Забытая эпоха чудес

Акимов О.Е.

Глава 1. Аристотель: «История животных»

Задолго до возникновения христианства, появился удивительный фантом в виде большой группы мифов, объединенных одной темой, которая сопровождала европейское сообщество на протяжении Средних веков и тихо ушла в небытие вскоре после открытия Колумбом Америки. Это прелюбопытное наваждение, сродни нынешней вере в гуманоиды, НЛО и параллельные вселенные, которые, однако, расположились не где-то в дальнем космосе, а у нас на земле, далеко на Востоке, Западе, Юге или Севере от Средиземноморской цивилизации. Оно возникло задолго до походов Александра Македонского в Индию, но именно это путешествие древнегреческого полководца дало повод для появления массовой субкультуры диковинных слухов. Известно, что Александр слал из экзотической страны своему учителю и воспитателю, Аристотелю, письма, где кроме всего прочего рассказывал о здешней фауне и флоре. Впрочем, об этих занимательных вещах писал, скорее всего, не сам Александр — ему было, конечно, не до того, — а какие-то ученые люди, которые сопровождали полководца в походах. Их послания и отчеты не сохранились, но до нас дошел объемистый труд Аристотеля, «История животных», который построен на сведениях, поступавших с мест, где побывал Александр со своим войском.

Похоже на то, что Аристотелю высылались не только подробные описания растительного и животного мира, но также гербарии цветов и трав, чучела птиц и животных, коллекции бабочек и насекомых. Предметы неведомого мира возбудили в народе сонм самых неправдоподобных предположений. Как это обычно бывает, где к творческому процессу подключается стихийная энергия огромных людских масс, там непременно возникают фантастические сюжеты. Но после великих географических открытий, когда резко поубавилось белых пятен на географических картах Нового и Старого света, субкультура фантастических домыслов быстро сошла на убыль пока не исчезла совсем.

Наверное, будет правильно, свое повествование о субкультуре начать с разбора упомянутой уже работы древнегреческого мыслителя, воспитателя и учителя Александра Македонского.

«История животных» является самым большим произведением Аристотеля, занимающим 153 страницы. Для сравнения: «Метафизика» — 114, «Политика» — 91, «Никомахова этика» — 88 страниц. «История» послужила автору для написания последующих сочинений, а именно: «О частях животных» и «О возникновении животных». «История животных» состоит из десяти книг. Наиболее слабой в научном отношении считается девятая книга, которая представляет собой 260 небольших заметок, рассказывающих о «нравах животных». Можно предположить, что все прочие книги писались на базе добросовестных отчетов ученых людей, служивших Александру, а эта явилась плодом тех слухов, которые гуляли среди малообразованного люда. Но поскольку данные басни были широко распространены, автор не мог их просто проигнорировать.

Происхождение этих заметок, как сказано в предисловии Б.А. Старостина, по-видимому, связано с «народными наблюдениями и поверьями, подчас фантастических, нередко исключительно древнего происхождения, имеющих параллели в фольклоре различных стран» [1, с. 13]. «Можно предположить, — пишет далее Старостин, — что Аристотель, собрав для книги девятой все имевшиеся материалы, в том числе и не очень достоверные, не успел ее в полной мере критически обработать или же поручил обработку кому-нибудь из своих учеников, а тот не вполне справился с задачей» [1, с. 14].

Материал девятой книги выглядит даже не столько сыроватым и недостаточно осмысленным, сколько написанным с точки зрения человеческой этики, точнее, некой теории нравов, одинаково распространяющейся как на человека, так и на птиц и животных. Это позиция Аристотеля чувствуется с самых первых страниц книги. Приведем первые десять пунктов, чтобы читатель сам мог судить о характере сообщаемых автором зоологических сведений, которые перемежевываются с нравственной оценкой мужских и женских особей, включая людей:

«(1) Нравы животных менее значительных и живущих сравнительно короткое время не столь очевидны для наших чувств, животных долголетних — более ясны. Ибо [они], кажется, обладают известной природной способностью к каждому из душевных свойств: к рассудительности и простоте, мужеству и трусости, кротости и свирепости, и прочим подобным свойствам. Некоторые причастны одновременно способности учиться и обучать, одни друг от друга, другие от людей, именно те, которые обладают слухом и не только различают звуки, но и знаки.

(2) Во всех родах, где имеются самка и самец, природа почти одинаково определила нрав самок по сравнению с самцами. Это особенно ясно выступает у людей и живородящих четвероногих, обладающих значительными размерами. А именно, нрав самок всегда мягче, приручаются они скорее, скорее привыкают и более способны к обучению; так, например, и у лаконских собак самки благороднее самцов.

(3) В роде молосских собак охотничьи ничем не отличаются от других, но собаки стерегущие отличаются и своей величиной, и мужеством, проявляемым по отношению к диким зверям. Потомство от обоих, то есть от собак молосского происхождения и от лаконских отличается своим мужеством и трудолюбием. Все самки более робки, чем самцы, исключая медведя и парда; у них самка, по-видимому, храбра.

(4) В прочих родах самки послушнее, хитрее, не так просты, проворнее, заботливее в выкармливании детей, самцы, наоборот, горячее, более дики и просты, менее коварны.

(5) Следы этих нравов имеются, так сказать, у всех, но в более ясной форме у животных с более [выраженными] нравами и в особенности у человека: они имеют более совершенную природу, а потому и эти свойства выступают у них яснее.

(6) Поэтому женщина сострадательнее мужчины, слезливее, кроме того, завистливее, ворчливее, больше любит браниться и сплетничать. Женщина печальнее мужчины и легче теряет надежду, бесстыднее и лживее, легче обманывает и памятливее; спит же менее крепко; медлительна и вообще более неподвижна, чем мужчина, пищи потребляет меньше. Самец же, как было сказано, более готов к помощи и храбрее самки; ведь даже у мягкотелых, если сепия-самка поражена трезубцем, самец помогает самке, самка же при ранении самца убегает.

(7) Войну друг с другом ведут животные, которые населяют одни и те же места и добывают средства к жизни из одного и того же источника. Если пища встречается редко, сражаются друг с другом даже животные одного рода, как, по рассказам, тюлени дерутся друг с другом из-за одного и того же места, самец с самцом и самка с самкой, пока один не убьет или не прогонит другого; то же делают и все их детеныши.

(8) Пожирающим сырое мясо враждебны все, и они всем прочим, так как пищей им служат животные; откуда предсказатели заимствуют диедрии и синедрии, считая первых враждебными, вторых же — мирно настроенными друг к другу. Кажется, что если бы было обилие пищи, животные, которые теперь боятся людей и дичатся, относились бы к ним мирным образом, и друг к другу также.

(9) Это показывает забота о животных в Египте: вследствие наличия пищи и отсутствия нужды живут совместно даже самые дикие животные; получая пользу, они становятся ручными, как в некоторых местах крокодилы приручаются жрецами благодаря заботе об их пище. То же самое можно наблюдать и в других странах, в разных частях их.

(10) Во вражде находятся орел и дракон, так как орел питается змеями. Также ихневмон и фаланга, ибо ихневмон охотится за фалангами. Из птиц враждуют пойкилиды и жаворонок, дятел и хлорей, так как они поедают яйца друг друга. Также ворона и сова: первая благодаря тому, что сова плохо видит днем, в полдень похищает ее яйца и поедает, а сова поедает яйца вороны ночью; одна сильнее днем, другая ночью» [1, с. 343 — 345].

Мы видим дарвинистский, т.е. вполне естественнонаучный подход к предмету, когда человек, как биологическое существо, ничем особенным не отличается от всех прочих животных. Благоговейное отношение к «человеческой особи» возникло позже, с приходом христианства. Иисус, Мария, Апостолы и Святые Отцы либо сами являлись богами и полубогами, либо были тесно связанными с Верховным Существом, поэтому они не могли иметь ничего общего с «низшими» существами. Согласно Писанию, человека «создал Бог по образу и подобию Своему». Такая позиция, как мы знаем из истории науки Средних веков, сильно сдерживала развитие медицины и биологии человека. Ничего подобного, мы не наблюдаем у древнегреческого философа, отец которого, да и сам он в начале своей карьеры, был врачом.

Надо ли говорит, что всё обстоит ровно наоборот: Бог создан по образу и подобию человека, а человек — по образу и подобию млекопитающих животных. Добродетельные качества человека, в частности, его милосердие и великодушие, проецировались и приписывались вселенскому существу. Священнослужители хотели, чтобы их Бог выглядел максимально привлекательным, правда, сами эти симпатические свойства души сильно зависели от места, эпохи и исторических условий проживания. Языческих богов, в частности, Зевса и Юпитера, трудно сравнивать с христианскими богами — Иисусом Христом и Девой Марией. Для первых важна сила и могущество, для вторых — любовь и доброта. Степень антропоморфности богов тоже была самая различная. Боги из «Метаморфоз» Овидия — это, по сути, люди, страдающие многими людскими пороками — завистью, гневливостью, ревнивостью. Боги Фомы Аквинского или Гегеля имеют высочайшую степень абстрактности; в них нет, практически, никаких человеческих качеств. Философы считают, что самые распрекрасные душевные качества не достаточно позитивны для Бога. Поэтому они наделяют высшее существо совершенно отвлеченными, идеальными, абсолютными и бесконечными свойствами, которые отсутствуют у смертных.

И, тем не менее, проецирование одних качеств на другие остается наиболее распространенным эпистемологическим приемом всякого, кто ищет подходящую модель для своего понимания и разъяснения устройства мира. Так, у Аристотеля мы видим проекцию человеческих качеств на животных и птиц. Рассказывая, например, об орлах, он сообщает нам этологические сведения, сильно окрашенные этическими оценками. Согласно древнегреческому ученому, пигарг отличается «своей смелостью»; «черный орел или зайчатник» — «опрятен, независтлив, бесстрашен, воинствен и предвещает хорошее, ибо не издает жалобных звуков и не поднимает крика»; орел по прозвищу «горный аист» обладает «дурными качествами»: «его захватывают и преследуют вороны и другие птицы, так как он тяжел, плохо приспособлен к жизни и уносит падаль; он вечно голоден, кричит и стонет». Нельзя сказать, что эти характеристики являются совершенно ошибочными, хотя среди сообщаемых Аристотелем сведений есть и вздорные. Например, он пишет: «(117) Под старость клюв у орлов растет кверху, все более искривляясь, и, в конце концов, они умирают с голоду; к этому присочинен и миф, будто орел испытывает это потому, что, будучи некогда человеком, обидел гостя...» [1, с. 367].

В связи с этим нужно сказать об учении всеобщей трансформации, которое было широко распространено в античном мире. Если христианское мировоззрение склонялось к всеобщей стагнации, базировалось на однажды сформированной данности, которая уже не меняла своей формы, возникшей под действием божественной силы, то мировоззрение философов Древней Греции, напротив, рисовало мир полный непрерывной изменчивости. Не только огонь мог переходить в воздух, воздух — в воду, а вода — в землю, но многие сложные биологические организмы, каковыми, в частности, являлись птицы, превращались друг в друга.

«(41) Кукушка, — читаем мы в шестой книге, — как утверждают некоторые, возникает путем изменения из ястреба, так как тот ястреб, на которого она похожа, в это время исчезает. Да и прочих ястребов почти не видно, разве только короткое время, как скоро кукушка начинает куковать; сама кукушка показывается на короткое время летом, а зимой исчезает».

Впрочем, оставаясь на позициях всеобщей теории метаморфоз, Аристотель не больно-то верит в данную конкретную трансформацию. «(42) Но ястреб птица с кривыми когтями, — подмечает он, — а кукушка кривых когтей не имеет, да и головой она не похожа на ястреба, но обеими частями скорее похожа на голубя, чем на ястреба. Только по окраске она схожа с ястребом, с той разницей, что пестрота ястреба полосатая, а кукушки точечная. Величина же и полет таковы, как у самого малого из ястребов, который обыкновенно невидим в то время, когда появляется кукушка, хотя их видали и вместе. [Иногда] ястреб пожирает кукушку, хотя птиц одного рода ни одна не делает этого» [1, с. 245].

Аристотель не только придерживался общего для античного естествознания учения о превращениях, но существенно развил его в этом направлении. Об этом говорят такие его сочинения, как «О возникновении и уничтожении», «О небе», «Метеорологика», «Физика» и прочие труды, которые ничего общего не имеют с художественными «метаморфозами» античных литераторов. Их можно вполне заслуженно отнести к научной литературе.

---

1. Аристотель. История животных. — М.: РГГУ, 1996.