Sceptic-Ratio. Акимов: Забытая эпоха чудес. Эпистемология Страбона

Забытая эпоха чудес

Акимов О.Е.
Глава 3. Эпистемология Страбона

Страбон не был ученым-естественником, какими были, в частности, географы Эратосфен, Полибий или Посидоний. Тем более его нельзя отнести к таким ученым, как Демокрит, Евдокс, Гиппарх или Архимед, которые обладали истинно научным мировоззрением, удивительно рациональной методологией и прекрасным умением пространственно-механического моделирования. Он принадлежал к школе стоиков, которые отдавали предпочтение морально-личностным и нравственно-социальным вопросам. «Полезность географии, — писал Страбон, — предполагает также философа — человека, который посвятил себя изучению искусства жить, т.е. счастья». И хотя свою «Географию» он писал больше для государственных деятелей, сама географическая наука, считал он, «применима не только для деятельности государственных людей или властителей, но и для науки о небесных явлениях, о явлениях на земле и на море, о животных, растениях, плодах и о всем прочем, что можно встретить в разных странах» [1, I, I, 1].
Автор «Географии» всю первую книгу посвящает разбору мифологических поэм Гомера, причисляя поэта к «основоположникам науки географии», что, впрочем, является для него естественным, так как «Гомер превзошел всех людей древнего и нового времени ... знанием условий общественной жизни» [1, I, I, 2]. Когда же Страбон, не имея никаких представлений о силах Кориолиса, вызывающих течения вод в морях и океанах (рис. 1), начинает критиковать Эратосфена, то это выглядит крайне неубедительным. Одно любопытное место из его книги стоит процитировать.

Рис. 1. Морские и океанические течения, вызванные силой Кориолиса

«Эратосфен отличается такой наивностью, — пишет Страбон, — что, будучи математиком, не хочет даже подтвердить научные положения Архимеда, который в своем трактате "О плавающих телах" говорит, что поверхность всякого жидкого тела в состоянии покоя и равновесия шаровидна и этот шар имеет одинаковый центр с землей. Ведь это положение принимают все, кто вообще занимается математикой. Хотя сам Эратосфен и признает, что Средиземное море является одним сплошным морем, однако он считает, что оно имеет одну общую непрерывную поверхность, даже в местах, лежащих в непосредственной близости. В доказательство такого неразумного мнения он ссылается на авторитет строителей, хотя сами математики объявили строительное искусство частью математики» [1, I, III, 11].
Эратосфен не хуже Страбона усвоил гидравлическую теорию Архимеда и понимал влияние Луны на возникновение приливов и отливов, о чем говорится далее. Только он, выражаясь языком Страбона, не был столь «наивен» в отношении объяснения морских течений. Эратосфен, видимо, понимал, что вода в морях на сферической поверхности Земли не может течь только под действием силы тяжести. Страбон же думает, что непрерывное течение в морях вызывается определенной разностью уровней воды, которая образована за счет сферичности Земли. Вода в каком-нибудь проливе, говорит он, «не стоит на месте вообще без течения, хотя в нем происходит слияние двух морей; но уровень не один [а два]: один — выше, другой — ниже. Ведь вода — не то, что земля, которая отличается твердостью, приняла соответствующую форму и поэтому имеет неизменные углубления и возвышенности, — в силу простого влияния тяжести [вода] движется по земле, принимая такого рода поверхность, какую ей приписывает Архимед» [1, I, III, 12].
Из этой небольшой заочной полемике с Эратосфеном виден неважный пространственно-механический образ мыслей Страбона. Невозможно заниматься физикой, когда имеешь столь бедное воображение. Этим несовершенным качеством ума обладают нынешние релятивисты. Не умея представить правильные пространственные отношения между материальными объектами, они, тем не менее, начинают безудержно фантазировать о сокращении длины, кривизне пространства и замедлении времени. Только по причине отсутствия адекватного представления распространения волн, которые можно видеть на поверхности воды, релятивисты вот уже полтора века пользуются ошибочной формулой Доплера. В своем субъективном исковерканном пространстве они пытаются поместить звезды и галактики. Таким образом, вся Вселенная у них искривлена и имеет пуповины с другими искривленными пространствами.
Давайте посмотрим, какой теорией глобального пространства владел Страбон. Ведь тогдашнее учение о сферической поверхности Земли вместе с астрономией планет и звезд занимало место нынешней космологической теории, навеянной теорией относительности Эйнштейна. Не забудем также, что Птолемея тогда еще не было, так что непререкаемым авторитетом в то время в области геометрии космоса был Эратосфен.
Надо отдать должное, Страбон является типичным здравомыслящим феноменалистом, каким был и Аристотель, без склонности к фантазированию. Отчасти это объясняется тем, что его не особенно интересовала физико-математическая география, он не знал астрономических методов для определения географических координат местности по звездам и Солнцу, ошибался в отношении объяснения морских течений, что, в общем-то, для того времени естественно. В этих сложных вопросах он доверился специалистам, хотя и вступал с ними в споры, в чем мы могли убедиться на примере Эратосфена.
«... Для такого предмета, как география, — пишет Страбон, — более всего необходимы геометрия и астрономия. И они, действительно, необходимы. Ведь без применения методов этих наук нельзя точно определить геометрические формы стран, "климаты", величины и другие родственные понятия. Но так как все относящееся к измерению земли доказывается в других сочинениях, то в этом нашем труде я должен допустить и признать правильными доказанные там положения о шаровидности мира, а также принять, что поверхность земли шарообразна; кроме того, я должен еще раньше допустить существование закона центростремительного движения тел». Тут же он задается фундаментальным эпистемологическим вопросом: «Возникает ли это допущение — если оно действительно возникает — в сфере нашего чувственного восприятия или коренится в умозрительном знании всех людей?»
Страбон стоит на позициях прямого чувственного опыта и не доверяет конструктивному рационализму, свойственному тому же Архимеду. Вот как рассуждает Страбон. «Возьмем, к примеру, допущение [предположение, гипотезу], что земля шарообразна. Косвенно оно доказывается центростремительным движением и тем фактом, что всякое тело склоняется к своему центру тяжести, и непосредственно — явлениями, наблюдаемыми на море и небе. Ведь наше чувственное восприятие, а также простой здравый смысл могут подтвердить это.
Например, ясно, что кривизна моря препятствует морякам видеть отдаленный свет [огней] на уровне глаз... Это отмечал и Гомер... Кроме того, когда моряки приближаются к суше, их взорам открываются постепенно прибрежные части, и то, что сначала казалось опущенным, постепенно вырастает все выше и выше. Круговращение небесных тел очевидно из многих фактов, но в особенности из наблюдения над солнечными часами. Из этих явлений наш разум делает вывод, что этого круговращения не существовало бы, если бы Земля была укреплена на бесконечном постаменте» [1, I, I, 20].
Это и многие другие места доказывают, что Страбон был формалистом-феноменалистом, что естественно для географа, но не для хорошего физика. Феноменалист отталкивается от чувственного опыта и далее на этой основе, преимущественно за счет обобщения и классификации, создает формально-феноменологическую теорию, изначально согласующуюся с опытом. Рационалист-конструктивист поступает прямо противоположным образом. Он идет путем уточняющих итераций; первым шагом для него является конкретная модель. Еще на стадии предварительного обдумывание он составляет план, т.е. некую модельную схему исследования реальности. Затем производится пробное зондирование реальности для создания более детальной гипотезы.
У рационалиста эмпирические данные последовательно встраиваются в конструктивную модель, построенную в соответствии с наглядными пространственно-механическими представлениями. Если какие-то факты противоречат рациональной модели, как говорится, тем хуже для этих фактов: они безжалостно отбрасываются и берутся новые. В результате такой согласованности возникает предельно ясная и непротиворечивая теория. Рационалист-конструктивист уверен, что отброшенные им факты могут и должны быть объяснены другой модельной теорией. Формально-феноменологические теории носят описательный характер, заметно тяготеют к универсальности, обобщенности и абстрактности. При всей своей обширности они вместе с тем часто выглядят незавершенными и противоречивыми по причине разнородности эмпирически добытого материала. Типичным примеров такой концепции является теория относительности.
Разумеется, опыт не всегда обманчив. В процитированном выше отрывке из «Географии» опытные данные, свидетельствующие о шарообразности Земли, не обманули автора. Однако непосредственные наблюдения обманули его в отношении центра мира: им является не Земля, как думал Страбон, Птолемей и другие феноменалисты, а Солнце. Аристарх Самосский, Коперник и Кеплер использовали уже «умозрительные» рассуждения о «центростремительной» силе притяжения Солнца и Земли, что позволило им сделать правильный вывод в отношении центра мира.
Формалисты-феноменалисты обычно бывают людьми прагматически мыслящими. Поэтому, не особенно владея геометрическими методами, Страбон все же берет наиболее ценное из математических и естественных наук своего времени, что связано с географией и может сгодиться «государственному человеку и полководцу». Последний, пишет Страбон, не обязаны знать, «как восходят и заходят созвездия» или «высоту "полюсов", созвездия, находящиеся в зените, и другие подобные меняющиеся явления, которые зависят от изменения горизонтов и арктических кругов и бывают либо только кажущимися, либо действительными».
«Тем не менее, — делает оговорку Страбон, — читатель этой книги не должен быть настолько простоватым и недалеким, чтобы ранее не видеть глобуса или кругов, описанных на нем, из которых одни параллельны, другие описаны под прямыми углами к параллельным, а третьи — наклонны к ним. Читатель также не должен быть так необразован, чтобы не иметь понятия о положении тропиков, экватора и зодиака — области, через которую проходит Солнце в своем движении и тем устанавливает различие климатических зон и ветров. Ведь если кто даже поверхностно не ознакомился со всем этим, а также с учением о горизонтах и арктических кругах и о всем прочем, что излагается в начальных руководствах по математике, то он не в состоянии будет понять то, что сказано в этой книге».
Ведь «под именем государственного деятеля мы имеем в виду не совершенно необразованного человека, но прошедшего известный цикл наук, обычный для людей свободнорожденных или занимающихся философией». Иначе, говорит стоик Страбон, «человек, который не интересуется вопросами добродетели, практической мудрости и тем, что было написано на эту тему, не мог бы правильно высказывать порицания или похвалы или решать, какие исторические факты достойны упоминания в этом труде». Поэтому автор в своей «Географии» не касается «маловажных и незаметных явлений», но интересуется «предметами славными и великими, содержащими практически полезное, достопамятное или приятное», затрагивая события «огромной важности и весь мир» [1, I, I, 20 — 22].
Страбон делал всё, «чтобы развить у лиц, занимающихся географией, способность не изумляться» [1, I, III, 16]. В комментарии к слову, выделенному здесь курсивом, сказано: «По учению стоиков и Посидония, "изумляться свойственно людям неразумным, когда они имеют дело с вещами выше их понимания". Отсутствие "изумления", согласно Посидонию, — конечная цель естественнонаучных изысканий». Действительно, цель всякой науки и прежде всего естествознания состоит в том, чтобы перевести явления из области странных, загадочных и парадоксальных, в область знакомых, обыденных и предельно понятных. Кто занимается делом обратным, т.е. пытается нагнетать атмосферу волшебства, таинственности и приключенчества, тому должно быть отказано называться высоким званием ученый.
Истинная наука не нуждается в популяризации, она должна быть понятна для человека образованного, старательного и внимательного. Этими качествами ума в своей подавляющей массе люди не обладают, им подавай что-то попроще. В целях привлечения внимания массового читателя авторы идут на дешевую сенсационность. Настоящим ученым нужно держаться подальше от толпы невежд, которые упустили свой шанс получить глубокое и систематическое образование. Серьезные исследователи, в общем, всегда стремились к этому, только им не всегда удавалось это. На первых порах всякая Институт или Академия ведет жесткий отбор, но со временем контроль ослабевает, демагоги берут вверх. Через принятие в свои ряды нескольких «почетных генералов» и вездесущих карьеристов, научная корпорация превращается в дискуссионный клуб для пустословов. Эта печальная картина наблюдалась в античный период, в Средние века и Новое время. Любое учреждение наряду с датой рождения, короткими годами юности и зрелости имеет также долгие лета старости, которые заканчиваются полным уходом от реальной жизни в мир теней.
На закате славной античной науки, когда практически прекратился рост новых знаний, Страбон еще вполне успешно сдерживал натиск недобросовестных исследователей и оказывал мощное сопротивление необразованным толпам любопытствующих, ищущих в науке чудеса, диковинные явлений и сверхъестественные знания. Свою задачу он видел в том, чтобы собрать более или менее достоверные сведения о мире и развеять мифы, бытующие в широком спектре естественных наук, которые объединялись тогда под общим названием «география». Миф же «доставляет удовольствие и возбуждает удивление» [1, I, II, 17].
Во второй лекции «Новый взгляд» курса «Естествознание» уже приводилась большая выдержка из «Географии», где Страбон говорит о детскости и полуобразованности людей, которые верят в мифы. Там он тоже говорит, что не дело ученых удивлять и развлекать праздную толпу фантастическими рассказами о вещах сомнительных. Только маги, мистики и шарлатаны пытаются выдать вполне обыденные явления за сверхчувственное знание. Как жалкие фокусники, они стараются скрыть от любопытствующих известную им нехитрую правду о необычных явлениях в красивый ящик с двойным дном.
О серьезности намерений автора как раз и нужно судить по соотношению степени прозаичности и сенсационности написанного им текста. Если автор не пытается сделать скрытые вещи открытыми, если он не разлагает сложные процессы на простые, а, напротив, всё запутывает, значит, он плохой автор и не нужно тратить время на расшифровку его книг. Настоящий исследователь уверен, что никаких чудес не бывает, поэтому всеми доступными средствами он будет развенчивать мифы о сверхъестественных и мистических объектах, с радостью даря свет знаний всем жаждущим просвещения. Он не станет прятать знания под спудом наукообразных слов, длинных и путаных рассуждений, наоборот, он будет освобождать их от непрозрачных, толстых оболочек показушной мудрости.
Почитайте релятивистскую литературу, и вы увидите, как не нужно писать книги. Релятивисты подобно иллюзионистам вот уже в течение века морочат людям голову парадоксальными выводами своей теории относительности, единственная цель которых сбить с толку неискушенного читателя. Они рассказывают ему такие фантастические небылицы о наблюдателях быстро перемещающихся в ракетах и таким темным и сумбурным языком, что бедные бухгалтера, повара, парикмахеры, санитарки, плотники, которые их читают, от удивления открывают рот. Естественно, что Эйнштейна они приняли за суперученого, который поведал им о тайном мире, в котором пространство странным образом вывернуто наизнанку, а время течет вспять. С помощью толпы невежд релятивисты прогнали из величественного Храма Науки скучных физиков-классиков, бормочущих, будто никаких чудес не бывает. Еще как бывает, сказали релятивисты, и давай сочинять сказки о Большом взрыве, о существовании других вселенных с иными, чем у нас, законами физики.
Сегодня уже некому одернуть завравшихся романтиков-релятивистов вроде Дойча, Капра и Девиса, но Страбону, похоже, удавалось разоблачать лжеученых, склонных, как он написал, «смешивать мифический и исторический жанры». В его время не существовало больших проблем с пространством и временем, перед ним стояла задача развенчания мифов о полусобаках-полулюдях, длинноголовых, пигмеях, одноглазых, псоглавцах, людях с глазами на груди, безротых, которые «питаются только воздухом да запахами, кои вдыхают через нос. Воистину они не едят и не пьют, а пищею им служат различные запахи корнеплодов, цветов и диких яблок, каковые они во время долгих скитаний всегда носят с собой, дабы иметь что нюхать. А более сильные запахи, сказывают, могут убить их» [2, с. 18].
Это писал уже Плиний Старший (23/24 — 79), автор «Естественной истории» в 37 книгах, который так же, как и Страбон, нередко цитировал Мегасфена. Страбон отмечал намеренность действий ученых-фантастов, «когда они сознательно в свое изложение вплетают мифы не по незнанию фактов, а придумывают невероятное, чтобы удовлетворить склонность к чудесному и доставить удовольствие слушателям. Между тем создается впечатление, что это происходит по незнанию, потому что они преимущественно выдумывают с некоторым правдоподобием такие фантастические рассказы о предметах» [1, I, II, 35].
Но географ, как было сказано выше, не был конструктивистом и плохо оперировал в уме пространственными образами. Он совершенно напрасно критикует Эратосфена за то, что сам не мог как следует представить. Помимо этого Страбон упрекает своего предшественника за всеядность и излишнюю доверчивость к непроверенным фактам. «Эратосфен не прав и в том, — пишет географ, — что он весьма подробно упоминает людей, не заслуживающих упоминания, критикуя их в одном смысле, в другом же доверяет им, ссылаясь даже на их авторитет» [1, I, III, 1]. Далее автор «Географии» приводит соответствующие примеры: «Эратосфена можно упрекнуть не только за подобные рассказы. Он утверждает, что в его время точных и подробных сведений о морях еще не было. И в то же время призывает не принимать необдуманно на веру сообщения из случайных источников и пространно излагает причины, почему мы не должны верить никому из тех, кто пишет мифические рассказы... Сам он, однако, верит рассказам первого встречного» [1, I, III, 2].
Страбонова критика неубедительна. Вряд ли Эратосфен способен на передачу слухов о людях-монстрах, причудливых животных и растениях. Конструктивно мыслящие люди — а его непременно нужно отнести к ним — не станут пересказывать вздорные истории. Напрасно Страбон взъелся на Эратосфена. Приведем еще одно место, где автор «Географии» явно выглядит скорее придирчивым школяром, чем масштабно мыслящим ученым. Он пишет: «Рассказав о том, насколько продвинулись вперед в познании обитаемого мира не только поколение после Александра [Македонского], но и люди его времени, Эратосфен переходит к вопросу о форме земли, однако не земли в смысле обитаемого мира (что более бы подходило в его сочинении об этом предмете), а земли в целом. И этот вопрос, конечно, также подлежит обсуждению, но в своем месте.
Итак, установив, что земля как целое шаровидна (правда, не так шаровидна, как если бы [она] была выточена на токарном станке, а имеет некоторые неровности на шаровой поверхности), он приписывает ей много последовательных отступлений от правильной формы в результате воздействия воды, огня, землетрясений, вулканических извержений и других причин подобного рода; и здесь также он не соблюдает должного порядка. Ведь шаровидная форма, свойственная земле в целом, проистекает из строения вселенной, а такие изменения, как указывает Эратосфен, вовсе не приводит к изменению земли в целом (ведь в больших телах такие незначительные изменения незаметны), хотя и влекут за собой все новые и новые состояния только для обитаемого мира, и непосредственные причины, вызывающие их, различны» [1, I, III, 3].
Этот и другие мелкие выпады выглядят несправедливо еще и потому, что сам автор неоднократно попадает в те же «ошибки», которые он находит у Эратосфена. Вспомните, как Страбон негодовал по поводу басен Мегасфена. И, тем не менее, это не помешало ему на нескольких страницах XV-ой книги об Индии передавать его же рассказ о делении населения страны на семь классов: философов, земледельцев, пастухов и т.д. Причем Страбон неоднократно прерывал свое повествование самыми вздорными историями о людях и животных. Чего стоят рассказы об индийских слонах, собаках, муравьях, добывающих золото и прочих фантазиях «очевидцев».
Страбон уделил немало места общим вопросам физической географии, хотя в них он разбирался слабо. Поэтому он черпал сведения у других авторов, в частности, у Стратона, главы школы перипатетиков, который сменил Теофраста, возглавившего эту школу сразу после смерти Аристотеля. Тот подробно останавливался на причинах перемещения рек и озер, поднятия и опускания морского дна, действия морских приливов и отливов. Страбону ничего не оставалось делать, как обратиться по вопросам ойкумены, тогдашнего обитаемого мира, к ранее критикуемому им Эратосфену. Тут он начинает безудержно хвалить его за «введение им в географию основ математики и физики», «следует одобрить и его положение о том, что если земля шаровидна, подобно вселенной, то она обитаема всюду вокруг, и другие его положения подобного рода» [1, I, IV, 1].
Размеры ойкумены рассчитывались сложными геометрическими методами на основе астрономических данных, которыми Страбон не владел. По расчетам Эратосфена экваториальная окружность Земли равна 252 тыс. стадий, что составляет 44 755 км (истинная длина — 40 075 км). Ойкумена представляет собой прямоугольник, расположенный в северном полушарии Земли, высота которого примерно в два раза меньше длины, т.е. как 38 тыс. стадий относится к 77,8 тыс. стадий. Средняя линия проходила по Родосской параллели, длина которой оценивалась в 200 тыс. стадий.
Вот, каким образом Эратосфен, по словам Страбона, определял широту ойкумены: он «утверждает, что от Мерое [остров на реке Нил], на меридиане, проходящем через Мерое, до Александрии 10 000 стадий, оттуда до Геллеспонта — 8 100, потом до Борисфена — 5 000; далее, до параллельного круга, проходящего через Фулу (которая, по словам Пифея, отстоит от Бретании к северу на 6 дней морского пути и находятся вблизи замерзшего моря), около 11 500 стадий [Фула или Тула была скорее всего одним из Шетландских островов, но, возможно, и Исландия, которую Пифей Марсельский посетил около 330 г. до Р.Х.]. Таким образом, если мы еще добавим 3 400 для стран к югу от Мерое, чтобы охватить остров египтян, Страну, производящую корицу, и Тапробану, то получим 38 000 стадий» [1, I, IV, 2].
Аналогично, путем сложения отдельных отрезков между хорошо известными пунктами ойкумены, Эратосфен находит длину обитаемого мира, простирающегося от Индии до Геракловых Столпов. Причем Эратосфен указывает путь, пролегающий от берегов Иберии, т.е. Испании, до Индии, который могли бы преодолеть мореходы. Именно этот, западный путь в Индию затем будет искать Колумб, который, как известно, хорошо знал и часто прибегал к «Географии» Страбона, где было приведено соответствующее место из недошедшего до нас сочинения Эратосфена.
Вот это место: «И как я уже установил, — пишет Эратосфен, — пользуясь выражением математиков, обитаемый мир образует полный круг, соединяясь сам с собой; так что если бы не существовало препятствия в виде огромного пространства Атлантического океана, то можно было бы проплыть из Иберии в Индию по одной и той же параллели остальную часть круга, кроме упомянутого выше расстояния [т.е. длины самого обитаемого мира в 77 800 стадий], составляющего больше трети целого круга, если круг, проходящий через Афины, по которому я произвел упомянутое измерение стадий от Индии до Иберии, действительно меньше 200 000 стадий в окружности» [1, I, IV, 6]. Именно эти слова питали надежду у знаменитого Адмирала, предпринявшего отважное плавание на запад от Иберии к берегам Индии.
1. Страбон. География. — М., 1994.
2. Кофман А.Ф. Америка несбывшихся чудес. — М., 2001.