История науки Атомной эры
Олег Акимов
Энрико Ферми против Сциларда
Чтобы восстановить полную картину событий, связанную с созданием реактора, нам надо знать отношения Сциларда не только с Эйнштейном, но и с Энрико Ферми (Enrico Fermi). Ферми родился 29 сентября 1901 года в Риме. После окончания гимназии и лицея осенью 1918 года поступает в Высшую нормальную школу в Пизе и местный университет. После окончания в 1922 году университета и школы работал в Геттингене у М. Борна (1923), потом в Лейдене у П. Эренфеста (1924), наконец, вернулся в Италию, где с осени 1924 по осень 1926 года во Флорентийском университете читал теоретическую физику.
В 1927 году при Римском университете строится лаборатория по изучению ядерной физики. Ферми принял активное участие в этом большом начинании. Вокруг него сформировалась группа единомышленников, куда входили Разетти, Сегре, Амальди, Майорана и др. Одновременно он является редактором и руководителем большого проекта по изданию Итальянской энциклопедии (1926 – 1931). Летом 1927 написал книгу «Введение в атомную физику». Летом следующего года он женился на Лауре Капон. С 1928 года по 1935 год он получает высшие академические посты: иностранный чл.-корр. АН СССР (1928), член Королевской академии Италии (1929), чл.-корр. Национальной академии Линчеи (1932), а с 1935 года становится полномочным членом этой старейшей итальянской академии.
В этот период он также активно участвует в работе международных форумов по физике и химии. В частности, в 1927 году он участник Международного конгресса, посвященного 100-летию со дня смерти Вольты, в 1931 — Вольтовского конгресса по ядерной физике, в 1932 — Сольвеевского конгресса по той же тематике, собиравшегося в Брюсселе. В 1933 году Ферми разработал теорию бета-распада. Летом 1934 года читает лекции в Аргентине, Бразилии и Уругвае. В этом же году пишет книгу «Молекулы и кристаллы», а в 1936 — книгу «Термодинамика». В 1934 году Ферми принимает деятельное участие в создании лаборатории по изучению радиоактивности. Вместе с коллегами он бомбардировал нейтронами большое число ядер элементов в поисках новых изотопов. При бомбардировке урана (92) он посчитал, что продуктом ядерной реакции стал трансуран (93). На самом деле произошло деление ядра урана, которое он, однако, не заметил.
Ферми всё чаще и чаще бывает в Соединенных Штатах. Лето 1935 года он провел в Мичиганском университет, лето 1936 — в Колумбийском, лето 1937 — в Стенфордском. Осенью 1938 года ему присуждают Нобелевскую премию за цикл экспериментальных работ по открытию новых радиоактивных элементов. Вместе с коллегами он бомбардировал нейтронами 63 элемента и получил 37 новых. Одним из элементов был уран (92). В результате его бомбардировки Ферми считал, что получил трансурановый элемент (93), чем очень гордился. Он не заметил реакции деления ядра урана на два ядра более легких элементов. Как бы там ни было 10 декабря 1938 года он вместе с семьей выезжает для получения Нобелевской премии и назад в Италию больше уже не возвращается.
Семья Ферми прибыла в Нью-Йорк, 2 января 1939 годаОбычно это объясняют тем, что его жена, Лаура Капон, была еврейкой, и фашистский режим Муссолини представлял для их семьи некую угрозу. Однако в отличие от немецкого, фашизм итальянский не носил антисемитской окраски. Например, к Муссолини свободно обращался Фрейд по вопросу сохранности памятников Древности. Объяснение, скорее всего, надо искать в простой любви Ферми к Америке, в этой стране ему открылись широкие научные перспективы. Как бы там ни было, 2 января семья пароходом прибыла в Нью-Йорк. С этого же месяца Ферми становится сотрудником Колумбийского университета. Здесь он знакомится с Лео Сцилардом.
У читателя может сложиться впечатление, что Сцилард и Ферми были друзьями, которые вместе трудились над одними и тем же делом — атомным реактором. Однако это не совсем так: если они и были друзьями, то очень недолго, реактор поссорил их. В преамбуле Герберта Андерсона к статье «Образование и поглощение нейтронов в уране», опубликованной 3 июля 1939 года тремя авторами, Ферми, Андерсоном и Сцилардом, говорится:
«Это был первый и последний эксперимент, выполненный Ферми совместно со Сцилардом. Его разочаровал сцилардовский стиль участия в эксперименте. Сцилард не проявил особого желания выполнять свою долю работы экспериментатора ни в подготовке, ни в проведении измерений. Для выполнения того, что могло бы потребоваться от него, Сцилард подрядил себе заместителя. Мы не могли жаловаться на этот счет, поскольку заместитель, С. Кревер, оказался вполне компетентным физиком. Однако такой стиль не соответствовал представлениям Ферми о том, как должен проводиться совместный эксперимент: вся работа распределяется более или менее равномерно, и каждый охотно делает — и в состоянии сделать — все, что укажет его жребий. Энергия и настойчивость, присущие Ферми, всегда позволяли ему делать больше, чем приходилось на его долю. Поэтому тем более резко бросалось в глаза, когда кто-то другой работал спустя рукава» [1, т. 2, с. 16].
Еще более странно читать расшифровку «последней речи Энрико Ферми, с которой он выступил 30 января 1954 года перед Американским физическим обществом (днем раньше он произнес прощальное президентское послание). Эта речь была произнесена без соблюдения формальностей и без конспекта; она записана с магнитофонной ленты и намеренно оставлена в неприглаженном, необработанном виде. Ферми, всегда очень требовательно относившийся к своим публикациям, безусловно, не одобрил бы такой вольности. Однако эта дословная запись, как ни один официальный документ, поможет хотя бы на мгновение восстановить в памяти само звучание его голоса. Доклад Ферми входил в цикл "Физика в Колумбийском университете", прочитанный во время ежегодного съезда Общества» [Из журнала «Physics Today», ноябрь 1955 г.].
Незадолго до своей смерти Ферми сказал: «И вот в Колумбийском университете началась довольно длинная и утомительная работа, имевшая целью укрепить те смутные предположения, которые делались относительно возможности испускания нейтронов, и попытаться увидеть, действительно ли испускаются нейтроны, когда происходит деление, а если это так, то в каком же количестве, ибо ясно, что в этом случае крайне важна числовая сторона дела, так как чуть-чуть большая или чуть-чуть меньшая вероятность, может быть, определяла границу между возможностью и невозможностью цепной реакции.
Работа эта проводилась в Колумбийском университете одновременно Зинном и Сцилардом, с одной стороны, и Андерсоном и мной — с другой. Мы работали независимо и различными методами, но, конечно, поддерживали тесный контакт и держали друг друга в курсе полученных результатов. Одновременно такие же самые исследования проводились во Франции группой под руководством Жолио и фон Халбана. И все три группы пришли к одному и тому же заключению — полагаю, что Жолио, может быть, на несколько недель раньше нас в Колумбии,— а именно, что нейтроны испускаются и что их довольно много, хотя количественные оценки были еще очень неточны и не слишком надежны.
Курьезным обстоятельством, связанным с этой фазой работы, было то, что здесь впервые появилась секретность, мучившая нас столько лет, и, вопреки, вероятно, самым распространенным представлениям о секретности, она появилась не по инициативе генералов, не по инициативе сотрудников органов безопасности, а по инициативе физиков. А главным инициатором этой, безусловно, крайне неизведанной для физиков идеи был Сцилард.
Не знаю, многие ли из вас знают Сциларда; думаю, что многие. Это несомненно очень своеобразный человек, весьма умный (смех); вижу, что это недооценка (смех). Он весьма выдающийся человек и похоже на то, что он получает некоторое удовольствие — по крайней мере, такое впечатление он производил на меня,— получает удовольствие, выводя кого-нибудь из равновесия.
И вот он стал выводить из равновесия физиков, внушая им, что в данных обстоятельствах — это ведь было начало 1939 года и в воздухе очень попахивало войной,— что в данных обстоятельствах, при угрозе превращения атомной энергии и, может быть, атомного оружия в основное орудие нацистов для порабощения мира, обязанностью физиков было отказаться от традиции публиковать интересные результаты так быстро, как «Physical Review» или другой научный журнал мог поместить их. Вместо этого следовало проявлять осторожность и придерживать результаты до тех пор, пока не выяснилось бы, будут ли эти результаты потенциально опасны или потенциально полезны нам. Сцилард, поговорив с рядом ученых, убедил их в том, что они должны образовать нечто вроде общества — не знаю, стали бы его называть секретным обществом или как-нибудь еще. Во всяком случае — объединиться и рассылать информацию частным образом членам довольно ограниченной группы, не публикуя ее немедленно. Он послал ряд телеграмм в этом духе во Францию, Жолио, но не получил положительного отклика, и Жолио опубликовал свои результаты более или менее обычным порядком, как до этого публиковались физические результаты» [1, т. 2, с. 665 – 666].
В конце своего доклада Ферми снова позволил себе высказаться в отношении Сциларда так, что это вызвало смех в зале: «В тех ранних попытках организации производства чистых материалов особая роль принадлежит Сциларду, предпринявшему ряд убедительных и решительных мер. Он сделал великолепную работу, которая впоследствии перешла к более мощной организации, чем сам Сцилард. Впрочем, для того чтобы угнаться за Сцилардом, маловато одного, хотя бы и "мощного парня" (смех)» [1, т. 2, с. 671].
Да, действительно, Сцилард на совесть позаботился, чтобы вся научно-техническая информация, циркулирующая на территории Лос-Аламоса, Ок-Риджа и Хэнфорда была строго засекречена. Это вызывало смех и раздражение многих ученых, в частности, Ферми. В книге «А-бомба» рассказывается о некоторых издержках режима секретности: «Если семья ученого или служащего получала разрешение на проживание в Лос-Аламосе, она уже больше не могла его покинуть. Ученым дали другие фамилии и кодовые военные клички. У Гровса таких кличек было несколько, в частности "Утешение" и "99". Артур X. Комптон назывался "А. X. Комас" или иногда "А. Холли". Уильям С. Парсонс стал называться "Судьей", Нилъс Бор "Никола Бейкером", а Энрико Ферми — "Генри Фомером".
Лаборатория, в Нью-Мексико, расположенная на территории Лос-Аламоса, получила название "Участок Y", а газообогатительный завод в Ок-Ридже (штат Теннеси) — "К-25".
За три года до того как бомба появилась на свет, она уже носила различные названия: "Агрегат", "Устройство", "Штучка", "Существо", "S-1". Позднее урановая бомба, спроектированная по принципу орудийного ствола, была названа "Большой худышкой". Поскольку плутониевая бомба должна была иметь центральное сферическое ядро, необходимо было предусмотреть значительно более крупную оболочку снаряда, поэтому бомба получила название "Толстяк". Когда в дальнейшем было принято решение укоротить пушкообразную трубу "Большой худышки", бомба стала называться "Малышом".
В служебных помещениях и на многих частных квартирах были тайно установлены звукозаписывающие аппараты, а к ведущим специалистам приставлены так называемые телохранители, которые не спускали с них глаз» [2, с. 43 – 44].
Сегодня всем совершенно понятно, что предложенные Сцилардом меры были отнюдь не лишними. Более того, они оказались недостаточными, так как советская разведка таки похитила у американцев секрет атомной бомбы. На завершающем этапе создания главного атомного изделия в Советский Союз широким потоком потекла секретная информация от добровольных информаторов с левыми убеждениями: Клауса Фукса, Дэвида Грингласса и супругов Розенберг.
Странно, что Ферми не вспомнил о них, так как американские спецслужбы разоблачили их еще в 1950 году. Бывший резидент советской разведки А.А. Яцков в 1992 году представил на суд российской и американской общественности ряд ранее строго засекреченных разведданных об американском атомном проекте. Специалисты прекрасно понимают, что без информации, передаваемой Фуксом в течение 1942–1949 гг., советские физики не смогли бы построить атомную бомбу или, по крайней мере, ее появление отодвинулось бы на многие годы. Для тех, кто знаком с фактами шпионажа, ирония Ферми представляется не слишком уместной.
Строгое соблюдение режима секретности — это, пожалуй, единственный пункт, где позиции Сциларда и Гровса совпадали. В книге «А-бомба» читаем: «Гровс явно злорадствует по поводу того, что ему и Бушу, представлявшему интересы Манхэттенского проекта в Белом доме, удалось в конечном счете так исказить указания президента Рузвельта о неограниченном обмене с Великобританией любой информацией в области атомных исследований, что англичане ничего не узнали о действительном размахе работ по созданию атомного оружия в США.
Не менее энергично действовал Гровс, чтобы помешать исследованиям в области атомной бомбы во Франции. Его пугало, что в оккупированной Франции находился ученый-коммунист Жолио-Кюри, открывший возможность цепной реакции. Кроме того, Гровсу стало известно, что Жолио-Кюри и его ближайшие помощники Г. Халбан и Л. Коварский еще в 1939 г. запатентовали ряд открытий. Халбан, эмигрировавший сначала в Англию, а позже в Канаду, заключил с официальными английскими учреждениями соглашение на передачу англичанам этих патентов, оговорив право получать от англичан информацию по интересующим Францию вопросам» [2, с. 49].
В середине прошлого века Ферми боготворили наряду с Бором и Эйнштейном, о Сциларде же почти ничего не было слышно и это понятно, ведь он был «секретным физиком». В нашей стране таких ученых тоже было немало, например, Ю.Б. Харитон, А.Д. Сахаров и другие. Между тем Ферми, работая в Лос-Аламосе, не был «секретным физиком», он вообще не занимал какой-либо административной должности в рамках Манхэттенского проекта. Эмилио Сегре, большой самостоятельный ученый, но в молодости член группы Ферми и его биограф, писал:
«У Ферми не было никакой специфической научной обязанности, ни административной ответственности; правда, он состоял членом Руководящего совета Лаборатории, с которым директор консультировался по всем важным вопросам, но по существу в Лаборатории он был кем-то вроде "оракула", работа которого заключалась в решении проблем, находящихся выше обычных способностей коллектива (и какого коллектива!). Дж. фон Нейман, который был там консультантом, был также "оракулом". В Лос-Аламосе Ферми прямо интересовался только "кипящим" котлом, гомогенным реактором; но вообще, повторяю, он участвовал в работах по всем новым или необычным проблемам» [1, т. 1, с. 38].
Фамилия Лео Сциларда состояла в списке участников Манхэттенского проекта. Он работал с Артуром Комптоном в Чикагском университете и с февраля 1942 по июль 1946 года был «главным физиком» секретной «Металлургической лаборатории», из которой исходили все теоретические и технические разработки для всего атомного проекта. Стефан Груев (Stephane Groueff) назвал его «an independent gadfly» — «независимым оводом», «который летал по всем лабораториям, предлагая революционные подходы к проблемам, бил тревогу по поводу военной угрозы Гитлера, и часто просил некоторых молодых людей переключиться с одного эксперимента на другой. Лео Сцилард всегда оставлял позади себя след, напоминающий след циклона» [7].
Роль Сциларда во всем атомном проекте была намного более важной, чем у Ферми. С итальянским физиком считались, как считались и с мнением датского физика, Нильса Бора, так как оба они были лауреатами Нобелевской премии. Кстати, в отличие от Ферми, Нильс Бор был таки включен в список Манхэттенского проекта вместе со своим сыном, Оге Бором, а Ферми — нет. Почему? Догадаться несложно. Ферми был силен как организатор, но слаб как экспериментатор и теоретик, в частности, математику он знал неважно. Зачем посвящать человека в секретные экспериментальные и теоретические тонкости, если он не мог внести ничего нового.
Однако когда руководителям Манхэттенского проекта, Гровсу и Оппенгеймеру, понадобилась поддержка в использовании атомной бомбы в войне против Японии, они обратились не только к непосредственным членам Манхэттенского проекта Нобелевским лауреатам, Комптону и Лоуренсу, но и Ферми, который, не задумываясь о последствиях, подписал преступные «Рекомендации» от 16 июня 1945 года (см. ниже). Таким образом, имя Ферми, как и имена Эйнштейна и Бора, серьезные люди, думающие больше о деле, чем о славе, использовали как ширму.
В процитированном выше фрагменте доклада «Физика в Колумбийском университете» Ферми сказал, что работы по строительству ядерного котла велись двумя группами Сциларда – Зинна и Ферми – Андерсона, о чем он еще раз напомнил ниже цитированного фрагмента: «Сцилард, Зинин, Андерсон и я начали вести работы по второму направлению…», т.е. по строительству котла [1, т. 2, с. 668]. Как мы знаем, в 1939 году Андерсон и Ферми остались недовольными тем, что «Сцилард не проявил особого желания выполнять свою долю работы экспериментатора ни в подготовке, ни в проведении измерений», работать заставлял других, а сам «работал спустя рукава».
Но посмотрите, на стиль работы Ферми. В преамбуле к отчету о проделанной в 1942 году работе, рассекреченному и впервые опубликованному 27 июня 1952 года, Андерсон писал: «…Подготовительные работы начались в октябре, под руководством Зинна и моим, при общем надзоре со стороны Ферми» [1, т. 2, с. 150]. О Сциларде, авторе цепной реакции, в этом отчете, который назывался «Экспериментальное осуществление расходящейся цепной реакции», не было сказано ни слова, как будто бы он не принимал никакого участия.
Далее Андерсон описывает детали проделанной работы: «Зинн организовал две бригады; одна из них обрабатывала графит, а вторая — прессовала порошковую окись урана в "псевдосферы", используя большой гидравлический пресс. Обеим бригадам удавалось работать со скоростью, равной скорости поставок. В нашем месячном отчете 15 октября Зинн и я смогли указать, что обработано 210 тонн графита. Отдельная группа, руководившаяся В. Вильсоном, отвечала за управляющие и измерительные устройства.
В понедельник, 16 ноября, мы открыли прорезиненную оболочку и начали возводить котел внутри нее. Мы разбились на две смены. Зинн, возглавивший дневную смену, так нажал на бригаду прессовщиков, что те смогли обеспечивать материалом не только дневную, но и ночную, руководимую мной смену… Каждый день мы докладывали Ферми о ходе строительства котла. Происходило это обычно в его кабинете, в Эккерт-Холле… Ферми уделял много времени вычислениям того, как расположить имевшиеся в нашем распоряжении сорта графита наиболее эффективным образом… Управляющие "бруски" обычно держались полностью введенными (за исключением тех случаев, когда измерялась реактивность котла) и запирались с помощью простого засова и висячего замка, ключи от которого были только у Зинна и у меня. Зинном был построен один особый управляющий стержень: он приводился в действие силой собственной тяжести и был назван "Миг"» [1, т. 2, с. 150–151].
Здесь у Андерсона фигурирует только помощник Сциларда, Зинн, самого же Сциларда будто бы не было на работе. На заключительном этапе строительства котла, 2 декабря, Сцилард опять «исчез». Тогда вокруг реактора собралось около 40 ученых и ответственных лиц. Был среди них, конечно, и Сцилард, но Андерсон написал о запуске реактора так, что у читателя складывается впечатление, будто возле реактора находились только он и Ферми: «Утром следующего дня, 2 декабря, я был тут как тут, чтобы доложить Ферми — все готово. Ферми принял командование.
Приближение к критичности шло по программе, заранее разработанной Ферми. Постепенно, шаг за шагом, выдвигался последний кадмиевый стержень. На каждой ступеньке измерялось возрастание нейтронной активации, и Ферми сравнивал результат с предсказанным на основании предыдущего измерения. Его карманная шестидюймовая логарифмическая линейка в тот день не знала покоя. С каждым шагом улучшались его предсказания на следующий. Процесс быстро сходился, и Ферми делал предсказания со все возрастающей убежденностью в их точности. Перед последним шагом Ферми был вполне уверен в том, что после него будет достигнута критичность. Действительно, как только кадмиевый стержень был полностью выдвинут, котел стал критичным. Самоподдерживающаяся цепная реакция была получена…
Сегодня этот эксперимент рассматривается как начало атомного века, но в своем декабрьском месячном отчете (статья [Б180]) Ферми написал просто: "Система, использующая цепную реакцию, была закончена строительством 2 декабря и с тех пор работает удовлетворительно"» [1, т. 2, с. 152].
Герберт Андерсон был не один в восхвалении «создателя» первого реактора. Так, ко второму приложению главного отчета, написанного целым коллективом авторов, Овербек написал льстивую преамбулу, прославлявшую одного только Ферми. В ней говорилось: «Это приложение написано группой авторов, составлявших Приборный отдел Металлургической лаборатории. Оно отражает наступление новой эры, эры выполнения больших исследовательских программ организованными группами ученых. В данном случае одна группа ученых провела основные эксперименты по ядерной цепной реакции, а другая создала оборудование и управляющие устройства.
Ферми проявил выдающиеся способности в координации подобного рода совместных усилий. Его дар четкого объяснения основных принципов и задач позволял остальным понимать, что от них требуется, и отдавать свой талант именно тем задачам, для решения которых они были лучше всего подготовлены.
С точки зрения управления ядерный реактор оказался очень послушным устройством. Его отклик на управляющие сигналы был практически мгновенным — в смысле скорости изменения рабочего состояния, а не внезапного скачка в нем. Такая ситуация является внутренне стабильной и безопасной. Ферми заранее был уверен в "кротости" реактора. Когда его спросили — что же он будет делать, если окажется неправ, то он ответил "Пойду себе прочь — потихонечку"» [1, т. 2, с. 153].
Таким образом, мы видим, что Сцилард практически полностью выпал из важнейших исторических событий, будто бы он в них совсем не участвовал. И это произошло только потому, что у него не сложились личные отношения с летописцами тех уже далеких от нас событий. Понятно, что в сборнике научных трудов Ферми заслуги последнего должны быть отмечены в первую очередь. Однако было бы несправедливо успех большого коллектива ученых и инженерных работников приписывать одному человеку. Получилось, что о заслугах Сциларда в то время так никто и не рассказал. Правдивая книга о нем, «Гений в тени: Биография Лео Сциларда, человека, стоящего за бомбой» (Genius in the Shadows: A Biography of Leo Szilard, the Man Behind the Bomb), была написана лишь в 1992 году Уильямом Лануетте (William Lanouette). Эта книга была написана при участии брата Лео, Бела Силарда (его фамилия пишется без буквы «z» — Bela Silard).
Только потому, что Сцилард когда-то поссорился с Гербертом Андерсоном и Энрико Ферми, последний сделался чуть ли не единственным строителем первого реактора. Следует, однако, иметь в виду, что ни Андерсон, ни Овербек, подобно Ферми и Эйнштейну, не входили в Манхэттенский проект и не могли знать всей необъятной работы, которую выполнял Сцилард. Между прочим, именно Сцилард настоял на том, чтобы все вовлеченные в ядерную программу люди были ограничены информацией, касающейся только выполняемой лично ими работы. На производственных площадках Лос-Аламоса, Ок-Риджа и Хэнфорда трудились десятки тысячи инженеров и ученых, однако в тайны атомного проекта были посвящены очень немногие. О них, как правило, мир ничего не знал, по крайней мере, в период работы над бомбой.
Собственно, штатный список Манхэттенского проекта включал всего 52 фамилии. Все они являлись ответственными лицами. Лео Сцилард считался «главный физик» лаборатории Комптона. Разумеется, он был не единственным физиком этого проекта. В список входили такие громкие имена как Ганс Бете, Юджин Вигнер, Виктор Вайсскопф, Эмилио Сегре, Отто Фриш, Ричард Фейнман, Джемс Чедвик, Феликс Блох, Эрнест Лоуренс, Эдвин МакМиллэн, Глен Сиборг, Эдвард Теллер, Клаус Фукс. Последний из названных здесь лиц вместе с Дэвидом Гринглассом, вопреки принятым Сцилардом секретным мерам, передал тайну атомной бомбы Юлиусу Розенбергу, а тот компетентным органам в Москве.
Если и называть Ферми отцом атомного реактора, то при этом нужно помнить, что возведенное им сооружение большой научной ценности не представляет. Это был всего лишь промежуточный этап между лабораторной установкой, отличающейся большой научной новизной, и гораздо более мощными и сложными в техническом исполнении ядерными котлами, используемыми в промышленных целях. Главным инженером Металлургической лаборатории Комптона был Томас Мур (Thomas Moore). Группа инженеров, работающая под его началом, уже в июне 1942 года спроектировала реактор, намного превосходящий по мощности тот, что был запущен в декабре 1942 года.
Генерал Гровс при реализации Манхэттенского проекта руководствовался принципом: время дороже денег. От вечно колеблющихся ученых он готов был принять даже неправильное решение, чем отсутствие всякого решения. Начиная строить первый реактор, физики еще не решили проблему охлаждения. Сцилард предлагал охлаждать жидким металлом, Мур — гелием, были и другие предложения. В этой неопределенной ситуации Комптон принял соломоново решение: незамедлительно приступить к строительству экспериментального реактора малых размеров с примитивной системой охлаждения, но одновременно продолжить поиск эффективной системы охлаждения для больших реакторов. Уже летом 1943 года Лоуренс, побывав в Ок-Ридже, с удивлением писал: «Я впервые увидел прототип ядерного реактора, выделяющего в пять тысяч раз больше энергии, чем реактор, с помощью которого Ферми впервые зажег атомный огонь. Когда я стоял, не веря своим глазам, мне сказали, что это лишь небольшая модель: "Подождите, вот посмотрите настоящие ядерные реакторы в Хэнфорде"» [3, с. 110].
Назвать Эйнштейна отцом атомной бомбы может только дилетант, ничего не понимающий не только в физике, но и в истории науки ХХ века. Что касается Сциларда, то он, пожалуй, единственный компетентный физик, который максимально соответствовал научно-технической тематике Манхэттенского проекта. Никто лучше него не разбирался в физико-химических процессах, идущих в недрах атомного реактора или атомной бомбы, какие бы размеры они не принимали — лабораторные или индустриально-технологические.
Смешно читать жалобы Андерсона на стиль работы Сциларда. Если он, например, вместо себя оставил компетентного трудягу Кревера, значит, это было самым оптимальным решением на тот момент. Наверняка, Сцилард в это время делал какую-то другую, более важную работу, которую, кроме него, никто бы не сделал. Он никогда не сидел без дела, не знал, что такое отпуск. О каком отдыхе можно было думать, когда мир стоял на грани полного уничтожения? Поэтому его голова постоянно была занята решением глобальных проблем. Так, чувствуя две надвигающиеся катастрофы, сначала Вторую мировую войну, начатую Гитлером, потом Холодную войну, начатую Трумэном, он прикладывал все имеющиеся у него силы и связи с влиятельными людьми, чтобы склонить правительство США выбрать нужную стратегию.
Несомненно, Сцилард был выдающимся человеком: целеустремленный, предельно сосредоточенный, умеющий для данного момента из сотни дел выделить главное, готовый в любую секунду сорваться и помчаться на другой конец земли. Рассказывают, что экспериментировать с цепной реакцией он начал уже в английской гостинице, куда впервые поселился, когда в 1933 году бежал из нацистской Германии. У него всегда наготове стоял в углу собранный для внезапных поездок чемодан. Из-за постоянных разъездов его называли цыганом. Обладая феноменальной интуицией, он намного опережал свое время. И это касалось не только его научных открытий и оригинальных технических решений, о которых вскользь рассказывалось выше. Он решал множество чисто организационных и, как мы убедимся ниже, важнейших политических задач.
|
|
