Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

20. Призрак Берты Паппенхейм

В рассказанной истории немало предположений, но она намного правдивее того, что можно прочитать о Фрейде в нынешних учебниках по истории психологии. Расшифрованные и правильно понятые тексты сновидений помогают декодировать множество мелких высказываний, которые тяжело цитировать и комментировать, но которые дают автору «Толкования сновидений» более полное, «голографическое» изображение. Конечно, они не столь информативны, как сновидение об инъекции Ирме, но они придают имеющимся сведениям недостающую глубину и четкость, что тоже немало важно для акварельного портрета Фрейда, который сейчас вырисовывается.

И все же, почему отец-основатель психоанализа не стал делиться всеми тайнами своей жизни?

Существует некий дисбаланс между тем многообещающим эпиграфом, которым открывается «Книга снов», и содержанием основного текста. Почему Фрейд не пошел путем Данте и не рассказал нам о своей большой любви к Берте, где ее живой и яркий образ? Силуэты Полины едва угадываются, а Гизела, которую он «отлюбил» до Берты, вообще отсутствует. «Горячо любимая девочка», «дорогая маленькая принцесса», «моя любимая Мартхен» выглядит в «Толковании сновидений» абсолютной пустышкой, которую он обозначал блеклыми словосочетаниями: «подруга Ирмы» или «моя жена». (Имя Мартхен, которым Фрейд часто пользовался в письмах к невесте, нужно переводить, как Марточка; Гёте героиню поэмы «Фауст», Грету, тоже называет ласково — Гретхен) Перед нашим взором проплывают жалкие фигуры бледно-серого цвета, аморфный вид которых заставляет забыть о том, что Фрейд владеет гётевским языком. Прежде чем ответить на череду поставленных вопросов, я хотел бы немного порассуждать отвлеченно.

Читатель, наверное, слышал выражение о неблагодарности зажженной свечи, которая не хочет освещать красивый подсвечник, поддерживающий ее. Как известно, горящая свеча не освещает область вблизи себя. В связи с этим физическим явлением мне на ум приходит другая аналогия. Если луч света пропустить через крохотное отверстие, то область напротив отверстия окажется темной. Это явление в оптике называется дифракцией. Вот представьте себе маленького человечка, сидящего в закрытом ящике, на которого прямо сверху направляют солнечный луч, пропущенный через крохотное отверстие. Этот человечек видит вокруг себя хорошо освещенное пространство — дифракционные кольца. Он поднимает голову вверх, чтобы узнать, откуда же взялся этот свет, но отверстие и сам солнечный луч он не видит. За счет дифракции луч света отклоняется от вертикальной линии обзора и наблюдатель, смотрящий снизу вверх, ничего не обнаружит вверху. Человечек, сидящий в ящике, может причислить обычную дифракцию к мистическим явлениям; например, он будет говорить, что свет пришел через четвертое измерение параллельного мира.

Нечто похожее имеет место и в психологии восприятия жизненных событий. Если человек попадает в стрессовую ситуацию, он не запоминает явление, вызвавшее стресс, но долго будет помнить незначительные события, сопровождающие главное стрессовое явление. Приведу пример. Маленького мальчика родители спрашивают, помнит ли он похороны своей любимой бабушки. Мальчик отвечает вроде того: «Как же, как же, я все очень хорошо запомнил. Я помню, как дул сильный ветер и шел проливной дождь; помню толстого трубача из похоронного оркестра; помню кошку, сидящую на подоконнике и смотрящую на похоронную процессию». Родители прерывают мальчика и говорят ему, что на похороны бабушки они не приглашали никакого оркестра; оркестр играл на похоронах его дедушки. То есть у мальчика выпало из памяти самое главное — образы его любимой бабушки и дедушки, но хорошо сохранились второстепенные вещи, которые он и рассказал родителям.

Это явление всем психологам хорошо известно, но Фрейд о нем, по-видимому, не знал. Из этого факта он раздул теорию смещения, сгущения, инверсии образов, разработал некую психотерапевтическую технику лечения неврозов, которые не стоят и выеденного яйца. Его теории «покрывающих воспоминаний», «толкования сновидений», да, в общем-то, вся концепция психоанализа вращается вокруг дифракционного явления психики. Автор не перестает удивляться, как значительные события его жизни или жизни тех, кого он анализировал, ускользают из памяти и замещаются какими-то фоновыми явлениями, возникающими по многочисленным ассоциативным цепочкам. Он пишет: «Психологический процесс, посредством которого, по нашему мнению, безразличное впечатление связывается с психически ценным и, как бы покрывает его, должен казаться нам все же довольно странным и непонятным. Впоследствии мы постараемся разъяснить особенности этой, по-видимому, нелогичной операции». «Впоследствии» автор действительно попытался теоретизировать на эту тему, но дальше демонстративных примеров у него дело не пошло.

Фрейд совершенно не помнит, как он довольно в зрелом возрасте надругался над племянницей, но хорошо запомнил ярко желтые одуванчики, растущие на лесной поляне, где происходило это важное для него действо. Казалось бы, он должен был запомнить их борьбу, свои уговоры и ее крики в ответ. Но он этого не запомнил и никогда не мог воспроизвести в своих психоаналитических работах; в его памяти осталось лишь неприятное чувство (об этом он писал). Воспоминания о Полине у него возникают всякий раз, когда он сталкивался с цветами или ярко желтым цветом. С образом племянницы у него связан также образ его племянника Джона (из-за Полины они подрались). Что же произошло точно, установить трудно — то ли брат мстил за сестру, то ли, как говорил Джонс, они вдвоем устроили на нее охоту, и только потом рассорились. Впрочем, это и не так важно; важно другое: вся книга «Толкование сновидений», за редким исключением, заполнена в основном малозначительными событиями из жизни Фрейда, основные же события его биографии за счет дифракции психики оказались в тени. Вот почему он почти не рассказывает о своей огромной любви к Берте. Имеется всего два или три места, где автор сообщает о ней что-то конкретное. Одно из этих мест связано как раз с цветами, которые он так любил дарить женщинам, в частности, своей матери и жене; вот это место.

«Цикламен — любимый цветок моей жены [Марты]. Я упрекаю себя, что очень редко дарю ей цветы, которые она так любит. При мысли "дарить цветы" я вспоминаю об этом эпизоде, рассказанном мною недавно в кругу друзей в виде доказательства моего утверждения, что забывание очень часто является осуществлением бессознательного намерения и, во всяком случае, дает возможность предполагать о скрытом намерении забывающего [идея ложная, но дело не в ней]. Одна молодая женщина [Берта], которая привыкла, чтобы в день ее рождения муж [Фрейд воображал себя ее мужем] дарил ей цветы, в этом году не нашла их на столе и расплакалась. Пришел ее муж и не смог понять причины ее слез, пока она ему не сказала: "Сегодня день моего рождения". Он ударяет себя по лбу и восклицает: "Прости, я совершенно забыл", — и хочет пойти купить ей цветы, но она не утешается этим, потому что в забывчивости мужа [Фрейда] она видит доказательство того, что в его мыслях она [Берта] не играет уже такой роли, как прежде. — Эту госпожу П. [Берту] встретила на днях моя жена… [далее идут слова, процитированные в разделе 16]».

Из этого отрывка мы видим, что Берта была довольно капризной девушкой, которой Фрейд в добрые для него времена дарил ко дню рождения букет оранжерейных цветов (оранжерейных потому, что день рождение Берты приходится на зиму). Данное событие имело место до дружбы Берты с Флейшлем, когда ее сердце принадлежало Фрейду, хотя он явно обольщался в отношении нее. В том, что под госпожой П. здесь кроется Берта Паппенхейм, сомневаться не приходиться, так как этот эпизод включен в ассоциативную цепочку, связанную с кокаиновой авантюрой периода 1884—1887 гг., т.е. в то время, когда Берта была больна и Фрейда в ее дом не пускали. Но Марта случайно встретила свою подругу в булочной, как рассказывал Стоун, и они поговорили о планах Берты на будущее (об рассказывалось в разделе 16). Ассоциативная цепочка выглядит так: цветок цикламен, неподаренный к рождеству Берты букет, растение кока, химик Коллер, офтальмолог Кёнингштейн, цветущего вида профессор Гертнер (эта фамилия переводится как «садовник»), сестра Фрейда Анна (известный эпизод, когда они вместе с пятилетним Фрейдом рвут книгу), цветущая супруга Гертнера Флора и снова Анна. В этой цепи, длящейся на протяжении почти десяти страниц, госпожа П., т.е. Берта, всплывает три раза, причем один раз перед словами Гамлета «Не стоит призраку вставать из гроба».

У меня создалось впечатление, что когда Фрейд писал это место, «призрак» Берты стоял рядом с его письменным столом. Он призывал его три раза, чтобы сказать: «Видишь Берта, как у меня все здорово получается, а ты говорила, что я дурак и несу околесицу».

Длинная ассоциативная цепь воспоминаний стоит в начале главы V «Материал и источники сновидений» и вызвана «сновидением о монографии». «Я написал монографию об одном растении, — пишет автор. — Книга лежит передо мною, я рассматриваю содержащиеся в ней таблицы в красках. К книге приложены засушенные экземпляры растений, как в гербарии». Затем этот же самый сон Фрейд целиком воспроизводит через 130 страниц в главе VI «Работа сновидения», а его анализ сжимает примерно в четыре раза, т.е. до двух с половиной страниц. Здесь мы встречаемся с теми же персонажами, в том числе с Бертой, которая проходит по тому же самому «делу» «о забытых цветах». Если в пятой главе автор хотел детально проследить за процессом образования ветвящегося дерева ассоциаций, для чего пытался указать «материал и источники сновидений», то в шестой главе он сосредотачивается на идее целостности: «Какое бы сновидение я ни подверг такому расчленению, я всегда найду в нем подтверждение тех принципов, что элементы сновидения образуются из всей массы мыслей и что каждый из них различным образом детерминируется в общем комплексе мыслей». Действительно, Берта — единственное лицо, которое он не хотел раскрывать, оказалась на фоне абсолютно узнаваемых персонажей. Фрейдовское дублирование содержания выглядит какой-то недоработкой текста, которую надо было устранить в последующих изданиях книги, но Фрейд и его помощник Ранк почему-то оставили ее.

В связи с той же идеей целостности, о которой говорится в главе VI, в главе V Фрейд рассказывает любопытный случай, связанный с Бертой, который частью является сновидением, а частью — нет, но из соображения секретности, автор весь рассказ по-мальчишески зашифровал. Он пишет: «Если мы в течение дня испытали два или больше переживаний, способных вызвать сновидение, то последнее объединяет их в одно целое. Оно повинуется при этом какой-то необходимости создать из них одно целое, например: однажды вечером я сел в купе, в котором встретил двух знакомых [Брейера и дядю Берты], друг друга, однако, не знающих. Один из них был мой влиятельный коллега [Брейер], другой же [дядя Берты] — член видной семьи, в которой я состоял домашним врачом [здесь очевидная оговорка: Фрейд не был еще врачом, но намеревался им стать]. Я [Фрейд-пассажир] познакомил их друг с другом, но разговор все время вращался через меня [далее Фрейд пользуется своим излюбленным приемом раздвоения: он одновременно является пассажиром купе и — "юным другом"].

Своего коллегу [Брейера] я [Фрейд-пассажир] попросил оказать содействие одному нашему общему знакомому, только что начавшему практиковать [здесь Фрейд в роли юного друга]. Мой коллега [Брейер] ответил, что хотя он и убежден в знаниях моего юного друга [Фрейда], но при его невзрачной внешности ему будет трудно попасть в хорошие дома. Я возразил [следующие слова тоже принадлежали Брейеру]: "Именно поэтому-то он [Фрейд] и нуждается в вашем [дяди Берты] содействии". У другого своего спутника [дяди Берты] я [Фрейд-пассажир] осведомился о здоровье его тетки — матери одной из моих пациенток [матери Берты], — которая в то время была тяжело больна. Ночью в том же купе мне приснилось, что мой юный друг [Фрейд], для которого я просил о содействии [на самом деле хлопотал, конечно, Брейер], находится в элегантном салоне и посреди избранного общества произносит речь в память (в сновидении уже умершей) старухи — тетки второго моего спутника [т.е. матери Берты]. (Я признаюсь откровенно, что я был с этой дамой [матерью Берты] в плохих отношениях.) Сновидение же нашло, таким образом, связь между обоими впечатлениями дня и объединило их в одно целое».

Фрейд рассказал ранее неизвестный эпизод своей биографии, как Брейер хлопотал перед дядей Берты, чтобы юного Фрейда взяли в дом Паппенхеймов в качестве домашнего врача. Я сомневаюсь, чтобы столь щекотливый разговор происходил случайным образом в купе поезда, но суть дела понятна. Брейер и дядя Берты вели переговоры о трудоустройстве Фрейда в качестве домашнего врача. Фрейд, естественно, присутствовал при этом, переживал и хорошо запомнил реплики, которыми обменивались договаривающиеся стороны. В то время мать Берты болела и, очевидно, Фрейд решил на ней отточить свое мастерство врача. Мать Берты он ненавидел (об этом сообщается в других местах книги) и это было взаимно. Обе матери — и Берты, и Марты — нутром чувствовали опасность, исходящую от Фрейда. Снилась ли ему умершая старуха, мы не знаем, но о смерти матери Берты он мечтал.

Можно не сомневаться, что следующие слова, стоящие третьим пунктом в списке причин, вызвавших сновидения, относятся к Берте и ее матери: «Я вижу на улице двух женщин, мать и дочь, из которых последняя у меня лечится. Источник: одна моя пациентка накануне вечером сообщила мне, что ее мать противится продолжению ее лечения у меня». Подобную ситуацию Фрейд воспроизводил множество раз, пользуясь различной конструкцией предложений. Но термины «моя пациентка» или «пациентка, которая у меня лечится» относились только к Берте. Молодой Фрейд был так счастлив, почувствовать себя врачом, а Берту — пациенткой, что эти, казалось бы, обычные слова связывались у него именно с ней.

К сказанному добавлю вот еще что. В сновидении об инъекции Ирме есть эпизод, когда Отто «неожиданно позвали к соседям, и он сделал там инъекцию даме, почувствовавшей себя внезапно дурно»; это напомнило Фрейду инъекцию Флейшля, от которой он умер. Я допускаю, что позвали Фрейда, чтобы он ввел морфин (ассоциация с Флейшлем означает только морфин) матери Берты. Таким образом, в доме Паппенхеймов, возможно, было не два тяжело больных, а три. Прием на работу в дом Паппенхеймов, состоялся в 1878 г. или годом позже, когда он мог за счет этого не служить в армии.

Фрейд мыслил примитивно и однотипно вроде: «Свеча — предмет, способный раздражать женские половые органы; если она сломана и не держится хорошо, то это означает импотенцию мужа». Такие идеи могут восприниматься лишь очень ограниченными людьми. Почти все его мечты связаны с чувством мести, унижения и издевательства. Образы, которые он воспроизводит на страницах своих книг, порядочные люди никогда не станут держать в голове. Какая нормальная мать будет хранить в памяти следующую гадость: «Малютка — половые органы; раздавливание — символ коитуса. [Сновидение пациентки:] "…Она идет с матерью по железной дороге и видит, как ее дочка идет прямо на рельсы под поезд. Она слышит хруст костей (при этом ее одолевает неприятное чувство, но не ужас). Она смотрит из окна вагона: не видно ли сзади частей тела, и упрекает мать, что она оставила малютку одну"». Этим мусором переполнены страницы научных трудов Фрейда. Можно было бы просто отмахнуться от них, а все его книги выбросить, но нам с вами, уважаемый читатель, нужно понять, почему автора этих книг считают великим ученым и издают миллионными тиражами. Для этого необходимо внимательно изучить все, что он написал, и попытаться восстановить его искаженную биографию.

В «Психологии познания. Удод» мы видели, какие нетактичные вопросы он задавал 18-летней Доре (Иде Бауэр). Уверен, другую пациентку он спрашивал о том же, что беспокоило его самого — ночное мочеиспускание в детстве и мастурбация. Мы знаем, какую логику поступков он ищет в поведении людей, значит, существует большая вероятность того, что действия очередного пациента им тоже будут извращены.

Например, он решил, что если Дора «истерически» кашляет, то это верный знак того, что ее отец занимается со своей любовницей оральным сексом. Если любовница польстилась на деньги отца, «мужчину со средствами», то в действительности ее отец — «мужчина без средств», т.е. импотент. Изобретателя такой логики нужно проверять и перепроверять. В первую очередь необходимо установить личность подозреваемого: кто таков и с какими намерениями пожаловал в священный Храм Науки?

Люди реагируют на сходные ситуации удивительно однотипным образом. Первое правило криминалиста: если имеется ряд убийств, где все жертвы погибли от ножевых ранений, то, скорее всего, мы имеем дело с одним серийным убийцей. Если у одной группы трупов имеются огнестрельные ранения, а у другой группы видны следы удушения, то перед нами два разных преступника, один из которых умел обращаться с огнестрельным оружием, другой предпочитал обходиться без него. Таким образом, если мы видим, как вел себя Фрейд с одним больным, то очень высока вероятность того, что с другими он будет вести себя точно так же.

Уже было выяснено, что именно Фрейд проводил «лечение разговором» и довел Берту до умопомрачения. Независимо от того, какие отношения сложились у дочери с отцом, его болезнь и последующая смерть, разумеется, не могли способствовать выздоровлению девушки. Но Фрейд спекулировал на фактах болезни и смерти отца, гипнотических сеансах Брейера, делая на них неоправданно сильный акцент. Из найденной истории болезни следует, что Берта, по-видимому, страдала туберкулезным менингитом, ее постоянно мучила лицевая невралгия — болезнь знаменитых пациенток Фрейда: Цецилии и Доры; похожим заболеванием нервных волокон страдал Флейшль, болезнь которого он тоже, я думаю, сильно преувеличил, чтобы оправдать морфинизм, которому он, возможно, проложил дорогу. Фрейд всегда считал, что в основе невралгии лежит истерия — некая психическая травма. Брейер же придерживался противоположного мнения; он был уверен, что болезнь вызвана физической причиной. Между ними возник спор, Фрейд начал упрямствовать, в итоге, как мы знаем, все закончилось трагедией.

У Фрейда на тот момент не было диплома врача; всю полноту ответственности за жизнь отца и дочери Паппенхейм нес Брейер. Когда Фрейд наломал дров, Брейер вынужден был покрывать ошибки Фрейда. Я думаю, что сдача двух недостающих экзаменов, с которыми Фрейд до этого тянул три года, и получение весной 1881 г. диплома врача, напрямую связано с событиями, разыгравшимися в доме Паппенхеймов.

Можно предположить, что Фрейд не на шутку испугался. Его упорное нежелание говорить о том, что он прекрасно знал Берту и принимал самое деятельное участие в ее лечении, связано с его преступными действиями, повлекшими ужасные последствия, о которых мы далеко не все знаем. Когда умер отец Берты и она сама была близка к смерти, Фрейда выгнали из дома Паппенхейм, возможно, пригрозив судебным разбирательством на тот случай, если он еще раз сунется туда. Обстановка в доме была накалена до предела. Паппенхеймы могли поставить в вину Фрейду и смерть отца. Следы фрейдовского преступления до сих пор не найдены. Но, опираясь на рассказы о лечении Анны О., несложно установить, что именно он беседовал с Бертой. Брейер никогда бы не стал, да и просто не смог так живописно пересказать ее галлюцинации.

Таким образом, мы имеем дело со злоумышленником, совершившим преступление, которое он впоследствии выдавал за научное открытие. Все дальнейшие разговоры о большом прорыве в психиатрической науке, связанным с приходом Фрейда — это сказки, рассчитанные на непосвященных. Имеется множество свидетельств того, что пионер психоанализа не был ученым, хотя и выдавал себя за него, фактически же он был сексуальным маньяком.

Просмотрите анализ «Истории болезни Доры». Обратите внимание, какие вопросы задавал Фрейд 18-летней девушке (Иде Бауэр). Он, нисколько не смущаясь, бесцеремонно спрашивал ее о недержании мочи в детстве, мастурбирует ли она, ощущала ли она «эрегированный член господина К.» и т.д. Я уверен, что Фрейд задавал 21-летней Берте такие же неделикатные вопросы, которые он потом задавал 18-летней Доре. Однако одинаковые по своей бестактности вопросы повлекли различную реакцию со стороны впечатлительной Берты и менее восприимчивой Иды: первая не смогла отделаться несколькими визитами Зигмунда, как это сумела вторая.

Возможно, после этой сексуальной атаки Берта дала обет безбрачия и посвятила жизнь борьбе за права женщин. Ведь человек выбирает свою стезю в результате какого-то запоминающегося события в своей жизни. Вот и определили события начала 1880-х гг. ее дальнейшую судьбу. Фрейд же, как человек крайне мстительный и коварный, способный на самые низкие поступки, сначала с опаской, потом все более и более нагло разыгрывал карту своей червовой дамы, пациентки Анны О. Из своего преступления он решил выжать максимальную для себя пользу.

Фрейд считал Берту немного истеричной; он принимался лечить, собственно, здоровых людей, испытывающих временную ипохондрию, чем только усугублял их положение. «Лечение» Берты началось, видимо, с игры или даже баловства в истерическую больную и врача-психотерапевта. «Решение» врача заключалось в том, чтобы путем собеседования по известной методике «вопрос — ответ» устранить у больной истерические симптомы. Использование термина «психоанализ» по отношению к «лечению» Ирмы, говорит о том, что автор «Толкования сновидений», по существу, занимался с ней тем, чем впоследствии занимался со всеми больными. Он спрашивал Берту, согласно ли она с его диагнозом, т.е. «решением», или нет. Она отвергла его глупости и тогда игра превратилась в ссору. Позднее несогласие больного с его «решением» он назовет «сопротивлением» и будет считать это обычным явлением психоанализа. Но Берта была его первой пациенткой, он не простил ей сопротивления лечению и жестоко отомстил.