Зигмунд Фрейд и его апостолы

Олег Акимов

1. Зигмунд Фрейд

С самого детства Зигмунд Фрейд столкнулся с большой ложью. Когда ему было 3,5 года, у него появилась сестра Анна, которую, однако, зачал не его отец, а его сводный брат, Филипп. Об инцесте узнали жители города. От позора семье пришлось в спешном порядке покинуть Фрайберг, где тогда жили Фрейды, и обходным путем, через Дрезден и Лейпциг прибыть в Вену, где когда-то жила мать Зигмунда, Амалия Натансон.

Затем десятилетний Зиги стал свидетелем еще одного семейного скандала. Его дядя, Иосиф, был осужден на десять лет тюрьмы за изготовление фальшивых денег. Есть подозрение, что Фрейды долгое время жили именно за счет этого криминального бизнеса, так как торговля текстилем у отца, Якоба Фрейда, не приносила прибыли и была, видимо, просто прикрытием. К фальшивомонетничеству был причастен всё тот же Филипп и, очевидно, мать Зигмунда, Амалия, которая с 1851 по 1856 гг. находилась в интимной связи с ним.

Понятно, что дом, в котором происходили подобные события, окутан атмосферой непорядочности. Преступный авантюризм и сексуальная распущенность, наблюдавшиеся в роду Фрейдов, по наследству передались и маленькому Зиги; на всем его последующем творчестве лежат два этих родовых пятна. Обо всём этом более подробно можно узнать из книги Правда о Фрейде и психоанализ.

После посещения начальных классов частной школы Фрейд в 1865 г. поступил в Леопольдштадтскую гимназию на Таборштрассе 24, которую также заканчивали, но чуть позже, его будущая супруга, Марта Бернайс (1861–1951), и ее близкая подруга, Берта Паппенхейм (1859–1936), она же – Анна О. из «Исследования истерии» (см. Как возник психоанализ. Часть 1, а также читать две следующие части) и Ирма из «Толкования сновидений» (см. Начало расшифровки сна и далее). В гимназии он проявил большие способности к литературному творчеству и заучиванию иностранных языков, но к точным и опытным наукам таланта не имел. Поэтому, поступив на медицинское отделение Веского университета, амбициозный молодой человек вскоре потерял интерес к учебе, которая сводилась в основном к изучению химии, гистологии, физиологии и зоологии. В двадцать лет он поступил работать демонстратором в Физиологический институт Брюкке, где быстро сблизился с профессором Эрнстом Флейшлем и известным в городе врачом Йозефом Брейером.

По ходатайству Брейера в середине 1878 г. 22-летний Фрейд устроился домашним врачом в дом Паппенхеймов. В течение 4,5 лет Берта находилась под его неусыпным наблюдением. В указанный период события разворачивались в следующей последовательности. С лета 1879 по лето 1880 г. Фрейд был приписан к гарнизонному госпиталю, но большую часть своего свободного времени он проводит с Бертой. Известно, что свое 24-летее (6 мая) вот-вот демобилизованный старослужащий провел на гауптвахте «за постоянные опоздания и частые самовольные отлучки».

Буквально на следующий месяц, в июне 1880 г. у Берты появляются первые симптомы истерии. Я думаю, это связано не только с Фрейдом, но и с тем, что в жизнь девушки вошел еще один мужчина прекрасной наружности – Эрнст Флейшль. Летом 1882 г. нервно-психическое расстройство приобрело настолько угрожающие формы, что ее пришлось поместить в психиатрическую лечебницу, находящуюся вдали от Вены. Ее намеренно отвезли подальше от дома, на границу Германии и Швейцарии, чтобы изолировать как от Флейшля, так и Фрейда, который проявлял к ней не только медицинский интерес.

Из «образцового анализа» сновидения об инъекции Ирме (вторая глава книги «Толкование сновидений» [11]), мы достоверно узнаем, что главной героиней описанных там событий является именно Берта, которую, я предполагаю, с самого юного возраста полюбил Фрейд (см. раздел Анализ «Анализа».

В лечении Берты, кроме него и Брейера, принимал участие всё тот же профессор Флейшль. Красивая и обаятельная Берта без памяти, как и положено ее впечатлительной натуре, влюбилась в профессора, а он, разумеется, в нее. Неопытный врач, каким тогда был молодой Фрейд, из-за мучительной ревности к своему университетскому другу больше калечил девушку, делая ей инъекции морфина, чем по-настоящему лечил. Молодому ухажеру, замаскировавшемуся под домашнего врача, было строго-настрого запрещено переступать порог дома Паппенхеймов.

Он устроился в Общегородскую больницу, где пытался работать в различных отделениях, но будучи крайне безалаберным человеком, так и не нашел себе профессию по душе. Бедолага Флейшль – богатый аристократ, баловень судьбы, завсегдатай роскошных салонов Вены – пристрастился к морфину около 1872 г., т.е. задолго до встречи с Бертой. Не найдя в себе сил бороться с этим злом, он в 1891 г. путем передозировки добровольно ушел из жизни. Берту удалось спасти от наркотической зависимости, хотя она после всего случившегося еще много лет страдала нервно-психическим расстройством, развившимся на почве несчастной любви и потребления морфина.

Распространению психоанализа способствовала вся философско-научная и социально-культурная атмосфера рубежа XIX–XX вв., о которой более или менее подробно рассказывается в разделах Психофизика XIX столетия и Эпистемология XIX – XX веков. Морфин, кокаин, психические расстройства, истерия, гипноз, увлечение мистикой, образование различных эзотерических обществ, возникновение борделей, распространение проституции, развитие сети психиатрических кабинетов, подготовка соответствующего медицинского персонала – всё это было завязано в один тугой узел. Флейшль, Брейер, Фрейд и Берта Паппенхейм, посещавшие светские «тусовки» Вены, конечно же, испытали на себе все прелести того сумасшедшего времени.

Нужно отдельно сказать, что употребление морфина было тогда чрезвычайно распространено в высшем слое общества и, что самое печальное, этот порок никем особенно не осуждался. Поль Реньяр, автор книги «Умственные эпидемии» в главе «Два модных яда – морфий и эфир» подробно описывает эпидемию морфинизма, охватившую Европу в конце XIX в. Он рассказал, что «утонченные люди, ищут в наркотических раздражениях ощущения, которые им больше не доставляют их притупленное воображение и несколько расшатанные нервы. Из этой среды выходят настоящие миссионеры морфиномании…

Всех морфиноманов характеризует одна общая черта – они любят пропагандировать свой порок. Встречаются два приятеля. Один жалуется другому на тоску и грусть: ничего его больше не привлекает, ни светские удовольствия, ни бега, ни театр – он убийственно скучает. Светский человек, тайно предающийся пьянству, не решится посоветовать другому топить горе в вине, но морфий – это лекарство [именно так он тогда воспринимался в среде даже очень просвещенных людей], а поэтому, рекомендуя его, в определенном смысле исполняешь роль врача. А ведь известно, как любят принимать на себя эту роль светские люди» [24, с. 199–200].

Так распространилась эта смертельно опасная мода на высшие слои европейского общества. Этому способствовало одно немаловажное обстоятельство. Реньяр разъясняет: «Страсть к роскоши, охватившая все отрасли промышленности, проникла также и в морфиноманию. Маленький шприц, приспособленный для подкожного впрыскивания морфия и дающий возможность избегать внутреннего приема опиума, горький вкус которого и вызываемая им рвота весьма неприятно действуют на пациента, – этот шприц приобрел остроумные и художественные изменения. Прежде всего, ему придали такую форму, чтобы его можно было легко переносить и вместе с тем без труда прятать. Я обратился к одному из крупнейших парижских фабрикантов хирургических инструментов, и он показал мне целый арсенал современной морфиномании, носящий отпечаток вкуса, роскоши и изобретательности его покупателей» [24, с. 201].

В книге «Умственные эпидемии» приведены превосходно выполненные старинные гравюры с изображением действительно самого настоящего «арсенала морфиномании». Автор показал и описал «инструменты», упакованные в изящные шкатулочки, напоминающие коробки из-под дорогих сигар. Наверняка, Флейшль имел подобные «инструменты» смерти, наверное, очень гордился искусно выполненной инкрустации своей шкатулки и, как дитя своего времени, широким жестом предлагал своим друзьям и подружкам отведать яда самой высшей пробы.

После повсеместного мора мода на потребление тяжелого наркотика, каким был морфин, быстро прошла. Тогда светские люди переключились на более легкий наркотик – кокаин, пропагандой которого интенсивно занялся Фрейд. Этому занятию отведен раздел Кокаиновая авантюра, где подробно рассказал, как отец-основатель в течение многих лет пропагандировал, распространял и сам потреблял кокаин. Зная ревнивый и мстительный характер Фрейда, можно не сомневаться, что он, видя, как Берту и Флейшля неудержимо тянет друг к другу, пустил в ход морфин, который давал ему Брейер на проведение лечебных процедур. Об этом мы узнаем из той же второй главы «Толкования сновидений» [11].

Но посмотрите, в какое время жил автор и все его окружение! Морфин считался лекарством, его пропаганда не считалась преступлением, следовательно, и Фрейд не сделал ничего предосудительного, когда вводил его Берте. Таким образом, возразит мне читатель, мы не должны слишком осуждать родоначальника за то, что он использовал морфин, тем более, как сейчас выясняется, его конечные цели для всех окружающих выглядели вполне гуманно (Берта страдала невралгией) и даже научно.

В самом деле, представьте себе такую картину. Молодой ученый (предположим на минуточку, что Фрейда интересовала наука) оказывается рядом с пациенткой, у которой появляются симптомы истерии. Он с жадным любопытством исследует развитие заболевания, наблюдает за ее поведением и психическими реакциями, каждодневно ведет дневник наблюдений, пытается понять механизмы возникновения истерических симптомов. Но пока что у него не всё получается: ему никак не удается загипнотизировать больную, поэтому он впрыскивает ей небольшие дозы морфина.

Он видел, как гипнотизируют Флейшль и Брейер, и помнил о господствовавшем тогда мнении: «гипноз есть навязанная истерия»; этот афоризм взят из книги «Исследование истерии» (I,3). Фрейд твердо знал, что истерия, гипноз и наркотическая интоксикация, в принципе, порождают одинаковое психическое состояние «полудрема», когда человек видит сны-галлюцинации, испытывая от всего происходящего наслаждение. «Разве в естественных и гипнотических сновидениях не сбываются наши сладкие мечты? Чем они, собственно, отличаются от наркотического опьянения? Почему бы гипноз ни заменить инъекцией морфина? В чём здесь преступление?» – спрашивал себя основоположник психоаналитической теории.

А вот в чём. Фрейд совершил злодеяние не тогда, когда ввел Берте морфин – здесь он делит более или менее равную ответственность вместе с Брейером и Флейшлем. Он совершил преступление в тот момент, когда решил заняться крупномасштабными (по мелочи это происходило и раньше) фальсификациями своей бесславной биографии. В частности, он произвел подлог своей корреспонденции и засекретил бумаги, принадлежащие не ему, а истории. Многие письма к невесте он позже подделал (см. разделы Фрейд показывает когти и Друг-враг Флейшль). Письма своей жены, как и письма Брейера, знавшего многое о несчастной пациентке, сегодня не доступны. Опубликованы лишь те их послания, которые не касались трагических событий 1880-х гг. Его сегодняшних душеприказчиков нужно призвать к ответу и потребовать от них рассекретить материалы, связанные с преступлением против Берты. Все его письма, хранящиеся в архиве, необходимо подвергнуть экспертизе, поскольку многие из них были переписаны им или исправлены.

Фрейда можно было бы понять и простить, если бы он честно признался, что колол Берте морфин, а не морочил голову тем, будто Брейер ежедневно вводил ее в гипнотическое состояние и освобождал от истерических симптомов. Ясно, что его наставнику некогда было заниматься одной несчастной девушкой, у него на счету находились десятки тяжелобольных пациентов, известных и уважаемых в городе людей. И он, собственно, не ответствен за привыкание Берты к наркотику. Это его безответственный помощник длительное время впрыскивал ей морфин, а потом сочинил историю болезни Анны О. вместе с фальшивым «сновидением» об инъекции Ирме.

Фрейд – злоумышленник, но не он, а сотни тысяч нынешних психоаналитиков, виновны в том, что психотерапевтическая практика до сих пор не может выкарабкаться из той ямы, куда вверг ее основоположник блудливого учения. Я не стану пока называть имена сегодняшних «героев» и публиковать списки их «заслуг» перед Отечеством. Пусть они лихорадочно готовят запасные аэродромы для отступления, им все равно не уйти от ответственности за свои психоаналитические кушетки, мокрые от их либидо. Каждый из них получит по заслугам, дайте только развенчать трупный культ их духовного вождя.

До 1895 г. Фрейд пытался стать ученым более или менее честным путем. Он ошибался в своих теоретических исканиях, возможно, не совсем нарочно хотел выдать желаемое за действительное. Однако унизительные провалы в научной деятельности и зависть к успехам коллег окончательно вынудили его встать на путь тотальной фальсификации научной теории и врачебной практики. Он принял для себя твердое решение порвать все отношения с рационально мыслящими учеными и врачами и обратиться к дилетантам, которые смогли бы принять его как героя-мученика, по достоинству оценить его спекулятивное вероучение и, сплотившись вокруг него тесными рядами, образовать нечто, напоминающее новую церковь. Эту шулерскую игру он начал со статьи «О психическом механизме истерических феноменов», написанной совместно с Брейером и опубликованной в первых двух номерах журнала «Неврологический вестник» за 1893 г. Судя по стилистике и содержанию, ее главным инициатором и вдохновителем был больше Фрейд.

Брейер всю жизнь занимался частными вопросами физиологии, связанными с вестибулярным аппаратом птиц и животных, ответственным за равновесие. Еще в начале 1870-х гг. он совместно со своим научным руководителем, профессором Герингом, опубликовал несколько работ по механизму контроля дыхания посредством nervus vagus. Так что Брейер вник в проблемы психиатрии в основном ради Фрейда, который слишком уж увлекся модной, но крайне спекулятивной и во многом псевдонаучной проблематикой. В конце 1892 г. он принял посильное участие в работе, которая, однако, его интересовала мало.

Что же происходит дальше? Фрейд, подобно нерадивому ученику, начал обвинять своего умудренного знаниями и опытом учителя в невежестве, будто тот не понимает тонкой специфики психологических процессов. Как новорожденный жеребец, он стал лягать кормящую его кобылу. Вечно недовольный своим окружением, ищущий неизвестно чего и потому, непрерывно озирающийся по сторонам в поисках попутчиков, Фрейд к тому времени сблизился с Вильгельмом Флиссом – дилетантом-ученым и таким же дилетантом-врачом, который приветствовал его сексуальные идеи. В 1897 г. Флисс опубликовал книгу – «Взаимоотношения между носом и женскими половыми органами». Эта узкая тема являлась частью его глобальной теории о взаимосвязи и периодичности всех процессов живой и неживой природы – типичная универсальная «теория всего», которые сочиняются во все времена псевдоучеными. В 1906 г. он опубликовал еще одну книгу – «Течение жизни. Основания точной биологии», в которой изложил более полно свое видение мира. Обретя себе друга, Фрейд потерял всякий интерес к Брейеру. Он писал «ученому-новатору», что ведет «борьбу с господином компаньоном», т.е. со своим соавтором по статье 1893 г. В следующем году разрыв между скучным консерватором-материалистом и первопроходцем революционной психиатрии дошел до того, что они перестали общаться.

Этому способствовало еще одно незначительное для Брейера, но исключительно важное и, главное, обидное для Фрейда обстоятельство. Брейер пошел на повышение: по рекомендации Эрнста Маха (известного в Австрии физика), Эвальда Геринга (научного руководителя) и Зигмунда Экснера (сослуживца по лаборатории Института Брюкке) его избирали в академики. В этой связи родоначальник, естественно, испытал жестокий приступ зависти. Он пытается спешно предпринять шаги по получению профессорского звания, но у него ничего не вышло. Процесс получения профессорского звания растянулся на многие годы и был сопряжен с унижениями, которых не выдержал соискатель (они описаны в разделе Как Фрейд стал профессором. Сильные переживания расшатали в конец его нервную систему, у него началась длительная депрессия, он плохо чувствовал себя и физически, и морально, задумывался о самоубийстве, разочаровался в семейной жизни (известно, например, что у него прекратились сексуальные отношения с женой).

Но это случилось позже, а тотчас после публикации статьи Фрейд начал уговаривать Брейера написать книгу, в которой он опять же собирался отвести себе роль главного автора. Получив статус соискателя профессорского звания, Фрейд нуждался в большой публикации, в которой мог бы представить результаты наблюдения за истерическими пациентками и кое-какие теоретические выводы. Не представлять же аттестационной комиссии написанную им ранее скандальную книгу по афазии! Однако о какой совместной работе могла идти речь, если один из них стоял на материалистических позициях, другой – на виталистических? У них возникли принципиальные разногласия по вопросам этиологии истерии. Фрейд сам отвернулся от Брейера, а теперь ластился к нему с этой, в данный момент уже несвоевременной просьбой.

Брейер относился к заблуждениям Фрейда по-отечески снисходительно. Он никогда бы не отшатнулся от него, если бы всё дело заключалось в различных взглядах на предмет исследования. Но причины сидели куда глубже – в шизотимической натуре Фрейда. Добросердечный врач, посчитав, быть может, что для его подопечного не миновал период подросткового бунтарства, пошел ему навстречу, дав, тем самым, еще один шанс найти себя в науке. К этому надо добавить, что родоначальник психоанализа умел добиваться своего, создавая доверительную атмосферу общения. Люди готовы были снять с себя последнюю рубашку, лишь бы не расстраивать просящего. Поэтому Брейер сжалился над Фрейдом и передал ему наброски давно написанной статьи, которая не была опубликована во времена их совместной работы.

И вот, весной 1895 г. на свет появляется литературно-психологический роман под названием «Исследование истерии», в котором Фрейд, шизотимически раздвоившись на себя и Брейера, изложил свою методику «исцеления» Берты (Анны О.) и других пациенток. Автор представил дело так, будто благодаря новым психотерапевтическим приемам, открытым Брейером, можно полностью избавиться от истерических симптомов. Какой нужно обладать моралью, чтобы утверждать, что пациентка выздоровела, когда точно было известно, что она осталась на долгие годы больной? Много позже он стал уверять, что Берта влюбилась в Брейера, а тот не сумел разглядеть сексуальной подоплеки ее истерии. Всю свою жизнь Фрейд отрицал, что когда-либо видел несчастную девушку, которую он чуть было не отправил на тот свет. Более того, «чудный метод», превративший якобы безнадежно больную в абсолютно здорового человека, он стал пропагандировать как выдающееся изобретение в области современной психиатрии. Фрейд заверял всех, что эффективность психоаналитического метода возросла после того, как он модернизировал брейеровский метод катарсиса. Модернизация коснулась, главным образом, причин возникновения нервно-психических расстройств. Отец-основатель объявил, что их источником является сексуально травмирующий фактор, возникающий якобы в детстве.

Однако сверстанная Фрейдом в 1894–1895 г. книга провалилась, высосанный из пальца психоаналитический метод, который он сфабриковал как средство получения ученого звания не получил признания в научном мире. Результатом этого стало то, что в 1897 г. ему было официально отказано в профессорском звании. Но путем закулисных махинаций, через одну из своих влиятельных пациенток, имевшую прямой доступ к министру образования, Фрейд в 1902 г. все же добился права рядом со своей фамилией ставить волшебное слово «профессор». После серии скандальных публикаций, в частности, таких работ как «Три очерка о сексуальности» и «Анализ фобии пятилетнего мальчика» откровенно порнографического содержания, он сумел привлечь на свою сторону горстку дилетантов, образовавших сначала небольшой кружок, насчитывающий менее десятка членов. Затем, эта инициативная группа во главе с их закомплексованным на сексе лидером начала медленное восхождение на Олимп мировой славы.

Добавим к сказанному, после выхода «Исследования» произошло окончательное размежевание Брейера и Фрейда. Этот разрыв случился не столько по причинам теоретическим, сколько этическим. Брейер продолжал идти своей дорогой честного ученого и врача. Психоаналитики, не видящие разницы между наукой и ее профанацией, обычно высказывают здесь недоумение: «И зачем он оставил истерию, вернувшись к своим прежним физиологическим исследованиям, когда его ученик добился таких громких успехов на избранном им же самим пути?» Этим досужим историком невдомек, что психоанализ – не наука, а одна из форм шарлатанства и ее успех у невежественной толпы является самым большим позором для истинного ученого. Мне приходилось слышать мнение одного горе-историка, который утверждал, что первостепенную роль в зарождении психоанализа сыграли три женщины: Берта Паппенхейм (Анна О.) является открывателем психоанализа, Сабина Шпильрейн – первым его теоретиком, а Эмма Экштейн (в соответствии с традиционной точки зрения, Ирма из «Толкования сновидений») – первый практик, испытавшая на своем носе действие революционной психиатрии. Ничего более нелепого придумать невозможно.

Подобная мифология возникает от возведения Фрейда в статус богоподобной личности. Психоаналитики не могут и подумать о том, что «святой» Зигмунд обвел их всех вокруг пальца, сочинив легенду, как Брейер, в роли Иоанна Крестителя, участвовал в зарождении нового вероучения. В действительности же, его наставник с грустной иронией смотрел на этого Спасителя человечества. До 1895 г. он еще надеялся наставить своего заблудшего ученика на путь истинный. Но, убедившись в бессмысленности затеи, навсегда отошел от заполошного «Божьего Помазанника». Тем временем Фрейд решительно свернул на обходную дорожку, которой шли его родственники, когда изготовляли фальшивые деньги. Нам не известны конкретные факты его преступной деятельности, поскольку этот аферист уничтожил следы своей авантюристской биографии, но его сочинения, подобно фальшивым купюрам, несут на себе следы мошенничества – их надо только уметь выявлять.

---

Цитируемая литература