из А в момент t₀, в момент t¹ он прибыл в В и в тот же момент отразился от зеркала в В и к моменту t₁ прибыл в А. Принимая постулат постоянства скорости света, мы должны сказать, что свет шел туда и обратно совершенно одинаково и что промежуток времени

t¹ – t₀ = t₁ – t¹

время прохождения светом от А до В равно времени прохождения от В к А, независимо от того, движутся ли А и В вместе по отношению к чему-либо третьему или нет. Из приведенного равенства имеем

t¹ = (t₀ + t₁) / 2.

По Эйнштейну это единственный способ определять время, а потому это и есть настоящее время. Так как существует только то, что я измеряю — так рассуждает Эйнштейн, по крайней мере. Можно ли с помощью таким образом установленных часов проверить, выполняется ли постулат Эйнштейна или нет? Ясно, что мы попали в порочный круг: часы устанавливаем на основе постулата, а потом с этими часами хотим проверять постулат!

Но есть другой способ, на который указывает Рашевский и о котором мы уже вскользь говорили. Мы можем сверить стоящие в одном и том же месте С часы А и B, а потом отнести часы B в какое-либо место, отстоящее от С на некоторое расстояние L и произвести опыт измерения скорости света по одному направлению, т.е. не заставляя луч света идти туда и обратно и предполагая, что точность отсчета времени выхода сигнала и его прихода какая угодно. Мы освобождаемся тогда от порочного круга и установки часов по Эйнштейну.

Но нам могут возразить "релятивисты": "A почему вы знаете, что при переноске часов их ход не изменился? Как вы это докажете?" Рашевский считает, что положение безвыходное и что мы никогда не в состоянии будем ни подтвердить, ни опровергнуть постулат Эйнштейна, что измерение скорости света в одном направлении задача принципиально не разрешимая. Я лично считаю, что это метафизика, что нельзя ставить границ искусству экспериментатора. Я только обращаю внимание на одно, не прав ли я, утверждая, что теория относительности пока что искусно забронирована от опыта, недоступна практической, опытной проверке, что, думается мне, должно наводить на серьезные размышления всякого марксиста. Ведь "критерий практики" есть единственный критерий истины! Что же пишут по этому поводу марксисты, пытающиеся примирить учение Эйнштейна с диалектическим материализмом?

Тов. Семковский, обсуждая опыт Майкельсона, пишет: "Оказалось, что свет проходит в секунду все те же триста тысяч километров, как если бы земля вовсе и не двигалась в эфире" (1. с, стр. 25). Мы только что видели, на сколько обоснован этот вывод! Далее тов. Семковский утверждает: "точность опыта Майкельсона, основанного на интерференции световых волн, ни одним физиком не оспаривается". Дейтон Миллер не только оспаривает, но на опыте получает противоположные результаты! Тов. З. Цейтлин идет еще дальше: "Опыт Майкельсона, повторенный несколько раз (1881, 1887, 1904, 1909), дал отрицательный ответ. Это великая победа механической картины мира и, следовательно, диалектического материализма, который полагает, что все явления природы — это движение материи" ("Под Знаменем Марксизма", № 3» стр. 105). "Согласно принципу относительности механики опыт Майкельсона не мог дать положительного результата, ибо все явления природы — это движение материи, т.е. подчиняются законам механики. Если физики думали иначе, то они плохо думали". Так, очень хорошо! А вот плохо думающие физики в 1921 — 1922 г.г. повторили опыт Майкельсона и получили — о, ужас! — положительный результат! Диалектический материализм сокрушен. Свет не есть движение материи и т. д. и т. д.

А что еще занятнее — есть "плохо думающие" физики, которые думают, что положительный результат опыта Майкельсона не опровергает принципа относительности Ньютона-Галилея и есть марксисты, которые совсем не боятся за судьбу диалектического материализма! Но посмотрим прежде всего, в чем же состоят эти вновь открытые факты.

Оказывается, что еще при повторении опыта Майкельсона в 1904 году на более возвышенном месте над уровнем моря, чем в опытах 1887 г., были замечены маленькие смещения интерференционных полос и как раз при таких положениях прибора, при каких благодаря движению земли их можно было ожидать; только эти смещения были значительно меньше по абсолютной величине, чем те, которые ожидали по обычной теории опыта Майкельсона. Смещения лежали почти в пределах неизбежных ошибок опыта и потому Морли и Миллер о них ничего не сообщили. В 1921 — 1922 гг. Дейтон-Миллер, сотрудник Морли, повторил опыт на высоте 1.800 метров над уровнем моря [Dayton Miller, Phys. Rev., 19, p. 407 — 408, 1922]. Полосы интерференции смещались уже значительно больше, но все-таки это смещение достигает 1/10 того смещения, которое ожидалось по элементарной теории опыта Майкельсона. Тем не менее смещение значительно больше, чем ошибки опыта, и, главное, оно наблюдается при положениях прибора, при которых движение земли и должно было вызвать эти смещения! Кроме того обнаружилось еще одно побочное явление — небольшое смещение полос интерференции, повторяющееся при повороте прибора на 360°.

Это смещение Дейтону Миллеру удалось изолировать от эффекта движения земли, но он еще не нашел причины этого побочного смещения. Ради предосторожности он опубликовал предварительно сообщение с оговоркой, что, пока он не выяснит причин этого побочного явления, он воздерживается от каких бы то ни было выводов. Какой приятный контраст представляет эта осторожность и добросовестность неутомимого экспериментатора с теми поспешными провозглашениями побед принципа относительности, которые через несколько месяцев оказываются мнимыми! Физики не эйнштейнианцы, а их гораздо больше, чем обыкновенно думают — потому что большинство в печати и на собраниях не выступают против Эйнштейна по причинам житейски вполне понятным *), — объясняют этот факт следующим образом. Одни (Ленар, фон Глейх) полагают, что эфир частью увлекается движением земли, но чем выше мы поднимаемся над уровнем моря, тем это увлечение меньше.

*) "Герке борьба против теории относительности дорога обошлась; несмотря на его многочисленные исключительного значения экспериментальные исследования, факультеты не предлагают ему ординатуры" (не утверждают ординарным профессором) (Die gegenwartige Krisis in der deutschen Physik, Prof. I. Stark, p. 12, 1922). Другой противник, проф. Мохоровичич в печати заявляет о получении и им угрожающих анонимных писем, в ответ на его критику теории Энштейна. Мохоровичича сам Эйнштейн считает наиболее сильным своим противником. Mohorovicic, Die Einsteinsche Relativatstheorie, Leipzig 1923, p. 53.

Другие, к ним принадлежит и пишущий эти строки, полагают, что причиной, препятствующей положительному результату опыта Майкельсона, является воздух. Проф. Эйхенвальд несколько лет назад начал готовиться к повторению опыта Майкельсона в безвоздушном пространстве: опыт очень сложен и труден и до конца ему не удалось его довести; он ожидал, что, устранив в значительной степени воздух, увлекаемый землей и влияющий на скорость света, можно будет получить полное смещение полос интерференции в приборе Майкельсона. Опыт Дейтон Миллера находится в полном согласии с этим предположением. На высоте 1.800 метров воздух более разреженный, чем на уровне моря, оттого и должно было получиться частичное смещение полос интерференции. Во всяком случае вопрос вступил в новую фазу — теперь уже ни Эйнштейн, ни кто другой не запугают тем, что "опыт принципиально не может дать положительного результата". Вера в догмат теории Эйнштейна подорвана. Надо ожидать поэтому большого оживления в экспериментальных исследованиях, посвященных доказательству движения земли относительно эфира, почти совсем прекратившихся, так как с точки зрения Эйнштейновой теории это все равно, что искать "перпетуум мобиле". Таким образом, в этом отношении "революционная" теория несомненно способствовала попятному движению в науке.

Но опровергает ли положительный результат опыта Майкельсона принцип относительности Галилея-Ньютона и с ним вместе диалектический материализм, как полагает тов. Цейтлин? — Нисколько! Движение земли, которое мы этим путем определим, будет не "абсолютным", но всего только "относительным" по отношению к эфиру! Это так же мало опровергает принцип относительности Галилея - Ньютона, как и ветер, наблюдаемый пассажиром, едущим в поезде в безветренный день, о чем мы уже говорили.

Первое положение Эйнштейна остается, второе — падает. Мне совершенно непонятно, почему тов. Цейтлин, также отвергающий постулат постоянства скорости света и называющий его "великим эмпирическим софизмом Эйнштейна", не видит, что первое положение нисколько не нарушено, если эфир не принимает участия в движении земли. Тогда по отношению к нему можно определить относительное движение земли, также как и движение поезда по отношению к воздуху над лесом и полем, мимо которых мы едем.

Но как же быть с Лоренцовым сокращением, которое вытекает из электродинамики и которое пропорционально отношению (V/C)², так же как и ожидавшееся и не наблюденное в свое время Майкельсоном запаздывание луча света?

Дело в том, что еще требует доказательства, одинаковы ли коэфициенты, стоящие при (V/C)² в том и другом случае: только тогда получится компенсация. Одного доказательства, что сокращение пропорционально (V/C)², еще не достаточно; возможно, что сокращение хотя и пропорциональное (V/C)² не в точности компенсирует запаздывание — раз коэффициент при этих членах в обоих случаях не одинаков. Может быть, поэтому и не получается то смещение в опыте Дейтона Миллера, какое мы могли бы ожидать по элементарной теории. Словом, мы инеем целый ряд вполне понятных физически предположений, и перед нами длинная и интересная работа. А с легкой руки Эйнштейна опыт Майкельсона уже был как будто сдан в архив!

Но отчего же тов. Цейтлин запутался? Оттого, что ему хочется показать, что вся наука и весь диалектический материализм целиком растворяется в философии и физике Декарта. Ему хочется показать, что Декарт дал полный план развития всей науки на вечные времена вперед. Я продолжаю все-таки думать, что наши познанья в области наук о природе неизмеримо расширились со времен Декарта и что, в конце концов, живая практика, в которую выключается само собой разумеется вся деятельность физиков экспериментаторов, есть высший и единственный судья. Продолжаю думать, что эта точка зрения не расходится с марксизмом.

Теперь переходим к вопросу об эфире.

Обыкновенно излагающие специальный принцип Эйнштейна *) преподносят отрицание эфира, как несколько неожиданный вывод, являющийся математическим следствием теории, и не замечают, что отрицание эфира уже предрешено одновременным принятием первых двух положений Эйнштейна, о которых у нас идет речь.

*) Эйнштейн, как известно, отрицал эфир до 1920 года. О том новом эфире, которые Эйнштейн вводит в свою теорию, у нас речь будет впереди.

Волны света и радиотелеграфа движутся в эфире, говорит физик, не допускающий возможности существования волн без существования того, что волнуется. Скорость света одинакова как в системе А, так и в системе В движущейся равномерно и прямолинейно по отношению к А говорит Эйнштейн. Если скорость света и в A и в В одинаковая, значит, эфир или покоится по отношению к А и по отношению к В, или движется одинаковым образом как по отношению к А, так и по отношению к В. Но как это может быть, когда В движется по отношению к А?

Получается следующая картина: я сижу на скамейке вагона и не двигаюсь, поезд идет полным ходом в Ленинград, но я все-таки неподвижен по отношению к платформе Московской станции! Здравый смысл не мирится с этим противоречием, и вот Эйнштейн до 1920 г. следовал здравому смыслу; несмотря на то, что т. Семковский очень недолюбливает этот самый здравый смысл! Какой в самом деле выход? Прежде всего, не существует таких пассажиров, которые одновременно сидят и в мчащемся поезде, и на станции! Посмотрим, что говорит по этому поводу сам Эйнштейн: "пусть К будет некоторая координатная система, по отношению к которой эфир Лоренца находится в покое, тогда по отношению к К уравнения Максвелла — Лоренца будут справедливы прежде всего. Но на основании специальной теории относительности те же самые уравнения в совершенно неизменном виде будут справедливы и относительно всякой новой координатной системы К', движущейся равномерно и прямолинейно относительно системы К.

Теперь невольно возникает вопрос, почему я должен приписать системе К в отличие от физически совершенно подобной ей системе К', то свойство, что эфир относительно нее неподвижен? Такая асимметрия теоретического построения, совершенно не опирающаяся ни на какую асимметрию опытных данных (вспомним постулат о скорости света! — А. Т.), не допустима для теоретика"... "Ближайшей точкой зрения, на которую можно встать в этом вопросе является такая — эфир вообще не существует *).

*) Читатель видит, что ход мысли Эйнштейна вполне совпадает по смыслу с приведенным мной примером о пассажирах, одновременно сидящих на станции и в несущемся поезде.

Электромагнитные поля не суть состояния некоторой среды, а самостоятельно существующие реальности..." (Эйнштейн, Эфир и принцип относительности, Научное книгоиздательство, Петроград 1922, стр. 14 и 15). Эта точка зрения среди релятивистов была господствующей до 1920 года, ее и излагает Эйнштейн в приведенном нами отрывке его речи, прочтенной 5 мая 1920 г. Но в ней же он устанавливает и новую точку зрения. Приведем его собственные слова: "между тем ближайшее рассмотрение показывает, что специальная теория относительности не требует безусловного отрицания эфира. Можно принять существование эфира, не следует только заботиться о том, чтобы приписывать ему определенное состояние движения, иначе говоря, нужно путем абстрагирования отнять от него последний признак, который ему еще оставил Лоренц" (стр. .16, там же).

Окончательный вывод Эйнштейна еще более определенен. "Гипотеза существования эфира не противоречит специальной теории относительности. Нужно только остерегаться приписывать эфиру состояние движения". Но известно — аппетит приходит с едой. Эйнштейн уже не ограничивается одним эфиром: "обобщая, мы можем сказать, мыслимо расширяя понятие физического предмета, представить себе такие предметы, к которым нельзя применить понятия движения. Их нельзя мыслить (! — А. Т.) состоящими из частей, поддающихся исследованию во времени". Теперь посмотрим, какой из этого делает вывод тов. Семковский. "Нет ни абсолютного неподвижного эфира, ни тел, которые находились бы в абсолютном покое" (!!! — А. Т.), а дальше, чтобы показать, что все это находится в полном согласии с диалектическим материализмом, приводится известная выдержка из Энгельса о том, что "неподвижное состояние материи оказывается одним из самых пустых и нелепых представлений, чистым горячечным бредом". Достигает своей цели тов. Семковский весьма простым и грубым приемом, он приводит только ту часть мысли Эйнштейна, в которой говорится, что "все изменение, которое произвела теория относительности в понятии об эфире, состояло в отнятии у эфира и этого последнего его механического свойства — неподвижности" и ни одним словом не упоминает о том, что к эфиру нельзя применять понятия движения и что его нельзя мыслить состоящим из частей, которые можно исследовать во времени.

Действительно, если читатель не заглянет сам брошюру Эйнштейна, то он будет уверен, что все обстоит благополучно и что теория Эйнштейна удалила из естествознания последние остатки "горячечного бреда"; о том же, что она вводит еще худший горячечный бред — понятие о физическом теле, к которому нельзя даже применять понятие движения — читатель, полагающийся на тов. Семковского, так и не узнает и будет пребывать в блаженном заблуждении, а, ведь, известно: "тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман". С каких только пор этот принцип стал марксистским? Вот до чего доводит безумная любовь к модной теории и неудержимое желание "соединить" теорию относительности с диалектическим материализмом. Невольно вспоминаются слова из старинной трагедии Озерова: "О должность! О любовь!".

Тов. Семковский подтверждает свое "толкование" принципа относительности, согласное с диалектическим материализмом ссылкой на слова Эйнштейна, написанные им еще в 1905 году по поводу теории Лоренца: "понятию абсолютного покоя не соответствуют никакие свойства явлений". Другими словами, добавляет тов. Семковский, "понятие абсолютного покоя лишено всякого реально-физического смысла, или, что то же самое, абсолютного покоя нет. Нет ни абсолютно неподвижного эфира, ни тел, которые находились бы в абсолютном покое".

Легковерный тов. Семковский на слово поверил Эйнштейну и всем его популяризаторам, а также философам, утверждающим, что теория Лорентца есть теория абсолютно неподвижного эфира. Когда, вообще, серьезные люди и всерьез высказывают эту "истину", то физику трудно удержаться от улыбки. Что, в самом деле, дают факты, на которых построена теория Лоренца?

Опыты показывают, что движущиеся тела, например, вращающиеся диски, в знаменитых опытах проф. Эйхенвальда, сделанных в Москве, в 1901 году, не вызывают движения эфира во всей его массе. Новейшие исследования показывают, что атомы, из которых построено вещество, представляют собою подобие планетных систем, масштаб которых следующий. Если мы ядро атома представим в виде горошины, то внутреннее кольцо электронов будет иметь радиус около 10 метров, а наружное будет величиною с трамвайное кольцо Б в Москве! Так как электронов в атоме — даже в самом тяжелом — несколько десятков, и так как электроны при выбранном масштабе имеют размер также с горошину, то для нас ясно, что распределенные на такой большой территории несколько десятков горошин не смогут поднять сильного ветра, если бы даже эти горошины и летели с громадной скоростью. Конечно, в непосредственном соседстве с горошиной, окружающая ее среда будет приведена в движение, но это будут области не много больше горошины. А, ведь, размеры атома в данном масштабе — это размеры трамвайного кольца Б!

Таким образом, по этой схеме, ничтожная часть среды, окружающая отдельный атом, будет приведена в движение. Вот как физики, опирающиеся на факты, разрешают противоречия: тело движется в эфире и его не увлекает! Вот, почему, если я махаю рукой, в которую вставлено перо, которым я пишу эту статью, то громадная часть эфира, заполняющая эту ручку и перо, не придет в движение. Утверждать, что если я, махая карандашом, не могу привести в движение эфира, значит он абсолютно неподвижен, по моему мнению, похоже на приступ мании величия.

Но посмотрим, что писал сам Лоренц еще в 1895 году, когда Эйнштейновой теории еще не было. "Что об абсолютном покое эфира не может быть и речи, само собой понятно: это выражение не имело бы даже смысла. Если я для краткости говорю, что эфир покоится, то это значит, что одна часть этой среды не смещается по отношению к другой, и что все наблюдаемые движения небесных тел являются относительным движением по отношению к эфиру". Утверждать, что эфир Лоренца абсолютно неподвижен, просто смешно, и если это делает такой гениальный математик, как Эйнштейн, то видно "на всякого мудреца довольно простоты"!

Новый Эйнштейновский эфир, который и стоять не стоит, и двигаться не двигается, к которому не приложимо самое понятие "движения", очень нравится тов. Цейтлину. "Тов. Тимирязев, — пишет он, — очень удивляется эфиру Эйнштейна, в котором нет частей "и к которому неприложимо понятие движения". "Но почему не удивляется он эфиру Лоренца? Эфир Эйнштейна мало чем отличается от эфира Лоренца (! — А. Т.) и более того, о таком роде эфира усиленно рассуждали древние физики и все великие ученые и философы нового времени (Декарт, Спиноза, Ньютон, Лейбниц, Эйлер, Кант и др.)".

Почему я удивляюсь? А вот почему: эфир Лоренца — реальная среда, переносящая волны лучистой энергии. Я не могу сообщить ей поступательного движения во всей ее массе, двигая какое-либо тело, и я понимаю почему. Электроны и ядра атомов, как мы только что видели, занимают ничтожную, малую часть той области пространства, в которой помещается "атом". Поэтому самая плотная материя, например, платина, с этой точки зрения, очень редкое решето, сквозь которое легко проходит эфир, увлекаясь движением атома только вблизи его ядра и электронов. Я вполне согласен с Лоренцом, Дж. Дж. Томсоном, другими физиками и философами, в том числе и с тов. Цейтлиным, что можно и должно рассматривать "атомы как местные модификации эфира". Но я не могу понять одного, как тов. Цейтлин не видит, что во всем этом немаловажную роль играет "понятие движения", которое не применимо к эфиру Эйнштейна, и как можно говорить, что эфир Эйнштейна мало чем отличается от эфира Лоренца?

Тов. Цейтлин пишет: "Эфир Лоренца — это Евклидово пространство, как физическое тело, единственное свойство которого — это протяженность и движение". Опять движение! Да, ведь, Эйнштейн, кажется, недвусмысленно запретил вам применять к эфиру понятие движения! Но здесь мы видим опять разгадку всей путаницы. Опять надо доказать, что все, над чем ломает голову современная физика, было уже разрешено Декартом. Декарт считал, что пространство и первичная материя — это одно и то же. От этого тов. Цейтлин путается: когда он говорит об этом пространстве как веществе, он говорит и о движении; когда же на первом плане пространственные соотношения — он говорит о неподвижности. Вот образец рассуждений тов. Цейтлина; он пользуется терминологией Декарта и отождествляет эфир с первичной материей Декарта (prima materia), ее модификацию, т.е. электроны и атомы материи, он называет вторичной (materia secunda). Но в чем отличие первой материи от второй? "В том, что первая материя — это та абстрактная "материя, как философская категория" (это эфир, передающий волны света я радиотелеграфа — абстракция, не так ли?! — А. Т.), из которой помощью движения образуется конкретная материя. Я говорю "абстрактная", ибо нет материи, которая была бы лишена движения". Значит, эфир лишен движения или это недомолвка? Увы, нет! На стр. 98 читаем: "Вообразим, что у нас имеется некоторое количества первой материи, т.е. материи, лишенной всякого движения" (!!! — А. Т.). Поистине, возражения Энгельса Дюрингу не устарели!

Это стремление уложить всю физику, всю современную науку в рамки Декартовой физики заставляют тов. Цейтлина, хорошо знакомого с физикой, искажать ее выводы. Вот еще очень наглядный пример: "Что такое волна? (стр. 99). Это "двигательный модус" газа, жидкости или твердого тела. Общеизвестно, что при волновом движении среда "неподвижна", а распространяется движение". Тысячу раз нет, тов. Цейтлин! Все частицы среды, при распространении волны, находятся в движении, и порой довольно-таки сложном! Из того, что частицы среды топчутся на месте, а не переносятся вместе с волной на большие расстояния, вовсе не следует, что среда неподвижна: именно из их движений и слагается движение волны.

Итак, рассмотрим схематически, как весьма близкая к "горячечному бреду" Дюринга среда или физические предметы, к которым неприменимо самое понятие движения, примиряются с диалектическим материализмом, подтверждая истину: весь мир есть материя, находящаяся в движении.

Метод № 1, тов. Семковского.

Надо прежде всего скрыть, что Эйнштейн не допускает самого понятия движения по отношению к эфиру, электромагнитному полю и т. д. Надо особенно подчеркивать, что эфир не может покоиться, сделать отсюда вывод, что нет ничего абсолютно неподвижного и кричать ура: диалектический материализм торжествует, по теории Эйнштейна все течет, все движется!

Метод № 2, тов. Цейтлина.

Эйнштейн правильно делает, что лишает подвижности эфира, так как эфир — это "первая материя" Декарта, это — пространство, как физическое тело, это — абстрактная материя, материя, как философская категория, лишенная движения. Итак, ура! Все течет, все движется! Грешный человек: не убеждают меня эти доказательства! Плохо все-таки вяжется с диалектическим материализмом, забронированная от физического опыта, умозрительная теория Эйнштейна, издающая для природы декреты, к сведению и к исполнению, запрещающая "применять самое понятие движения" к целым категориям предметов, и запрещающая мыслить предметы, состоящими из частей.

Переходим теперь к другой группе вопросов.

Окончание статьи А.К. Тимирязева «Теория относительности Эйнштейна и диалектический материализм» опубликовано в журнале «Под Знаменем Марксизма» № 10–11, 1924 г., с. 93 — 114

В первой части нашей статьи мы рассмотрели основные наложения специальной теории относительности Эйнштейна и выяснили, что второе положение, называемое принципом или постулатом постоянства скорости света, физически обосновано только тем, что у нас нет до сих пор опытов, которые могли бы его подтвердить или опровергнуть. Поэтому мы, считала и считаем себя в праве говорить, что вся специальная теория Эйнштейна, пока мы еще не имеем окончательного подтверждения опыта Дейтон-Миллера, забронирована от опытной проверки или опровержения. Если опыт Дейтон-Миллера подтвердится, то, по мнению пишущего эти строки, всю специальную теорию придется отвергнуть.

Но попробуем стать на точку зрения доверчивого человека: раз опытная физика пока еще не подтверждает, но и не запрещает поступать согласно постулату постоянства скорости света, отчего fee не согласиться и не принять предлагаемые Эйнштейном положения? Тогда для всякого ясно, что мы обязаны принять и вытекающие из них математические следствия, если, конечно, эти следствия выведены безупречно, а в этом, кажется, никто не сомневается, поскольку речь идет о специальном принципе. Как известно, мы в качестве следствия получаем т. н. преобразования Лоренца-Эйнштейна, позволяющие переходить от одной системы координат к любой другой системе, движущейся относительно данной равномерно и прямолинейно. Приводим эти хорошо теперь известные формулы преобразования...

Опускаем формулы и разъяснения к ним

По Эйнштейну каждой системе соответствует свое время и свои пространственные отношения. Эта точка зрения Эйнштейна всего яснее выражена им в его популярной книге на стр. 6 — 7. Там речь идет о том, как пассажир, стоящий у окна равномерно идущего поезда, роняет камень на полотно, не давая ему боковых толчков. Если пассажир будет следить за падением камня, то ему будет казаться, что камень падает по вертикальной прямой. Для стоящих же ва полотне траектория камня Судет парабола. "На этом примере ясно видно, — говорит Эйнштейн, — что не существует траектории в себе (an sich) (а стало быть, и движения an sich по этой траектории, добавим мы от себя. — А. Т.), но только траектория по отношению к определенному телу отсчета".

Рассмотрим далее одно из следствий формул Лоренца—Эйнштейна. Пусть наблюдатель в системе K' приложил начало своего масштаба, длину которого он считает равной единице, к точке х'= 0, тогда конец его масштаба попадает в точку х'= 1. Какова же будет длина его масштаба с точки зрения наблюдателя в системе K ? Наблюдатель K должен в своей системе положить линейку и подождать такого момента по своим часам, когда начало его линейки в системе K совпадет с началом проносящейся мимо линейки K' в этот же момент (по часам в системе K) надо отметить, против какого деления линейки K придется конец линейки K'...

Таким образом для наблюдателя K линейка у K' благодаря его движению со скоростью V по отношению к K стала короче 1...

Таким образом, эти два масштаба отличаются тем, что первый короче второго с точки зрения второго наблюдателя и одновременно второй короче первого с точки зрения первого наблюдатгля. То же самое происходит и с часами. Если в системе K' часы отбили секунду, то с точки зрерия наблюдателя в системе K по его часам протекло больше времени. В движущейся по отношению к нам системе часы идут медленнее, но с точки зрения наблюдателя, движущегося вместе с этой системой, наоборот, наши часы идут медленнее. Можно ли все это проверить? При современном состоянии нашей техники мы должны сказать решительно — нет. При самых больших скоростях, осуществляемых на нашей планете выражение

[1 – (V/C)²]^½

ничтожно мало отличается от единицы, поэтому мы и здесь вполне надежно "застрахованы от проверки". Но, как бы то ни было, раз основные положения приняты, — а мы временно условились принять их, — от выводов отказываться не приходится. Эйнштейн, приведя только что изложенные нами следствия определенно говорит: "Это все соответствует смыслу принципа относительности, который лежит в основе наших рассуждений".

Действительно, если наблюдатель K видит, что все масштабы у K' сократились, и его часы пошли медленнее, а в то же время наблюдатель K' не видел бы того же самого у наблюдателя K, тогда бы, ведь, системы K и K' не были бы равноправны, какая-либо из них оказалась привилегированной, и можно было бы узнать, кто "на самом деле" двигается: K или K'. Но, ведь, это-то именно и отрицается основными положениями Эйнштейна. Словом, если бы эти удивительные следствия не получались, теория относительности заключала бы в себе внутреннее противоречие.

Несмотря на свою пламенную любовь к Эйнштейну, тов. Семковский не может, однако, примириться с этими выводами. Он указывает на различие между теорией Лоренца и теорией Эйнштейна. У Лоренца, который принимает существование эфира (тов. Семковский, с легкой руки философов, неизменно повторяет, что у Лоренца эфир абсолютно неподвижен; но об этом у нас была уже речь), сокращение получается реальное: тела, движущиеся по отношению к эфиру, сокращаются. Но для движушегося по отношению к эфиру наблюдателя — тела, покоящиеся по отношению к эфиру, не сокращаются, — в этом, конечно, т. Семковский прав. Но дальше он определенно высказывает сомнение в том, реально ли сокращение в теории Эйнштейна: "Но у Эйнштейна, где сокращение носит двусторонний характер, речь очевидно (!! — А. Т.) должна идти не о реальном сокращении, а о каком-то ином (!!! — А. Т.), ибо немыслимо, чтобы А реально

сокращалось в отношении В и в то же самое время В реально сократилось в отношении А, или, чтобы часы А реально замедлились в отношении к часам В в то же самое время, как часы В реально замедлились в отношении к часам А". Почему немыслимо? Это противоречит здравому смыслу — не так ли? Коварная, в самом деле, штука этот здравый смысл. На стр. 13 тов. Семковский совершенно недвусмысленно говорит: "При суждении о теории относительности многие попросту апеллируют к так называемому "здравому смыслу", который, конечно, являете и весьма почтенным спутником в житейских делах, но, когда речь идет о революции в науке, легко заводит в болото исстари установившихся взглядов и представлений". Но это надо было т. Семковскому только для того, чтобы посрамить и унизить противников Эйнштейна, но известно: "над чем посмеешься, над тем и поплачешь".

Не будем, однако, отвлекаться и посмотрим, что тов. Семковский сам пишет, желая доказать, что эйнштейновское сокращение и растяжение пространства и времени не могут быть реальными, так как это противоречит здравому смыслу. "Представьте себе, — говорит он, — что я движусь равномерно, прямолинейно по отношению к вам, и, стало быть, вы по отношению ко мне, со скоростью, приближающейся к скорости света. С точки зрения теории относительности вы в праве заявить мне: я неподвижен, а вы движетесь со скоростью, приближающейся к скорости света, — извольте поэтому по формуле Лоренца сплющиться в лепешку. Но я, с своей стороны, могу с полным правом предъявить вам встречный иск, заявив: нет, неподвижен я, а движетесь вы по отношению ко мне, — извольте вы сплющиться в лепешку. Кто же из нас должен сплющиться по отношению к другому, и у кого часы должны замедлиться по отношению к часам другого?

Выхода тут нет, поскольку речь идет, в пределах специального принципа относительности, о двух вполне равноценных, так сказать, симметрических системах, из которых каждая с равным правом может считать именно себя неподвижной. Выхода нет, если иметь здесь (мы говорим о социальном принципе относительности) ввиду реальное сокращение и реальное замедление времени". Это ли не апелляция к здравому смыслу? Зачем же вы, т. Семковский, над бедным здравым смыслом так глумились? Как материалист, я вполне с вами согласен с тем, что "выхода нет", и потому именно я и не согласен с теорией Эйнштейна, но как можно приводить подобные аргументы и уверять всех, что вы сторонник теории относительности, — этого я понять не могу, да и едва ли кто вообще на свете это сможет понять. Ведь все эти сокращения измерены масштабами и часами — это по Эйнштейну единственный способ определять время и пространственные соотношения, и вот этот единственный способ измерять пространство и время, оказывается, дает нам не истину с тем или другим приближением, т.е. то, что есть "на самом деле", а что-то нереальное! Для более наглядного объяснения т. Семковский приводит совсем неудачный пример человека, удаляющегося от нас: мы для него и он дня нас становится меньше, но, ведь, сокращение по Эйнштейну ничего общего с перспективой не имеет: системы K и K’ могут в момент, когда наблюдатели пролетают друг мимо друга, находиться буквально в двух шагах друг от друга. Но пусть пример и неудачен, это не так важно, важно замечание т. Семковского по этому поводу, разрушающее всю специальную теорию Эйнштейна или.., устанвливающее знак равенства между нашей наукой и философией Канта.

Вот эти поистине знаменательные слова: "В действительности, конечно, ни я an sich, сам в себе, не сократился, ни вы an sich, сами в себе, не сократились; но я сократился для вас, а вы сократились для меня. И оба мы сократились лишь перспективно друг для друга, но не реально в себе (! — А. Т.)».

Что же это значит? Это значит одно из двух. Или определение времени и метод измерения пространства у Эйнштейна никуда не годятся: они дают нам "кажущиеся" величины или, по выражению тов. Семковского, "перспективные"; тогда, значит, — если мы остаемся материалистами и считаем, что мы мир познавать можем как следует, а не "перспективно", то, значит, существует "настоящее время и настоящее пространство", пространство и время в себе(an sich), которые мы так или иначе научимся, а может быть и научились уже, измерить не "перспективно". Тогда все хитросплетения Эйнштейна разлетаются в пух и прах, и мы возвращаемся к пространству и времени "an sich", к взглядам Ньютона.

Но можно найти и другой выход. Эйнштейн доказал нам, что наши измерения не реальны и время, определяемое нашими часами, тоже "перспективное". Время же и пространство "(an sich)" принципиально нам недоступно, реальные масштабы и часы нам неизвестный принципиально непознаваемы. Но, ведь, тогда эти масштабы и часы — "непознаваемая" вещь в себе, которая, как по крайней мере я слыхал, не укладывается в теорию познания диалектического материализма! Конечно, это не учение Канта о формах нашего созерцания, потому что у Эйнштейна это показания часов и масштабов, но зато часы эти и масштабы и все вообще вещи, как нечто реальное "an sich", нам принципиально недоступны, — все это непознаваемые вещи в себе, а это уже философия Канта! Дальнейшие рассуждения т. Семковского показывают, однако, что первый выход ему больше нравится. Вот что он пишет: "Зараженный философским идеализмом и скептицизмом релятивист возразит, без сомнения: но позвольте, где же разница между реальным и перспективным? Ведь, если я вижу этот стол в перспективе, то это тоже реальность. И почему я должен из бесконечного ряда наблюдаемых и возможных перспективных величин выделить одну, как "реальную"?

На это надо ответить, что разницу между реальным и перспективным сокращением может непосредственно постичь даже самый отчаянный скептик. Если такого скептика положить, например, под паровой молот, который его сплющит в лепешку, то он без лишних слов моментально поймет, что речь идет именно о "реальном сокращении". Приветствую ваш здоровый материализм, т. Семковский, и вполне с вами согласен. Но что означает приведенная мною сейчас ваша мысль? Вот что она значит: хитросплетения Эйнштейна насчет различных координатных осей и часов — это одно дело, а тот реальный действительный мир, который изучают не только физики и химики, но и кузнецы и молотобойцы, — совсем другое дело. Пусть там, на бумаге, испещренной формулами, выходит, что кто-то где-то сокращается, или у кого-то часы пошли медленнее: все это мне только кажется, благодаря какой-то перспективе. А, ведь, должен же быть способ узнать, как на самом деле кто-нибудь или что-нибудь сократился, или какие часы отстают и какие нет. Пусть существует великолепный принцип Эйнштейна, но существует же и настоящая наука.

Я всегда говорил приблизительно то же самое, но в несколько иных выражениях: я говорил и даже очень подробно в настоящей статье, что принцип постоянства скорости света не доказан, что вытекающие отсюда сокращения длин и измерения хода часов никем, нигде и никогда не наблюдались. При обычных наших земных скоростях все эти изменения лежат далеко за пределами доступного нашей современной экспериментальной технике, а при больших скоростях, когда эти явления становятся ощутимыми, условия наблюдения невозможны, если даже мы и могли бы осуществить такие скорости. Попробуйте-ка убедиться — мой ли метр короче или короче тот метр, которые в руках у пассажира, пролетающего мимо меня со скоростью 200000 километров в секунду? Отсюда единственный вывод: теория очень искусно забронирована от опыта и, следовательно, от единственного критерия марксистской теории познания критерия практики. Теперь еще два слова о здравом смысле.

Я чувствую, что должен решительно защитить эйнштейнову теорию от т. Семковского. Ведь если принять постулаты Эйнштейна, то эти взаимные сокращения мы обязаны принять, нравятся они нам или нет, и подымать шум, как это делает т. Семковский, совсем излишне: "снявши голову по волосам не плачут". Так ли абсурдно утверждение, что метр системы K длиннее метра системы K' и одновременно метр системы K' длиннее метра системы K. Всякий, знакомый с теорией Эйнштейна-Минковского, знает, что время рассматривается как четвертая координата (хотя и мнимая, но это обстоятельство революционеров в науке смущать не должно!)…

Мысль Эйнштейна, что мы беспрепятственно можем перепутывать между собой пространство и время физически не доказана, но математически она, конечно, вытекает из посылок Эйнштейна, и тем удивительнее удивление т. Семковского и его рассуждения о длине и времени в себе, что он эту мысль Эйнштейна принимает безоговорочно. Вот его подлинные слова: "Я хочу дать наглядный пример, чтобы вы сразу почувствовали эту относительность. Вот передо мной часы, которые показывают три четверти девятого; назовем момент, когда стрелка показывает три четверти девятого — первым событием; через час стрелка будет показывать три четверти десятого — назовем это вторым событием. Я спрашиваю, какой промежуток лежит между первым и вторым событием? Вы ответите: один час во времени. А в пространстве? А в пространстве — ответите вы — никакого промежутка нет: часы как лежали на кафедре, так и лежат там же. И, однако, между первым и вторым событием лежит в действительности (курсив наш. — А. Т.) расстояние приблизительно в 113.000 километров, потому что земля за это время вместе с этой залой и часами на кафедре продвинулась в пространстве (курсив наш. — А. Т.) на 113.000 километров".

Таким образом, самая мысль "отрезок" разложить на пространство и время (да еще мнимое) для т. Семковского вполне приемлема, но он опять незаметно для себя сбивается на не эйнштейновскую физику. "Расстояние приблизительно в 113.000 километров в действительности". Какой? Ведь у принципа относительности одна действительность одного наблюдателя, другая у другого. "Земля передвинулась в "пространстве", в каком "пространстве"? По поводу выражения "движение в пространстве" Эйнштейн в своем популярном изложении своей теории пишет следующее: "Далее, что означает здесь движение "в пространстве"?.. Прежде всего оставим в стороне темное слово "пространство", о котором мы — если мы будем честны — ничего решительно даже и думать не сумеем; вместо этого мы поставим "движение по отношению к практически твердому телу отсчета"... В том-то и дело, что раз мы становимся на точку зрения теории относительности, то пространства и времени, как таковых, или an sich, как говорит т. Семковский, нет. Есть пространство и время для каждого из нас. Эта мысль особенно ярко выражена у Эддингтона в 1-й главе его изложения принципа относительности. (The Mathematical Theory of Relativity A. S. Eddington. Cambridge University. Press p. 8).

"Координаты пространства и времени есть поэтому что-то такое, что наблюдатель перекладывает во внешний мир" (The space - time frame-is therefore something overlaid by the observer on the external world). Раз пространство и время каждый наблюдатель вкладывает во внешний мир, то возражайте после этого философам идеалистам? Напрасны все уверения т. Семковского, что все философы-идеалисты ошибаются, когда они делает идеалистические выводы из теории Эйнштейна. Раз время и пространство для каждого наблюдателя свои, и он их вкладывает во внешний мир, так что уж тут говорить!

Итак, можно и, по мнению пишущего эти строки, должно спорить с релятивистами о том, что все их умозрения лежат за пределами доступной нам опытной проверки. Мы не имеем никаких данных считать, что человек, сидящий в одной системе отсчета, какой-нибудь отрезок считает "пространством", а другой, сидящий в другой системе, тот же отрезок непонятым образом считает отчасти "пространством", а отчасти временем. Но если мы принимаем основные положения Эйнштейна, как это делает тов. Семковский, то математические следствия принимать необходимо: ссориться с элементарной математикой и геометрией по меньшей мере бесполезно.

Но почему все это не страшно для марксиста? Потому что все это одни умозрения, физически не доказанные и "хорошо забронированные от опыта". Посмотрим теперь, что думает по этому поводу т. Цейтлин («Под Знаменем Марксизма", № 5, стр. 137). "Затрону в заключение вопрос о времени. Легко попять, что эта проблема тесно связана е реальностью движения (качественно). Если движение — чистая относительность (а что же иное у Эйнштейна? — А. Т.), то абсолютного времени не существует и у каждого "свое время". (Эго и есть теория Эйнштейна. — А. Т.). Этим разрушается закон причинности и единство мирового целого (правильно! — А. Т.). И в этом пункте главная схоластическая опасность отрицания Эйнштейном реального движения. Но очень часто возражают не против этого, а против относительности наших субъективных временных переживаний".

Что же это значит? Или теория Эйнштейна добирается только до наших субъективных переживаний, а до объективного так и не доходит, или... или существует абсолютное время и не существует ни специального, ни общего принципа Эйнштейна, так как определение времени и относительность времени представляют собою существо самого принципа — это его основа! А, ведь, тов. Цейтлин (стр. 131) громогласно объявляет, "она (т.е. общая теория относительности) находится в полном согласии с принципами диалектического материализма!" (! — А. Т.). Итак, в данной области оба автора, и т. Цейтлин и т. Семковский, для доказательства совместимости теории Эйнштейна с диалектическим материализмом предлагают один и тот же метод: выбросить начисто всю теорию относительности. Метод радикальный, слов нет, но доказывает ли он то, что хотели доказать сами авторы этих доказательств? Пишущий эти строки не вполне в этим уверен.

Мы затронули пока по существу только специальную теорию относительности, переходим теперь к так называемой общей теории относительности. Эта теория является обобщением и расширением специальной. Она является обобщением потому, что она должна быть приложима не только к равномерному и прямолинейному, но и к какому угодно относительному движению. Разберем пример с поездом.

Пусть железнодорожный поезд внезапно остановился; благодаря инерции чемоданы и мешки попадали с сеток на пол. Как истолковывала это явление старая физика? В старину говорили, что поезд движется по земле, а при торможении вагона находящиеся в нем предметы сохраняют по инерции свою скорость и продолжают двигаться в затормозившемся вагоне. Последовательный релятивист скажет: "я просто не понимаю смысла утверждения — "поезд движется по земле", — что это значит? Существует одно только относительное движение поезда но отношению к земле, или, что то же самое, земли по отношению к поезду. Я сажусь в поезд Октябрьской железной дороги и еду в Ленинград — это большая наивность с моей стороны так думать. Может быть это итак, а может быть Ленинград поехал навстречу моему поезду, а поезд, в котором я сижу, с точки зрения какого-либо космического наблюдателя неподвижен и именно для этого должен вертеть, колесами.

Чтобы сделать эту мысль не стольку как бы это сказать... неприятной, т. Семковский приводит простой примере мухой на глобусе: муха бежит в одну сторону, а вы поворачиваете глобус в обратном направлении с такой же скоростью, с какой муха бежит по глобусу, в результате муха не смещается по отношению к вертящему глобусу и сидящему на стуле наблюдателю. Все это должно быть понятно, как говорит т. Семковский, "и самому ограниченному представителю здравого смысла, каких не мало у нас и среди научных работников". Мы только что видели, как сам т. Семковский запутался в сетях этого коварного здравого смысла, — не оттого ли он так заботливо предостерегает нас грешных! Также неосновательно возражал Эйнштейн Ленару — это возражение очень правится т. Семковскому. Самое возражение состоит в следующем: "Машинист возразит, что он непрерывно топит и смазывает не окрестность, а паровоз, следовательно, на паровозе и должен сказаться результат его работы, т.е. движение".

Именно здравомыслящий человек, хотя бы слегка знающий физику, и машинист в том числе, этого не скажет. Это, между прочим, и говорит Ленар в своем ответе. Ведь всякий знает, что неподвижная по отношению к столу муха на вращающемся глобусе должна перебирать лапками на уходящей из-под ее ног поверхности глобуса. Так же точно и паровоз надо топить и смазывать, если под ним земля уходит. Возражение Эйнштейна очень неудачно: он приписывает противникам то, что они не говорили, — это, правда, удобный полемический прием, но и только. Дело же заключается вот в чем. Вернемся к поезду; мы видели, что при быстром торможении в поезде появляются силы инерции: чемоданы вылетают из сеток. Как правоверный релятивист будет говорить об этом явлении: возможно, что поезд бежал по земле и затормозился, но возможно, что и земля бежала под поездом, только в другую сторону, и внезапно... она затормозилась. Вследствие этого торможения возникло новое поле тяготения, которое подействовало на предметы, находящиеся в вагоне, так что чемоданы попадали.

Вообще эго поле тяготения производит все то, что в старой физике производит закон инерции. Вот Ленар имел дерзость задать вопрос: почему при торможении земного шара надают чемоданы в поезде, а не водокачка или колокольня вблизи станции? У релятивистов на это готов следующий ответ: в появившемся поле земной шар и все находящееся на нем как бы падает, а потому не должно происходить никаких разрушений, чемоданы же и поезд не двигаются в этом поле тяготения: ведь двигалась земля и затормозилась, а поезд в этим поле стоит. Сила тяжести этого поля и вызывает падение чемоданов из сеток. Как это все во время случается и как это возникают поля тяготения — физически совершенно не ясно.

Пишущий эти строки на одном из диспутов задал тот же вопрос сторонникам Эйнштейна несколько в иной форме. Так как никакого ответа мною получено не было, то я позволю себе его повторить. Пусть у нас в комнате стоит большой стол А, а на столе доска В. На столе А и на доске В стоят оловянные солдатики. Я двигаю равномерно доску В вдоль стола и внезапно останавливаю, тогда солдатики, стоящие на В, падают по инерции (как чемоданы в примере с поездом), солдатики же на столе А стоят: с ними ничего не случилось. Подвесим теперь доску!? к потолку на проволоках так, чтобы она немного не касалась стола, и будем двигать стол с такой же относительной скоростью по отношению к В, с какой раньше В двигалось по отношению к А. Мы, ведь, находимся в положении "космического" наблюдателя, не принимающего участия ни в движении стола, ни в движении доски. Затормозим стол А, — стоящие на нем солдатики попадают, а на доске В будут стоять спокойно. Выходит не так, как в примере Эйнштейна с поездом, там ведь все равно, движется ли земля и тормозится или движется поезд — все несчастья происходят всегда в поезде. Вот я и спрашиваю, при каких размерах и при какой массе стола явления, протекающие не по Эйнштейну, начнут протекать так, как того требует всеобщая теория относительности? На это не на диспуте — а так, между прочим, — кое-кто из релятивистов высказывали предположение, что, вероятно, размеры и масса стола должны быть такого же порядка, как земной шар, а такие большие тела, как известно, мы не умеем двигать, — в ваших лабораториях особенно. Ответ до поразительного знакомый: нельзя поставить такого опыта, который подтвердил бы теорию; мы имеем, следовательно, великолепное новое доказательство — как прекрасно забронирована эта теория от опыта.

То же самое происходит и с вращательным движением. Принцип относительности не делает различия между Коперником и Птолемеем. А для этого надо допустить, что центробежные силы все равно получатся, если земля неподвижна, а вокруг нее вращается вся вселенная. Опять наш ежедневный опыт говорит против этого. Я вращаю мяч на центробежной машине: он сплющивается. Я оставляю мяч в спокойном состоянии на центробежной машине и вращаю тяжелые предметы вокруг машины: мяч, увы, не сплющивается. Аналогичный опыт с очень чувствительным прибором производили братья Фридлендер и получили отрицательный результат. Но нам говорят: вращающиеся массы малы! Опять тот же самый ответ: "забронировано от опыта".

Но т. Семковскому все это нипочем. "А почему нельзя допустить, — пишет он, — что, скажем, сплющивание вызывается не вращением в абсолютном пространстве, а действием отдаленных масс, относительно которых и происходят все движения, в том числе и вращательные". Действительно, почему не допустить? Но здравая наука не только допускает, но и доказывает на фактах свои допущения. Допущение, которое не может быть проверено, мало интересно для ученого и, добавлю от себя, и для философа-материалиста: он не может применить "критерия практики".

По поводу затруднений, встречаемых теорией относительности при истолковании вращения земли, высказывался уже неоднократно целый ряд исследователей. Приведем мнение проф. С. Мохоровичича, о котором Эйнштейн отзывается как о прекрасном знатоке теории относительности и одном из сильнейших ее противников.

"Когда я своими пальцами сообщаю вращательное движение маленькому волчку, то с точки зрения всеобщей теории относительности, следующие два допущения вполне равноправны: во-первых, волчок вращается в "покоящемся" мире, и, во-вторых, весь мир вращается вокруг "покоящегося" волчка. Если бы второе предположение было допустимо, то пришлось бы принять, что я с помощью моих пальцев привел в движение весь мир вокруг "покоящегося волчка, но, ведь, это — бессмыслица. Оба допущения далеко неравноправны с математической стороны; с физической же они еще менее равноправны. Мы должны радоваться, что во времена Птолемея не был известен современный векторный и тензорный анализы (это говорит тонкий знаток тензорного анализа! — А. Т.), а то Коперник не имел бы такого успеха. О других затруднениях я здесь упоминать, вследствие ограниченности отведенного мне места, не могу, но я должен все-таки еще добавить следующее: если бы была допустима эта релятивистски-птолемеевская точка зрения, то весь мир должен бы вращаться вокруг оси, которая как раз проходит через меня. Если я изменяю место наблюдения, то весь мир сейчас же должен завертеться около другой оси, и при этом должны возникнуть натяжения, для чего потребовались бы невероятной величины силы. Эти громадные силы я должен был бы затрачивать для того, чтобы вообще быть в состоянии изменять свое положение в мире, а это вовсе не соответствует нашему опыту. Поэтому приведенная только что релятивистская точка зрения противоречит опыту" [Prof. S. Mohorovicic. Die Einstcinsche Relativitatstheorie und ihr mafbematiscber phisikaliseher und philosophischer Caracter. Berlin 1923, p. 69. Еще раз напоминаем, что философская сторона этой в общем крайне интересной книжки очень слаба].

На другом конце света, в Америке, Хейль ["Под Знаменем Марксизма" № 4 – 5], подводя итог многочисленным сомнениям о применимости теории Эйнштейна к вращательному движению, замечает, что Эйнштейн "перептолемеил Пголемея". А тов. Семковский, желая внушить читателям величие идей, развиваемых Эйнштейном, говорит: "Я думаю, что легче всего проникнуть в это здание, если подойти к Эйнштейну, как продолжателю той линии развития, которая ведет от Птолемея к Копернику (! — А. Т.)"... И приводит обратно к Птолемею! Но т. Семковский все-таки знает, что очень и очень многим ученым линия "развития" вспять не всегда нравится, и поэтому он пытается выгородить Эйнштейна: "Эйнштейн подчеркивает, что речь идет в теории относительности не о двух гипотезах, не о том, какая гипотеза неподвижности солнца или земли правильна (а наука всегда именно так и ставит вопрос и принимает то, что правильно, отвергая не правильно! — А. Т.), — а о двух способах изображения движения, при каждом из которых одно из двух движущихся тел принимается условно, в выясненном выше смысле, за неподвижное. И поскольку нет привилегированной, т.е. абсолютно неподвижной, системы координат, принципиально допустимо рассматривать движение по отношению к любой координатной системе. Только это и выражает формула, что "все тела отсчета принципиально равноправны".

Нет привилегированного абсолютно покоящегося сверх-наблюдателя, а только движущиеся друг относительно друга наблюдатели. И речь, стало быть, во всех случаях может идти не об абсолютных, а только об относительных движениях тел". Здесь что ни слово — то путаница. Во-первых, если я, — воздав должное великим заслугам Коперника, — скажу, что земля вращается вокруг солнца или — правильнее — вокруг общего центра масс солнца и земли, то я этим самым вовсе не утверждаю, что солнце неподвижно, да еще абсолютно. Разве вы не слышали, т. Семковский, что астрономы и физики, стоящие на почве Коперника, вычисляют даже скорость, с которой солнечная система несется к созвездию Геркулеса? И все-таки координатная система с началом в центре масс солнечной системы есть, для данной солнечной системы, привилегированная система координат [см. П. Орлов, "Под Знаменем Марксизма" № 3, стр. 49, 1924 г.], хотя бы уже потому, что только для этой системы координат мы имеет Σmv = 0, а для всех иных систем это равенство не выполняется. Итак, привилегированный и абсолютно неподвижный — далеко не одно и то же.

"Не существует сверх-наблюдателя". Это положение при ближайшем исследовании оказывается чистейшим махизмом. У меня в руках винт и гайка, и я стою неподвижно относительно комнаты — я могу повернуть гайку и могу вертеть винт. Всякий, смотрящий на меня, и есть тот "несуществующий сверх-наблюдатель". Но представьте себе, что винт и гайка выросли до громадных размеров, а все наблюдатели оказались на винте или на гайке, а винт с гайкой окружен облаком тумана. В этом случае сверх-наблюдателей не будет, и тогда различие в движении винта и гайки пропадет; значит, если кто-нибудь видит какое-то различие в движении винта и гайки, то это различие существует, а если дело обстоит так, что это различие почему-либо не заметно имеющимся налицо наблюдателям, то и различий не существует. Ни у кого нет никаких ощущений, следовательно, ничего вообще нет. Нет сверх-наблюдателя, который мог бы, скажем, с Сириуса увидеть, что земной шар вращается вокруг солнца, а не наоборот. Значит, нечего рассуждать о том, кто прав — Коперник или Пголимей. И нужно утешать себя, что "принципиально допустимо" рассматривать и движение солнца вокруг земли или даже всей вселенной, хотя объяснить по какой такой физической причине громадные массы, вроде солнца, Сириуса, Капеллы, Арктура или Бетельгейзе, вращаются, как по щучьему веленью, вокруг маленькой, маленькой песчинки, какую представляет собой по сравнению с ними земной шар объяснить это, повторяю, не сможет никто.

Но т. Семковский, пожалуй, скажет, что в приведенной цитате не объяснен смысл его слов о том, что тела условно принимаются, как неподвижные. Вот что это значит: "Условно на время наблюдения я могу принять, за неподвижный любой пункт, в который я помещаю начало своих измерительных координат. Все движется, но, чтобы ориентироваться в движении в качестве наблюдателя, я должен избрать себе хотя бы мысленно какое-нибудь "тело отсчета", а это тело отсчета тем самым делается на время наблюдения условно неподвижным". Таким образом, всякое движение я могу превратить в какое угодно, и в том числе в отсутствие движения, стоит только "мысленно" перенестись в какое-либо "тело отсчета", а их, ведь, много можно придумать. Что же, в конце концов, движение есть нечто реальное или только "мысленное"?

Вот почему я и думаю, что великие умы до Эйнштейна шли по правильному пути: в период младенчества человеческой мысли всякое движение относили к земному шару, в том числе и движения небесных тел: солнца, луны и звезд. Коперник сделал гигантский шаг вперед, указав, что земля и планеты вращаются вокруг солнца. Дальше оказалось, что привилегированной точкой оказывается не центр солнца, а центр масс солнечной системы. Но и этот центр движется к созвездию Геркулеса, и кто знает, какие еще движения солнечной системы мы в будущем еще откроем? Для диалектика-материалиста мир неисчерпаем, абсолютного движения мы, вероятно, не узнаем, так же, как не узнаем исчерпывающе строения звезд или атома и электрона, но мы шаг за шагом получаем все более и более верную картину окружающего нас мира и все те составные движения, о которых мы узнали: движения земли и солнца среди звезд — это реальности, это — пусть несовершенное — отражение абсолютной истины. Эйнштейн же хочет нас отбросить к временам до Коперника и сделать неясным то, что стало ясно Копернику! И это называется идти по пути от Птолемея к Копернику. Но читатель, быть может, уже давно готов спросить: «Позвольте, вы говорите все о том, что еще не доказано, а, ведь, предсказал же принцип относительности новые факты, которые блестяще подтвердились?»

Прежде всего специальный принцип дает выражение для зависимости массы электрона m от его скорости v :

m = m₀ [1 – (v/c)²] ^–½ ,         (*)

где c — скорость света, а m₀ — масса электрона с точки зрения наблюдателя, неподвижного по отношению к электрону.

Необходимо заметить, что эту формулу можно получить и другими путями, так что экспериментальное подтверждение приведенной формулы, будь оно получено, не доказывает еще победы принципа Эйнштейна. Как бы то ни было, даже такой осторожный ученый, как Зоммерфельд, в своей прекрасной книжке: "Строение атома и спектральные линии" (1922) в главе, излагающей результаты исследований т.н. "тонкой структуры спектральных линий", несколько поторопившись, возвестил о славной победе Эйнштейна. Конечно, это сейчас же было подхвачено многочисленными популяризаторами и газетными обозревателями. Однако, позднейшие исследования Герке и Лау показали, что дело с опытной проверкой формулы (*) обстоит далеко не блестяще.

Вот выдержки из статьи упомянутых авторов [Annalen der Physik, В. 67, p. 393. 1922]: «Достойно внимания, что найденное из опыта значение 8,8 для величины Δν₀ · 10 ^–9 (различие в частоте между элементами тонкой структуры) как раз то, которое, согласно Ленцу, вытекает из предположения Абрагама о твердом электроне, г-н Зоммерфельд считал уже, что его "релятивистическое численное значение, определяющее тонкую структуру 10,95, вполне достоверное он уже говорил, что (абрагамовская) абсолютная теория на фактах спектроскопии потерпела кораблекрушение и должна окончательно передать занятое ею место теории относительности". Если мы согласимся придавать такое значение спектроскопическим измерениям тонкой структуры, придется на основании наших опытов склониться к выводу, что эти опыты подтверждают абрагамовскую теорию твердого электрона».

Таким образом, фактически, на опыте вместо числа 10,95, вытекающего из теории относительности, получается 8,8 в полном согласии с теорией Абрагама, про которую Минковский, один из основателей теории относительности, говорил: "Это даже не рабочая гипотеза — это препятствие для всякой работы". История, как мы видим, наглядно показывает, с какой осторожностью надо высказывать подобные суждения. Приведенное различие в цифрах значительно выходит за пределы неизбежных погрешностей, таким образом — это явное опровержение теории Эйнштейна.

Переходим теперь по очереди к трем знаменитым "пророчествам". Во всех газетах был поднят шум, что во время солнечного затмения в 1919 г. в Южной Америке и в 1921 г. в Австралии измерения, сделанные на фотографиях звезд вблизи солнца, "окончательно и бесповоротно" доказали теорию Эйнштейна. Но оставим область сенсационных известий и подойдем к самим фактам. Результаты измерений представлены на рис. 1.

По горизонтальной прямой [она несколько наклонена на чертеже, благодаря внесению поправок] отложены выраженные в градусах расстояния звезд от центра солнца, заштрихованная полоса изображает область P, занятую солнцем. От центра до края, на вертикальной оси отложены смещения положения звезд, выраженные в секундах дуги, пунктирная кривая H₀ соответствует теории Эйнштейна [1,"7/r]. Черные точки представляют результаты измерений с той или другой звездой, причем, чем больше размер кружка, тем больший вес имеет данное наблюдение. Кривые H₁ и H₂ имеют больший постоянный коэффициент, чем в эйнштейновской формуле [2,"05/r и 2,"10/r, соответственно]. Если вычислить по формуле, предполагающей простой закон Ньютона (вычисление Сольднера 1811 г.; тот же результат получится по теории Дж. Дж. Томсона, приписывающей гравитационную массу эфиру, увлекаемому силовыми линиями в световой волне), то кривая пройдет немного ниже, но также через области, густо покрытые точками.

Вот что пишет по поводу приведенной нами кривой Э. Эскланьон, директор Страсбургской обсерватории: «Другими словами, для геометрического изображения данного ограниченного количества точек наблюдений не существует одной кривой, но целый пучок кривых, которые могут удовлетворить этому условию, и в этом смысле все они в одинаковой мере законны и приемлемы. Изображение должно выражаться не с помощью линии, а с помощью настоящей "дороги", проведенной через группу точек; дорога эта тем шире, чем больше средние отклонение точек. Что же касается совокупности отклонений вблизи солнца, то здесь точно так же дорога остается еще настолько широкой, что в тех пределах расстояния от солнца, где измерения фактически были сделаны, изображение с помощью формулы Ньютона 0,"9/r почти настолько же законно, что и с помощью Эйнштейновой формулы 1,"7/r и что лучшая из формул такого рода будет скорее 2,"0/r .

Итак, здесь-то и заключается весь вопрос: фактически, на этой "дороге" остается много места для одновременного переезда весьма разнообразных экипажей, для теорий — по природе своей весьма различных; таким образом, в настоящее время нельзя сказать, для какого экипажа подходит больше всего приведенная дорога» [L'Astronomie. Bulletin de la Societe astronomique de France. 38 Annee, Mai 1924, p. 184.].

Но еще перед этим автор упоминает о трех допущениях, какие необходимы даже для такого скромного вывода:

1. Надо допустить, что отклонения на пластинках представляют собой реальный эффект, а не вызваны неравномерным растяжением желатинного слоя; влияние этого фактора можно учитывать, но, к сожалению, в данных случаях этого сделано не было!

2. Мы делаем допущение, что кривая должна быть гипербола. Если бы мы получили эти опытные данные и не знали ни Ньютоновской, ни Эйнштейновской формулы, то мы провели бы кривую C (см. рис. 1), выражающую совсем другой закон, не имеющий ничего общего с теорией Эйнштейна. И, наконец, 3, мы не учитываем космическую рефракцию, т. н. эффект Курвуазье, достигающий вблизи солнца величины около 0,5".

Можно ли говорить после этого о блестящем исполнении пророчества Эйнштейна? Можно ли говорить, что факты вынуждают нас признать, что наше пространство не Евклидово? Так как весь этот аффект, происходящий от отступления от Евклидовой геометрии, выражается различием чисел 0,"9/r и 1,"7/r. Хотя пишущему эти строки не раз приходилось писать на эту тему, но, видимо, мои уважаемые противники с этим не считаются и приходится повторять.

Я не скрою, что когда-нибудь, быть может, усовершенствование техники докажет, что наше пространство только в первом приближении можно считать Евклидовым, но для этого нужны факты и не такие, как с отклонением лучей звезд вблизи солнца. При современном состоянии этого вопроса ни один здравомыслящий физик не станет перекраивать всю физику, заменяя простые, всем и каждому доступные выражения Евклидовой геометрии сложными формулами не-Евклидовой геометрии. Наоборот, мы всегда стремимся, где это только возможно, вносить упрощение взамен строгих выводов приближениями даже там, где нам вполне ясно видна правота более сложных и в то же время более строгих в теоретическом отношении формул. Но в данном примере, когда в лучшем случае факты ни за, ни против теория Эйнштейна, есть ли какой-нибудь смысл простое заменять сложным? Итак, с первым пророчеством дела совсем неважны.

Рис. 2. Перигелием называется та точка орбиты, где планета всего ближе отстоит от солнца (точка M). Направление линии МSА не постоянно, линия МSА поворачивается вокруг S. Угол α, на который повернется линия МSА в столетие, и есть то явление, о котором идет речь.

Переходим ко второму "пророчеству" — к движению перигелия Меркурия (рис. 2). Во-первых, формула, выражающая это перемещение, совпадающая с Эйнштейновской, была выведена иным путем Гербером и была уже напечатана в журнале Физики и математики (Zeitschrift fur Mathematik und Physik) в 1898 г., следовательно, за 17 лет до Эйнштейна. Но самое важное не в этом. По формуле Гербера-Эйнштейна получается следующее: перемещение перигелия в сто лет равно 42 секундам дуги (42 секунды дуги, т.е. 42/3600 доли градуса — около одной сотой доли градуса). С другой стороны, обработка астрономических наблюдений, сделанная Леверье и Ньюкомбом, дает 42,2"; казалось бы лучшего совпадения и нельзя ожидать. Однако, и это совершенно естественно для строгой научной работы, — у целого ряда ученых явилась мысль еще раз проверить выводы Леверье и Ньюкомба, и что же оказалось? Оказалось, что расчеты были не совсем точны. Е. Вихерт, тщательно проверивший работу Леверье и Ньюкомба, получил не 42,2", а 34". Гроссман [Zeitschrift fur Physik, 5 том, стр. 280. 1921 г. Astronom. Nachr. 214 p. 41 и 195. 1921 года] также перечислил все астрономические наблюдения, причем он выделил в отдельную группу данные, полученные с помощью меридианного круга. Из этой группы наблюдения получается 29", а если использовать все наблюдения, то по Гроссману получается 38". Результаты этих вычислений никем не опровергнуты. Таким образом, говорить о согласии теории с фактами еще рано, а может быть, и поздно!

Вот что пишет по этому поводу Герольд фон Глейх в статье от 7 августа 1923 г. [Gerold v. G1eiсh. Die allgemeine Relalivitatstheorie und das Merkurperihel. Annalen d. Physik, № 19. 1923 г.]: "Изображение аномалии в движении перигелия Меркурия с помощью Эйнштейновской формулы никогда не даст действительно выдерживающего критику доказательства в пользу теории относительности, если бы даже эта формула и удовлетворяла наблюдениям, что, однако, как было уже указано, по меньшей мере, еще сомнительно" (курсив автора). Первая часть приведенной мысли Глейха мотивирована им тем, что существует несколько и притом очень простых способов вывести ту же формулу. Эти же аргументы в более расширенном виде приведены Глейхом в статье, напечатанной осенью настоящего года [G. v. G1eiсh. Zur Kritik der Relativitatstheorie von mathem. Physik Standpunkt us Zeitschrift fur Physik. 25, стр. 230. 1924 г.]. Итак, со вторым пророчеством дело обстоит сейчас не совсем благополучно, чтобы не сказать совсем неблагополучно.

Переходим теперь к третьему пророчеству: к смещению спектральных линий в красную сторону спектра — в спектре солнца и звезд. Сам Эйнштейн придает этому следствию своей теории громадное значение. В своей популярной книжке он на последней странице с полной определенностью говорит: "если смещение спектральных линий к красному концу спектра, вызванное гравитационным потенциалом, не существует, то всеобщая теория относительности окажется несостоятельной".

Совершенно ясно, что специалисты по спектроскопии с жадностью набросились на исследование спектров солнца; в настоящее время имеется громадная литература, весьма тщательный и критический обзор которой дан проф. Глазером в статье, напечатанной в Ежегоднике, посвященном радиоактивности и электронике [Jahrbuch der Radioaktivitat und Electronik, 20 том, стр. 277 – 352 за 1924 г.). Вывод проф. Глазера следующий: "Вероятность того, что опыт даст результат в пользу общей теории относительности, в настоящее время очень мала".

Однако минувшей весной появилась заметка Ст. Джона с сообщением, что ему, наконец, удалось доказать экспериментально эффект Эйнштейна. А. А. Богданов в своих тезисах о принципе относительности [Вестник Коммунистический Академии, 8, стр. 345.] на основании этой заметки сделал вывод: "Всеобщая теория относительности одержала величайшие победы — два исполнившихся предсказания: отклонение луча солнцем и "Rotverschiebung" в его спектре (теперь, по-видимому, подтверждена вполне).

А вот что по поводу второй из этих побед, опять с большой поспешностью возвещенной Ст. Джоном, пишет лучший знаток оптических явлений, происходящих в солнечной атмосфере, голландский астрофизик Иулиус: "Изложенное Ст. Джоном истолкование... несостоятельно". "Принимая во внимание эти факты, существование Эйнштейновского смещения, обусловленного силой тяжести, по меньшей мере весьма сомнительно".

Подводя итог своей критике, Иулиус замечает: "но даже и не принимая во внимание явления аномальной дисперсии (автор как раз и обсуждает эту сторону дела. — А. Т.), как известно, многие исследователи пришли к убеждению, что общего смещения спектральных линий в солнечном спектре к красному концу (Rotverschiebung) в размере, требуемом теорией Эйнштейна, не существует. Подробные критические обзоры всего имеющегося материала, полученного из наблюдений, которыми мы обязаны Ф. Кроз'у [F. Croze, Les raics du spectre solaire et la theorie d'Einstein Annales, de Physique: (9) 19 tome, p. 93 — 229. 1923.] и Л.Ц. Глазеру приводят к заключениям, противоречащим указанным выше теоретическим предсказаниям".

Таковы не блестящие итоги пророчеств "революционной" теории перед лицом строгой научной критики. Конечно, все это очень плохо вяжется с истерическими восторгами, расточаемыми в бесчисленных популярных книжках и газетных статьях, где с негодованием отметается все, что носит хоть тень критики.

Но что же сказать о т. Семковском, который, несомненно, знает — знает потому, что упоминает о том, что есть критики, которых нельзя заподозрить в непонимании общего принципа относительности и его математических основ и которые, тем не менее, нисколько не стесняясь, утверждает, «что теория Эйнштейна получила поистине блестящее экспериментальное подтверждение. Достаточно указать на три главнейших таких подтверждения:

1) Из формул Эйнштейна сам собой получается необъяснимый до этого остаток в 43", в передвижении перигелия Меркурия в столетие (во-первых, объяснен Гербером за семнадцать лет до Эйнштейна, во-вторых, вполне удовлетворительно объясняемый Зелигером, исходя из предположения рассеянных масс вокруг солнца и, в-третьих, не соответствующий по числовой величине фактам. — А. Т.).

2) Предсказанное Эйнштейном отклонение звездного луча, проходящего у края солнца, на 1",7 пророчески подтверждено наблюдениями во время солнечных затмений в 1919 г. в Бразилии и в португальской Африке, и — что менее известно — в 1921 г. в Австралии; о степени точности оправдания этого пророчества, сделанного к тому же в 1818 г. Сольднером, читатель может судить по приведенной диаграмме (см. рис. 1. — А. Т.).

3) Предсказанное Эйнштейном красное смещение спектра, несмотря на некоторые (!!! — А. Т.) разногласия в истолковании результатов соответствующих опытов, может считаться также оправдавшимся (!! — А. Т.)».

А в заключительной главе т. Семковский ссылается на то, что «все философские школы видят себя вынужденными учитывать возможную окончательную победу новой теории, опирающейся на широкий фундамент блестящих подтверждений в различнейших областях механики, астрономии, физики и отчасти даже химии (! курсив наш. — А. Т. )». Интересно было бы узнать, где эти блестящие подтверждения?

Возвратимся теперь к вопросу об отношении теории относительности как токовой к диалектическому материализму.

Мы уже много раз указывали на то, как мало у нас способов подойти к опытной физической проверке результатов этой теории и насколько сомнительны достигнутые в этом направлении результаты. Никто не будет, конечно, возражать против гипотез, против "умозрений", отправляющихся от фактов и порой далеко забегающих вперед и побуждающих нас идти на поиски новых фактов. Но ценным является только такое "умозрение", которое, в конечном счете, может быть проверено на фактах. Выводы же теории относительности тщательным образом от такой проверки забронированы. Эйнштейн поставил себе задачу построить мир таким, каким ему хочется, и он достиг шумного успеха только потому, что его гипотезы — с физической точки зрения необоснованные — не могут быть при современном состоянии науки проверены. Пусть все эти гипотезы укладываются математически в очень стройную систему. Математик говорит: у Эйнштейна только одна идея — все системы координат равноправны, и больше ничего. Но физически, сколько в этом гипотез!

В специальном принципе — требование постоянства скорости света представляется физически недоказанной гипотезой. Далее: требование изменения размеров движущихся тел и изменения хода часов при теперешней технике не может быть доказано. Допущение, что под действием силы тяжести пространство становится не-Евклндовым и при том в различной степени — в зависимости от величины действующих масс — опять ничем не доказанная гипотеза. Наконец, требование, чтобы центробежная сила получалась при вращении вселенной вокруг земли, не доказано, и, наконец, не доказано, что при этом земля — ничтожнейшая песчинка по сравнению с миром бешено летящих вокруг нее звезд — должна создать гигантское поле тяготения; физически, все это гипотезы, гипотезы и гипотезы, которых никто никогда не проверял.

Все эго в высокой мере важно с чисто философской точки зрения. Для материалиста, прежде всего, надо знать, что есть и что представляет собой более или менее удачное приближение к тому, что есть, а не те более или менее интересные картины, создаваемые, может быть, и очень остроумными людьми, но проверить которых мы не имеем возможности. Далее говорят, что Эйнштейн — материалист, или, по крайней мере, хочет быть материалистом, потому что он признает «абсолютами мир или "унию" пространства, времени и вещей, т.е. материю» (Семковский, стр. 38).

«Каждая движущаяся материальная масса создает свою геометрию, свою степень кривизны пространства, но вместе с тем и свое особое время. Потенциальные поля тяготения определяют темп процессов в данном поле, а, стало быть, и течение времени: время может замедляться и ускоряться. Часы на солнце идут не так, как часы на земле. Каждая движущаяся система имеет свое "собственное время» (стр. 46). «В отсутствии материи все эти потенциалы равны нулю, т.е. без движущей материи никакого пространства и никакого времени нет» (курсив наш. — А. Т., стр. 49).

«Эйнштейн совершенно правильно рассматривает, как материю, так же свет и электричество. Ведь свет имеет даже вес». Помимо того, что свет и электричество не одно и то же, мы не можем еще говорить, что свет имеет вес; если на среду, в которой распространяется свет, быть может, и действует сила тяжести, то это еще не значит, что свет есть вещество — это один из процессов в веществе.

Но оставим даже все это в стороне. Остановимся на несколько минут на высказанной т. Семковским мысли: "В отсутствии материи... без движущей материи никакого пространства и никакого времени нет". Энгельс определял пространство и время, как формы бытия материи, а Фейербах выражая ту же мысль несколько иначе, называл, пространство и время условиями бытия материи. Но — век живи, век учись! Диалектический патернализм Эйнштейна — Семковского учит как раз обратному: материя есть необходимое условие бытия пространства и времени. Все-таки это не одно и тоже.

Но пусть даже и так, пишущий эти строки человек уступчивый! Мы все-таки спрашиваем, что, межу Землей и Марсом есть пространство и время? А есть там материя? Или вот еще пример. Лучи, идущие от вспыхнувшей новой звезды и попадающие в глаз человека, пролетев несметной длины путь — лучи, ведь, по Семковскому, материя, да еще тяжелая, — что же, спрашивается, эти лучи создавали пред собой пространство, по которому они потом сами побежали? Ведь, пока их не было — не было и материи, значит — не было и пространства? В тех местах, где шли лучи, не было планет и звезд, так как иначе лучи не дошли бы, а поглотились ими. Но если там не было никакой материи, то значит, и пространства и времени не было.

Конечно, физик скажет, что там везде был эфир. А релятивист вместе с т. Семковким скажет приводящее многих в состояние оцепенения, в состояние какого-то странного гипноза, слово "поле". Для физика, не релятивиста, поле есть процесс в эфире, т.е. вещество в движении, как бы это вещество ни отличалось от известных нам форм материи. А что такое поле для релятивиста? Это нам объяснил сам Эйнштейн. Поэтому послушаем лучше его самого.

«Можно представить себе поле, состоящим из силовых линий. Если смотреть на эти силовые линии, как на нечто материальное в обыкновенном смысле слова, то можно попытаться представить себе динамические явления, как явления движения этих силовых линий, исследовать, таким образом, каждую силовую линию с течением времени. Однако хорошо известно, что такой способ рассмотрения приводит к противоречиям (отсюда не следует, что это противоречие никогда и никем не будет разрешено. А. Т). Обобщая, мы можем сказать: мыслимо, расширяя понятие физического предмета, представить себе (!!! — А. Т.) такие предметы, к которым нельзя применить понятие движения. Их нельзя мыслить состоящими из частиц, поддающихся каждая в отдельности исследованию во времени. На языке Минковского надо сказать так: не всякое образование, заполняющее четырехмерное пространство, можно представить себе состоящим из мировых нитей. Это значит, что не всякое образование имеет движение» (! — А. Т.).

"Поле" как раз и есть такое образование. Теперь как же, по т. Семковскому, то, к чему не приложимо понятие движения, создает свое пространство, в котором оно находится, или время, по которому "оно живет"? Ведь, без движущейся материи нет пространства и времени. А здесь есть нечто — "поле", к которому не приложимо даже само понятие движения. Вся эта невообразимая путаница показывает только одно: от теории Эйнштейна до диалектического материализма... "дистанция огромного размера".

Говорят, по принципу относительности все относительно: масса, время и пространство, но абсолютен четырехмерный мир — это тоже словечко, которое производит на многих гипнотизирующее действие. Но, спрашивается, как и чем воспринимается этот мир? Вся физика, все физические величины основаны на измерениях длины времени и массы, а они-то как раз и относительны. Как бы ни старался Эйнштейн и его толкователи, а человека никак не отучишь отличать время от пространства, не может он их спутать, как бы кто ни старался. Следовательно, мы всегда будем жить в мире относительного, а абсолютно существующий мир для нас недоступен.

Диалектический материализм учит совсем другому. Он учит тому, что наши относительно верные сведения о мире, наши несовершенные картины мира улучшаются, становятся все более и более полными — приближаются к абсолютной истине. По Эйнштейну же мы раз и навсегда привязаны к нашим относительным x, у, z, t, а об абсолютном мире мы судим на основании математических формул, "яко же зерцалом в гадании".

Не вытекает это все-таки из основ диалектического материализма! Совершенно ясно, что такая абстрактная, не связанная с фактами теория дает массу лазеек в сторону всяких идеалистических течений. Напрасно т. Семковский считает, что Эйнштейн платит больше в формах выражения дань махизму [см. А. Тимирязев. Принцип относительности и махизм (Вестник Коммун. Академии, книга 7)], и сам т. Семковский, желающий усвоить себе учение Эйнштейна, сбивается в махизм более, чем в формах выражения.

Возьмем его рассуждение на стр. 17. "Представьте себе исполинский ящик, но ящик без стенок и, что называется, без дна и покрышки. И представьте себе, что вы на каком-нибудь теле, но без наличия других тел, движетесь в этом пустом абсолютном пространстве. Как могли бы вы знать, что вы движетесь? Ведь, в ящике нашем нельзя различать ни переда, ни зада, ни верха, ни низа, ни правой, ни левой стороны. В абсолютной пустоте не за что зацепиться взором, и нельзя определить, движется ли тело или не движется".

Кто спорит, — не только в пустоте, но и в густом тумане при отсутствии тряски вагона, шума колес и закрытых окнах не определишь своего движения, но метод доказательств типически махистский. Если я движения не ощущаю, значит... значит, его не существует. Существует только то, за что мы можем уцепиться взором. Как хотите, мои уважаемые противники, это все, что угодно, но не диалектический материализм!

Наконец, переходим к вопросам геометрии. Спорящие со мной продолжают считать, что я связываю судьбу материализма с Евклидовой геометрией. Я достаточно ясно указывал, и даже в настоящей статье, что охотно признаю необходимость перейти от Евклидовой геометрии к какой угодно другой, если мне на опыте докажут необходимость этого шага. Я утверждаю, что таких опытов нет. Тов. Семковский думает иначе. Он говорит: "Треугольник достаточно большого размера, составленный в мировом пространстве из световых лучей, не удовлетворяет Евклидову требованию, чтобы сумма его углов равнялась 2d".

Я спрашиваю, где, когда и кто это доказал? Я знаю, что Шварцшильд, определяя степень точности, с которой мы можем, пользуясь современными измерительными приборами, утверждать, что наше пространство — Евклидово пространство и какая могла бы существовать кривизна пространства, которая от нас могла бы ускользнуть вследствие грубости наших измерительных приборов. Я очень благодарен был бы т. Семковскому, если бы он указал мне, где и когда было сделано измерение достаточно большого треугольника, сумма углов которого не равна 2d? О доказательствах Эйнштейна мы уже говорили, обсуждая его первое "пророчество".

Но вопрос о том, как Эйнштейн смотрит на геометрию, гораздо глубже. Взгляд Эйнштейна на геометрию чисто идеалистический, и притом для обоснования его теории эта точка зрения была ему необходима. Вот его собственные слова: «Однако работающему в нематематической области не приходится завидовать математику, так как положения последнего покоятся не на действительных объектах (курсив наш. — А. Т.), а исключительно на объектах нашего воображения» [Эйнштейн. Геометрия и опыт. Научное книгоиздательство Петрограда. 1923.].

Я понимаю, можно говорить о том, что математика оперирует с абстракциями, что она отвлекается от многого, что составляет содержание действительных объектов, но что она не покоится на действительности — это значит предполагать, что наше воображение, наш разум, наша логика есть что-то, не имеющее ничего общего с действительностью, и что наш «дух» может создавать какие-то свои собственные миры...

«Почему возможно такое превосходное соответствие математики с действительными предметами, если сама она является произведением только человеческой мысли, независимо от всякого опыта? Может ли человеческий разум без всякого опыта, путем одного только размышления, положить основу существующих вещей? По моему мнению, ответ на этот вопрос простой: поскольку положения математики относятся к действительности, постольку они не верны, и они верны только постольку, поскольку они не относятся к действительности». «Шаг вперед, сделанный аксиоматикой, заключается в том, что она точно отграничила логически формальное от вещественного или видимого содержания; согласно аксиоматике только логически формальное составляет предмет математики. Все же остальное содержание математики, не связанное с логически формальным и соответствующее видимым или иным вещам, к математике не относится» (стр. 6 – 7).

Итак, логически формальное существует само по себе и вовсе не обязано быть абстракцией, от того, что мы видим и изучаем. Но может быть — это обмолвка? Может быть это, по выражению т. Семковекого, «вырванные кусочки и выхваченные фразы»? Увы, сам Эйнштейн вполне определенно опровергает эту тень сомнения. «Геометрия, — пишет он дальше, — имеет дело с объектами, обозначаемыми словами: прямая, точка и т.д. При этом не предполагается какого-либо звания или представления этих предметов; наоборот, значение их чисто формальное, т.е. аксиомы лишены всякого видимого и жизненного содержания, и приведенная выше аксиома является одним из таких примеров» (Речь идет об аксиоме, что через всякие две точки пространства можно провести прямую и притом только одну. — А. Т.).

«Эти аксиомы — свободные создания человеческого духа. Все остальные геометрические положения суть логические следствия аксиом, связанных с миром только общностью терминов» (Курсив наш. — А. Т.). Я думаю всякий, кто не ослеплен "модной революционной теорией", сообразит, что это чистейшей воды идеализм.

Через несколько строчек на той же странице Эйнштейн все же признается: «С другой стороны, верно и то, что математика вообще и геометрия в частности возникли из необходимости получить какие-либо сведения о соотношении действительно существующих вещей. На это указывает уже само слово "геометрия", означающее "измерение земли". В самом деле, измерение земли рассматривает возможные положения друг относительно друга известных тел природы: частей тела земли, измерительных лент, измерительных реек и т. д.».

Казалось бы, именно эта потребность и привела к открытию геометрических аксиом. Геометрия, как наука, создавалась постепенно, по мере расширения нашего опыта, как абстракция на почве этой практической работы и лишь много веков спустя, путем дальнейшей абстракции, были построены различные системы геометрии, отличающиеся в том или другом отношении от геометрии Евклида, построенной на почве опыта.

Не так думает Эйнштейн. По Эйнштейну вся геометрия Евклида или всевозможные системы не-Евклидовой геометрии, как свободные создания нашего свободного духа, уже существовали в наших головах, и, конечно, никто не может знать, какая из этих систем подойдет к "так называемой" действительности... Может быть, ведь, и ни одно из "свободных сознаний свободного духа" для этой цели не будет пригодно! Эйнштейн так и говорит: «Ясно, что, основываясь на системе понятий аксиоматической геометрии, мы не можем иметь никакого суждения о взаимоотношении тех, существующих в действительности предметов, которые мы желаем назвать практически твердыми телами. Для такого суждения нужно лишить геометрию ее только логически формального характера, подчинив пустым схематическим понятиям аксиоматической геометрии живые объекты действительности (переживания)». Таким образом здесь выплывает хорошо знакомое рассуждение махиста: практика — это одно дело, практик — ученый исследователь может быть и материалистом, это иногда и очень удобно, и хорошо — но теория познания — это совсем другая «материя».

А вот и выход из затруднения, в которое, казалось бы, должен попасть Эйнштейн, утверждая, что геометрия, с одной стороны, возникла из практических потребностей человека, и с другой, что она свободное создание свободного человеческого духа. «В отношении различных возможностей взаимного расположения твердые тела обладают теми же свойствами, как тела Евклидовой геометрии (Евклидова геометрия создана свободным духом, конечно, и чистая случайность или "нечаянная радость", что именно это создание духа оказалось в данном случае удобным. — А. Т.). Таким образом, положения Евклидовой геометрии делаются положениями, определяющими свойства практически твердых тел».*)

*) Из этого многие тт. марксисты, мало знакомые с механикой и физикой, делают вывод, что Евклидова геометрия неприложима к газам и жидкостям. Это крупное недоразумение. Вся гидро- и аэродинамика построена, пока что, на Евклиде. Речь идет о том, что в наших доказательствах, например, о равенстве двух треугольников; предполагается, когда мы при доказательствах мысленно переворачиваем один треугольник и накладываем его на другой, то при этом треугольник ведет себя, как "твердое тело". Только в таком смысле мы и говорим, что гипотеза "твердого тела" нужна для построения Евклидовой геометрии. См., напр., прекрасную статью Г. Гельмгольца "О происхождении и значении геометрических аксиом". Сборник "Философия науки", ч. I — Физика, вып. II, под редакцией А. К. Тимирязева.

Таким образом, иногда создания свободного духа, как оказывается, имеют много общего с действительностью. Эйнштейн подчеркивает важность этого взгляда на геометрию. «Я придаю особое значение такому пониманию геометрии — без него мне бы не удалось создать теорию относительности». Это лишний раз, как представляется пишущему эти строки, доказывает правильность развиваемой им точки зрения [Принцип относительности и махизм. А. Тимирязев (В. К. Ак. 7)], что махизм необходим был Эйнштейну в его работе. Это вовсе не пристегнутая надстройка, а органическая часть самой теории и эта существенная помощь реакционной философии возможна только потому, что вся теория висит в воздухе — она не связана с реальной действительностью, она забронирована от опыта — только потому и возможен союз с махизмом.

Но полную картину взглядов Эйнштейна на свою собственную теорию и ключ к философскому ее уразумению дает поистине замечательный отрывок из только что цитированной нами речи "Геометрия и опыт", отрывок, в котором Эйнштейн излагает взгляды Пуанкаре: «Геометрия (Г) ничего не говорит о соотношении действительных предметов; и только геометрия вместе с совокупностью физических законов (Ф) описывает это соотношение (настоящий стиль махиста: описывает! — А. Т.). Выражаясь символически, мы можем сказать, что поверке опыта подлежит только сумма (Г) + (Ф). Таким образом в действительности можно по произволу выбрать как (Г), так и отдельные части (Ф) *) (курсив наш. Вот отчего в теории Эйнштейна можно издавать декреты, и природа им подчиняется! — А. Т.); все эти законы являются условными. Для избежания противоречий необходимо только оставшиеся части (Ф) выбрать таким образом, чтобы опыт оправдал в общем (Г) и полное (Ф). При таком представлении, с точки зрения теории познания, аксиоматическая геометрия является равноценной с возведенной до степени условности частью законов природы. Мне кажется, что с принципиальной точки зрения (sub specie aeterni) такое воззрение Пуанкаре совершенно правильно» (стр. 13).

*) Мне приходилось слышать от математиков, стоящих на идеалистической позиции, восторги по поводу того, что, наконец-то, вы, физики, с легкой руки Эйнштейна начинаете отходить от грубого опыта и придавать все большее и большее значение тому лучшему, что есть в человеке и что носит название "искры божьей". Если принимать взгляды Эйнштейна-Пуанкаре, то возразить против этого трудновато. Раз я выбираю по произволу не только геометрию, но и часть физики, и подгоняю другую ее часть так, чтобы не сказаться в разладе с природой, то тогда, конечно, в первой части работы я могу чувствовать себя свободным от опыта и природы и... от науки вообще.

Эта схема, действительно, как нельзя лучше изображает всю суть Эйнштейновской теории и как бы подводит итог всему, о чем у нас шла речь. Мы имеем ряд произвольно подобранных декретов, касающихся геометрии и некоторой части физики, которые навязываются природе, А для того, чтобы сохранить внешние выражения открытых раньше нормальным путем научного исследования законов природы, мы подбираем надлежащим образом другую часть законов природы, например, правила изменения длины, масштабов и хода часов так, чтобы все сохранилось по-прежнему. Секрет успеха такого "революционного" метода заключается в том, что в отдельности все эти "положения" и декреты проверить при современном состоянии науки и техники нельзя. В тех же немногих случаях, где теория стремилась указать на новые факты — она дала осечку.

Дает ли все это вместе взятое основание считать теорию относительности революцией в науке и торжеством диалектического материализма, — предоставляем судить читателю.*)

*) Пишущему эти строки пришлось наряду с грубыми ошибками т. Семковского указать на ошибки т. Цейтлина, но ему не хотелось бы, чтобы у читателей осталось впечатление, что у т. Цейтлина в статье одни только ошибки. Наоборот, в статье т. Цейтлина много ценного. Он совершенно правильно подходит к вопросу об отношении энергии и материи, — а в этом вопросе у многих марксистов, благодаря нескольким неосторожный выражениям Плеханова, установилась большая путаница. Но избег этой участи и т. Семковский. Далее т. Цейтлин совершенно правильно отмечает систематическое замалчивание тех из работ Максвелла, в которых он на основании придуманных им механических моделей приходит к своим знаменитым уравнениям. Сейчас «принято» говорить, что между механикой и электродинамикой целая пропасть. Это темное пятно современной науки у т. Цейтлина правильно вскрыто, и, наконец, у него мы находим ряд цепных замечании, касающихся механики Ньютона. Ошибки же его, часто очень основательные, вроде тех, на которые обращено внимание в настоящей статье, вытекают из предвзятой мысли — из желания доказать, что вся наука и весь диалектический материал всецело, растворяются в физике и философий Декарта.