Добавление к моим книгам и статьям о Фрейде, сделанное на исходе 2006 года

Акимов О.Е.

Вышла биография «Зигмунд Фрейд: психоаналитический портрет» (М: МПСИ, 2006), написанная В. Лейбиным. На странице 14 сообщается, что отец Фрейда впервые женился в 17 лет на Салли Коннер, о которой ничего не известно. На странице 26 автор говорит о таинственной Ребекке, как второй жене Якоба Фрейда (на момент женитьбы в 1852 году ей было 32). Амалия Натансон — его третья жена. В книге Касафонта Х.Р. «Зигмунд Фрейд» (перевод с испанского А. Берковой, вышла в издательстве М.: АСТ, 2006) на страницах 33 – 34 есть любопытное место, цитирую:

«Летом 1875 года его [Зигмунда] отец, выполняя данное двумя годами ранее обещание, отправил Фрейда в Манчестер, в дом его сводного брата. Этот визит задумывался как своего рода западня. Родители Фрейда питали надежду, что их юный сын влюбится в Паулину, дочь Филиппа, и таким образом сын останется в семейном ткацком деле, в мастерской, принадлежащей сводному брату. Но ловушка не сработала — к счастью для науки. Юный студент-медик с начинающей пробиваться бородкой и румяными щеками не влюбился. Вместо того чтобы пасть жертвой чар Паулины, он значительно больше увлекся окружающей обстановкой и английскими обычаями, причем настолько, что даже подумывал обосноваться на острове».

Эта вполне правдоподобная информация объясняет то мерзкое насилие, которое Зигмунд Фрейд совершил на одуванчиковом лугу в отношении Паулины. Видимо, старшие члены рода Фрейдов действовали так же, как некогда поступили с Якобом Фрейдом, женив его, совсем мальчишку, без всякой любви на некой Салли Коннер. Если в этом роду были приняты такие правила, то, возможно, и Амалия Натансон была кем-то, в частности, ее родителями, назначена женой Якоба Фрейда. Очевидно, игнорируя любовь детей, родители смотрели сквозь пальцы на сексуальные связи между близкими.

Мой вывод из всего этого таков. Паулина дала Зигмунду негативный сексуальный опыт, который довлел над ним в течение всей жизни. Искреннее чувство любви абсолютно не ценилось в роду, где все было подчинено меркантильным целям денежного и материального обогащения. Фрейд знал о существовании Небесного Эроса только по книгам Данте и Гёте, но по природе постоянно испытывал на себе могущественную власть Приапа. Созданный им психоанализ — это синтетический продукт его сластолюбивой натуры, дурного воспитания и поверхностного увлечения наукой.

В книге Лейбина есть одно место, которое несет намного более любопытную информацию о биографии Фрейда и его окружении, чем сведения в отношении Паулины. Автор цитирует дневниковую запись Берты Паппенхейм (пациентки Анны О.), которая представлена как пересказ ее сновидения. По-видимому, это искусственный прием, во всяком случае, выраженные ею чувства, выглядят вполне искренне. Приведу отрывок дневниковой записи, помещенный на странице 118:«Я не Анна из статей, которые они [Брейер и Фрейд] постоянно публиковали, глупая маленькая фрейлин, которую они лечили разговорами, и это все равно не помогло. Мы все знали, в чем была их проблема — они были мужчинами. Брейер думал, что все знает. Так же думал и этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который потом писал обо мне так, будто знал меня. Никто из них и близко не подошел к Анне. Она играла с ним [очевидно, здесь имеется в виду Фрейд] в женские игры».

Считаю, что в данном случае мы имеем дело с неточной подачей информации. На первый взгляд выхваченные из контекста предложения говорят о том, что Анна-Берта не знакома с Фрейдом. Но так думать было бы опрометчиво: она не смогла бы воспользоваться очень верным предикатом «наглый» в отношении Фрейда, если бы не знала его лично. Я уверен также, что и слово «друг» она ставит в связку между собой и Фрейдом, а не между Фрейдом и Брейером, иначе нужно было использовать местоимение и сказать «его друг». Понятно также, что она использует глагол «знать» в смысле понимания ее женской натуры. В этом аспекте и Брейер ее не знает, «Никто из них [Брейер и Фрейд] и близко не подошел к Анне», — пишет она. Думаю, фразу «этот наглый друг, с которым я никогда не была знакома, этот Фрейд, который потом писал обо мне так, будто знал меня» было бы правильнее перевести иначе: «этот наглый друг, который никогда не понимал меня, этот Фрейд, который потом писал обо мне так, будто понял меня». Тщательный анализ книг «Толкование сновидений» и «Исследование истерии» доказывает, что Фрейд был прекрасно знаком с Анной-Бертой, хотя так и не приблизился к ней и не узнал, чем же она жила, т.е. он не понял ее женскую душу, что правда. Вот, о чем говорит приведенная Лейбиным дневниковая запись.

Лейбин не сообщает, когда была сделана эта запись. Я думаю, где-то после поездки Фрейда в Америку, в период между 1910 и 1915 годами, когда о нём и его психоанализе заговорили во всеуслышанье и когда он стал усиленно выставлять первый случай исцеления Анны-Берты в качестве успешного применения психоаналитической методики. Запись свидетельствует, что Анна-Берта была в курсе событий, а реакция Фрейда говорит, что он также внимательно следил за ее успехами на поприще активной общественной деятельности по эмансипации женщин от мужского диктата. Анна-Берта писала в ответ на шум, поднятый именно Фрейдом, который тянул за собой Брейера, хотя сам Брейер давным-давно находился по другую сторону баррикад. В теоретическом плане он никогда не был с Фрейдом заодно и принадлежал материалистической школе. Об этом много говорилось в моих книгах и статьях, но об этом же можно прочитать и в недавно переизданной книге Ф. Виттельса. «Фрейд. Его личность, учение и школа». Книга была написана в 1924, переведена на русский в 1925 (перевод с немецкого и вступительная статья принадлежат М.А. Рейснеру; второе стереотипное издание вышло в Московском издательстве КомКнига в 2006 году).

Фриц Виттельс с 1905 по 1910 гг. увлекался психоанализом в трактовке Фрейда, потом вместе с Вильгельмом Штекелем переметнулся в кружок Альфреда Адлера, но в 1925 году вновь вернулся к Фрейду во многом благодаря написанной им лестной биографии родоначальника спекулятивного учения. В статье Мартина Гротьяна «Переписка З. Фрейда» (Энциклопедия глубинной психологии, т. 1, с. 103) в подразделе «Протоколы Венского психоаналитического общества» на эту тему написано следующее: «Обычно Фрейд открывал вечер несколькими объявлениями, часто он начинал дискуссию и столь же часто закрывал заседание. По-видимому, он оставлял за собой право прерывать ораторов, тогда как самого его, судя по протоколу, перебивали лишь в редких случаях (обычно это делал Адлер). Его замечания нередко относились не только к выступающему, но и ко всем участникам. Вильгельм Штекель (1968 — 1940) и Фриц Виттельс (1880 — 1950), очевидно, чаще других провоцировали враждебность».

В другой статье Гротьяна «Фрейд в зеркале биографов», написанной совместно с Юргеном фон Шайдтом, говорится: «В 1925 году Фрейд ответил согласием на желание Виттельса вновь вступить в Венское психоаналитическое объединение. При всех оговорках Фрейд, очевидно, высоко ценил своего первого биографа. В конце письма после получения биографии Фрейд признался: "В моих замечаниях Вы можете увидеть признак того, что, не соглашаясь с Вашей работой, я ни в коем случае не считаю ее незначительной". При всех недостатках книги Виттельса нельзя не признать, что на основе той немногой информации, которой он располагал, ему все же удалось создать достаточно наглядное описание личности Фрейда, которому тогда было уже около 70 лет». Авторы статьи приводят и слова Виттельса, сказанные в адрес Фрейда: «Однажды в личном конфликте он оставил меня в тяжелом положении» (Энциклопедия, т. 1, с. 209).

Для нас сейчас является важным то, что Виттельс писал еще при живом Йозефе Брейере и поэтому мог точно расставить акценты в отношении влияния последнего на формирование психоанализа. Ясно, что убежденный физиолог, точнее, физиологист, с рациональных позиций критиковавший точку зрения психологистов, не мог оказывать позитивного воздействия на формирование психоанализа как крайнего проявления иррационального психологизма. О принципиальных и абсолютно несовместимых разногласиях между психологистами и физиологистами рассказывалось в статье «Анна О. — первая пациентка Фрейда» (подразделы XIII — XVII), в которой приводятся конкретные аргументы Брейера против высказывания Мёбиуса: «Истерическими являются все патологические феномены, обусловленные представлениями». «Нет и еще раз нет», говорит Брейер, «истерия во многом определяется физиологическим дисбалансом». Приведя ключевую фразу Мёбиуса, от которой оттолкнулся Брейер в своей «Теоретической части» книги «Исследование истерии», Виттельс далее недоумевает, почему, собственно, Фрейд записал Брейера в свои попутчики в деле создания психоанализа.

«Таким образом, — пишет Виттельс, — мы видим у колыбели психоанализа трех ученых: Шарко, Брейера и Бернгейма. Из этих трех наименьшей известностью пользовался Брейер, если бы сам Фрейд не упоминал без конца имени Брейера и не выдвигал его как истинного основоположника психоанализа. Я сам, а также и другие всегда удивлялись, что Фрейд столь высоко ценил сообщение Брейера». Автор высказывает предположение, что психоаналитическая методика непременно возникла бы и без Брейера. «…Да он и был действительно осуществлен во Франции, где о Брейере ничего не знали. Кроме того, мы вскоре увидели, что существеннейшие открытия Фрейда, составляющие в наше время сущность психоанализа, не имеют ничего общего с Брейером. В виду того, что Фрейд неохотно гипнотизировал [правильнее сказать, не умел этого делать], сообщение Брейера [о случае с Анной О.], по моему мнению, не только не помогло ему в его работе, но оказало скорее задерживающее влияние… Брейер, во всяком случае, не заметил ни фиксации своей пациентки на отце [проявление Эдипова комплекса], ни перенесения на личность врача [сексуальное влечение к Брейеру], ни сексуальной символики [змея, явившаяся Анне-Берте в ее галлюцинациях, была символом фаллоса]. Динамическая сторона вытеснения должна была тем более ускользнуть от него, так как он гипнотизировал. Весь конфликт остался во мраке. Но в виду того, что как раз эти механизмы составляют сущность учения Фрейда, приходится не соглашаться с ним, когда он так демонстративно выдвигает на первый план имя Брейера. Впрочем, ему и самому временами казалось, что он в этом зашел слишком далеко» (с. 53 – 54 указанной выше книги).

Виттельс, как и многие, абсолютно не понимал фрейдовской игры. Отец-основатель мошеннической психиатрии придумал трюк с Брейером только для того, чтобы отвести подозрения, будто в основе психоанализа лежат французские корни. «Да нет же», уверял Фрейд, «всему причиной — удивительное исцеление брейеровской пациентки. Другое дело, что врач до конца не разобрался, почему выздоровела Анна-Берта и что лежало в основе ее болезни. Это потому, что Брейер был до мозга костей физиологистом, я же — психологист, я понимаю, что болезнь возникла и развилась на базе Эдипова комплекса, проявленного к ее несчастному отцу. Фригидность пациентки — явление кажущаяся, на самом деле ее обуревали сексуальные фантазии, которые излились на Брейера, но который, к сожалению, не смог разглядеть их у больной».

Примерно так Фрейд представлял события, в частности, в некрологе на смерть Брейера. «Ко времени публикации нашего "Исследования", — сообщает он, — уже можно было сослаться на работы Шарко и исследования Пьера Жане, которые, казалось бы, опередили некоторые открытия Брейера. Однако, в тот период, когда он занимался своим первым случаем (1881 – 1882 гг.), ни одна из этих работ еще не появилась. "Психологический автоматизм" Жане был издан в 1889 году, а его вторая книга "Психическая природа истериков" увидела свет не ранее 1892 года. Таким образом, в своих исследованиях Брейер был совершенно самостоятельным и руководствовался лишь теми размышлениями, на которые навел его конкретный случай из практики».

По-видимому, против такой трактовки первого случая исцеления была направлена вышепроцитированная дневниковая запись. Фрейд откровенно врал и на счет бедняжки Анны-Берты и по поводу своего друга Йозефа Брейера. Все последователи психоаналитического учения, включая Виттельса, выступали в роли мышей, над которыми забавлялся коварный кот Фрейд. Почему изучение данной игровой ситуации так важно для тех, кто серьезно занимается теорией познания? Да потому, что ровно такая же эпистемологическая ситуация возникла вокруг Эйнштейна и теории относительности. Везде мы имеем дело примерно с однотипным социально-психологическим и политико-идеологическим паттерном, который возникает независимо от эпохи, страны, конкретных условий в ней и уж тем более от этнической принадлежности главного игрока. Единственное достоинство названных ситуаций, это их прозрачность. Фрейд и Эйнштейн — величайшие иллюзионисты-мистификаторы, работавшие каждый в своей сфере. Но нечто похожее происходит повсюду, хотя в других случаях обман выглядит, быть может, не столь масштабно, откровенно и выпукло, как здесь, когда, казалось бы, нет абсолютно никаких поводов для возникновения религиозной веры. Можно попасть под обаяние мошенника на день или два, пускай, на месяц или год, но чтобы на сотню и более лет — это уже особый феномен, заслуживающий нашего самого пристального внимания.

Однако перед нами сейчас не стоит в полный рост глобальная эпистемологическая проблема. Нашей целью является написание небольшого обзора вышедших в 2006 году книг, с которыми успел ознакомиться автор данной заметки. В связи с этим назову еще две книги, авторы которых носят созвучные фамилии — Розен — но не одинаковые по написанию. Николь Розен (Rosen) сочинила эпистолярный роман под названием «Марта Фрейд» (перевод с французского М. Рожновой вышел в Московском издательстве «Гелеос» в 2006 году). О чём роман? Дело в том, что практически все биографы, начиная с Джонса, сходятся в одном: жена Фрейда была скромной, по-своему благоразумной домохозяйкой, у которой большая часть жизни протекала на кухне. Наукой она никогда не интересовалась и в дела мужа тоже никогда не лезла. Николь Розен посчитала, что это не справедливо: у гениального человека непременно должна быть какая-то необыкновенная спутница.

«… Принято считать, — пишет Розен, — что она [Марта Фрейд] совершенно не интересовалась работой мужа, поэтому вскоре оказалась на заднем плане, стала незаметным, но не заменимым персонажем в свите профессора, пока вовсе не исчезла со сцены. Такая расстановка фигур всегда удивляла и, должна признаться, несколько возмущала меня… Была ли эта женщина так глупа, что на протяжении всей жизни довольствовалась ролью служанки, равнодушной к трудам жившего рядом с ней человека, который произвел переворот в науке? Действительно ли, в соответствии с распространенным мнением, такое существование совершенно устраивало ее?.. Почему она согласилась уйти в тень, посвятить свою жизнь тому, чтобы быть служанкой мужа?» (с. 328 – 329).

Вокруг Фрейда ходит много небылиц, но то, что его жена была обыкновенной служанкой при муже, является чистейшей правдой. Поэтому делать из жены сподвижницу мужа на поприще психоанализа — вещь достаточно рискованная. Марта никогда не заглядывала в опусы мужа, и представить ее за чтением «Толкования сновидений» совершенно невозможно. Отсюда возникли явные натяжки и противоречия. События, описанные в романе, выглядят как-то уж очень неестественно, хотя автор пользуется дежурным набором фактов из жития святого, представленных в ложном свете. «Я ничего не выдумала о семье Марты, об исторических событиях, на фоне которых происходила ее жизнь, ни о характере действующих лиц, ни об их внешности» (с. 330), — пишет Николь Розен. Так-то оно так, только в целом написанный роман является полным абсурдом. Выбрав ошибочную исходную позицию, писательница-романистка вынуждена была постоянно противоречить себе. Чтобы продемонстрировать это, возьмем для примера взаимоотношения Марты со своей сестрой Минной и Фрейдом.

Искушенный читатель знает, что сестру подозревали в любовной связи с мужем Марты, но Розен решила отвести эти подозрения, компрометирующие «высокоморального ученого». В результате такой неуклюжей попытки у читателя возникли еще большие подозрения. Розен пишет: «Минна, одиннадцать лет потерявшая жениха, осталась одна и жила с матерью [в родовом гнезде Бернайсов, расположенного в пригороде Гамбурга]. Она писала, что получила работу во Франкфурте [там, между прочим, в то время проживала близкая подруга Марты, Берта Паппенхейм], но не хочет браться за нее. Надоело ей и жизнь дома. Может быть, она могла бы приехать ко мне, чтобы помочь? Хотя бы на некоторое время. Это был крик о помощи.

— Ну конечно. Почему бы и нет? — ответил Зигмунд с энтузиазмом. — Ты так устала, она тебе будет полезна» (с. 59).

На то, чтобы так ответить, у Фрейда было по крайней мере три резона. Во-первых, он любил находиться в обществе Минны, во-вторых, ему до чертиков надоела домашняя скука, исходящая от жены, и, в-третьих, Фрейд опасался сближения Минны со старой подругой Марты, Бертой Паппенхейм. Далее Николь Розен пишет: «Я [Марта] знала, что между Зигмундом и Минной возникла крепкая дружба, основанная, как сказал тогда мой муж, на их сходстве: обе были бунтарями, страстными натурами, оба интересовались историей человеческой мысли. Он тут же добавил, чтобы успокоить меня, что именно по этой причине брак между ними был бы невозможен… [Однако] Если он говорил о браке с Минной даже как о невозможном, значит, он думал о нём» (с. 60 – 61).

Словам Фрейда доверять нельзя — это еще тот лгунишка. А вот психологический фактор здесь действительно является решающим. «Страстные натуры» легко могут слиться в любовном экстазе. Ни тот, ни другой не были огорожены высокими моральными рамками, да и предмет их общего интереса располагал к плотской любви. Нет, Николь Розен сильно заблуждается, когда пишет, что между Зигмундом и Минной не могла проскочить опасная искра. Против этого говорят факты, первым из которых является странное расположение спальни сестры.

Николь Розен через письмо, написанное якобы рукой Марты, разъясняет: «Когда она [Минна] переехала к нам в начале 1896 года, мы поселили ее в маленькой комнате, единственной свободной в то время. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через нашу спальню. Мне показалось, что и мне, и ей это причинит массу неудобств, но на самом деле это не смущало никого, кроме меня. Никто не чувствовал себя стесненным. И вот что самое странное: когда дети выросли, покинули наш дом и освободились другие комнаты, Минна в одной из них устроила себе гостиную, а сама по-прежнему спала в каморке рядом с нами. Она приехала на время, а осталась навсегда» (с. 62 – 63).

Розен забыла или не хотела сообщать хорошо известный факт: Фрейд с весны 1893 года спал один в комнате, без жены. О чём еще забыла сказать писательница? Может быть, уместно вспомнить, что отец Фрейда спал вместе со своей экономкой и одновременно воспитательницей маленького Зиги. Очевидно, так было заведено в роду Фрейдов. Трудно сомневаться в том, что родоначальник сексуальной теории, открыватель Эдипова комплекса не сумел объяснить свояченице ту нехитрую мысль, что удовлетворение половой потребности может происходить с кем угодно из близких. Марта, как и Берта, страдала дефицитом либидо, у Минны его было с избытком. Так почему бы здоровому и жизнелюбивому мужчине не удовлетворить свою могучую потенцию с сестрой жены?

Розен абсолютно верно передает факты: «Зигмунд был рад присутствию Минны. Когда он видел ее, его взгляд светлел. За столом они заводили разговор, в котором я [Марта] не могла принять участие, — о работе, о научных исследованиях [в других местах Розен пишет, будто Марта пыталась во всё это вникнуть]. Они вместе смеялись над своими шутками. По вечерам, прежде чем отправиться в кабинет и сесть за работу, Зигмунд играл с Минной в карты. Он давал ей читать свои рукописи, просил их исправить. У меня было такое чувство, что меня вообще не существует» (с. 63 – 64).

Между этими очевидными знаками симпатии Розен пытается вставить свои слабые доводы вроде того, что «Минна не могла вызвать никакого вожделения. Она не была ни соблазнительна, ни кокетлива! Лицо ее было одутловатым, а фигура грузной. Нет, если уж Зигмунд и мог испытывать какое-то желание к кому-то, кроме меня [Марты], то вокруг было столько молодых привлекательных женщин, готовых тут же свернуть с прямой дороги, если бы он только намекнул. Но Зигмунд был человеком безукоризненной нравственности. Он никогда бы не пошел на измену» (с. 64 – 65).

Святая наивность. Да Фрейд только тем и занимался, что предавал своих близких и некогда страстно любимых людей. Такова его конституция, иначе он и не жил. Говорить обратное, значит выказывать свое непонимание не только этой конкретной ситуации, но и жизненной психологии вообще. Марта словами Розен пишет, что «Минна с первой встречи была влюблена в Зигмунда» (с. 65). Это так же верно, как и то, что Зигмунд был по уши влюблен в Минну. Об этом в романе говорилось не раз и не два. Так что же мешало им совместно заниматься любовью, когда в доме всё было устроено именно так, чтобы только этим и заниматься? Неужели, всё держалось на «безукоризненной нравственности» родоначальника сексуальной концепции?

Нет, утверждает Николь Розен, «Я [Марта] была частью его, а с Минной они были похожи, слишком похожи. Я была спокойной, она увлекающейся, я — мягкой, она порывистой. Но Зигмунду нравилось находиться в окружении преданных и любящих его женщин. Их никогда не было для него слишком много. Он был избалован матерью, страстно любящей его, и сестрами, которые его боготворили. [Причем тут всё это?]

Я понимаю, что пытаюсь убедить себя в том, что говорю, а в глубине души я не в чём не уверена. Теперь всё это меня больше не волнует, мне только странно, почему я не чувствовала ревности к Минне как к женщине. И у меня не возникало ни малейшего подозрения в неверности Зигмунда [очень сомнительное заявление]. А ведь что могло быть проще — изменить мне в какой-нибудь сельской гостинице, где они останавливались на отдых во время прогулок, или же на водах, куда Зигмунд постоянно сопровождал Минну. Невозможно объяснить почему, но я доверяла им. Я страдала от заброшенности, которую чувствовала, видя их духовную близость. Я ревновала сестру так же, как тогда, когда мать выбрала ее своей любимицей. Я завидовала тому месту, которое Минна заняла рядом с Зиги… Значительно позднее, когда между мной и мужем возникла пропасть, которую ничто не могла преодолеть, я никогда не жалела о том, что оставила Минну у нас [здесь всё решал Зигмунд, от Марты ничего не зависело]. В конце концов, я привыкла к этому положению вещей и даже признавала, что всё не так уж плохо. По крайней мере, я не была одна, рядом был человек, который рассказывал мне о том, о чем мой муж уже давно перестал говорить со мной» (с. 66 – 67).

Этот текст полон противоречий. Перед нами действительно роман, т.е. целиком выдуманная love-история, автор которой романтическая девушка, совершенно не ведающая, какие отношения устанавливаются между близкими по духу взрослыми мужчинами и женщинами, не страдающими импотенцией, которые, кроме того, по выходным вместе выезжают за город или на всё лето остаются наедине друг с другом в каком-нибудь заграничном санатории, а в оставшееся время живут и вдохновенно работают в одном доме, где их кровати отделены тонкой перегородкой. Пусть Николь Розен не понимает этих элементарных жизненных вещей. Но как она могла поставить перед собой задачу, показать Марту активно интересующейся работой мужа? Это уже полный абсурд.

Другой автор, Пол Розен (Roazen), в книге «Фрейд и его последователи», переведенной с английского языка В. Старовойтовым и опубликованной в 2005 году в Издательстве Восточно-европейского института психоанализа (Санкт-Петербург) на странице 89 привел «план дома Фрейда, с описанием того, как он использовался в 1938 году» (рис. 1). На плане указана «спальня Фрейда», где он спал без Марты; рядом мы видим совершенно изолированную спальню Минны, куда можно было попасть только через спальню Фрейда (правая сторона дома с окнами, выходящими во внутренний двор). Спальня Анны Фрейд находилась по диагонали в противоположном углу дома. А где же спала Марта? Очевидно, чтобы не смущать читателей, Розен решил не указывать помещения, в котором проводила ночи Марта. Но мы без труда догадаемся, где оно находилось, если примем во внимание, что жена Фрейда занималась преимущественно приготовлением пищи для всего семейства. Чтобы приготовить на всех завтрак и накрыть стол в столовой, она должна была вставать рано утром, а до этого находиться где-то рядом с кухней, чтобы своей возней не разбудить спящих. На плане дома мы замечаем два помещения (напротив смотровой, если смотреть через вестибюль), в которых могла бы спать Марта. В любом случае, где бы ни находилась спальня жены, мы должны помнить, что она спала отдельно от мужа.

Рис. 1

Пол Розен в четвертой главе «Семейная жизнь», касаясь интересующей нас темы, писал: «… Сестра Марты, которая пришла в семью Фрейда в 1896 году в возрасте 31 года и оставалась в ней до самой своей смерти в 1941 году, была немаловажной фигурой в жизни Фрейда. Фрейд, Марта и «тетя Минна» сформировали знаменитый треугольник. Физически Минна Бернайс была крупной и тяжелой, намного больше походившей на властную мать Фрейда, чем его жена; подобно Амалии Фрейд, Минна носила на голове маленький старомодный чепец. Сестры Марта и Минна были очень близки друг другу — как это выразил один из его учеников, эмоционально они были «сиамскими близнецами» (с. 88).

Как видим, портреты нарисованные Николь Розен и Полом Розен заметно различаются: первая говорила о противоположности характеров двух сестер, второй указывает на их схожесть. Истина, скорее, на стороне Николь Розен, хотя и Пол Розен вовремя напоминает слова Фрейда, который однажды заявил, что Марта и Шёнберг (жених Минны) — «вполне хорошие люди», а Минна и он — «необузданно страстные и не столь хорошие: первых вполне устраивает общепринятые нормы жизни, вторые хотели следовать своим собственным путем» (цитируется по русскому переводу книги Джонса, 1997 года, с. 100; в книге Пола Розена ссылка на Джонса дается на с. 90). После этих слов Пол Розен замечает: «Можно предположить, что Фрейд хотел объяснить, почему он был помолвлен с Мартой, а Минна со своим женихом, — по контрасту натур. Но на основании такой характеристики может быть построена абсолютно иная (пророческая) конструкция». Этот камень полетел в огород Николь Розен. В самом деле, разве мало браков, построенных на сродстве характеров? Внешняя схожесть свояченицы с матерью Фрейда, добавляет лишнюю гирьку на чашу весов большей любви Зигмунда к Минне, чем к Марте.

Джонс в начале второго тома писал, что Фрейд в годы своей изоляции обсуждал «новые открытия» только с Минной и Вильгельмом Флиссом. Об этом вспомнил и Пол Розен, добавив перед этим, что «Минна, намного более образованная, чем Марта, легко читала книги на иностранных языках и вообще была очень начитанной, она стала реальной помощницей Фрейду в работе» (с. 91) и т.д. Как и в случае с Николь Розен, Пол Розен часто пускается в умозрительные предположения. А что, собственно, остается делать, когда факты покрыты густым туманом? Добавьте к этому, что все без исключения биографы давали завышенную оценку моральным качествам отца-основателя психоанализа, хотя имеющиеся факты говорят об обратном. Вот и Пол Розен написал, что «Фрейд, по-видимому, испытал расщепление в своей любовной жизни, его сексуальность оставалась с Мартой, а его духовное увлечение перешло на Минну» (с. 91).

И откуда взялось это предположение? Всё говорит о противоположной диспозиции. Правда, тут же Розен пытается восстановить свое пошатнувшееся имя честного биографа. «Насколько нам известно, — пишет он, — для Фрейда было несколько затруднительно сохранять свою сексуальность под контролем в контактах со многими своими женщинами-последовательницами» (с. 91). В примечании Розен разъясняет, что он имеет в виду: «Хичманн однажды наблюдал эрекцию, видную через брюки Фрейда, после нахождения Фрейда в течение часа в обществе привлекательной женщины» (с. 593). Чуть выше Розен воспроизвел существенную деталь своего интервью с Евой Розенфельд (1966), которой Фрейд говорил: «Итак, вы верите в мою знаменитую любовную связь с Минной». Когда та «отреклась от этой мысли, Фрейд выглядел несколько раздраженным, оскорбленным как по поводу Минны, так и себя самого» (с. 91).

Отец-основатель думал как убежденный психологист, но жил в строгом соответствии со своими здоровыми физиологическими потребностями, которые, если не каждый день, то, по крайней мере, через два-три дня, давали о себе знать. Фрейдовское нетерпение и, как выразилась Анна-Берта, его «наглость» вполне могли способствовать тому, чтобы его сексуальный голод был немедленно утолен. Кто больше подходил для ублажения восставшей плоти — холодная Марта или горячая Минна, женщина, которая его во всем понимала, или женщина, духовно чуждая ему? Ответ очевиден. Вопрос, почему Фрейд не бросил окончательно Марту и не женился вторично на ее сестре, тут же влечет короткий встречный вопрос: «А зачем?» Всех всё устраивало.

Если для характеристики натуры Фрейда будет разрешено использовать только три слова, то следует назвать слово Анны-Берты наглость, затем, само собой разумеющееся слово лживость и, наконец, безжалостность. Последнее качество делало Фрейда по-настоящему опасным для окружающих. В моих книгах и статьях немало было сказано об этой выдающейся черте его характера, которая проявилась, в частности, в связи с трагической судьбой Эрнста Флейшля. Но когда мы читаем книгу Пола Розена мы в деталях узнаем о другой несчастной жизни — Виктора Тауска, покончившего с собой. Джонс только мельком упомянул это имя, когда подробно рассказывал об Адлере и Штекеле. Розен поясняет, что в наглухо закрытом сообществе психоаналитиков на это имя было наложено своеобразное табу. Один этот факт говорит нам о том, что к смерти Тауска был причастен Фрейд. Правда, его иезуитское воздействие во многом осуществлялось посредством двух роковых женщин — Лу Андреас-Саломе и Хелен Дойч. Психоанализ — это выяснение любовных отношений между людьми. Возле Фрейда находились только те женщины, к которым он испытывал сексуальное влечение (женский ум он ценил чрезвычайно низко). Если в его окружении между какими-то женщинами и мужчинами возникала любовная связь, то отец-основатель сексуальной секты испытывал бешенную ревность, которая оканчивалась страшным наказанием соперника.

О Тауске уже немного рассказывалось в книге «Правда о Фрейде и психоанализе» (глава 29 «Фрейд как соблазнитель женщин»), но в пересказе Лучано Мекаччи, который в изложении этой печальной истории во многом опирался на исследования, проведенные Полом Розеном. У последнего имеется целая книга под названием «Братец-зверь: история Фрейда и Тауска». Однако в биографии «Фрейд и его последователи» автор прекрасно продемонстрировал свой подход к сложнейшей ситуации и моральную оценку событий. Свой рассказ об интересующих нас сейчас мужчинах и женщинах Пол Розен начинает так: «Виктор Тауск (1879 – 1919) был одним из наиболее талантливых среди первых сторонников Фрейда… Своим местом в истории психоанализа Тауск прежде всего обязан тому, что был одним из любовников Лу Андреас-Саломе (1861 – 1937). У них была короткая любовная связь в Вене, когда Лу останавливалась там в 1912 – 1913 годах. Предположительно, что за много лет до этого ей делал предложение Ницше, а позже она находилась в интимных отношениях с Рильке» (с. 342).

Далее автор касается указанного периода времени: «В 1912 году Лу отнесла Виктора Тауска к "самым выдающимся" среди учеников Фрейда и начала активно пытаться его соблазнить. Тауск был красивым мужчиной, голубоглазым блондином с пышными усами. Он был также на 18 лет ее моложе. В период 1912 – 1913 годов Фрейд, Лу и Тауск образовали треугольник, и от этого единения каждый из них получал определенную выгоду. Часто эти двое мужчин существовали в жизни Лу одновременно. Фрейду такое положение приносило как фрустрацию, так и удовлетворение. Он ревниво относился к тому, что у Тауска с Лу любовный роман. Тауск был моложе, с большей потенцией и в целом физически более сильным мужчиной. С другой стороны, Лу могла сообщать Фрейду информацию о Тауске, что помогло держать этого потенциально трудного ученика под контролем. Для обоих мужчин она была буфером» (с. 345).

История первых лет существования психоанализа — это история любовных игр Фрейда. Его позиция была во многом выигрышной благодаря немалым деньгам и богатому дому, что, несомненно, привлекало женщин. «После окончания войны, — пишет Розен, — Тауск вернулся в Вену, чтобы возобновить практику. Однако в Вене царил экономический хаос. Тауску было в то время около сорока лет, а ему все еще приходилось жить подобно нищему студенту, в то же время оказывать помощь своей семье. Он оставался зависимым от личного расположения и одобрения Фрейда. Многие его друзья и коллеги находились в таком же положении, однако большинство из них не были столь уязвимы». Далее Фрейд «посоветовал Тауску начать анализ у психиатра Хелен Дойч, которая была более чем на пять лет моложе Тауска и которую Фрейд сам начал анализировать чуть ранее, этой же осенью… То, что Тауска направили к Хелен Дойч, было лестным для нее, но страшным оскорблением для Тауска… Тауск проглотил обиду и начал анализ с Хелен Дойч; она могла быть мостом между ними и Фрейдом. Шесть дней в неделю он мог лежать на аналитической кушетке, зная, что она столь же часто лежит на кушетке у Фрейда. Через нее он мог анализироваться Фрейдом. В то же самое время он вновь восстанавливал треугольник взаимоотношений, обеспечивающий ему связь с Фрейдом через женщину. Повторилась почти та же самая история, как с Лу; снова привлекательная женщина стала связующим звеном между двумя мужчинами» (с. 348 – 349).

Получалось так, что Тауск жаловался Дойч на Фрейда, а та в сеансах с ним рассказывала все, что ей говорил Тауск. В конце концов, Фрейду всё это надоело, и весной 1919 года он поставил Дойч перед выбором: либо она останется с ним и отвергнет Тауска, либо он отвергнет их обоих. Дойч, естественно, отвергла Тауска. Не выдержав этого унижения и перед лицом наступающей нищеты 3 июля 1919 года Тауск «обвязал шнур от занавесок вокруг своей шеи, приставил свой армейский пистолет к правому виску и нажал курок. Помимо того, что у него отлетела часть головы, он задушил себя во время падения» (с. 351).

Фрейд написал лицемерный некролог, где говорилось: «Никто не мог избежать впечатления, что это значительный человек» и «что его имя будет с почтением вспоминать в связи с историей психоанализа и первыми сражениями в этой области» (с. 342). Но в письме к Лу он написал: «Я сознаюсь, что на самом деле не скорблю о его утрате; я давно уже считал его бесполезным, и даже представляющим угрозу для будущего» (с. 351). После этого откровения Розен делает следующий вывод: «Фрейд был как всегда честен, говоря о своих чувствах, и смел в описании некоторых своих самых плохих качеств — которые и сделали его позицию столь уязвимой для критики» (с. 351).

В чём заключается его «честность» и «смелость»? В том, что он сказал своей сообщнице в деле расправы над Тауском то, что она и без его признания отлично знала? Автор биографии злодея не хочет признаваться, что исследовал жизнь злодея. Розен так и не понял, что психоанализ в руках Фрейда не был никакой наукой, а только способом личного выживания. «Отвержение Фрейда, — пишет Розен, — было столь личным, что было трудно объяснить его с научной точки зрения» (с. 350). Да и не нужно пытаться найти в поступках злодея какие-то научные соображения. Их никогда не было у отца-основателя мошеннического учения даже в период его юношеских мечтаний, когда он был никем, тем более они отсутствовали, когда он встал во главе психоаналитической школы.

В отношении Берты Паппенхейм и Йозефа Брейера Пол Розен не сказал ничего любопытного. Единственное, что привлекло мое внимание, так это приведенные слова недоумения, произнесенные Джеймсом Стрейчи. Прежде чем их приводить, напомню, что в пунктах XVIII — XX статьи «Анна О. — первая пациентка Фрейда» говорилось, как пионер психоанализа во многих местах «Теоретической части» книги «Исследование истерии», написанной Брейером, наряду с грубыми искажениями текста вставил собственной рукой ссылки на самого себя, говорившие о том, какой он замечательный ученый. В 1914 году в работе «Об истории психоаналитического движения» Фрейд напомнил об этих своих фальшивых ссылках следующим образом: «Брейер при всяком упоминании о конверсии в своем теоретическом очерке ставит в скобках мое имя [на самом деле есть только одно сноска на Фрейда], как будто эта первая попытка теоретического обоснования [истерии] была исключительно моим научным открытием. Я думаю, что эта ссылка имеет отношение к терминологии, тогда как теоретическое понимание конверсии одинаково выяснилось для нас обоих».

В связи с этим пассажем Пол Розен пишет: «В 1914 году Фрейд лез из кожи вон, чтобы выразить свою благодарность за то, что между ними никогда не было ссор относительно приоритета в научном открытии. Например, в их совместной работе была введена концепция "конверсии"…» Далее Розен приводит процитированное мною место из работы Фрейда 1914 года, после чего продолжает: «Однако редактор и переводчик Фрейда Джемс Стрейчи считает, что здесь имеет место некая ошибка. В своей части работы Брейер использует термин "конверсия" (или его дериваты) по крайней мере 15 раз. Но лишь однажды (в первом случае…) он добавляет имя Фрейд в скобках» (с. 106). Отсюда мы видим, что редактор даже не подозревал, на какую низость готов был автор, труды которого он издавал.

Розен добавляет, что ненависть Фрейда по отношению к Брейеру была настолько сильной, что «выражение этой ненависти не пропускалось в печать редакторами». «Невестка Брейера вспоминает, — пишет Пол Розен, — как однажды она шла по улице со своим стариком свекром; внезапно он увидел Фрейда, идущего прямо им навстречу, и Брейер инстинктивно раскрыл руки в дружеском жесте. Фрейд прошел мимо, притворившись, что не заметил его, что дает некоторое представление о том, сколь глубокую душевную рану должен был нанести ему этот разрыв» (с. 108). Об этом вопиющем факте говорил и Пол Феррис (см.: главу 14 «Друг-враг Брейер» книги «Правда о Фрейде и психоанализе»). И вот после этого нам подсовывают некролог, сочиненный Фрейдом на смерть Брейера, где мы читаем уйму проникновенных слов, написанных во славу усопшего. Чтобы иметь право подобное писать об умершем человеке, надо при его жизни относиться к нему с искренним почитанием.

Вот, пожалуй, и всё, что мне хотелось сказать в отношении фрейдистской тематики накануне 2007 года. Поздравляю вас, дорогие мои читатели, с наступающим Новым годом!