Sceptic-Ratio. Как возник психоанализ. Фрейд, Брейер и Анна О. Часть 2

Как возник психоанализ

Акимов О.Е.

Часть вторая

– X –
Теперь давайте сосредоточим свое внимание на содержательной стороне последнего процитированного абзаца «дневника матери», связанного с верой Фрейда в псевдонаучную нумерологию. При описании болезни Анны О. он хотел убедить читателя, будто у нее наблюдалась удивительная последовательность истерических проявлений. Абсолютно точная повторяемость состояний года текущего с состояниями года минувшего, которым якобы подверглась психика Анна О., является самым нелепейшим утверждением автора. Очевидно, он был введен в заблуждение какими-то баснями, которые ему могли рассказывать либо Флисс (автор теории циклов), либо кто-то из актеров-гипнологов, практикующих в Сальпетриере.
На земле не рождалось еще ни одного такого врача, который бы, как Фрейд, на протяжении всей своей медицинской практики подробно фиксировал поведение, бред и галлюцинации своих пациентов, а потом, копаясь в своих записях годичной давности, находил сходные эпизоды. Думать, что на это был способен Брейер, так же нелепо, как и утверждать, будто снотолкователь Фрейд разработал теорию вестибулярного аппарата у голубей. Только наивные люди могут верить в сказки, рассказанные отцом-основателем. Почему больная «именно в этот день ровно год назад» должна была совершать какие-то действия? Что такое год? Это — 365 дней; если и была повторяемость состояний, она могла произойти через 65 дней, 165, 265 или 366 дней. Периодичность в 365 дней имеет ничтожную вероятность. Но Фрейд — мистик, его излюбленное занятие — поиск числовых закономерностей. Все мистики обычно используют круглые числа, отсюда у него и появился период «ровно год».
Фрейд выстроил истерические состояния Анны О. в строгую сначала восходящую, потом нисходящую последовательность. Пациентка «отговаривала» симптомы в обратном порядке относительно их появления. Так она «отговорила» контрактуры-парезы, восстановила кожную чувствительность, устранила расстройства зрения и слуха, невралгию, нервный кашель и дрожь, а под самый конец расстройство речи. «Например, из числа расстройств зрения, — пишет Фрейд, — были по отдельности устранены сходящееся косоглазие…; отклонение обоих зрачков вправо…; сужение поля зрения, центральная амблиопия, макропсия, склонность видеть череп вместо отца, неспособность читать» [6, с. 55].
Из приведенного выше отрывка [6, с. 52 – 53] следует, что психика Анны О. испытала двойную инверсию при переходе от 1881 года к году 1882: во-первых, у нее поменялись местами состояния сознания — нормальное (утром) и невменяемое (вечером), и наоборот; во-вторых, инверсия возрастающего и убывающего ряда болезненных симптомов. Только «проницательный» аналитик мог обнаружить такие удивительные метаморфозы сознания пациентки, Брейеру, много лет наблюдавшему за поведением голубей, это было бы не под силу.
Историю болезни Анны О. Фрейд сочинил не за один присест. Читая первый случай, мы можем выделить, по крайней мере, два сильно отличающихся фрагмента, написанных в разное время и при разном состоянии души писателя. Как в первом [6, с. 39 – 61], так и во втором [6, с. 61—67] фрагменте рассказывается история болезни пациентки от начала и до конца, т.е. она изложена дважды. Однако внутри первого фрагмента можно выделить еще две самостоятельные части, [6, с. 39 – 58] и [6, с. 58 – 61], так что Фрейд изложил историю трижды. Последнее деление не столь заметно, как первое, поскольку история-3 радикально отличается от истории-1 и истории-2. Можно подумать, что история-3 и две предыдущие писали разные люди, однако их содержание и внимательный анализ стиля показывают, что все три истории писал один человек — Фрейд. Возможно, история-3 предназначалась для врачей больницы Бельвю, была написана в 1882 г. и редактировалась еще Брейером. Но ошибка в авторстве практически исключена — фрейдовский язык и его рассуждения всегда узнаваемы.
Различия касаются самых принципиальных вещей. В истории-3 нет описания галлюцинаций Анны О., не существует зависимости заболевания дочери от заболевания отца, а главное, в нем отсутствуют те несуразные восходящие и нисходящие ряды симптомов, которые появлялись у больной и затем исчезали, т.е. ничего не говорится о строгой периодизации нормальных и невменяемых состояний психики разнесенных ровно на год. Так, например, выше я процитировал отрывок из истории-2, в котором автор рассказывал о галлюцинации пациентки, связанной с видением змей с человеческими черепами вместо пальцев правой руки [6, с. 58 – 59]. Эта галлюцинация повлекла паралич руки Анны О. В изложении истории-3 автор спокойно сообщает: «случайно возникший паралич правой руки, вызванный сдавливанием нерва и переросший впоследствии в правосторонний парез с контрактурами и потерей чувствительности» [6, с. 62].
Таким образом, мы понимаем цену ранее сообщенных автором сведений в истории-1 и истории-2. Понятно, что Фрейд галлюцинацию и паралич правой руки включил в одну причинно-следственную цепь только в своем воспаленном воображении. Если даже у пациентки и была галлюцинация со змеями, вызванная в результате интоксикации морфином, то реально она не повлияла на паралич руки. Просто автору очень захотелось для физического симптома истерии отыскать психологическую причину, он ее и нашел. Когда Брейер увидел, что нафантазировал его подопечный, он велел ему в истории-3 не упоминать ни о каких змеях и черепах, а заодно и о «противной собачке», которая пила воду из стакана, и прочей чепухе, которую я не цитировал.
В отношении отца Анны О., болезнь которого якобы спровоцировала истерию дочери, в истории-3 сказано так: «Контрактура, равно как и другие примкнувшие к ней расстройства, проявлялись у нее лишь на фоне временного помрачения сознания, когда больная пребывала в condition seconde, между тем как в нормальном состоянии к ней возвращались все умственные и физические способности, поэтому ни она сама, ни ее близкие, чье внимание, правда, было сосредоточено исключительно на тяжело больном отце Анны, ничего не замечали» [6, с. 63]. Всё! Другого упоминания о нем здесь нет. Таким образом, мы начинаем понимать, что и болезнь отца понадобилась Фрейду по той же причине, что и галлюцинация со змеями. Он хотел физические последствия увязать с психическими причинами. Однако Брейер (я все-таки склоняюсь, что редакцию истории-3 провел он — больше просто некому) воспротивился такой трактовке событий.
Когда отец подхватил какую-то неизвестную легочную инфекцию, он был изолирован от дочери, которая уже болела. Читатель, наверное, не забыл, что глухота, согласно истории-1 [6, с. 56 – 57], могла возникнуть из-за того, что (а) отец заходил к дочке в комнату, (б) беседовал со своим знакомым, (в) просил ее принести вина, (г) она что-то подслушивала у двери отцовской комнаты, (д) отец поперхнулся и раскашлялся. Отсюда, между прочим, следует, что отец ее был вполне здоров, когда дочка была уже больна. Так, значит, не он был причиной психического расстройства дочери!
Когда Брейер познакомился со статистическими исследованиями Фрейда, у него, наверное, волосы на голове встали дыбом. Чтобы не позориться перед своими коллегами он, видимо, заставил писателя-фантазера убрать из истории-3 эту выдуманную этиологию. Однако Брейер не настоял, чтобы его ученик убрал другие связи физического и психического, так что в последнем описании всё-таки остались несколько глупостей. Например, психоаналитик написал: «Сама больная не понимала, каким образом танцевальная музыка может вызвать у нее кашель… из угрызения совести [психическая причина] у нее всегда возникали спазмы гортани [физическое последствие], а под влиянием двигательных импульсов, которые ощущала охочая до танцев девушка, спазмы гортани превращались в нервный кашель» [6, с. 64]. Зависимость физического от пcихического Брейер не признавал.
В начале истории-3 автор, указывая причину, вызвавшую болезнь, называет избыточную «психическую энергию» Анны О., которая «постоянно задавала работу воображению» и из-за чего «она привыкла грезить наяву (устраивать "мой театр")… Тем не менее даже это не выходило еще за пределы нормы… Почва… была подготовлена за счет того, что ее привычные фантазии обернулись помрачением сознания с галлюцинациями. Примечательно, что уже в тот момент, когда болезнь проявилась впервые, обнаружились все ее основные черты, оставшиеся неизменными на протяжении почти двух лет» [6, с. 62]. И этого Брейер не мог написать.
В сновидении об инъекции Ирме все трения между Фрейдом и Брейером возникли из-за того, что Брейер искал физические причины болезни Ирмы-Берты, а Фрейд — психические; о сексуальности там не сказано ни слова. При описании истории болезни Анны О. Фрейд снова уделил основное внимание главной на тот момент проблеме психического и физического. Это доказывает, что оба текста были написаны Фрейдом и только им. Брейер — и это мы увидим позже, когда обратимся к написанному им тексту, — упорно настаивал на физических причинах истерических симптомов.
Для большей убедительности приведем две цитаты из книги «Толкование сновидений». Из них будет видно, как колеблется Фрейд в отношении причины истерии Ирмы-Берты. А вдруг окажется прав Брейер, и ее истерические реакции вызваны не психическими причинами, а органическими. Эти сомнения терзали его в самом начале 1880-х годов; по прошествии нескольких лет сомнения исчезли. Если вначале подопечный-идеалист еще как-то прислушивался к мнению своего наставника-материалиста, то позже он стал его раздражать. Через десять лет это раздражение переросло в глухую ненависть.
Фрейд пишет: «Я пугаюсь при мысли, что мог не заметить у нее органического заболевания. Это вполне естественный, постоянный страх специалиста, который повсюду видит почти исключительно невротиков и привыкает относить на счет истерии почти все явления, которые кажутся другим врачам органическими. С другой стороны, мною овладевает — я и сам не знаю откуда — легкое сомнение в том, что мой испуг не совсем добросовестен. Если боли у Ирмы имеют органическую подкладку, то опять-таки я не обязан лечить их. Мое лечение устраняет только истерические боли. Мне чуть ли не кажется, будто я хочу такой ошибки в диагнозе; тем самым был бы устранен упрек в неудачном лечении» [2, с. 118].
В другом месте мы у него читаем: «конец сновидения показывает, что боли пациентки проистекают от тяжелого органического заболевания. Мне представляется, что и этим я хочу свалить с себя всякую ответственность. Психический метод лечения неповинен в наличности дифтерита. Мне все же неловко, что я приписываю Ирме такое тяжелое заболевание исключительно с той целью, чтобы выгородить себя. Это слишком жестоко. Мне необходимо, таким образом, высказать убеждение в благоприятном исходе, и я довольно удачно вкладываю это утешение в уста доктора М. [Брейера]. Я поднимаюсь здесь, так сказать, над сновидением, но это требует особого объяснения» [2, с. 123].
Таким образом, главный вопрос, волновавший Фрейда с 1880 по 1900 год, с которым он приставал к Брейеру, спорил и, в конце концов, поссорил с ним, касался проблемы соотношения психического и физического в этиологии душевных заболеваний. Сексуальная тематика, возникла у него позже, когда он решил переиздать книгу «Исследование истерии», внедрив в ее текст соответствующие фрагменты. После выхода ее в свет он стал уверять окружающих, что о сексуальности он задумывался, еще учась в университете. Вместе с этим он стал говорить, что важнейшей чертой психоанализа является не толкование сновидений или свободные ассоциации, а именно сексуальная направленность всех психических проявлений человека.

– XI –
Посмотрите, с чего начинается болезнь, — с галлюцинации о змеях, которая до смерти напугала Фрейда. Он вызывал, по всей видимости, Брейера; не успел тот приехать, как «кошмарное видение» исчезло вместе со «свистком паровоза», на котором приехал «долгожданный врач» [6, с. 58 – 59]. Данный эпизод произошел летом 1880 года, когда у Фрейда закончилась годичная служба в армии. Знал ли он Анну-Берту до службы? Разумеется! Это прекрасно ощущается по приведенной им характеристике, которая цитировалась выше [6, с. 39], и не только. Весь текст истории болезни Анны О. свидетельствует, что ее доктор, проводивший в ее доме дни напролет, прекрасно знает пациентку.
В истории-3 автор говорит, что первичные признаки болезни (галлюцинации и паралич) сохранились у пациентки в течение двух лет, т.е. до лета 1882 года. Но это не так! Документально подтверждено, что указанные истерические симптомы продолжались у нее до 1887 года, когда Анна-Берта выписалась из клиники Инцерсдорф и уехала в Германию. Так, почему Фрейд говорит о двух годах? Потому, что летом 1882 году он ввел Ирме-Берте слишком большую дозу морфина. Ее жизнь повисла на волоске. Брейер, Экснер и Флейшль боролись за ее жизнь и спасли первую пациентку Фрейда. Эти трагические события описаны во второй главе книги «Толкование сновидений», которая называется «Метод толкования сновидений. Образец анализа сновидения» [2, с. 105 – 130]. Образцовым «сновидением» — хотя сном это, конечно, не было — Фрейд называл «сновидение об инъекции Ирме». После сильной интоксикации Ирмы-Берты «домашнего врача» выгнали из дома Паппенхеймов, и он не мог каждодневно наблюдать за пациенткой. Вот откуда взялись два года! Но «лечащим врачом» Ирмы-Берты Фрейд считался еще более двух лет.
Теперь вспомним, что в «образцовом сновидении» об Ирме все события вращаются вокруг опасной инъекции морфина, ни о каком гипнозе там речи не идет. Из «Толкования сновидений» мы узнаем, как после впрыскивания Ирме-Берте большой дозы морфина врач Отто (на самом деле Флейшль) обвинил безответственного студента в неумелом и опасном использовании шприца. Но, согласно идее сбывающихся в сновидении желаний, Фрейд стал обвинять в этом преступлении не себя, а самого Флейшля. В «Правде...», однако, было показано, что не профессор Флейшль, а именно безответственный студент-недоучка ввел наркотик пациентке. Следовательно, и здесь в описании истории болезни Анны-Берты галлюцинации, параличи и прочие симптомы истерии могли быть вызваны инъекциями морфина.
Учитывая, что нерадивый студент не владел гипнозом, все описанные им гипнотические состояния Анны-Берты вызывались введением ей морфина. Фрейд рассуждал просто: так как поведение людей в состоянии гипноза и в состоянии наркотического воздействия схоже, следовательно, наркотик вызывает гипноз. В то время путем гипнотического внушения некоторые врачи, в частности, Брейер, производили «очищение больной души» (ее катарсис). Таким образом, психоанализ Фрейда вырос из метода очищения, известного с древнейших времен, только в гипнотическое или гипноидное состояние он вводил свою первую пациентку при помощи морфина.
Описание первой истории болезни с Анной О. из «Исследования истерии» и описание «образцового сновидения» об Ирме из «Толкования сновидений» сделаны примерно в одно и то же время. Оба описания Фрейда пронизаны обманом и пустыми фантазиями автора. Жуткие картины, в которых пальцы Анны О. превращались в змей с человеческими черепами, не мог нарисовать в своем воображении Брейер. Кошмарная сцена нравилась Фрейду, он слово в слово воспроизвел ее через тридцать лет перед американской аудиторией. Ему хотелось еще и еще раз прокручивать эпизоды со змеями в своем патологическом сознании, дополняя их новыми подробностями: «у нее [Анны О.] появлялись пугающие галлюцинации, собственные волосы, шнурки и т.п. казались ей черными змеями» [6, с. 43]. Эти страшилки действовали на досужую публику сногсшибательно, на что и рассчитывал коварный мошенник.
Такие же картины ужаса он вырисовывал и во второй истории болезни, касающаяся уже Эмми фон Н. Она тоже видела, как «ножки всех стульев и спинки всех кресел превратились в змей, какое-то чудовище с клювом стервятника набросилось на нее и исклевало все ее тело, а следом за ним на нее накинулись и все остальные дикие звери» [6, с. 86 – 87]. Поскольку эта дамочка была намного сумасброднее рассудительной Анны-Берты, Фрейд посвятил описанию ее страшных и просто уродливых фантазий не одну страницу книги ( см. [6, с. 78 – 85]). Этим он хотел доказать, что мнемонические образы и другие психические факторы могут спровоцировать физическое заболевание. Например, фрау Эмми фон Н. рассказывала ее лечащему врачу галлюцинацию, которую она видела во время смерти брата и в результате чего она стала сильно заикаться, хотя заикалась она и раньше. Подобная нелогичность постоянно бросается в глаза. Не больная, а он решает, что явилось причиной той или иной истерической реакции. Больная же, как правило, не помнит, когда и что послужило причиной.
Так, Фрейд почему-то решил, что заикание фрау Эмми возникло во время ее дежурства у постели тяжело больной дочери, когда она старалась вести себя как можно тише. Фрау так сильно прижала к себе дочурку, что чуть ее не задушила. Врач также решил, что на истерическую болезнь повлияла множество других тошнотворных событий в жизни пациентки. В частности, Эмми рассказала, как однажды она увидела мать, лежащую на полу, и как на ее глазах в сумасшедший дом увозили кузину. Эмми хотела позвать на помощь, но не могла — голос ей отказал. Пациентка говорила Фрейду о том, как однажды, приподняв камень, она увидела раздавленного крота и у нее на несколько часов пропал голос. Через четыре года после припадка мать умерла и Эмми нарисовала ее перекосившуюся гримасу, а Фрейд сделал из этого соответствующие выводы. В сумасшедший дом поместили не только мать Эмми, но и служанку, которая работала в доме Эмми. Домработница тоже рассказывала жуткие истории из своей жизни. Эмми пересказывала их Фрейду, а он нам.
При чтении книги «Исследование истерии», мы чувствуем, какое наслаждение испытывает автор, слушая ее рассказы. Вот аналитик протоколирует очередную вереницу историй, как через год после смерти матери Эмми была у кого-то в гостях. Ее отправили в соседнюю комнату за книгой, где она увидела «приподнимавшуюся с постели женщину, в точности похожую на ту, что послала ее за этой книгой». Далее Эмми вспоминает, как она ухаживала за своим больным братом, у которого из-за злоупотребления морфином стали появляться невыносимые приступы боли. Сидя у его постели, она была сильно напугана внезапно появившимся из-за шторы бледным лицом тетки.
«Мне показалось, — пишет Фрейд, — что я подбираюсь совсем близко к причине ее неослабевающей боязни непредвиденных ситуаций, и спросил, когда еще она испытывала что-нибудь подобное». И Эмми охотно отзывается на просьбу «доктора». Она рассказывает ему новую историю, как в ее доме стал появляться «дружок», имевший привычку незаметно проскальзывать в ее комнату; как после смерти матери она тяжело заболела и поехала подлечиться в санаторий, а там какой-то сумасшедший несколько раз за ночь заходил в ее комнату, и даже усаживался на ее кровать; как на обратном пути незнакомый мужчина четыре раза неожиданно открывал дверь купе и пристально смотрел на нее.
После чтения этих записей читатель вправе задаться вопросом, насколько здоров сам Фрейд? Понятно, что Эмми — психически ненормальная женщина. Но посмотрите на ее лечащего врача, разве его подход к больной можно назвать нормальным? Как будто бы не насладившись описанными сценами сумасшествия, аналитик заставляет Эмми вновь и вновь пережить кошмарные минуты. В пересказанных отрывках помимо сюрреалистического содержания поражает также патологическая заинтересованность автора.
Тексты Брейера заметно отличается от фрейдовских, хотя бы потому, что язык профессионала не может не отличаться от языка дилетанта. Брейер писал отстраненно о чисто теоретических вещах, избегая конкретных примеров. Иногда он говорил о пациентах, каких-то заинтересовавших его эпизодах из их жизни, но это были в основном короткие фрагменты. В одном месте «Теоретической части» Брейер даже заговорил о галлюцинациях, но ему и в голову не пришло рассказывать содержание случайной игры воображения. Фрейд же днями, месяцами и целыми годами выслушивал, конспектировал и анализировал все, что говорили ему взбалмошные женщины о своих снах и галлюцинациях.
Здравомыслящий Брейер, наверное, не мог бы выдержать этого потока больного сознания ни одной минуты, однако он отлично знал, кому все это может нравиться. Наставник понимал, что искать смысл или какую-то закономерность в галлюцинациях или снах невозможно, но его помощник придерживался иного мнения. Чтобы почувствовать между ними разницу, нужно сравнить написанные ими тексты; фрейдовских мы начитались вдоволь; далее обратимся к брейеровским. Из сравнения стилей и содержания мы легко догадаемся, кто из них сидел возле Анны О. с утра до вечера на протяжении двух лет.

– XII –
Для усвоения образа мыслей Брейера обратимся к «Теоретической части», которая, однако, не целиком написана Брейером. Это попрание авторских прав со стороны Фрейда произошло с первых же строк «Теоретической части». Потом, руководствуясь идеями Брейера, мы поймем, почему в написанный им текст попали фрагменты, нарушающие линию повествования автора. Сказанное касается содержательной стороны дела, но и стилистика прекрасно показывает, кто какой текст написал.
«Теоретическая часть» делится на шесть подразделов, первый из которых называется: «Являются ли все истерические феномены идеогенными?» Термин идеогенный означает «порожденный идеями», к которым Брейер относит в первую очередь представления или мнемонические образы. Таким образом, Брейер поднял главную проблему конца XIX века. Его вопрос подразумевал и ответ: нет, не все. Более того, говорит он, это только кажется, что источником истерии являются идеогенные феномены, фактически же она вызвана преимущественно физиологическими, реже психическими причинами, а идеогенными в последнюю очередь, да и то с ними нужно еще разбираться.
По его мнению, идеогенные факторы вступают в силу, когда в результате «чрезмерной возбудимости нервной системы» и «внутримозгового возбуждения» истерия уже развилась и патологические рефлексы «проторили себе дорогу» (эти термины им часто используются). Но даже в этом случае, говорит Брейер, пассивные представления и мысли не способны вызвать истерическую реакцию, поскольку им не хватает энергии. Ее вызывают аффекты, которые «конвертируются» (одно из ключевых понятий его теории) в симптомы истерии.
Физиолог (или, более широко, физиологист) в некоторых ситуациях отдает приоритет психологическим факторам, но при этом язык его остается «физиологическим». Так, например, говоря о влиянии психики человека на его физиологическую систему, Брейер выразился специфическим образом, сказав о «проникновении внутримозгового возбуждения в пределы нервной системы» [6, с. 293]. Далее, через нервы «внутримозговое возбуждение», а, по сути, психическое возбуждение, может воздействовать на сенсорный аппарат, вазомоторный и т.д. Заявив о первичности «внутримозгового возбуждения», Брейер тут же стремится подчеркнуть роль раздражения, вызванного со стороны «периферических нервов».
Он пишет: «Впрочем, в этих условиях не только раздражение, вызванное притоком внутримозгового возбуждения, но и вполне адекватное функциональное раздражение вызывает со стороны периферических нервов слишком резкие и противоестественные реакции. Сердцебиение учащается не только в минуту душевного волнения, но и вследствие физического напряжения, а сосудодвигательные нервы способны спровоцировать сжатие артерий (которым обусловлен, например, симптом "мертвых пальцев"), не подвергаясь никакому воздействию со стороны психики. И если незначительная травма сустава влечет за собой развитие соответствующего невроза, то вследствие скоротечного бронхита аналогичным образом возникает астма на нервной почве, а кратковременное несварение оборачивается постоянными желудочными коликами. Стало быть, то обстоятельство, что у таких людей внутримозговое возбуждение [психический фактор] может свободно проникать в пределы нервной системы [физический фактор], следует признать лишь частным проявлением их общей чрезмерной возбудимости…» [6, с. 293].
Таковы типичные «уловки» физиологиста, который всяческими путями стремится умалить психический фактор. Строя всё новые и новые конструкции из физических подсистем человеческого организма, Брейр может говорить о физиологических процессах бесконечно. В то время как действие психики на физиологию у него сводится к простому проникновению «внутримозгового возбуждения» во владения физиологических подсистем.
Не будем сейчас оценивать этот подход в категориях «правильно» или «не правильно». Речь идет о предпочтениях, языке и форме подачи идей типичного физиологиста, каким был Брейер. У психологиста, к которым относится Фрейд, и язык другой, и приоритеты расставлены в обратном порядке: физиология играет подчиненную роль, выступая на последнем этапе развития истерии в виде патологии, а на первом месте стоят идеогенные причины, слившиеся с психическими, которые уже никак не назовешь «внутримозговыми возбуждениями».
Фрейд думал так: если истерия имеет сугубо психическое происхождение, то и вылечить ее можно психологическими средствами. Таким образом, в сверстанном им «Исследовании истерии» возникло принципиальное противоречие. В качестве первой части книги верстальщик включил статью-предуведомление под заголовком «О психическом механизме истерических феноменов». И в качестве четвертой части он включил написанный им текст, озаглавленный «О психотерапии истерии». А к этому психологическому материалу он добавил под названием «Теоретическая часть» брейеровский текст, написанный в защиту физиологического обоснования истерии.
Для брейеровского текста очень подошло бы название «О физиологическом механизме истерических феноменов». Можно предположить, что Фрейд из вредности и чувства мести к Брейеру мог бы заменить ключевое слово в названии его статьи. Ведь в «Предуведомлении» речь, собственно, не идет о каких-то механизмах возникновения истерии, как это мы наблюдаем в статье Брейера. Статья 1893 года озаглавлена явно неправильно.

– XIII –
«Теоретическую часть» Брейер начал с того, что привел цитату из книги Мёбиуса, который в 1888 г. утверждал: «Истерическими являются все патологические феномены, обусловленные представлениями» [6, с. 226]. По поводу использованного здесь термина «представление», Брейер специально в небольшой преамбуле к «Теоретической части» заметил: «На нижеследующих страницах о мозге мы ведем речь редко, а о молекулах и вовсе не упоминаем. Психологические процессы следует описывать на языке психологии, пожалуй, иначе их и описать-то невозможно. Если мы заменили бы слово "представление" словосочетанием "возбуждение в коре головного мозга", то последнее могло бы показаться нам понятным только потому, что, несмотря на новый наряд, мы угадали бы в нем черты старого знакомца и без лишнего шума восстановили бы в правах былое "представление". Ибо представления возникают у нас постоянно и известны нам досконально, а "возбуждение в коре головного мозга" представляется скорее неким допущением, обозначением того, что мы только надеемся когда-нибудь познать. Подобная замена одних терминов другими напоминает бессмысленный маскарад. Это может послужить оправданием того, что здесь в ходу почти исключительно психологические термины» [6, с. 225].
Основной смысл процитированного предостережения гласит: умейте за психологическими терминами типа «представление» увидеть физиологическую подкладку — «возбуждение в коре головного мозга». Использование мною слова «представление» не делает меня психологистом, т.е. сторонником психологического объяснения истерии. На первом месте у меня стоит физиология, психология — на втором.
Преамбула имеет и продолжение; приведем и его: «Вот еще к чему я заранее прошу проявить снисхождение. Когда наука стремительно развивается и совершенствуется, мысли, высказанные впервые одиночками, очень скоро становятся всеобщим достоянием. Взявшись изложить свои соображения по поводу истерии и ее [A] причин, уже не возможно не высказать, не повторить множество тех мыслей, которые некогда были собственностью одного ума, а ныне принадлежат всем. Едва ли теперь можно установить, кто высказал их первым, поэтому ничего не стоит принять чужую мысль за свою собственную. Надеюсь, это послужит нам оправданием, если кому-то покажется, что мы приводим мало цитат и не проводим четкую границу между своими и чужими соображениями. То, что изложено на нижеследующих страницах, меньше всего претендует на оригинальность» [6, с. 225 – 226].
Здесь в точке [A], по-моему, вмешался психологист Фрейд: он написал «психологических» причин. Но вставка этого слова противоречит всему содержанию статьи. Следовательно, первоначально фраза Брейера звучала иначе: либо как «по поводу истерии и ее физиологических причин», либо просто: «по поводу истерии и ее причин». Такой принцип восстановления исходного текста можно было бы назвать голографическим. Он помогает восстановить локальные искажения, внесенные Фрейдом, исходя из общего духа книги. Этот интегральный прием широко пользовался мной при расшифровке сновидения об инъекции Ирме.
Из процитированного отрывка преамбулы проступает и характер Брейера: с одной стороны, его некоторая беспечность, с другой — щепетильность. Его манера творчества отличается от манеры творчества Фрейда, который при написании, например, «Толкования сновидений», прорабатывал имеющуюся в его распоряжении литературу и, выписывая обширные цитаты, воспроизводил мнения большого числа авторов. Брейер же — практик; чувствуется, что библиографические раскопки его тяготят. Он торопится излить суть дела, которую тщательно обдумал, но беспокоится, как бы кого не обидеть, не сказать чего-то такого, что до него уже говорили. У Фрейда проявление подобной щепетильности не наблюдается.
Ниже приводятся большие фрагменты брейеровского текста, которые помогут нам понять и содержание его теоретических положений, и манеру излагать свои мысли. Цитата начинается со сравнения истерии с легочным заболеванием. Таким образом, автор с самого начала хочет демонстративно подчеркнуть органическую сущность истерии. В приведенном фрагменте встречается помарка [B], которая могла появиться случайно, помимо Фрейда.
«Прежде чем что-либо обсуждать, — пишет Брейер, — очевидным образом необходимо уточнить, что именно мы называем истерией. Я называю истерией болезнь, картина которой обнаружена опытным путем и составлена на основе наблюдений, точно так же как картина легочной чахотки при туберкулезе. Приобретая новые знания, мы вносим поправки и уточнения в картину болезни, известную по опыту, но при этом не можем, да и не должны разрывать ее на куски. Как явствует из результатов этиологических исследований, отдельные патологические процессы, развивающиеся при легочной чахотке, обусловлены различными факторами; туберкулез вызывают палочки Коха, а распад ткани, образование каверн, септическую лихорадку — другие микробы. Тем не менее, туберкулезная чахотка является целостным заболеванием, и неверно было бы растаскивать его части, объявляя "специфически туберкулезными" лишь те изменения тканей, которые вызваны палочками Коха. Точно так же должно сохранять и целостность истерии, даже если выяснится, что симптомы ее обусловлены различными факторами: одни возникли за счет действия психологического механизма, а другие появились без его помощи.
А в том, что так оно и есть, лично я убежден. Лишь, некоторые истерические феномены являются идеогенными, а если принять на веру определение Мёбиуса, то придется разделить на две половины не только саму истерию, но и каждый симптом, возникший у одного и того же больного.
По аналогии с заключением по аналогии, к которому пришел Мёбиус, можно было бы заключить: "Поскольку представления и ощущения очень часто вызывают эрекцию, полагаем, что только они ее всегда и вызывают, и даже периферические импульсы должны пройти окольным путем, через психику, прежде чем послужить причиной развития этого вазомоторного процесса".
Несмотря на очевидную ошибочность этого заключения, подкрепить его можно было бы никак не меньшим количеством фактов, чем тезис Мёбиуса, касающийся истерии. Если уж на то пошло, то следует скорее предположить, что, по аналогии с множеством физиологических процессов, как то: слюнотечение, слезоотделение, изменение сердечной деятельности и т.п., процесс этот может развиваться как под влиянием представлений, так и под воздействием периферических или каких-то других, но только не психических раздражителей. Доказать обратное пока не удалось. Так что можно с уверенностью сказать, что многие симптомы, именуемые "истерическими", обусловлены не только представлениями.
В пример можно привести самый заурядный случай. Скажем, у какой-то женщины при малейшем волнении проступают на шее, груди и лице красные пятна, которые затем сливаются воедино. Их появление обусловлено представлениями, и, стало быть, согласно определению Мёбиуса, они являются истерическими симптомами. Однако аналогичное, хотя и более локальное, покраснение наблюдается у нее и при раздражении кожи, при прикосновении и т.д. Выходит, что оно истерическим симптомом не является. Стало быть, один и тот же симптом бывает иногда истерическим, а иной раз таковым не бывает. Остается лишь гадать о том, относится ли данный эретизм сосудодвигательных нервов к числу специфических истерических симптомов или является обычным признаком "чрезмерной возбудимости нервов". Но если строго придерживаться определения Мёбиуса, то единое явление все равно придется разложить на части, признав истерическим лишь то покраснение, которое было вызвано волнением.
Точно так же обстоит дело и с истерическими болями, которым уделяется столько внимания на практике. Казалось бы, уж они-то обусловлены преимущественно представлениями и являются, по существу, "болевыми галлюцинациями". Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что одного представления, каким бы ярким оно ни было, недостаточно для того, чтобы вызвать боль. Необходимы еще особые изменения в состоянии аппарата, отвечающего за проведение импульсов боли и болевую чувствительность. Необходимо также и повышение степени возбудимости сосудодвигательных нервов для того, чтобы на коже при волнении проступили красные пятна.
Безусловно, само словосочетание "болевая галлюцинация" весьма метко характеризует эту невралгию, но заодно заставляет нас прикладывать к ней такие же мерки, с какими мы привыкли подходить к галлюцинациям. Обстоятельный разговор на тему галлюцинаций был бы здесь неуместен. Поэтому скажу лишь одно: на мой взгляд, "представление", мнемонический образ, не подкрепленный возбуждением перцептивного аппарата, каким бы ярким и живым этот образ ни был, никогда не сможет приобрести черты объективной реальности, каковые отличают галлюцинацию…
Тяжелый невроз, связанный с суставом и постепенно развившийся после легкой травмы этого сустава, безусловно, обязан своим возникновением определенным психическим факторам. Из-за того, что внимание пострадавшего сосредоточено на поврежденной конечности, соответствующие нервные пути становятся более возбудимыми. Но это не означает, что повышенная чувствительность сустава в буквальном смысле обусловлена представлениями.
То же самое можно сказать о патологическом снижении чувствительности. Трудно вообразить, а еще труднее доказать, что анальгезию всего тела или какой-то части тела, не сопровождаемую анестезией, вызывают представления. И даже если бы полностью подтвердились данные Бине и Жане, которые установили, что гемианестезия обусловлена особым психическим состоянием, расщеплением психики, то ее следовало бы назвать "психогенным", но никак не "идеогенным" феноменом, а значит, согласно определению Мёбиуса, она не была бы истерическим симптомом.
Коль скоро многие типичные истерические феномены, по всей вероятности, идеогенными не являются, тезис Мёбиуса можно‚ смягчить. Не будем утверждать, что "истерическими являются только те симптомы, которые возникли по вине представлений", а ограничимся следующим предположением: очень многие истерические феномены, возможно, в большей степени, чем кажется ныне, являются не идеогенными [B]. А вот основным патологическим фактором, за счет которого могут оказывать болезнетворное воздействие, как представления, так и непсихологические раздражители, всегда является изменение степени возбудимости нервной системы. До какой степени данное изменение обусловлено психическими факторами, вот это уже — другой вопрос» [6, с. 227 – 231].

– XIV –
Несомненно, образ мысли Брейера можно считать образцовым для ученого. Ничего подобного мы не видели у Фрейда, мышление которого нельзя назвать не только «научным», но и просто «рациональным». К сказанному Брейером добавить нечего: его текст не нуждается в разъяснении и комментарии — всё предельно понятно. Что касается неточности [B], то она очевидна и состоит в отсутствии частицы «не» в словосочетании «являются не идеогенными», что выглядит просто опиской.
После формулирования вопросов для следующего подраздела, автор должен был бы непосредственно к нему и переходить. Но на пути ко второму подразделу «Теоретической части» читатель неожиданно натыкается на инородный текст, не принадлежащий перу Брейера. Язык отца-основателя трудно не узнать, он слишком специфичен. Процитируем вставленный им абзац, который обозначим как [C1].
«Мы рассчитывали, — пишет Фрейд, — дать кое-какие разъяснения по поводу этой причинно-следственной связи в "Предуведомлении", основываясь на наших наблюдениях. Однако ограничились лишь тем, что безо всяких объяснений стали использовать понятие возбуждения, которое необходимо излить или отреагировать. Это понятие, будучи основополагающим для теории истерии и учения о неврозах в целом, тем не менее требует и заслуживает более тщательного изучения. Прежде чем приступить к этому исследованию, я хотел бы принести извинения за то, что нам придется опять затронуть основные вопросы, связанные с устройством нервной системы. Подобное "нисхождение к Матерям" всегда действует немного угнетающе; однако когда пытаешься докопаться до корней какого-то явления, волей-неволей приходится продвигаться вглубь. Прошу поэтому проявить снисхождение к нижеследующим соображениям, которые по началу могут показаться запутанными!» [6, с. 232 – 233].
Запутанными? О чем это он? Брейер излагает свои мысли ясно. И зачем надо извиняться «за то, что нам придется опять затронуть основные вопросы, связанные с устройством нервной системы»? Разве непонятно, что Фрейду не интересно читать «устройство нервной системы» и прочих физиологических подробностей, которые только-то и волновали Брейера. Если кого-то эти неуместные извинения Фрейда не убедили, и он еще не распознал языка отца-основателя, то сейчас я укажу на одно словосочетание во вставке [C1], которое убедит любого скептика в том, что перед нами текст, написанный Фрейдом.
Дело в том, что во вставке [C1] есть гётевские слова «нисхождение к Матерям». Они встречаются в адресованном Стефану Цвейгу письме Фрейда, которое я выше (подраздел VI) уже процитировал. Говоря о Брейере, Фрейд написал Цвейгу: «он получил ключ от обители Матерей, но не воспользовался им. При всех его талантах, в нем нет ничего от Фауста». Сергей Панков в примечании к гётевским словам, приведенным в конце первого подраздела, воспроизвел соответствующие строки из «Фауста»: «Не так он прост, как кажется на вид, // Волшебный ключ твой верный направитель // При нисхожденье к Матерям в обитель» [6, с. 444]. Лауреату премии Гёте явно понравились эти слова и он, как видим, дважды воспользовался ими: один раз он вставил их в брейеровский текст, второй — в письмо, направленное Цвейгу. Тот, кто думает, что и Брейеру они могли приглянуться, тот верит в чудеса. Немецкий поэт оставил нам десятки тысяч чудесных стихотворных строчек: всякое совпадение здесь практически исключено.
В конце концов, можно было бы поверить и в чудо, если не знать натуры родоначальника психоанализа. Но процитированная вставка [C1], кроме всего прочего, имеет другой очевидный признак авторства Фрейда. При написании первого подраздела «Теоретической части» Брейер, конечно, не думал о статье 1893 года, которая вошла в книгу «Исследования истерии» в качестве «Предуведомления». Мне кажется, что Брейер и не подозревал, что Фрейд написал данную статью. Отец-основатель, завладев текстом Брейера, уже не советовался с ним по поводу компоновки ни статьи 1893 года, ни книги 1895 года. Если бы Брейер узнал, что его подопечный включил в книгу статью под заголовком «О психологическом механизме истерических феноменов», он бы сделал все от него зависящее, чтобы книга «Исследование истерии» не вышла бы в свет. Фрейду же с первых строк важно было показать преемственность данной работы с ранее опубликованной, в которой он сделал выводы, противоречащие основным представлениям Брейера.
Таким образом, там, где в «Теоретической части» упоминается «Предуведомление», там непременно над текстом поработал Фрейд. Говоря слово «Предуведомление», он подчеркивал важность психологических механизмов и неважность физиологических. Только этим принципиальным обстоятельством можно объяснить появление в самом начале «Теоретической части» аналогичной вставки [C2] со словом «Предуведомление». В ней Фрейд писал: «В "Предуведомлении", предваряющем наши исследования, мы изложили те мысли, на которые навели нас наблюдения, и я полагаю, что по существу они верны. Однако ради краткости нам пришлось по большей части ограничиться в "Предуведомлении" лишь намеками на наши соображения. Поэтому и позволительно теперь, когда соображения наши подкреплены историями болезни, изложить их более обстоятельно. Разумеется, мы и здесь не собираемся рассматривать "истерию в целом" да это и невозможно. Однако следует более подробно, вразумительно, а может быть, и с известными оговорками разъяснить все то, что не получило в "Предуведомлении" должного обоснования и было там лишь слегка намечено» [6, с. 225].
По содержанию и стилю вставка [C2] выпадает из повествования Брейера, но по тональности схожа со вставкой [C1]. Мы видим, чем был озабочен Брейер, размещая свои два абзаца перед изложением первого подраздела «Теоретической части», и о чем печется Фрейд, вставляя первый и заключительный абзацы. Брейер думает на тему, заявленную в заголовке первого подраздела: «Являются ли все истерические феномены идеогенными?» Фрейд же озабочен темой преемственности работ 1893 и 1895 годов, отчего в его вставках [C1] и [C2] ощущается какое-то топтание на месте, в противоположность стремительному, богатому на мысли тексту Брейера. Кажется, что Фрейд остановился и обернулся назад, чтобы напомнить читателю, мол, помните о психологических принципах, изложенных в нашей ранее опубликованной статье. Брейер же с порога устремился вперед: он спешит донести читателю свои мысли о физиологическом механизме возникновения истерии.
Из тех же соображений преемственности Фрейд делает вставку [C3] и в самое начало первого подраздела, который начинается так: «В "Предуведомлении" речь шла о психическом механизме "истерических феноменов", но не о "психическом механизме истерии"…» [6, с. 226]. Я уверен, что Брейер никогда бы не стал заниматься подобным схоластическим пустословием, даже если бы он стоял на психологической платформе. Его рациональному уму чужда эта игра словами; видно, как он набрал воздуха в легкие, чтобы сделать стремительный рывок в ясную для него перспективу. Чувствуется, что Брейер писал первый подраздел на едином дыхании, фрейдовские же вставки нарушают не только смысл, но и темп брейеровского изложения.

– XV –
После определения Мёбиуса «Истерическими являются все патологические феномены, обусловленные представлениями» Брейер еще раз акцентирует внимание на тотальности этого положения: «Предлагая такое определение, Мёбиус не намеревается внести в терминологию изменения, в соответствии с которыми истерическими следовало бы впредь называть только "идеогенные симптомы", порожденные представлениями, а попросту полагает, будто все истерические симптомы являются идеогенными. "Поскольку представления очень часто служат причиной появления истерических симптомов, мы полагаем, что они являются таковыми всегда". Это он называет заключением по аналогии; я бы назвал это скорее обобщением, которое следовало бы еще проверить на предмет правомочности» [6, с. 227].
Между двумя цитатами из Мёбиуса Фрейд успевает втиснуть вставку [D]: «Позднее он [Мёбиус] добавил, что лишь некоторые патологические феномены, с точки зрения содержания, вторят представлениям, из-за которых они возникли, а именно те из них, что были вызваны внушением, произведенным извне, или самовнушением. Это происходит, например, в том случае, когда возникшая у пациентки мысль о том, что рука ей не повинуется [идеогенный феномен], вызывает паралич руки [истерический феномен]. Другие истерические феномены, хотя и обусловлены представлениями, с точки зрения содержания им не соответствуют. Например, в одной нашей истории болезни упоминается о том, что паралич руки [истерический феномен] возникал у пациентки при виде предмета, похожего на змею [идеогенный феномен]» [6, с. 226].
Утверждения, изложенные во вставке [D], противоречат физиологической позиции Брейера. Чтобы это подтвердить, перенесемся в последний, шестой подраздел «Теоретической части», в которой читаем: «Коль скоро даже стигмы [пятна], эти исконные симптомы истерии, не являются идеогенными, мы не можем считать идеогенность квинтэссенцией истерии, хотя современные исследователи иной раз склоняются к такому мнению [в частности, Мёбиус]. Казалось бы, стигма являются самыми явственными, наиболее характерными признаками истерии, ведь именно они служат надежным критерием при постановке соответствующего диагноза, и тем не менее их вряд ли можно назвать идеогенными. Но если в основе истерии и впрямь лежат особые свойства нервной системы, то комплекс идеогенных симптомов, обусловленных воздействием психических факторов, подобен зданию, воздвигнутому на этом фундаменте, причем зданию многоэтажному. Дабы получить верное представление о конструкции подобного здания нужно составить план каждого яруса. Так и в ходе исследования истерии необходимо прежде всего разобраться в переплетении факторов, которыми обусловлены симптомы болезни. Если бы мы попытались истолковать истерию, обращая внимание на одну-единственную причинно-следственную связь, то очень многие истерические феномены так и остались бы не постижимыми; с таким же успехом мы могли бы изобразить все покои многоэтажного дома на плане одного яруса.
Мы уже имели возможность убедиться в том, что не только стигмы, но и некоторые другие нервические симптомы отнюдь не обусловлены представлениями, а являются прямым следствием коренной аномалии нервной системы, таковы по большей части нервные боли, вазомоторные явления, судорожные приступы, которые, возможно, являются сугубо двигательным актами.
Ближайшие к ним идеогенные феномены являются попросту производными конверсии возбуждения, вызванного аффектом (см. стр. 246). Они возникают под влиянием аффекта людей, предрасположенных к истерии, и поначалу представляют собой, по словам Оппенгейма, всего лишь "ненормальный способ выражения душевных порывов". Возникая снова и снова, подобный феномен превращается в настоящий истерический симптом…» [6, с. 296 – 297].
Что касается Фрейда, который внедрил в текст Брейера вставку [D], то его понять можно. Его постоянно тянуло высказаться по поводу придуманной им легенде об Анне О., в которой, по его мнению, доминировали психические феномены. Отец-основатель с завидным упорством эксплуатировал пример с параличом руки, который якобы «возник у пациентки при виде предмета, похожего на змею». Вводя вставку [D], он не только исказил позицию Брейера, но и категорическую позицию Мёбиуса. Ведь из приведенных Брейером цитат однозначно следует, что Мёбиус считал идеогенными все без исключения истерические симптомы, и таковыми они будут всегда. Брейер же, напротив, доказывал, что далеко не все и не всегда истерические симптомы имеют происхождение от идей или представлений больного.
Во втором подразделе «Теоретической части» мы сталкиваемся с любопытнейшей фальсификацией текста оригинала, к которой Фрейд будет прибегать тоже не единожды. Следует отметить, что в этом подразделе Брейер, как ни в каком другом месте книги, показал себя ученым-физиологом. Нижеприведенном фрагменте брейеровского текста виден исключительно механистический образ мысли, свойственный многим физиологам того времени, в том числе и русским: Сеченову и Павлову. В этом тексте упоминается друг и коллега Брейера, Экснер, который после смерти Брюкке занял директорское кресло в Физиологическом институте и помог Брейеру получить звание академика. Читатель может спросить: «Ну, и что с того? Брейер сделал эту ссылку из благодарности к Экснеру». Возможно, это и так, но ниже я расскажу, как упоминание этой и других фамилий привело к целой веренице фальсификаций, которые осуществил впоследствии Фрейд.
Вот обещанный текст. «Скорее всего, — пишет Брейер, — мы попросту опишем те же факты другими словами, если скажем, что во время сна связующие и проводящие нервные пути в мозгу не обладают проходимостью необходимой для передачи возбуждения психическим элементам (возможно, клеткам коры головного мозга), этой проходимостью они в полной мере обладают во время бодрствования.
Невозможно объяснить то обстоятельство, что проводящие нервные пути могут становиться непроходимыми, если не предположить, что во время бодрствования они пребывают в состоянии тонического возбуждения (которое Экснер именует "межклеточным столбняком"). Именно этим внутримозговым тоническим возбуждением обусловлена их проходимость, а когда тоническое возбуждение идет на спад или убывает, человек погружается в сон.
Было бы неверно сравнивать проводящий нервный путь в мозгу с телефонным проводом, подвергающимся электрическому возбуждению лишь в тот момент, когда по нему передается сигнал. Скорее, он подобен тем телефонным линиям, по которым постоянно движется гальванический ток и в которых после его исчезновения вызвать возбуждение уже невозможно. Обратимся, пожалуй, к более удачному сравнению. Представим себе осветительную электроустановку, снабженную разветвленной системой проводки и предназначенную для передачи электроэнергии на расстояние. Она должна быть устроена таким образом, чтобы можно было зажечь лампу или запустить двигатель, просто подключив их к проводке. Дабы установка всегда была готова к работе, напряжение в электрической сети должно сохраняться и в тот момент, когда она бездействует, на что динамомашине требуется некоторое количество энергии. Аналогичным образом сохраняется определенное количество энергии и в проводящих нервных путях мозга, который во время бодрствования, находясь в покое, тем не менее, должен быть готов в любое мгновение приступить к работе» [6, с. 235].
В дальнейшем данное сравнение работы мозга во время сна и бодрствования с работой электроустановки физиологист Брейер будет интенсивно эксплуатировать. Ничего подобного мы не находим в текстах, написанных психологистом Фрейдом. Брейер при описании сна прибегает к физическому моделированию. Так мыслят, например, и современные разработчики компьютерных систем типа машины Тьюринга или искусственного интеллекта. Фрейд же при описании сна начинает излагать ускользающие из памяти сновидения, отчего большая часть рассказанного им материала, выглядит фантастически. Брейер никогда бы не опустился до такого уровня мышления, он был настоящим ученым и умел последовательно думать. Любой человек, мышление которого организовано по образцу мышления Брейера, легко заметит это.

– XVI –
Уродуя брейеровский текст, Фрейд не увидел той глубокой пропасти, которая разделяет психологиста и физиологиста. Психологист считает, что мозг — орган души, физиологист думает иначе: душа — продукт деятельности мозга; для психологиста душа первична, мозг вторичен, для физиологиста наоборот. Психологист не знает, где сосредоточена душа, и это его не особенно интересует. Примитивно мыслящие психологисты часто думают, что она находится «на небе», подразумевая под этим расплывчатым понятием, видимо, космос. Физиологист, напротив, считает месторасположение «души» одной из приоритетных проблем физиологии. Он пытается выяснить, где проходит граница психического и физического, т.е. тонкой души и грубого рефлекса.
Кабанис, на которого ссылался Брейер, в период Французской революции изучал агонию обезглавленных на гильотине человеческих тел и пришел к выводу, что инструмент казни якобинцев вполне «гуманен», так как смерть наступает мгновенно и мозг человека не воспринимает боль. С ним не соглашались его коллеги и приводили в пример лягушку. Отрежьте лягушке голову и посмотрите, что она будет делать. Ее обезглавленное тело сядет в привычную для лягушки позу, и будет сидеть неподвижно несколько часов без движения. Если вы уколите иголкой ее лапку, она отпрыгнет обычным для нее образом. Это означает, что лягушка и без головы чувствует и реагирует на болевой укол. Физиологи доказали, что у лягушки рефлексные дуги, ответственные за прыжок, замыкаются не через головной, а спинной мозг. А это, в свою очередь, означает, что лягушачья «душа» как бы разлита по всему ее телу.
Мейнерт, на которого также ссылался Брейер, в течение всей своей жизни изучал, какая часть коры головного мозга ответственна за зрительные, слуховые и прочие функции. Можно сказать, что он создал своеобразный глобус мозга, где поместил карту души. Фрейд некоторое время у него учился. В октябре 1886 года в качестве отчета о стажировке в Париже он прочел доклад о мужской истерии перед массовой аудиторией. Выслушав доклад, Мейнерт высмеял докладчика, сказав, что у него «верные идеи стары, а новые идеи ложны» (см. главу 8 Лечение разговором).
В 1891 году Фрейд выпустил первую свою монографию «Афазия», которая с треском провалилась. В ней он критиковал теорию Мейнерта об «анатомических локализациях души», не удосужившись ее как следует изучить и проверить (см. главу 5 Образ мыслей Фрейда). Злополучная книга, не вошедшая даже в его «стандартное» издание трудов, имела посвящение Брейеру, который, конечно, от этой его льстивой любезности был не в восторге. Фрейд не понимал, что Брейер был еще большим физиологистом, чем Мейнерт. Свою вторую книгу, «Исследования истерии», Фрейд написал совершенно варварским способом. Тот, кто считает, что Фрейд и Брейер были единодушны по вопросам истерии, тот мало что понимает в жесточайшей борьбе, развернувшейся на рубеже веков между физиологистами и психологистами.
Физиологист знает, что радость, горе или гнев, кипящий в нашей душе, проецируются на соответствующие группы мышц и работу других физиологических систем. Паралич руки, галлюцинация и прочие нарушения работы целостного организма он будет рассматривать с точки зрения своей модели человека. Возможно, его модель примитивна, вызывает у психолога и философа улыбку, однако у физиологиста есть перспектива. За конечное число итераций он может довести модель до той степени точности, которая, в конце концов, объяснит основные патологические явления в жизнедеятельности человека. Психологист же всегда находится в положении гадалки, для которой главным инструментом познания является фантазирование и красноречие.
В «Исследованиях истерии» мы постоянно сталкиваемся с этими двумя борющимися мировоззрениями, наблюдая при этом, как не очень осмотрительный психологист выбрасывает наиболее ценные куски текста физиологиста, правит его и что-то вставляет свое. В результате текст «Теоретической части» оказался сильно поврежденным, нить рассуждения автора во многих местах прервана вставками. Однако Фрейду не удалось стереть различия между психологическим и физиологическим образом мыслей и не только потому, что он слишком торопился или действовал необдуманно, а потому, что это в принципе невозможно. Даже тогда, когда физиологист Брейер признавал приоритет психологического фактора над физиологическим, он не превращался в психологиста Фрейда по причине материалистического и конструктивного взгляда на мир, которого был лишен его оппонент.

– XVII –
Теперь перейдем к упоминавшемуся в цитате Экснеру. Мышление этого ученого тоже прекрасно организовано и предназначено для открытия истины, а не сокрытия ее. Брейер ставил директора Физиологического института на одну доску с Мейнертом, Оппенгеймом, Лангом и прочими гигантами физиологической мысли, которые упоминались в его работе. Посмотрите, к примеру, как Брейер сослался на Экснера во второй раз. Он пишет: «Энергия распределяется неравномерно из-за того, что в нервной системе происходит, по словам Экснера, "сосредоточение проходимости", при которой степень проходимости участвующих путей возрастает…» [6, 236 – 237]. Читая две ссылки на Экснера, Фрейд, очевидно, подумал: «А чего бы это Брейеру не сослаться на меня? Чем я хуже Экснера?» Таким образом, у него зародился озорной план подделать текст Брейера самым бесхитростным способом. Он решает закавычить несколько брейеровских слов и поставить возле них свою фамилию, говоря тем самым, что закавыченные слова принадлежат ему. Что из этого получилось, мы сейчас посмотрим.
Брейер написал: «Стало быть, даже когда клетки мозга пребывают в состоянии покоя, восполнив запас энергии, часть этой энергии высвобождается и вызывает прирост возбуждения, поскольку энергия не употребляется для выполнения тех или иных функций. Это и порождает ощущение неудовольствия, которое возникает всякий раз, когда какая-то потребность не удовлетворяется. Но означенное ощущение тут же исчезнет, стоит лишь употребить высвободившуюся избыточную энергию для выполнения какой-нибудь функции. Мы можем заключить, что сброс излишней энергии является потребностью организма. Этот вывод, в свой черед, наводит нас на мысль о том, что в организме прослеживается [F1] "тенденция к сохранению константы внутри мозгового возбуждения" (Фрейд)» [6, с. 238].
На первый взгляд кажется, что, закавычив несколько последних слов в абзаце и поставив свою фамилию, Фрейд добился изумительного эффекта. Теперь получилось, что Брейер пользуется сложным словесным оборотом, придуманным якобы его помощником. Однако, как говорилось выше, Фрейд не учитывал менталитет Брейера и свой личный. Внимательному читателю понятно, что Фрейд закавычил не свои слова, а Брейера. Отец-основатель никогда не размышлял в подобных категориях и на такие темы. В то время как Брейер далее на базе закона сохранения «мозгового возбуждения» развил свою гомеостатическую модель, которую Фрейд никогда и нигде не использовал в своих рассуждениях о снах и галлюцинациях. Таким образом, невероятно, чтобы он использовал словесный оборот типа [F1].
Причем Фрейд закавычил словесный оборот, стоящий в конце абзаца. Эта первая вставка своей фамилии в скобках была удобна для него, поскольку в конце абзаца, по-видимому, имелось пустое место. Последующие же ссылки на Фрейда, Фрейд редко помещал в простых скобках, так как пытался дать в свое оправдание какие-то разъяснения. Между тем из нижеследующего становится ясно, что Брейер не придавал большого значения закавыченным словам. Для него это была случайная череда слов, которая могла варьировать в широких пределах. Приведу цитату, которая демонстрирует вариабельность закавыченной словесной формы.
Брейер пишет: «Итак, организм стремится к тому, чтобы уровень внутримозгового тонического возбуждения оставался неизменным. Мы не сможем этого уяснить, если не рассмотрим потребности, которые таким образом удовлетворяются. Мы понимаем, зачем температура тела у теплокровных существ поддерживается на среднем уровне, поскольку по опыту знаем, что при такой температуре создаются оптимальные условия для деятельности внутренних органов. Столь же естественным мы считаем и стремление к тому, чтобы неизменным оставался уровень содержания воды в крови и т.д. Полагаю, что уровень внутримозгового тонического возбуждения тоже может быть оптимальным. Когда тоническое возбуждение достигает этого уровня, мозг обретает способность воспринимать любое внешнее раздражение, все рефлексы проторяются, но лишь в той степени, в какой это необходимо для осуществления нормальной рефлекторной деятельности…» [6, с. 239].
Теперь спросим, какой вклад внес Фрейд в развитие теории равновесия основных параметров организма? Зачем бы Брейер ссылался на своего подопечного, который ничего не понимает в гомеостазе (этого термина тогда еще не было). От постоянства температуры тела и неизменного уровня воды в крови Брейер переходит к другим гомеостатическим механизмам регулирования, которые связаны, в частности, с недостатком кислорода в легких, с долгим отсутствием пищи в желудке, с потребностью наркомана в очередной дозе наркотиков и, наконец, он приходит к удовлетворению сексуальных потребностей.
О последнем механизме равновесия Брейер рассуждает самым бесхитростным образом. «На первых порах, — пишет он, — в период полового созревания, половое возбуждение вызывает смутные, аморфные, неопределенные чувства. Как правило, с возрастом устанавливается прочная связь между этим эндогенным возбуждением, обусловленным деятельностью половых желез, и восприятием лиц другого пола или мыслью о них; а при влюбленности, которая являет собой удивительный феномен, возбуждение увязывается с мыслью о каком-то определенном человеке. Подобное представление подчиняет себе все возбуждение, высвобождаемое половым влечением; оно становится "аффективным представлением". Это означает, что, возникая в сознании, оно вызывает прирост возбуждения, хотя источником возбуждения является не само представление, а половые железы» [6, с. 242].
Проблемы сексуальности Фрейда, конечно, интересовали, но не в этом аспекте; его не интересовали физиологические подробности, которым его наставник здесь уделил внимание. Пример с половым созреванием не выходит за рамки гомеостатической темы. Данный пример подтверждал общую мысль Брейера: всякому психическому возбуждению можно и нужно поставить в соответствие какой-либо физиологический дисбаланс. Далее автор пытается выстроить механизм, объясняющий ненормальное функционирование сложной психофизической системы. Не будем разбирать работу его гомеостатической модели. Пусть тот, кого это интересует, сам прочтет соответствующие места из книжки. Мы же сосредоточим свое внимание на других фальсификациях Фрейда.

– XVIII –
Видно, что не Брейер, а сам Фрейд подкорректировал фразу [F2]: «возбуждение, вызванное аффективным представлением, преобразуется за счет "конверсии" (Фрейд) в соматический симптом» [6, с. 249]. Откуда это следует? Дело в том, что вставка [F2] стоит в подразделе, который называется «Истерическая конверсия». Брейер так часто и свободно пользуется словом «конверсия», что мы понимаем — это слово из его лексикона. Фрейд же представил дело так, будто он предложил своему наставнику некий сугубо научный термин. Между тем к третьему подразделу Брейер подходит последовательно, и мы видим, что теория конверсии — это его теория, которую он строил постепенно шаг за шагом. Он воспользовался довольно простым, не специфическим словом, обозначив им процесс, который отнюдь не прост и носит довольно специфический характер. С помощью конверсионного механизма психическое возбуждение, выраженное в аффекте, трансформируется в патологический рефлекс. В каждом конкретном случае конверсия имеет определенные особенности, накладываемые той или иной физиологической подсистемой.
Разъясняя идею конверсии, Брейер написал: «Таким образом, производится полная "истерическая конверсия": исходное внутримозговое возбуждение, связанное с аффектом преобразуется в возбуждение, поток которого устремляется по периферическим проводящим путям; исходное аффективное представление, которое прежде вызывало аффект, ныне может вызвать лишь ненормальный рефлекс». И здесь же для иллюстрации истерического рефлекса Брейер прибегает к своей излюбленной модели электроустановки, конструкцию которой он до этого рассказывал на нескольких страницах. «Если на этом участке проводка возникают различные электрические явления (провод нагревается, начинается искрение и т.д.), то лампа, подключенная к этому проводу, не горит; так и аффект не возникает, если возбуждение, вызывая ненормальный рефлекс, преобразуется за счет конверсии в соматический симптом [истерии]» [6, с. 251].
Фрейд использовал слово «конверсия» в историях болезни фрау Эмми фон Н., фрейлин Элизабет фон Р. и Сесилии М., причем он скорее противопоставил брейеровской конверсии, носившей физиологический оттенок, некий психический механизм, связанный с символизмом: «не сойти с места», «не иметь опоры». Эти слова-символы, по мнению Фрейда, запускают конверсионный механизм и поэтому играют более важную роль, чем, собственно, сама конверсия.
Но у Фрейда всякий символизм всегда переходил в мистическую плоскость, отчего его методика лечения выглядит шарлатанской или, во всяком случае, очень ненаучно. Он пишет: «Но по-настоящему решающим для выбора направления конверсии должен был стать другой способ ассоциативной связи, продиктованный тем обстоятельством, что на протяжении многих дней одна ее болезненная нога соприкасалась с распухшей ногой отца, когда она меняла повязку. С тех пор определенное место на ее правой ноге, к которому прикасалась его нога, стало очагом и отправной точкой боли, искусственной истерогенной зоной…
Когда нет разветвленной связи [я бы сказал здесь, мистической связи], не возникает и истерический симптом, не открывается путь для конверсии; и я могу заверить, что заболевания фрейлин Элизабет фон Р. в смысле детерминирования [т.е. диагностики или идентификации заболевания] относится к числу простейших. Мне доводилось распутывать узлы и посложнее, особенно в случае фрау Сесилии М.»[6, с. 214].
Теперь сравните по стилю и содержанию текст Брейера, который цитирован выше [6, с. 251], где тоже говорится о конверсии. Понятно, что, произнося слово «конверсия», каждый из авторов имел в виду свое, так что Брейер никогда бы не сослался на человека, который извратил смысл использованного им слова. Фрейд ввел этот термин в истории болезни фрау Эмми фон Н. следующим образом: «Как явствует из нашего "Предуведомления", напечатанного вначале, мы рассматриваем истерические симптомы как аффекты и остатки возбуждения, которое травмировало нервную систему… при истерии значительная часть "суммарного напряжения" травмы превращается в чисто соматический симптом… Если мы ради краткости назовем характерное для истерии превращение психического напряжения в стойкие соматические симптомы "конверсией", то можно сказать, что в случае фрау Эмми фон Н. доля конверсии невелика…» [6, с. 111 – 112].
В «Предуведомлении» отсутствует слово «конверсия», а вся «механика» возникновения истерии сводится к психогенным и идеогенным причинам, против которых восстал Брейер. В частности, там используется выражения «идеопатические симптомы истерии» [6, с. 18] и «психическая травма», например, в контексте: «психическая травма или воспоминание о ней действует подобно чужеродному телу, которое после проникновения вовнутрь еще долго остается действующим фактором» [6, с. 20]. Последняя фраза повторена в конце четвертого подраздела «Теоретической части»: «Но если воспоминание о травме и впрямь напоминает чужеродное тело, которое после проникновение вовнутрь еще долго остается действующим фактором» [6, с. 268]. Что говорит о внесении Фрейдом данной поправки в брейеровский текст.
Главный вывод первого подраздела, да и всего «Предуведомления» Фрейд процитировал в «Теоретической части»: «Перефразируя изречение cessante causa cessat effectus [с устранением причин прекращается и ее действие], мы вполне можем сделать из этих наблюдения вывод о том, что побудительное происшествие (т.е. воспоминание о нем) каким-то образом продолжает оказывать воздействие еще в течение многих лет, но не косвенно, не посредством промежуточных звеньев причинно-следственной цепочки, а непосредственно, как побудитель болезни, подобно душевной боли, воспоминание о которой в состоянии бодрствующего сознания еще долго вызывает слезы: истерики страдают по большей части от воспоминаний» [6, c. 21 – 22, с. 268]. Мысль о прямом воздействии представлений, воспоминаний или мнемонических образов на истерические симптомы повторена и в других местах, например [6, с. 248], где говорится, что в основе истерических «феноменов лежат воспоминания».

– XIX –
При описании истерического заболевания Сесилии М., которое, по словам Фрейда, послужило поводом для написания «Предуведомления», мы получаем точные разъяснения относительно того, как нужно трактовать механизм действия символизма Фрейда и его слова о «прямом» или «непосредственном» воздействии воспоминания, представления или образа на истерические симптомы, в данном случае, на лицевую невралгию. «Мне не терпелось узнать, — пишет отец-основатель психоанализа, — не была ли невралгия обусловлена психическими факторами. Когда я попытался воскресить в памяти пациентки травматическую сцену, она тотчас преисполнилась чувством глубокой обиды на мужа, рассказала об одной беседе, состоявшейся между ними, об одной его реплике, которую она расценила как жестокое оскорбление, затем неожиданно схватилась за щеку, громко вскрикнула от боли и промолвила: "Я восприняла это как пощечину". Но тут боль и приступ разом прошли. Не приходится сомневаться в том, что речь здесь шла о символизации; ей показалось, будто она и впрямь получила пощечину» [6, с. 217].
Я уже рассказывал, как Фрейд лечил несчастную Дору от правосторонней невралгии троичного нерва. В ее случае он установил аналогичную причину: «то, что выдавалось за невралгию лица, соответствовало самонаказанию, раскаянию из-за пощечины, которую она когда-то дала господину К., и из-за мести мне в переносе, тянущемся еще оттуда» (см. главу 10 Теория сексуальности). На примерах Доры, Сесилии М. и других пациентках Фрейд показывал действие мистического символизма на возникновение и лечение истерии. Он пользовался терминами «конверсионная символизация» и «защита», но они абсолютно не касались физиологической модели Брейера.
Фрейд в основном фантазировал относительно событий, произошедших с Сесилией М. много лет назад, например, так: «она уловила печальный взгляд и восприняла его как укор, который подал ей повод оттеснить вереницу других мыслей». При этом он игнорировал физические причины: «больше ничем объяснить появление невралгии в тот момент невозможно, если только не предположить, что тогда у нее слегка болели зубы и лицо, а это не так уж и маловероятно, поскольку в то время она как раз была на первых месяцах первой ее беременности» [6, с. 218]. Мы уже видели (подраздел XI), как Фрейд выискивал в рассказах фрау Эмми фон Н. причины ее заикания. Он представлял в своем уме страшные картины (ее сумасшедшую мать, больную дочурку, которую она чуть не задушила в объятиях, сына-морфиниста) и всякий раз говорил себе: «Вот причина ее истерического симптома!»
Таким образом, фантастическое мышление Фрейда абсолютно не совместимо с научным мышлением Брейера. Его наставник ставил перед собой задачу построение конструктивной модели истерии и пытался доказать, что воспоминания напрямую не связаны с истерическим заболеванием; они лишь опосредовано, через сложные физиологические механизмы, наподобие спускового крючка, воздействуют на истерию. Если предполагать причиной истерии воспоминания, представления или мнемонические образы, то нарушается энергетический баланс, которым Брейер руководствовался при создании своей гомеостатической модели.
Спекулятивно мыслящий Фрейд ничего не понимал в физиологических построениях Брейера, который для иллюстрации своего сложного механизма использовал модель электротехнической установки. Поэтому абсурдно думать, что отец-основатель психоанализа принимал участие в разработке вышеупомянутой электротехнической модели и на ее основе физиологической концепции в целом. Можно не сомневаться, что Брейер, придумавший конверсионный механизм, не стал бы отмечать слово «конверсия» именем человека, который не понимает суть конверсии и всячески принижает ее значение в объяснении истерических симптомов.
Но посмотрите, как ловко Фрейд использовал эту, казалось бы, совершенно невинную фальсификацию [F2]. В очерке 1914 года об истории психоанализа он пишет: «Упоминая в своей теоретической части в "Исследованиях истерии" о конверсии, Брейер всякий раз указывает в скобках мое имя [на самом деле есть только одно сноска на Фрейда], словно эта первая попытка теоретического обоснования [истерии] была исключительно моим научным открытием. На мой взгляд, меня можно назвать лишь автором этого термина, между тем как сама идея возникла у нас двоих одновременно» [3, с. 102 – 103].
В связи с этим пассажем Пол Розен пишет: «В 1914 году Фрейд лез из кожи вон, чтобы выразить свою благодарность за то, что между ними никогда не было ссор относительно приоритета в научном открытии. Например, в их совместной работе была введена концепция "конверсии"…» Далее Розен приводит процитированное только что место из работы Фрейда 1914 года, после чего продолжает: «Однако редактор и переводчик Фрейда, Джемс Стрейчи, считает, что здесь имеет место некая ошибка. В своей части работы Брейер использует термин "конверсия" (или его дериваты) по крайней мере 15 раз. Но лишь однажды (в первом случае…) он добавляет имя Фрейд в скобках» [4, с. 106]. Отсюда мы видим, что даже редактор так называемого Стандартного собрания сочинений Фрейда на английском языке не подозревал, на какую низость готов был автор, труды которого он издавал.
Розен добавляет, что ненависть Фрейда по отношению к Брейеру была настолько сильной, что «выражение этой ненависти не пропускалось в печать редакторами». «Невестка Брейера вспоминает, — пишет Пол Розен, — как однажды она шла по улице со своим стариком свекром; внезапно он увидел Фрейда, идущего прямо им навстречу, и Брейер инстинктивно раскрыл руки в дружеском жесте. Фрейд прошел мимо, притворившись, что не заметил его, что дает некоторое представление о том, сколь глубокую душевную рану должен был нанести ему этот разрыв» [4, с. 108]. Об этом вопиющем факте говорил и Пол Феррис [5] (см.: главу 14 Друг-враг Брейер книги «Правда о Фрейде и психоанализе»). И вот после этого нам подсовывают некролог, сочиненный Фрейдом на смерть Брейера, где мы читаем уйму проникновенных слов, написанных во славу усопшего. Чтобы иметь право подобное писать об умершем, надо при его жизни относиться к нему с искренним почитанием.

– XX –
Когда неискушенный человек читает «Теоретическую часть», у него создается впечатление, что Фрейд принимал равное участие с Брейером не только в создании теории гомеостатического равновесия физиологических параметров организма и теории конверсии аффекта в истерический симптом, но и во всех прочих его теоретических разработках. Выпишу из брейеровского текста несколько сфабрикованных ссылок на Фрейда, сделанных, разумеется, рукой самого Фрейда [FN]: «вызывая у него дисфорию и то, что Фрейд именует "приступами тревоги"» [6, с. 255]; «мы можем вслед за Фрейдом назвать все истерические симптомы такого происхождения "ретенционными истерическими феноменами"» [6, с. 256]; «истерический симптом, по выражению Фрейда, всегда "сверхдетерминированный" [6, с. 257]; «Фрейд установил, что почву для формирования комплекса представлений… создает и произвольная амнезия» [6, с. 261]; «Результаты аналитических исследований и наблюдений, проведенных Фрейдом, свидетельствуют о том, что расщепление психики может быть обусловлено также "защитой"» [6, с. 285] и т.д.
Работая над «Историей психоаналитического движения» в 1914 году Фрейд забыл, что он сделал в 1908 году, когда правил текст «Теоретической части», написанный Брейером. Фальсификатор вставлял свою фамилию не «всякий раз» перед словом «конверсия», а перед различными словосочетаниями, которые тогда брались практически наугад. При таком обилии ссылок на родоначальника психоанализа у неискушенного человека должно было создаться впечатление, будто не Фрейд ученик Брейера, а Брейер ученик Фрейда, а вся «Теоретическая часть» «Исследований истерии» написана в соответствии с учением Великого Учителя Человечества.
Именно на основании ссылок типа [F1], [F2], …, [FN] Фрейд на протяжении многих десятилетий вбивал людям в головы ложные представления о своей компетентности и превосходстве над наставником. Фальшивое письмо к Форелю (1907), «История психоаналитического движения» (1914), некролог на смерть Брейера (1925) и многое-многое другое — всё это писалось гениальным мошенником во славу этого же Гениального Мошенника, разоблачение которого у многих его поклонниц (прочтите, например, Третью беседу с очаровательной дамой Е.) вызывает приступы гнева.
Фриц Виттельс, который с 1905 по 1910 годы работал с Фрейдом, а в 1924 году выпустил одну из первых биографий отца-основателя (см. Добавлении к моим книгам и статьям о Фрейде, сделанном на исходе 2006 года), недоумённо писал: «Таким образом, мы видим у колыбели психоанализа трех ученых: Шарко, Брейера и Бернгейма. Из этих трех наименьшей известностью пользовался Брейер, если бы сам Фрейд не упоминал без конца имени Брейера и не выдвигал его как истинного основоположника психоанализа. Я сам, а также и другие всегда удивлялись, что Фрейд столь высоко ценил сообщение Брейера» [7, с. 53].
Виттельс высказывает предположение, что психоаналитический метод мог возникнуть без Брейера: «да он и был действительно осуществлен во Франции, где о Брейере ничего не знали. Кроме того, мы вскоре увидели, что существеннейшие открытия Фрейда, составляющие в наше время сущность психоанализа, не имеют ничего общего с Брейером. В виду того, что Фрейд неохотно гипнотизировал [правильнее сказать, не умел этого делать], сообщение Брейера [о случае с Анной О.], по моему мнению, не только не помогло ему в его работе, но оказало скорее задерживающее влияние…
Брейер, во всяком случае, не заметил ни фиксации своей пациентки на отце [проявление Эдипова комплекса], ни перенесения на личность врача [сексуальное влечение к Брейеру], ни сексуальной символики [змея, явившаяся Анне-Берте в ее галлюцинациях, была символом фаллоса]. Динамическая сторона вытеснения должна была тем более ускользнуть от него, так как он гипнотизировал. Весь конфликт остался во мраке. Но в виду того, что как раз эти механизмы составляют сущность учения Фрейда, приходится не соглашаться с ним, когда он так демонстративно выдвигает на первый план имя Брейера. Впрочем, ему и самому временами казалось, что он в этом зашел слишком далеко» [7, с. 53 – 54].
Виттельс абсолютно не понимал фрейдовской игры. При помощи Брейера отец-основатель мошеннической психиатрии достигал сразу нескольких целей. Одна из них заключалась в том, чтобы отвести подозрение, будто в основе психоанализа лежат французские корни. «Да нет же, — уверял Фрейд общественность, — всему виной — удивительное исцеление брейеровской пациентки. Другое дело, что врач до конца не разобрался, почему вылечилась Анна О., и что лежало в основе ее болезни. Это потому, что Брейер был до мозга костей физиологистом, я же — психологист, я понимаю, что болезнь возникла и развилась на базе Эдипова комплекса, проявленного к ее больному отцу. Фригидность пациентки — явление кажущаяся, на самом деле ее обуревали сексуальные фантазии, которые излились на Брейера, но который, к сожалению, не смог разглядеть их у больной».
Примерно так Фрейд представлял события, в частности, в некрологе на смерть Брейера. «Ко времени публикации нашего "Исследования", — сообщает он, — уже можно было сослаться на работы Шарко и исследования Пьера Жане, которые, казалось бы, опередили некоторые открытия Брейера. Однако, в тот период, когда он занимался своим первым случаем (1881 – 1882 гг.), ни одна из этих работ еще не появилась. "Психологический автоматизм" Жане был издан в 1889 году, а его вторая книга "Психическая природа истериков" увидела свет не ранее 1892 года. Таким образом, в своих исследованиях Брейер был совершенно самостоятельным и руководствовался лишь теми размышлениями, на которые навел его конкретный случай из практики».

Цитируемая литература
1. Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. — М.: Гуманитарий, 1997.
2. Фрейд З. Толкование сновидений. — Мн.: Попурри, 1997.
3. Фрейд З. История психоаналитического движения // Собрание сочинений в 26 томах. Том 2. — СПб.: ВЕИП, 2006.
4. Розен П. Фрейд и его последователи. — СПб.: ВЕИП, 2005.
5. Феррис П. Зигмунд Фрейд. — Мн.: Попурри, 2001.
6. Фрейд З., Брейер Й. Исследования истерии // Собрание сочинений в 26 томах. Том 1. — СПб.: ВЕИП, 2005.
7. Виттельс Ф. Фрейд. Его личность, учение и школа (Книга написана в 1924, переведена на русский в 1925; второе стереотипное издание вышло в Московском издательстве КомКнига в 2006 году).