Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

25. Прямой обман населения

Вольпе и Рэчмен, а за ними и Айзенк, пытались объяснить возникновение и исчезновение у Ганса фобии на лошадь через поведенческие механизмы, которые включались в аналогичных условиях и у Альберта при виде морских свинок. Ганс был свидетелем падения лошадей, впряженных в омнибус, что и послужило истинным источником появления страха. Указанные авторы нашли в диалогах отца и сына те немногие слова и действия, которые помогли избавиться мальчику от его фобии. Айзенк и его товарищи попытались убедить читателя, что все рассуждения Фрейда о кастрационном и эдиповом комплексах здесь не при чем.

Действительно, аргументы критиков в адрес психоаналитической теории звучат убедительно. Однако они не учли одного обстоятельства: Фрейд намеренно вводил своего читателя в заблуждение; он прекрасно понимал, что занимается обманом населения и научного сообщества. Такой взгляд на вещи позволяет увидеть в работах родоначальника психоанализа гораздо больше, чем в случае непреднамеренного заблуждения. Фрейд — аферист и авантюрист, к нему нельзя подходить с меркой, с которой подходят к честным ученым. Между ошибкой и обманом существует большая разница и, если мы хотим до конца понять содержание его работ, нам надо учитывать истинные мотивы их написания.

Тема обмана больших групп населения требует для своего всестороннего освещения отдельной книги. Социально-психологические корни фрейдизма как обширного культурного явления затрагивают комплекс проблем, который мы сейчас не сможем раскрыть. Фрейдизм, подобно христианской религии, распространялся через организационные структуры с ярко выраженными экспансивными целями, имеющими мало общего с научно-исследовательскими задачами. Психологический профиль ученого-шарлатана также требует специфического подхода, который не имеет ничего общего с подходом к честному искателю истины, ошибающемуся в процессе своего поиска. Есть немало книг, раскрывающих психологию как отдельных аферистов и обманщиков, так и мошеннических организаций, имеющих дело с огромными массами населения. Нужно попытаться провести параллель между фрейдизмом и известными в психологии фактами. Фрейд использовал классические схемы манипулирования сознанием, к которым прибегают «профессиональные» астрологи, гадалки и прочие лица с отчетливо выраженными чертами лживого поведения. Однако решение этой задачи в полном объеме пока не ставится; нам необходимо указать на конкретные случаи обмана, к которым прибегал Фрейд в своих сочинениях.

Поведение Фрейда частично оправдывается тем духом времени, в котором он жил. Чтобы почувствовать сумасшедшую атмосферу конца XIX — начала XX вв., можно обратиться к лекциям французского ученого Поля Реньяра о «социальных недугах», прочитанным им в Сорбонне перед Французской научной ассоциацией. Затем эти лекции были изданы в 1886 г. в виде книги под названием «Умственные эпидемии» (русский перевод вышел в 1889 г. в издательстве Ф. Павленкова, а в 2004 г. издательство Emergency Exit выпустило его дубликат). Свое повествование Реньяр начинает с описания демонизма и колдовства, свирепствовавших в Европе в XV—XVII вв.; подробно останавливается на XVIII—XIX вв., когда буйствовали эпидемии гипнотизма, истерии, морфинизма и мании величия, а заканчивает прогнозами на XX в., в котором эпидемический бред, окончательно освободившись от религиозных предрассудков, приобрел социал-дарвинистские черты извращенного либерализма: «Я убил, убейте и вы меня».

Реньяр предвидел падение нравов, распад семьи и приход так называемой массовой культуры с ее «жаждой приобретения». Он вполне предсказал приход двух новых эпидемий, фрейдизма и марксизма, перевернувших мир с ног на голову. Умственные эпидемии, говорит автор, действуют за счет подражательного эффекта. Подражание в обществе возникает внезапно и охватывает большие группы населения, что приводит к войнам и революциям, если дело касается политики, религии, социологии или экономики. Но заразные идеи возникают в искусстве и науке, или в интеллектуальных областях, которые претендуют так называться. В самом деле, массовое увлечение наркотиками (морфином, кокаином или ЛСД) ничем особенным не отличается от чрезмерного интереса населения к живописи или теории относительности.

Эпидемия всегда приводит к негативным последствиям, даже если это касается исключительно научной сферы. Дело в том, что интеллектуальная болезнь в первую очередь поражает мозги экзальтированных людей, неспособных к спокойному осмыслению новых идей. В связи с этим в общество вбрасывается громадный объем низкопробной литературы, который дезориентирует или парализует нормальную работу научных и образовательных учреждений. Одним из характерных признаков тяжелой формы общественной болезни является возникновение кумира. Новоявленный пророк окружает себя апостолами, которые затем строят церковь, т.е. институциональное тело пророка, остающееся после его ухода.

Основная причина, которая подвигла Фрейда к написанию «Анализа фобии пятилетнего мальчика», состояла в том, что в теоретическом арсенале Фрейда отсутствовали реальные наблюдения над детьми. Быть может, его упрекали, что вся теория психоанализа построена на песке; вот и пришлось основоположнику современной психиатрии встать на тропу фальсификаций. Он провел «мысленный эксперимент» с мифическим мальчиком, куда втиснул «эмпирическое подтверждение» для всех своих теоретических выводов, о которых писал в других работах. В дальнейшем он ссылался на «Анализ», как на добротную основу опытных наблюдений. Например, в диалоге с Гансом имеется обмен вопросами и ответами, подтверждающий его фантастическое заблуждение, будто братья из ревности к родителям желают смерти сестрам, и наоборот.

Фрейд спрашивает Ганса: «А когда ты присутствовал при купании Анны, тебе не хотелось, чтобы мама отняла руки и уронила Анну в воду?» Он отвечает: «Да». Фрейд комментирует: «Тема, касающаяся Анны, все еще на первом плане. Мы можем вспомнить из прежних записей, что он почувствовал антипатию к новорожденной, отнявшей у него часть родительской любви; эта антипатия и теперь еще не исчезла и только отчасти компенсируется преувеличенной нежностью. Он уже часто поговаривал, чтобы аист больше не приносил детей, чтобы мы дали аисту денег, чтобы тот не приносил детей из большого ящика, в котором находятся дети. Анна так кричит, это ему тяжело». В подтверждение этих слов Фрейд приводит диалог; он спрашивает: «Ты любишь Анну?» Ганс отвечает: «Да, очень». — «Было бы тебе приятнее, если бы Анны не было, или ты рад, что она есть?» — «Мне было бы приятнее, если бы она не появилась на свет». — «Почему?» — «По крайней мере она не кричала бы так, а я не могу переносить крика».

Между прочим, Фрейд не переносил детского крика и вообще громкого шума. Когда мать решила выучить Анну игре на фортепиано, он воспротивился, поскольку не хотел, чтобы в доме звучала музыка, в противном случае, он пригрозил уйти из дома; в итоге мать отказалась от своей затеи. Это совпадение также свидетельствует о том, что Гансу Фрейд сообщил свои собственные черты.

Но для нас важно не это совпадение, которое могло быть и случайным, а суть состоявшегося диалога. В «Толковании сновидений» Фрейд пишет: «Таким образом, многие, кто любит в данное время своих братьев и сестер, для которых смерть их была бы очень тяжела, бессознательно носят в себе злые желания, способные проявляться в сновидениях. Чрезвычайно интересно наблюдать за отношением маленьких детей до трех лет и даже меньше к их младшим братьям и сестрам. Ребенок до появления на свет последних был в семействе единственным; теперь же ему говорят, что аист принес ему братца или сестрицу. Ребенок смотрит на пришельца и говорит категорическим тоном: "Пусть аист унесет его обратно"». В последующих изданиях книги «Толкование сновидений», вышедших после 1909 г., появилось примечание: «Трехлетний Ганс, фобия которого послужила объектом для анализа в вышеупомянутой работе, крикнул в лихорадочном состоянии незадолго до рождения своей сестры: "Мне не нужно никакой сестрицы". Заболев через полтора года неврозом, он признается в желании, чтобы мать уронила малютку в ванну и чтобы та умерла. При всем том Ганс чрезвычайно добрый и ласковый ребенок; через несколько лет он искренне привязался к сестре и относился к ней покровительственно». Так Фрейд подтвердил теоретические положения, изложенные в «Книге снов», конкретными «фактами» из жизни пациента по имени Ганс.

В «Анализе» в длинных диалогах мальчика с взрослыми фигурируют два животных — лошадь и жираф. В «Толковании сновидений» Фрейд вспоминает «единственного в классе аристократа, прозванного вследствие своего высокого роста "жирафом"». Автор всегда обращал внимание на созвучие и написание слов: жираф — giraffe, а лошадь — affri. В образах, названиях и поведении этих животных он усматривал некое единство и противоположность: аристократичного и независимого жирафа он ассоциировал с мужчиной, а лошадь, как более послушное животное, — с женщиной. Самым решающим аргументом в этом противопоставлении были длинная шея жирафа, напоминающая Фрейду эрегированный орган мужчины, и большой живот лошади, напоминающий ему живот, беременной женщины. Теперь слушаем Ганса, он говорит: «Ночью в комнате был один большой и другой измятый жираф, и большой поднял шум, потому что я отнял у него измятого. Потом он перестал кричать, а потом я сел на измятого жирафа». Далее разворачивается диалог между Фрейдом-отцом и Фрейдом-сыном, т.е. Гансом; отец спрашивает: «Тебе снились жирафы?». Ганс отвечает: «Нет, не снились; я себе это думал, все это я себе думал, проснулся я уже раньше». — «Что это должно значить: измятый жираф? Ведь ты знаешь, что жирафов нельзя смять, как кусок бумаги». — «Это я не знаю. Я себе так думал. Этого даже не бывает на свете. Измятый жираф совсем лежал на полу, а я его взял себе, взял руками».

По логике Фрейда мятый и не мятый жираф — это, соответственно, мать и отец мальчика. То, что отец ассоциируется с жирафом, поясняет автор, ничего удивительного в этом нет «вследствие бессознательного сравнения, связанного с высокой и неподвижной шеей жирафа». С точки зрения пипки, пишет психоаналитик, жираф «интересное животное, которое могло бы сделаться конкурентом лошади в ее устрашающей роли; а то, что отец и мать выведены в виде жирафов, дает нам пока еще не использованное указание на значение вызывающих страх лошадей». Таким образом, по Фрейду, мать должна была бы предстать лошадью, но мальчик боится образа лошади, поэтому она появляется в виде смятого жирафа.

Здесь также видно, как Фрейд реализует заранее продуманный план лечения малыша от его навязчивой фобии, выраженной в страхе, что в комнату зайдет большая белая лошадь и откусит палец (палец — символ пипки малыша). Автор строит диалоги с позиции своего ненормального жизненного опыта, изменив лишь конструкцию предложений для Ганса, чтобы читатель принял его за пятилетнего ребенка. Но фактически в голове малыша происходят все те неестественные метаморфозы, которые Фрейд рассказывал в своих книгах по психоанализу. Он и сам об этом говорит: «В своих отношениях к отцу и матери Ганс самым ярким образом подтверждает все то, что я в своих работах "Толкование сновидений" и "Три очерка по теории сексуальности" говорил о сексуальных отношениях детей и родителей. Он действительно маленький Эдип, который хотел бы "устранить" отца, чтобы остаться самому с красивой матерью, спать с ней». Читатель может сам увидеть белые нитки, которыми сшито лоскутное одеяло фрейдовского «Анализа» и меня удивляет наивность современных психиатров, которые принимают данное сочинение за эмпирический факт, подтверждающий психоаналитическую теорию.

Фрейд разработал «теорию дефекации», но у него не было эмпирических данных, подтверждающих ее. В 1909 г. такие данные появились. Теперь все психоаналитики мира могли сослаться на диалоги Ганса с мудрым доктором, где показано, что маленький мальчик действительно воспринял кал за новорожденного, а сам процесс дефекации — за его роды. Фрейд спрашивает Ганса: «Когда ты сидел на горшке и выходила кака, ты думал про себя, что у тебя появляется ребенок?» Ганс (смеясь): «Да, на улице и здесь». В другом месте Ганс говорит: «Перед обедом я со всеми своими детьми был в клозете. Сначала я делал кака и пипи, а они смотрели. Потом я их посадил, и уже они делали кака и пипи, а я им вытирал попы бумажкой. Знаешь, почему? Потому что мне очень хотелось бы иметь детей; я бы делал с ними все, что делают с маленькими детьми: водил бы их в клозет, обмывал и подтирал их попы, — в общем, все, что обычно делают с детьми». «После признания в этом желании, — комментирует автор, — вряд ли можно еще сомневаться в удовольствии, которое у Ганса связано с выделением экскрементов». Мальчик думал, «что маленькая Анна — "кака", все дети — "каки" и рождаются наподобие дефекации».

Самым поразительным моментом в теории дефекации является то, что к ней пришел не Фрейд-ученый, а ее создают сами дети по достижению возраста, когда они начинают только-только говорить. Фрейд уверяет, что «первая проблема, разрешение которой начинает пробуждать духовные силы ребенка» как раз и является «большая загадка, откуда появляются дети». Для Ганса рождение Анны послужило толчком к его мыслительной деятельности. Малыш оказался на удивление зрелым мужчиной; его мозг работал изобретательно, не по-детски критически и абстрактно, в частности, он смог провести параллель между рождением Анны матерью и «собственными ощущениями удовольствия при акте дефекации». Вот как об этом пишет сам Фрейд: «Предложенное Гансу объяснение, что аист принес Анну, он отклонил. Все-таки он заметил, что у матери за несколько месяцев до рождения девочки сделался большой живот, что она потом лежала в постели, во время рождения девочки стонала, а затем встала похудевшей. Таким образом, он пришел к заключению, что Анна находилась в животе матери и затем вылезла из него как кал. Этот процесс в его представлении был связан с удовольствием, так как он опирался на прежние собственные ощущения удовольствия при акте дефекации, и поэтому с удвоенной мотивировкой мог желать иметь детей, чтобы их с удовольствием рожать, а потом… ухаживать за ними».

Психоаналитик вкладывает в голову малыша свои весьма узнаваемые мысли, которые, возможно, сначала появлялись у маленького Зиги, затем они переосмысливались взрослым Фрейдом в «Трех очерках по теории сексуальности», и, наконец, эти же мысли появляются в голове выдуманного персонажа по имени Ганс. Одна из задач, стоящих перед Гансом, — подтвердить справедливость существования эдипова комплекса. Кто б сомневался, что этот случайно выбранный из миллиона детей мальчуган только и жаждал отправить на тот свет своего родного папочку, чтобы жениться на мамочке. Мальчик высказывает «желание быть женатым на матери и иметь с ней много детей», однако своего папочку он не лишает жизни. Автор пишет: «чтобы умертвить отца, он делает его безвредным женитьбой на бабушке. С этой фантазией вполне справедливо заканчиваются болезнь и анализ». Таким образом, фрейдовская сказка, как и все сказки, имеет счастливый конец; одновременно она подтвердила самым убедительным путем главную идею психоанализа о наличии у детей комплекса Эдипа.

Эдипов комплекс — это исключительно сексуальный комплекс Фрейда; он наиболее адекватно отражает существо его натуры — сочетание жестокой ненависти и сексуальной любви. Приведу отрывок из «Лекций по введению в психоанализ» разъяснения смысла эдипова комплекса, который, как сказал автор, обнаруживается «при непосредственном наблюдении за ребенком в период выбора объекта до наступления латентного периода», т.е. до пяти лет. Напомню, что эдипов комплекс, согласно теории детской сексуальности, сопровождает «самоэротизм» детей, проходящий четыре фазы развития: оральную, анальную, фаллическую и нарцисстическую.

Фрейд пишет: «Легко заметить, что маленький мужчина один хочет обладать матерью, воспринимает присутствие отца как помеху, возмущается, когда тот позволяет нежности по отношению к матери, выражает свое удовольствие, если отец уезжает или отсутствует. Часто он выражает свои чувства словами, обещая матери жениться на ней… Станут возражать также, что поведение маленького мальчика имеет эгоистические мотивы и не позволяет предположить существование эротического комплекса. Мать заботится о всех нуждах ребенка, и поэтому ребенок заинтересован в том, чтобы она ни о ком другом не беспокоилась. И это верно, но скоро становится ясно, что эгоистический интерес в этой и подобной ситуациях является лишь поводом, которым пользуется эротическое стремление. Когда малыш проявляет самое неприкрытое сексуальное любопытство по отношению к матери, требуя, чтобы она брала его ночью спать с собой, просится присутствовать при ее туалете или даже предпринимает попытки соблазнить ее, как это часто может заметить и со смехом рассказать мать, то в этом, вне всякого сомнения, обнаруживается эротическая природа привязанности к матери. Нельзя также забывать, что такую же заботу мать проявляет к своей маленькой дочери, не достигая того же результата, и что отец достаточно часто соперничает с ней в заботе о мальчике, но ему не удается стать столь же значимым, как мать. Короче говоря, никакой критикой нельзя исключить из ситуации момент полового предпочтения. С точки зрения эгоистического интереса со стороны маленького мужчины, было бы лишь неразумно не пожелать иметь к своим услугам двух лиц вместо одного из них.

…Не забудем прибавить, что часто сами родители оказывают решающее влияние на пробуждение эдиповой установки у ребенка, следуя половому притяжению, и там, где несколько детей, отец самым явным образом отдает нежное предпочтение дочери, а мать, сыну. Но и этот момент не может серьезно поколебать независимую природу детского эдипова комплекса. Эдипов комплекс разрастается в семейный комплекс, когда появляются другие дети. Вновь опираясь на эгоистическое чувство, он мотивирует отрицательное отношение к появлению братьев и сестер и желание непременно устранить их. Об этих чувствах ненависти дети заявляют, как правило, даже гораздо чаще, чем о чувствах, имеющих своим источником родительский комплекс. Если такое желание исполняется и смерть быстро уносит нежелательного нового члена семьи [здесь нужно вспомнить о зависти Зигмунда к Юлиусу и скорая смерть последнего], то из анализа в более поздние годы можно узнать, каким важным переживанием был для ребенка этот случай смерти, хотя он мог и не сохраниться в памяти. Ребенок, отодвинутый рождением нового ребенка [в частности, Анны] на второй план, первое время почти изолированный от матери, с трудом прощает ей это свое положение; у него появляются чувства, которые у взрослого можно было бы назвать глубоким ожесточением, и часто они становятся причиной длительного отчуждения. Мы уже упоминали, что сексуальное исследование со всеми его последствиями обычно опирается на этот жизненный опыт ребенка. С подрастанием этих братьев и сестер установка к ним претерпевает самые значительные изменения. Мальчик может выбрать объектом любви сестру [Анну] как замену неверной матери [Амалии]; между несколькими братьями, ухаживающими за младшей сестренкой, уже в детской возникают ситуации враждебного соперничества, значимые для последующей жизни [Джон и Зигмунд "ухаживали" за Полиной и ссорились за ее обладание]. Маленькая девочка [Роза] находит в старшем брате [Зигмунде] замену отцу [Якобу], который больше не заботится о ней с нежностью, как в самые ранние годы, или же младшая сестра [Роза] заменяет ребенка, которого старшая сестра [Анна] хотела бы иметь от отца [Якоба].

Такие и другие подобного рода отношения открывают непосредственное наблюдение за детьми и изучение хорошо сохранившихся, не подвергнутых влиянию анализа воспоминаний детских лет. Из этого вы, между прочим, сделаете вывод, что возрастное положение ребенка среди братьев и сестер является чрезвычайно важным моментом для его последующей жизни, который нужно принимать во внимание во всякой биографии. Но, что еще важнее, благодаря этим сведениям, которые нетрудно получить, вы не без улыбки вспомните высказывания науки по поводу причин запрета инцеста. Чего тут только не придумали! Что вследствие совместной жизни в детстве половое влечение не должно направляться на членов семьи другого пола или что во избежание вырождения биологическая тенденция должна найти свое психическое выражение во враждебном отвращении к инцесту! При этом совершенно забывают, что в таком неумолимом запрете законом и обычаями не было бы необходимости, если бы против инцестуозного искушения существовали какие-либо надежные естественные ограничения. Истина как раз в противоположном. Первый выбор объекта у людей всегда инцестуозный, у мужчины — направленный на мать и сестру, и требуются самые строгие запреты, чтобы не дать проявиться этой продолжающей оказывать свое действие детской склонности».

Свое сексуальное отношение к матери и сестре Фрейд принял за всеобщий человеческий закон. В качестве объективных эмпирических данных он стал выдавать свои смутные воспоминания о событиях собственного детства. В квадратных скобках процитированного текста я расставил имена его ближайших родственников, которых, вероятно, он имел в виду, когда писал «Лекции по введению в психоанализ».

В «Толковании сновидений» Фрейд пересказывает трагедию Софокла «Царь Эдип». Считается, что моду на это древнегреческое произведение открыл поэт Дж. Дж. Давид. Европа переживала эпоху символизма в поэзии и изобразительном искусстве; мифологические сюжеты стали очень популярны. Фрейд также решил поэксплуатировать образ царя Эдипа, которому оракул пророчествовал убить отца Полиба, чтобы жениться на своей матери Иокасте. Чтобы Фифы не поразила эпидемия чумы, Эдип ослепил себя и в сопровождении своей дочери Антигоны отправился с изгнание. Антигоной Фрейд называл свою младшую дочь Анну, которая продолжила дело отца. Эдиповым комплексом он назвал инфантильную агрессию, которую особенно сильно испытывают дети при прохождении так называемой анально-садистской фазы. Утверждать, что дети в возрасте 2—4 лет из чувства ревности желают убить отца, чтобы не допустить его в постель к горячо любимой матери, является совершеннейшим вздором, даже если эти детские переживания трактовать в условно-символическом значении. Уже говорилось, что внутренний мир ребенка Фрейду был непонятен. Однако поэты, художники и писатели с шизотимической организацией психики в эпоху процветания символизма заговорили об эдиповом комплексе, как о некоем душевном состоянии, испытываемом ими самими. И, вообще, венский психоаналитик получил первое громкое признание не от коллег, а от людей искусства, которые увидели в его фантасмагорических теориях сюжеты для своих столь же сюрреалистических произведений.

Фрейд также уверял, что маленький мальчик из-за эгоистической любви к матери хочет расправиться со своими братьями и сестрами. Об этом он говорил столь часто, что начинаешь задумываться, а не был ли он причастен к смерти своего брата Юлиуса. Его гибель окутана тайной, а молоденькая мать вполне могла проявить беспечность, повлекшую трагические последствия. Зигмунд по природе всегда был жесток и бессердечен; в детстве эти агрессивные наклонности проявляются особенно ярко. Поэтому его неосторожное импульсивное поведение могло явиться причиной смерти восьмимесячного брата. В «Лекциях по введению в психоанализ» он писал: «Если у ребенка имеются… мотивы желать отсутствия другого ребенка, то ничто не препятствует ему облекать это желание в форму желания смерти: психическая реакция на такие сновидения о смерти показывает, что, несмотря на все различие, по существу, желание ребенка все же сходно с тем же желанием взрослого. Но если желание ребенка, чтобы умерли его братья и сестры, можно объяснить его эгоизмом, благодаря которому он смотрит на своих братьев и сестер как на соперников, то каким образом объяснить желание смерти родителей, которые являются для ребенка источником любви и исполнителями его капризов и потребностей и долговечности которых он должен был бы желать именно по эгоистическим мотивам?»

Автор пытается убедить читателя, что в основе «желания смерти родителей», которые часто возникают в сновидениях, также лежат «сексуальные желания» и продолжает: «сексуальные желания ребенка проявляются очень часто — поскольку они, конечно, в этом зачаточном состоянии имеют право носить название сексуальных — и что первая склонность девочки направляется на отца, а первая склонность мальчика — на мать. Отец, таким образом, становится для сына, а мать для дочери соперниками, а как мало нужно для того, чтобы у ребенка это ощущение вылилось в желание смерти, мы уже видели относительно аналогичных желаний по отношению к братьям и сестрам. Выбор сексуального объекта находит свое выражение обычно уже по отношению к родителям; естественное предрасположение устраивает так, что отец балует дочь, а мать сыновей, в то время как оба они там, где влияние их пола не омрачает чистоты их суждения, с одинаковой строгостью относятся к воспитанию детей. Ребенок замечает предпочтение и восстает против того из родителей, который противится такому баловству. Найти любовь у взрослых является для него не только удовлетворением особой потребности, но означает и то, что его воля получает удовлетворение и во всех других отношениях. Таким образом, ребенок следует собственному сексуальному влечению и обновляет одновременно исходящее от родителей побуждение, если его выбор между родителями совпадает с выбором этих последних.

…Одна способная, очень живая девочка восьми лет, обнаружившая особенно ярко признаки этой черты детской психологии, говорит даже прямо: "Пусть мамочка умрет, папочка женится на мне, я буду его женой". В детской жизни желание это отнюдь не исключает того, что ребенок нежно любит свою мать. Если маленький мальчик может спать с матерью, как только отец уезжает, а после его возвращения должен вернуться в детскую к няньке, которая нравится ему гораздо меньше, то у него очень легко может возникнуть желание, чтобы отец постоянно находился в отсутствии и чтобы он сам сохранил бы свое место у дорогой, милой мамы. Одним из средств для достижения этого желания является, очевидно, то, чтобы отец умер, потому что ребенок знает: "мертвых", как, например, дедушки, никогда нет, они никогда не приходят».

Не спрашивайте, где Фрейд находит таких детей, которые мечтают увидеть своих родителей в гробу. Он сам был именно таким ребенком, а потом и взрослым, который только и думал о смерти своей и чужой. Такова участь всех шизотимических натур, постоянно страшащихся смерти и по закону амбивалентности психики неумолимо стремящихся к ней. Фрейд не умер своей смертью, а попросил своего домашнего врача, Макса Шура — лжетолкователя сна об инъекции Ирме, умертвить себя, когда испытывал страдания от рака челюсти. Итальянский историк Лучано Мекаччи в своей книге «Случай Мэрилин М. и другие провалы психоанализа» собрал богатейший материал по проблеме смерти, которая постоянно присутствовала в сочинениях Фрейда. Он привел длинный список психоаналитиков, закончивших жизнь самоубийством.

Последнюю главу «В чем причина стольких самоубийств?» он начал так: «В различных вариантах биографии Фрейда часто задается вопрос: почему в работах родоначальника психоанализа постоянно присутствуют темы депрессии и смерти?» Далее автор касается событий первой мировой войны, которая, однако, ничего объяснить не может, так как действует на всех людей одинаково. Следовательно, психоаналитики обладали своим собственным смертоносным геном. Он высказал также ту точку зрения, что «жизни психоаналитиков переплетались с жизнями их пациентов»; психоаналитики «не обладали достаточной силой духа, чтобы выдержать трудности» общения с пациентами. Еще говорилось, что «ненадежность теоретической и терапевтической базы психоанализа отрицательно сказалась на психической жизни его последователей»; будто «ограниченность психоанализа вызвана слабостью аналитиков, неспособных управлять собственной психикой».

На это надо сказать: психотерапевты, не признающие психоанализ, тоже тесно связывают свою жизнь с жизнью своих пациентов, но они не заканчивают свою жизнь самоубийством. Многие психотерапевтические теории достаточно слабы, однако это еще не повод их создателям или приверженцам накладывать на себя руки. В общем, Мекаччи не смог ответить на поставленный им же вопрос. Между тем, ответ хорошо известен: шизофреники и люди с шизотимической психикой склонны к суициду и депрессиям, связанным с мыслями о смерти. В силу расщепленности психики, шизотимик способен убить себя, поскольку он склонен воспринимать свое Я, как нечто чужое и малоценное для себя. Шизотимик легко утрачивает свой «смысл жизни», приобретают чувство, которое выражается словами: «пора», «хватит, пожил», «зачем мучиться, если существуют безболезненные способы ухода из жизни». Для циклотимика эти слова кажутся абсурдными: он живет ради жизни, и будет сопротивляться смерти, пока в нем сохраняется жизнь. Шизотимики такое «цепляние за жизнь» презирают и видят в «своевременном» уходе из нее особый шик.

Книга Мекаччи рассказывает не столько о врачах-психоаналитиках, сколько о пациентах. Так вот оказалось, что среди пациентов врачей-психоаналитиков чрезвычайно высок процент добровольного ухода из жизни. Шизотимические пациенты ищут и находят таких же шизотимических врачей. Часто «проанализированные» пациенты начинают сами практиковать психоанализ. Мекаччи построил несколько крупных «созвездий» из пациентов и врачей-психоаналитиков, однозначно доказывающих, что врачи-психоаналитики столь же ненормальные люди, как и их пациенты. И это не удивительно, поскольку в психоаналитическую теорию могут поверить только те, у кого не все в порядке с психикой.