Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

17. Начало расшифровки сна

Теперь можно начинать распутывать клубок. Поскольку цель автора — тщательно замаскировать персонажи, по поводу которых он испытывал комплекс вины и мести, а моя задача прямо противоположная, то мне удобно проигнорировать авторскую задумку, связанную с очередностью изложенных в сновидении событий. Я укажу на те слабые места его конструкции, которые по кратчайшему пути выведут нас из фрейдовского лабиринта покрывающих фантазий. В качестве отправного пункта я выберу фрагмент, где более или менее прозрачно просматривается субординация между четырьмя врачами: Фрейдом, Флейшлем, Экснером и Брейером.

Фрейд пишет: «Я подзываю поспешно доктора М. [Брейера], который повторяет мое исследование. Это вполне естественно при той репутации [наиболее авторитетной среди остальных врачей], которой пользовался в нашем кругу доктор М. [Брейер]… Коллега Отто [Флейшль] стоит у больной [Берты], а коллега Леопольд [Экснер] исследует ее и указывает на притупление в левом легком. Коллега Леопольд [Экснер], тоже врач, родственник Отто [ровесник Флейшля]. Судьбе было угодно, что оба избрали себе одинаковую специальность и стали конкурентами. Их постоянно сравнивают друг с другом. В течение нескольких лет они состояли при мне ассистентами, когда я заведовал отделом помощи нервнобольным детям [здесь Фрейд вошел в роль Брюкке, при котором Флейшль и Экснер состояли ассистентами; из фабулы сновидения ясно, что эти ассистенты занимают в иерархии отношений серединное положение между Фрейдом и Брейером]. Такие сцены, как та, которую я видел во сне [возникший спор], бывали очень часто. В то время как я спорил с Отто [Флейшлем] относительно диагноза какого-нибудь случая, Леопольд [Экснер] подвергал пациента новому исследованию и приводил неожиданное доказательство в пользу моего мнения [завышенная самооценка]. Между ними существовала такая же разница в характерах, как между инспектором Брезигом и его другом Карлом [т.е. диаметрально противоположная]. Один из них отличался находчивостью [Флейшль], другой был благоразумен, медлителен, но зато основателен [Экснер]. Сравнивая в сновидении Отто [Флейшля] с Леопольдом [Экснером], я хотел, очевидно, отдать предпочтение второму [Экснеру]. Это то же самое сравнение, как и вышеупомянутое: непослушная пациентка Ирма [Берта] и ее более благоразумная подруга [Марта]. … Леопольд [Экснер] поразил меня своей осторожностью. Мне приходит, кроме того, в голову нечто вроде метастаза, но он относится скорее к пациентке, которую мне бы хотелось иметь вместо Ирмы [Берты]. Пациентка эта имитирует, насколько я мог заметить, туберкулез [здесь под «пациенткой» или «третьей подругой Ирмы» Фрейд имеет в виду отца Берты, у которого Брейер подозревал туберкулез или рак легких, а Фрейд болезнь Берты и ее отца принимал за истерию]».

Вот еще один фрагмент из сновидения, где Фрейд выражает свое отношение к двум близким подругам, Берте и Марте: «Поза, в которой Ирма [Берта] стоит у окна, вызывает во мне неожиданно другое воспоминание. У Ирмы [Берты] есть близкая подруга [Марта], к которой я отношусь с большим уважением. Когда я однажды вечером пришел к ней, я застал ее в такой же позе у окна, и ее врач, все тот же доктор М. [Брейер], заявил мне… [далее идет "покрывало"]. Я вспоминаю, что в последние месяцы часто думал о том, что эта подруга Ирмы [т.е. Марта] тоже истеричка. Более того: Ирма [Берта] сама мне говорила об этом… Таким образом, сновидение заменило мою пациентку [Берту] ее подругой [Мартой], далее я вспоминаю, что у меня часто появлялась мысль, что эта подруга может также обратиться ко мне с просьбой избавить ее от болезненных симптомов. Я считал, однако, это невероятным, так как у нее чрезвычайно сдержанная, скрытная натура. Она сопротивляется, это мы видим и в сновидении. Другое объяснение гласило бы, что ей это не нужно; она действительно до сих пор превосходно владеет собою без всякой посторонней помощи [Фрейд очень точно обрисовал характер Марты]. …Почему же, спрашивается, я смешиваю ее [Берту] во сне с подругой [Мартой]? Быть может, я умышленно совершил подмену. Подруга Ирмы [т.е. Марта] вызывает во мне, быть может, более сильную симпатию или же я более высокого мнения об ее интеллекте. Дело в том, что я считаю Ирму [Берту] неблагоразумной, потому что она осталась недовольной моим лечением. Другая [Марта] была бы умнее и, наверное, согласилась бы со мной».

Поскольку вся предварительная работа для понимания сновидения об Ирме была заранее выполнена, нам остается сделать лишь небольшие примечания к фрейдовскому тексту, разместив их в квадратных скобках; пространный комментарий здесь не нужен.

Фрейд говорил, что «Толкование сновидений» было у него готово к 1896 г. Это можно признать правдой в той части, которая касается сновидений о Берте (их несколько). Сон об Ирме — главный и он написан, как я уже сказал, сразу же за написанием истории болезни Анны О., что, безусловно, правда. Такая последовательность событий диктуется шизотимической психикой Фрейда. В образе Анны он искажает реальное положение дел, наблюдавшееся в отношении Берты, а в образе Ирмы он доносит правду, но в закодированном виде. Автор лишь в одном месте намекает, что Анна и Ирма одно и то же лицо, а в двух других местах четко говорит, что написание текста об Ирме последовало за написанием текста об Анне.

Процитирую одно из них: «Сообщение Отто [Флейшля] относительно здоровья Ирмы [Берты], историю болезни которой [т.е. Анны О.] я писал до позднего вечера, занимало мою душевную деятельность и во время сна. Тем не менее, никто, ознакомившись с предварительным сообщением и с содержанием сновидения, не может все же предполагать, что означает мое сновидение [ошибается]. Я и сам этого не знаю. Я удивляюсь болезненным симптомам, на которые указывает мне Ирма [Берта] в сновидении, так как они совсем не похожи на те, какие я у нее лечил [еще одно предупреждение Фрейда о том, чтобы читатель не ориентировался на болезненные симптомы Берты; они описаны в истории болезни Анны О.]. Я улыбаюсь бессмысленной идее об инъекции пропиленовой кислоты [в действительности, Берте Фрейд ввел морфин] и утешению доктора М. [Брейер молился, чтобы все обошлось]. Сновидение в конце своем кажется мне более туманным и непонятным, чем в начале [Фрейд постарался концовку сна закодировать понадежнее, но то, что именно Фрейд, а не Флейшль ввел морфин несчастной Берте, понять удается]. Чтобы истолковать все это, я произвожу подробный анализ».

Фрейда всегда забавлял процесс расшифровки или толкования вещей и событий, но столь же страстно его увлекало обратное действие — процесс шифровки. Это, собственно, две стороны одной и той же медали. Все свои сновидения он расшифровывал так же нелепо, как и шифровал реальные события, которые можно распознать, если внимательно проанализировать всю совокупность фактов, описанных в сновидении. В 1894 г. перед ним стояла задача оправдаться перед самим собой за свои ошибочные действия, совершенные в 1880—1882 гг., но сделать это таким образом, чтобы другие не узнали имена реальных участников событий. Его шизотимическая натура всегда испытывала острую потребность выразить свои переживания на бумаге. Он не мог прожить и дня, чтобы не исписать хотя бы страничку (об этом свойстве его натуры мы говорили с Удодом в вышедшей ранее книге «Психология познания»). Теперь приведем фрагмент, в котором автор фактически открытым текстом указал, что Ирма и Анна одно и то же лицо.

«В тот вечер, — пишет Фрейд, — когда я писал историю болезни [Анны О.], моя жена [Марта] раскрыла бутылку ликера, на этикетке которой стояло название "Ананас". Слово "Ananas" очень странным образом напоминает имя моей пациентки Ирмы [Anna]». Перед нами типичная для Фрейда словесная игра. С Удодом мы уже разбирали «Психологию обыденной жизни», где Фрейд манипулировал словами и их частями: Her — Her-r, Signor-elli — Bo-ttic-elli — Bol-traffio — Trafoi. В его книге «Остроумие и его отношение к бессознательному» подобных примеров ассоциативных цепей еще больше. Так, фразу Антично? О, нет автор связал с именем Антигона по следующей схеме: Antik? Oh, nee — Antigone; фразу О нет, никогда — со словом онанизм: O na, nia — Onanie и т.д. Эти характерные ассоциации он находил остроумными. Таким образом, слово Ananas Фрейду напомнило имя его сестры Анны, которым он называл Берту. Сама эта затея с названием ликера была, мне кажется, задумана только для того, чтобы обозначить имя Ирмы как Анна. Азарт кодировщика отступил на второй план и автор сообщил читателю то, что прежде хотел скрыть.

В «Предварительном сообщении» (цитируется ниже) Фрейд указал, что написанную им историю болезни он отослал Брейеру. Известно, что Брейер сам написал историю болезни пациентки Анны О. и отослал в Швейцарию врачам Крёйцлингенской клиники, в которой продолжала лечиться Берта. Эту историю болезни Борк-Якобсен отыскал, сравнил с историей болезни, помещенной в «Исследовании истерии», и обвинил Брейера в намеренном искажении событий: мол, врач для своих коллег написал одну историю болезни, а для читателей книги «Исследовании истерии» — совершенно другую. В действительности же, в книге 1895 г. искаженное видение событий привел Фрейд, подписав его именем «Брейер».

Брейер — врач-профессионал и никогда бы не стал без разрешения пациента, публиковать его сведения. У него нет работ, подобных фрейдовским, он никогда не пользовался вымышленными именами вроде «Анна О.» и т.п. Невозможно представить, чтобы Брейер написал историю болезни Берты в стиле, в котором писал Фрейд. Первый случай истерии, представленный в работе «Исследование истерии», по стилистике текста и художественному оформлению ничем особенным не отличается от последующих четырех случаев, написанных, несомненно, Фрейдом. В общем, отец-основатель психоанализа — своеобразная личность и его поведение всегда узнаваемо. С этим согласится всякий, кто снимет розовые очки, через которые он раньше смотрел на отца-основателя.

В разных частях книги «Толкование сновидений» автор, ссылаясь на свой сон об Ирме, говорил «сон об инъекции Ирме», т.е. главным в этом сновидении было то, что Флейшль ввел в вену Берты морфин — так представляет дело Фрейд. Но поскольку со шприцом во сне ходит Фрейд и комплекс вины за инъекцию испытывает он, нет и тени сомнений, что именно Фрейд ввел морфин Берте. Такой вывод следует также из обычной логики вещей: выполнение подобной процедуры больше подходит помощнику Брейера и «вечному студенту» Фрейду, нежели аристократу голубых кровей, профессору Флейшлю. Однако на протяжении всего сновидения автор винит за инъекцию своего друга, так что у читателя складывается ложное впечатление. И только в конце сновидения довольно в открытой форме Фрейд признается, что перекладывание своей вины за инъекцию на плечи друга он делает из мщения за сделанный им упрек и отнятую любовь Берты. Приведу несколько мест из второй главы, где автор касается этого важнейшего момента.

Фрейд пишет: «Такую инъекцию нельзя производить легкомысленно. Упрек в легкомыслии я делаю непосредственно коллеге Отто [понятно, что в легкомыслии Флейшль обвинил Фрейда (это следует из следующих предложений); но Фрейд мстит Флейшлю, вешая на него свои грехи]. Мне представляется, что нечто подобное я подумал в тот день, когда Отто [Флейшль] словами и взглядом выразил свое несогласие со мной. Мысль [Флейшля] была, по всей вероятности, такова: как легко он [Фрейд] поддается влиянию, как он [Фрейд] скороспел в своих суждениях [здесь Фрей, по сути, описал, как Флейшль упрекал его в легкомыслии]. Кроме того [далее идет "покрывало", но специфическое: Фрейд покрывает Отто, т.е. Флейшля, самим же Флейшлем; этим приемом он пользовался несколько раз], упрек в легкомыслии вызывает во мне снова воспоминания о покойной друге [Флейшле], сделавшем себе [он ли сам, или кто помог?] кокаиновую инъекцию.

Давая ему [Флейшлю] это средство [кокаин], я, как уже упоминал выше, не имел в виду инъекции [это ложь; с помощью кокаиновых инъекций Фрейд решил окончательно расправиться с Флейшлем, заверяя того, что кокаин спасет от морфинизма]. Упреки, делаемые мною коллеге Отто [Флейшлю] в легкомысленном обращении с опасным химическим веществом [морфином], свидетельствуют о том, что я снова вспомнил историю той несчастной Матильды [пациентка, погибшая от инъекции морфина], которая могла бы мне сделать аналогичный упрек [похоже, Фрейд причастен к ее смерти]. Я собираюсь здесь, по-видимому, доказать свою добросовестность, но вместе с тем доказываю обратное [анализ, проведенный Фрейдом, однозначно доказывает, что именно он сделал инъекцию Берте; и Фрейд указал причины, почему он это сделал; Флейшль же инъекцию не делал].

По всей вероятности, шприц не был чистым. Новый упрек коллеге Отто [Флейшлю], имевший, однако, другое основание [далее идет "покрывало"]… Я тотчас же подумал, что, может быть, в этом повинно загрязнение шприца. Я горжусь тем, что в течение двух лет мои впрыскивания приносили только пользу [если предположить, что Фрейд начал помогать Брейеру в 1878 г., то, прибавив два года, получим 1880— год, когда происходили все описанные здесь события]. Я постоянно забочусь о чистоте шприца [инверсия сознания; неаккуратного и торопливого Фрейда упрекали в обратном]».

Психика Фрейда «вытесняла» допущенные им ошибки из собственного сознания и ставила их в вину другим людям. Этой процедурой он избавлялся от тяжелого чувства вины. Именно с таким фактом мы сталкиваемся здесь. В конце шестой главы «История с кокаином» Джонс пишет: «Когда Флейшлю был предложен кокаин, он немедленно стал вводить его себе в форме подкожных инъекций. Годы спустя Фрейд утверждал, что никогда не имел в виду этого, а прописал данное средство лишь для внутреннего употребления. Однако нет никаких свидетельств того, что он протестовал против "неправильного" употребления этого средства Флейшлем, но есть доказательства, что сам он выступал в поддержку подкожных инъекций кокаина для случаев, подобных случаю Флейшля, то есть при отвыкании от морфия, и, по-видимому, также их делал. Как раз его руководитель, профессор Шольц, незадолго до этих событий усовершенствовал технику ввода иглы для подкожных инъекций, и Фрейд прекрасно овладел ею. Он много раз применял ее в последующие десять лет для различных целей, и в одном из своих трудов с гордостью упоминает о том, что никогда не занес никому никакой инфекции. С другой стороны, в его сновидениях тема инъекций неоднократно встречается в связи с темой вины. В статье, написанной им в свою защиту в 1887 г., содержится намек на то, что при применении кокаина шприц для подкожных инъекций является источником опасности. В ссылках на свои предыдущие работы Фрейд опускает любое упоминание о статье 1885 г., в которой горячо выступал в защиту инъекций. Эта последняя статья также не включена в список его трудов, который в 1897 г. Фрейду пришлось подготовить для присвоения ему профессорского звания. В его архиве также нет ни одного экземпляра этой статьи. Видимо, знание о ней было полностью вытеснено».

«Вытеснению» подлежали также все письменные документы, свидетельствующие об инъекции морфина Берте. Напомню, что у мудрого стрика Франца Шольца Фрейд начал работать с 1 января 1884 г. В июле начальник отделения уехал на два месяца в отпуск, оба оставшихся на «хозяйстве» врача срочно отбыли на границу Австрии и Черногории, в которой вспыхнула эпидемия холеры. Таким образом, в течение полутора месяцев Фрейд отвечал за сотню с лишним больных и командовал десятью санитарками. Джонс пишет: «Когда Марта попросила его объяснить значение этой должности, он кратко ответил: "Это значит, что начальник больницы разрешает тебе сидеть в его присутствии"». Если это даже и шутка, то весьма показательная. Фрейд действительно больше ценил некий внешний антураж, чем существо дела. «Хотя Фрейд и ворчал: "Руководить так трудно", ему нравилось занимать столь ответственную должность, — пишет Джонс, — …По возвращению Шольц упрекнул Фрейда за расточительность…».

В отделении Фрейд что-то «экспериментировал» и занимался своими делами; «у него были возможности, хотя и не столь большие, как ему бы этого хотелось, изучать органические нервные заболевания». В письме к Марте он сообщает: «Я постоянно говорю о себе своему шефу как о невропатологе в надежде на то, что это улучшит мои перспективы». В связи с этим Фрейд в это время задумывается о получении звания приват-доцента, свои обычные обязанности врача он выполнял плохо. Шефу, которого Фрейд называл «дряхлым и слабоумным» стариком, все это надоело и он попросил руководство больницей избавить отделение для нервнобольных от амбициозного бездельника и верхогляда. У Шольца Фрейд проработал год с лишним; в трех других отделениях (детском, кожном и глазном) он не задерживался и более трех месяцев.

Сейчас я говорил о работе Фрейда в государственной больнице, куда он был вынужден пойти, лишившись частной практики. После событий связанных с Бертой, Брейер перестал ему доверять и уже не посылал к нему больных на лечение. В 1880 г. Фрейд был еще более безалаберным врачом, чем когда он работал в отделении Шольца, который научил его делать инъекции так, чтобы не внести инфекцию. Фрейд, как помощник Брейера, на котором лежала обязанность производить физиопроцедуры, имел при себе саквояж с необходимыми принадлежностями (шприц, иголки, спирт, бинты, скальпель, вата, лекарства и пр.). Брейер мог и не проверить своего помощника, прокипятил он шприцы или нет. Я придерживаюсь того мнения, что все инъекции делал именно Фрейд, в том числе и отцу Берты, которого он, видимо, заразил какой-то легочной инфекцией. Такой вывод приходит сам собой, если учитываешь шизотимическую натуру Фрейда, его способность почти автоматически инвертировать события с минуса на плюс. Сон об Ирме — это сон-желание, сон-мщение, в нем реальная вина Фрейда перекладывается на тех, кто его обвинял в ошибочных действиях, на Флейшля, Брейера и Берту. Больше всего Фрейд ненавидел Флейшля, он и понес максимальное наказание от Фрейда.

Вот как автор в середине анализа (я цитировал концовку) настаивает, что именно Флейшль сделал инъекцию, а не он. Фрейд пишет: «Коллега Отто [Флейшль] сделал ей [Берте] инъекцию, когда она чувствовала себя плохо [данное утверждение относится к самому Фрейду]. Отто [Флейшль] действительно рассказывал, что во время пребывания в семье Ирмы [Берты] его неожиданно позвали к соседям, и он сделал там инъекцию одной даме [я подозреваю, что под "дамой" кодируется мать Берты, которую Фрейд ненавидел], почувствовавшей себя внезапно дурно. Инъекция напомнила мне моего злосчастного друга [Флейшля], отравившегося кокаином. Я прописал ему это средство лишь для внутреннего употребления [через пищевод], он же сделал себе впрыскивание».

Здесь Фрейд объясняет, при каких обстоятельствах он ввел морфин Берте. Если бы Флейшль ввел морфин и объяснил, почему он так сделал, то рассказ Фрейда выглядел бы совершенно иначе. Автор привел бы какие-то слова Флейшля о том, что Берта почувствовала себя плохо, и он просто вынужден был ввести ей морфин. Вместо этого мы читаем, как Флейшль рассказывает Фрейду историю, как он из жалости сделал инъекцию какой-то даме. Данное воспоминание неуместно и нелогично. Таким образом, конструкция самого текста сновидения уличает автора во лжи.

В принципе, пожилой даме можно вводить морфин для обезболивания, поскольку у нее небольшой риск привыкания от нескольких инъекций. Молоденькой девушке Берте, морфин вводить уже не рекомендуется, поскольку у молодых риск привыкания к нему намного выше, чем у пожилых. Брейер мог просить Фрейда делать инъекции пожилым людям для облегчения их страданий. Но Фрейд распространил эту практику и на Берту, которая впадала в бесконтрольное состояние, выгодное ему. Он, разумеется, облегчал ее страдания, но его также забавляло и то, как его любимая девушка становится беззащитной и целиком зависимой от него. У Берты возникали зрительные и слуховые галлюцинации, страхи и фобии, которыми интересовался «доктор», видя в них некий материал для своих будущих исследований. В общем, морфин в руках молодого, неопытного и абсолютно безответственного человека сделался мощным орудием управления и контроля над Бертой. Помимо этого она была для него и неким полигоном для экспериментирования над сознанием человека. Брейер поначалу не знал об этих испытаниях, а когда спохватился, было уже поздно: нервная система Берты была совершенно расстроена. Ему ничего не оставалось, как поместить ее в психиатрическую клинику.

Фрейд был человеком импульсивным, нетерпеливым, упрямым, самонадеянным, реальное положение вещей улавливал плохо, выдвигал самые нелепые теории и потом настаивал на них, даже когда все вокруг говорило против него, постоянно провоцировал ненужные споры, не считаясь с опытом, авторитетом и возрастом своих оппонентов. Он являлся источником всех бед, которые происходили на месте его пребывания. Дом Паппенхеймов не стал исключением. Стараниями Брейера он был определен в этот дом как врач семьи (на этот счет существует отдельное «сновидение»), так что Фрейд чувствовал себя хозяином положения. Он ввязался в извечный для него спор с Брейером, что первично — психика или физика? Спор задел всех, включая Берту, но особенно Брейера, поскольку он чувствовал себя ответственным за всё происходившее в доме Паппенхеймов. Брейер и Берта выдвигали материалистические причины, Фрейд же объяснял ее болезнь одним словом — «истерия», которую связывал только с психикой. Наиболее отчетливо это прозвучало в отношении отца Берты, у которого Брейер подозревал туберкулез (в сне отец Берты называется третьей подругой Ирмы).

Фрейд пишет: «Да, наверное, я хочу посмеяться над доктором М. [Брейером] …Не подлежит сомнению, что в этой части сновидения содержится насмешка над коллегой, ничего не понимающим в истерии. Словно в подтверждение этого возникает мысль: а знает ли доктор М. [Брейер], что явления, наблюдающиеся у его пациентки, подруги Ирмы [т.е. отца Берты], заставляющие опасаться наличие туберкулеза, следует отнести также на счет истерии? Распознал ли он [Брейер] эту истерию или проглядел ее? Какие же мотивы могут быть у меня для такого дурного отношения к коллеге [Брейеру]? Да очень просто: доктор М. [Брейер] столь же мало согласен с моим "решением" в психоанализе Ирмы [Берты], как и сама Ирма [Берта]. Я, таким образом, отомстил в этом сновидении уже двум лицам, Ирме [Берте], словами: "Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата ты сама" — и доктору М. [Брейеру], вложив ему в уста столь абсурдное утешение». В другом месте Фрейд в отношении симптома болезни отца Берты привел в скобках любопытную уточняющую деталь: его симптом «был отнесен врачами на счет туберкулеза (по всей вероятности, симулированного на истерической почве)».

По поводу фразы «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата ты сама» Фрейд в другом месте продолжает рассуждать следующим образом: «Я мог бы сказать ей [Берте] это и наяву, может быть, даже и говорил. Тогда я придерживался того взгляда (впоследствии я в нем разуверился), что моя задача ограничивается сообщением больному скрытого содержания его симптомов: принимают ли они мое "решение" или нет, от которого затем зависит весь успех лечения, за это я уже не ответственен. Я благодарен этому теперь устраненному заблуждению за то, что оно в течение некоторого времени облегчило мое существование, так как я при всем своем неизбежном невежестве должен был добиться терапевтического успеха. По фразе, которую я сказал Ирме [Берте], я замечаю, что, прежде всего не хочу быть виноватым в тех болях, которые она еще чувствует. Если в них виновата сама Ирма [Берта], то не могу быть виноватым я. Не следует ли в этом направлении искать смысл сна?»

В самом деле, не была ли для Фрейда вся затея со сновидением и его анализом придумана в оправдание продолжения болезни Берты? Он мучился и переживал за нее, но никак не хотел брать на себя ответственность за ее болезнь. Вообще, самый большой порок Фрейда состоит в том, что он всегда считал себя правым и редко испытывал угрызения совести. Из анализа сна видно, что на самоуверенного Фрейда невозможно было влиять какими-то разумными аргументами. Он выступал дирижером в любых ситуациях, а уж у Паппенхеймов, где он чувствовал себя как дома, тем более. Брейер и при желании не смог бы изолировать его от Берты.

Слово «дирижер» я подобрал не совсем точно: дирижер несет какую-то гармонию, Фрейд же действовал разрушительно, как торнадо. Для него важнее всего не выполнение какого-то дела, а то, что это дело выполняется так, как он сказал. Если же дело шло по другому сценарию, Фрейд обижался, злился и старался расстроить выполнение этого дела, даже если оно угрожало жизни дорогого ему человека. Никакой вины он при этом не испытывал, совесть его высвобождалась циничной процедурой «вытеснения». Однако жалобы на боли любимой девушки заставили его все же усомниться в выборе своего «решения». Это чувствуется из нижеследующего.

«Я пугаюсь при мысли, что мог не заметить у нее органического заболевания. Это вполне естественный, постоянный страх специалиста, который повсюду видит почти исключительно невротиков и привыкает относить на счет истерии почти все явления, которые кажутся другим врачам органическими. С другой стороны, мною овладевает — я и сам не знаю откуда — легкое сомнение в том, что мой испуг не совсем искренен. Если боли у Ирмы [Берты] имеют органическую основу, то опять-таки я не обязан лечить их. Мое лечение устраняет только истерические боли. Мне чуть ли не кажется, будто я хочу такой ошибки в диагнозе; тем самым был бы устранен упрек в неудачном лечении». Очень характерный для Фрейда ход мысли, при котором он всегда оказывается прав, даже если не прав: пациент соглашается с ним — это хорошо, если сопротивляется — тоже хорошо, поскольку это говорит о серьезности его душевного заболевания.

Тема сомнения в выборе между органическим и истерическим лишний раз убеждает нас в том, что мы правильно трактуем сон об Ирме-Берте, поскольку данный спор имел место между идеалистом Фрейдом и материалистом Брейером в 1880-х годах. В сновидении этот спор проходит на фоне мщения, как осуществленного желания сновидца. Вообще, мстительность — визитная карточка Фрейда, которую он дарил всем, не зависимо от того, как поведет себя человек. Если человек вел себя недружелюбно, он был наказан Фрейдом по справедливости; если же человек вел себя лояльно к нему, он был наказан еще больше, поскольку всякое проявление доброты, напоминало о низких моральных качествах Фрейда, такое унижение должно быть наказано вдвойне. Таково фактическое положение дел, но с точки зрения Фрейда, для мстительности находились основания в форме сопротивления его «решениям». Фрейдовская формула отношений с людьми выглядела так: «Ты не согласен с моим решением? Значит, ты будешь наказан!» Чтобы подтвердить это, процитирую нижеследующий отрывок из сновидения.

Из-за болезни Берты и смерти ее отца Брейер был вымотан физически и морально, а тут еще на его голову свалился этот самоуверенный дилетант, который очень некстати спровоцировал философский спор о первичных и вторичных причинах душевного заболевания. Фрейд не понимал, отчего это Брейер бледен и выглядит уставшим (переживания и мучительное чувство ответственности ему не знакомы) и вот он пишет: «Доктор М. [Брейер] бледен, без бороды, он хромает. Действительно вид доктора М. [Брейера] в последнее время беспокоил его друзей [Флейшля и Экснера]. Две другие черты следует отнести к другому лицу [отсюда следует, что доктор М. имеет бороду; лишний аргумент в пользу Брейера; Фрейд не понимал, что из подобных деталей, которых в книге немало складывается очень точный портрет скрываемых им персонажей]. Мне вспоминается мои старший брат, живущий за границей [сводный брат Фрейда, Филипп]: он тоже не носит бороды и очень напоминает доктора М. [Брейер примерно одного возраста с Филиппом] в том виде, в каком я его видел во сне. От него несколько дней тому назад пришло письмо, в котором он сообщал, что у него заболела нога, он хромает. Смешение обоих лиц в сновидении должно, однако, иметь особую причину. Я вспоминаю действительно, что сердит на обоих по одному и тому же поводу. Оба недавно отклонили предложение, с которым я к ним обратился».

Джонс говорил, что Фрейд терпел инакомыслие. Ничего подобного! Человек, сказавший поперек него слова, становился его врагом. Фрейд патологически упрям: с ним все должны непременно соглашаться, какую бы глупость он не сказал. Здесь мы находим этому подтверждение. За то, что Брейер и Филипп отклонили его предложение, сновидец в своем «сне» делает их хромыми. Поскольку никакого сна ему не снилось, то этим высказыванием Фрейд просто демонстрирует свою мстительную натуру. Помимо мстительности он также показывает невежество, совершенно не совместимое с образом мысли настоящего ученого. Фрейд всерьез думает, что Брейер бледен и имеет уставший вид потому, что он его не послушался. Такое же дремучее невежество он показал и в отношении Берты: «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата ты сама», поскольку проигнорировала мое «решение»; аналогично с Дорой: она не послушалась его и тут же была наказана невралгией и т.д. Как маг или колдун, Фрейд воображал, будто способен привести в действие потусторонние силы зла, наказывающие ослушников. Этим примитивным мистицизмом пронизан весь психоанализ, потому он и привлек к себе такое количество невежд, мечтающих о бессознательном средстве контроля над психикой человека.