Sceptic-Ratio. Отто Ранк

Зигмунд Фрейд и его апостолы

Олег Акимов

4. Отто Ранк

Анна Фрейд — естественный наследник и продолжатель дела, начатого Зигмундом Фрейдом. Кого еще можно было бы назвать рядом с ней, кто так же преданно служил отцу-основателю?
Пожалуй, Отто Ранк, особенно в первые годы работы, когда он всегда находился на расстоянии вытянутой руки от него. Со стороны казалось, что он любимый сын отца, которому по завещанию на равных с Анной обещано нажитое отцом духовное состояние. Психологический портрет этого новоиспеченного брата Анны мастерски нарисовал фрейдовед Пол Розен. Касаясь отношений Ранка с Фрейдом, он писал: «"Уступчивость" — слишком мягкое понятие, хотя слово "рабство" не передает готовности Ранка к сотрудничеству. До первой мировой войны Ранк был известен своей услужливостью даже в той среде, где уважение к отцу и авторитетам вообще были нормой. На собраниях Ранк всегда был под рукой у Фрейда, чтобы подать ему воды или зажечь сигару» [15, с. 10]. Розен пишет, что «Ранк был его личным любимчиком, был больше, чем просто учеником», он недвусмысленно претендовал на место приемного сына. По молодости, уезжая на летний отдых, Фрейд брал с собой сестру жены, Минну; позднее он часто выезжал с Анной, но когда та заболела коклюшем, он взял с собой Ранка. Это — явно знак безграничного доверия и привязанности со стороны «папы».
Ранк чуть ли не поселился в доме Фрейда, эгоистическая натура которого требовала постоянного присутствия объекта его симпатии. Кроме того, собачья привязанность Ранка придавала поведению Фрейда в обществе внешний аристократический налет (внутреннего аристократизма и благородства души в нем никогда не было). Хозяин нуждался в услужливом лакее, который готов претворять в жизнь любое его поручение. Стоило Фрейду кивнуть или показать глазами, как Ранк тут же со всех ног бросался исполнять только ему понятное задание. По-видимому, Ранку нравилось играть роль слуги, а Фрейду — роль господина; оба от этой игры получали немалый выигрыш. Чтобы заслужить доверие, слуга обязан был продемонстрировать свою незаинтересованность в личном успехе, показать равнодушие к деньгам и славе, непрерывно доказывать, что все делается им ради науки и на благо Психоаналитического общества. Господин же, в свою очередь, внутренне презирая слугу, тем не менее, проявлял отеческую заботу о нем.
«Старший сын Фрейда, Мартин, — пишет Розен, — сердился и несколько ревновал к Ранку, который занимался финансовыми делами Фрейда; лишь после их разрыва он смог взять денежные вопросы на себя» [15, с. 9—10]. Фрейд доверял Ранку не только свои деньги, но и самое дорогое, что у него было, — свои мысли. Ранк был его личным секретарем и поверенным лицом. Он не только выполнял рутинную работу вроде составления подробного каталога большой библиотеки Фрейда или регистрации корреспонденции и документов, он еще собственноручно писал циркулярные распоряжения, которые Фрейд лишь подписывал. Формально это оправдывалось тем, что Ранк обладал каллиграфическим почерком, тогда как Фрейд писал очень неразборчиво. Но в действительности, Ранк лучше, чем Фрейд, знал, как составить бумагу казенно-приказного содержания.
Разумеется, дело не ограничивалось одной формой. Ранк превосходно угадывал, что именно в данный момент хочет Фрейд, и выражал в письменном виде то, что никогда не посмел бы самостоятельно высказать вслух на заседании Комитета или на собрании Психоаналитического общества, где он молча писал протоколы. Будучи самым младшим из членов Комитета, Ранк не пользовался у них уважением. Считалось, что его работа в руководящих органах психоаналитическим движением носит чисто формальный характер. Из-за пресмыкающегося характера с ним никто особенно не считался; при коллективном обсуждении решений он не делал каких-то особых заявлений. Если бы такое однажды случилось, то Фрейд, скорее всего, вышвырнул бы его на улицу. Но фактически Ранк больше остальных комитетчиков влиял на принятие судьбоносных решений, так как именно он составлял официальные распоряжения. Он с самого начала незаметно влиял на интеллектуальный климат, царящий в Психоаналитической ассоциации, поскольку взвалил на себя объемистый труд по ведению всей канцелярии Венского психоаналитического общества. Оказывается, что секретарь обладал обостренным чувством собственного достоинства, что дало о себе знать в последующих событиях.
И так-то письменное слово всегда отличается от сказанного, в случае же с Ранком ситуация усугублялась вдвойне. Все догадывались, что «сын» оказывает заметное влияние на «папу», но не знали в какую именно сторону. Розен пишет: «Фрейд обсуждал с Ранком все, что он писал, и прислушивался к словам ученика. В начале 1920-х годов ходил слух, будто Ранк недолгое время анализировал Фрейда. Хотя это совершенно неправдоподобно — возможно, они просто рассказывали друг другу свои сновидения — все же такая сплетня отражает степень близости этих людей» [15, с. 13].
Являясь личным секретарем Фрейда, Ранку принадлежат не одна страница его сочинений. В 1911 г. «папа» сделал его ответственным за выпуск журнала «Imago», в котором освящались немедицинские приложения психоанализа. В 1919 г. Ранк стал управляющим Международного психоаналитического издательства. Под его непосредственным руководством выходили произведения Фрейда, которые он редактировал, составлял для них библиографию и писал примечания. В частности, «Толкования сновидений» имеют такой вид, какой они имеют, не только благодаря Флиссу, перед которым Фрейд исповедовался, но и Ранку, которому принадлежит редакция текста и многочисленные вставки, отсутствовавшие в первых изданиях книги. Таким образом, тихий и неприметный помощник незаметно превратился в вождя психоаналитического движения. Это не могло не вызвать ревности и возмущения у комитетчиков. Рано или поздно отлучение Ранка от Общества должно было случиться. Но прежде чем рассказать о нем, вернемся к самому началу эпопеи.
Ранк пережил Фрейда всего на один месяц, хотя родился на 28 лет позже него в Вене в семье беспробудного пьяницы по фамилии Розенфельд. Стесняясь своего непутевого папаши, сын выбрал себе другую фамилию. Один этот факт говорит о наличии обостренного чувства собственного достоинства. Так оно в действительности и было: за наигранной кротостью и непритязательностью скрывались непомерные амбиции, горделивый нрав и болезненное самолюбие. Однако стартовые условия, данные ему судьбой, никак не способствовали этим внутренним устремлениям. Поэтому-то и была выбрана тактика безропотного подчинения внешним обстоятельствам.
Окончив краткосрочные курсы художественного промысла, Ранк в начале своей трудовой деятельности работал обыкновенным наемным рабочим на стекольной фабрике. Но уже тогда урывками он находил время для чтения серьезной литературы. С Фрейдом его познакомил пролетарский врач Альфред Адлер, нередко бывавший в доме Ранков, в котором непременно кто-нибудь болел. В возрасте 22 лет Отто предстал перед 50-летним Фрейдом. Мэтр окинул придирчивым взглядом несимпатичного и жалкого вида ремесленника, который, однако, довольно нахально вручил ему свой опус под претенциозным названием «Художник».
«…Его рукопись, — писал потом Фрейд, — демонстрировала необыкновенную степень понимания. Мы способствовали тому, что он получил образование в гимназии и университете, и посвятили его в немедицинские аспекты психоанализа. Наше маленькое общество обрело надежного и старательного секретаря, а я нашел в лице Отто Ранка самого верного помощника и сотрудника». Ранк мечтал получить образование и вырваться из той нищеты, в которой он оказался по вине родного отца. В доме же отца-основателя модного к тому времени психоаналитического учения «художник» находился не только на материальном, но и на полном духовном обеспечении. «С помощью Фрейда, — пишет Розен, — он в 1912 г. получил диплом в Венском университете. Фрейд стал идеальным заменителем родного отца Ранка» [15, с. 8]. Как и Мелани Кляйн, Ранк закончил искусствоведческое отделение, но, несмотря на возражения многих членов Психоаналитического общества, «папа» разрешил «сыну» вести частную психоаналитическую практику. Таким образом, Ранк, как и многие приближенные к телу гуру, пополнил ряды дилетантов, поскольку до конца своих дней так и не соизволил получить хотя бы фельдшерское образование.
В главе 22 «Комитет» Джонс дает краткие характеристики всем членам «Комитета носителей колец», в том числе и Ранку. Биограф пишет: «Ранк был выходцем из более низкого социального слоя, чем другие члены Комитета, и это, возможно, объясняло его заметную робость и почтительность в обращении к нам в те дни. Более вероятно, что это было связано с его несомненными невротическими наклонностями, которые позже оказались столь губительными. Он обучался в технической школе и мастерски обращался с любым инструментом. Фрейд побудил его получить университетский диплом. Я никогда не знал, как он живет, и подозревал, что Фрейд, по крайней мере, частично, поддерживал его. В обычае Фрейда было делать такие вещи тихо, чтобы никто другой о них не знал. Он часто говорил нам, что если кто-либо из нас станет богатым, то его первейшей задачей будет обеспечить Ранка. Однажды он сказал мне, что в средние века такой умный мальчик, как Ранк, нашел бы себе покровителя, однако добавил: "Возможно, сделать это было бы не столь легко, ведь он такой некрасивый". Так получилось, что ни один из членов комитета не обладал внешней привлекательностью. Из Ранка вышел бы идеальный личный секретарь, в действительности он и был им для Фрейда во многих отношениях. Он всегда все делал охотно, никогда не жаловался на любую ношу, которую взваливали на его плечи, и участвовал во всевозможной работе, выполняя любые поручения» [10, c. 274].
Невысокие амурные качества окружавших Фрейда мужчин — не случайны. «Папа» был до крайности ревнив к своим «деткам» и не терпел, чтобы кто-либо из учеников имел перед женщинами преимущества. Основоположник сексуальной теории был научен горьким опытом своих ближайших друзей-коллег — Эрнстом Флейшлем и Виктором Тауском, которым он за их мужскую обаятельность помог сойти в могилу. Играя роль врача-психиатра, Фрейд соглашался лечить только тех, кто дарил ему искреннюю любовь. Пациентка лично ему не симпатичная, не могла рассчитывать на его помощь. Да и объективно о каком «лечении» может идти речь, когда либидо — главный объект психоаналитического воздействия — никак не проявляет себя. Наивно думать, что теория, основывающаяся на сексуальности, имеет несексуальную практику. Только тот врач может рассчитывать на успех, кто сумел установить прямой контакт между своим собственным либидо и либидо пациента. Что же касается знаменитых соратников по цеху (Джонс, Штекель, Ференци и др.), то все они, увидев красивую женщину, начинали неровно дышать. Однако «анализировали» они их вдали от Вены, Фрейд не потерпел бы рядом с собой более или менее успешно «лечащего» врача.
От Джонса также не ускользнула одна из самых заметных черт характера Ранка — шизотимическая нервозность, развившаяся, очевидно, под воздействием его непомерного честолюбия и испытываемых им материальных ограничений. От биографа мы узнаем, что Ранк, как и Фрейд, страдал частыми и глубокими невротическими срывами. Так, в 1917 г. Ранк «дважды переживал тяжелые приступы депрессии». Однако первая мировая война его психически и физически закалила. «Я был изумлен теми заметными изменениями, — пишет Джонс, — которые произошли с Ранком за годы войны. В последний раз я видел его худощавым юношей, робким и подобострастным, имеющим ярко выраженную привычку пристукивать каблуками и кланяться. Теперь передо мной стоял жилистый, выносливый мужчина, с властными манерами, который первым делом положил на стол огромный револьвер. Я спросил его, зачем он ему нужен, на что Ранк бесстрастно ответил: "На всякий случай". Как удалось ему пронести этот револьвер через таможенный досмотр? Когда чиновник показал на его оттопыренный карман, Ранк спокойно ответил: "Хлеб". Такое изменение в личности Ранка совпало с возобновлением его работы в Вене после войны и, должно быть, явилось гипоманиакальной реакцией на три сильных приступа меланхолии, которые он пережил, находясь в Кракове» [10, c. 320].
Очевидно, в период первой мировой войны Ранк сумел освободиться от унизительного лакейского комплекса, отчасти навязанного ему отцом, а отчасти приобретенного им самостоятельно в силу его неприглядной внешности. Он вдруг осознал, что его внешние и внутренние данные ни чуть не хуже, чем у других. Довоенная психотерапевтическая практика предоставила ему возможность близко узнать внутренний мир женщин. Он понял, что для них мужская красота отнюдь не главное, главное в любви быть сильным и уверенным в себе. «В конце войны, — пишет Розен, — 9 ноября 1918 г., Ранк женился; через два дня после по-военному быстрой церемонии он привез свою жену в Вену к Фрейду. Когда Беата Минцер (Тола) влюбилась в Ранка, ей было чуть больше двадцати лет. Знакомство с Фрейдом для этой стеснительной и неопытной польской девушки было равнозначно завтраку при дворе короля. Фрейд был "императором, о котором слагали легенды, просвещенным, но абсолютным властителем своего царства". Тола Ранк была красива и не лишена элегантности, а муж ее был почти уродлив. Но они были прекрасной парой; она была женственна и предана ему в духе девятнадцатого столетия. Тола Ранк сразу стала членом семьи Фрейда, его приемной невесткой. Тола была почти ровесницей его дочери Анны, и он ввел ее в свой круг… Жене Отто, очевидно, было отведено особое место в его сердце. Когда у нее родилась дочь, она приветствовалась как родная внучка Фрейда; семья Фрейда участвовала в выборе коляски, а его золовка Минна изготовила матрас. До сих пор дети Фрейда производили на свет лишь сыновней, так что это была, так сказать, его первая внучка» [15, c. 11—12].
Жена Фрейда, Марта, не любила принимать гостей, жена Ранка, напротив, обожала шумное веселье. Помимо сортировки стола для важных персон она помогала мужу редактировать и издавать журналы и книги по психоанализу. Нередко она записывала под диктовку Фрейда письма и распоряжения, словом, была полноправным членом большой семьи. Подруга Толы вспоминает, что Фрейд «хлопотал вокруг Толы, как если бы она была его родной дочерью». Эта подруга вряд ли понимала, что для открывателя эдипова комплекса не существует других привязанностей, кроме сексуально окрашенных. «Папа» настоял на членстве своей «приемной дочки» в Венском психоаналитическом обществе. По формально-церемониальным соображениям, которые придумывал сам Фрейд, 30 мая 1923 г. она прочла доклад на тему: «Роль женщин в эволюции человеческого общества». Таким образом, она, как и ее муж, стала «одной из последних квалифицированных аналитиков в Америке без медицинского образования». Розен пишет, что «Тола была предана Фрейду; как жена Отто она не играла независимой роли в близком Фрейду кругу. В то время она не ввела в психоанализ новых теорий или техник. Она посещала в Вене семинар Анны Фрейд по детскому анализу и в ноябре 1925 г. давала деньги на психоаналитическую прессу» [15, c. 30—31].
Тола тяжело переживала за разрыв, неизбежно случившийся между Фрейдом и ее мужем, который превратился в самостоятельного игрока. «Когда сложности достигли апогея, — пишет Розен, — Фрейд жаловался ей на неблагодарность Отто. Хотя между ней и мужем уже существовала определенная отстраненность, она поехала с ним в Париж в 1926 г. Еще не было окончательно ясно, что она встанет на сторону "отца" против своего мужа, но она продолжала сохранять связь с Фрейдом. Каждый год она ездила в Вену и навещала Фрейда и своих близких друзей. Однажды Фрейд задал ей резкий личный вопрос об Отто, и она тактично защитилась: "Почему Вы меня об этом спрашиваете, Вы ведь знаете, что я думаю и чувствую, зачем делать это еще тяжелее для меня?" Она говорила, что у нее маленький ребенок и она предпочтет хранить верность партнеру по браку. Позже она рассказывала, что напоминала Ранку о том, что сделал для него Фрейд и как Фрейда ранил его уход. Но она очень редко говорила с мужем о его проблемах с профессором или о прочих неприятностях. Оба супруга были замкнутыми и даже скрытными в том, что касалось их жизни. Тола не могла прямо сойтись с Фрейдом, когда она продолжала жить с Отто. Но в результате, когда ее брак почти распался и она начала практиковать анализ, она стала более открыто занимать сторону Фрейда» [15, c. 31].
Как в случае с Лоу Канн и другими женщинами, трудно сказать, насколько далеко зашли отношения между Толой и Фрейдом. Розен, как и Джонс, пытается отвести подозрения, но как-то уж очень несмело. Он пишет, что «Тола была экстравагантна в денежных вопросах. Не то чтобы для нее были важны деньги как таковые — она к ним вовсе не стремилась, — но она тратила их слишком беспечно» [15, c. 32]. Ранк не располагал большими деньгами, поэтому не мог ничем особенно порадовать свою жену. Фрейд же всегда использовал слабости людей для достижения своих целей. Он часто делал широкие жесты, выкладывая кругленькие суммы на роскошные подарки, за которые была бы благодарна любая, самая избалованная женщина. Добившись внимания со стороны женщин, Фрейд быстро терял к ним интерес. В результате понятных всем психологам отношений Отто и Тола расстались: он уехал в Америку, она — во Францию. После смерти мужа, накануне второй мировой войны Тола тоже переехала из Европы в Америку. До своей кончины в 1967 г. она, как и Анна Фрейд, занималась проблемами детского психоанализа.
В главе 27 «Разлад» Джонс подробно описывает отход Ранка от венских психоаналитиков. Это — событие обычное: все друзья, с кем Фрейд начинал работать, непременно покидали его, причем, как правило, со скандалом. На сей раз, уход Ранка был тесно связан с ревностью Джонса, который тоже проходил по списку «приемных детей». Между «братьями» часто происходили трения на почве издательской деятельности. «Он постоянно рассказывал Фрейду о том, — пишет Джонс, — каким невыносимым коллегой я оказался, а природный скептицизм Фрейда обычно изменял ему в таких личностных ситуациях. Я продолжал уверять Фрейда, что ему не стоит беспокоиться на наш счет, что мы с Ранком наверняка сможем привести в порядок наши дела, но его мнение обо мне ухудшилось» [10, c. 337].
Сначала «папа» принял сторону «сына» Ранка, с которым жил под одной крышей; «сын» Джонс был отрезан от него Ламаншем. Основные проблемы гнездились вокруг издания собрания сочинений Фрейда и работы Международной психоаналитической ассоциации, где функции обоих братьев-комитетчиков тесно переплетались. В августе 1923 г. на заседании Комитета в отсутствие Фрейда конфликт приобрел форму открытого противостояния. Джонс пишет: «Кажется, я высказал какое-то критическое замечание насчет Ранка — я не могу сейчас вспомнить кому, — и этот недружелюбный жест с моей стороны сразу же стал известен всем. Я извинился за то, что оскорбил чувствительного Ранка, но он отказался принять мои извинения и потребовал, чтобы меня исключили из Комитета. Естественно, другие члены Комитета не соглашались с этим требованием; Абрахам особенно энергично защищал меня, но произошла очень болезненная сцена, во время которой Ранк не мог контролировать свой гнев, а я, озадаченный, хранил молчание» [10, c. 341—342]. И хотя первоначально Фрейд играл на стороне Ранка, впоследствии он принял сторону Джонса. Этому способствовало одно важное обстоятельство, с которым Фрейд не мог не считаться.
В декабре 1923 г. вышла книга Ранка «Травма рождения», которую родоначальник учения воспринял настороженно. Еще до выхода книги в свет по поводу ее главной идеи он с опаской заметил: «Любой другой использовал бы такое открытие для достижения собственной независимости». Однако своему «приемному сыну» он тогда еще полностью доверял, тем более что Учитель придавал немалое значение моменту рождения человека и первоначально одобрил разрабатываемую Ранком тему. «Я не знаю, — сказал он как-то Ференци, — сколько здесь правды — 66 или 33%, — но, в любом случае, это самое важное достижение с момента открытия психоанализа» [10, c. 344]. Тот, кто знаком с шизотимическим нравом Фрейда, прекрасно понимает, что его одобрение или неодобрение труда коллег зависит не от содержания этого труда, а от его расположения к автору и внешних факторов. Как только раздался первый критический залп из Берлина по автору со стороны противников психоанализа, Фрейд тут же изменил свое мнение в отношении книги Ранка. В связи с этой переменчивостью Фрейда Джонс написал: «Такие колебания вместе с высказываемыми им время от времени противоречивыми замечаниями об этой теории, естественно, затрудняли возможность узнать, каково же было его действительное мнение» [10, c. 344].
Правда состоит в том, что Фрейд никогда не имел определенного мнения относительно чужой теории; единственное, в чем он был уверен на все 100%, так это в истинности своих теоретических построений. Шторм возмущения, разразившийся в Берлине, вынудил Фрейда окончательно пересмотреть свое отношение к «Травме рождения». Он осудил книгу, причем сделал это публично, чтобы автор — ни дай Бог! — пошел по стопам двух других его некогда любимых «сыновей» — Адлера и Юнга, отступничество которых «папа» очень болезненно переживал. В циркулярном письме от 15 февраля 1924 г. Фрейд по-дружески, но решительно критикует своего «сына» за то, что он назвал «началом трудностей». «Я установил происхождение барьера против инцеста из истории первобытной человеческой орды, — писал Фрейд, — и поэтому видел в реально существующем отце подлинное препятствие, которое заново выстраивает барьер против инцеста. Здесь Ранк со мной расходится. Он отказывается рассматривать филогенез и считает страх, противостоящий инцесту, простым повторением страха рождения, так что невротическое вытеснение врожденно определяется процессом рождения. Справедливо, что этот страх рождения переносится на отца, но, согласно Ранку, отец является только предлогом для такого переноса. По существу, предполагается, что это отношение к матке или женским гениталиям является амбивалентным с самого начала. Здесь заключено противоречие» [10, c. 346].
Спор между двумя психоаналитиками — это спор между схоластами, которые оба не правы. Поэтому не станем углубляться в детали их схоластического спора, скажем лишь, что «сын», удалившись еще в период первой мировой войны от своего «отца», многое переосмыслил. Из рассказа Джонса следует, что Ранк изменил не только свои привязанности к определенным людям, но поменял и свое мировоззрение. Стремясь получить материальную и духовную самостоятельность, он бежал от Фрейда сначала во Францию, а потом в Америку. Там он не рассказывал о своем конфликте с Учителем, так что за границей его воспринимали в качестве верного ученика и последователя Фрейда, что сильно облегчало ему жизнь. В такой выгодной для себя роли он трудился в течение многих лет на поприще частной психоаналитической практики, а также участвовал в реализации нескольких социальных проектов, инициированных Пенсильванским университетом.
Розен пишет: «Американские аналитики, почти все концентрировавшиеся в Нью-Йорк Сити, отчаянно нуждались в тренинге. Они стекались к Ранку с просьбами об анализе, чтобы научиться лучше вести собственную практику. Насколько им было известно, Ранк прибыл к ним как верный эмиссар Фрейда. Ранк взял много пациентов, всех на относительно короткий период, брал большую, чем американские аналитики, плату и пытался распространять свои новые идеи. Американцы ждали от Ранка объяснения некоторых теорий Фрейда, но обнаружили, что он и сам их критикует» [15, c. 24]. Джонс добавляет: «Брилл в мрачных тонах сообщал о тех странных доктринах, которые Ранк провозглашал в Нью-Йорке, и о той неразберихе, которую они породили. Ученики Ранка радостно говорили, что больше нет необходимости анализировать сновидения и делать какие-либо толкования помимо толкований, связанных с травмой рождения, кроме того, они освобождались от необходимости вдаваться в неприятную тему сексуальности» [10, c. 351].
Фантазии психоаналитиков — товар штучный. Каждый шизотимический ум создает свое виртуальное пространство мифологических образов. У Фрейда оно одно, у Кляйн — другое, у Ранка — третье. Немного надежд на то, что субъективное бессознательное двух шизотимиков целиком совпадут. Каждый самостоятельно мыслящий психоаналитик рано или поздно расходился с основателем учения.
Последний раз Ранк виделся с Фрейдом на его семидесятилетие, в 1926 г., хотя ушел из Венской епархии только в 1929 г. Как написал Фрейд, «он не желал отказываться от какой-либо части своей теории, в которой отразился его невроз; и он не делал ни малейшего шага для того, чтобы приблизиться к Венскому обществу». Несмотря на то, что Фрейд и Ранк все еще нуждались друг в друге, ждали взаимных уступок и надеялись на примирение, неумолимые законы шизотимического отталкивания сделали свое дело: «приемный сын» окончательно «отвязался» от своего «отца» и превратился в «блудного».
Джонс привел отрывок из письма Фрейда, где говорились, в общем-то, правильные вещи: «Ранка увело в сторону его открытие, так же как это случилось с Адлером, но если он станет независимым на его основе, его не ждет такая же удача, как Адлера, так как его теория противоречит здравому смыслу обычной публики, которой льстило адлеровское стремление к власти... Когда Ранк придет в себя, то, несомненно, настанет время вспомнить его огромные услуги и незаменимость и простить ему все его отклонения. Однако я не смею надеяться на это; опыт показывает, что когда кто-либо дает волю своим чувствам, он идет этим путем до самого конца. Я чувствую себя очень подавленным при мысли, что Джонс окажется прав в своем суждении о Ранке» [10, c. 350].
Джонс одним из первых предупредил Фрейда об опасных тенденциях в намерениях Ранка. Он заметил, как тот стал искренне презирать ближайшее окружение Фрейда, «этих шумных пустословов… [с] их детской ревностью». И хотя Ранк в минуты депрессии еще не раз и не два пытался вернуться в гнездышко «папы», он, в конце концов, упорхнул из него навсегда. Он перебрался в Париж, а Тола оставалась жить в доме Фрейдов. До своей кончины Ранк был еще дважды женат. Со своей второй супругой, Анаис, он познакомился во Франции, когда Тола была еще с ним. Они встретились с Анаис Нин и Генри Миллером в 1926 г. К этому времени их новые знакомые успели получить некоторую известность в Европе как писатели. В отношении второй жены Розен поясняет: «проза Ранка была тяжеловесна и сложна для чтения, и он хотел, чтобы она [Анаис] переписала его книги, конденсируя и проясняя их содержание. Он ее анализировал, она сама начала практиковать и помогала ему в качестве личного секретаря» [15, с. 34].
Перед нами обычная для психоаналитиков история. Отношения между пациенткой и врачом-аналитиком всегда становятся доверительными, по-другому и не бывает. Врачи-аналитики исповедовали в отношении пациентов две диаметрально противоположные тактики. Одни говорили: для эффективного лечения надо, чтобы пациентка полюбила своего аналитика (без уточнения, каким образом); другие, наоборот, — отрицали любовь. Вторых было меньше, но к ним относился Фрейд, поэтому с их точкой зрения приходилось считаться. Однако мы знаем, что родоначальник психоанализа был человеком крайне неискренним, поэтому вряд ли вторая тактика могла быть защищена его авторитетом. Кроме того, сама придуманная им психотерапевтическая практика требовала установления предельно позитивного отношения между пациентом и врачом, чтобы лечение было эффективным (психоаналитики называют подобные любовно-симпатические отношения лукавым термином «положительный перенос»). Таким образом, всерьез можно считать лишь одну тактику верной — первую. Причем она возникает помимо воли участников психоаналитического процесса, поскольку пациент заранее видит во враче своего спасителя. В самом деле, кто из врачей будет отрицать, что полное доверие и любовь к врачу может творить чудеса? Пациент просто забывает о своих страхах и депрессии, когда врач на его доверие отвечает как минимум вниманием и симпатией.
Отто расстался с Анаис по той же причине, что и с Толой: в своей медицинской практике он повстречал другую женщину. В итоге, за два месяца до своей внезапной кончины он женился в третий раз на своей американской секретарше Эстеле Бьюэл. Она выполняла для него всю ту же работу, которую брали на себя две предыдущие жены. Ранк умер от аллергии к лекарству, содержащему серу; он выпил его, когда разболелось горло. Тогда ему не было и шестидесяти; он только что закончил книгу и строил радужные планы на будущее. Анаис в дневнике о безвременно ушедшем Отто оставила запись: «в памяти встает живой образ, ясный и отчетливый, взгляд спокойный и проницательный, его любопытство и интерес, обилие плодотворных идей. У него были хандра, глубокие депрессии, разочарования, фрустрации, но он не становился желчным и циничным. Его вера не угасала, как и его способность чувствовать и реагировать. Он не ожесточился, не стал бессердечным» [15, с. 42].
Не являются ли эти добрые слова, сказанные в адрес аналитика, доказательством эффективности его метода? Нет, не являются. Ранк, как и Фрейд, не имел право лечить других, поскольку сам был человеком психически нездоровым. Все психоаналитики — один в большей, другой в меньшей степени — нуждаются в психиатрической помощи. Отношения между пациенткой и врачом по условию договора остаются в тайне, но по сочинениям Фрейда, Кляйн и других врачей нам хорошо известна их сексуальная паранойя. Теперь возьмите в руки книгу Ранка «Травма рождения», и вы обнаружите все те же шизотимические фантазии, которые выдаются за последнее слово психиатрической науки. Автор без специального на то образования пытается развить идеи Фрейда в крайне странном направлении.
Кому-то может показаться, что данное сочинение — случайный выброс сублимированного либидо больного человека, а издательство «Аграф» выпустило его связи с первоапрельским розыгрышем. Но оказалось, что это не так: книга вышла «по постановлению Ученого Совета Института психологии и сексологии», который находится в северной столице. Главный редактор русского издания В.А. Медведев снабдил труд Ранка аннотацией, где написано, что автор «попытался встать вровень с создателем психоаналитической вселенной, попробовать по-новому осветить созданный Фрейдом мир». Ученым из Санкт-Петербурга показалось, что автор развил стройную систему аргументов, с помощью которых обосновываются важные положения психоанализа, касающиеся бессознательных мотивов поведения индивида в обществе. В основе этой установки, по мнению Ранка, лежат пространственные отношения, которые каким-то образом регистрируются мозгом младенца или даже эмбриона, а затем бессознательно проецируются на повседневную жизнь детей и взрослых. Тем самым удается «получить глубокое понимание ядра бессознательного, на котором Фрейд основывал свои предположения; такое понимание может оказаться всеобъемлющим и научным» [15, c. 45]. На самом же деле, мы сталкиваемся с шизотимическим пространством автора, который приписал эмбриону и новорожденному свое нездоровое видение пространственной ситуации. Ранк, как в свое время Фрейд и Кляйн, обращает взор не на реальный, а на придуманный мир виртуальных образов. Чтобы в этом убедиться, обратимся к тексту упомянутой книги.
В разделе «Инфантильная тревожность» Ранк пытается объяснить «универсальный детский страх перед животными» [15, c. 56] с точки зрения сексуальности, но делает это совершенно абсурдным образом. В частности, он уверен, что страхи детей перед большими животными такими, как лошадь и корова, «связаны с состояниями беременности, о котором ребенок… имеет не только смутные воспоминания» [15, c. 57]. По мнению автора, ребенок думает, что животное хочет его съесть и, тем самым, вернуть в материнскую утробу. Но кому хочется сидеть в темном и тесном пространстве? Ребенок, естественно, туда возвращаться не хочет, поскольку каким-то образом догадывается, что в этом случае ему придется вновь испытать «ужасную травму рождения».
Перед нами старая схема теоретизирования, которой пользовались и Фрейд, и Кляйн, а именно: «додумывания» за ребенка. Все психоаналитики верят, будто дети догадываются, откуда они появляются и только прикидываются наивными, когда спрашивают родителей, как они появились на свет. Стеснительным родителям приходится обманывать, рассказывая сказку об аисте, который нашел их в капусте и принес в своем клюве. В действительности же дети прекрасно знают и о детородных органах, и о существующих между родителями половых отношениях, и о материнской утробе, где они провели девять долгих месяцев, только эти знания сидят у них глубоко в подкорковой области, так что наружу прорываются сексуальные символы в виде совершенно невинных фраз и поступков. Таким образом, Ранк, как и его учителя, вкладывал в головы несмышленых детишек свои уродливые фантазии.
Иногда психоаналитический прием проецирования сумасбродных идей автора на детское поведение обнаружить сложно. Но, к счастью для нас, предмет исследования Ранка таков, что его шизотимическая методика очевидна и откровенно разоблачает сама себя. Наш незадачливый автор допускает элементарную ошибку восприятия реального мира. Дело в том, ребенок не может сравнить огромный живот лошади или коровы с животом матери, в котором он провел девять месяцев. Находясь в утробе, ребенок не в состоянии оценить размеры живота своей матери, даже если бы он обладал развитым зрением и тактильной чувствительностью (в утробе они еще не сформировались). А раз так, то ребенку нечего бояться большого живота лошади по этой причине. Понятно, что Ранк рассуждает с позиции внешнего наблюдателя, плохо представляя себе утробную жизнь ребенка. Образ внутреннего пространства, например, ящика, когда вы сидите внутри него, принципиально отличается от образа того же ящика, когда вы на него смотрите со стороны.
О ящиках, символизирующих беременные животы, часто говорил и Фрейд. На эксплуатации идеи «емкости для вынашивания детей» он в «Анализе фобии пятилетнего мальчика» сочинил целую сказку. Большое животное в виде белой лошади он превратил в фобию несчастного Ганса. Есть у родоначальника психоанализа рассуждения и о крысе, и о волке и о прочей живности. Ранк же «зоологические» рассуждения своего Учителя развил и довел до полного абсурда.
На первый взгляд кажется, что ошибка пространственного воображения не слишком принципиальна. Однако на этом оптическом обмане строится фактически вся теория Ранка. Так, он утверждает, что ребенок боится не только больших, но и маленьких животных: «мышей, змей, лягушек, жуков» и послушайте почему. Он пишет, что страх, связанный с ними, «объясняется их специфической способностью полностью исчезать в небольших дырках в земле. Они как бы осуществляют желание вернуться в материнское укрытие. И чувство ужаса возникает именно потому, что они материализуют собственное стремление человека, а именно — вернуться в утробу матери, и он боится, что они могут проникнуть и в его тело» [15, c. 58].
Возражения на эту аргументацию лежат на поверхности. Во-первых, перечисленные Ранком «фаллические животные» не обязательно прячутся «в небольших дырках в земле», а если даже какой-то жучок или червячок прячется в дырочке, маленький ребенок, скорее всего, ничего не знает об этом. Во-вторых, и это уже системная ошибка автора, сидя в животе матери, ребенок не приобретает опыта по захвату самого себя утробой. Младенец также не представляет себе исчезновение пениса отца во влагалище матери, как думает автор, поэтому ему незнаком «эротический образ» исчезающей в норе мыши или червяка.
Автор явно «притянул за уши» сексуальную тематику, когда пытался объяснить естественный страх перед этими «малыми животными». Человек в любом возрасте испытывает антипатию к змеям, тараканам, жабам и не потому, что они живут в дырках, напоминающих половое отверстие женщины. Такое сходство обнаруживают только сексуально озабоченные мужчины, у которых мгновенно возникает рой сексуальных ассоциации в ответ на предмет, внешне напоминающий женские или мужские гениталии. Перед перечисленными животными мы испытываем инстинктивный страх, так как боимся, что они покусают нас. Это столь же естественная боязнь, что и боязнь, например, высоты. Мужчинам так же неприятно видеть «фаллическое животное», как и женщинам, хотя у них нет того «главного отверстия», вокруг которого Ранк пытается выстроить свою аргументацию. Он уверяет читателя, будто «психоанализ давно рассматривает всех маленьких животных, насекомых и т.д. как символических представителей детей и зародышей, не только в связи с их небольшими размерами, но и благодаря их способности увеличиваться» [15, c. 58]. Все, что увеличивается в размерах, говорит автор, «становится символом пениса или, скорее, идеалом пениса, именно благодаря своей способности полностью входить в дыры и исчезать в них».
Сопоставление с эрекцией пениса кажется особенно неуместным; подобная аналогия может прийти в голову только взрослому дяди, грудной же ребенок не знаком с этим явлением. Ранк приводит множество сомнительных положений, не только из своего личного опыта, но бездумно повторяет идеи, высказанные его предшественниками. «Мы с удивлением узнали из анализа, проведенного Фрейдом, — пишет он, — что у мальчиков есть чрезвычайно сильно вытесненный аналог зависти к пенису, присущей девочкам… Речь идет о бессознательном желании мальчика рожать детей через анус. Это фантазийное желание, которое благодаря бессознательной идентификации ребенка и фекалий ("анальный ребенок"), а позже ребенка и пениса, сохраняется в бессознательном, и представляет собой попытку восстановить первичную ситуацию, в которой ребенок еще был "анальным". Это было до того, как он узнал о существовании женских гениталий, первичное восприятие которых оставалось физиологически определенным, но которые впервые стали психологически представлять травму рождения» [15, c. 76].
Задайтесь теперь вопросом, сколько мальчиков мечтает рожать детей через задний проход? Автор, очевидно, не особенно мучился этим вопросом и целиком доверился своему старшему наставнику, который утверждал, будто все мальчики воспринимает свой кал в виде ребеночка или пениса. Таким образом, мы видим, что воображение Ранка, как и воображение Фрейда, перегружено навязчивыми образами самого непристойного содержания. Эти свои эротические видения автор вкладывает в головы безвинных ребятишек, ссылаясь при этом на некие ранее проведенные наблюдения. Авто теории родовой травмы уверен, что новорожденный на всю жизнь запомнил женские гениталии, поскольку прошел через них и испытал сильную физическую боль, которая и запечатлелась в бессознательном отделе его психики. Однако, кому здесь непонятно, в чьей голове прочно засел образ женских гениталий — у младенца в бессознательном или у Ранка в сознании?
Создается впечатление, что последователи Фрейда вступили в соревнование, кто из них красочнее разовьет сексуальные фантазии своего учителя. В «Анализе фобии пятилетнего мальчика» Фрейд наставлял: каждый мальчик думает, что у всех девочек имеется пенис. Ранк взялся дополнить теорию своего Учителя: «мальчик хочет как можно дольше отрицать существование женских гениталий, чтобы избежать любых воспоминаний об ужасе прохождения через этот орган, о страхе, который до сих пор отдается во всем его теле». По его утверждению, бедная девочка испытывает чувство неловкости, «негативное отношение к своим гениталиям», поскольку она знает, что ее детородные органы, причиняют страдания рождающимся детям. «Эта установка, — пишет Ранк, — и проявляется в так называемой "зависти к пенису", в которой основную роль играет вовсе не сознательная мотивация Эго (зависть). Напротив, доказано, что оба пола пытаются похожим образом отрицать и обесценивать женские гениталии, поскольку человек, независимо от пола, подвергает гениталии матери первичному вытеснению» [15, c. 76 — 77].
Ранк пишет, что мужчина, совершая половой акт, бессознательно стремится возвратиться в матку женщины. «Но и в случае женщины, — продолжает автор, — как показывает аналитический материал, ситуация аналогична. С помощью клиторального либидо, столь интенсивно ощущаемого при мастурбации, женщина способна — и даже слишком способна — идентифицироваться с пенисом или мужчиной и косвенно приблизиться к возвращению в утробу». Ей на бессознательном уровне кажется, что пенис мужчины является ее ребеночком. В связи с этим, говорит Ранк: «Женщина достигает гораздо более глубокого и нормального удовлетворения этого первичного желания, проявляющегося как материнская любовь, в акте идентификации с плодом» [15, c. 78].
Этим сексуальным бредом Ранк покрывает десятки страниц своей книги, которую рекомендовал к изучению Ученый Совет Санкт-Петербургского института психологии и сексологии. Когда читаешь книгу «Травма рождения», не можешь отделаться от навязчивого вопроса: а не получил ли автор при своем рождении травму головы? В какие глухие времена людям приходило в голову принимать мышей, жучков и паучков за «фаллических животных»? Ни в античную эпоху Сапфо, ни в эпоху Ренессанса, когда папство погрязло в разврате, кажется, таких аморальных глупостей никто не писал. Может быть, автор этих зооэротических текстов в процессе творчества испытывал особую форму сладострастия? Уж не знаю, что и думать. Подозреваю, что психоаналитики открыли шлюзы для извержения какой-то патологической формы слабоумия, копившееся на протяжении истории человечества и вот, наконец, приобретя легальную форму ложной науки, оно вылилось на головы граждан. Мне кажется, что вся гениальность Фрейда как раз и состоит в том , что он сумел зажечь зеленый свет для извержения этой несусветной глупости, выдавая её за вершину мудрости.
Я лишь слегка коснулся несколько первых разделов книги, которые, однако, ясно показывают шизотимический склад ума ее автора. Вряд ли имеет смысл разбирать последующие разделы книги Ранка, претенциозно озаглавленные «Героическая компенсация», «Религиозная сублимация», «Художественная идеализация», «Философская спекуляция» и т.д., если ее автор столь неудачно стартовал. Даже Джонс, терпимо относящийся к эротическим фантазиям Мелани Кляйн, не удержался и о «Травме рождения» написал так: «Эта книга, плохо и невразумительно составленная, была написана в гиперболическом стиле, более подходящем для объявления новой религиозной веры. Не было представлено никаких данных, которые можно было бы проверить, и большая часть книги состояла из экстравагантных рассуждений в области искусства, философии и религии. В клинической области из этой книги следовало, что все психические конфликты имеют отношение к связям ребенка со своей матерью, а то, что может казаться конфликтом с отцом, включая эдипов комплекс, является всего лишь маской, скрывающей основные конфликты, относящиеся к рождению. Поэтому психоаналитическое лечение должно состоять исключительно в концентрировании с самого начала на навязчивом побуждении пациента повторять в ситуации переноса драму рождения, происходящее же в результате этого перерождение и будет излечением» [10, c. 343].

Цитируемая литература