Sceptic-Ratio. Мелани Кляйн

Зигмунд Фрейд и его апостолы

Олег Акимов

2. Мелани Кляйн

Беда нынешнего положения дел в сфере психиатрии состоит в том, что граница между наукой и ее профанацией стерлась. Этот откат назад произошел под влиянием учения Фрейда, который под вывеской респектабельной науки подсунул практикующим врачам-психотерапевтам «куклу». Психоанализ — это мираж; по научной ценности он находится ниже астрологии и хиромантии. Стоило отцу-основателю сказать, что крохотный карапуз, сосущий материнскую грудь, испытывает сексуальное сладострастье, как сотни журналистов вместе с философами, литераторами и художниками прониклись к «прозорливому психологу» чувством глубочайшего восхищения. «Ну, до чего тонко подмечено!» — стали они восклицать в прессе и околонаучных журналах. Наш психолог рад стараться и дальше: «Если ребенок пукнул, — слышим мы от него, — он испытал особый инфантильный оргазм». И снова шквал аплодисментов с криками: «Да здравствует гениальный психолог, создавший великую концепцию детской сексуальности!» И вот уже, в соответствии с его теорией сублимации, энергию зловонных газов, сжатых в прямой кишке, пытаются направить на созидание великих произведений науки. В действительности Фрейд только называл себя ученым, в молодые годы хотел им стать, но шизотимическое устройство его психики помешало осуществлению этого замысла. Его неприветливость принималась за серьезность, а сосредоточенность на одном и том же предмете — сексуальности — за строгость выводов. Однако весь строй мыслей и образ жизни венского психоаналитика показывают, что мы имеем дело с грандиозной аферой.
Бесславной жизни Фрейда и его многочисленным фантастическим теориям посвящены две моих книги ([1] и [2]), а также первый раздел настоящей работы, в основу которого легла ранее опубликованная в сети статья – «Фрейд как основатель ложной теории и практики». Теперь обратиться к его наиболее известным ученикам и последователям. Этот подраздел посвящен Мелани Кляйн, хотя начнем мы его не с неё. Прежде необходимо упомянуть, что в психоаналитической теории видное место отведено инфантильному эротизму и травмирующим факторам, возникающим в детстве. Однако кроме «Анализа фобии пятилетнего мальчика» [3, с. 39 – 121], в большей своей части сочиненного Фрейдом по воспоминаниям собственного детства, других работ на эту тему в арсенале психоаналитиков не было. Они испытывали острую необходимость в написании работ, посвященных детям.
И вот член Венского психоаналитического общества, Гермина Гуг-Гельмут в 1915 г. объявила о скором выходе в свет «Дневника девочки-подростка», в котором будут представлены инфантильные переживания, связанные с сексуальностью. Как было сказано, Гуг-Гельмут занималась лишь редактированием подлинного текста, целиком написанного девочкой. Фрейд поддержал ценное с точки зрения науки начинание; его письмо к инициатору столь нужного дела послужило введением к вышедшим в 1919 г. дневниковым записям. В письме говорилось: «Дневник — это маленькая жемчужина. Я действительно считаю, что до сего времени еще никому не удавалось с такой ясностью и достоверностью проникнуть в суть психических импульсов, характеризующих развитие девочки нашего социального и культурного уровня в годы, непосредственно предшествующие периоду полового созревания… Я думаю, что опубликовать дневник — Ваш долг. Мои читатели будут Вам за это весьма благодарны» [4, c. 96].
Вскоре после выхода «Дневника» произошло то, что должно происходить со всеми произведениями психоаналитиков, но почему-то не всегда происходит, — разоблачение. Лучано Мекаччи пишет: «именно она, зрелая женщина сорока с лишним лет, создала этот дневник и приписала его авторство девочке, которая только открывала для себя свое тело и душу». Вскоре после разоблачения «Дневник» был изъят из книжных магазинов, но потом переиздан и даже переведен на другие языки.
Мекаччи ничего не говорит о том, знал ли заранее Фрейд о готовящейся фальсификации. Но по сути дела Гуг-Гельмут ничего предосудительного не сделала: она более или менее точно изложила свои представления об инфантильных переживаниях, сохранившихся у нее с детства. Аналогично поступал и Фрейд: в характере Ганса, если не все, то очень многие черты принадлежат маленькому Зиги. Весь психоанализ пронизан литературно-художественным вымыслом. Вовсе не требуется искать следы какого-то сговора между Фрейдом и Гуг-Гельмут, чтобы доказать научную несостоятельность используемых приемов. Просто будьте более внимательны при чтении психоаналитических текстов, и вы легко ощутите жульническую психологию их авторов. Мне неизвестно, как именно был раскрыт обман с «Дневником», однако те психоаналитические книги, которые мне приходилось читать о детях, насквозь фальшивы: дети не мыслят и не ведут себя, как это изображают последователи Фрейда.
С Гуг-Гельмут случилась трагедия. Итальянский историк рассказал, что в 1924 г. ее задушил племянник, который пытался украсть у нее деньги. Когда тетя поняла, что хочет сделать подопечный, отданный ей на перевоспитание, тот набросился на нее с подушкой, задушил, а для надежности затолкал ей в рот носовой платок. Есть в этой ужасной смерти пионера в исследованиях детской души, погибшей от рук ребенка, нечто символическое. Все психоаналитики, занимающиеся детьми, были так или иначе наказаны ими, поскольку абсолютно не понимали их. Впрочем, нужно признать и тот факт, что Гуг-Гельмут была слишком плохим психотерапевтом. Для своей критики нам нужно подыскать более достойную кандидатуру. Кляйн, я уверен, годится для такой цели, поскольку считается наиболее выдающимся специалистом по детским душам.
Она родилась в 1882 г. в Вене, изучала историю и искусство в Венском университете. После окончания университета девушка уехала в Будапешт, вышла там замуж и родила дочку. О Фрейде и его учении Мелани тогда ничего не слышала. Ее муж, Артур, был знаком с братом Шандора Ференци. Где-то в 1914 – 1915 гг. Мелани услышала о психоанализе и заинтересовалась им. В 1917 г. она явилась на прием к известному психоаналитику Ференци, который взялся ее анализировать. Одновременно Мелани сама принялась с энтузиазмом анализировать пятилетнего Фрица — сына ее родственников, который, как говорили его родители, несколько отставал в умственном развитии от своих сверстников. Надо ли говорить, что психоаналитик-дебютант причину отставания усмотрела в отклонениях сексуального характера. Эта «оригинальная» версия и была изложена в первой психоаналитической работе Мелани, которая называлась так: «О развитии одного ребенка. Влияние сексуального просвещения и отказа от авторитета на интеллектуальное развитие ребенка». В 1919 г. Кляйн вступила в Венгерском психоаналитическом обществе, причем указанная работа послужила своеобразным пропуском в тайный мир психоаналитиков.
Работа с Фрицем и с ее собственным сыном Эрихом продолжалась в течение нескольких лет. В 1921 г. была опубликована итоговая работа «Развитие ребенка». Лучано Мекаччи пишет, что мать очень хотела, чтобы Эрих был таким же славным малым, как и сын её родственников. Она надеялась, что в результате анализа любимое чадо перевоспитается в лучшую сторону. В письме к Ференци она прямо так и написала: «Я хотела бы превратить моего сына Эриха в малыша Фрица, сына моих родственников, мать которого точно следовала моим инструкциям и с которой я могла часто видеться в неформальной обстановке. Если во всем исследовании я заменю имя "Эрих" на "Фриц", а вместо "я" стану писать "мать", мне кажется, перевоплощение будет полным» [4, c. 44 – 45].
Это «перевоплощение» состоялось только на бумаге: дурной Эрих в действительности так не превратился в хорошего Фрица. Однако в книге была продемонстрирована беспримерная «эффективность» психоанализа: желаемое выдавалось за действительное. Так что читателю казалось, что автор в процессе реального воспитания «вылепила» из скверного мальчугана добродушного малыша: психологии обоих анализируемых детей у автора удивительным образом смешались. Мекаччи пишет: «Кляйн не только выдумывает историю своего сына, интерпретируя ее в соответствии с собственной теоретической моделью, но и включает ее внутрь другой истории — истории самой Кляйн, которая вошла в жизнь Фрица и его матери. Мать, задающая сыну вопросы о том, как, по его мнению, происходит процесс совокупления в целях зачатия, производит странное впечатление. Фриц думает, что дети сделаны из молока, но мама поправляет его в духе образовательных принципов психоанализа» [4, c. 45]. Мекаччи приводит отрывки из книги Кляйн, которые сильно напоминают диалоги из «Анализа фобии пятилетнего мальчика», написанные Фрейдом. Вот несколько реплик из диалога Фрица с матерью.
Мать объясняет Фрицу: «Мамина пипка похожа на дырочку. Если папа вложит свою пипку в мамину и впрыснет в нее семя, то семя побежит внутрь мамы, и когда оно встретится с одним из маленьких яичек внутри мамы, это маленькое яичко начнет расти и станет ребенком». Фриц: «…я хотел бы сделать это с мамой». — «Так нельзя. Мама не может быть твоей женой, она уже жена папы; тогда у папы не будет жены». — «Но мы можем оба делать это с ней». — «Нет, так нельзя. У каждого человека только одна жена. Когда ты вырастешь, мама уже состарится. Тогда ты женишься на молодой и красивой девушке, и она будет твоей женой». В беседе с сыном кое-что поняла и сама мама: «Я сказала ему, чтобы он представил себя на месте мамы и захотел, чтобы папа сделал с ним то же, что делал с ней; но он боится (так же, как, по его мнению, должна бояться мама), что, если эта палочка — папина пипка — окажется в его пипки, ему будет больно и что тогда в его животе и желудке все будет разрушено» [4, c. 46].
Кляйн, как и Фрейд, считает необходимым сообщать все эти сведения пятилетним детям и вот почему. «Если мы позволим ребенку получать всю интересующую его информацию о сексе по мере того, как в нем растет жажда познания, — пишет она, — мы лишим сексуальность ее таинственности и сделаем ее куда менее опасной. Это даст гарантию, что желания, мысли и чувства не будут — как это произошло с нами — частично вытеснены и, если вытеснение пройдет неудачно, частично сохранены под бременем ложного стыда и невротических переживаний. Предотвращая это вытеснение и появление груза ненужных страданий, мы, к тому же, закладываем основы здоровья, душевного равновесия и благоприятного развития характера» [4, c. 47].
Мекаччи приведенные строки снабжает своими комментариями, но, по-моему, текст Кляйн прекрасно говорит сам за себя. Кому непонятно, что любовь, лишенная романтизма, превращается в циничный и холодный секс? Под видом просвещения автор занималась растлением своего ребенка. Мекаччи сообщает также, что Кляйн анализировала еще двоих своих детей, Ганса и Мелитту, которых закодировала именами Феликс и Грета (эти же дети фигурировали в других ее работах под именами Эрнст и Лиза). Поскольку ее троих детей анализировали еще несколько психоаналитиков, то на одних и тех же детях получился большой цикл «познавательно-воспитательных» работ.
Мекаччи приводит отрывки весьма необычного содержания, например, такой: «Грета вела первую партию в школьном хоре. Однажды руководительница подошла к ней очень близко и заглянула ей прямо в рот. В этот момент Грета почувствовала непреодолимое желание обнять и поцеловать ее. Кроме того, в ходе анализа выяснилось, что периодически возникавшее у девочки заикание вызывалось сосредоточением либидо на говорении и пении. Повышение и понижение голоса и движения языка символизировали коитус» [4, c. 50].
Любопытно узнать плоды воспитания, которые оставила Кляйн. Мекаччи пишет, что Ганс во время прогулки в горах трагически погиб, но его сестра Мелитта уверяла, что это было самоубийство, так как он сам бросился в пропасть. В отношении Мелитты Мекаччи пишет: «Долгие годы она не общалась с матерью. Когда Мелани в сентябре 1960 г. умерла, Мелитта, которая тоже была в Лондоне, не присутствовала на похоронах. Биограф Мелани отмечает: "В этот самый день Мелитта, оставалась до конца непреклонной, читала в Лондоне лекцию в ярко-красных сапогах"» [4, c. 51 — 52].
Семейная жизнь у Мелитты, как и ее матери, не сложилась. Сначала она сошлась с другом матери врачом-психоаналитиком Эдвардом Глоувером, но как написал Мекаччи, «между ними не было романтических отношений»; «их видели держащимися за руки на каком-то международном конгрессе». Однако это было далеко от настоящей любви: Эдвард «обрел в ней замену дочери, страдавшей синдромом Дауна». Мекаччи также сообщает, что Глоувер «развязал жесточайшую кампанию по дискредитации Мелани, виновной, по его мнению, в том, что она внесла опасный раскол в оригинальную психоаналитическую теорию Фрейда».
Оставив Эдварда, Мелитта вышла замуж за алкоголика, наркомана и гомосексуалиста Вальтера Шмидеберга, который рано умер от язвы желудка. «Долгое время, — пишет Мекаччи, — Вальтер был частым гостем в венском доме Зигмунда Фрейда, а в тяжелые годы первой мировой войны снабжал его семью продовольствием и помогал делать необходимые запасы. В Лондоне Вальтер и Мелитта тоже нередко навещали семью Фрейда (куда входила и Анна, соперница ее матери)» [4, c. 51]. Здесь необходимо сделать некоторые разъяснения.
Впервые с Фрейдом Мелани Кляйн познакомилась в 1918 г. в Будапеште на V Международном конгрессе психоаналитиков, где он выступил с докладом «Пути психоаналитической терапии». В 1920 г. на VI Международном конгрессе, проходившем в Гааге, она сошлась с Карлом Абрахамом и последовала за ним в Берлин. В то время он помимо Берлинской возглавлял Международную психоаналитическую ассоциацию. Рассказывают, будто она «анализировала» его, хотя искушенные люди понимают, что в действительности может скрываться за откровенно интимными беседами, длившимися часами на протяжении нескольких лет. В 1925 г. Абрахам умер, но он успел познакомить Кляйн почти со всеми известными психоаналитиками Европы. Особенно близкими ее друзьями стали англичане — Эрнест Джонс, Эдвард Глоувер и жена издателя полного (стандартного) собрания сочинений Фрейда на английском языке, Аликс Стрейчи. Джонс предложил ей переехать в Лондон, где она присматривала за его двумя детьми и попутно, естественно, анализировала их.
К середине 1940-х годов в Лондоне сложилась ядро кляйновской группы, которая по вопросам детского психоанализа резко расходилась с воззрениями континентальных «ортодоксов». Обладая властным характером, Кляйн сумела убедить Джонса, Глоувера, супругов Стрейчи в своей правоте. Сначала несчастной Анне Фрейд противостоял сплоченный «женский батальон», состоящий из дочери Мелани Кляйн, Мелитты Шмидеберг, Джоан Ривери, Сюзан Айзекс и Паулы Хайманн. Но потом из-за несносного характера и авторитарных методов правления лидера группа развалилась, и прежние союзницы по ожесточенным идейным баталиям вскоре ополчились против своего бывшего лидера. Этому способствовало одно важное обстоятельство.
Дело в том, что образование Мелани Кляйн не соответствовало тому, чем она потом занималась всю свою жизнь. Поэтому в среде врачей-психоаналитиков, имеющих медицинское образование, поднялось недовольство, вылившееся впоследствии в дискуссию о психоаналитиках-дилетантах. Кстати сказать, к категории дилетантов относилась и Гуг-Гельмут, имевшая философское образование. Основным «теоретическим» вкладом этого философа-психоаналитика была следующая банальная идея: раз мы имеем дело с детьми, говорила она, значит, при их анализе должна была использована игра. Гуг-Гельмут только и занималась тем, что интерпретировала с точки зрения учения Фрейда поведение детей в играх. Кляйн продолжила дело своей подруги, расширив круг анализируемых детей: если Гуг-Гельмут общалась с детьми шести лет и старше, то Кляйн занималась и новорожденными.
Разумеется, истолкование детской «свободной игры» (по аналогии со «свободной ассоциацией») не могло не породить произвола. Например, если девочка возмущенно швыряла игрушку на пол, то Кляйн говорила, что эта агрессия непременно направлена почему-то на отца, хотя явных признаков для такого вывода не существовало. То же самое наблюдалось и в других случаях. Если мальчик, играясь в паровозики, сталкивал их друг с другом, она видела в этом символическое выражение якобы подсмотренного им полового акта между родителями. В среде психоаналитиков развернулась дискуссия по поводу такой произвольной трактовки детских шалостей. В первых рядах противников кляйновской интерпретации встала Анна Фрейд.
Чтобы выяснить суть ее возражений, нужно прежде хорошо знать теоретическую платформу Мелани Кляйн. Для этого лучше выбрать какую-нибудь конкретную работу и детально проанализировать ее содержание. Выше рассказывалось о первых шагах психоаналитика, сейчас обратимся к более зрелой работе, написанной мастером. Сразу по окончанию второй мировой войны вышла большая ее работа под названием «Эдипов комплекс в свете ранних детских тревог». Это — вполне достойный предмет для нашего внимания. Не скрою, мое внимание кроме всего прочего было приковано любопытными рисунками, выполненными якобы мальчиком по имени Ричард, к которым автор дала не менее интересные комментарии.
Работа Кляйн о Ричарде начинается примерно так же, как и процитированная Мекаччи работа о Фрице. Некие родители обратились к автору-аналитику за помощью в виду того, что их десятилетний сын «стал очень бояться детей, и из-за этого страха все больше и больше избегал самостоятельно куда-либо ходить» [5, c. 31]. «Развитый и одаренный ребенок» бросил школу и впал в депрессию. Автор сообщает читателю важную информацию, которая должна ему сразу же объяснить, что: «период грудного вскармливания у Ричарда был кратким и неудовлетворительным» [5, c. 32]. Психоаналитик безошибочно вам скажет: у мальчишки, наверняка, развился невроз орального типа. По ходу текста Кляйн говорит о других вещах, которым далее суждено сыграть решающую роль. Например, она как бы между прочим упомянула: мать «не понимала, что сын ее сильно любит» [5, c. 33], а отец «гордился сыном и был с ним достаточно добр». Начиная с Фрейда, вся психоаналитическая литература пишется по законам детективного жанра, когда, казалось бы, малозаметные детали, упомянутые вначале, становятся главными в конце произведения.
При анализе Ричард рисовал, например, осьминога с человеческим лицом. «Он означает, — поясняет Кляйн, — его отца и отцовские гениталии в их угрожающих аспектах и был позже бессознательно приравнен к "чудовищу"» [5, c. 35—36]. Мышление ребенка оказалось удивительно символическим: «Он объяснил, что черный цвет был его отцом, и сопроводил движение карандаша подражанием звуку марширующих солдат». Красный цвет означал самого Ричарда («беря карандаш, [он] спел веселую мелодию»), синий цвет — маму, фиолетовый — брата. Узор, раскрашенный в четыре названных цвета, изображал карту. Оказывается, Ричард проявлял большой интерес к событиям второй мировой войны. «Мать на его рисунках олицетворяла империю, которая подвергалась нашествию его отца (он — олицетворение вражеской силы). Ричард и его брат выступали на картинках в различных ролях — иногда как союзники матери, иногда как союзники отца» [5, c. 36 – 37].
Самым поразительным в психоанализе Кляйн было то, что свои картинки мальчик рисовал бессознательно, по методу свободных ассоциаций. Кляйн поясняет: «Он начинал рисовать, не имея никакого предварительного плана, и часто удивлялся тому, что получалось». Его рукой с карандашом водило по бумаге невидимое Оно, которое изображало рисунок непонятный для мальчика, но понятный для прозорливого ума Мелани Кляйн.
Не нужно быть большим психологом, чтобы разгадать план автора. Скорее всего Кляйн сама нарисовала шесть однотипных узоров и раскрасила их четырьмя красками (рис. 1). Каждый узор — этап изменений «европейской карты»; автор соотносила его с ходом боевых действий второй мировой войны и одновременно с определенной фазой избавления ребенка от депрессии и страха. В зависимости от фазы Кляйн усматривала в узоре то папины гениталии, то синюю птицу-маму, то еще что-нибудь. По ходу интерпретации бессмысленных рисунков она раскрывала объявленную в заголовке книги тему. Подобная процедура толкования произвольно выбранных образов сродни гаданию китайцев по трещинкам на черепашьих панцирях или по случайно брошенным веточкам тысячелистника.
Рис. 1
Приведу интерпретацию Кляйн первого узора. «Узор 1 выражал его [Ричарда] тревогу за тело матери, подвергавшегося нападению плохого Гитлера-отца (бомбы, грозы, ядовитые поганки). Как мы увидим при обсуждении его ассоциаций с узором 2, вся империя означала тело матери, оно было проткнуто его собственными гениталиями. На узоре 1, однако, прокол осуществлялся тремя гениталиями, представлявшими трех мужчин в семье: отца, брата и его собственными. Мы знаем, что на той сессии Ричард выразил свой ужас перед половым актом. К фантазии о разрушении, угрожавшем его матери со стороны плохого отца, добавилась угроза ей от агрессии Ричарда, поскольку он идентифицировал себя со своим плохим отцом. Его брат также выступал как нападавший. На данном рисунке его мама (голубой цвет) содержит в себе плохих мужчин или, в конечном итоге, их плохие гениталии; поэтому ее тело подвергается опасности и является опасным местом» [5, c. 43].
По ходу военных действий возникают альянсы отдельных стран, направленные на подавление Гитлера-отца. Вот какое толкование сделала Кляйн к одному из своих промежуточных узоров. «Узор 4 иллюстрирует тот же материал, но несколько иначе. Раскрашивая голубые сегменты, Ричард стал напевать национальный гимн и объяснил мне, что его мама была королевой, а он сам королем. Ричард стал отцом и приобрел гениталии могущественного отца. Когда он закончил рисунок и посмотрел на него, то сказал, что в нем было "много мамы" и его самого, так что они "действительно могли побить папу". Он показал мне, что в рисунке было мало плохого папы (черного цвета). Поскольку отец был превращен в безобидного младенца, то уже не было, как кажется, необходимости побеждать его...
Раскрашивая фиолетовые сегменты, Ричард напевал норвежский и бельгийский гимны и произнес: "Он нормальный". Малое количество фиолетовых сегментов (по сравнению с голубыми и красными) указывает, что его брат тоже был превращен в маленького ребенка. Напевание гимнов двух малых стран-союзниц показало мне, что слова "он нормальный" относились к его отцу и брату, ставшими безобидными детьми… Ричард чувствовал, однако, что не мог устранить отца в его опасных проявлениях. Более того, его собственные фекалии — пока они бессознательно отождествлялись с черным отцом — казались ему источником опасности и тоже не могли быть устранены» [5, c. 60—62].
Можно заранее предсказать, что последний рисунок будет символизировать полную победу Ричарда («Красной России») над черным Гитлером-отцом. «Когда Ричард завершил рисунок этого узора, — пишет Кляйн, — он обвел его линией и заштриховал фон красным цветом. Я сочла, что это означало его "внутренность", содержавшую папу, маму, брата и его самого в отношении друг с другом. В своих ассоциациях к данному рисунку он выразил собственное удовлетворение увеличением количества голубых сегментов, т.е. его матери. Он также сказал о своей надежде, что брат будет его союзником. Его ревность к брату часто заставляла подозревать его и бояться соперника. Он далее указал, что один из черных сегментов был полностью окружен его мамой, братом и им самим. Подразумеваемый смысл состоял в том, что он вступил в союз с любимой внутренней мамой против опасного внутреннего отца… Вера в хорошую внутреннюю мать служила ему самой большой поддержкой. С усилением такой веры всегда устанавливалось ощущение надежды, уверенности и большой безопасности» [5, c. 73 – 75].
Подтасовку с узорами Мелани Кляйн для разнообразия дополнила еще одним рисунком, на котором изображены океан с рыбами, дно океана с водорослями и морскими звездами; на поверхности океана плавают два корабля с британскими флагами под названием «Санфиш» и «Родни» (рис. 2). «Растения под поверхностью воды, — разъясняет Кляйн, — означали мамины половые органы (обычно имелись два растения с пространством между ними). Растения также означали груди его матери, и если одна из морских звезд находилась между растениями, то это обязательно значило, что ребенок был во власти материнской груди или совершал с матерью половой акт. Зазубрины на контуре морской звезды означали зубы и символизировали младенческие орально-садистские импульсы… Он также отметил, что перископ "Санфиш" воткнут в "Родни". Я сказала ему, что "Санфиш" (Sunfish) означает его самого (т.к. sun замещает son — "сын"), а перископ, воткнутый в "Родни" (его маму) — его половое сношение» [5, c. 57 – 58]. Ричард жаждал «совершить половой акт с мамой, — пишет аналитик. — Это подразумевало, что он пытался занять место своего отца и поэтому ожидал, что отец будет подозревать его» [5, c. 59]. Отсюда проистекает постоянно испытываемый сыном страх.
Рис. 2
Такова конкретная интерпретация изображенных на рисунке деталей. Но помимо этой непосредственной интерпретации существует толкование более высокого уровня. Кляйн пишет: «Представленный в настоящем разделе материал показывает, что позитивная эдипова ситуация и генитальная позиция стали проявляться более полно… Прежде Ричард … представлял себя в роли ребенка, поскольку под давлением тревоги он убегал в идеализируемую роль удовлетворяемого и любящего младенца. Теперь он впервые заявил, что его не было среди детей [рыб] на картинке. Это показалось мне еще одним указанием на усиление его генитальной позиции. Он почувствовал, что мог вырасти стать сексуально потентным. Поэтому в фантазиях он мог делать со своей мамой детей, и ему больше не нужно было ставить себя в положение младенца» [5, c. 58—59].
Мелани Кляйн не только интерпретировала рисунки Ричарда, но и играла с ним, используя игрушечные кораблики. Если он ставил кораблики рядышком, то это, по мнению автора, означало половой акт родителей, впрочем, не только родителей. «Несколькими днями раньше, как мы видели, произошел похожий случай во время игры с корабликами: "Вампир" (Ричард), коснулся "Родни" (своей матери). В тот момент это привело к резкому изменению игры, вызванному опасением Ричарда, чтобы орально-садистские импульсы не взяли верх над его генитальными желаниями. В течение последующих нескольких дней, однако, тревожность в определенной мере облегчалась, агрессия уменьшалась и одновременно некоторые из способов защиты усилились, поскольку похожий игровой инцидент (во время морской прогулки его корабль коснулся моего) мог теперь произвести, не усилив тревогу и регрессию его генитальных желаний» [5, c. 53 – 54].
Таким образом, игра в кораблики подтверждала неизменные сексуальные фантазии периодически возникавшие в голове Ричарда, когда он рисовал картинку с корабликами. Аналогичное подтверждение в справедливости интерпретации узоров Кляйн получила, когда наблюдала за игрой Ричарда с мелками. Она пишет: «Ричард взял голубой и красный мелки (его мама и он сам) и поставил их рядом на столе. Затем черный мелок (его отец) был подвинут к ним и отодвинут красным мелком, тогда как голубой мелок отодвигал фиолетовый мелок (его брата). Эта игра выражала желание Ричарда, чтобы его мать в согласии с ним прогоняла опасных отца и брата. Его мать, как сильная фигура, борющаяся с плохими мужчинами и их опасными гениталиями, появилась так же в узоре 2, когда он сказал, что раскрашенная голубым мама на западе готовилась воевать с востоком и отвоевать там свои страны» [5, c. 73 – 75].
Автор этих бесподобных по своей наивности вымыслов, естественно, наделяла мифических героев шизотимическими свойствами. Она пишет: «Ранее детское расщепление материнской фигуры на плохую и хорошую "кормящую мать" как способ справиться с амбивалентностью было очень заметно у Ричарда. Такое разделение развилось далее в деление на "кормящую" мать, которая была хорошая, и "генитальную" мать, которая была плохой. На данной стадии анализа его реальная мать занимала место хорошей "кормящей матери", тогда как я стала плохой "генитальной матерью", возбудив у него тем самым агрессию и страхи, связанные с этой фигурой. Я стала матерью, травмированной отцом в половом акте или объединившейся с плохим Гитлером-отцом» [5, c. 45].
Вообще, проблема шизотимии была для Кляйн одной из основных. В конце 1946 г. она представила на суд Британского психоаналитического общества свою работу под названием «Заметки о некоторых шизоидных механизмах», где говорится, что «младенец расщепляет на "хорошую" (удовлетворяющую) и "плохую" (фрустрирующую) грудь». Ребенок атакует плохую материнскую грудь. «Постепенно эти атаки трансформируются в фантазии нападения на тело матери всевозможными садистскими способами. Орально-садистские импульсы, выражающиеся в стремлении лишить материнское тело всего хорошего содержимого, и анально-садистские импульсы, выражающиеся в стремлении наполнить тело матери экскрементами (включая желание проникнуть внутрь ее тела, чтобы контролировать ее изнутри), дают начало возникновению у младенца страхов преследования, играющих важную роль в развитии паранойи и шизофрении» [6, c. 425 – 426]. Через экскременты, которыми младенец хочет наполнить мать, он отторгает «плохие» части своей «самости», а «поскольку мать становится вместилищем плохих частей самости младенца, …младенец ощущает ее как плохую самость. Ненависть по отношению к различным частям собственной самости в значительной мере направляется теперь на мать. Это приводят к появлению специфических форм идентификации, которые образуют прототип агрессивного отношения к объекту» [6, c. 436 – 437].
По мере развития ребенка механизмы расщепления принимают участие в формировании двух классических половинок психики — Оно и Супер-Я. «Процессы расщепления Эго и внутренних объектов, — пишет Кляйн, — приводит к ощущению, что Эго разбито на части. Подобное ощущение равносильно состоянию дезинтеграции. В нормальном развитии переживаемые младенцем состояния дезинтеграции являются преходящими. Среди прочих факторов, помогающих преодолеть эти шизоидные состояния, можно особо выделить удовлетворение, получаемое от хорошего внешнего объекта. Способность младенца справиться с временными шизоидными состояниями тесно связана с огромной способностью к восстановлению и высокой эластичностью психики ребенка. Если же состояния расщепления, а, следовательно, дезинтеграции, которую не способен преодолеть Эго, наблюдается слишком часто и длятся слишком долго, то это, на мой взгляд, следует рассматривать как явный признак шизофренического заболевания, проявляющегося в младенчестве» [6, c. 439 – 440].
Все эти рассуждения, разумеется, не базируются на каких-то эмпирических данных. Кляйн проецирует свое безграничное пространство шизотимического мышления на очень ограниченное пространство младенца, психика которого немногим отличается от психики котенка. Высасывание младенцем молока из материнской груди (орально-садистские импульсы) или выделение им экскрементов (анально-садистские импульсы) происходят инстинктивно, поэтому у него не может возникнуть страха преследования. Автор усвоила мысль, высказанную Эрнстом Кречмером и Эйгеном Блейлером, о том, что шизофрения есть расщепление психики больного. Теперь она стала эту расщепленность приписывать всем грудным детям. Но что может служить причиной расщепления, когда вся деятельность новорожденного сводится к поглощению материнского молока и выделению экскрементов? Значит, решает психоаналитик, для него существует «хорошая» и «плохая» грудь или «хорошая» и «плохая» мать — как будто бы у младенца есть выбор!
Если на примере младенческой шизотимии еще не совсем отчетливо видны спекулятивные приемы, используемые Кляйн, то на примере четырехцветных узоров шизотимическое пространство автора ощущается в полной мере. Виной всему является виртуальное пространство бессознательного; автор придумывает некую механику, предполагая, что для ее существования имеется реальное пространство бессознательного. Шизотимик тем и отличается от циклотимика, что в своем мышлении опирается на субъективный мир фантастических образов и даже галлюцинаций, находящихся в параллельном пространстве. Слишком «свободные ассоциации» позволяют легко путешествовать из реального мира в виртуальный, и обратно, так что демаркационная линия между ними стирается, а это, в свою очередь, означает, что невозможно отделить ложь от правды. Шизотимик начинает заниматься откровенными фальсификациями, даже не подозревая об этом. Мы видели [1, c. 212 – 220], как Фрейд, заглядывая внутрь своей души, сочинил теорию кастрационного и эдипова комплекса. Кляйн приняла всю его механику, но сделала поправки в соответствии со своей собственной теорией шизотимического младенца, стоящего якобы перед выбором между «плохим» и «хорошим».
Из анализа Ричарда она сделала следующий вывод: «я целиком согласна с Фрейдом, что страх кастрации есть главная мужская тревожная ситуация, но я не могу согласиться с его трактовкой этой ситуации как единственного фактора, детерминирующего подавление эдипальных желаний. Свою лепту в ту решающую роль, которую страх кастрации начинает играть на кульминационной стадии развития эдипальной ситуации, вносят ранние тревоги, имеющие самые разные источники. Так, вследствие импульсов, направленных на кастрацию и убийство отца, мальчик испытывает страх за своего отца в качестве любимого объекта и вину перед ним. Ибо в своих хороших аспектах отец является для мальчика незаменимым источником силы, другом и идеалом, к которому он обращается за защитой и руководством и которого он поэтому чувствует себя обязанным сохранить. Отсюда его чувство вины за свои направленные на отца агрессивные импульсы, это чувство в свою очередь увеличивает его стремление подавить свои генитальные желания» [5, с. 142].
К этим далеко идущим результатам теоретизирования, касающимся всех мальчиков, а не только Ричарда, Кляйн решила добавить столь же смелые выводы, относящиеся к девочкам. Она пишет: «Хотя маленькая девочка на одной из стадий своего развития и полагает, что ее мать владеет пенисом как мужской принадлежностью, это обстоятельство не играет в ее развитии той существенной роли, какую приписывал ему Фрейд. Согласно моим наблюдениям, бессознательное представление о том, что мать содержит в себе обожаемый и желанный пенис отца, лежит в основе многих феноменов, которые Фрейд описывал в аспекте отношения девочки к фаллической матери. Оральные желания девочки, направленные на отцовский пенис, переплетаются с ее первыми генитальными желаниями получить этот пенис. Эти генитальные желания предполагают стремление получить детей от своего отца, которое может быть выражено уравнением "пенис = ребенок"» [5, c. 144 – 145].
Несомненно, всё сказанное здесь взято из сексуальных фантазий самой Кляйн, которые она спроецировала на виртуальных девочек. Ровно так же поступал и Фрейд [1, с. 220 – 228]; в некоторых случаях Кляйн фантазирует на сексуальные темы даже более откровенно, чем он. Но сейчас перед нами не стоит вопрос: кто — Фрейд или Кляйн — был более смел в своих шизотимических фантазиях. Проблема в другом: что дает право психоаналитикам рассуждать столь безапелляционно? Какие психические механизмы мышления приводят к ложной цепи заключений? Само же содержание выводов в данный момент нас интересует мало.
Я не нахожу другого объяснения, как только существование у шизотимиков особой «бессознательной» области психики, которая для них существует реально, а для, циклотимиков, — виртуально. Циклотимики тоже, конечно, умеют оперировать причудливыми образами и прибегают к фантазированию, однако они, в отличие от шизотимиков, не придают им статуса реальных вещей, т.е. в отношении фантазий они не обманываются сами и не обманывают других, особо подчеркивая их нереальный, в лучшем случае, гипотетический модус. Мнимое пространство с иррациональными свойствами, как это будет видно при рассмотрении теории относительности и квантовой механики, может возникать не только на сексуальной почве. Однако половые отношения между мужчиной и женщиной способны спровоцировать сильные эмоции, сопровождающиеся сладкими грезами и ревностной агрессией, которые создают изолированное пространство эротических образов под многозначительным названием Оно.
Не могу похвастаться обширными знаниями психоаналитической литературы, но пока мне не попадались работы типа книги «Эдипов комплекс в свете ранних детских тревог», где бы нашли место такие наивные и вместе с тем по-женски очаровательные фантазии. На ста страницах Кляйн сумела втиснуть все важнейшие приемы фальсификации, используемые в разное время и разными психоаналитиками. Та изумительная игра, которая была продемонстрирована ею во время «лечения» Ричарда, не идет ни в какое сравнение с бессмысленными приемами, использованными Фрейдом во время «лечения» маленького Ганса. Автор специально позаботилась об убедительности своих «доказательств». С этой целью она сначала играла со своим юным пациентом в кораблики и с мелками, потом просила его что-нибудь нарисовать. Разве идеальное совпадение элементов игры и рисунка не говорит нам о том, что Кляйн — психоаналитик высшего пилотажа?
Так, step by step она шла от голой эмпирии (рисунков и игры) к высочайшим теоретическим обобщениям, связанным с раскрытием механизма страха кастрации, который одинаково испытывают и мальчики, и девочки. Кляйн обнаружила бессознательные тревоги, которые ждет младенец со стороны отца как возмездие за то, что он сосет грудь матери. Она открыла, что всем младенцам откуда-то известно о наличии пениса у папы и влагалища у мамы. Маленькая девочка бессознательно мечтает о том, чтобы папин пенис оказался «внутри нее». По мнению автора, в родительских отношениях ребенок видит исключительно сексуальные отношения, завидует папе или маме, хочет совокупляться с кем-либо из них, мечтая убить при этом своего родителя-соперника. Кляйн на все лады повторяет фрейдовский вздор о том, что для девочки процесс дефекации олицетворяет роды, моча становится семенем, а фекалии — ее ребенком. Она говорит [7, т. 3, с. 84 – 124], что дефекация, моча и фекалии отражают инфантильную фазу сексуальной жизнь детей. Половая жизнь получит надлежащее выражение, когда дети вырастут. Аналитиков нисколько не смущает, что указанные результаты были получены без статистического опроса детей. Тот единичный случай, когда Кляйн всё же что-то исследовала, представлен в ее книге в самом неудовлетворительном виде.
Подобные домысливания за маленьких детей производила и Гуг-Гельмут, и члены кляйновской группы, которые абсолютно не чувствовали за собой вины преднамеренного обмана. Все они находились в состоянии творческого вдохновения, который у шизотимической личности непременно связан с вымыслом. Произведенная Кляйн интерпретация рисунков и поступков Ричарда ниже всякой критики.
Во-первых, как уже говорилось, очень сомнительно, чтобы десятилетний мальчик с интервалом несколько месяцев рисовал однотипные узоры, показанные на рис. 1. Если ребенку предоставить полную свободу в выборе красок — а такая свобода выбора у Ричарда была, — то он перепробует на своих рисунках все краски, какие попали ему в руки. Чтобы сказать, что выбор конфигурации рисунков и красок продиктован в данном случае бессознательной частью психики Ричарда, надо закрыть глаза на миллионы других случаев, когда это бессознательное по каким-то причинам у детей молчит. Неужели не видно, что приведенные в книге узоры были вычерчены приблизительно в одно время твердой рукой взрослой женщины, скорее всего, самой Кляйн, которая вместе с узорами привела в виде четырех квадратиков условные обозначения цветов, что не стал бы делать Ричард. А вот рис. 2 действительно нарисован неуверенной рукой десятилетнего мальчика. В любом случае, рисунки 1 и 2 рисовали разные люди.
Во-вторых, — и это уже более веский аргумент — интерпретация обоих рисунков страдает субъективизмом (аналогичный произвол наблюдается в толковании других действий и поступков, не связанных с рисованием). Вряд ли существует связь между событиями мировой истории и историей болезни Ричарда. Как получилось, что вступление в войну союзнических армий Норвегии и Бельгии или победа красной армии и вхождение ее на территорию гитлеровской Германии оказались связанными с фазами выздоровления пациента? Если вылечился Ричард, то почему с окончанием войны не вылечились все больные мира, страдающие нервно-психическими расстройствами. Ясно, что эта корреляция имела место только в воспаленном воображении Кляйн, которая способна пойти на любую фальсификацию ради демонстрации всесилия психоаналитического метода.
Между тем стиль ее изложения однозначно свидетельствует, что мы имеем дело с человеком, который не знаком с элементарными навыками экспериментального искусства и теоретической обработки данных. Трудно отыскать в истории психиатрии столь известного и вместе с тем столь некомпетентного исследователя. В этом смысле Мелани Кляйн является уникальным феноменом науки.

Цитируемая литература