Г.В. Григорьев
К вопросу о центрах происхождения культурных растений
( Критический разбор теории академика Н.И. Вавилова )
Известия государственной академии истории материальной культуры
Т. XIII, выпуск 9, 1932 г.
Н.И. Вавилов
Предисловие РедакцииРабота Г.В. Григорьева представляет попытку критического анализа исследований акад. Н.И. Вавилова по специальным вопросам растениеводства в той части которая относится к специальности Академии. Критикуя теорию Н.И. Вавилова, автор правильно усматривает ее наиболее уязвимые места, иллюстрируя ярким примером исследований выдающегося ученого СССР, каким является Н.И. Вавилов, ту опасность, которую таит в себе некритическое использование нашими специалистами работ буржуазных ученых иной, чем собственная, области научного знания.Впрочем, мало, пожалуй, сказать и этого. Критический этюд Г.В. Григорьева ярко демонстрирует полную необходимость смычки советской коллективной работы наших специалистов в пунктах стыка специальной физико-математической и гуманитарной областей научного знания. ... автор ограничился одной критикой. Являясь в основном правильной, эта критика в то же время местами могла бы быть глубже и убедительней...
Бесспорно, что в истории материальной культуры человека, в истории его материального производства одно из центральных мест занимает вопрос о происхождении и развитии земледелия как одного из основных производств.
Этот вопрос занимает человечество не только в наше время. Древнейшие письменные источники фиксируют мифы о происхождении злаков, деревьев, земледельческих орудий и т. д. Каждая эпоха пыталась давать свое объяснение в зависимости от уровня своих знаний и мировоззрения. От нашей эпохи мы в праве ожидать ответа на этот вопрос.
Академик Н. И. Вавилов уверенно заявил о том, что он открыл центры происхождения культурных растений, а следовательно, и центр возникновения земледелия.
Для историка материальной культуры совершенно необходимо использование выводов точных наук для точного воспроизведения хода исторического процесса. Труды Н. И. Вавилова как крупного ботаника, как советского академика, в этом отношении должны быть предметом всеобщего внимания. Тем более, что сам Н. И. Вавилов утверждает, что, «изучив детально очаги формообразования главнейших культурных растений, ботаник в состоянии внести существенные поправки в представления историков и археологов» [1], и далее: «на растительных объектах вопрос об автономии культуры решается более точно, чем при помощи обычных археологических документов» [2].
Постараемся изложить теорию Н. И. Вавилова на основании его работ 1926 — 1929 гг. [1] – [5]. «Выяснение центров формообразования и происхождения культурных растений позволяет подойти объективно и к установлению основных очагов земледельческой культуры. Споры о том, автономна ли египетская культура, не заимствовала ли она элементы культуры от Месопотамии или, наоборот, вопросы об автономии китайской и индийской культур решаются объективно исследованием сортов культурных растений. Растения, их разновидности не так легко переносимы из одной области в другую; несмотря на многие тысячелетия странствований народов и племен, как мы видим, нет никаких затруднений в установлении основных очагов формообразования большинства культурных растений. Наличие в северной Африке и юго-западной Азии больших эндемичных групп, видов и разновидностей культурных растений, на которых создавались самостоятельно земледельческие культуры, решает вопрос об автономии этих культур и в общем культурно-историческом смысле» [1, с. 136-137].
В основу исследования автор кладет так называемый «дифференциальный систематическо-географический метод определения центров формообразования» [1, с. 18] отдельных растений. Путем дифференциации данного растения на линнеевские виды, определения ареалов этих видов, определения разновидностей и т. п., ботанических приемов, в рассмотрение которых мы вдаваться не можем, автор устанавливает на земном шаре пункты, в которых в настоящее время сосредоточено наибольшее разнообразие видов данного растения. Н. И. Вавилов пишет: «Систематик-географ обыкновенно в основу определения центров происхождения той или иной большой группы, того или другого рода животных и растений ставит распределение видов, сосредоточение максимума видов в разных областях. Естественно (? курсив мой — Г. Г.), что такой же метод установления центров по областям концентрации разнообразия, но более дифференцированный, должен применяться и к культурным растениям» [1, с. 16]. «Области максимального разнообразия, включающие обыкновенно также ряд эндемичных форм и признаков, обыкновенно и будут центрами формообразования» [1, с. 18].
На этом основании автор устанавливает «пять основных очагов для главнейших полевых, огородных и садовых растений». «Таковыми являются:
1) юго-западная Азия, включая Индию, южный: Афганистан и примыкающие к ним горные области Бухары и Кашмира, Персию, Малую Азию, Закавказье... ;Предлагая свою теорию, автор полемизирует с Де-Кандолем: «В основу определения родины культурных растений De Candolle положил местонахождение данного культурного растения в диком состоянии или местонахождение ближайших к данному культурному виду диких форм, отличая при этом состояние одичания от первобытного дикого состояния и отделяя первичное нахождение в диком состоянии от случайной натурализации вида в новом для него районе» [1, с. 12]. «Самый способ определения родины de Candolle'ем и другими авторами по месту нахождения данного культурного растения в диком состоянии далеко не всегда может считаться надежным, во-первых, потому, что многие виды возделываемых растений неизвестны вне культуры, во-вторых, так называемые «дикие родоначальники» часто представляют только узкие группы форм, с небольшим числом разновидностей, нередко генетически обособленные, не могущие объяснить всего многообразия, которым как правило представлены культурные растения, и чаще такие растения являются дикими родичами, со-родственными формами, а не родоначальниками в прямом смысле» [1, с. 13]. «Проблема о происхождении культурных растений оказалась гораздо сложнее, чем казалась в свое время De Candolle'ю, Неег'у и прочим авторам. Нахождение в диком состоянии растений, близких к культурным и даже относящихся к одному и тому же линнеевскому виду, еще чрезвычайно мало говорит о месте происхождения культурных растений...
2) юго-восточная Азия, включая горный Китай, Японию, Непал и примыкающие районы;
3) средиземноморский очаг, охватывающий все побережье Средиземного моря, включая сев. Африку (Египет, Алжир, Тунис),. Палестину и Сирию, Грецию с островами, Испанию, Италию и частично западные и юго-западные районы Малой Азии.
4) В северной Африке необходимо выделить, как самостоятельный очаг, Абиссинию с прилегающими к ней горными районами.
5) В Новом Свете, поскольку позволяют судить имеющиеся данные, необходимо выделить в качестве очагов первоначального земледелия и центры формообразования Мексику и Перу с прилегающими к ним горными странами» [1, с. 136].«Если путем искусственного отбора селекционер и может вызвать вдали от родины растения, на селекционных делянках, появление у Перекрестно опыляющихся форм рас с новыми признаками, которых не открывает непосредственное изучение данного растения на родине, то это по существу не меняет общей концепции географического распределения разнообразия и связи его с центрами происхождения» [1, с. 71].
Установив «очаги» культурных растений, Н. И. Вавилов идет дальше. Для каждого отдельного растения он указывает тот центр, откуда оно произошло. Например: мягкие пшеницы из Афганистана, твердые из Абиссинии, бобовые из Афганистана, просо из Монголии и т.д. По Н. И. Вавилову, в этих местах когда-то образовались все существующие формы данного культурного растения, а затем они стали расходиться в разных направлениях. «Древние культуры озимой пшеницы и озимого ячменя с переходом их с юга к северу, к востоку и западу (в этом направлении идет убывание сортового разнообразия пшеницы, а, следовательно, в этом направлении шло и распространение культуры) несли за собой рожь в качестве сорного растения» [1, с. 63].
Далее, Н. И. Вавилов говорит: «Распределение наследственных форм льна по направлению с юга на север оказалось определенно связанным с продолжительностью вегетационного периода. К северу оказались приуроченными преимущественно ранние формы с коротким вегетативным периодом с длинными неветвистыми стеблями... Из центра разнообразия, из вероятного очага происхождения в юго-западной Азии льны, расходясь к северу, распределялись по вегетационному периоду. На юге оставались расы с продолжительным периодом роста, позднеспелые; к северу в силу естественного отбора отошли ранние формы» [1, с. 65].
Каким же образом происходило это «распределение по вегетационному признаку»? В юго-западной Азии, в разных зонах гор, по словам самого автора, при наличии максимального разнообразия вегетационных условий, имеется максимальное разнообразие льна: в самых жарких частях имеется лен-кудряш, в верхних, сходных по вегетационным условиям с нашим севером и Сибирью зонах растет лен-долгунец, в промежуточных зонах имеются промежуточные формы. Каким образом лен-долгунец попал из верхних зон Гиндукуша на наш север? Н. И. Вавилов говорит: «Сосредоточение на севере культуры льна-долгунца, возделываемого на волокно, а к югу льнагкудряша и льна-промежуточного, возделываемого на семена, — просто объясняется действием естественного отбора, отобравшего к северу с его коротким вегетационным периодом скороспелые льны, а, следовательно, и длинностебельные, специально пригодные для получения из них большого количества ровного длинного волокна» [1, с. 68].
Попробуем восстановить процесс. Когда-то кто-то собрал на территории юго-западной Азии все разнообразие (или во всяком Случае представителей из всего диапазона разнообразия по вегетационным условиям) форм и перенес их в разные условия на север. На юге выжили южные формы, на севере — северные.
Н.И. Вавилов пишет: «В высокогорных районах Кавказа, Бухары, Бадахшана мы находим сибирские и архангельские типы сортов яровой пшеницы и ячменя, характеризующиеся мягкими остями... Горохи Памира напоминают сибирские и северо-европейские формы пелюшек.
«По мере продвижения вверх разнообразие разновидностей и рас заметно уменьшается как в смысле сортов, так и культур...
«Такое же убывание разнообразия растений и рас характеризует, как правило, продвижение культур с юга к северу» [1, с. 105].
Автор подходит к решению вопроса слишком упрощенно: де-Кандоль считал, что там, где в настоящее время есть дикая пшеница, гам и центр ее происхождения; Н. И. Вавилов считает, что там, где в настоящее время наибольшее количество исходных видов данного растения, там и центр происхождения его.
Задача решается, таким образом, просто. С математической точностью можно указать пункт, откуда произошел тот или иной вид, вплоть до отдельного кишлака. А где этих видов большинство, там и центр происхождения земледельческой культуры. А где же исторический процесс? Где человек в его долгой исторической жизни? Где создание человеком «искусственной среды», одной из сторон которой являются культурные растения? Если стать на точку зрения Н. И. Вавилова, мы должны будем признать, что стиль «ампир» зародился в Петербурге, так как здесь он наиболее полно представлен во всем его многообразии; мы должны будем признать, что производство фитильных ружей имеет своим центром, происхождения горы Памира, так как там в настоящее время сосредоточено производство их во всем их разнообразии, притом в исходных формах*.
* Здесь я сознательно акцентирую роль человека. Совершенно ясно, что культурные растения находятся в гораздо большей зависимости от географических условий, чем орудия труда и надстроечные явления. Но для меня важно подчеркнуть, что культурные растения в значительной мере есть результат сознательной деятельности человека. Энгельс в «Диалектике природы» (стр. 69) говорит: "чем более, однако, люди отдаляются от животных, тем более их процесс воздействия на природу принимает характер преднамеренных, планомерных, направленных к определенным, заранее намеченным целям действий... Он переносит культурные растения и домашних животных из одной страны в другую и изменяет, таким образом, флору и фауну целых частей света. Более того, при помощи разных искусственных приемов выращивания растения и животные так изменяются под рукой человека, что они становятся неузнаваемыми. Те дикие растения, от которых ведут свое происхождение наши хлебные культуры, еще до сих пор не найдены".Н. И. Вавилов основывает свою теорию на том, что имеются центры разнообразия культурных растений, где образовались все виды существующих культурных растений и откуда они как-то попадали в те или иные страны. Этими центрами являются горные районы, притом не все: например, Альпы, Пиренеи не входят в этот перечень. Такими районами являются Гиндукуш, Гималаи, Горный Китай, Кавказ, Абиссиния, Апеннины, Балканы, Кордильеры, южные отроги Скалистых гор. Почему же именно здесь возникла земледельческая культура? По Н. И. Вавилову, там, в защищенных горных долинах, человек начал заниматься земледелием, там выработались все необходимые формы растений и отсюда распространились по свету. Лев Мечников, по Н. И. Вавилову, не прав, когда говорит о возникновении земледелия в речных долинах: ведь речные долины открыты для нападения, орошение их требует громадных плотин, царской власти. Самый простой вид орошения — самотечное — легче всего осуществляется в горах.Во-первых, неверно, что самое простое орошение — самотечное: самое простое орошение — ручное, затем лиманное. До сих пор все переходы и этапы в развитии орошения мы можем видеть на этнографическом материале. Например, на Атреке существует земледелие «лоя-сепма», когда посев производится на площади, занесенной илом в половодье. После спада воды туркмены садят дыни прямо в трещины, образовавшиеся при высыхании. Тут же рядом следующий тип орошения — лиманный «соуми», когда долину перегораживают валом, останавливая тем воду и по высыхании производят посев. Третий способ отмечен спутником Н. И. Вавилова в Афганистан Д. Д. Букиничем — «дарава», когда уже не довольствуются перегораживанием долины, а проводят канавы, направляющие в эти долины воды.
На Аму-Дарье до сих пор производят посев, так, что полив его скорее представляется увлажнением посредством предварительного-затопления. Да и каждая долина рек Средней Азии знает хозяйство без орошения. Маш, пшеница, ячмень, кунжут и т. д. в Мианкале (Заравшан) в сырых местах часто возделываются без полива. Почему же нужно видеть зачатки искусственного орошения именно в горах, когда там условия для этого очень неблагоприятны? Конечно, для современного уровня техники и мышления идея самотечного орошения, как и идея каменного, ножа, рычага и т. п. основных технических открытий человека, представляется делом совершенно простым. Между тем для того времени, времени зарождения культурного растения, самотечное ирригационное сооружение, хотя бы и самое маленькое, требует такого количества знаний, что связывать начальные формы земледелия с орошением посредством канав представляется совершенно недопустимой модернизацией, искажением исторической перспективы.
Очевидно, процесс шел следующим образом: сначала собирательство, затем посев полива, затем полив ручной посредством имеющихся сосудов и затем уже самотечное орошение. Приведу один из множества этнографических примеров: «Характер культуры маиса показывает, что сначала ирокезы культивировали его огородным способом на маленьких полосах земли и только постепенно перешли к системе больших маисовых полей» [6, с. 175], но огородная культура именно и основывается на орошении посредством сосудов [6, с. 188-189].
Расширение общественного производства заставило человека искать новых путей к отвоеванию территории: использовав тысячелетний опыт на землю с естественным орошением, опыт по регулированию воды (сначала, может быть, с защитными целями), затем опыт по «механическому» орошению (так как полив сосудами принципиально и есть «механический» полив), человек перешел к самотечному орошению. Нужно думать, что сначала он научился подводить воду к полю в водоем, затем, постоянно стремясь повышать уровень воды в водоеме (так как это облегчает подъем воды), он на» конец соединил водоем с бороздой и получил оросительный канал с самотечным орошением. Очевидно, что не новшеством является полив огородов посредством тыкв, представленный на египетских рисунках, а также современный полив, приведенный у Клингеца, где представлен «наталек» — кожаный черпак или плотно сплетенная просмоленная корзина, посредством которой вручную перечерпывают воду из канала на поле [6, с. 386].
Точно также и индейский полив из пруда является безусловно наиболее примитивным видом орошения. Утверждая без доказательств, что горное орошение наиболее легкое, Н. И. Вавилов отрицает возможность зарождения орошения в долинах великих рек. В доказательство он приводит следующее соображение: «Обуздание больших рек, овладение Нилом, Тигром, Евфратом и другими великими реками, требовало железной деспотической организации, создания плотин, регуляторов затопления, требовало организованных массовых действий, о которых не мог мечтать первобытный земледелец северной Африки и юго-западной Азии» [1, с. 104].
На самом деле в долинах этих рек у «первобытного земледельца» зародилось и свое «первобытное» орошение. Не обязательно «обуздание больших рек», не обязательны грандиозные сооружения, не обязательна деспотическая организация на первых этапах развития орошаемого хозяйства. Всякая «великая» река дает все возможности для «маленьких» ирригационных сооружений. Долины «великих» рек Средней Азии знают огромное множество мелких и мельчайших каналов, выводимых или прямо из реки, или из ключей, протоков и т. д. И уклоны местности долин рек вполне достаточны для самотечного орошения.
То, что застают письменные источники в Египте (и деспотическую власть и создание плотин), представляет собою результат деятельности развитого общества. Ведь устройство крупных искусственных оросительных сооружений требует комплекса знаний и навыков, наличных лишь у развитого общества. К. Маркс говорит: «Лишь унаследованная, накопленная из поколения в поколение, специальная сноровка сообщает индусу, как и пауку, его виртуозность». А по Н. И. Вавилову выходит, что фараоновская организация власти и системы орошения или откуда-то пришли в готовом виде, или же кем-то были выдуманы. Ни то, ни другое решение не годятся, так как если бы они пришли, то, конечно, мы имели бы свидетельства об их прародине, и археологи давно бы уже их нашли. Между тем эта прародина, несмотря на все «усилия», не отыскивается.
И никем эта система орошения, эти огромные плотины не выдуманы. Она вытекла из потребностей общества. Если про изобретения XVIII века К. Маркс говорит, что «критическая история технологии вообще показала бы, как мало какое бы то ни было изобретение XVIII столетия принадлежит тому или иному отдельному лицу», то что же мы можем думать про общество, практика которого не знает никаких теорий и которое технически не развито, где вся техника построена на многовековом опыте. Очевидно, мы должны предполагать, да мы и знаем это, что фараоновская организация ирригации имеет свою долгую историю возникновения и развития, она возникла и развилась в том же месте, где достигла своего апогея.
Клинген в конце прошлого столетия правильнее подходил к решению этого вопроса. Он пишет [8, с. 309]: «Описывать прогресс египетского земледелия — все равно почти что описывать прогресс искусства регулирования водного режима Нила».
Он устанавливает, четыре стадии в развитии земледелия: 1) болотная, 2) урегулированная аллювиальная (когда человек регулирует намыв), 3) ирригационная и 4) нагорная и степная — равнинная. Последняя стоит в связи с развитием «промышленности» [8, с. 302]. Характерный момент: Клинген утверждает, что прогресс был, — Н. И. Вавилов фактически его отрицает. Таким образом, мы видим, что у гор нет преимуществ для возникновения орошения.
Также не выдерживает критики соображение Н. И. Вавилова о преимуществах гор ввиду защищенности от нападений.
Первобытная община, община по необходимости небольшая, С известной свободной территорией вокруг, начала развивать, как нечто подсобное, земледелие. Лишь в дальнейшем земледелие становится доминирующим производством.
Такой маленькой общине совсем не требовалось какое-либо «убежище» в виде горных ущелий, как говорит Н. И. Вавилов. На основании громадного количества фактов этнографических и археологических мы знаем, что обычные представления о беспрерывных войнах между такими общинами — прямое заблуждение. Археологический материал доказывает, что население, безусловно, оседало уже в неолите, если не раньше. На открытых местах оно живет не одну сотню и не одну, тысячу лет. Примеров можно привести неисчерпаемое количество. Следующим доводом в пользу горного происхождения культурных растений служит для Н. И. Вавилова то соображение, что в «земледельческих районах горной Бухары, в Бадахшане можно видеть до сих пор разнообразные примитивные этапы земледельческой эволюции, сохранившиеся, вероятно, неизмененными целые тысячелетия и иллюстрирующие до сих пор различные фазы земледельческой культуры» [2, с. 104]. Это обстоятельство ничего не доказывает. Сохранение танца кадрили в наших сибирских деревнях не говорит о том, что кадриль произошла из Сибири.
Таким образом, Н. И. Вавилов устанавливает четыре пункта, долженствующие служить убедительным доказательством правильности его теории:
1) наличие сортового разнообразия,Как мы видели, третий пункт о зарождении орошения в горах не выдерживает критики. Второй пункт также не убедителен, а четвертый не нуждается в серьезном опровержении, в виду своей очевидной слабости.
2) укрытость горных долин от нападений,
3) легкость орошения в горах и трудность в долинах рек,
4) наличие отсталых форм земледелия в горных районах.Остается, однако, вопрос, чем объяснить сортовое разнообразие в перечисленных выше горных районах.
Мне кажется, дело заключается, во-первых, в разнообразии вегетационных условий (это признает и Н. И. Вавилов) [2, с. 349; «Эти области граничат с пустынями центральной Азии и Сахары и по разнообразию климата и почвы представляют оптимальные условия для проявления формообразовательного процесса»]. Какое-нибудь небольшое нагорье климатически можно приравнять к необъятной территории черноземной полосы.
Во-вторых, роль играет несомненная историческая связанность горной страны с низиной. Надо помнить, что реки являются Дорогами не только для людей, но и для животных и растений, и движение идет не только вниз, но и вверх по течению. Правда, мы знаем мнения (например, утверждения Клингена), что растения распространяются по «наклонной плоскости», но ведь о таких мнениях серьезно говорить не приходится.
Не случайно горы Китая, Гиндукуш, Гималаи, Закавказье, Абиссиния и т. д. лежат в истоках рек древнейших земледельческих культур, и характерно то, что Альпы, Пиренеи, как свидетельствует Н. И. Вавилов, не имеют такого разнообразия. Но последние как раз дают начало тем рекам, в долинах которых мы не знаем в древности такого развития земледелия, как в долинах рек Нила, Тигра, Евфрата, Инда и т. д. А ведь и в Альпах и в Пиренеях были горные долины, защищающие людей. Там также «легко» проводить орошение, там также сохранились и древние насельники и архаические формы земледелия.
Сортовое разнообразие гор Китая, Гималаев и т. д. определяется тем, что в течение многих тысячелетий эти районы теснейшим образом были связаны с долинами рек.
Но историческая эволюция в долинах рек на той стадии развития общества протекала гораздо быстрее, чем в горных районах, где общество разорвано естественными рубежами.
Общества долин в архаический период дали начало следующим формациям. Но развитие общества неразрывно связано с развитием техники и, в частности, с техникой земледелия. Селекция также относится к технике земледелия.
Нужно думать, что если «селекционер на опытных делянках» в несколько лет добивается возникновения новой расы, то человечество в несколько тысячелетий безусловно влияло на селекцию, безусловно образовывало расы на основании опыта, передаваемого из поколения в поколение.
Недаром Ф. Энгельс говорит: «чем более, однако, люди отдаляются от животных, тем более их процесс воздействия на природу принимает характер преднамеренных, планомерных, направленных к определенным, заранее намеченным целям действий... Более того, при помощи разных искусственных примеров выращивания растения и животные так изменяются под рукой человека, что они становятся неузнаваемыми» [Ф. Энгельс. Диалектика природы, 1930 г., с. 69].
Новые расы культурных растений, возникая, заменяясь новыми; удерживались в горных районах, в свою очередь, изменяясь под влиянием климата и человека. Очевидно, всю историю египетских и абиссинских пшениц можно иллюстрировать как в музее в горах Абиссинии, причем, конечно, необходимо учитывать постоянно совершающуюся эволюцию.
Сущность ошибок Н. И. Вавилова заключается в том, что, может быть, сам того не подозревая, он разделяет точку зрения индоевропейского языкознания. Реакционная, шовинистическая, западноевропейская лингвистическая теория производит индо-германцев от какого-то индо-германского пра-народа индо-германской расы. Когда-то, где-то, по взглядам одних ученых — в Припамирских горах, потому что там сохранились языки наиболее близкие к санскриту, по другим — в Прибалтике, так как литовский язык является будто бы исходным для всех индо-германских языков, образовалась индоевропейская раса, и отсюда пошли культуры. Н. И. Вавилов повторяет любого индо-европеиста, забывая о диалектическом характере исторического процесса, он устанавливает, что когда-то в Гиндукуше произошли все сорта таких-то и таких-то культурных растений. Почему именно там? Потому, что там разнообразие их древнейших форм. Далее Н. И. Вавилов пишет: «Указанные горные районы представляют не только очаги разнообразных культурных сортов растений, но и разнообразие человеческих племен». Значит, и люди распространялись из этих же очагов? Между тем яфетическая теория доказывает, что все человечество пережило яфетическую стадию развития языка и этот процесс проходит одновременно в разных местах в зависимости от развития социально-экономического строя разных обществ.
Миграционная точка зрения Н. И. Вавилова особенно ярко сказывается при решении вопроса о происхождении проса. «De Candolle, не найдя точных указаний у ботаников о нахождения обыкновенного проса в диком состоянии, на основании исторических и лингвистических данных, остановился на предположении о происхождении проса из Аравии и Египта. Просо найдено Heer’ом в свайных постройках Швейцарии... Koernick, отмечая повышенную чувствительность проса к низким температурам, предполагал, что родину проса надо искать в теплых районах, и считал не невероятным, что таковой может оказаться Ост-Индия или ее северная граница. Bushan считает вопрос о родине проса открытым: «просо привыкли относить к Ост-Индии, — пишет Bushan (стр. 73), — но без каких-либо доказательств в пользу этого предположения» [1, с. 50-51].
Н. И. Вавилов нашел этот центр: «Он находится не в Египте, не в Аравии, как это предполагал Де-Кандоль, а в восточной центральной Азии». «По-видимому, просо продвинулось из Азии в Европу вместе с кочевыми народами» [1, с. 52]. «В восточную Европу, на Юго-восток Европейской части СССР, в Румынию, просо пришло ещё в доисторические времена, о чем свидетельствует нахождение проса археологами в Coucjuteni в Румынии в каменном веке. Есть определенные указания на культуру его в VI в. до Р.Х. (Bushan) Уже Плиний указывает, что просо было главным хлебом славянских племен (сарматов) [?!]».
Это рассуждение как нельзя ярче показывает ошибочность теории Н. И. Вавилова. В самом деле, еще «в каменном веке» (в энеолите) в Кукутенах было просо, было оно в свайных постройках; в фольклоре народов СССР, сохраняющем отзвуки «доисторической жизни», мы слышали о просе. Какие основания говорить, что оно было принесено? Какими кочевниками? Древнейшие известные нам поселения степей Евразии, оставившие свои следы в виде скорченных погребений и стоянок бронзового, а, может быть, и неолитического времени, все говорят об оседлой жизни, возможно основанной на пастушестве, а на Днепре, например, на земледелии. Н. И. Вавилов снова модернизирует исторический процесс. Те передвижения в степи, которые известны около первых веков н. э., объясняются отнюдь не кочевым образом жизни. Ведь кочевания представляют собою известное постоянно вибрирующее движение хозяйства в одном районе. Эти передвижения не что иное, как результат огромных социальных сдвигов, которые невозможны были в период Кукутен и свайных построек, в период захоронения в скорченном положении.
В Кукутенах, в свайных постройках Швейцарии найдено просо. Нужно думать, что не в этот период возникла там культура проса, а значительно раньше. Мы не можем допускать для того времени быстрого заимствования, да и вообще заимствование возможно лишь там, где для этого заимствования подготовлена почва. Общество вследствие внутреннего развития должно дойти до необходимости возделывать культурные растения, должно научиться их возделывать, а тогда уже возможно говорить и о заимствовании той или иной культуры. Сколько бы семян мы ни завозили к австралийцам, общество которых еще не развилось до уровня земледелия, они в лучшем случае съедят зерно, но не посеют его.
Кукутены — местная земледельческая культура, генетически прослеживаемая очень далеко. На этом основании мы в праве утверждать, что культура проса в Европе вполне автохтонна: исторические, археологические и этнографические данные говорят за это.
Как это ни странно, как это ни противоречит всем заголовкам трудов Н. И. Вавилова по данному вопросу, собственно о происхождении культурных растений Н. И. Вавилов говорит очень мало. Исключение составляют так называемые «сорняки».
Н. И. Вавилов делит все культурные растения на «первичные» и «вторичные»: «первичные», основные, известны с древнейших времен, «вторичные» вышли из так называемых сорняков.
Вообще, постановка вопроса о «сорняках» Н. И. Вавиловым требует внимательного изучения. К «сорнякам» пшеницы отнесена им рожь, «льняная культура» несет множество специализированных «сорняков» [1, с. 100], например, индау, рыжик, шпергель (торица) ..., «сурепка», целый ряд возделываемых видов горчицы, рапса ..., «татарская гречиха». «Таково происхождение некоторых культурных бобовых растений: вик... «Таким образом, — пишет Н. И. Вавилов, — намечается в сущности простой и естественный (курсив мой — Г. Г.) путь происхождения этой второй группы культурных растений. По мере продвижения в более суровые условия, в высокогорные районы, к северу эти сорняки вытеснили основные растения и выходили в культуру полей и огородов». Таким образом, пшеница, ячмень, рис, соя, лен, хлопчатник — «первичные» культуры, а остальные «вторичные», вышедшие из сорняков. Таким образом, по Н. И. Вавилову, сорняк это такое растение, которое в настоящее время уступает в качестве другому, с которым встречается.
Н. И. Вавилов не ставит вопроса: не мог ли в свое время «сорняк» быть основным растением? Ведь, например, пшеница однозернянка является древнейшим видом пшениц, между тем у Н. И. Вавилова она фигурирует как «сорняк». Да и остальные «сорняки» в значительной части уже не «дикари», а культурные «сорняки» и в некоторых районах являются основными растениями.
Во-вторых, Н. И. Вавилов проходит мимо давно замеченного ботаниками факта симбиоза растений. Клинген во втором томе своего труда «В стране патриархов земледелия» останавливается на факте искусственного создания этого симбиоза у индусов: «Он [индус — Г. Г.] применял этот важнейший закон сожительства двух важнейших для него групп полезных растений за тысячи лет до того времени, как ученые европейцы с проф. Де-Гером во главе едва коснулись его и то лишь в смысле применения к отдельным частным случаям» [1, с. 45]. Клинген тут же останавливается на вопросе о естественном сожительстве ряда форм растений, в одних случаях сожительстве благоприятном для обоих или для одного из растений, в других случаях сожительстве паразитном, когда одно растение живет за счет другого. «В диких лесах, степях и лугах, — пишет он, — это сообщество растений основано, прежде всего, на стремлении использовать каждую пядь земли соответственно индивидуальным особенностям каждого отдельного вида растения, и отсюда, путем приспособления в течение многих тысяч лет, выработалась система естественных союзов или ассоциаций, при помощи которых иногда весьма разнородные виды становятся друг другу существенно полезными и в значительной мере соподчиненными в своей жизненной обстановке, причем одно растение нередко даже питается нормально лишь в присутствии соответствующего ему другого растения». «В Индии же смешанные посевы составляют существенную основу всего полевого хозяйственного строя и, очевидно, заимствованы были человеком у дикой природы еще с незапамятной эпохи доисторической жизни первобытных народов, населявших Индию» [9, с. 80].
Этот факт чрезвычайно важен, так как возбуждает теоретический вопрос о том, началось ли земледелие с посевов чистосортных культур. Не было ли в истории земледелия периода, когда человек не особенно тщательно отбирал одно зерно от другого? Не брал ли человек для посева все то, что дает ему окружающая Природа? Археологические материалы как будто подтверждают это. Сам Н. И. Вавилов отмечает факт, что на средних высотах в Гиндукуше население нарочито смешивает несколько видов растений, что гарантирует ему всегда ровный урожай, так как разные растения по-разному реагируют на условия вегетации и если одно в данных условиях погибнет, то другое выживет.
Третьим доводом против теории «сорняков» Н. И. Вавилова является соображение, почему же так называемые «сорняки» не стали сами, непосредственно, культурными растениями? Почему, если они многочисленны и разнообразны, человек не мог их взять и культивировать на месте?
Эти вопросы Н. И. Вавилов не ставит, а между тем только ответив на эти вопросы, можно утверждать, чем является растение — «сорняком» или основным растением.
Рожь, по словам Н. И. Вавилова, является «сорняком» пшеницы, вытеснившим ее в более северных районах. На карте в книге «Центры происхождения культурных растений» Н. И. Вавилов приводит границы культуры ржи. Там же указана граница, ниже которой преобладает пшеница над рожью, а выше — культура ржи над пшеницей.
Ареал распространения дикой ржи очень велик. Почему не предположить, что рожь в этих северных районах сама, без помощи миграции благородной пшеницы вошла в культуру северного населения, точно так же, как морошка «вошла» в обиход лопарей, а картофель в обиход индейцев?
Но Н. И. Вавилов крепко держится за индоевропейскую теорию. Миграция и занос определяют не только возникновение культуры данного растения, но и земледельческие культуры вообще. Между тем, сам автор утверждает: «биологически рожь, как известно, является растением более выносливым, более грубым, более стойким». Из географического распространения культуры ржи, — пишет Ф. Шиндлер, — уже явствует нетребовательность этого хлебного злака к климату и почве; можно сказать определенно, что среди хлебов она является наименее требовательным» [1, с. 83], — т.е. биологически она приспособлена к северным районам. Зачем же Н. И. Вавилову нужно было искать происхождение ее на юге? Приняв точку зрения о нахождении центра происхождения там, где в настоящее время сосредоточено разнообразие сортов, он искусственно притягивает к этой схеме, вопреки очевидности и противореча самому себе, факты, свидетельствующие как раз об обратном. Сортовое разнообразие сосредоточено на юге. Но ведь этого разнообразия и не могло получиться на севере, где нет того диапазона географических условий, как на юге, и только.
Возможно, что академик Коржинский, с которым полемизирует Н. И. Вавилов, и ошибается в том, что рожь в Афганистане и Туркестане предшествовала культурам пшеницы и ячменя, но совершенно неправильна установка Н. И. Вавилова, когда он говорит: «само население Туркестана (Узбекистана, Туркменистана), Персии и Афганистана знает рожь главным образом как сорное растение» [1, с. 80]. То, что теперь это сорное растение, не значит, "что оно всегда было сорным растением. Н. И. Вавилов пробует использовать и лингвистические данные. Он указывает, что в настоящее время рожь в юго-западной Азии носит название «гандум-дар» и «джоу-дар». «Гандум» значит пшеница, «джоу» значит ячмень. До сих пор все было правильно, а дальше уже ошибки. «Дар» — от глагола «доштан» — «быть», «находиться» или же «дер» с коротким «э», как произносят в других местностях, — есть причастие от глагола «дэрун», что значит «терзать», т. е. дословно значит «растение, терзающее ячмень, пшеницу».
Во-первых, глагола «дэрун» в персидском языке не существует, во-вторых, «доштан» значит не «быть», а «содержать», «держать», «иметь». Нельзя подходить к исследованию слова с формальной точки зрения, без учета семантики. Но даже с формальной точки зрения «джау-дар» в точном переводе будет значить «содержащий ячмень», аналогично тому, как «джаугардар» значит «что-то содержащее дамасскую сталь»; «холь-дар» (обычно про женщин) — «имеющая мушку» и т. д. Таким образом, пример Н. И. Вавилова доказывает обратное, именно, что рожь является основным растением.
Не раз в своих трудах Н.И. Вавилов категорически утверждает, что он нашел совершенно объективное доказательство для определения центров происхождения культурных растений. К сожалению, мы должны констатировать что эти доказательства глубоко субъективны и основаны на неверных методологических установках автора.
Во-первых, неправильность установок Н. И. Вавилова бросается в глаза в разрешении им вопроса о методе определения центров происхождения культурных растений. Он считает, что «систематик-географ обыкновенно в основу определения центров происхождения той или другой большой группы, того или другого рода животных и растений ставит распределение видов, сосредоточие максимума видов в разных областях. Естественно, что такой же метод установления центров по областям концентрации разнообразия, но более дифференцированный, должен применяться и к культурным растениям» [1, с. 16].
Таким образом, Н. И. Вавилов выбрасывает из рассмотрения человека всю его долгую историю, его борьбу со стихией, создание той искусственной среды, которая является и основой и результатом исторического процесса, имеющей в качестве одной из своих сторон культурные растения. Например, Н. И. Вавилов говорит, что о полбе утверждать что-либо трудно, так как она является культурой вымирающей, так как она сохранилась островами и связана с этнографической картой расселения древних народов. Но все же он определяет центр ее происхождения в Малой Азии. И нисколько не задумывается Н. И. Вавилов над вопросом: а не вымерла ли эта культура как раз в центре своего возникновения?
По Н. И. Вавилову, Средиземноморью «свойственно» крупноплодие культурных растений, а Афганистану мелкоплодие. В то же время гранат, по Н. И. Вавилову, в Кандагаре поражает своей величиной. Тут же Н. И. Вавилов говорит о широком сбыте граната из Кандагара в Индию. Почему не предположить, что крупноплодие граната в Кандагаре определяется не «свойственностью» этого явления данной местности, а именно широким спросом, обменом, человеком, т. е. общественными условиями? Если прекратится спрос, сады, надо полагать, будут менее тщательно обрабатываться, и от крупноплодия граната ничего не останется.
Во-вторых, Н. И. Вавилов следует индоевропейской «теории» миграций, насквозь лживой и шовинистической. Возникновение земледелия в том или ином пункте земного шара он ставит в зависимость от заноса, миграции того или иного растения. По его теории выходит так, что существуют пять пунктов, пять центров происхождения, и из этих пяти центров начались миграции.
Не внутренняя необходимость развития общества, не переход человека от менее интенсивных к более интенсивным формам хозяйства, а миграция, случай, занос культуры определяет, по теории Н. И. Вавилова, хозяйство. Население Кукутен за несколько тысяч лет до н. э. не само с необходимостью дошло до культуры проса (тут род злака не играет роли, так как будь то пшеница — она «пришла» бы из Афганистана, полба из Малой Азии и т. д.), а его принесли «кочевники».
В этот же ряд идет представление Н. И. Вавилова о возникновении орошения в долинах рек: «обуздание больших рек, овладение Нилом, Тигром, Евфратом и др. великими реками требовало железной деспотической организации, создания плотин, регуляторов затопления, требовало организованных массовых действий, о которых не мог мечтать первобытный земледелец северной Африки и юго-западной Азии» [1, с. 104].
А кто же создал эту «деспотическую» организацию и возможность «массовых действий»? Кто научил этого «первобытного земледельца» высочайшей технике ирригации? Царь? Бог? Герой? Откуда вся эта развитая, классовая организация? Где та обетованная индо-германская прародина, в которую в настоящее время, верят лишь метафизики и идеалисты, откуда все появилось в готовом виде?
И, в-третьих, Н. И. Вавиловым утрачена историческая перспектива, хотя он и употребляет постоянно «тысячелетия». Но ведь не в тысячелетиях история. «Историю» Н. И. Вавилов понимает как-то своеобразно. Например, Афганистан, в котором «сосредоточилось в силу исторической причины (курсив мой — Г. Г.), главным образом близости к центру формообразования, исключительное мировое разнообразие мягких и карликовых пшениц...» В чем же тут история? «Территория Афганистана последовательно занималась ассирийцами (?), индийцами (?), персами, греками, скифами, парфянами, кушанами, гуннами, турками, арабами, монголами». «Мощный Гиндукуш не мог остановить хода истории».
«Ход истории», по Н. И. Вавилову, в завоеваниях и передвижениях. (Между прочим, как будто исторических сведений о завоевании территории Афганистана ассирийцами, мидийцами, парфянами — нет).
Абсолютная стабильность есть отрицание истории. Между тем, злаки, по Н. И. Вавилову, всегда были «первичными» и «вторичными» и всегда употреблялись так, как они употребляются теперь.
Далее, где теперь центр разнообразия, там Н. И. Вавилов находит и центр происхождения. Несостоятельность этой точки зрения мы показывали выше.
Н. И. Вавилов пишет: «район, прилегающий к Балху, сильно заболочен и непригоден для культуры», а потому там и не могла быть земледельческая культура в широких размерах. Н. И. Вавилов не ставит вопроса: а всегда ли этот район был заболочен?
Между тем, в той же книге «Земледельческий Афганистан» (стр. 55) спутник Н. И. Вавилова Д. Букинич пишет: «В последней зоне [Балхе — Г. Г.] обширные пространства заняты под злыми, мокрыми солонцами, как результат, сбрасывания сюда отработанных вод оросительной сети. По-видимому, солонцы имеют тенденцию надвигаться на культурные земли вследствие отсутствия мелиоративных мероприятий». Когда возникла эта тенденция? Ясно, что это явление древнее, может быть и повлекшее за собой захирение Балха. На земле немало мест, где человек сам уничтожил возможность своего существования.
У Н. И. Вавилова получается, что там, где теперь проходит политическая граница, там и всегда был рубеж (даже в одном географическом районе), через который и проникала культура в данный район. Н. И. Вавилов неоднократно говорит о занесении той или иной культуры в Афганистан из Индии, в Бадахшан из Туркестана: «по-видимому, также как и нут, маш Афганистана является культурой, пришлой из Индии». «Разнообразие риса Афганистана стоит, несомненно, в связи с большой близостью к первоисточникам [курсив мой — Г. Г.] сортового разнообразия, к Индии». И т. д. и т. д.
Н. И. Вавилов явно находится под гипнозом той границы на карте, которая в настоящее время отделяет южный Афганистан от Индии, но которая никогда до XIX в., не существовала и является следствием английской колонизации. В самом деле, уберите границу и вы увидите реку Инд с притоками Кабул (Афганистан), Пандажнат (Индия) и т. д. Когда Watt [5, с. 308] говорит об Индии в целом как о родине риса, он имеет больше оснований, так как он по существу называет Индией сотню долин, которые в сумме и составляют Индию. Одним из равноправных слагаемых этой суммы является и долина Кабула, и она является таким же «первоисточником». Точно также и Бадахшан представляет собою часть Туркестана и должен быть рассматриваем без учета политической границы, созданной в конце XIX века.
Просо, по Н. И. Вавилову, не могло произойти из Персии и Турции, потому, что «Персия и Турция (Малая Азия) мало возделывают просо и сравнительно бедны сортовым разнообразием».
Но исторически просо могло возделываться в широких размерах и в указанных странах ранее, — над этим стоит задуматься.
В-четвертых. Согласно теории Н. И. Вавилова, не человек создавал «искусственную среду», а среда сама создавалась помимо человека. Но что такое искусственная среда? Это измененная человеком природа. Культурные растения составляют часть искусственной среды. Между тем, Н. И. Вавилов пишет: о ржи [5, с. 308]: «помимо воли человека сорняк сделался сам (курсив мой — Г. Г.) культурным растением»; о льне [5, с. 292], [1, с. 84]: «с переходом культуры к северу, с изменением климата, почвы происходила дифференциация, выделявшая более холодостойкие, более скороспелые, более грубые и выносливые растения. Процесс шел помимо воли человека. Земледелец считался с ним как с фактом» [1, с. 102]. Далее: «овес; как и рожь, во многих местностях сам вошел в культуру на место полбы, помимо воли человека и даже вопреки этой воле» [1, с. 97]. Относительно ячменя Н. И. Вавилов говорит, что он вошел в культуру лишь потому, что «наиболее близкая группа диких ячменей... соответственно наиболее приблизилась к культурным условиям, возделываемого поля и тем самым облегчила введение человеком неломких форм, с ней связанных, в культуру» [1, с. 123; Здесь несоответствие с утверждением о „первичности" культуры ячменя], т.е. имелось уже обработанное поле, сорняк жил рядом, засорял поле и наконец вошел в культуру. «Обычно дикая и сорная конопля является спутником жилья кочевья. В силу своих биологических особенностей дикая конопля, таким образом, шла за человеком помимо его воли, сопровождала жилище, селясь на отбросах, унавоженных местах... Во время голода [?!], обращаясь к сбору семян и плодов растений, человек, естественно, отбирал расы конопли с неосыпающимися крупными плодами. Бессознательно именно «культурный тип» с менее осыпающимися плодами, более маслянистый, встречающийся в конгломерате рас дикой конопли, послужил объектом внимания; таким образом, в сущности, помимо воли человека возникла культура конопли» [1, с. 119].
«Нет сомнения в том, что индау является растением, вышедшим в культуру из сорняка... Очевидно, оно известно с очень давних времен, о чем свидетельствует санскритское название ее ... Хотя ареал индау, как сорного и отчасти культурного растения, охватывает средиземноморские страны, Закавказье, Крым, юго-западную Азию, Китай и Индию, тем не менее, в Средней Азии, Афганистане и в северо-западной Индии, по-видимому, мы имеем отдельный древний очаг культурной ...».
Для доказательства этого положения Н. И. Вавилов приводит следующее: «средиземноморские страны знают индау не как масличное растение, а только как сорное и салатное растение, причем пользуются молодыми листьями, обладающими острым вкусом и специфическим запахом». Каждое слово в этой части напоминает об истории, которую пережила индау. В одном случае индау используется как масличное, в другом потеряло или не приобрело значения масличного, вследствие ли соперничества другой, более производительной культуры, или просто вследствие того, что это свойство не было открыто. И, тем не менее, Н. И. Вавилов об истории не вспоминает.
Влияние человека, по Н. И. Вавилову, только деталь. Он говорит: «ясно, конечно, что искусственный отбор, вмешательство воли человека, могли нарушить в отдельных случаях общие схемы» [приводит ряд примеров]... «Связанные с человеком домашние животные и культурные растения отображают его волю, и чем культурнее страна, тем более проявляется эта воля». Но «эти детали отдельных исключений (курсив мой — Г. Г.) не стушевывают общей картины, смысл которой обнаруживает сущность эволюционного процесса в пространстве и во времени в пределах линнеевских видов растений и животных».
И везде, где только можно навязать человеку культуру насильно, там Н. И. Вавилов охотно и уверенно говорит об этом; что же касается «первичных культур», Н. И. Вавилов становится в данном случае в тупик и говорит о неразрешимости этого вопроса.
В-пятых. Странную картину представляет у Н. И. Вавилова деятельность человека. Тот или иной образ жизни и занятия человека объяснены у Н. И. Вавилова не из условий производства и не из особенностей географической среды, а инстинктом. Н. И. Вавилов говорит: «инстинкт номадизма несомненно врожден некоторой части человечества. Недавнее исследование Давенпорта выяснило наследственность инстинкта номадизма, стремление к передвижению. По самым неприступным дорогам, связующим северный Афганистан с Читралом, Кашгаром, Кашмиром, Индией, можно видеть караваны предприимчивых купцов, везущих ковры, ткани для торговли» [5, с. 499]. Таким образом, по Н. И. Вавилову, купцами движет инстинкт номадизма. Торговля, извлечение прибыли оказывается биологическим явлением!
Уже выше мы отмечали неправильность применения географического метода к исследованию истории культурных растений. Но Н. И. Вавилов идет дальше. Тому же закону он подчиняет и людей: «по существу процесс географической изоляции и действие искусственного отбора одинаковы: из генетической базы — источника генов — отобрались рецессивные формы. Европеец как бы "освобождался от господства доминантных генов. Схема одинаково Приложима к человеку, растению и животному» [3, с. 416]. ... «эта законность еще более отображается и на человеке. Центрам возникновения главнейших растительных культур Старого Света — ячменя, пшеницы, зерновых, бобовых, льна — свойственно преобладание темноцветных человеческих рас. Как известно по данным гибридизации, признак черной окраски негроидных племен определяется рядом генов, что обусловливает при скрещивании с белыми нередко как бы полное поглощение белоцветности» [3, с. 414]. В примечании Н. И. Вавилов добавляет: «Интересно, что даже экто-паразиты человека имеют тенденцию в Абиссинии к проявлениям доминантных признаков: вши в Абиссинии представлены не только светлыми формами, но и в значительной мере также и черными разновидностями».
«Если мы сопоставим карту основных центров происхождения главнейших культур Старого Света с распределением цветности человеческих рас до миграций новейшего времени, то невольно бросается в глаза совпадение в общих чертах сосредоточения темноцветных рас с центрами земледельческой культуры».
«Отсюда становится понятной общая схема расселения народов, рас, домашних животных и культурных растений — убывание доминантов от центров к периферии распространения» [1, с. 414-415]. (Каким образом таджики, кафиры, афганцы стали у Н. И. Вавилова темноцветными расами?!) Н. И. Вавилов, развивая свою мысль, говорит: «Генетические базы домашних животных и самого человека примыкают к генетическим центрам главнейших культурных растений, которые мы уже в настоящее время можем установить совершенно объективно [3, с. 415].
«С отдалением от основных географических генетических баз к периферии светлеет культурный тип растений. Европа характеризуется преимущественно белоколосой рожью, белоколосой пшеницей, белоколосым ячменем; светлеют породы животных, и исчезает цветность народов. Северный тип как бы является результатом выпадения доминантных генов» [3, с. 415]. А отсюда следует, по Н. И. Вавилову: «само схождение множества генов в центрах формообразования не всегда способствует гармоническим сочетаниям в смысле селекционера, отсюда, может быть, малая культурность азиатских, африканских сортов, малая культурность народностей (курсив мой — Г. Г.), заселяющих древнейшие очаги земледельческой культуры».
Таким образом, выходит, что культурность народов зависит от чисто биологических причин — от схождения генов, причем биологически малокультурные народы не в состоянии культурно догнать «рецессивных» европейцев, и последние биологически, очевидно, предопределены «культивировать» культурно отсталые народы. Чтобы догнать европейца, житель Абиссинии, Памира и т. д. должен пережить продолжительную биологическую эволюцию освобождения от доминантных генов.
Собственно по теории Н. И. Вавилова основное сказано. Остается пожалеть, что весьма популярный в СССР академик, чрезвычайно полезный в сфере своих собственно ботанических исследований, став на индо-германскую миграционную точку зрения, объективно поддерживает реакционную — школу в социологии, как отечественную, так и заграничную.
Очевидно, про таких ученых и сказал К. Маркс: «недостатки абстрактного естественнонаучного материализма, исключающего исторический процесс, обнаруживаются уже в абстрактных и идеологических представлениях его защитников, едва лишь они решаются выйти за пределы своей специальности».
Наша задача заключалась в выявлении ошибочных пунктов в работах Н. И. Вавилова. Мы хотели бы предупредить и предостеречь и самого Н. И. Вавилова и его товарищей по работе, насколько опасно некритическое использование работ буржуазных специалистов в области гуманитарных наук. Результаты некритического подхода к соответствующей литературе налицо. Они тем более досадны и тем менее извинительны, что наряду с искажающей действительность буржуазной преднаукой существует наша собственная, советская наука, объективно и точно объясняющая соответствующие факты. Стоило Н. И. Вавилову, например, поинтересоваться работами своего коллеги по Академии наук Н. Я. Марра, И.И. Мещанинова, советской литературой в области истории материальной культуры, и едва ли Н.И. Вавилов решился бы выдвинуть те ошибочные объяснения и положения, которые развиты им в его исследованиях по упомянутым вопросам.
Впрочем, нельзя не предостеречь и наших товарищей по работе, которым приходится пользоваться выводами точных наук. Последние далеко не всегда, как видно, «точны». Это бывает во всех тех случаях, когда соответствующие специалисты или вовсе не пользуются диалектико-материалистическим методом в своих исследованиях, или сдают свои позиции перед лицом буржуазной науки, относясь к ней недостаточно критично.
1. Вавилов Н.И. Центры происхождения культурных растений. Труды по прикладной ботанике и селекции, т. XVI, 1926 г.
2. Вавилов Н.И. Мировые центры сортовых богатств (генов) культурных растений. Изв. Гос. Института опытной агрономии, т. V, № 5, 1927 г.
3. Вавилов Н.И. Географические закономерности в распределении генов культурных растений. Труды по прикладной ботанике, генетике и селекции, т. XVII, 1927 г.
4. Вавилов Н.И. О восточных центрах происхождения культурных растений. «Новый Восток», № 6, 1924 г.
5. Вавилов Н.И. и Букинич Д. Земледельческий Афганистан. Приложение 33. к Трудам по прикладной ботанике, генетике и селекции, 1929 г.
6. Кунов Г., Всеобщая история хозяйства.
7. Клинген И. Среди патриархов земледелия, ч. I.
8. Клинген И. В стране патриархов, т. I.
9 Клинген И. В стране патриархов, т. II,
|
|
