Sceptic-Ratio_Психология познания

Психология познания. Удод

Акимов О.Е.

Глава 3. Психофизика XIX столетия

Удод: Подождите, пожалуйста, уважаемый Скептик. По-моему, Зигмунд Фрейд может служить образцовым примером реализации своей самости. Он поставил перед собой достойную цель и неуклонно стремился к ней, не обращая внимания на своих злопыхателей. Возможно, какие-то сообщенные Вами данные и имели место, но для того чтобы судить о человеке максимально объективно, нужно, во-первых, дать тот научный фон, на котором он творил; во-вторых, привести полную информацию о характере личности и деятельности ученого; в-третьих, тщательно проанализировать его сочинения и понять теоретические принципы его учения. Вы же привели какие-то отрывочные сведения, которые мало характеризуют Фрейда как человека и ученого. Я сейчас скажу несколько слов о самых первых шагах Фрейда, а потом попытаюсь кратко охарактеризовать состояние психофизической науки на тот период времени.
Итак, Фрейд родился 6 мая 1856 г. во Фрайберге — крохотном городке Моравской области, в котором проживало 4,5 тыс. человек, в основном чехов. Четыре века область находилась под властью Габсбургов и составляла часть Австро-Венгерской империи. После Первой мировой войны она вошла в состав Чехии, и Фрайберг переименовали в Пршибор. Зигмунд, или уменьшительно Зиги, был первенцем, и мать любила его больше всех из своих детей. Она постоянно говорила ему, что он непременно добьется великих успехов в жизни и будет знаменитым — так предсказали ей, не сговариваясь, две гадалки. В 1860 г. семья переехала в Вену, в которой Фрейд прожил 78 лет. Накануне Второй мировой войны он покинул столицу Австрии и поселился в Лондоне, где и умер 23 сентября 1939г. будучи одним из самых знаменитых людей планеты.
Проучившись с 1865 по 1873 гг. в местной гимназии, он закончил ее с отличием, проявив незаурядные способности к литературе и иностранным языкам. Усвоению языков способствовала прекрасная память. Лекции он читал даже в 60-летнем возрасте без бумажки, полагаясь лишь на свою отменную ассоциативную память. Кроме родного немецкого, он хорошо владел древнегреческим, латинским, английским и французским языками, а также изучал древнееврейский, итальянский и испанский языки. Произведения Гомера, Платона, Софокла, Вергилия, Данте, Шекспира, Сервантеса Фрейд читал в оригинале. Книги выходили из-под его пера занимательными и пользовались неизменным спросом во все времена и во всем мире. В «Очерках по истерии» (1895) Фрейд замечает: «мне самому кажется странным, что истории болезни, которые я пишу, читаются как новеллы».
Фрейд отослал Эйнштейну свою последнюю книгу «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939). В письме от 4 мая 1939 г. Эйнштейн, восхищаясь языком 83-летнего старца, отвечал: «Ваша книга, как и все Ваши произведения, в особенности изумляет меня со стилистической точки зрения. Я не знаю среди современников никого, кто бы мог так мастерски излагать свой материал на немецком языке». Писал Фрейд быстро, легко и гладко, владея одновременно и правильным и самобытным стилем. Имел сочный образный язык, сравнимый с выразительным языком Гете. Чтобы дать почувствовать его стиль, приведу одну лишь фразу: «Сегодня я сделал перевязку, встал с постели и запихнул все, что от меня осталось, в свою одежду». Это написано, когда Фрейда беспокоила рана после удаления ракового очага на челюсти. Собрание его трудов вместе с комментариями, опубликованное в Лондоне с 1953 по 1974 гг. под редакцией Джеймса Стрейчи, образует 24 тома.
На медицинское отделение Венского университета Фрейд был зачислен в год окончания гимназии. Там он наряду с философией и другими гуманитарными науками изучал химию, биологию, физиологию и анатомию животных и человека. Как рассказывают многочисленные поклонники его одаренного ума, именно во время учебы в университете он приобрел навыки рационального, подлинно научного мышления. В 1876 г. под присмотром профессора Карла Клауса он выполнил первое самостоятельное исследование, связанное с размножением угрей. За два года до этого в университете угрями серьезно занимался доктор Сирский, который описал крохотный орган, являющийся, по его мнению, семенниками угря. Студенту предложили повторить исследования ученого и выступить с докладом. Препарированием угрей, а также акул и скатов Фрейд занимался в Триесте, что на побережье Адриатического моря. Этот прекрасный портовый город был итальянским по духу, но принадлежал Австро-Венгерской империи. Карл Клаус, интересующийся проблемой гермафродитизма у низших животных, организовал там небольшую зоологическую станцию для изучения богатой морской фауны. Молодой Зигмунд побывал дважды на берегах чудесного Венецианского залива, с нетерпением ждал рыбацкие шхуны с корзинами рыбы и прочими дарами моря для своих анатомических изысканий. За проявленный энтузиазм по вспарыванию животов у нескольких сот угрей и поиску у них органов размножения командированный студент удостоился похвалы руководителя.
После завершения учебы по базовым университетским курсам с 1877 г. Фрейд поступает на стажировку в Физиологический институт Эрнста Брюкке (1819—1892), чей курс «Физиология голоса и речи» он прослушал в университете и который теперь поручил ему исследовать нервные окончания в позвоночнике речной миноги. До него этой проблемой занимался Рейснер, который обнаружил клетки, служившие, по его мнению, нервными окончаниями. Вопрос нуждался в дополнительных исследованиях.
Летом 1878 г. Зигмунд вместе со своим шефом опубликовал 86-страничный отчет «Спинные ганглии и мозг Petromyzon» в солидном академическом «Бюллетене». Следующей темой исследования, поставленной ему Брюкке, была нервная система речных раков. Фрейд энергично набрасывается и на нее. Его научный руководитель Брюкке хорошо относился к старательному и исполнительному студенту, стремящемуся всячески зарекомендовать себя с самой лестной стороны. Поэтому он в 1878 и 1879 гг. помог ему получить крупные денежные выплаты от еврейского фонда помощи бедным и материально нуждающимся, который требовал от соискателя стипендии прохождения долгой и унизительной процедуры; студент, слава Богу, избежал их.
Под неусыпным оком Брюкке студент Фрейд целыми днями напролет просиживал за столом и, глядя в окуляр микроскопа, изучал нервные волокна. Этот оптический прибор вместе со скальпелем для препарирования мозговой и нервной ткани был его главным инструментом. Зигмунд готовился стать профессиональным гистологом, который как никто другой должен обладать материалистическим мировоззрением и эмпирической методологией. Первостепенными задачами, поставленными перед ним Брюкке, были: изучение морфологии органической ткани вообще и нервной в частности, исследование на клеточном уровне взаимодействия различных тканей между собой и анализ на эмбриональном уровне развития низшей ткани в высшую.
Брюкке в своих исследованиях прочно стоял на физике и химии. Если биологические механизмы не находили своего объяснения в рамках этих опытных наук, значит, говорил он, сведений для их адекватного понимания собрано еще недостаточно. Он был уверен, что мозг и нервы какого-нибудь моллюска отличается от мозга и нервов человека только в количественном отношении и в степени сложности систем, материал же, из которого они сделаны, ничем принципиально не отличается, а это значит, что их надо изучать сходными физико-химическими методами. Брюкке никогда бы не ввел в свою модель физиологических процессов какую-либо идеальную субстанцию, с помощью которой можно было бы объяснять поведение человека. Этот ученый вместе со своими сподвижниками немало сделал для того, чтобы вырвать биологию, физиологию и неврологию из тисков спекулятивной психологии и философии витализма. Исследователи с подобным склада ума не слишком доверяли даже психиатрии, поскольку понятие «психеи» было для них источником заблуждений и ошибок, допущенных в прошлом. Настоящая же наука о человеке появилась только благодаря их усилиям, когда ученые отбросили всякое представление о «душе».
Брюкке вместе с Карлом Людвигом (1816—1895), Эмилем Дюбуа-Реймоном (1818—1896) и Германом Гельмгольцем (1821–1894) закладывали основы физиологии и гистологии. Все они вышли из Берлинской школы физиологов, которую возглавлял Иоганн Мюллер (1801—1858). Основным интересом Мюллера была сравнительная физиология. Он опубликовал двухтомное «Руководство к физиологии человека» (1833), которое послужило введением к еще более обширному сочинению — «Сравнительной биологии». Первоначально он, как и многие ученые того времени, придерживался виталистических взглядов, но постепенно пришел к мысли, что живой организм не нуждается в посторонней живительной или духовной субстанции, поскольку всю необходимую энергию он может черпать из неживой природы путем химических реакций и физиологических процессов. Эту свою убежденность он стремился передать многочисленным ученикам. Мюллер говорил им, что еще многое неизвестно, но он уверен, что все биологические и психические процессы удастся объяснить с помощью механических моделей. При «критическом сравнении» физиологии и анатомии низших и высших организмов он заметил, как нарастает сложность организма, как расширяются его возможности. Материалистическое учение Мюллера затрагивало обширную область биологии, которая после его смерти распалась на несколько самостоятельных наук, как-то: анатомия и физиология человека, сравнительная анатомия и физиология, эмбриональная анатомия и физиология, патологическая анатомия и физиология.
Мюллер придерживался атомарного строения материи, поэтому он с радостью поддержал своего коллегу Теодора Шванна (1810—1882), который разрабатывал вместе со Маттиасом Якобом Шлейденом (1804—1881), ботаником из Иены, клеточную теорию животных и растений. Шлейден написал труд «Микроскопические изыскания относительно тождества строения животных и растений» (1839). В этом заголовке указано основное теоретическое положение тогдашней биологической мысли: однотипное строение животных и растений. Идеи Шванна по многочисленным каналам, которые расходились по всей Европе от берлинской школы Мюллера, быстро распространились и овладели умами передовых физиологов. Появилась «целлюлярная физиология», оперирующая независимыми «элементарными организмами».
На волне всеобщего энтузиазма биолог и философ Эрнст Геккель (1834—1919) в 1866 г. предложил «теорию клеточной души», которая представляла собой материальную плазму, находившуюся вместе с прото- и цитоплазмой клеточного вещества. Этим путем он пытался разделаться с витализмом. Борьба между виталистами и материалистами была самой ожесточенной и продолжительной. Психология оказалась камнем преткновения и во времена Фрейда она была далека от своего окончательного решения: одни верили в идеальную субстанцию души, другие считали ее производной от материальной физиологии. Чтобы понять место психоанализа в системе естественных и гуманитарных наук, нужно обратиться к истории психофизики и рассмотреть ее более детально.
Наиболее заметной фигурой после смерти Мюллера был Густав Теодор Фехнер (1801—1887), который тоже повел решительную борьбу с виталистами. Обычно, называя имя Фехнера, вспоминают об одноименном законе психофизики. Действительно, Фехнер хорошо разбирался в математике и придал открытой Эрнстом Генрихом Вебером (1795—1878) закономерности математический вид. Закон Фехнера—Вебера звучит так: рост интенсивности ощущения в арифметической прогрессии требует увеличения силы физического раздражителя в геометрической прогрессии. Существует и другая формулировка данного закона: ощущение пропорционально логарифму раздражения (вот почему шкала силы звука проградуирована в децибелах). Фехнер был математиком и экспериментатором, т.е. сторонником точного и опытного знания. Точными и опытными методами Фехнер исследовал эстетические объекты, которые и сегодня трудно оценить в количественном отношении. Однако он постоянно говорил о замене подхода «сверху вниз» подходом «снизу вверх». Любые объекты, говорил он, могут быть уложены в естественную классификацию наподобие системы Линнея. Независимо от того, являются ли объекты продуктом природы или человека, они распределяются в соответствии с организационной (эволюционной) шкалой. Он с большим воодушевлением поддержал эволюционное учение Дарвина.
Фехнер пытался исследовать произведения изобразительного искусства методами, которые потом легли в основание гештальтпсихологии. Для этих целей он собрал коллекцию картин из 20 тысяч живописных полотен, чтобы исследовать их статистическими приемами. Правда, несмотря на немалые усилия, большого успеха он не добился. Когда ему указывали на ничтожность полученных результатов, он говорил: «Делаю, что могу, но я уверен, что и эстетика станет математикой». В своих «Элементах психофизики» (1860) Фехнер развил космологическое учение, проникнутое желанием отыскать количественные параметры для субъективных оценок эстетических объектов. На это у него были веские основания. Например, он обнаружил, что изменения в яркости света или цветового тона становятся особенно заметными, когда величины изменяются не плавно, а дискретно. Он стал исследовать квантовые эффекты, пороги чувствительности и ширину диапазона восприятия, что привело к сильному ослаблению зрения. Работая над восприятием зрительных образов, Фехнер обнаружил стробоскопический эффект, а также мультипликативный эффект, который потом лег в основу кинематографического изображения.
Он говорил о единстве и тесном переплетении души и тела, живой и неживой природы, что приводит к некоему принципу дополнительности, который много позже сформулировал Нильс Бор. Всякое психическое явление, по мнению Фехнера, имеет физическое соответствие, и наоборот. Подобно закону сохранения энергии, действующему в материальном мире, существует аналогичный закон сохранения психической энергии: мы испытываем столько же боли, сколько и наслаждения; сумма положительных эмоций равна сумме отрицательных. Закон сохранения с некоторыми оговорками распространялся им на волю, мышление и, вообще, на весь материальный и психический космос. Позже эти идеи широко использовали многие психологи, независимо от их виталистической или материалистической ориентации. Психологическим эквивалентом закона сохранения является принцип снятия напряжения.
По Фехнеру, психическое обнаруживает себя со стороны сознания, в процессе интроспекции, это — взгляд изнутри; физиологическое изучается как объект физики и химии, это — взгляд извне. Принципы единства и дополнения Фехнер иллюстрировал весьма наглядным примером. Различие между психическим и физическим миром он сравнивал с внешней и внутренней поверхностью сферы: эти поверхности воспринимаются человеком по-разному, если смотреть на них снаружи и изнутри сферы, однако с точки зрения геометрии, говорил он, это одна и та же поверхность.
Фехнер вместе с Мюллером задали физико-химическое направление в биологии, а их ученики продолжили эту линию. Такой взгляд на мир стал возможен благодаря философии материализма, решительно выступившей против засилья гегелевского идеализма. Глашатаем этого нового мировоззрения выступил врач и философ Людвиг Бюхнер (1824—1899), поклонник философии Фейербаха и Кабаниса (1757—1808). «Наука, — писал Бюхнер, — постепенно устанавливает те факты, которым подчиняется существование макро- и микромира, их происхождение, жизнь и смерть, механические законы, присущие самим вещам, отбрасывая любого рода супранатурализм и идеализм в объяснении природных явлений». Супранатурализм — гегелевское направление мысли, допускающее сверхъестественную действительность в виде Абсолютного духа. Идеализм всегда подразумевал основание, цель или план развития, пребывающие где-то вне природы, т.е. он является теологическим или, по крайней мере, телеологическим учением. В рамках этого учения материя выступает в качестве инертной массы, которую приводит в действие дух или любая другая виталистическая сила. В отличие от идеализма, материализм опирается на активную материю и самодостаточный механицизм, подчиняющийся законам, согласованность которых создает у человека впечатление разумности окружающего мира.
Материалистические идеи экспортировались в Германию, главным образом, из Франции. Одному из глашатаев этого мировоззрения — Кабанису — Конвент поручил выяснить, испытывает ли человек боль при отрубании головы на гильотине. В результате проведенных исследований Кабанис доложил Конвенту, что гильотина является вполне «гуманным» орудием убийства, так как человек от нее не испытывает никаких страданий. Движение век и губ у отрубленной головы является рефлекторным и не осознается уже мертвым мозгом. Кабанис различал три уровня психических действий: рефлекторное, полусознательное и сознательное, которые были скоординированы следующим образом. При отказе высшей функции низшая функция начинает действовать самостоятельно. Так, например, человек может совершать пешую прогулку, совершенно не задумываясь, как ему следует передвигать ноги. Однако эта полусознательная деятельность оказывается вполне сознательной, когда человек останавливается перед лужей, которую требуется преодолеть. Рефлекторная же деятельность мозга относится к абсолютно бессознательному акту и не переходит в стадию осознания.
Чувствительность человека к окружающим раздражителям является зародышем его мышления. Первичные ощущения от предметов внешнего мира сначала трансформируются в идеальные представления, а на их основе, в свою очередь, возникают идеи. Кабанис считал, что нет никакой границы между высшими и низшими проявлениями психики. Он писал: «Чтоб получить правильную идею о действиях, результатом которых является мысль, мы должны рассматривать мозг как особый орган, специально предназначенный для ее производства, так же как желудок и кишечник предназначены для пищеварения, печень — для очищения желчи, слюнные железы — для изготовления слюны. Впечатления, достигающие мозга, приводят его в деятельное состояние, подобно тому, как пищевые продукты, попадая в желудок, вызывают выделение в достаточном количестве желудочного сока и движения, благоприятствующие их растворению». Далее он продолжал: «Впечатления достигают мозга посредством нервов: в то время они еще изолированы и бессвязны. Мозг приходит в активное состояние; он начинает действовать и вскоре обращает их в идеи, которые получают внешнее выражение в языке мимики и жестов или в знаках слов и письма».
Бюхнер обеспечивал идеологическую поддержку таких смелых воззрений. Его главная идея звучала так: «нет силы без материи, нет материи без силы». Это было эффективным инструментом борьбы с гегельянством, поддерживаемым государством и церковью. Гегелевская философия подразумевала присутствие разумного мирового духа. Сочинение Бюхнера «Сила и материя» разрушило эту точку зрения и помогло осознать многие естественно-научные факты, которые не укладывались в идеалистическую идеологию. Таким фактом, в частности, является синтез мочевины из аммиака (NH₃) и двуокиси углерода (CO₂), осуществленный в 1828 г. замечательным немецким химиком и врачом Фридрихом Вёлером (1800—1882). Мочевина — обыкновенное минеральное соединение (NH₂)₂CO, открытое еще в 1773 г. И.М. Руэлем. Она является конечным продуктом белкового обмена у большинства позвоночных животных, включая человека, образуется в печени и выводится с мочой в орнитиновом цикле, обеспечивающим вывод аммиака из живых организмов.
Данное открытие ликвидировало бездонную пропасть между ретортой идеального духа, каковой представлялась душа человека, и обыкновенной лабораторной ретортой, находящейся на службе у химиков. Синтез мочевины позволил Карлу Фохту (1817—1895) в его «Физиологических письмах» повторить знаменитую фразу Кабаниса: «Мозг выделяет мысль подобно тому, как печень выделяет желчь». Сочинение Фохта «Вера угольщика и наука» и сочинения Бюхнера утвердили в Германии механистический взгляд на жизненные процессы. Для обоих авторов важно было найти объяснение не столько даже с материалистической, сколько с монистической точки зрения, т.е. в своих теориях они постарались обойтись без введения дополнительных субстанций в виде души и духа.
Традиционно, еще со времен алхимии, в Германии была хорошо развита экспериментальная химия. Выдающимся практиком, построившим прекрасную химическую лабораторию, был Юстус Либих (1803—1873). Он родился в Дармштадте, где еще мальчиком начал экспериментировать в аптечной лавке отца. Затем он учился в Боннском и Эрлангенском университетах. По рекомендации Вильгельма Гумбольдта 19-летний Либих уезжает на стажировку в Париж, в лабораторию Гей-Люссака. С согласия того же Гумбольдта 24-летний Либих получает кафедру химии в Гиссене, где преподает и занимается исследовательской работой почти 30 лет. В дальнейшем он работает в Мюнхене.
Либих создал великолепную школу химиков, в которой получил бесценный опыт и Фридрих Вёлер. Они были дружны и поставили большое количество опытов. После синтеза мочевины они изучали свойства мочевой кислоты и ее производных. Одним из важнейших научных направлений, которым интересовались Либих и Вёлер, была изомерия органических соединений. Результатом их исследований явилась совместная работа «О радикале бензойной кислоты», где они исправили формулу Берцелиуса C₁₅H₁₄O₄ на C₁₄H₁₂O₄ на основе теории об изомерии (современная формула имеет вид C₇H₆O₂ и соответствует уменьшенному значению атомного веса молекулы ровно в 2 раза по всем входящим атомам). Они также установили правильную формулу бензойного альдегида (C₇H₆O) и внесли неоценимый вклад в теорию радикалов. В 1837 г. Либих и Вёлер вместе с Поггендорфом начали издавать «Словарь по чистой и прикладной химии», а с 1839 г. — «Летописи химии и фармации». Либих одним из первых стал применять достижения химии в сельском хозяйстве, физиологии и патологии. Он изготовлял удобрения для растений и питательные смеси для животных.
Его перу принадлежат такие книги, как «Химия в приложении к земледелию и физиологии» (1840), «Животная химия, или органическая химия в ее приложении к физиологии и патологии» (1842), «Химический процесс питания растений и законы природы в земледелии» (1862). В первой из перечисленных работ автор утверждал: «Навоз, испражнения животных и людей оказывают на жизнь растения влияние, которое обязано не их органическим компонентам, но, хотя и не прямо, продуктам их разложения и гниения, а именно результату превращения их углерода в угольную кислоту и их азота — в аммиак и азотную кислоту. Органическое удобрение, состоящее частично или преимущественно из растений и животных, заменяется неорганическими соединениями, на которые оно распадается в почве».
За химическими достижениями последовали не менее впечатляющие открытия в области, как тогда говорили, «моральной статистики». Бельгийский математик и философ-позитивист Ламбер Адольф Жак Кетле (1796—1874) сначала обратил внимание на устойчивые закономерности в рождаемости и смертности населения. Потом он подверг статистическим исследованиям преступность, где также обнаружил определенные закономерности роста и падения по каждому из видов правонарушений. В 1835 г. он писал: «Во всем, что касается количества преступлений, мы видим, с каким безошибочным постоянством повторяются все те же числа. Это относится и к тем преступлениям, которые, казалось бы, совершенно не поддаются человеческому предвидению, например убийствам». Данные открытия позволили совершенно иначе взглянуть на извечную проблему метафизики о так называемой «свободной воле». Ответ напрашивался сам собой: воля человека детерминирована социально-экономическими условиями. Этот вывод открыл широкие шлюзы для социально-политических течений типа марксизма.
Наряду с социологией, исследующей общество в целом, возникло множество психологических и антропологических теорий, изучающих индивидуального человека и претендующих на строгую научность своих выводов. Они рассматривали старую философию как «род поэзии», так что системы Гегеля и Шеллинга предлагалось просто игнорировать. «Кто станет отвергать "Мессу" Палестрины или осуждать "Мадонну" Рафаэля как заблуждение?» — задавался риторическим вопросом неокантианец Фридрих Альберт Ланге (1828—1875), провозгласивший вслед за Либманом лозунг «назад к Канту!» Ланге, автор «Истории материализма» (1866), отбросил метафизику Гегеля как бессмысленное творчество. «Человеку требуется дополнять материальную действительность идеальным миром его собственного творения», — писал Ланге, вот Гегель и начал упражняться в этом искусстве. Гегельянство молча поддерживалось церковными кругами Германии и Европы в целом. Однако религиозный догмат тоже был существенно поколеблен критическими исследованиями библейских текстов. Появились вполне научные (насколько это допускал предмет исследования) биографии Иисуса Христа, написанные немцем Давидом Фридрихом Штраусом (1808 —1874), англичанином Фредериком Фаррари (1812—1885) и французом Эрнестом Жозефом Ренаном (1823—1892). Последнему принадлежит также исследование истоков христианства.
Но открытия в области физиологии все же были определяющими. Чего стоила только одна лягушачья лапка, которая дергалась под действием электрического разряда. Она поставила крест на многих философско-религиозных спорах по поводу сознания, души и целесообразных действий. Как сказал, не без сожаления, проповедник Дженкинсон: «Лягушка с удаленным мозгом нанесла теологии настолько непоправимый урон, что его не сумели восполнить ученые теологи с неповрежденными мозгами». Еще задолго до этого были установлены продукты жизнедеятельности растений и животных — кислород и углекислый газ. Оказалось, что растения и животные в процессе метаболизма органично дополняют друг друга. Наиважнейшим выводом всей современной биологии является незыблемый постулат: все феномены жизни подчиняются законам физики и химии. После этого утверждения ни о каком компромиссе между религией и наукой не могло быть и речи.
В своих работах «Животное электричество» (1848), «О границах естественного познания» (1872), «Свобода науки и учения» (1878) президент Берлинской академии Эмиль Дюбуа-Реймон (1818–1896) решительно выступил против Рудольфа Вирхова (1821–1902), который позволил науке заниматься голыми фактами, «объективным исследованием отдельных явлений природы», а все мировоззренческие выводы из них поручил делать церковникам. Церковь и государство, по мнению этого коллаборациониста, должны запрещать идеи философского характера, будоражащие умы людей и нарушающие общественное спокойствие.
Правда, этот реверанс в сторону церкви был сделан скорее в рамках либерально-политических взглядов Вирхова, который с 1884 г. возглавил «Партию свободомыслящих», чем из каких-то философских соображений (как и Ланге, метафизику он считал ложным мудрствованием). Тем не менее мы не должны перечеркивать величайшие заслуги Вирхова в деле развития клеточной теории Шлейдена и Шванна. Работая в Вюрцбурге с 1849 по 1856 гг., он создал концепцию целлюлярной патологии, согласно которой болезнь отдельных органов и организма в целом наступает в результате микроскопических изменений в больных клетках. Изданный им в год смерти Иоганна Мюллера труд «Целлюлярная патология», поставил практическую медицину на качественно новый уровень. Он также издавал «Архив патологической анатомии», где помимо прочего размещал статьи по монистическому мировоззрению. Среди них выделялась работа под названием «Стремление к единству в научной медицине» (1849), идеи которой затем были дополнены и развиты в «Собраниях исследований по научной медицине» (1856). Здесь он борется против всякой «трансцендентности», которая не может быть подтверждена опытом, и всех форм антропологического дуализма. «Я убежден, — писал он, — что никогда не окажусь в положении, в котором стану отрекаться от принципа единства человеческой природы и его следствий». К сожалению, много позже, в 1877 г., на собрании естествоиспытателей в Мюнхене, когда он стал по большей части политиком, чем ученым, Вирхов прочел доклад о «Свободе науки в современном государстве», где заметно отошел от прежних материалистических позиций, чем навлек справедливые упреки естествоиспытателей.
Материалистическая точка зрения на мир установилась благодаря открытию двух законов: закона сохранения вещества, открытого в 1789 г. Антуаном Лораном Лавуазье (1743—1794), и закона сохранения силы (или постоянства энергии), открытого в 1842 г. Робертом Майером (1814—1878) и математически обоснованного в 1847 г. Германом Гельмгольцем (1821—1894). Гельмгольц распространил закон сохранения силы как на неорганические, так и органические процессы. Работа «О сохранении силы» заставила его заняться исследованиями процессов брожения и гниения. В соответствии с законом сохранения энергии, утверждал Гельмгольц, человек не может влиять на физико-химические процессы, происходящие в природе, так как человеческая сила воли не является частью системы сил, действующих в различных частях Вселенной. Вместе с тем закон сохранения силы вытекает из простого механистического положения о притяжении и отталкивании материальных частиц. «Задача физического естествознания, — писал он во введении к трактату 1847 г., — заключается, в конце концов, в том, чтобы свести явления природы на неизменные силы притяжения и отталкивания, величина которых зависит от расстояния. Разрешимость этой задачи есть в то же время условие для возможности полного понимания природы».
В речи по случаю своего 70-летия Гельмгольц сказал, что, находясь под влиянием идей Иоганна Мюллера, которого одолевали сомнения в отношении «жизненных сил», он уже в студенческие годы решил спор не в пользу виталистов. Если бы они были правы, сказал Гельмгольц, то надо было бы признать существование в природе perpetuum mobile, в который не верили ни Бернулли, ни Даламбер, ни другие авторитетные естествоиспытатели прошлого века. «В моей книжке о сохранении силы, — говорил он, — я намеревался дать критическую оценку и систематику фактов сначала только физиологов». Но потом оказалось, что результаты его теоретических изысканий можно было распространять на все процессы, происходящие в природе. Чтобы принцип невозможности построения вечного двигателя выполнялся, необходимо принять положение, что «все действия в природе можно свести к силам притяжения и отталкивания», которые зависят, в свою очередь, лишь от пространственных взаимоотношений. Если принять атомарное строение вещества и любое движение рассматривать как механическое перемещение материальных частиц, то «при существовании любой произвольной комбинации тел невозможно из ничего непрерывно получать движущую силу». Или, другими словами: «количество работы, которое получается, когда система тел переходит из первого состояния во второе, и количество работы, которое затрачивается, когда система переходят из второго состояния в первое, всегда было одно и то же, каков бы ни был способ перехода, а также путь и скорость перехода». Таким образом, для виталистических сил здесь просто не осталось места. Одним из первых, кто оценил важность этих выводов, был Дюбуа-Реймон, которому Гельмгольц выразил слова признательности.
В 1887 г. Гельмгольц возглавил Физико-технический институт в Берлине, ставший впоследствии крупнейшим центром мировой науки. Еще в 1845 г. он создает Берлинское физическое общество. В 1848 г. он занимает должность профессора физиологии и общей патологии в Кенигсбергском университете, где проводит серию экспериментов по определению скорости передачи нервного импульса. Ему принадлежат многие открытия в области физиологической оптики и акустики. Он исследовал комбинационные тона, предложил резонансную теорию слуха, построил модель уха, развил теорию аккомодации глаза и цветного зрения, а в 1851 г. построил прибор для изучения глазного дна (офтальмоскоп). Кроме того, он занимался чисто физическими проблемами, например гидродинамикой вихрей. Гельмгольц был уверен, что электрический ток, который тогда представляли как поток жидкости, можно и нужно представлять в виде частиц. В 1881 г. в речи, посвященной памяти Фарадея, он говорил: «Если применять эту гипотезу к электрическим процессам, то она, в соединении с законом Фарадея, приводит к поразительным следствиям. Если мы допускаем существование химических атомов, то мы принуждены заключить отсюда далее, что также и электричество, как положительное, так и отрицательное, разделяется на определенные элементарные количества, которые играют роль атомов электричества».
Это было сказано задолго до открытия электрона Дж. Дж. Томсоном, построившим также и его механическую модель. Атомарный, дискретный, модельно-конструктивный взгляд господствовал во всех сферах знания. Через механику воспринимались физиологические, неврологические и психологические процессы, которые управлялись электрическими импульсами. Геккель и другие ученые, отстаивающие монистический взгляд на мир, вслед за Гельмгольцем уверовали в то, что когда-нибудь наступят благословенные времена, когда тончайшие переживания души удастся облечь в строгие математические формулы.
Конечно, Гельмгольц работал не один, а вместе с плеядой других замечательных естествоиспытателей. В частности, Дюбуа-Реймон разработал метод электрической стимуляции физиологических процессов, Пфлюгер установил закон действия постоянного тока на возбужденную ткань, Белл и Можанди определили, что дорсальные корешки спинного мозга состоят из центростремительных (чувствительных) нервных волокон, а вентральные — из центробежных (двигательных) волокон, т.е. они раскрыли механизм спинальной рефлекторной дуги, и т.д. Физиологический институт, где стажировался Фрейд, занимался разработкой нового для того времени направления — нейронной теории, которая в окончательном виде предстала в монографии Вальдейера 1891 г., где впервые использовалось понятие нейрона. Выдающимися теоретиком по генезису нервных клеток был Вильгельм Гис (1831—1904), который исследовал эту проблему на эмбрионах и предложил метод реконструкции строения зародыша. Многое для развития невропатологии было сделано швейцарским психиатром Огюстом Форелем (1848—1931), который занимался не только изучением анатомии, физиологии и клиники заболеваний центральной нервной системы, но также вел активную борьбу с алкоголизмом, венерическими болезнями и проституцией. В 1905 г. вышел его знаменитый труд по сексопатологии «Половой вопрос». Позднее он увлекся энтомологией и написал труд в пяти томах «Социальная жизнь муравьев» (1921—1923). Все перечисленные выше ученые узаконили принцип, согласно которому в науке имеют право на существование только точно установленные истины.
Во второй половине XIX в. физиология не только не признавала существование души человека в ее религиозно-идеалистическом понимании, но исключала всякую телеологическую трактовку, основанную на эфемерных намерениях или устремлениях так называемой свободной воли. Считалось, что человек — продукт эволюции животного мира. Его нервная система является естественным развитием нерной системы приматов, которые, в свою очередь, унаследовали свои поведенческие признаки от более примитивных организмов. Это — результат эволюции органического мира. Суть теории Чарльза Дарвина (1809—1882) состоит в том, что изменение биологического вида происходит за счет естественного отбора в борьбе за существование. Таким образом, направленность эволюционного процесса, т.е. прогрессивное усложнение структуры и функций живых организмов, происходит не под действием некой виталистической силы, а под действием случайных мутаций, полового размножения, ограниченных ресурсов жизнеобеспечения и неодинаковой приспособленности организмов. Теория Дарвина самодостаточна и не нуждается в постороннем источнике живой энергии; она пришла на смену виталистической теории Ламарка.
Австро-Венгрия, где жил и работал Фрейд, ориентировалась на Германию, о государственном статусе которой нужно сказать отдельно. До 1871 г. Германия представляла собой совокупность независимых земель. Каждое такое княжество хотело иметь в своем столичном городе университет. Поэтому германские правительства в XIX в. уделяли пристальное внимание обустройству университетов и, естественно, практически полностью контролировали их. Главную роль в этом деле сыграл близкий друг Гёте и Шиллера, лингвист и мыслитель-гуманист, тонкий политик и дипломат, Вильгельм Гумбольдт (1767 —1835), который выступал за «духовное и моральное образование нации». При Гумбольдте наряду с гуманитарными дисциплинами (языки, право, история, философия) в университетских программах появились геология, физика, химия и другие естественно-научные курсы. Он заложил прочный фундамент немецкой идеологии, которая зиждилась на гуманистических принципах эпохи Просвещения, единстве научного знания, ценностях великих идеалов, справедливости государства по отношению к обществу. Реформу образования он начал в своей родной Пруссии — лидирующей области среди германских земель. Увидев успехи его реформы, ректоры других университетов тоже взялись за преобразования, чтобы не проиграть в конкурентной борьбе в количественном наборе студентов и качественном наборе профессоров. В 1806 г. Гумбольдт основал Берлинский университет, ныне носящий его имя, где в разное время работали выдающиеся ученые и преподаватели Германии, Европы и всего мира.
После объединения Германии государственное управление университетами нисколько не ослабло, а наоборот, упрочилось, так как Бисмарк в своей внутренней политике тоже решил сделать ставку на образование. Упор был сделан на медицину и философию, причем в первой половине XIX в. приоритет оставался за философией, во второй половине XIX в. — за медициной, а значит, и физиологией, неврологией и психофизикой. На протяжении века профессура германских университетов была не просто лояльна государству, она выступала от имени государства и являлась проводником его абсолютистской идеологии, прежде всего, через философские дисциплины. Официальной философией была гегелевская метафизика духа. Именно она формировала мировоззрение учащейся молодежи и, к сожалению, играла роль мощного заградительного барьера для проникновения в университеты чуждых ей математических и естественных наук. Гегельянство диктовало априорные методы изучения природы, основывающиеся на чистой натурфилософии, которая с большим высокомерием относилась к точным и опытным наукам. Таким образом, передовые взгляды на мир, благополучно обойдя философские кафедры университетов, обосновались в новых, главным образом, физиологических институтах, в которых работали и лучшие умы страны.
Наиболее крупным был центр в Лейпциге. Здесь Карл Людвиг организовал Физиологический институт, в лабораториях которого работали свыше трехсот молодых исследователей со всего мира. Из российских ученых в этом институте проходили подготовку И.М. Сеченов, И.П. Павлов, Я.Я. Столетников, А.И. Бабухин, И.О. Цион, Н.О. Ковалевский, И.Г. Навалихин, В.Я. Данилевский и др. — добрая полусотня будущих российских профессоров. Объектами исследований были: кровь и кровеносная система, лимфа и лимфатическая система, а также изучались дыхательная, нервная, пищеварительная системы, физиология выделения и метаболизм. Для исследований нужны были приборы, и они в немалом количестве проектировались и изготовлялись в институте Людвига. В 1846 г. он разработал и создал кимограф — прибор для регистрации работы отдельных органов в системе целостного живого организма. Он изобрел манометр для измерения давления крови в кровеносной системе и прибор для измерения количества крови, протекающей через единичный сосуд за единицу времени. Совершенствование этих приборов, в конце концов, привело к созданию прибора для поддержания искусственного кровообращения.
Старейший научный центр находился в Берлине, где работал Гельмгольц. Кстати, он оставил свидетельство того, как тяжело приходилось ему и другим представителям физико-химического направления в биологии отстаивать рациональные и эмпирические принципы в борьбе с гегелевской ортодоксией. При жизни Мюллера физиологическая наука была еще практически в загоне. Медицинское образование, получаемое в университетах, во многом оставалось книжным, без опоры на демонстрационные опыты. Отсюда возникло напряжение между профессурой старых университетов и вновь образованных физиологических институтов. В университетах преподавались схоластические концепции, исповедующие в той или иной форме витализм. В лабораториях институтов физиологии царила совершенно иная атмосфера.
Там господином был Его Величество Эксперимент. К концу XIX века положение университетов и институтов постепенно выровнялось, наладился обмен и тесный контакт как на студенческом уровне, так и на уровне профессоров и научных исследователей. Германские университеты по оснащенности оборудованием и научным кадрам не шли ни в какое сравнение с университетами других стран. Вся ученая мысль Европы ориентировалась на то, что скажут ведущие специалисты Германии. Венский университет, Физиологический институт, возглавляемый Брюкке, не были исключением. Вот почему здесь так много уделялось внимания передовой немецкой науке.
До сих пор, уважаемый Скептик, я рассказывал в основном о физиологии, немного о физике, биологии и медицине, а кто в то время занимался психологией? Здесь нужно, прежде всего, назвать имя Иоганна Фридриха Гербарта (1776—1841). Он был немецким мыслителем, преподававшим в Геттингене. Его идеи не пользовались большим успехом в Германии из-за засилья гегельянства, зато они были благожелательно восприняты в Венском университете. Философия Гербарта входила в программу подготовки студентов и была основным предметом. Фрейд просто не мог ее не знать. Теория души Гербарта складывалась под влиянием лейбницевского учения о монаде и кантовского учения о вещи в себе. Душа, согласно его воззрениям, суть бессмертная, непознаваемая и предельно простая реалия (das Reale), пребывающая где-то в районе мозга. Сама по себе первичная реалия пассивна, но под воздействием раздражения, идущего со стороны внешних вещей или других людей, она порождает представления. Отдельные представления тоже выглядят как простые реалии, пребывающие в интеллигибельном пространстве. Комбинируясь в сложные конгломераты, эти представления порождают все богатство духовной жизни.
Единичная душа сама по себе была бы самодовлеющей, но потребность объяснить внутренний опыт человека делает необходимым допущение совместного существования многих простых реалий. Таким образом, сложный душевный процесс с бурлящими страстями, изображается Гербартом в формальном механизме сцепления простых представлений. Он говорил о недопустимости использования таких терминов, как «душевная сила», которая может проявиться или остаться в состоянии потенции. Между тем осознанные процессы всегда доступны нашему вниманию в форме образов. «Учения о памяти и воображении, о чувствовании и разуме, — писал Гербарт, — без сомнения, еще надолго сохранят за собой симпатии любителей. Однако здесь все дело в том, можно ли наряду и совместно с законами механики, касающимися непосредственного и опосредованного восстановления представлений, думать о деятельности таких специфических способностей, как память и воображение?» Он отрицал такую деятельность.
Гербарт разработал статику и кинематику представлений исходя из понятия равновесия образов. Сходные образы могут сливаться в один яркий образ, перевешивающий все прочие. Различные образы дают сложную и вместе с тем полную картину о предмете. Например, совмещение различных представлений о кислоте, желтизне и эллипсоидной форме порождает новое сложное представление, которое именуется «лимон». Ряды сходных представлений о желтизне порождает такие образы, как солнце, подсолнух и т.д. Отсюда возникает механизм ассоциативной памяти. Противоположные представления мешают воспоминаниям, задерживают представления о вещах в бессознательном состоянии. Задерживаются именно те представления, которые численно равны интенсивности всех представлений за вычетом самых сильных образов. Подавленное представление, т.е. опустившееся в бессознательную часть Я, приобретает характер побуждения. Аффекты либо способствуют вытеснению представлений в бессознательную область, либо, наоборот, помогают им всплыть до уровня сознания. Ощущения, например, от звуков рояля обладают достаточной интенсивностью и прекрасно осознаются нами, в то время как эстетическое впечатление от вчерашней игры подобно айсбергу находится ниже порога сознания, т.е. в бессознательной области, и лишь крохотная верхушка музыки едва слышна нашему сознанию.
Задержанная часть представлений является главной идеей психомеханики образов Гербарта, которая имеет определенное сходство с теорией вытеснения Фрейда. Гербарт, как и Фрейд в поздний период, пользовался терминами вытеснение, задержка, торможение и т.п. Гербарт, как и Фрейд в ранний период, пытался использовать формализованный аппарат, но дальше деклараций у него, как и у Фрейда, дело не пошло. Механико-математические методы оба ученых не смогли продуктивно использовать, поскольку описываемый ими предмет — психика — не имел соответствующей структуры. Гербарт писал: «Эксперименты с помощью искусственных моделей и вычислений — вот великие вспомогательные средства ее открытий. Психология не может экспериментировать над человеком, и в ее распоряжении нет искусственных вспомогательных средств, тем тщательнее приходится пользоваться помощью вычислений». В психологии Гербарта виталистическое понимание душевной субстанции и естественно-научное конструирование фактов сознания соединились примерно так же, как в психологии Фрейда объединились либидо с механистическими процессами типа сгущение, смещение, инвертирование образов. Так как Гербарт писал вскоре после Лейбница и Канта, он в изложении своей философии заочно полемизировал с ними, затрагивая множество вещей, которые так или иначе перекликались с их воззрениями, но которые потеряли свою остроту во времена Фрейда. В Австрии получили также широкое распространение эстетические идеи Гербарта. На их основе Р. Циммерманн в 1865 г. создал теорию абстрактного формализма, а О. Гостински в 1891 г. — теорию композиции художественного произведения как структуры равновесия, существующего между его смысловыми частями.
Идеи Гербарта оказали сильное влияние на Вильгельма Вундта (1832—1920). В биографии Иоганна Мюллера, из рук которого Вундт в 1855 г. получил аттестат доктора медицины, часто подчеркивалось, что он был сыном простого сапожника. Напротив, в биографии Вундта в противоположность этому непременно говорилось, что он был сыном министра Максимилиана Вундта. Это должно напоминать о том демократическом духе, который господствовал в германских университетах. Вундт основательно изучил физиологию, анатомию, зоологию, был ассистентом Гельмгольца и быстро выдвинулся в лидеры мировой науки. Период его зрелого научного творчества отчетливо делится на два периода: с 1855 по 1874 гг. — гейдельбергский период, с 1875 по 1920 гг. — лейпцигский период. Ранний период творчества характеризуется приверженностью Вундта философии материализма в духе Мюллера и Гельмгольца. В поздний период, во время совместной работы с Фехнером, он заметно склоняется в сторону витализма.
В 1862 г. Вундт начал читать курс лекций «Психология как естественная наука». Вскоре в печати появились его «Лекции о психологии животных и человека» (1863—1864). За ними выходит его трехтомное сочинение «Руководство к физиологии человека» (1864—1867) и книга «Физиология языка» (1868). Потом он увлекся политикой, стал социалистом, в 1872 г. женился, но продолжал издавать «Принципы физиологической психологии» (1873—1874). Однако под воздействием идеалистической философии в период пребывания в Лейпциге Вундт все меньше и меньше симпатизирует физиологическому подходу. Тем не менее, он был самым эффективно работающим ученым и преподавателем мира. Свои лекции он читал 24 тыс. студентам; под его руководством были защищены свыше 200 научных диссертаций; им было написано 54 тыс. печатных страниц по естественно-научной, психологической и философской тематике.
Для Вундта образцовой наукой была химия, которая пользовалась в Германии громадным успехом благодаря достижениям, полученным Фридрихом Велером и Юстусом Либихом. Он использовал понятия атома, молекулы и ассоциативной связи в роли синтезатора психического «вещества». Элементарные ощущения и простые чувственные образы это, по Вундту, сенсорные атомы, представления и более сложные образования служили молекулами психоматерии. Позднее, в 1886 г. австрийский эмпириокритик Эрнст Мах (1838—1916) объявил ощущения единственными элементами психофизического опыта, заслуживающими доверия науки. Из ощущений, которые он называл «элементами опыта», формируются «комплексы», которые тоже имеют исключительно эмпирическую основу. Мах вместе со швейцарским психологом Рихардом Авенариусом (1843—1896) и немецким химиком Вильгельмом Фридрихом Оствальдом (1853—1932), отрицал научную ценность модельных или гипотетических конструкций. Таким образом, к концу XIX в. с подачи Вундта химическая методология с присущими ей задачами синтеза и анализа распространилась на психофизику. Основным методом исследования психофизической материи была интроспекция, в акте которой регистрировались сенсорные элементы. Интроспекция отличалась от обыденного восприятия объектов тем, что она выступала именно как научный метод. Вундт специально тренировал лабораторных испытуемых для научных исследований. Человек, не прошедший десять тысяч контролируемых реакций по интроспекции, не мог быть источником публикуемых сведений.
Вундт в центре психологических исследований поставил эксперимент, для чего в 1879 г. на свои деньги построил и оснастил необходимым оборудованием первую в мире психологическую лабораторию. Ученые со всего мира съезжались туда, чтобы изучать временные и амплитудные характеристики, связанные с ощущением, памятью или вниманием. Но Вундт не считал, что такие психические явления, как мышление и воля, могут быть исследованы опытным путем. Подобные феномены предлагалось изучать культурно-историческими методами. Это направление психофизики усилилось позже, когда метод интроспекции подвергся серьезной критике со стороны Кюльпе, Вертгеймера, Штумпфа, Титчнера, которые выступили против атомизма психофизической материи, за цельность психологического переживания. Они говорили, что интроспекция превращается, собственно, в ретроспекцию, так как интроспективное восприятие, длившееся 1 – 2 секунды, регистрируется спустя несколько минут после опыта; и сама регистрация занимала еще нескольких минут. При описании зрительных восприятий использовались слова, которые не могли адекватным образом передать то, что испытуемый видел на самом деле. Кроме того, говорили критики, запротоколированные сенсорные элементы не обладали психологической ценностью для человеческого мышления и его эмоционального переживания.
Под воздействием этой критики Вундт постепенно начал отходить от строгих материалистических позиций. Он, подобно Фехнеру, заговорил о параллелизме психофизических явлений, познание которых происходит в три этапа: чувственное познание, или познание обыденным умом; рассудочное познание, или познание посредством частных наук; и, наконец, философское познание разумом. Принцип параллелизма налагал на эпистемологию и другое условие: всякому психическому процессу соответствуют какие-либо физические процессы. Это условие продиктовано, во-первых, существованием причинности явлений, во-вторых, опытом (например, при переживаниях учащается пульс). Обратное несправедливо, т.е. каждому физическому процессу не обязательно должны соответствовать какие-то явления сознания. Таким образом, дуализм или параллелизм, проявившийся еще в психофизике Декарта, стал господствующей эпистемологией для большинства ученых конца XIX в. Если в системах Мюллера и Гельмгольца преобладала физико-химическая методология, т.е. объективная эпистемология, то в учениях Вундта и Маха начали играть важную роль субъективные методы изучения состояний сознания. Объекты реального мира, пройдя через сенсорную систему и мозг человека, теряли свою первозданную ценность. Считалось, что только субъективные ощущения могут быть взяты в качестве исходного пункта научной теории.
В своей «Системе философии» (1889) Вундт обсуждал вопросы мироздания в основном с психологической точки зрения, как это тогда и было принято: все философы являлись психологами, и наоборот. Психологическая позиция сформировалась у него в результате неудовлетворенности, с одной стороны, абстрактной системой Гегеля в виде феноменологии духа, а с другой — конкретной системой позитивистов в виде перечня точных и опытных наук. Вундт создает психологическую систему «психософию», в которой солировала эпистемологическая проблематика. В ней, как и в психомеханике представлений Гербарта, важную роль играла демаркационная линия отделяющая сознательное от бессознательного. Под бессознательным Вундт понимает факт исчезновения элементов сознания из поля действия внимания в силу малой интенсивности психических процессов. Однако, что означало его выражение «опуститься ниже линии регистрируемых психологических явлений»? По Вундту получалось, что психический процесс трансформируется в противоположный себе физиологический процесс.
«Пока удерживается противоположность [духа и материи], — пишет Вундт, — понятие бессознательного может правомерно означать лишь материальный процесс. В этом смысле эмпирическая психология и в самом деле рассматривает те процессы в органах чувств и в нервных центрах, которые частью подготавливают явления сознания, частью делают возможным их воспроизведение, раз они наступили, как материальные физиологические процессы, которым нельзя дать психологического толкования. Если бессознательное мыслится лишь как материальный процесс, то оно получает в таком случае нечто, отличающее его от всех явлений сознания, которого у него нет… [Но] теория познания учит, что противопоставление внешних объектов и внутренних процессов, лежащее в основе упомянутой противоположности, неосновательно, так как те и другие вообще означают не различные объекты опыта, а лишь различные точки зрения, с которых мы … рассматриваем целостное само по себе содержание опыта».
Как нетрудно заметить, идеи Вундта тесно коррелируют с идеями Фехнера. Тот тоже говорил о двух рядах феноменов физического и психического свойства, связанных функционально. Это выражалось строгой математической зависимостью между ощущениями и раздражителями. Логарифмическая формула Фехнера — Вебера не опровергнута до сих пор, хотя действие ее менее широкое, чем это думал Фехнер. Он неоправданно распространял ее действие на эстетические образы. Фехнер был уверен, что к эстетике, как и к морали и психологии человеческих отношений, можно и нужно подходить со стороны элементарных физиологических конструктов. После существенного ослабления зрения в результате интенсивного экспериментирования в области зрительного восприятия Фехнер стал развивать философию природы, напоминающую метафизику Шеллинга. Подобным же идеализмом заразился и Вундт. Фехнер думал, что вся Вселенная представляет собой одушевленное существо, а материя является оборотной стороной его психических состояний; похожий дуализм исповедовал и Вундт. Правда, Фехнер к своей теории примешивал множество мистических элементов. Например, звезды у него представлялись глазами одушевленного космоса. Через них Бог смотрит на земной мир, чтобы насладиться его эстетикой. При этом Фехнер долго рассуждает о свете и темноте, вогнутой и выпуклой поверхностях. Он рассказывал об ангелах, общающихся на языке световых бликов, цветовых образов, гармоничных звуков, которые можно наблюдать и в природе, и на картинах художников, здесь же он высказывал математические идеи. Сфера, как геометрический объект, шаровая форма астрономических тел, глазное яблоко, голова человека и т.д. — все это объединялось и мистифицировалось Фехнером за счет какого-то пифагорейского чувства прекрасного. Подобных вещей у Вундта не было.
Иногда Фехнер отстаивал физиологический подход и экспериментальную методику какими-то странными и непонятными соображениями. В целом это была сложная, противоречивая и, нужно признаться, язвительно-саркастическая натура. Возможно, его Бог и ангелы выступали в качестве аллегорий. Он часто пользовался неожиданными сравнениями и метафорами. Фехнер создал мистическое учение о космосе как живом организме в духе Платона («Тимей»). Он также является автором полуюмористического эссе по сравнительной анатомии ангелов, вышедшего в 1851 г. под диковинным названием «Дзэн-Авеста» (Дзэн — основа буддизма, Авеста — священная книга по зороастризму). Все это трудно вяжется с его математическими и экспериментальными методами работы. Но его могучая натура оказывала сильное воздействие на Вундта.
Фехнер акцентирует внимание на пространственных образах. Вундт рассматривал психофизику с позиции временной длительности. У ребенка или животного психические явления на уровне ощущений пребывают в сознании недолго, и наоборот, чем выше интеллект, тем дольше удерживаются в нем представления и тем длиннее ассоциативные цепи. Таким образом, психический регресс сводится к временной точке, а физиологический — к пространственной. В сфере психического и вообще чувственно живого возникает целесообразность, в то время как на уровне чистой физики она отсутствует. Отсюда, по Вундту, «духовное представляется высшей формой развития органической жизни и, как приходится предположить, ее целью; но и наоборот, живое тело служит орудием для осуществления всех духовных продуктов и … вспомогательным средством координации низших духовных проявлений, а равно и для прогрессивного совершенствования духовных актов». Таким образом, он приходит к телеологии и витализму.
Чтобы завершить психофизическую картину эпохи Фрейда, нужно рассказать еще о двух видных ученых — Дюбуа-Реймоне и Геккеле. В молодости Дюбуа-Реймон был сторонником исключительно материалистического мировоззрения. В 1842 г. он писал: «Брюкке и я торжественно поклялись доказать истинность того положения, что в организме не действуют никакие иные силы, кроме обычных физико-химических; что там, где объяснение с их помощью является пока недостаточным, необходимо либо посредством физико-химического метода искать их специфический способ действия, либо предположить наличие новых сил, которые, будучи аналогичны физико-химическим, присущи материи и всегда сводимы только к двум силам — притяжению и отталкиванию». Это написано в духе Гельмгольца, только Гельмгольц до конца жизни остался материалистом, а Дюбуа-Реймон в зрелые годы, подобно Вундту, отошел от него. Через тридцать лет, увлекшись философией, он монистический взгляд на мир поменял на дуалистический. Началось все с того, что сознание он объявил неразрешимой «мировой загадкой» — «Ignorabimus!» (это слово можно перевести, как «мы никогда не узнаем!»).
В знаменитом докладе «О границах познания природы», прочитанном в Лейпциге на собрании естествоиспытателей 14 августа 1872 г., он громко заявил, что невозможно объяснить, как материя может порождать мысль. Принципиально невозможно понять, утверждал он, каким образом «субстанция при известных условиях начинает ощущать, желать и мыслить». К другой мировой загадке он отнес проблему связи материи и силы. В конце доклада он высказал предположение, что обе загадки — общая проблема субстанции и частная проблема сознания — проистекают из одного источника: ограниченности наших психических способностей. «Конечно, — говорил он, — это самое простое представление, и его следует предпочесть тому, которое считает мир вдвойне непостижимым. Но уж такова природа вещей, что мы и в этом пункте не можем прийти к ясному решению, и всякие дальнейшие рассуждения по этому поводу представляются праздными». Таким образом, будучи вначале сугубо материалистом, он впоследствии медленно дрейфовал в сторону дуализма и агностицизма, основанного, с одной стороны, на полном отрицании метафизики, которая претендовала на какое-то, пусть ложное, решение этих проблем, а с другой — на несовершенство естествознания, которое только-только озаботилось проблемами неврологии и психологии. Так, не желая того явно, он оказался в лагере идеалистов, трепетно относящихся к тайнам бытия и свято чтящих раздельное существование тела и души.
В 1880 г. на заседании Берлинской академии наук Дюбуа-Реймон прочел доклад в честь Лейбница, в котором указал уже на семь мировых загадок. Перечислим, обозначенные им проблемы: 1) сущность материи и силы; 2) происхождение движения; 3) происхождение жизни; 4) сущность целесообразности; 5) происхождение сознания; 6) происхождение мышления; 7) сущность свободы воли. К абсолютно неразрешимым загадкам с точки зрения естествознания, т.е. трансцендентным по своей природе, он отнес первую, вторую и пятую; три другие загадки — третья, четвертая и шестая — хотя и трудны, но, в конечном счете, разрешимы; относительно последней загадки он сомневался и ничего определенного сказать не мог. Загадки Дюбуа-Реймона обсуждались в течение многих лет, пока не вышла книга Эрнста Геккеля «Мировые загадки» (1899), послужившая ответом на поставленные проблемы и оказавшаяся в центре внимания европейской науки. Чтобы ответить на указанные вопросы, говорил Геккель, нужно уметь их правильно сформулировать. Неразрешимость задач, т.е. их агностицизм проистекает из неверного представления о сознании и субстанции.
Субстанция, по Геккелю, подчинена закону субстанции, или основному космологическому закону, который складывается из двух составляющих: закона сохранения вещества и закона сохранения силы (энергии). Здесь можно видеть, как идеи Лавуазье, Майера и Гельмгольца влияли на умы европейских ученых. Эпистемологию XIX в. невозможно понять без законов сохранения, открытых в рамках физики и химии. Оба названных закона, говорит далее Геккель, представляют собой единый закон причинности, который гласит: нечто не может появиться из ничего. «Поэтому, — пишет он, — я особенно подчеркиваю капитальное значение единого закона субстанции как выражения неразрывной связи двух понимаемых раздельно законов. Что эти последние первоначально понимались и истолковывались не в этом едином смысле, явствует уже из различия во времени их открытия». Такое монистическое понимание субстанции было высказано до Геккеля (в связи с этим он называет имена Спинозы и Гете).
Причем монисты Германии исходили из эфирной теории материи, резко критикуя ньютоновское действие на расстоянии, которое, по словам Геккеля, «сделалось впоследствии одним из важнейших и самых скользких догматов физики». «Я полагаю, — продолжил он, — что долгие размышления над этим таинственным действием на расстоянии немало способствовали тому, чтобы завести проницательного английского математика в тот темный лабиринт мистических грез и теистических суеверий, в котором он блуждал последние 34 года своей жизни. Под конец ее он даже строил метафизические гипотезы относительно предсказаний пророка Даниила и бессмысленных бредней откровения св. Иоанна!» Геккель исходил из теории И.Г. Фогта о сущности электричества и магнетизма, разработанной в 1891 г. на основе представлений о единой субстанции. По Фогту, материя и эфир способны к ощущениям: при сгущении они испытывают удовольствие, при разряжении — неудовольствие. Тут же возникает вопрос: где пребывают эти чувства удовольствия и неудовольствия? Однако Геккеля эта проблема, похоже, мало волновала; он вслед за Фогтом приписал материи те же самые странные переживания.
Он создал двухслойную систему плазм, отвечающих за жизнедеятельность организмов. Его монистическая психология имела дело с психоплазмой и невроплазмой, т.е. с теми белковыми углеродистыми соединениями, которые лежат в основе всех жизненных процессов и которые подчиняются общему закону субстанции. Геккель пишет: «Процессы низшей душевной жизни у одноклеточных простейших и растений, но также и у низших животных — раздражимость, рефлекторные движения, чувствительность и стремление к самосохранению — прямо обусловлены психологическими процессами в плазме их клеток, физическими и химическими изменениями, которые могут быть объяснены отчасти наследственностью, отчасти приспособлением. Но совершенно то же самое мы должны сказать и о более высокой, душевной деятельности высших животных, об образовании представлений и понятий, о чудесных явлениях разума и сознания. Так как последние филогенетически развились из первых и только более высокая степень интеграции или централизации, ассоциации или соединения прежде разделенных функций поднимает их на эту изумительную высоту».
«В этом смысле, — продолжает Геккель, — "душа" есть такая же физиологическая абстракция, как понятие "обмен веществ" или "зарождение". У человека и высших животных психоплазма, благодаря довольно совершенному разделению труда органов и тканей, является дифференцированной составной частью нервной системы, невроплазмой ганглиозных клеток и их центробежных отростков, нервных волокон. У низших же животных, не обладающих обособленными нервами и органами чувств, психоплазма еще не достигла самостоятельной дифференцировки, равно как и у растений. Наконец, у одноклеточных простейших психоплазма или тождественна со всей живою протоплазмой простой клетки, или составляет некоторую часть ее. Во всех случаях, как на низшей, так и на высшей ступени психологической шкалы, неизбежно существование известного химического состава психоплазмы и известного физического строения ее для того, чтобы "душа" функционировала или работала. Это в той же мере необходимо для элементарной душевной деятельности, плазматического ощущения и движения простейшего организма, как и для сложных функций органов чувств и мозга у высших животных, и человека. Работа психоплазмы, которую мы называем "душой", всегда сопряжена с обменом веществ».
На основе материальной психоплазмы Геккель развил учение о многоуровневых шкалах ощущения, движения и рефлексов. Говоря о шкале представлений, он заметил, что Гербарт считал представление основным душевным явлением, с чем нужно соглашаться, говорил Геккель. «Современная сравнительная психология, — писал он, — принимает это воззрение, поскольку дело идет о понятии бессознательного представления; в сознательном представлении она видит вторичное явление душевной жизни, совершенно отсутствующее у растений и низших животных и развивающееся лишь у высших животных. Из множества противоречивых определений, даваемых психологами понятию представления, мы считаем целесообразным то, которое видит в нем внутренний образ внешнего предмета, передающийся нам при посредстве ощущения ("идея" в известном смысле). В восходящей лестнице функции представлений мы различаем четыре главные ступени».
В отсутствие знаний о молекулярных генах многие биологи XIX в., в том числе и Геккель, считали, что вся информация об организме, включая его психологический темперамент, хранится в плазме всех клеток организма. Поскольку клетки имелись и у животных, и у растений, то за счет присутствия в растениях психоплазмы, они тоже могли иметь ощущения. Геккель писал: «Все без исключения живые организмы обладают чувствительностью; они различают состояния окружающего внешнего мира и реагируют на них известными внутренними изменениями. Свет и тепло, давление тяжести и электричество, механические и химические процессы, совершающиеся в окружающей среде, действуют как "раздражители" на чувствительную психоплазму и вызывают изменения в ее молекулярном строении. Мы различаем пять главных ступеней такой впечатлительности, или чувствительности.
На низших ступенях организации вся психоплазма, как таковая, чувствительна и реагирует на раздражения; так обстоит дело у низших протистов, у многих растений и у некоторых весьма несовершенных животных. На второй ступени на поверхности тела начинают развиваться простейшие недифференцированные очаги чувств в виде плазматических волосков и пигментных пятен, — это прототипы органов осязания и зрения; так обстоит дело у некоторой части высших протистов, а также у многих низших животных и растений. На третьей ступени из этих простых зачатков развиваются путем дифференцировки специфические органы чувств, особенным образом приспособленные к своим функциям: химические орудия обоняния и вкуса, физические органы осязания и температурного чувства, слуха и зрения. "Специфическая энергия" этих высших орудий чувствительности не является их прирожденным свойством, но постепенно приобретается функциональным приспособлением и прогрессивным наследованием. На четвертой ступени наступает централизация, или интеграция, нервной системы и вместе с нею ощущений; путем ассоциации обособленных, или локализованных, ощущений возникают представления, которые вначале еще носят бессознательный характер, — так обстоит дело у некоторых низших и высших животных. На пятой ступени путем отражения ощущений в центральной части нервной системы развивается высшая психическая функция, сознательное ощущение; так обстоит дело у человека и высших позвоночных, вероятно, и у некоторых высших беспозвоночных, особенно у суставчатых, или членистоногих».
После открытия гена сложная иерархическая психофизика Геккеля, являющаяся материалистическим продолжением идей Гербарта, Фехнера, Вундта и других исследователей XIX в., безнадежно устарела. Однако во времена Фрейда она пользовалась большим успехом. Мне кажется, уважаемый Скептик, что он просто не мог о ней ничего не знать. Если внимательно присмотреться к эпистемологической структуре его теории сновидений, то мы найдем определенное сходство с распространенными тогда теориями, в частности, с концепцией динамики образов, которые то погружаются в область бессознательного и становятся недоступны нашему вниманию, то по законам ассоциации снова появляются в области сознания. Обычно при изложении истории психоанализа на психофизические теории, господствовавшие в Европе, мало или вовсе не обращают внимания. Например, когда изучается вопрос возникновения понятия «бессознательное», откуда оно взялось и почему его надо было вводить, говорят почему-то о Шопенгауэре и Ницше, которые это понятие едва обозначили. Между тем слово «бессознательное» во всем богатстве его теоретического толкования не сходило с уст тогдашних психофизиков. Главной проблемой психофизики XIX в. как раз и было — выяснить соотношение сознательных и бессознательных представлений, воспоминаний, волевых и эмоциональных реакцией, наконец, самих актов мышления. Почему об этом никто из историков психоанализа не говорит?