Галилей

Олег Акимов

Часть 2

Телескоп

В течение первого десятилетия XVII века Европу охватило повальное увлечение новым оптическим инструментом. На итальянском языке он получил название оккиале (очковая линза). Позже Фредерико Чези (F. Cesi; 1585 – 1630), организовавший в 1603 году вместе с друзьями Академию Рысьеглазых (Accademia dei Lincei), т.е. хорошо видящих, придумал для него другое наименование — телескоп — которое и прижилось. К тому времени академии уже существовали, но они сосредотачивались на литературно-художественных и гуманитарных вопросах. Академия деи Линчеи интересовалась математическими и естественно-научными проблемами, причем в ней царил откровенно антисхоластический дух противников Аристотеля. Сам Чези хотя и был в молодости ботаником, с возрастом всё больше тяготел к общественной деятельности и считался неплохим организатором. «25 Апреля 1611 г. Галилей был принят в число членов Академии и с тех пор часто подписывался Galileo Galilei Linceo» [8, с. 95]. Таким образом, «рысий глаз» подразумевал телескоп, а телескоп подразумевал Галилея.

Однако зрительную или подзорную трубу впервые сконструировал вовсе не он, а нидерландский мастер по изготовлению очков, Ханс Липперсгей, где-то в сентябре 1608 года. Поскольку оптических мастерских по производству очков и линз тогда существовало превеликое множество, забавное новшество в течение года распространилось по всем большим городам Европы, включая Венецию. Первые телескопы стали продаваться в оптических лавках в качестве забавной игрушки для любителей заглядывать в чужие окна. В связи с несерьезностью данного изделия, первоначально Галилей не обратил на него никакого внимания.

Разумеется, нашлись люди, которые посредством телескопа смотрели на звезды и Луну. В связи с этим называют имя Томаса Хэрриота (Th. Harriot или Hariot; 1560-1621), который 26 июля 1609 года направил свой телескоп 6-кратного увеличения на Луну и зарисовал ее поверхность [8, с. 71, рис. 3]. Его рисунок сохранился (см. ниже), но из-за малости увеличения на нем не видно ни кратеров, ни гор. Чтобы их разглядеть, нужна была труба, с 30-кратным увеличением, как у Галилея, или 20-кратным, но с хорошей оптикой, которой тогда не было. Однако нет ничего удивительного в том, что «игрушка» сразу была применена в качестве астрономического инструмента.

Зарисовка лунной поверхности, сделанная Томасом Хэрриотом летом 1609 года с помощью телескопа, т.е. до того, как Галилей изготовил свой собственный телескоп. Рисунок взят из книги Дмитриев И.С. [8, с. 71, рис. 3].

Летом 1609 года один из друзей Галилея настоятельно посоветовал ему вместо изготовления готовален заняться производством телескопов для военных нужд. «Если вы сможет изготовить инструмент для наблюдения за фортификационными сооружениями противника и передвижением войск, — говорил он, — то этим можно будет заинтересовать университетское начальство». Подзорная труба, таким образом, приобретет некоторую научную ценность. Эта идея для предприимчивого Галилея показалась заслуживающей внимания. Разочарование и скука, навалившаяся было на него, сразу улетучились. С большим энтузиазмом он приступил к изучению конструктивных особенностей трубы. Впоследствии Галилей в «Звездном вестнике» дело представил так, будто он, руководствуясь законами диоптрики, изготовил подзорную трубу самостоятельно:

«Месяцев десять тому назад до наших ушей дошел слух, что некоторый нидерландец приготовил подзорную трубу, при помощи которой зримые предметы, хотя бы удаленные на большое расстояние от глаз наблюдателя, были отчетливо видны как бы вблизи; об его удивительном действии рассказывали некоторые сведущие; им одни верили, другие же их отвергали. Через несколько дней после этого я получил письменное подтверждение от благородного француза Якова Бальдовера из Парижа; это стало поводом, чтобы я целиком отдался исследованию причин, а также придумыванию средств, которые позволили бы мне стать изобретателем подобного прибора; немного погодя, углубившись в теорию преломления, я этого добился» [2].

Комментируя это «придумывание», И.Н. Веселовского пишет: «Конечно, нельзя назвать Галилея изобретателем зрительной трубы, но существенно то, что приготовленные им трубы значительно превосходили все имевшиеся в то время в Европе» [2]. Тогда, кто смастерил подзорную трубу первым? На этот вопрос Веселовский отвечает следующим образом:

«В первое десятилетие XVII в. в Голландии зрительная труба совершенно независимо друг от друга была изобретена Гансом Липпершеем (петиция о предоставлении ему привилегии была подана в Генеральные Штаты 2 октября 1608 г.), затем Яковом Адриансеном из Алькмара (братом известного математика Адриана Меция) и наконец неким Захарией Янсеном из Миддельбурга (по-видимому, около 1610 г.). По всей видимости, из Голландии подзорные трубы попали к английскому математику Томасу Харриотту (а, может быть, были конструированы им лично или кем-нибудь из его окружения), который производил наблюдения солнечных пятен и спутников Юпитера почти одновременно с Галилеем (с октября 1616 г.). Ученик его, некий Вильям Лоуэр (Lower), можно сказать, даже опередил Галилея. В июле 1609 г. он писал Харриотту: "Согласно вашим желаниям, я наблюдал Луну во всех ее изменениях. После появления новой Луны я открыл отблеск Земли (пепельный свет. — И. В.) незадолго до первой четверти...". Однако письмо Лоуэра не было опубликовано Харриоттом, и приоритет открытия остается за Галилеем» [2].

Эта выдержка дополняет информацию, сообщенную Дмитриевым. Действительно, Ганс Липпершей (или Ханс Липперсгей — Hans Lippenhey, или Жан Липперсхейм — Jan Lippcnheim; ок. 1570 — ок. 1619) первым построил подзорную трубу с 3-кратным увеличением. По всей видимости, ее конструктивные параметры были известны Галилею. Во всяком случае, его первая зрительная труба, изготовленная неизвестными мастерами-ремесленниками в течение двух-трех дней, тоже имела 3-кратное увеличение.

И еще, Галилей всегда прибегал к помощи посторонних лиц для производства циркулей, готовален или телескопов, которые трудились в его прекрасно оборудованной мастерской. Приглашенные им люди были превосходными специалистами, знающими свое дело, иначе сделанные ими инструменты не выдержали бы жесткой конкуренции. Но Галилей не раскрывал их имена и дело представлял так, будто все инструменты сделаны его собственными руками.

«Сначала я сделал себе свинцовую трубу, — пишет автор "Звездном вестнике", — по концам которой я приспособил два оптических стекла, оба с одной стороны плоские, а с другой первое было сферически выпуклым, а второе — вогнутым; приблизив затем глаз к вогнутому стеклу, я увидал предметы достаточно большими и близкими; они казались втрое ближе и в девять раз больше, чем при наблюдении их простым глазом. После этого я изготовил другой прибор, более совершенный, который представлял предметы более чем в шестьдесят раз большими» [2].

Телескоп, который делал объекты «в 60 раз большими», имел примерно 8-кратное (точнее, 7.75) линейное увеличение. Вряд ли Галилей, не имевший дело с оптикой, в течение нескольких дней мог бы сам подобрать линзы нужной конфигурации. Понятно, что у него был некий образец голландских умельцев. Чертеж трубы вместе с ходом лучей в ней, который он изобразил в своем вестнике, был просто откуда-то скопирован. Он не обмолвился ни словом о ходе лучей в трубе. Спрашивается, зачем нужно было наносить буквы на геометрический чертеж прямых и отраженных лучей? Очевидно, этой иллюстрация он хотел слегка «онаучить» свое «изобретение».

Чертеж, нарисованный в «Звездном вестнике»

Шмутцер и Шютц в связи с этим отмечают: «С полным правом можно сомневаться в том, что законы диоптрики существенно помогли Галилею, ибо известно, что он письменно заявлял в 1614 г., что наука о зрительных трубах еще недостаточно хорошо разработана и он не знает никого, кто бы ею владел, "если не считать Иоганна Кеплера, королевского математика, который написал об этом книгу ("Оптика", 1604 г.; "Диоптрика", 1610 г.), столь темную, что ее никто еще, конечно, не понял» [3, с. 40]. Галилей абсолютно не понимал, почему телескоп увеличивает изображение. Совершенствуя этот прибор, он двигался опытным путем проб и ошибок, не пользуясь никакой геометрической теорией оптических лучей.

Галилей показывает телескоп дожу Венеции
Леонардо Донато (Leonardo Donato),
фреска Дж. Бертини (Bertini)

Уже через месяц с небольшим он продемонстрировал членам Венецианской Синьории трубу 8-кратного увеличения, которая позволила разглядеть с колокольни Святого Марка, находящуюся в Венеции, отдельные дома, расположенные в Падуе. В конце августа 1609 года эта труба была передана в дар Дожу Венеции, т.е. главе республики в период с 1606 по 1612 год, Леонардо Донато вместе с сопроводительным письмом, где говорилось, что сей чудесный инструмент является результатом чтения в течение 17 лет курса по фортификации, плодом долгих изысканий автора и итогом глубоких размышлений о науке перспективы. Сколько в этих словах правды, читатель, наверное, догадывается.

Козимо II Медичи, герцог Тосканский
(12 мая 1590 – 28 февраля 1621)
Период правления: 1609 – 1621.

Взошедший в феврале 1609 года на престол 19-летний герцог Тосканской республики, Козимо II Медичи, которому Галилей в юные годы давал уроки по точным наукам, был не прочь взять его к себе во дворец в качестве придворного математика. Герцогиня Христина, мать Козимо II, была без ума от угодливого и льстивого ученого-предпринимателя. Университетское начальство трудолюбивому преподавателю повысило оклад до 1000 флоринов в год (для сравнения, в Пизанском университете он получал за чтение лекций в 10 раз меньше). Но этого для тщеславного человека оказалось мало. Галилей испытывал зависть к Кеплеру, который носил высокий титул и не был обременен чтением лекций, которые сильно отвлекали от наблюдений ночного неба. Шмутцер и Шютц об этом написали следующим образом:

«После приема в Совете Венеции, где Галилею представилась возможность передать дожу одну из лучших своих зрительных труб вместе с указаниями по их изготовлению и использованию, он был 25 августа 1609 г. "пожизненно утвержден в своей должности, и при этом ему было назначено жалованье втрое большее, чем то, которое он получал прежде за lectores mathematicae" (Вивиани).

Но, получив и такое совершенно необычное отличие, Галилей не прекратил настойчивых попыток добиться места при дворе Великого герцога тосканского во Флоренции. То положение, которого он большими трудами достиг в Падуе, было лишено блеска, каким в его глазах обладало положение при дворе. Ничего не ведая о чужих заботах, он мог испытывать лишь чувство зависти к Кеплеру в Праге, который, как он думал, мог заниматься исследованиями, не обремененный обязанностями читать ни официальные, ни частные лекции, да к тому же носил еще и блестящий титул "королевского придворного математика" » [3, с. 40 – 41].

В октябре того же 1609 года Галилей показывал зрительную трубу 10-кратного увеличение во Флоренции герцогу Козимо II Медичи. Они вместе смотрели на все, что окружало их, в том числе и на Луну. Но пока еще труба была слабой, так что они не могли рассмотреть на Луне ни кратеров, ни горных ландшафтов. Поскольку начинались занятия в университете, Галилей поспешил в Падую, чтобы там читать ненавистные ему лекции. Тем временем у герцога на рабочем столе уже лежало прошение, в котором говорилось, что проситель «страшится беспрестанно отдавать свои услуги за плату первому встречному» и что он хочет «служить монарху»:

«Государь, я не хотел бы, чтобы Вы на основании сказанного мною пришли к мнению, будто я выдвигаю неразумные претензии получать жалованье без заслуг или исполнения службы, ибо мысли мои совершенно иные. Более того, в том, что касается заслуг, то в моем распоряжении имеются разнообразные изобретения, из коих одно-единственное ... было бы достаточно, чтобы защитить меня от нужды на всю жизнь; ... а ведь я каждодневно изобретаю нечто новое и буду открывать еще несравненно больше, если буду иметь досуг и больше ремесленников мне в помощь, чтобы они служили мне в производстве различных опытов» [3, с. 42 – 43].

Галилей получил всё, что просил у государя, и в его мастерской работа закипела с новой силой. Ремесленники вновь и вновь экспериментируют с линзами, чтобы получить всё большее и большее увеличение. Как и в случае с циркулем, жесткую конкуренцию мог выдержать только очень хороший инструмент.

В мастерской Галилея изготовлено более
десятка подзорных труб; эта — одна из них.

Венеция издавна славилась изделиями из стекла и зеркалами: там выплавлялось самое прозрачное стекло и полировались превосходные линзы. Галилей сразу планировал поставить изготовление зрительных труб на широкую ногу. Поэтому дорогие линзы присылались ему со всей Европы, включая Голландию — родину нового инструмента. Тот, кто знаком с биографией голландского философа Баруха Спинозы (1632 – 1677), помнит, что он зарабатывал на жизнь изготовлением оптических стекол. Изнурительная полировка линз и поиск правильных форм для них продолжался в Европе на протяжении многих десятков лет.

Красочное оформление объектива
одной из подзорных труб Галилея

Здесь надо предупредить читателя, что первые телескопические трубы обладали одним большим недостатком, который удалось исключить лишь спустя полтора века. Мы имеем в виду хроматическую аберрацию, которая приводила к искажению наблюдаемого объекта, за счет окружавшего его радужного контура. Цветовая аберрация была устранена в 1758 году Джоном Доллондом, впервые изготовившим телескоп, в котором использовались так называемые крон и флинт линзы. Крон — стекло малой плотности, содержащее 70 % кварца, 10 % известняка и 20 % добавок; флинт — стекло большой плотности, содержащее 45 % кварца, 40 % окиси свинца и 15 % добавок (добавки окиси свинца превращают обычное стекло в хрусталь). Крон и флинт обладают противоположными дисперсионными характеристиками, поэтому, изготовив из них собирательно-рассеивающую пару, можно почти полностью устранить искажающий радужный контур вокруг очертаний наблюдаемого объекта. Но Галилей, Галлей, Кассини, Флемстид, Гук и другие исследователи неба пока пользовались телескопами очень низкого оптического качества.

К концу 1609 года из мастерской Галилея вышла зрительная труба 20-кратного увеличения с перспективой применения ее для астрономических наблюдений (в мирное время военная тематика оказалась неактуальной). Сначала, берясь за производство зрительных труб, предприниматель был движим в основном только денежной выгодой, о которой шла речь чуть ли не в каждом его письме того периода. Но постепенно, по мере изготовления всё более совершенного прибора, он всерьез задумался о постановке исследования звездного неба. Собственно, в это время происходит его трансформация из предпринимателя-преподавателя в предпринимателя-исследователя.

Так называемая двойная подзорная труба, где на одном штативе закреплены две трубы с различными оптическими характеристиками.

Эмпирическим путем, Галилею — а правильнее сказать, нанятыми им ремесленниками [3, с. 42 – 43] — удалось создать лучший телескоп в Европе. В душе бывшего предпринимателя окреп дух астронома-исследователя. Наконец, он решил прекратить гонку за кратность увеличения. Отныне никакие конкуренты ему не страшны. Тайной изготовления линз и всей конструкции галилеевой трубы — так теперь называли в Италии изобретение голландцев — не ведали даже самые ближайшие его друзья — и прежде всего они.

Любопытна его реакция на попытку раскрытия секрета кривизны линзы, когда однажды в доме болонского астронома Джованни Антонио Маджини (G. A. Magini; 1555 – 1617) Галилей «заметил на линзе следы воска, словно снимали слепок», он «побелел от ярости. Растолкал слугу, послал за лошадьми. Он уехал рано утром, даже не поблагодарив Маджини за гостеприимство» [1, с. 87]. Штекли описал также сцену, когда Галилей обнаружил письма покойной матери, из которых стало ясно, что «матушка учила его слугу, как выкрасть линзы и тайком переправить!» [1, с. 108]. На горьком опыте производства пропорциональных циркулей и готовален он отлично усвоил, что значит технологическая и коммерческая тайна. Увы, жизнь каждый раз подбрасывала новые случаи, которые невозможно было заранее нейтрализовать.

В начале января 1610 года был сконструирован телескоп, который имел длину 1245 мм, диаметр 54 мм и 30-кратное линейное увеличение (иногда говорят о 32-кратном увеличении, так как его квадратичное увеличение было близко к 1000). Прибор состоял из двух линз — плоско-выпуклого окуляра и плоско-вогнутого объектива. Если смотреть на ночное небо через объектив, то оно выглядело совершенно иначе, чем без этого удивительного прибора. С этого момента преподаватель-математик и инженер-механик по фортификационным сооружениям на несколько недель превращается в астронома-исследователя, который ночи напролет наблюдает небо.

"Звездный вестник"

7 Январе 1610 года Галилей приступил к систематическим наблюдениям ночного неба. Можно представить те сильные переживания, которые испытал Галилей, впервые посмотрев в подзорную трубу 30-кратного увеличения. Он сразу же заметит, что число звезд на небе намного больше, чем это можно увидеть невооруженным глазом. Оказывается, Млечный путь имеет сложное строение. Первый астроном, смотревший в такой оптический прибор, заметил также темные пятна на Солнце, кратеры и горы на Луне, четыре спутника Юпитера. Гигантская планета походила на миниатюрную солнечную систему, описанную Коперником.

Акварельный рисунок из «Звездного вестника» (1610), сделанный рукой самого Галилея, где изображены шесть фаз освещения «шершавой поверхности» Луны. Центральная Национальная Библиотека. Флоренция.

Всё увиденное Галилей детально расписал в своем «Звездном вестнике» (Sidereus Nuncius), вышедшем в Венеции 12 марта 1610 года тиражом 550 экземпляров. Как уже говорилось в первой части, о системе Коперника Галилей узнал, будучи еще студентом университета, но не слишком поверил в нее. Теперь же, наблюдая небесные тела в подзорную трубу, он воочию убедился в ее справедливости. В «Звездном вестнике» относительно открытых им спутников Юпитера исследователь-предприниматель восторженно писал:

«Но что значительно превосходит всякое изумление и что прежде всего побудило нас поставить об этом в известность всех астрономов и философов, заключается в том, что мы как бы нашли четыре блуждающие звезды, никому из бывших до нас неизвестные и ненаблюдавшиеся, которые производят периодические движения вокруг некоторого замечательного светила из числа известных, как Меркурий и Венера вокруг Солнца, и то предшествуют ему, то за ним следуют, никогда не уходя от него далее определенных расстояний. Все это было открыто и наблюдено мной за несколько дней до настоящего при помощи изобретенной мной зрительной трубы по просвещающей милости Божьей» [2, с. 21].

Выше показаны положения четырех спутников Юпитера, которые сейчас называются Ио (1.07 / 1.09 / 2.4), Европа (0.91 / 0.65 / 2.1), Ганимед (1.48 / 2.10 / 2.9), Каллисто (1.49 / 0.58 / 1.5). В скобках приведены три числа: диаметр (в единицах диаметра нашей Луны), масса (Луна = 1) и скорость обращения (в км/с).

«Теперь имеем не только одну планету, вращающуюся вокруг другой, в то время как обе они обходили великий круг около Солнца, но наши чувства показывают нам четыре светила, вращающиеся вокруг Юпитера, как Луна вокруг Земли, в то время как все они вместе с Юпитером в течение 12 лет описывают большой круг около Солнца... » [2, т. 1, с. 53 – 54].

Галилей не заметил, что между периодами обращения трех спутников Юпитера существуют красивые соотношения. Пока Ганимед совершает один оборот вокруг Юпитера, Европа успевает сделать ровно два, а Ио — ровно четыре. Это резонансное явление получило название синхронизма (более подробно о нем рассказывается в разделе Дискретная гравитация и аттракторы ). Указанные пропорции не обнаружил Кеплер, несмотря на все его старания найти в Солнечной системе гармонию или, как он говорил, музыку сфер. О резонансах стало известно позже, где-то во времена Лапласа.

Резонансы в периодах обращения Ио, Европы и Ганимеда

1 Апреля 1611 года в письме к Б. Винта (В. Vinta, ? – 1613), госсекретарю (первому министру, Primo Segretario) Великого герцога Тосканского, Галилей делится трудностями нахождения периодов обращения спутников Юпитера, с которыми столкнулись его конкуренты, включая Кеплера. Галилей надеялся, что он опередит своих конкурентов:

«Они трудятся также над нахождением периодов обращений этих планет, но они вместе с математиком Императора (т. е. Кеплером) полагают, что дело это очень трудное, почти невозможное. Я, однако же, имею твердую надежду найти и определить их и верю, что Всеблагий Бог, милостиво указавший одному мне путь к открытию столь чудесных творений Его рук, мне же соблаговолит предоставить и возможность найти законы их обращения. И возможно, уже к своему возвращению я закончу этот мой труд, поистине гигантский, и смогу предсказывать положение новых планет для любого будущего времени, а также указать их расположение в любое прошедшее время, лишь бы только хватило у меня сил продолжать наблюдения в течение многих ночных часов, как я делал это до сих пор» [8, с. 88].

Чуть ниже Дмитриев добавляет: хотя Галилей «не раз подчеркивал фундаментальную роль математики в изучении Природы, однако, за редкими исключениями, он не давал описываемым небесным явлениям математической интерпретации. А между тем именно на основе наблюдений "лун Юпитера" он смог бы сформулировать утверждение, которое сейчас называют третьим законом Кеплера» [8, с. 89]. Очень верное замечание. Несомненно, математически более образованный Кеплер намного опережал Галилея в понимании гелиоцентрического устройства мироздания. Пока он осмысливал это устройство, его немецкий коллега вывел два из трех строго математических законов.

После всего увиденного в телескоп Галилей сделался горячим поборником копернианских идей, хотя и не сразу. Ему удалось приковать внимание всего тогдашнего цивилизованного мира к сочинению «De revolutionibus orbium coelestium», написанного польским астрономом. Для этого у него было всё — неиссякаемая энергия, могущественные связи с сильными мира сего, гибкий, изощренный ум и неуемное тщеславие. Следует, однако, иметь в виду, выступая за гелиоцентрическую систему мира, Галилей не боролся против церкви и христианского догмата. Он никогда не был атеистом и всегда оставался глубоко религиозным человеком.

«…Драматизм судьбы Галилея, — писал в 1935 году М.Я. Выгодский, — состоит отнюдь не в том, как думают некоторые, что Галилей выступил против церкви и потерпел поражение, а в том, что он выступил как верный адепт папизма, предлагавший средства, долженствующие, по его убеждению, помочь церкви в ее борьбе с ересью и безбожием, и оказался обвинен в злонамеренных действиях» [5].

Единственное его желание — найти приемлемый компромисс между наукой и религией, разумом и верой. Стоило церкви проявить твердость и Галилей безропотно подчинялся ей, трусливо покидая лоно рациональной науки. Другое дело, что его мировоззрение служило идеологической подстилкой для различных еретиков и богохульников. Вот почему, его кипучая деятельность имела печальный результат, на который он меньше всего рассчитывал, — книгу Коперника запретили. Кеплер по этому поводу сказал, что лучше бы он оставался пассивным, чем проявлять активность с такими негативными последствиями.

Книжная иллюстрация, на которой показано, как Галилей уговаривает трех богинь, изображенных в виде трех светских дам, посмотреть в его подзорную трубу, чтобы убедиться, что Солнечная система устроена по Копернику. Здесь уместно привести слова из письма Кеплера Галилею от 19 апреля 1610 года: «Я вижу "великие и в высшей степени удивительные зрелища, предложенные философам и астрономам"… вижу слова "к началу великих созерцаний призвать всех жаждущих истинной философии"» [2, комм.].

Рассказ о том, как это случилась, мы сейчас отложим, а пока заметим, что Галилей очень спешил с публикацией результатов наблюдений. Он чувствовал пробуждение интереса к астрономическим наблюдениям. Подзорные трубы имели уже многие астрономы Европы, но они были еще слабы. Кеплер писал:

«Я не могут скрыть от тебя, что в Прагу приходят письма многих итальянцев, отрицающих, что при помощи твоей зрительной трубы можно видеть эти планеты. ... Поэтому я прошу тебя, Галилей, чтобы ты возможно скорее привел некоторых свидетелей. ... На тебе одном лежит все доказательство истинности наблюдения» [2, комм.].

«Известно, к примеру, что 19 ноября 1614 г. царь Михаил Федорович приобрел у московского купца Михаила Смывалова «зрительную трубу» Галилея, и можно допустить, что сведения об открытиях итальянского ученого дошли до Москвы несколько ранее, в 1610 или 1611 г.» [8, с. 86].

Таким образом, спешка вызвана не только естественным желанием Галилея поскорее поделиться открытиями со своими коллегами, но также множеством других причин, в частности, той, на которую указал здесь Кеплером. В итоге, в «Звездный вестник» не вошло открытие сложного строения Сатурна и фаз светотени у Венеры, о чем он впервые сообщил своему другу 11 декабря 1610 года, но заметил их еще в конце ноября. Понаблюдав за ними несколько дней, Галилей удостоверился, что Венера освещается Солнцем подобно Луне. «Идею, что Венера должна иметь фазы, впервые высказал Бенедетто Кастелли, — напоминает Штекли. —

Месяц назад он [Кастелли] прислал [Галилею] письмо, где спрашивал, не обнаружил ли учитель [Галилей] фаз Венеры. Бенедетто [Кастелли] с присущей ему скромностью просил наставлений: не полагаясь, дескать, на свой грубый ум, он допускает, что заблуждается. Оставалось только удивляться его проницательности. Да, он прекрасно понял Коперника и попал в самую точку, когда счел, что фазы Венеры явятся важнейшим доказательством его правоты» [1, с. 130].

Телескоп Галилея не позволял рассмотреть кольцо у Сатурна. Он лишь заметил, что по обе стороны от большой звезды находятся две неподвижные звездочки, причем средняя звезда светит примерно в три раза ярче, чем две боковые. «Сатурн удивлял своей неизменностью: ни малейшей перемены в расположении трех его тел» [1, с. 115]. Об открытии трехзвездного Сатурна, сделанном 25 июля 1610 года, с позволения Галилея впервые сообщил Кеплер в своей «Диоптрике», которая вышла в свет с годовым опозданием, в августе 1611 года. Причем сначала он послал ему в Прагу анаграмму, позже ее расшифровал: «Троякой наблюдал я верхнюю планету» [1, с. 128].

Фрагмент картины Рубенса «Сатурн, пожирающий одного из своих детенышей», нарисованной в 1637 году, когда продолжились гонения на Галилея со стороны католической церкви. В верхней части полотна мы видим «трехкорпусный облик Сатурна», т.е. облик, представленный тремя звездами, как эту планету описал Галилей.

Sidereus Nuncius выполнял функцию своеобразного рекламного буклета: мол, вот, что вы увидите, приобретя трубу. «Вестник» Галилей разослал друзьям и коллегам, в том числе, и Кеплеру, но пока что без инструмента, которым он слишком дорожил. Однако не все поверили автору на слово — даже когда он провел некоторую разъяснительную работу на публике. Однажды Галилей

«прочел три публичные лекции, которые закончились диспутом. Он спорил с необычным для него ожесточением. Всем желающим он предоставил возможность испытать действенность своего инструмента. Ему удалось побороть предубеждение нескольких упрямых противников. Он считал эти лекции большим успехом, но значение их явно переоценивал. Новые планеты рядом с Юпитером смогли увидеть действительно многие, но, на беду, среди них не было людей, чье свидетельство прозвучало бы достаточно авторитетно. Самые главные противники Галилея просто не пришли на его лекции» [1, с. 88].

Поэтому своими астрономическими открытиями он, прежде всего, решил заинтересовать Козимо II и дружественных ему монархов других государств. Дмитриев писшет: «Галилей сумел вовлечь правителя Тосканы в, как бы мы сегодня сказали, рекламную кампанию европейского масштаба, причем рекламировать Его Высочеству пришлось то, чего он и в глаза-то не видел» [8, с. 165].

С этой целью Галилей привлек авторитет Иоганна Кеплера, так как «имя Кеплера было хорошо известно в Европе (несравнимо более, чем имя Галилея)» [8, там же]. Официальный астроном императора Рудольфа II прислал восторженную рецензию в виде целого трактата «Разговор со "Звездным вестником"» («Dissertatio cum Nuntio Sidereo»), рассчитанный на массового читателя. При этом сам он так и не увидел в телескоп всего того, что было описано в «Звездном вестнике».

Получается, что Кеплер поверил автору на слово, а когда он пожелал всё же убедиться воочию, тот не захотел высылать ему свой инструмент, чтобы, таким образом, исключить сильного конкурента. Эта знаменательная история, подробно описанная Дмитриевым, заканчивается так:

«22 Мая 1610 г. Винта сообщает Галилею, что Их Высочествам были зачитаны все письма, которые последний им направил, и они получили от них "безграничное удовольствие, особенно от последнего письма (т. е. от отзыва Кеплера Dissertatio …)". Теперь все, даже весьма скептически настроенные по отношению к утверждениям Галилея literati, смогли, наконец, увериться в его правоте. И далее Винта упомянул, что Козимо II дал слово, что "будет думать о наиболее почетном [придворном] титуле" для Галилея. Но только 10 июля 1610 г. Галилею было пожаловано звание "главного математика Пизаиского университета и главного философа и математика Великого герцога Тосканского", после чего Галилей сложил с себя преподавательские обязанности в Падуанском университете (15 июля) и отбыл во Флоренцию» [8, с. 169].

Что касается непрофессионалов попроще, то по отношению к ним Галилей действовал иначе. Если посылать им один только «Вестник», рассуждал автор, толку от этого будет немного, поскольку они не особенно охотно верили в рассказы о чудесах, происходящих на небесах. Поэтому высылать нужно было сам инструмент, а к нему прикладывать яркое описание того, что с его помощью можно увидеть на небе («Sidereus Nuncius» + perspicullum). Таким образом, в отношении подзорной трубы Галилей действовал точно так же, как и в отношении циркуля несколько лет назад. Трудно сказать, чего больше присутствовало в этом человеке — стремления как можно больше узнать об окружающем нас мире или стремления как можно больше получить славы и денег, которых ему вечно не хватало.

«У Галилея был хорошо продуманный план. Чем скорее в разных городах Европы убедятся в истинности сообщений "Звездного вестника", тем лучше. Но посылать одну только книжку мало смысла: если нет хорошей зрительной трубы, то ничего не обнаружишь. Рисковать же драгоценными инструментами, препоручая их почтовым курьерам, он не мог. Другое дело, если бы государь одобрил его план и велел своим дипломатам оказывать ему содействие.

В некоторые столицы, убеждал Галилей Винту, "Звездный вестник" надо посылать вместе со зрительными трубами соответствующего качества: прежде всего, конечно, родственникам великого герцога и лицам, коим тот велит. А поскольку изготовление отменных зрительных труб требует больших затрат, то и в этом он полагается на благосклонную поддержку государя» [1, с. 78].

Надежды на молодого государя, за спиной которого стояли прижимистые советники, не оправдались. «Отказ Козимо выплатить ему вперед жалование поставил Галилея в тяжелое положение» [1, с. 111]. «Медичи умевшие считать деньги, и тут себе не изменили» [1, с. 124]. И хотя это сказано по другим поводам, ровно такое же отношение к деньгам было для всех просителей, не исключая и самого беспардонного, каким был Галилей. Нужно помнить, что Медичи сколотили свой капитал и добились власти путем налаживания банковской системы, опутавшей всю Европу.

Между тем, голландские и венецианские стекла стоил не дешево, тяжелый труд квалифицированных ремесленников нужно было тоже дорого оплачивать, а любовь к роскоши только возрастала. Одна надежда — на собственный предпринимательский опыт, который подсказывал ему: мало изготовить телескоп, к нему нужно было приложить инструкцию по эксплуатации. А лучше обучить специальных людей, которые могли бы показать всякому желающему, готовому выложить кругленькую сумму, в какое время ночи и в какую точку неба необходимо нацелить объектив телескопа, чтобы увидеть трехзвездный Сатурн, Юпитер с четырьмя спутниками или фазы Венеры. Такой комплексный подход позволил бы в короткое время добиться коммерческого успеха. Разумеется, важным персонам Галилей всё показывал сам, а трубу дарил. Менее важная публика трубы приобретала за деньги и обучалась специалистами, присланными из дома Галилея.

Триумф науки

В Венецианской республике Галилей прожил 18 лет — с 1592 по 1610 год. Добившись известности, денег и почетного титула придворного философа и первого математика без обязательства читать лекции в университете, он вернулся на постоянное место жительства во Флоренцию. Однако дома ему не сиделось.

«23 Марта 1611 г., испросив рекомендательные письма у Микельанджело Буонаротти (племянника великого художника и скульптора) и кардинала Антонио де Медичи к кардиналу Маффео Барберини (будущему папе Урбану VIII) — в дополнение к рекомендательному письму Козимо II к кардиналу дель Монте (лишние рекомендации не помешают) - ученый отбыл в Рим. По дороге во время остановок он продолжал наблюдения спутников Юпитера холодными и сырыми мартовскими ночами» [8, с. 87].

29 Марта Галилей прибыл к месту назначения, где его встретил флорентийский посол в Риме Пьетро Гвиччардини (P. Guicciardini, 1560 – 1626), который поселил его самого и двух его слуг в апартаментах Palazzo Firenze вблизи Пантеона. Все расходы оплачивались из казны Тосканского герцога. «По приезде Галилей, не откладывая, направляется к кардиналу дель Монте, а затем к астрономам Collegio Romano, где беседует с отцом Христофором Клавиусом (Chr. Clau или Clavius, 1537 или 1538 – 1612) и его младшими коллегами Христофором Гринбергером (Chr. Grienberger, 1561 – 1636) и Одо ван Мелькоте (О. van Maelcote, 1572 – 1615)» [8, с. 87]. Шмутцер и Шютц это триумфальное путешествие в Рим описывают следующим образом:

«Весной 1611 года Галилей со слугами и носильщиками, предоставленными ему великим герцогом, отправился в Рим, где его ожидал при всех докладах и астрономических демонстрациях подлинный триумф. В садах Квиринала он должен был демонстрировать солнечные пятна в присутствии кардинала Бандини и других господ. Кардинал Франческо Мариа дель Монте писал Великому герцогу тосканскому: "...Если бы мы еще жили в древней Римской республике, то на Капитолии ему несомненно воздвигли бы колонну в честь его великолепных трудов".

Галилей же писал на родину своему бывшему падуанскому ученику Филиппо Сальвиати: "Я принимал знаки милости со стороны многих господ кардиналов и прелатов и различных монархов, которые пожелали увидеть, что я наблюдал, и все они были этим довольны, каково было и мне при обозрении статуй, картин и украшений в их залах, дворцах и садах". Монсиньор Дини в письме от 7 мая 1611 г. отметил, что "... отцы [имеются в виду иезуиты] — большие друзья его; в этом ордене есть люди с огромным влиянием, и главные из них находятся здесь в Риме"» [3, с. 50 – 51].

Под отцами-иезуитами Дини имел в виду, по-видимому, Клавиуса, Гринбергера и ван Мелькоте, входящими в Collegio Romano. 13 Мая 1611 года в Collegio Romano состоялся торжественный прием в честь Галилея. Мелькоте выступил с речью, в которой перечислил все открытия, сделанные триумфатором, «и рассказал об их подтверждении астрономами Collegio Romano». «В зале собрались все члены Collegio, кардиналы, знать и римские знаменитости, включая князя Чези» [8, с. 101].

Галилей демонстрирует кардиналам Collegio Romano свой телескоп и зарисовку, сделанную им при наблюдении ночного неба. Художник О. Леони.

В письме к Сальвиати Галилей также написал: «Сегодня утром я имел счастье целовать ногу Его Святейшества (папы Павла V), будучи представлен ему нашим посланником [Пьетро Гвиччардини], по словам которого, мне было оказано необыкновенное благоволение, так как блаженнейший отец не позволил мне, чтобы я произнес хоть одно слово на коленях» [8, с. 96 – 97]. Кардинал Барберини посетил Галилея 2 апреля 1611 года. Будущий папа Урбан VIII, сыгравший столь роковую роль в конце жизни Галилея,

«пришел в восторг от ума и эрудиции тосканского ученого и обещал всяческую помощь и поддержку. Короче, все складывалось для Галилея как нельзя лучше: его открытия были признаны многими (хотя, конечно, не всеми) астрономами, он стал желанной фигурой при папском дворе, его слава росла и крепла.

Галилея приглашают в качестве почетного гостя на различные банкеты и собрания, где присутствовали знаменитые художники, писатели, музыканты, артисты, философы, римские аристократы и высшее духовенство. Так, например, он был приглашен на собрание неформальной Академии (Accademia degli Ordinari), организованной кардиналом Джованни Баттиста Дети (G. В. Deti; ок. 1592 – 1605), племянником папы Климента VIII.

В другой раз, 14 апреля 1611 г., Галилео присутствовал на банкете, специально устроенном в его честь Федерико Чези, князем Сан Поло и Сен Анжело (с 1613 г.), герцогом Акваспарты и маркизом Монтичелли [о Чези и его Академию Рысьеглазых — Accademia dei Lincei говорилось в самом начале этого раздела]» [8, с. 90 – 91].

Законы психологии и человеческого общежития везде и во все времена действуют одинаково. То, что происходило с Галилеем в 1611 году, можно сравнить с фурором, который выпал на долю Эйнштейна в 1919 году, когда подтвердилась общая теория относительности. (см. часть VI Отклонение лучей света вблизи массивных тел). Не удивительно, что у Эйнштейна, как и у Галилея, от высоких почестей вскружилась голова.

«Галилей не был обычным благочестивым католиком, он был глубоко убежден, что избран Богом стоять выше не только некоторых, но и всех новых астрономов» [8, с. 88 – 89]. Так думал и Эйнштейн. Нескромность Галилея, открытое бахвальство своими достижениями и демонстрация преимущественного положения в высшем обществе и перед государем, не могли не вызвать зависть и прочие неприязненные чувства у окружающих.

Атака на Галилея началась под вывеской объективной критики, как говорится, ничего личного. Так, например, профессор Падуанского университета Чезаре Кремонини (С. Cremonini; 1550 – 1631) «наотрез отказался смотреть на небо через зрительную трубу — ему и так ясно, что ничего, кроме обмана зрения, она не порождает» [1, с. 88]. Об этом с сожалением Галилей сообщил Кеплеру в письме от 19 августа 1610 года [8, с. 117]. В россказни Галилея не поверили богемец Мартин Хорки (М. Horky, 1590? – 1650), опубликовавший небольшое сочинение с нападками на Галилея [8, с. 81] и два флорентийский ученых — астроном Франческо Сицци (F. Sizzi, ок. 1585 – 1618) и философ Лудовико делле Коломбе (L. delie Colombe, 1565 – ?).

«Эти люди, — писал Галилей Кеплеру, — полагают, что философия — это книга вроде "Энеиды" или "Одиссеи" и что истину следует искать не в природе, а путем сопоставления текстов». В наблюдениях автора «Вестника» служители науки искали прежде всего оптический обман, возникающий из-за хроматической аберрации. Как уже говорилось, первые телескопы были оптически несовершенными: небесные объекты приобретали расплывчатое радужное окаймление.

«Мартин Хорки писал И. Кеплеру после демонстрации Галилеем в Болонье своих зрительных труб: "Я испытывал инструмент Галилея бесчисленным количеством способов как для земных, так и небесных объектов. На земле он работает восхитительно; на небесах обманывает, ибо некоторые одиночные звезды кажутся двойными. У нас все пришли к выводу, что инструмент Галилея вводит в заблуждение"» [8, с. 94].

Никакого оптического обмана Хорки не увидел: на небе действительно много двойных звезд. «Флорентинский патриций» Сицци опубликовал в Венеции свои «Размышления» на 40 страницах, где указал,

«что число планет не может быть больше семи, так как в Ветхом Завете упоминается семисвечник (Исход, гл. 25), означающий, по мнению Пико делла Мирандола, семь планет. Затем указывается на значение числа семь в медицине (семь отверстий в голове), семь планет сравниваются с семью цветами и семью металлами. Он указывает, что об новых спутниках нет каких-либо сведений от более раннего времени, а ведь в древности науки были лучше теперешних» [2, комм.].

«Если Ф. Сицци отрицал, опираясь на Св. Писание, только реальность спутников Юпитера («Медицейских звезд»), то Коломбе пошел много дальше — он использовал библейский текст для атаки на коперниканскую теорию вообще и на Галилея как ее наиболее последовательного и активного протагониста. Коломбе цитирует подряд, не обращаясь к контексту, множество фрагментов из Библии, которые несовместимы с коперниканством. ... Последний понимал, что некоторые стихи Библии — например, фрагмент из Иов. 9:6 — можно понимать и в гелиоцентрическом духе, однако он решительно возражал против такого толкования, называя его "безумным, сумасбродным, дерзким и опасным для веры"» [8, с. 82 – 84].

Галилей не открывал новые планеты, но Луна считалась планетой. Поэтому с открытием четырех спутников Юпитера получалось, что число планет возросло с 7 до 11. Кроме того, астрономические наблюдения в телескоп разрушили учение Платона и Аристотеля о совершенстве небесных сфер орбитального вращения планет, а также об идеальной поверхности Луны и Солнца. На Луне были обнаружены горные хребты и кратеры, а на Солнце виднелись темные пятна. По характеру движения этих пятен можно было судить о периоде вращении Солнца вокруг собственной оси. Этот период удивительным образом совпал с 27-суточным лунным периодом и равным ему женским циклом.

Возражения сыпались со всех сторон непрерывным потоком умозрительных заключений. Например, знакомый нам составитель григорианского календаря, Христофор Клавиус, выдвинул теорию, согласно которой неровности поверхности Луны объясняются особым кристаллическим покрытием, которое ложится на идеально гладкую поверхность ближайшей к нам «планеты». На это Галилей ответил, что его теория превосходна, но ее невозможно проверить путем наблюдения с Земли. Впрочем, в отношении Клавиуса не всё так просто. Дмитриев сообщает:

«Поначалу он весьма скептически отнесся к телескопическим открытиям Галилея, о чем последнему сообщил Чиголи (письмо от 1 октября 1610 г.)», далее приводится отрывок из него. «Но при своем мнении, — продолжает Дмитриев, — Клавиус оставался лишь до тех пор, пока его коллегам-астрономам из Collegio Romano — либо с помощью телескопа, изготовленного Д. Лембо (Lembo), либо используя телескоп, приобретенный у Антонио Сантини (A. Santini), не удалось увидеть-таки спутники Юпитера» [8, с. 104].

Но потом выясняется, что «к моменту прибытия Галилея в Рим (29 марта 1611 г.) иезуиты уже успели подтвердить все его основные астрономические открытия. Сохранившиеся документы (впрочем, весьма отрывочные) говорят о том, что спутники Юпитера наблюдались ими по крайней мере с 28 ноября 1610 г.» [8, там же]. Таким образом, не совсем понятна позиция Клавиуса в отношении Галилея в период с декабря 1610 по май 1611 года, когда он находился в Риме. А самое главное, отсюда видно, что итальянские астрономы помимо галилевской трубы пользовались трубами иных мастеров. Значит, существовала конкурентная борьба, из которой Галилей вышел победителем. Но он не были ни единственным изготовителем, ни, тем более, первым изибретателем указанного технического средства.

Другой авторитет, тезка Клавиуса, иезуит Христофор Шайнер (Chr. Scheiner, 1573 – 1650), о солнечных пятнах написал, что перед мировым светилом находятся какие-то перемещающиеся звезды меньшей величины и яркости. Само же Солнце идеально и никаких изъянов на его поверхности нет. Отчасти эта идея была верной. Кеплер тоже указывал [1, с. 126], что появляющиеся на фоне яркого солнечного диска черные точки являются планетами — Меркурием и Венерой. Но Галилей обратил внимание оппонентов на то, что «менее яркие звезды» не только перемещаются параллельно экватору, но случайным образом то возникают, то пропадают, что не происходит с обычными звездами.

«Письма о солнечных пятнах (и Шайнера, и Галилея) ходили по рукам с ноября 1611 г. Галилей, полагавший солнечные пятна своего рода "облаками", соприкасавшимися с поверхностью светила, послал три письма Шайнера и свой ответ на них кардиналу Маффео Барберини, который похвалил ученого за проницательность и убедительность суждений. Однако мнение кардинала разделяли далеко не все» [8, с. 123 – 124].

Насторожились и служители чистоты библейских истин. 19 Апреля 1611 года Роберто Беллармино, «член конгрегации святой Инквизиции, конгрегации Индекса запрещенных книг и многих иных многополезных и жизненно необходимых Святому Престолу конгрегации, — не подымая лишнего шума, с характерной для него любезностью — как то и положено умнейшим представителям спецслужб, в том числе и идеологических, — послал астрономам Collegio Romano запрос следующего содержания» [8, с. 107 – 108]:

«Я знаю, что ваши преподобия имеют сведения о новых небесных наблюдениях одного выдающегося математика при помощи инструмента, называемого "cannone" или "occhiale". Я тоже при помощи упомянутого инструмента видел некоторые очень удивительные вещи относительно Луны и Венеры. Поэтому я желаю, чтобы вы сделали мне удовольствие и высказали откровенно свое мнение относительно следующих вещей:

1. Соглашаетесь ли вы с тем, что имеется множество неподвижных звезд, невидимых простым естественным зрением и, в частности, относительно Млечного пути и туманностей, что они представляют собрание мельчайших звезд.
2. Не является ли Сатурн простой звездой, но тремя звездами, соединенными вместе.
3. Правда ли, что у звезды Венеры имеются изменения внешнего облика, и она возрастает и убывает подобно Луна.
4. Правда ли, что Луна имеет неровную и шероховатую поверхность.
5. Правда ли, что около планеты Юпитера бегают четыре подвижные звезды с очень быстрыми и отличающимися друг от друга движениями.

Я хочу знать это, так как слышу об этом различные мнения и наши преподобия, как опытные в математических науках, сумеют без труда сказать, будут ли эти новые открытия хорошо обоснованными, или же будут просто кажущимися и неистинными. И если угодно, то вы можете поместить ответы на этом самом листе.

Из дома, 19 апреля 1611 год
Ваших преподобий брат во Христе
Роберто кардинал Беллармино»
[2, комм.]

24 Апреля 1611 года члены Римской коллегии Христофор Клавиус, Христофор Гринбергер, Одо Малькотио и Дж. Паоло Лембо ответили на все пять вопросов положительно, поскольку сами смотрели в подзорную трубу Галилея и всё видели собственными глазами. «7 Мая 1611 г., друг Галилея, апостолический референдарий (а после 1621 г. — архиепископ) Пьеро Дини (Р. Dini, 1570 – 1625), племянник кардинала Оттавио Бандини (О. Bandini; 1558 – 1629), пишет Козимо Сассетти (С. Sassetti), владельцу шелковой мануфактуры в Перудже:

"...Кардинал Беллармино написал иезуитам письмо, в котором он просит осведомить его о некоторых вопросах, относящихся к открытиям Галилея; отцы ответили самым благоприятным письмом, какое вообще может быть. Они являются великими друзьями Галилея; в этом ордене находятся крупнейшие имена, а наиболее значительные находятся здесь [в Риме]"» [8, с. 112].

«27 Мая 1611 г. Коломбе пишет из Флоренции … в Рим Клавиусу о чувстве глубокого удовлетворения, с которым он узнал об ответе последнего на вопросы кардинала Беллармино» [8, с. 112]. «31 Мая 1611 г., за несколько дней до отъезда Галилея во Флоренцию, кардинал Ф. дель Монте писал тосканскому герцогу:

"Галилей, за время своего пребывания в Риме, доставил всем большое удовлетворение; думаю, что и он его получил, так как имел возможность демонстрировать свои открытия столь хорошо, что они были признаны всеми видными людьми и учеными этого города не только истинными и действительными, но и поразительными. Если бы мы жили в античной Римской республике, то ему, я твердо в этом уверен, была бы воздвигнута статуя на Капитолии, дабы оказать почет его выдающимся заслугам"» [8, с. 106].

«...Из письма госсекретаря Великого герцога Тосканского В. Винта послу П. Гвиччардини от 13 июня 1611 г.:

"Возвратился синьор Галилео Галилей. Он с величайшей похвалой отзывается об оказанном ему с Вашей стороны почете и приеме; что же касается вновь открытых Медицейских планет, то, кажется, наиболее образованные и сведущие римские астрономы очень одобрили его мнение и тем придали ему более блеска и силы"» [8, с. 107].

Вернувшегося из Рима Галилея во Флоренции принимают как героя-триумфатора. Летом 1612 году герцог Козимо II собрал у себя во дворце знаменитых ученых во главе с Галилеем, чтобы решить старую, но всё еще вызывающую споры, гидростатическую проблему Архемеда о плавающих телах. Почему дерево в воде не тонет? Не потому ли, что вода по своей природе ближе к земле, чем дерево, как учит Аристотель, или же здесь работает гидростатический закон Архимеда?

Кардинал Роберто Беллармино,
глава Святой Инквизиции и
ректор Collegio Romano
(1542 — 1621)

Диспут между сторонниками Архимеда и Аристотеля, т.е. между представителями рациональной и схоластической школы, тогда во дворце герцога ничем не закончился. В августе Галилей опубликовал во Флоренции «Беседу о телах, находящихся в воде», которую посвятил герцогу. В работе он встает на сторону Архимеда и доказывает не состоятельность позиции сторонников Аристотеля. Но не этим была важна работа о плавающих телах 1612 года, поскольку в основном тексте автор не сказал ничего принципиально нового.

Главное для историков науки содержалось во введении, где Галилей коснулся о периодах обращения Медицейских звезд (четырех спутников Юпитера) и высказал свои соображения относительно расположении и движении солнечных пятен. Впервые об этих пятнах Галилей написал своему другу аббату Бенедетто Кастелли (В. Castelli; 1579 – 1643), бенедиктинскому монаху, который вспоследствии стал профессором математики в Пизе,

Для Галилея годом открытого признания системы Коперника стал 1613. В этом году Accademia dei Lincei опубликовала его «Историю и демонстрацию солнечных пятен» («Istoria e dimostrazione intorno alle macchie solari»). «Любопытно, — замечают Шмутцер и Шютц, — что это было встречено с чрезвычайным одобрением в самых высоких церковных кругах. В восторге был даже кардинал Маффео Барберини (впоследствии папа Урбан VIII)» [3, с. 52].

Тем временем в Европе под воздействием открывшихся астрономических фактов началось сильнейшее брожение умов, чему в немалой степени способствовала необыкновенная энергия самого открывателя, который в 1612 году своему другу Фредерико Чези, организовавшему Академию Рысьеглазых, писал: «Я подозреваю, что астрономические открытия будут сигналом для похорон или, вернее, для страшного суда над ложной философией» [4], т.е. над схоластикой Аристотеля. В Италии возникло целое движение «дерзких людей», последователей Галилея, которых, с точки зрения церкви, «следовало бы обуздать». На оптимистические надежды и позитивные события вскоре накладываются негативные.

Защита Коперника

Нельзя провести четкую грань между широкой общественной поддержкой и всеобщим осуждением нового знания, добытого Галилеем. В 1610/11 годах, кажется, преобладала положительная оценка, хотя — и это мы отмечали — раздавались критические возгласы в его адрес. Начиная с 1612 года и далее в течение 4 лет, в верхах итальянского общества стало нарастать негативное отношение к Галилею, хотя, опять же, многие влиятельные фигуры, например князь Чези, продолжали оказывать ему всяческую поддержку.

Скептицизм нарастал по мере того, как обнаруживались серьезные расхождения с Библией. Так, например, если в тексте Священного Писания Иисус Навин крикнул: «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою!» (Иисус Навин 10:12) и они остановились, значит, до этого они вращались вокруг покоящейся земли, как учит Птолемей и Библия. Если бы вращалась Земля вокруг неподвижного Солнца, как учит Коперник, то Иисус Навин должен был крикнуть «Стой, земля!» И поскольку этих слов нет в Библии, в которой нет ни единого слова лжи, то учение Коперника и его последователя Галилея является обманом и ересью.

Данное противоречие, впервые выдвинутое Коломбе, повторялось многими, включая мать герцога Козимо II, вдовствующую герцогиню Кристину Лотарингскую. В конце 1613 года Галилей нашел-таки выход из этого затруднительного положения. Он обратил внимание своих оппонентов на следующий эмпирический факт. Хотя Солнце и покоится в центре мира, оно всё же совершает вращение вокруг собственной оси, причем с лунным периодом обращения в 27 дней. Когда Иисус Навин потребовал Солнцу остановиться, Господь Бог остановил его осевое вращение, которое заставило остановиться и Луну. Следовательно, Библия не только не противоречит, но даже подтверждает учение Коперника (более подробно об этом ниже).

Впрочем, мощное антигалилеевское наступление началось раньше и не с противоречия с книгой Иисуса Навина. В конце 1611 года письма Галилея и Шайнера, где они спорили о природе солнечных пятен, ходили по рукам. Галилей принял их за облака, располагающиеся в непосредственной близи поверхности Солнца. Шайнер принял их за менее яркие звезды, вращающиеся вокруг Солнца вдали от его поверхности. Шайнер упорствовал, Галилея его упрямство начало выводить из себя. Летом 1612 года Галилей решил в данном вопросе поискать поддержки у префекта конгрегации Индекса запрещенных книг кардинала Карло Конти (С. Conti, 1555 – 1615). Тот, однако, поддержал Шайнера.

Затем, в ноябре 1612 года до ушей Галилея дошли слухи, будто священник-доминиканец Никколо Лорини (N. Lorini, 1544 – ?) критически отозвался об учении Коперника и галилеевских трактовках новых астрономических явлений. Возмущенный Галилей написал ему письмо, которое до нас не дошло, но, видимо, резкое по форме, так как Лорини с некоторым раздражением и недоумением отвечал:

«Вы можете легко удостовериться, что подозрение, будто я в утро Дня Всех Святых вступил в философский спор и высказывался против кого-либо, совершенно ложны и безосновательны. Эти подозрения не просто ложны, они совершенно невероятны, поскольку я не только не преступал границ области моего предмета [церковная история], но даже и не желал вмешиваться в подобные дела. Я не говорил о них ни с синьором Пандольфини, ни с кем-либо еще. Я крайне недоумеваю, откуда такое подозрение могло возникнуть, когда об этом у меня и мысли не было. Верно лишь то, что, отнюдь не собираясь вступать в спор, я, не желая стоять как чурбан, когда другие начали разговор, сказал несколько слов просто так, чтобы подать признаки жизни. Я сказал тогда — и повторяю это сейчас, — что известное мнение некоего Иперника [Коперника], или как там его зовут, кажется мне противоречащим Божественному Писанию. Но меня это мало интересует, так как я уверен — наша знать настроена безукоризненно католически и Академия дель Пиано уже много лет назад разгромлена.

Я желал бы быть полезным и служить вам как своему патрону. Если же вы не имеете ко мне никаких поручений, то позвольте пожелать вам счастливого времяпрепровождения и бодрости духа.

Монастырь Св. Марка, 5 ноября 1612 г.
Глубоко вас почитающий раб от всего сердца
Брат Никколло Лорини» [8, с. 129 – 130].

Все мы знаем, что у людей, долго и ожесточенно борющихся за торжество своих взглядов, рано или поздно наступает такое душевное состояние, которое напоминает легкую форму паранойи. Вряд ли имело смысл серьезному ученому нападать на обыкновенного проповедника. Понятно, что по мере роста сопротивления новым идеям со стороны общества нервы Галилея всё чаще сдавали, иначе он не стал бы в январе следующего года жаловаться Чези на этот не заслуживающий внимания случай:

«…Невежественный болтун, взявшийся оспаривать движение Земли, не знаком с основателем этого учения и даже именует последнего Иперником. Теперь вы можете видеть, Ваше Высокопреподобие, каким испытаниям — и с чьей стороны! — подвергается бедная философия» [8, с. 130].

К сожалению, беда Галилея заключалась еще и в том, что он умел наживать себе врагов среди вполне индифферентно настроенных к нему людей. Эпизод с Лорини служит тому подтверждением. Зачем нужно было дразнить этого «невежественного» старика? Еще один неблагоприятный фактор — теологический. Для всякого рационально мыслящего ученого весьма рискованно играть на религиозной стороне поля. Галилей же ввязывался в словесные баталии, как только представлялся случай. Недостатка в добрых советчиках у него не было. Так, в мае 1611 года его падуанский друг, настоятель собора Сан Антонио Паоло Гвальдо писал ему:

«Я не встретил еще ни одного философа или астролога, которые захотели бы подписаться под утверждением вашей милости о том, что Земля вертится; еще в меньшей степени это захотели бы сделать богословы. Поэтому хорошенько подумайте, прежде чем публично утверждать истинность своего мнения; многие из высказанных вами положений могут вызвать полемику, особенно если вы будете слишком настаивать на их истинности. Особо следует учесть, что общественное мнение настроено против вас, и подобное отношение уже просочилось и закрепилось в сознании многих, как будто бы, если можно так выразиться, существовало там с основания мира.

Мне кажется, что известность и славу можно вполне заслужить наблюдениями Луны и четырех планет (Медичи), и не нужно браться за защиту вещей, столь чуждых человеческому разумению и непостижимых; к тому же лишь немногие по-настоящему понимают, что означают наблюдения над небесными телами и явлениями» [8, с. 85].

В ноябре 1613 года Кастелли занял математическую кафедру в Пизанском университете, ранее принадлежавшую Галилею и, вероятно, назначение произошло не без участия последнего. В декабре того же года Кастелли пригласили на завтрак во дворец к герцогу, где он рассказывал Козимо II о положении дел в университете, а также ответил на вопросы вдовствующей государыни Кристины Лотарингской. В частности,

«на его вопрос, есть ли у меня зрительная труба, — пишет Кастелли Галилею, — я ответил утвердительно, а вслед за тем стал рассказывать о своих наблюдениях Медицейских планет, произведенных мною прошлой ночью. … Вдовствующая государыня, задав мне несколько вопросов, выразила несогласие со мной, опираясь при этом на Святое Писание. Тогда я, после приличествующих возражений, выступил как богослов и с такой уверенностью и торжественностью, что вы были бы мною очень довольны, если бы могли меня слышать. На помощь мне пришел синьор Антонио, и это меня воодушевило…» [8, с. 132].

12 Декабря 1613 года Галилей написал ответное послание, в котором, по сути, отвечал на вопрос вдовствующей государыни о совместимости его астрономических открытий с положениями Святого Писания. Сказав, что «его предписания обладают абсолютной и ненарушимой истинностью», Галилей тут же заметил, что «иной раз могут заблуждаться некоторые его истолкователи». Обыграв данную тему со всех сторон, автор подвел опасную черту, которая выражена, в частности, следующими отрывками.

«Таким образом, — пишет Галилей, — если Писание, как мы выяснили, во многих местах не только допускает, но и с необходимостью требует истолкования, отличного от кажущегося смысла его слов, то мне представляется, что в научных спорах оно должно привлекаться в последнюю очередь; ибо от слова Божия произошли и Священное Писание, и Природа, первое как дар Святого Духа, а вторая во исполнение предначертаний Господа; но, как мы приняли, в Писании, чтобы приноровиться к пониманию большинства людей, высказываются многие положения, несогласные с истиной, если судить по внешности и брать буквально его слова, тогда как Природа, напротив, непреклонна и неизменна, и совершенно не заботится о том, будут или не будут ее скрытые основы и образ действия доступны пониманию людей, так что она никогда не преступает пределы законов, на нее наложенных. Поэтому я полагаю, что, поскольку речь идет о явлениях Природы, которые непосредственно воспринимаются нашими чувствами или о которых мы умозаключаем при помощи неопровержимых доказательств, нас нисколько не должны повергать в сомнение тексты Писания, слова которого имеют видимость иного смысла, ибо ни одно изречение Писания не имеет такой принудительной силы, какую имеет любое явление Природы» [8, с. 136 – 137].

«…Мне кажется, — продолжает Галилей, — разумно было бы никому не позволить пользоваться цитатами из Священного Писания таким образом, чтобы с их помощью вменить в обязанность считать истинными какие-либо утверждения стественнонаучного содержания, несостоятельность которых может быть неопровержимо доказана опытом и рассуждениями, обладающими силой необходимости и доказательности. Кто захочет поставить границы человеческому гению? Кто захочет утверждать, что нам известно уже все, что принадлежит к миру познаваемого?» [8, с. 138].

«Мне представляется, что Священное Писание стремится своим авторитетом внушить людям только те догматы и положения, которые необходимы для спасения их душ; а так как сила Его превосходит силу человеческого рассудка, то заставить уверовать в эти догматы не может никакая другая наука, и здесь нет никакого иного источника, кроме исходящего из самого Св. Писания. Но что Бог, даровавший нам чувства, рассудок и разум, пожелал, отстраняя их, сообщать нам иными средствами те сведения, которые мы могли бы приобрести при их помощи, этому, я думаю, никак нельзя верить; особенно это относится к тем наукам, лишь малая часть которых, и притом среди вещей совершенно иного рода, содержится в Писании. Такой наукой является как раз астрономия, о которой в Писании сказано так мало, что даже не перечислены все планеты. Если бы Моисей имел намерение преподать народу законы расположения и движения небесных тел, он не сказал бы об этом так немного, почти ничего по сравнению с бесконечным количеством тех прекраснейших и чудеснейших истин, которые содержатся в этой науке» [8, с. 138 – 139].

В вопросах веры Галилей был очень осмотрительным и открыто никаких выпадов против догмата и церкви не делал. Однако в этом письме, заранее предназначенном для широкого круга читателей, он осмелел и поставил Природу выше Священного Писания, а истолкование ученого выше истолкования священника — даже самого первого, каковым является римский папа! Он разграничил сферы влияния религии и науки. Пусть Священное Писание учит нас, как спасти душу, но не пытается учить, как устроена вселенная.

Бенедетто Кастелли [1],
ученик и друг Галилея

Далее Галилей дал свое истолкование явления, описанное в книге Иисуса Навина. В ней рассказывается, как Господь Бог остановил Солнце, чтобы продлить день. Для истолкования этого библейского эпизода Галилей сохранил за собой «свободу изменять значение слов Писания. Я утверждаю тогда, что это место доказывает ложность и невозможность системы мира Аристотеля и Птолемея и, напротив, прекрасно согласуется с системой Коперника» [8, с. 140].

После этих предварительных замечаний Галилей пустился в спекулятивную схоластику, где свалил в одну кучу известные ему эмпирические факты и отрывочные представления из древней астрономии. В частности, он обратил внимание оппонентов на то, «что Солнце имеет два движения — годичное с запада на восток и суточное — с востока на запад». Годичное движение принадлежит самому Солнцу, а суточное «принадлежит не ему, а наивысшему небу или перводвигателю, который увлекает за собой Солнце и другие планеты вместе со звездной сферой, заставляя их совершать в двадцать четыре часа обращение вокруг Земли». Когда Иисус Навин попросил Бога остановить движение Солнца, он имел в виду его суточное вращение вокруг собственной оси.

Таким образом, по просьбе Иисуса Навина Бог остановил не Солнце, а аристотелевский перводвигатель, который Галилей поместил внутри Солнца, иначе, по его мнению, не произошло бы удлинение дня. Буквально он написал: «нужно изменить смысл слов Писания и сказать, что когда Оно говорит, что Бог остановил Солнце, то Оно хочет сказать, что Бог остановил перводвигатель»; «приспособляясь к пониманию тех, которым трудно представить себе, как совершается восход и заход Солнца, Оно говорит противоположное тому, что Оно сказало бы, если бы обращалось к людям сведущим».

Нужно обратить внимание и на то, продолжает Галилей, что «Господь остановил только одно Солнце, дозволив в то же время продолжать движение всем остальным сферам». Разве такое возможно? Остановив перводвигатель осевого вращения Солнца, Бог «остановил бы всю систему небесных сфер». Так как «смысл слов Писания не должен подвергаться изменению, то необходимо прибегнуть к помощи другой системы устройства частей мира и посмотреть, согласуется ли она с буквальным смыслом слов Св. Писания прямо и беспрепятственно; и тогда увидим, что это имеет место в действительности».

«В самом деле, как я обнаружил и неопровержимо доказал, Солнце вращается вокруг себя, делая свой полный оборот примерно в течение лунного месяца; таким же образом происходят обращения и других небесных тел. Далее, с большой вероятностью и с большим основанием можно полагать, что Солнце, как величайшее орудие Природы, являющееся как бы сердцем мира, сообщает всем планетам не только свет, который они излучают затем вокруг себя, но также и движение. Если теперь, согласно с учением Коперника, мы припишем Земле в первую очередь суточное обращение, то кому же не станет ясно, что для того, чтобы остановить всю систему, не нарушая дальнейшего взаимного обращения планет, но лишь увеличив продолжительность дневного освещения, достаточно будет остановить Солнце, как и гласят слова Святого Завета. Вот каким образом, не внося никакого беспорядка в расположение частей мира и не изменяя слов Писания, можно представить себе, как, остановив Солнце, Господь продлил день» [8, с. 141 – 142].

В этой противоречивой картине мира, в которой совершенно непонятным образом соединены в одно целое системы Аристотеля, Птолемея и Коперника, логику искать бесполезно. Галилею показалось, что он при помощи Святого Завета нашел убедительное обоснование гелиоцентрической системы мира. Если раньше он побаивался вслух произносить имя Коперника, то теперь он смело заявлял о ложности учения Аристотеля и Птолемея. Однако всякому здравомыслящему человеку понятно, что никакого доказательства здесь нет. Путем инверсного и прямого толкования слов Библии Галилей напустил тумана, который говорит лишь об одном: дотошный астроном-наблюдатель не в состоянии мыслить отчетливыми геометрическими представлениями.

Спрашивается, зачем нужно было посвящать столько времени и сил разбору его ошибочных рассуждений? В связи с этим вопросом уместно напомнить общее правило, которое заключается в следующем. Чтобы выяснить интеллектуальный потенциал человека, полезно проанализировать именно его провалы, а не победы. То, что в его текстах написано хорошо и правильно, он мог почерпнуть из книг, особо обработать и выдать за свое. В любом случае, авторство правильных рассуждений или теорий установить непросто. Ошибки же в рассуждениях и доказательствах, как правило, имеют индивидуальный почерк, характеризующий ментальность человека. По ошибкам и только по ним мы можем судить, на что способен ум человека, какую проблему он в состоянии решить, а какая ему не под силу.

Например, чтобы понять математические способности Эйнштейна, нужно тщательно проанализировать его самую первую работу 1901 года. Там молодой шалопай занимался примитивной числовой подгонкой, свидетельствующей о полном отсутствии у него математической культуры. Высококлассный стиль написания работы 1905 года по фотоэффекту, за которую он получил Нобелевскую премию, не совместим с этим жульническим стилем в принципе. Несколько промежуточных статей за его подписью ясно указывает, где и на каком этапе подключилась к работе Милева Марич. Ее манера рассуждать и облекать свои мысли в математические формулы настолько отличаются от его беспардонного жульничества, что для любого сколько-нибудь математически подготовленного преподавателя не составит труда различить два этих стиля. Разница между ними примерно такая же, какую мы наблюдаем в написании Малевичем «Чёрного квадрата» и в написании Леонардо да Винчи «Джоконды».

Так вот, изучая ошибки Галилея, мы можем судить о его вкладе в механику. В этом письме, написанном во Флоренции в конце 1613 года, точнее, за четыре дня до Рождества Христова, автор продемонстрировал свою манеру спекулятивного мышления, совершенно не совместимую с рациональной наукой. Историки науки связывают переход Галилея на копернианские позиции именно с этим письмом. Однако мы видим, что доказательство справедливости гелиоцентрической системы проведено безобразно. Его не могли принять ни священники, ни ученые. Поэтому после обнародования письма на автора начались вполне оправданные гонения, в первую очередь, со стороны католического Рима.

Можно было не переживать за друзей, проживающих у него на родине — Бенедетто Кастелли, «Светлейшей вдовствующей герцогини, в присутствии самого Великого герцога и Светлейшей Великой герцогини, а также досточтимых синьоров Антонио, Паоло Джордано и некоторых господ философов». Они никогда бы не донесли до членов Святой Инквизиции эти сомнительные рассуждения. Но компрометирующее письмо попало в руки Никколо Лорини, который успел возненавидеть автора письма. Спекулятивные рассуждения Галилея ему показались не только ошибочными, но и кощунственными.

Инквизиция наступает

К моменту написания письма ситуация в Риме изменилась в худшую сторону. 6 Февраля 1612 года умер Клавиус; Collegio Romano возглавил консерватор Гринбергер, придерживающийся аристотелевских взглядов. 14 Декабря 1613 года «генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива (С. Aquaviva, 1543 – 1615) разослал послание, в котором настаивал на необходимости излагать натурфилософию в иезуитских школах по Аристотелю» [8, с. 144]. Ровно через год, как было написано письмо Кастелли, т.е. 21 декабря 1614 года, доминиканский монах Томмазо Каччини (Т. Caccini, 1574 – 1648), выступил с резкой критикой Галилея.

«На четвертое воскресенье рождественского поста 1614 года доминиканский священник Каччини с кафедры в церкви Святой Марии Новеллы во Флоренции обрушился с нападками на Галилея. Он начал с остроумной игры слов: «Вы, люди галилейские, что вы стоите там, уставившись на небо?» Вслед за этим он объявил, что католическое учение не совместимо с мыслью о движении Земли, намекая тем самым на Коперника, которого еще при первых нападках с кафедры в ноябре 1612 года цитировал священник Лорини («этот известный Ипернико, или как он там себя называет»). Он объявил Галилея еретиком, а математику — изобретением дьявола» [3, с. 59].

В соответствии со своей изворотливой натурой, Галилей избрал, возможно, не самую удачную для себя защиту. Он начал уверять окружающих, будто в руках Лорини оказалась фальшивая копия письма к Кастелли, отличающаяся несколькими еретическими вставками, которых нет в оригинале. 7 Февраля 1615 года он направил в канцелярию Святой Инквизиции «истинную копию» письма к другу, где — видит Бог! — никакой крамолы нет. 16 Февраля того же года он отсылает такую же «копию» в Рим кардиналу Пьетро Дини. «Мне кажется нелишним, — пишет ему Галилей, — послать тебе подлинную версию письма, как я сам его написал». «Я прошу Вас прочесть его [копию письма к Бенедетто Кастелли, ставшего непосредственным поводом для доноса] иезуиту о. Гринбергеру, выдающемуся математику и моему хорошему другу и покровителю» [5].

20 Марта 1615 года должно было состояться очередное еженедельное заседание Конгрегации инквизиции, на которое был приглашен Томазо Каччини. У него на руках была копия письма Галилея, полученная от Лорини. На заседании он сказал:

«…Я сообщаю настоящему святому судилищу, что общая молва говорит, что вышеназванный Галилей высказывает следующие два положения: Земля в себе самой целиком движется также ежедневным движением; Солнце неподвижно, — положения, которые, на мой взгляд, противоречат священному писанию, как его толкуют святые отцы, и, следовательно, противоречат вере, которая требует считать истинным все то, что содержится в писании. Больше мне нечего сказать».

На вопрос: «Какой репутацией в религиозном отношении пользуется Галилей во Флоренции?»
Ответил: «Многие считают его хорошим католиком, другие же считают его подозрительным в религиозном отношении, так как, говорят они, он очень близок с братом Паоло из ордена Сервитов, столь известным в Венеции своим неблагочестием; говорят, что и сейчас они переписываются между собой. …

Приор же Ксимен ничего не говорил мне о дружбе между маэстро Паоло и Гаушлеем; он говорил только, что Галилей внушает подозрение и что однажды, будучи в Риме, он слышал, что святое судилище собирается взяться за Галилея, ибо тот провинился перед ним.

На вопрос: «Преподает ли упомянутый Галилей публично и имеет ли он многих учеников?»
Ответил: «Знаю только, что во Флоренции он имеет многих последователей, которые зовутся «галилеистами». Это те, которые одобряют и превозносят его мнение и учение» [4].

К этому надо добавить, что Каччини с самого начала добивался запрета на книгу Коперника, которая после открытий Галилея сделалась в Италии очень популярной. «De revolutionibus orbium coelestium» была написана преимущественно языком математики, а недалекий священник ничего не смыслил в ней. Он полагал, что «математики должны быть изгнаны из всех католических стран» [1, с. 189]. Именно поэтому он так рьяно выступил против учения Коперника и Галилея, сторонников математического описания природы. Можно говорить, что на данном историческом этапе все беды науки шли от этого непросвещенного проповедника.

Особую активность в крамольных, небогоугодных делах стал проявлять брат Паоло Антонио Фоскарини из ордена Сервитов, «известный в Венеции своим неблагочестием». 12 Апреля 1615 года Беллармино обратился к нему с письмом следующего содержания:

«...Мне кажется, что ваше священство и господин Галилео мудро поступают, довольствуясь тем, что говорят предположительно, а не абсолютно; я всегда полагал, что так говорил и Коперник. Потому что, если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет представить все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика этого вполне достаточно. Но желать утверждать, что Солнце в действительности является центром мира и вращается только вокруг себя, не передвигаясь с востока на запад, что Земля стоит на третьем небе и с огромной быстротой вращается вокруг Солнца, — утверждать это очень опасно не только потому, что это значит возбудить всех философов и теологов-схоластов; это значило бы нанести вред святой вере, представляя положения святого писания ложными.

...Рассудите же сами, со всем своим благоразумием, может ли допустить церковь, чтобы писанию придавали смысл, противоположный всему тому, что писали святые отцы и все греческие и латинские толкователи?..

Если бы даже и существовало истинное доказательство того, что Солнце находится в центре мира, а Земля на третьем небе и что Солнце не вращается вокруг Земли, но Земля вращается вокруг Солнца, то и тогда необходимо было бы с большой осторожностью подходить к истолкованию тех мест писания, которые представляются этому противоречащими, и лучше будет сказать, что мы не понимаем писания, чем сказать, что то, что говорится в нем, ложно. Но я никогда не поверю, чтобы такое доказательство было возможно, до тех пор, пока мне действительно его не представят; одно дело показать, что предположение, что Солнце в центре, а Земля на небе, позволяет хорошо представить наблюдаемые явления; совсем другое дело доказать, что в действительности Солнце находится в центре, а Земля на небе, ибо первое доказательство, я думаю, можно дать, а второе — я очень в этом сомневаюсь» [4].

За вежливой формой этого послания пряталась непоколебимое желание кардинала остановить нарастание в обществе крамольных тенденций, инициированных Галилеем. Между тем, сам он, ссылаясь на коперниковский опус «De Revolutionibus», представлял дело так, будто с ним борются темные и злые силы, враждебные церкви. В майском письме к Дини 1615 года он жалуется ему:

«…Хотя я следую учению, изложенному в книге, принятой Церковью [речь идет о "De Revolutionibus"], против меня выступают совершенно невежественные в таких вопросах философы, которые заявляют, что это учение содержит положения, противоречащие вере. Я бы хотел, насколько это возможно, показать им, что они ошибаются, но мне приказано не вдаваться в вопросы, касающиеся Писания, и я вынужден молчать. Дело доходит до утверждений, будто книга Коперника, признанная Святой Церковью, содержит ересь и против неё может выступать с кафедры всякий желающий, при том, что не дозволяется никому оспаривать эти высказывания и доказывать, что учение Коперника не противоречит Писанию» [8, с. 296 – 297].

В этом же письме он сообщает Дини, что собирается поехать в Рим, чтобы «защищать коперниканство» от этих «невежественных» философов вроде Коломбе. Свои доводы в защиту учения Коперника, изложенные в письме к Кастелли, он в развернутом виде повторил в июньском письме 1615 года, адресованном Кристине Лотарингской. Как и письмо к Кастелли, оно оказалось в центре всеобщего внимания. Дмитриев привел несколько характерных фрагментов из него, позволяющих сделать вывод, что Галилей пошел на явное обострение. Он гневно пишет о «лживости», выдвинутых против него обвинений. «Упорно стремясь нанести удар по мне и по моим открытиям, они решили соорудить из лицемерной религиозности и авторитета Священного Писания щит, прикрывающий их собственные заблуждения». Держа в голове обличительные выступления Коломбе, Лорини, Каччини и затаив на них сердечную обиду, он продолжал:

«Сперва они решились распустить среди простых людей слух, будто подобные мысли вообще противоречат Писанию, и, следовательно, подлежат осуждению как еретические. … Им не доставило труда найти людей, объявивших о предосудительности и ереси нового учения не иначе как с церковной кафедры, с редкой самоуверенностью, тем самым совершив нечестивый и необдуманный суд не только над самой доктриной и ее последователями, но и над всей математикой и математиками разом. Затем, еще более осмелев, и надеясь (пусть тщетно), что семя, укоренившееся в умах ханжей, даст побеги, поднимающиеся к самым небесам, они принялись распускать сплетни, будто бы в скором времени это учение будет осуждено высшим судом» [8, с. 299].

Письмо к вдовствующей герцогине представляет собой небольшой трактат, где изложено доказательство непротиворечивости Священного Писания и учения Коперника. В этом качестве оно, наверное, не получило бы такой широкой известности. Его ценили по другой причине — за право ученого думать так, как он считает нужным. Пусть церковники не вмешиваются в сферу науки, в которой они ничего не смыслят. Данное письмо было опубликовано в Страсбурге вскоре после суда над Галилеем 1633 года, учиненное, в конце концов, инквизицией, в первую очередь, как образец свободомыслия и сопротивления закоснелому догматизму.

«По моему мнению, — пишет итальянский бунтарь, — никто не должен воспрещать свободное философствование о тварных и физических вещах, как если бы все уже было изучено и открыто с полной достоверностью. И не нужно думать, будто не удовлетворяться общепринятыми мнениями — дерзость. Никто на физических диспутах не должен осмеиваться за то, что не придерживается учений, кажущихся остальным наилучшими, особенно если эти учения касаются вопросов, оспариваемых величайшими философами на протяжении тысячелетий» [8, с. 303 – 304].

Именно за это вольнодумство Галилей пострадал от инквизиции. Считать его большим ученым, внесшим значительный вклад в рациональную науку, было бы не правильно. Его ум, как мы уже видели, не был предназначен для последовательного и вдумчивого анализа физических явлений. Он не улавливал законов механики, предложенных Кеплером. Даже книгу Коперника, которую так неистово защищал, воспринял поверхностно, не усвоив числовую геометрию гелиоцентрической модели.

Одним словом, он был гуманитарием, а они, как известно, невосприимчивы к математическим, физическим и техническим предметам. Однако он был прилично образован и целиком воспринял языческий дух Ренессанса, которому противна затхлая атмосфера средневековой схоластики. Пускай его аргументы в пользу неподвижности Солнца и движения Земли были ложны с точки зрения классической механики. Зато его апелляция к античным авторитетам была яркой и вполне действенной. У отцов церкви он отыскал ахиллесову пяту — их необразованность — и постоянно направлял туда свои ядовитые стрелы критики. Как можно, писал он в том же письме к государыне, пренебрегать мнением,

«коего придерживались Пифагор и все его последователи, Гераклит Понтийский (один из них), Филолай, учитель Платона, и, если верить Аристотелю, сам Платон. Плутарх в жизнеописании Нумы говорит, будто Платон, постарев, считал абсурдными иные мнения [о неподвижности Солнца и движения Земли]. Названное учение одобряли Аристарх Самосский, как сообщает Архимед; математик Селевк, философ Никет (по свидетельству Цицерона) и многие другие. Наконец, эту доктрину дополняют и подтверждают многочисленные опыты и наблюдения Николая Коперника. Сенека, знаменитейший философ, в своей книге «De cometis» (О кометах) советует упорнее искать доказательства тому, что земле или небесам присуще суточное вращение» [8, с. 304].

Дух Возрождения реял над Европой. Церковь молча взирала, как у миллионов прихожан спадают религиозные шоры. С этим стихийным процессом Святая Инквизиция не могла ничего поделать. Но когда на горизонте появлялся человек вроде Джордано Бруно, священная курия моментально весь свой гнев направляла на него. Галилей, как и Бруно, торопил события. Не было бы его, всё равно, всё шло своим чередом — ход мировой истории нельзя ни ускорить, ни затормозить. Отдельные бунтари подобно одиночным воздушным вихрям или даже грозным торнадо способны лишь создавать сильнейшие локальные возмущения. Но они не в состоянии изменить направление и силу давления всей огромной перемещающейся массы атмосферного фронта.

Статуя Галилея во Флоренции,
скульптор Котоди, 1839 год.

Церковь чувствовала, что происходит тектонический сдвиг в нежелательную для нее сторону, но старалась его не замечать и молчала. Забияка Галилей, естественно, не сдержался. Он писал о вещах, которые нам кажутся сейчас само собой разумеющимися. Однако близорукие и недалекие отцы-иезуиты вкупе с надутыми индюками из Святой Инквизиции неприятно щипали, а иногда и больно били по его самолюбию за эти, в общем-то, вполне банальные рассуждения. В самом деле, разве не очевидны следующие сообщенные Галилеем истины.

«Если бы для полного уничтожения обсуждаемой доктрины было бы достаточно заткнуть рот одному человеку [здесь, видимо, Галилей подразумевает себя] — как, возможно, думают те, кто мерит чужой ум по своему собственному и не верит, что коперниканское учение сможет приобрести новых последователей — его и впрямь можно было бы легко уничтожить. Но дела обстоят иначе. Чтобы запретить эту доктрину, нужно было бы не только запретить книгу Коперника и сочинения других авторов, придерживающихся сходного мнения, но также и саму науку астрономию. Далее, пришлось бы запретить людям смотреть в небо, чтобы они не увидели, как иногда Марс и Венера приближаются к Земле, а иногда удаляются, и разница такова, что вблизи Венера кажется в сорок, а Марс — в шестьдесят раз больше. Нужно было бы запретить им видеть, что Венера иногда выглядит круглой, а иногда — серповидной, с очень тонкими рогами; так же как и получать другие чувственные ощущения, никоим образом не согласующиеся с птолемеевой системой, но подтверждающие систему Коперника. И запретить Коперника сегодня, когда его учение подкреплено множеством новых открытий, а также учеными, прочитавшими его книгу, по прошествии многих лет, когда эта теория считалась разрешенной и допустимой, но имела меньше последователей и подтверждающих наблюдений, означало бы, по моему убеждению, исказить правду и попытаться скрыть ее, тогда как истина заявляет о себе все более ясно и открыто» 8, с. 304 – 305].

Находясь во Флоренции, Галилей почувствовал, что в священной столице тучи над ним всё более и более сгущаются. Обеспокоенный тревожными слухами, он запаниковал, попросил у герцога Козимо II письменные заверения о своей преданности католической церкви и вере. В начале декабря 1615 года он отбыл в Рим.

В принципе, это была ошибка с его стороны. Никто, конечно, не знает, что случилось бы, если бы он туда не поехал, но скорее всего, никто и не стал бы вызывать его на ковер. Мало кто мог бы испытать удовольствие от общения с язвительным и вредным человеком, несносной «задирой», как звали его в молодые годы.

«Тосканский посланник в Риме [Гвиччардини] был весьма недоволен сообщением о предстоящем новом визите Галилея, когда он писал 5 декабря 1615 года во Флоренцию своему непосредственному начальнику, государственному секретарю: "Не знаю, изменились ли его [Галилея] отношение к учению и темперамент, но я уверен, что некоторые братья святого Доминика, имеющие отношение к Священной коллегии, да и другие настроены против него, и здесь не то место, где можно спорить о Луне или — тем более в наше время — поддержать или пытаться распространить новое учение [Коперника]» [3, с. 60 – 61].

Понятно, что изменившиеся взгляды ранее лояльного Галилея вызвали недовольство в римских кругах. Раздражала и проявленная им хитрость в отношении письма к Кастелли. Теперь же он сам заявился в папскую столицу, чтобы дразнить своими несвоевременными доказательствами неподвижности Солнца и мозолить глаза врагам, едва сдерживающимся от взрыва. В связи с этой нахальной линией поведения флорентийского выскочки глава инквизиции Беллармино вновь просит отцов-иезуитов ответить ему на вопросы, на которые те уже отвечали.

Но если раньше они свидетельствовали в пользу Галилея, то теперь, почувствовав изменение настроений в верхах, выступили против него. Так, на прямой и самый принципиальный вопрос главы инквизиции: «Является ли Солнце неподвижным центром мира», отцы-иезуиты дружно ответили: «Данное утверждение абсурдно и глупо с точки зрения содержания и еретично по форме. Оно явно противоречит положениям Святого Писания во многих его местах — как по смыслу слов Писания, так и по общему истолкованию святых отцов и ученых богословов». Этот ответ был вручен Беллармино 24 февраля 1616 года, а уже 5 марта вышел Декрет Конгрегации Индекса, в котором говорилось:

«Поскольку до сведения Конгрегации дошло, что ложное и целиком противное Священному Писанию пифагорейское учение о движении Земли и неподвижности Солнца, которому учат Николай Коперник в книге "Об обращениях небесных кругов" и Дидак Астуника в "Комментариях на книгу Иова", уже широко распространяется и многими принимается … — то, чтобы такого рода мнение не расползалось далее на пагубу католической истине, Конгрегация определила: названные книги Николая Коперника "Об обращении кругов" и Дидака Астуника "Комментарии на книгу Иова" должны быть временно задержаны впредь до их исправления»

Таким образом, указанные книги подверглись временному аресту вплоть до «улучшения» их содержания. Между тем, согласно того же декрета, книга ранее упомянутого нами монаха отца-кармелита Паоло Антонио Фоскарини «запрещается и осуждается».

«Дальнейшее использование коперниканской модели разрешалось лишь при рассмотрении ее как гипотезы для анализа движения планет (в первую очередь с целью разработки календаря) и лишь в качестве математической фикции. Позднее папа Урбан VIII [тогда еще кардинал Маффео Барберини] даже побуждал Галилея к разработке коперниканского учения как искусственного (ex suppositione) предположения. В 1757 г. из Индекса были вычеркнуты все книги, авторы которых исходили из неподвижности Солнца, но только кроме "Диалогов" Галилея, "Epitome astronomiae copernicanae" Кеплера и труда Фоскарини. Конгрегация Индекса исключила эти книги из списка запрещенной литературы лишь в 1835 г.» [3, с. 18].

И вновь мы должны со всей определенностью напомнить нашим читателям точку зрения М.Я. Выгодского о том, что флорентийский бунтарь не боролся с тогдашними религиозными институтами и ценностями.

«Галилей предлагал церкви признать существование внерелигиозной составляющей мировоззрения: в Святом Писании практически ничего не говорится о строении Вселенной просто потому, что это неважно для спасения. Церковь учит нас тому, как попасть на небо, а не тому, каков механизм небесного движения. Человечеству предлагается самостоятельно разгадать тайну мироздания, опираясь на собственный разум, а не на веру. Свое мнение он подробно изложил в письме великой герцогине Кристине Лотарингской, и в конечном итоге по прошествии трехсот лет оно было официально принято Ватиканом в полном соответствии с анализом Выгодского» [5].

Эта преданность церкви и вере у Галилея была искренней, о чем знали все, включая папу. Поэтому старания его недругов в лице Каччини и Лорини были во многом напрасны. Здесь больше удивляет не столько смелость Галилея, сколько необыкновенная выдержка и терпение католических иерархов. Он мог особо не бояться за свою дальнейшую судьбу. Вот в каких словах Галилей в одном из своих писем рассказывает об аудиенции, данной ему папой Павлом V, спустя всего неделю после выхода декрета Конгрегации.

«Когда в заключение я указал, что остаюсь в некотором беспокойстве, опасаясь возможности постоянных преследований со стороны неумолимого коварства людей, папа утешил меня словами, что я могу жить в спокойном настроении, так как обо мне у его святейшества и у всей Конгрегации остается такое мнение, что нелегко будет прислушиваться к словам клеветников; так что, пока он жив, я могу чувствовать себя в безопасности» [8, с. 358].

Положение Галилея и атмосфера того времени прекрасно передана в письме Пьетро Гвиччардини, адресованном герцогу Козимо II. В нем мы читаем:

«Я думаю, что лично Галилей не может пострадать, ибо, как человек благоразумный, он будет желать и думать то, что желает и думает святая церковь. Но он, высказывая свое мнение, горячится, проявляя крайнюю страстность, и не обнаруживает силы и благоразумия, чтобы ее преодолеть. Поэтому воздух Рима становится для него очень вредным, особенно в наш век, когда наш владыка питает отвращение к науке и ее людям и не может слышать о новых и тонких научных предметах. И каждый старается приспособить свои мысли и свой характер к мыслям и характеру своего господина, так что те, которые имеют какие-нибудь знания и интересы, если они благоразумны, притворяются совсем иными, чтобы не навлечь на себя подозрений и недоброжелательства» [4].

Галилей спас себя, но погубил Коперника. Впрочем, запрет на книгу носил скорее символический характер: кто хотел, тот легко мог достать и прочитать ее. На севере Европы, особенно, в протестантских странах запрет вообще не действовал. Таким образом, шум, поднятый Каччини, напоминал бурю в стакане воды. Во многом он был раздут слухами и домыслами клерикального общества, имевшего, однако, малое влияние на большую науку. Через полгода об этом церковном скандале все позабыли. В течение последующих нескольких лет о Галилее никто не вспоминал, а сам он никакого повода к пересудам старался не давать, поскольку об учении Коперника помалкивал.

После ареста книги Коперника Галилей задержался в Риме, так как намечался приезд туда кардинала Карло де Медичи. Козимо II Медичи, поначалу ничего не знавший о Декрете, просил Галилея встреть своего брата. 11 Марта 1616 года Галилей имел 45-минутную беседу с папой Павлом V, во время которой передал приветствие от Великого герцога и получил согласие на встречу и сопровождение кардинала. В этой беседе он также пожаловался на происки своих врагов. На это папа ответил, что он «может жить со спокойной душой» [8, с. 358].

В ожидании приезда брата герцога Галилей не сидел сложа руки и сделал всё от него зависящее, чтобы смягчить неприятное впечатление от допроса в инквизиции и выхода декрета. С этой целью он обратился к кардиналу Беллармино, чтобы тот дал ему письменное заверение, содержание которого раскрывается в нижеследующем тексте:

«Мы, Роберто кардинал Беллармино, узнав, что синьор Галилео Галилей был оклеветан в том, что якобы он по нашему принуждению произнес клятвенное отречение и искренне раскаялся и что на него было наложено спасительное церковное покаяние, с целью восстановления истины заявляем, что вышеназванный синьор Галилей ни по нашей воле, ни по чьему-либо еще принуждению ни здесь в Риме, ни, насколько это нам известно, в каком-либо ином месте не отрекался от какого бы то ни было своего мнения или учения и не подвергался никаким наказаниям, благотворным или иного рода» [8, с. 358].

Он заручился также еще двумя «рекомендательными письмами от кардиналов Ф. М. дель Монте и А. Орсини, которые отмечали, что ученый полностью сохранил свою репутацию». Всё это время Галилей проживал на роскошной вилле Медичи. Когда посол Гвиччардини «увидел, сколько денег ушло на удовлетворение прихотей Галилея и на содержание обслуживающей его челяди, то пришел в ярость». 13 Мая 1616 года он намекнул, что хорошо бы и честь знать. Гость, однако, и не думал уезжать из столицы, продолжая жить на широкую ногу. Спустя десять дней секретарь Великого герцога отписал Галилею:

«Вы уже испытали преследования братьев [-иезуитов] и вкусили их прелесть. Их Светлости опасаются, что дальнейшее ваше пребывание в Риме может принести вам неприятности и потому они отнесутся к вам с похвалой, если теперь, когда вам удалось с честью выйти из положения, вы не будете более дразнить спящих собак (…) и при первой же возможности вернетесь сюда, так как здесь ходят слухи вовсе нежелательные. Братья всемогущи, и я, ваш покорный слуга, хочу со своей стороны предупредить вас об этом, доводя до вашего сведения мнение их Светлостей» [8, с. 360].

Получив это письмо с прямыми указаниями Козимо II, Галилей, наконец, засобирался домой. 4 Июня 1616 года он отбыл из Рима, где пробыл полгода, и направился во Флоренцию.

---

1. Штекли А.Э. Галилей. — М.: Молодая гвардия, 1972.
2. Звездный Вестник (1610) / Перевод и примечания И. Н. Веселовского, Галилео Галилей, Избранные труды в двух томах, Том 1. — М.: Наука, 1964.
3. Шмутцер Э., Шютц В. Галилео Галилей, — М.: Мир, 1987.
4. Григулевич И.Р. Инквизиция перед судом истории. Спор все еще продолжается. —М.: Политиздат, 1976. http://lib.rus.ec/b/121520/read .
5. Баюк Д.А. Галилей и инквизиция: Новые исторические контексты и интерпретации (О книге А. Фантоли "Галилей: в защиту учения Коперника и достоинства Святой Церкви". — М., 1999.) // Вопросы истории естествознания и техники. 2000. № 4. С. 146 – 154. — VIVOS VOCO, 2000.
6. Выгодский М.Я. Галилей и инквизиция. — М.; Л.: Гостсхтеориздат, 1934.
7. Цейтлин З.А. Политическая сторона инквизиционного процесса Галилея // Мироведение. 1935. № 1 (январь-февраль). С. 1-35.
8. Дмитриев И.С. Увещание Галилея. —СПб.: Нестор История, 2006.