Правда о Фрейде и психоанализе

Акимов О.Е.

33. Психоанализ – это, вообще, что?

Выше были рассмотрены несколько психоаналитических теорий. Теперь пора задуматься, что такое психоанализ как цельная наука. Если в конце предыдущего предложения поставить знак вопроса, то ответ на него будет отрицательным: психоанализ не является цельной наукой. Родоначальник психоанализа смотрел на свое детище с позиции текущего момента, причем его отношение к нему менялось в зависимости от его отношения к истории болезни Анны О. Интересно проследить эволюцию взглядов Фрейда на свою первую пациентку, Берту Паппенхейм. С этой целью сравним три работы, написанные в разное время. Нельзя не заметить странную тенденцию в отношении Фрейда к пациентке Анне О. В «Исследовании истерии» (1895) она еще не идол, а одна из пяти рядовых больных. Далее можно было бы ожидать, что Фрейд о ней забудет, но происходит удивительное превращение: ее образ начинает усиливаться и вместе с тем искажаться. По работам 1905, 1909 и 1914 г., посвященным тому главному, что есть в психоанализе, можно наблюдать, как менялось отношение Фрейда к одному и тому же медицинскому случаю, о котором, как считается, он узнал в середине ноября 1882 г. со слов Брейера.

Чтобы представить себе, что такое психоанализ, и каков его научный уровень, необязательно изучать все 24 тома стандартного издания фрейдовских сочинений. Достаточно просмотреть несколько страниц одной какой-нибудь его работы, чтобы составить себе представление о нем. Но если идти дальше и попытаться понять мотивы, которыми руководствовался автор психоаналитического учения, нужно провести небольшой сравнительный анализ. Я приведу несколько выдержек из трех работ и дам к ним свой комментарий. Начну с работы 1909 г. «О психоанализе», являющейся записью публичного выступления Фрейда, когда он вместе со своими ближайшими сподвижниками посетил США. Подавляющее большинство врачей и ученых Европы тогда относилось к нему как к врачу-шарлатану, поэтому предстоящая поездка вызывала у него тревогу. Все это чувствуется в произнесенной им речи перед аудиторией, в которой не присутствовали врачи-профессионалы и специалисты-психиатры (это ясно из текста доклада). Содержание уже первого абзаца для нас важно.

«Уважаемые дамы и господа! – обратился он к собравшимся. – Я смущен и чувствую себя необычно, выступая в качестве доктора перед жаждущими знания обитателями Нового Света. Я уверен, что обязан этой честью только тому, что мое имя соединяется с темой психоанализа, и потому я намерен говорить с вами о психоанализе. Я попытаюсь дать вам в возможно более кратком изложении исторический обзор возникновения и дальнейшего развития этого нового метода исследования и лечения. Если создание психоанализа является заслугой, то это не моя заслуга. Я не принимал участия в первых начинаниях. Когда другой венский врач, д-р Йозеф Брейер, в первый раз применил этот метод к одной истерической девушке (1880–1882), я был студентом и держал свои последние экзамены. Этой-то историей болезни и ее лечением мы и займемся прежде всего».

Основной смысл этого абзаца сводится к тому, что не Фрейд, а его друг Брейер является автором открытия. Имеется, по крайней мере, две причины, почему он выставил Брейера впереди себя. Во-первых, Брейер – известный врач, авторитет которого мог способствовать продвижению «нового товара» на рынке целительных услуг. Уже много лет Фрейд рассказывает, что именно его наставник по Институту Брюкке сделал величайшее открытие, позволяющее успешно лечить душевнобольных от истерии и неврозов. Никто в США ничего не слышал о психоанализе и докладчику, как перед нынешней американской аудиторией, так и в прошлом перед европейской, нужно было заручиться авторитетным источником, от кого исходила главная идея психоанализа.

Берту лечил Фрейд в течение нескольких лет, но Брейер тоже ей что-то говорил, а та отвечала ему, он хлопотал перед врачами психиатрических лечебниц, так что слова Фрейда с некоторой натяжкой и оговорками можно было принять за некую правду: Берта – пациентка Йозефа Брейера. У Фрейда срабатывал инстинкт самосохранения: 28 лет назад он чуть было не угробил свою несчастную пациентку. Чувство страха, собственно, исчезло, поскольку семья Паппенхеймов жила в Германии, но оратор говорил так, как он привык выступать перед европейской аудиторией. Берта, конечно, жила в его душе, но это была та далекая девочка из его юности. Она еще не напомнила о себе в своем новом качестве неистового борца за права женщин, ее пока не было слышно в Европе.

Далее обратите внимание, как Фрейд будет описывать видения больной. Вам будет ясно, что эти картины не мог рассказать малоразговорчивый и несклонный к гётовской образности Брейер. Докладчик говорил в присущем ему стиле, в котором использовались элементы художественного вымысла. Его фантазии с некоторыми вариациями повторялись и раньше, так что через них просматривается пристрастное отношение к пациентке.

«Летом, во время большой жары, – рассказывает Фрейд, – больная сильно страдала от жажды, так как без всякой понятной причины она с известного времени вдруг перестала пить воду. Она брала стакан с водой в руку, но как только касалась его губами, тотчас же отстраняла его, как страдающая водобоязнью. При этом несколько секунд она находилась, очевидно, в состоянии абсента. Больная утоляла свою мучительную жажду только фруктами, дынями и т.д. Когда уже прошло около шести недель со дня появления этого симптома, она однажды рассказала в гипнозе о своей компаньонке, англичанке, которую она не любила. Рассказ свой больная вела со всеми признаками отвращения. Она рассказывала о том, как однажды вошла в комнату этой англичанки и увидела, что ее отвратительная маленькая собачонка пила воду из стакана. Она тогда ничего не сказала, не желая быть невежливой. После того как в сумеречном состоянии больная энергично выказала свое отвращение, она потребовала пить, пила без всякой задержки много воды и проснулась от гипнотического сна со стаканом воды у рта. Это болезненное явление с тех пор пропало совершенно».

Хочу напомнить, что докладчик рассказывает о событии, имевшем место без малого три десятка лет назад. Фрейду – 53 года, а он говорит так, будто эти события происходили вчера, и будто он был их непосредственным свидетелем. Разве нельзя было привести в качестве примера не давнишнюю пациентку своего коллеги, а собственную пациентку, вылеченную им самим год или два назад? Неужели ничего подобного не происходило с больными, которых он лично лечил по методике разговоров и свободных ассоциаций? Нет, мы видим, как Фрейд упорно цепляется за Берту, которую он лично якобы никогда не видел.

Меня развеселила последняя фраза этого абзаца: так заканчивают обычно свои рассказы заезжие знахари, поднаторевшие в одурачивании простаков. Почерк всех мошенников удивительно схож, вот и Фрейд представлял дело так, будто любой истерический симптом Берты бесследно исчезал, стоило ей вслух проговорить болезненную ситуацию, прокрутить в своем сознании события задом наперед и прийти к травмирующему источнику.

Симптом, о котором говорится в приведенном отрывке, был вызван поглощением воды «отвратительной маленькой собачонкой», которая вызвала у больной приступ раздражения. По Фрейду, Берта не только не могла пить воду из стакана, но и перестала говорить на немецком языке и общалась на языке той самой «англичанки, которую она не любила». Болезненный симптом Берты сформировался не из-за воды как таковой, а из-за способа ее потребления, что она будет пить ее из точно такой же емкости, из которой лакала собака англичанки. Но собаки не умеют «пить воду из стакана», они могут лакать ее из блюдца. Пускай Фрейд оговорился, но если в фабулу его рассказа ввести блюдце, то уже Берта не могла бы «лакать» воду из него. Невозможность использования одной и той же емкости для собаки и Берты приводит к невозможности всего рассказанного эпизода, в котором емкость для воды имела решающее значение. Рассказанный докладчиком яркий эпизод выглядит неестественно. Всякий серьезный слушатель обязан скептически отнестись к подобным способам исцеления.

Впрочем, опустим эти придирки, в надежде, что психоаналитики найдут иную логику истерической реакции больной. Они – большие мастера по истолкованию подобных искусственных ситуаций, сконструированных по одной и той же схеме, которую можно пояснить таким примером. Маленький мальчик испугался кролика; когда он вырос, ему не хочется носить кроличью шапку и, вообще, его раздражают изделия из меха, он пугается людей в шубах. Никто не может понять, откуда взялись эти фобии и тут является проницательный психоаналитик, который в беседе с больным докапывается до того самого кролика, которого больной давно забыл. Врач убеждает его, что кролика бояться не нужно, в результате такого психоанализа больной выздоравливает.

Описанная механика должна была, по утверждениям психоаналитиков, приводить к выздоровлению душевнобольных, однако она не работала ни в случае с Бертой, ни в миллионах других случаях. Эта внешне эффектная психотерапия критиковалась многими противниками психоанализа; они приводили факты фальсификации, контраргументы и теоретического, и практического характера.

Продолжая свое выступление, докладчик отметил очевидные заслуги Брейера: «Никто еще не устранял истерических симптомов подобным образом, и никто не проникал так глубоко в понимание их причин. Это должно было бы стать богатым последствиями открытием, если бы опыт подтвердил, что и другие симптомы, пожалуй, даже большинство симптомов, произошли таким же образом и так же могут быть устранены. Брейер не пожалел труда на то, чтобы убедиться в этом, и стал планомерно исследовать патогенез других, более тяжелых симптомов болезни. Именно так и оказалось; почти все симптомы образовались как остатки, как осадки, если хотите, аффективных переживаний, которые мы впоследствии стали называть "психическими травмами"».

К «более тяжелым симптомам болезни» Берты относился, в частности, паралич ее правой руки. Вот как он возник и как был исцелен чудо-доктором.

«Однажды, – продолжил свой рассказ Фрейд, – она проснулась ночью в большом страхе за своего лихорадящего отца и в большом напряжении, так как из Вены ожидали хирурга для операции. Мать на некоторое время ушла, и Анна сидела у постели больного, положив правую руку на спинку стула. Она впала в состояние грез наяву и увидела, как со стены ползла к больному черная змея с намерением его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу, сзади дома, действительно водились змеи, которых девушка боялась и которые теперь послужили материалом для галлюцинаций). Она хотела отогнать змею, но была как бы парализована: правая рука, которая висела на спинке стула, онемела, потеряла чувствительность и стала парализованной. Когда она взглянула на эту руку, пальцы обратились в маленьких змей с мертвыми головами (ногти). Вероятно, она делала попытки прогнать парализованной правой рукой змею, и благодаря этому потеря чувствительности и паралич ассоциировались с галлюцинацией змеи. Когда эта последняя исчезла и больная захотела, все еще в большом страхе, молиться, у нее не было слов, она не могла молиться ни на одном из известных ей языков, пока ей не пришел в голову английский детский стих, и она смогла на этом языке думать и молиться. С вспоминанием этой сцены в гипнозе исчез спастический паралич правой руки, существовавший с начала болезни, и лечение было окончено».

Берта, по словам докладчика, как по мановению волшебной палочки, полностью исцелилась. Мне кажется, чудо воскрешения Лазаря из мертвых, которое осуществил наш Спаситель, не столь впечатляюще по сравнению с данным эпизодом счастливого выздоровления Берты. Обращаю внимание на самое грозное оружие Фрейда – его выразительный язык, который мог околдовать и повести за собой любого скептика. Кого оставит равнодушным образ «маленьких змей с мертвыми головами». Разве Брейер смог бы передать таким сочным яком видения больной? Но меня удивляет не эти басни, а то, как быстро Фрейд изменил свое отношение к лечащему врачу Берты. Поводом к этому послужила банальная причина, лежащая на поверхности: вскоре после поездки в Соединенные Штаты к нему пришла мировая слава. Однако у него не было ни малейшего желания с кем-либо, в том числе и со своим другом Брейером, делиться ею. И вот, Фрейд решает скорректировать историю возникновения и развития психоанализа, для чего он совершенно иначе расставляет акценты в истории учения.

Небольшой очерк, написанный Фрейдом в 1914 г., начинает так: «Не следует удивляться субъективному характеру предлагаемого "Очерка истории психоаналитического движения" и той роли, которая отведена в нем моей личности. Потому что психоанализ – мое творение. В течение десяти лет им занимался один только я, и все неудовольствия, вызванные у современников этим явлением, всегда обращались против меня одного. Поэтому я считаю себя вправе отстаивать ту точку зрения, что еще и теперь, когда я уже давно перестал быть единственным представителем психоанализа, никто лучше меня не может знать, что такое психоанализ, чем он отличается от других способов исследования душевной жизни, чему можно дать такое имя и чего не следует так называть».

Здесь читатель становится свидетелем того, как чисто психологический фактор – в данном случае амбициозные притязания автора – оказывают сильнейшее воздействие на существо дела. С этого момента в психоанализе главным считается не брейеровский метод катарсиса, в результате которого врач давал возможность пациенту выговориться по поводу беспокоящих его симптомов, после чего они исчезали, а сексуальная подоплека травматических событий, вызвавших психическое расстройство. Теперь в истории болезни Анны О. Фрейд обращает внимание на совершенно иные моменты. Оказывается, в основании ее истерических реакций лежала сексуальная озабоченность, которую она перенесла на врача, а тот не сумел распознать важнейшего механизма человеческой психики, который с этого момента в психоанализе считается наиважнейшим. Поэтому, говорит Фрейд, Брейера никак нельзя считать первооткрывателем психоанализа, так как в этом учении главным является не метод «лечения разговором», а техничное воздействие на сексуальный комплекс больного.

Фрейд пишет: «Факт грубо сексуально окрашенного, нежного или враждебного перенесения, возникающего при всяком лечении невроза-перенесения, хотя и нежелательного и не вызываемого ни одной из сторон (больным и врачом), казался мне всегда неопровержимым доказательством происхождения творческих сил невроза из области сексуальной жизни. Это доказательство еще до сих пор недостаточно серьезно оценено, так как в этом случае при исследовании не было бы собственно другого выбора. Для меня оно сохраняет свое решающее значение одинаково и даже больше, чем соответствующие результаты аналитической работы».

Чтобы отнять у Брейера честь первооткрывателя, Фрейд принизил «очищающий» метод лечения разговором, который он раньше считал большим достижением новой науки, и сделал упор на «сексуальном перенесении». Эту свою новую позицию на существо психоанализа он впоследствии никогда не менял; ее усвоили ученики и последователи Фрейда, в частности, Абрахам Брилл.

Брилл пишет: «Брейер и Фрейд сотрудничали в течение нескольких лет, когда разрабатывали метод лечения катарсисом, затем они разошлись. Это произошло по ряду причин. Одна из причин заключалась в усилении критики их взглядов на роль сексуальности в происхождении неврозов. Брейер сообщал, что в случае с Анной О. сексуальный элемент едва заметен. Понятно, он рассматривал сексуальность в границах генитальной активности в соответствии с общепринятыми в то время воззрениями. В последующем, когда Брейер и Фрейд углубились в исследование истерии, они открыли, что сексуальный элемент повсеместно присутствует в избытке, и, конечно, опубликовали свои данные. Ничто не возбуждает людей так, как обсуждение сексуальных проблем. Все возражающие Брейеру и Фрейду сосредоточились на одном вопросе. Брейеру стало не легко под огнем критики, особенно со стороны важных персон, прежде оказывавших ему уважение».

Как видим, Брилл очень хорошо усвоил урок истории психоанализа, преподанный Фрейдом. В своих лекциях он неоднократно укоряет Брейера в трусости перед сексуальной правдой жизни. О подвиге Фрейда рассказывает и главный идеолог фрейдизма, Шандор Ференци. В 1933 г. в статье «Влияние Фрейда на медицину» он писал: «Уже первые попытки Фрейда объяснить открытие Брейера привели к исследованию сексуальных проблем. И тут же его покинули друзья и коллеги, признававшие его дарование, пока он ограничивался лишь такими конкретными проблемами, как афазия и церебральный паралич у детей. Даже Брейер присоединился к тем, кто считал проблемы, интересующие Фрейда, неэстетичными. Так Фрейд оказался в одиночестве. Начался период в его жизни, заслуживающий названия героического». Все, верные и неверные, сыны своего отца-основателя – Штекель, Адлер, Абрахам и др. – писали о нем в подобном ключе, создавая ему мученический ореол.

Но зададимся вопросом: что могло повлиять на интерпретацию события, которое имело место теперь уже 33 года назад, только ли желание Фрейда выставить себя впереди Брейера? Ведь это можно было сделать множеством способов, без привлечения новой теоретической базы. Почему «трусу» Брейеру вменяется в вину его неспособность понять сексуальные аспекты психоанализа? Ведь ничего не изменилось за эти годы, формально эта сторона дела проговаривалась еще в работе 1895 г. «Исследование по истерии». Но тогда перенос сексуальных переживаний Берты на Брейера почему-то не ставился во главу угла психоанализа. В цитированной выше работе 1909 г. о переносе тоже упоминается вскользь.

Какие же события произошли с 1909 по 1914 г., которые заставили Фрейда резко изменить свое отношение к Брейеру, а главное, к сексуальной стороне психоанализа? Я не нахожу других причин, кроме второго пришествия Берты Паппенхейм. О ней заговорили в Европе, она участвовала во многих громких политических акциях, стала известной писательницей. Фрейд, как когда-то в юности, не мог не обратить на нее внимание. Темные силы ненависти и мести с илистого дна его души мутным облаком окутали его шизотимическое сознание. Флейшль давно лежал в могиле, а эти двое – Берта и Брейер – за свою теперешнюю счастливую жизнь должны заплатить. Вендетта, начатая когда-то со сновидения об инъекции Ирме, возобновилась с утроенной энергией.

Если бы Фрейд был честным ученым, то он постарался бы выяснить: оправилась ли до конца бывшая пациентка Брейера от душевного недуга, мучавшего ее на протяжении почти десяти лет, не испытывает ли она каких-то новых беспокойств. Он мог бы похвастаться перед ней, что по новой методике были вылечены десятки пациентов. Ничего этого не произошло. Вспоминая озорную девочку, с которой он весело играл на солнечных лужайках Пратер-парка, родоначальник психоанализа мрачно думал: «Ты, чертовка, борешься с проституцией и за права женщин, но я-то знаю твою сексуальную озабоченность, мне известно, чего ты в действительности хочешь. Я знаю, ты меня любила, но изменила мне с этим ловеласом Флейшлем. Отвергнув мою любовь, ты меня тем самым унизила, но я выше тебя и, вообще, женщины никогда не были выше мужчин, ты не сможешь своими громкими акциями, поднять женщин на равный с мужчинами уровень». Может быть, он не говорил именно таких слов, но подобный мотив начал громко звучать во всех его работах того периода.

Чтобы понять, каким радикальным метаморфозам подверглась позиция Фрейда, надо открыть еще одну его работу, написанную в далеком 1905 г. Если читатель внимательно ознакомится с очерком «О психотерапии», то у него возникнет иное впечатление о психоанализе; по сравнению с работами 1909 и 1914 гг. здесь совершенно по-другому расставлены акценты. Первое, что бросается в глаза, – полное пренебрежение сексуальными аспектами лечения и сбалансированный взгляд на вклад в новую науку, внесенный Брейером и самим автором, а также предшественниками. Кстати, Юнг нередко называл психоанализ терапией Фрейда – Брейера, т.е. он не считал психоанализ творением только Фрейда. В тексте 1905 г. мы читаем: «Многим врачам психотерапия еще и теперь кажется продуктом современного мистицизма и в сравнении с нашими физико-химическими лечебными средствами, применение которых основано на физиологической точке зрения, – прямо ненаучной, недостойной интереса естествоиспытателя. Позвольте же мне защитить перед вами дело психотерапии и указать, что в этом осуждении можно считать неправильным и ошибочным.

Во-первых, позвольте мне напомнить вам, что психотерапия – не новый метод лечения. Напротив, это самая старая терапия, находящая применение в медицине. В очень поучительной книге Левенфельда (учебник всеобщей психотерапии) вы можете прочесть о методах, применявшихся в первобытной и античной медицине. Большую часть этих методов вы должны будете отнести к психотерапии. С целью исцеления больного его приводят в состояние "верующего ожидания", дающего и теперь еще неплохие результаты. С тех пор, как врачи нашли другие лечебные средства, психотерапевтические стремления того или иного рода никогда не прекращались в медицине. Во-вторых, обращаю ваше внимание на то, что мы, врачи, уже потому не можем отказаться от психотерапии, что другая сторона, которую очень даже необходимо принимать во внимание при процессе исцеления, – а именно больные, – не имеют никакого намерения от нее отказываться».

Из этих слов хорошо видны истоки психоанализа, которые берут свое начало в целебном шаманстве. Фрейд рано проявил симпатии к нему; все последующие его искания вращались вокруг одной проблемы – как этому древнему ремеслу сообщить наукообразную форму. Сначала он сделал ставку на гипноз. В работе 1905 г. он упоминает Бернхейма и Льебо из Нанси, метод лечения которых он не отбросил полностью, как что-то абсолютно ошибочное. Он только думал, что психоанализ эффективнее гипноза, поскольку дает понимание генезиса невроза.

«Есть много способов и путей психотерапии, – говорит Фрейд. – Хороши все, если они ведут к излечению. Наше обычное утешение: "все обойдется и будет хорошо", которым мы так щедро одариваем больных, соответствует одному из психотерапевтических методов. Но при более глубоком понимании сущности невроза нам нет необходимости ограничиваться утешением. Мы выработали технику гипнотического внушения, психотерапии с помощи внушения, упражнения и вызова целенаправленных аффектов. Я не отказываюсь ни от одного из них и при благоприятных условиях пользовался бы ими всеми. Руководствуясь только субъективными мотивами, я ограничился в действительности названным "катарсическим" методом Брейера, который я охотнее называю "аналитическим". Вследствие моего участия в выработке этой терапии я чувствую себя лично обязанным посвятить себя ее изучению и разработке ее техники. Я могу утверждать, что аналитический метод психотерапии оказывает самое глубокое действие, идет дальше всех других методов, при его помощи достигаются самые коренные изменения состояния больного. Оставляя на минуту терапевтическую точку зрения, я могу указать в его пользу на то, что он самый интересный метод и единственный, открывающий кое-что в образовании болезни в общей связи ее явлений. Вследствие открывающегося перед нами понимания механизма душевного заболевания он один в состоянии повести нас за свои пределы и указать нам путь к другим видам терапевтического воздействия».

Далее Фрейд говорит о различиях гипноза и анализа в свете оппозиции живописи и скульптуры в понимании Леонардо да Винчи. Он предостерегает, что психоаналитическая методика сложна, длительна и требует немалых усилий как со стороны врача, так и со стороны пациента. Причем психоаналитической терапии, по его мнению, поддаются не все больные. Нужно «отказываться от лечения таких больных, которые не обладают известным образованием и внушающим доверие характером». В другом месте он писал: «Если врачу приходится иметь дело с никудышным характером, он вскоре теряет к нему интерес, который необходим для глубокого проникновения в психическую жизнь пациента». Пролетарии и «никчемные люди», говорил он, не годятся для серьезного психоанализа. Существует также и возрастное ограничение: лица, которым за 50, говорил он, «утеряли пластичность душевных процессов» и «не поддаются воспитанию».

В заключение работы 1905 г. автор кратко остановился на сути новой терапии. «Эта терапия основана на идее, что бессознательные представления… являются ближайшей причиной болезненных симптомов. Это убеждение мы разделяем с французской школой Жане, которая в своей жесткой схематизации сводит истерический симптом к бессознательной idee fixe». Сказав еще несколько фраз по поводу «перевоспитания для преодоления внутренних сопротивлений», Фрейд в самом конце коснулся вопроса о «роли сексуальности в этиологии психоневрозов».

Противники психоанализа выдвигали простой довод: если неврозы в конечном счете происходят от сексуальной неудовлетворенности, то не будет ли их эффективным лечением непосредственное сексуальное удовлетворение больного. Именно на этот довод автор дает ответ. Он пишет: «Сексуальная потребность является только одним фактором, играющим роль в механизме невроза. Если бы он был один, то его следствием была бы не болезнь, а половое излишество. Второй, столь же необходимый фактор, о котором слишком охотно забывают, представляет собой сексуальное отвращение невротиков, их неспособность любить, т.е. та психическая черта, которую я называю "вытеснением". Невротическое заболевание происходит из конфликта между этими стремлениями, а потому совет удовлетворять сексуальную потребность редко может быть назван хорошим советом». Ничего другого о сексуальности автор не сказал. Он не вспомнил здесь об Анне О. и не прибегал к эксплуатации фантастического образа трусливого Брейера, в которого влюбилась пациентка. Здесь Фрейд пытается апеллировать к здравому смыслу компетентного слушателя. В Америке он поймет, что самым благодарным его слушателем является невежественная толпа, жадно ловящая каждое его слово.

Я коротко остановился на трех работах – 1905, 1909 и 1914 г., в которых раскрывалось то главное, что составляет существо психоанализа. С одной стороны, можно сказать, что между представленными работами нет больших противоречий. Мнение автора о психоанализе менялось, но это было связано с естественным развитием науки. Невозможно требовать от автора, чтобы он написал три статьи об одном и том же. Разумеется, в разное время появлялись разные проблемы, требовавшие разъяснений, в соответствии с этим он и расставлял акценты. В 1905 г. Фрейд сделал ударение на истоках психоанализа, в 1909 г. – на методе катарсиса, открытого Брейером, а в 1914 г. – на его ошибках. Кажется, что работы не только дополняют друг друга, но виден определенный прогресс в становлении науки. Автор постоянно искал и находил новые подтверждения для своей теории и практики, что и отражено в трех статьях.

Такой взгляд на работы Фрейда является поверхностным, а значит и ошибочным. Он не учитывает шизотимическую природу автора. В поступках диктатора оглупленная им толпа тоже видит только положительные моменты. Но если судить об авторе трех статей с более скептической и критической позиции, невозможно не заметить его метаний – частью беспорядочных, а частью окрашенных в сугубо личностные тона. Все «теоретические» искания Фрейда вращались вокруг двух хорошо знакомых ему лиц – Берты и Брейера. Читая историю психоанализа в изложении его апологетов, так и хочется крикнуть: «Да оставьте вы их в покое! А если они для вас так важны, почему же оказалось, что вся информация о них засекречена? Почему до сих пор ничего неизвестно о личности Берты, ее последующем отношении к лечащим врачам? Какие аргументы Брейер выдвигал против фрейдовского подхода? Ну, и так далее».

Идея психоанализа, как очистительной исповеди пациента, была сформулирована в начале 1880-х годов. Но Фрейду понадобилось еще 30 лет, чтобы сочинить фантастическую легенду о трусливом отступнике Брейере, который смалодушничал перед проблемой сексуальности. Мы видим, как сон об Ирме, основная идея которого состоит в отмщении Флейшлю, Брейеру и Берте, последовательно реализовался в глобальном культурно-историческом явлении. В начале XX в. фрейдизм представлял собой расплывчатое мироощущение одного потерявшегося в науке человека, который высыпал на голову своих коллег целый ворох странных и несогласованных утверждений. Сегодня уже не скажешь, что психоанализ – это дым, так как он оброс таким количеством одеревенелых мифов, что не хватит и сотни книг, чтобы разоблачить их. Но сегодня, как и в начале прошлого века, в психоанализе отсутствует твердое ядро, указав на которое, можно было бы уверенно сказать: «Вот это – квинтэссенция учения Фрейда».