Формирование рациональной науки
О. Е. Акимов
Авиценна (Ибн Сина)
Абу Али Ибн Сина (980 — 1037), латинизированное имя которого — Авиценна, узбекский или таджикский врач и мыслитель оставил нам свою автобиографию, позволяющую узнать из первых рук о его трудах и нравах. Теперь, если кто-то не знает, что представляет собой честолюбивый и тщеславный человек науки, пусть ознакомится с «Жизнеописанием» Ибн Сина. Оно записано под диктовку его учеником, последователем и другом по имени Джузджани. В нем он прочтет, каким способным, любознательным и трудолюбивым человеком был маленький Хусейн — имя Ибн Сина, данное ему при рождении.
В своем «Жизнеописании» прославленный ученый Средней Азии рассказывает о своем образовании. В десять лет Хусейн изучил Коран и словесные науки. Отец его был высокопоставленным сборщиком налогов и образованным человеком, который «проникся учениями египтян». «Всякий раз, — пишет Авиценна, — когда они [отец и брат] беседовали между собой, я слушал их и понимал то, что они говорили, но душа моя не принимала сказанного ими» [1, с. 8]. Потом мальчик изучал мусульманское право и индийский счет, после чего отец нанял ему домашнего учителя — известного в Бухаре философа, врача и химика Абу Абдуллах ан-Натили. У него он, в частности, изучал логику по «Исагоги», принадлежащую неоплатонику Порфирию Тиру (232 — 364), геометрию по «Началам» Евклида и астрономию по «Альмагесту» Птолемея.
О своем обучении и учителе Ибн Сина вспоминает следующим образом: «Когда он сообщил мне определение рода, ... то я дал этому определению такое объяснение, какое ему не приходилось слышать. Он был поражен и посоветовал моему отцу не занимать меня ничем иным, кроме науки. О каком бы вопросе он мне ни говорил, я представлял его лучше, чем он. Так я изучил у него простые положения логики, а что касается ее тонкостей, то в них он и сам был несведущ. Затем я взялся самостоятельно читать книги и изучать комментарии, пока не закрепил знания логики».
Примерно то же самое, что и с логикой, произошло с астрономией: «Он был человеком, не сведущим в этой книге [«Альмагест» Птолемея] я взялся изучать ее самостоятельно. Сколько было сложных фигур, которых он не знал до тех пор, пока я не изложил и не объяснил ему!.. Уже без ан-Натили я занялся изучением текстов книг и комментариев по физике и философии. И стали раскрываться передо мной врата науки» [1, с. 9]. Так, практически без посторонней помощи 10 – 12-летний мальчик Хусейн познал огромный свод наук. «Когда я достиг 18 лет, — говорит Ибн Сина, — я завершил [изучение] всех этих наук. В то время я быстро усваивал знания, но теперь они у меня более зрелые, хотя мои знания те же и ничего нового [я] не познал» [1, с. 11].
Последняя фраза для Ибн Сина, видимо, была очень важна, так как выше он тоже написал: «Все, что я познал тогда, — это то, что я знаю теперь; к тому ничего не прибавилось по сей день» [1, с. 10]. Она же прозвучала у него совершенно в другом месте. Почти в самом конце раздела «Физика» его наиболее известного сочинения «Книга знаний», где он в подразделе «Объяснение состояний сильных душ», не называя явно, привел себя в качестве примера человека сильной души: «Бывает так, — пишет Ибн Сина, — что один человек научился чему-нибудь у другого человека, а тот раньше не учился ни у кого и нашел сам для себя. А если человек углубляется и находит основу вещей мира, то ему удается правильно понять и большинство вещей, и можно уверенно утверждать, что он понял их.
Среди людей бывают такие, которым нужны учителя, без которых они не могут догадаться. Есть и такие, которые даже с учителем не могут понять. Бывает и такой человек, который поймет большинство вещей по догадке, очень мало нуждаясь в учителе. Но можно найти такого редкого человека, который если захочет, то поймет без учителя все науки подряд с начала до конца в течение одного часа, потому что он связан с действующим умом так хорошо, что ему не надо думать, словно ему откуда-то подсказывают, и в самом деле это так. Такой человек должен быть источником учения для человечества, и это не странно.
Мы сами видели такого рода человека. Он изучил вещи мышлением и трудом, но при наличии силы догадки он не нуждался во многих трудах, и догадки его о многих вещах соответствовали тому, что было написано в книгах. Таким образом, ему не надо было читать много книг и трудиться над ними. Этот человек в возрасте 18 – 19 лет усовершенствовался в науках: философии, логике, физике, метафизике, геометрии, астрономии, музыке, медицине и в прочих сложных науках до такой степени, что не встречал себе подобного. Он в последующие годы оставался на этом уровне знаний, и ничего к его знаниям не прибавилось. Если кто захочет учиться, ему необходимы многие годы для изучения каждой из этих наук» [1, с. 221].
В этом отрывке мы узнаем тщеславного Ибн Сина, который о себе сложил стихи следующего содержания: «Когда я стал великим, не стало страны, вмещающей меня. Когда выросла моя цена, не нашлось на меня покупателя» [1, с. 12]. Честолюбие, тщеславие или хвастовство — это безобидные человеческие слабости, которые мудрые люди легко прощают. Но это безобидное свойство характера тяжело сказывается на познавательном процессе. Если вы обратитесь к какой-нибудь философской энциклопедии, то обязательно прочтете об Ибн Сине, как о последовательном перипатетике, и это в основном правильно. Его не считают, как Галена, эклектиком, но вот любопытная деталь не только психологического, но и эпистемологического плана, на которую вы непременно наткнетесь, когда будете читать его автобиографию.
Все шло гладко у нашего маленького вундеркинда Хусейна, пока вдруг он не споткнулся о «Метафизику» Аристотеля. Вот как будущий перипатетик рассказывает об этом: «Укрепившись в науках логики, физики и математики, я вновь обратился к философии и прочел книгу "Метафизика", однако ничего в ней не понял, и цель сочинившего ее осталась скрытой от меня. Я перечитал ее сорок раз и выучил ее наизусть, но при всем этом так и не понял ни ее, ни цель, ею преследуемую. В отчаянии я сказал себе: "Это книга, к пониманию которой нет пути!"» [1, с. 10].
В конце концов, к 18 годам он более или менее усвоил ее содержание, но только в популярном изложении его соотечественника аль-Фараби, написавшему «О целях книги "Метафизика"». Как могло случиться, что самый известный перипатетик Средневековья не понял книгу перипатетика Древности? Почему успешный ученый, который не должен был выставлять свои промахи на всеобщее обозрение, тем не менее, поведал нам о них? Мне кажется, что упомянутое сочинение в определенном смысле заслуживает негативной оценки со стороны Авиценны. Тем самым он хотел подчеркнуть неудачность изложения аристотелевской книги. Ему не чужда была математика и наблюдательная астрономия, которой он, по его собственным словам, занимался восемь лет кряду.
Авиценна — типичный средневековый схоласт Среднего Востока, написавший 450 произведений. Больше половины из них дошла до нас, два являются наиболее основательными: «Канон врачебной науки» и «Книга знаний». Последняя распадается на логику, метафизику, физику и математику, причем математика включает в себя геометрию, арифметику, астрономию, музыку, оптику, механику, науку о движущихся сферах, науку о приборах и т.д. В «Книге знаний» автор часто пытается мыслить представлениями, но сугубо символьная логика заслоняет четкие зрительные образы. Приведем для примера одно из доказательств того, что физические тела не могут состоять из атомов. С этой целью Авиценна вычертил 16 атомов, как это показано на рис. 1а, и предупредил читателя: «Мы их разместили отдельно, чтобы можно было их различать, но в действительности мы не должны считать их раздельными» [1, с. 83].
Далее он говорит, что число атомов, расположенных по катетам прямоугольного треугольника ABC равно числу атомов, расположенных по его диагонали, но все атомы должны соприкасаться друг с другом, что приводит к противоречию, так как катет всегда меньше гипотенузы. Буквально он пишет: «... Катет AB равен диагонали AC, а это невозможно, так как AB всегда заметно больше AC» [1, с. 84]. Авиценна делает отсюда вывод, что атомное строение вещества противоречит логике пространственной геометрии.
Рис. 1. Одина из многих ложных попыток доказательства того, что физические тела не могут состоять из атомов. Авиценна думает, что все атомы вещества упакованы в гексагональную структуру, как это показано на рисунке (в), но сам он вычерчивает приблизительный рисунок (а). Далее он говорит, что на линиях AB и AC расположены по четыре соприкасающихся друг с другом атомов, чего быть не может, поскольку, по его мнению, катет AB всегда меньше гипотенузы AC. Рисунок (б) вносит ясность: он показывает, что на линии AC атомы соприкасаться не будут. Эта ошибка аналогична ошибкам, допускаемым сегодняшними релятивистами, которые тоже пользуются квази-геометрическими чертежами.
Каждый школьник сегодня сможет поправить великого таджикского мудреца, указав ему на вопиющую геометрическую ошибку. Если бы он разместил атомы вместе, как это показано на рис. 1б, то между атомами, расположенными на диагонали, возникли бы промежутки из пустого пространства и тогда никакого геометрического противоречия не было бы. Но Авиценна держит в уме чертеж, который изображен на рис. 1в, где на линиях AB и AC все атомы соприкасаются друг с другом. В этом случае уже AB = AC, так как все углы равны 60°.
Таким образом, мы видим, что Авиценна здесь поступает точно так же, как наши нынешние релятивисты: они тоже пользуются приблизительными или полностью ложными чертежами, ссылаясь на невозможность построения «неевклидового» чертежа в евклидовой плоскости, после чего делают свои абсурдные выводы. Читатель дорогой, пользуйся всегда только реальными чертежами с истинными отношениями длин, не верь релятивистам, которые спекулируют на своей квази-геометрии.
В пятом опровержении того, что «тело состоит из частиц, которые по своей природе не могут быть делимы ни в воображении, ни в действительности» [1, с. 80] Авиценна предлагает нам «представить себе железный или алмазный жернов, приведенный во вращательное движение» [1, с. 85]. У такого вращающегося круга центр окажется неподвижным, а края — движущимися. «Стало быть, — рассуждает он далее, — всякий раз, когда крайняя [частица] пройдет часть [расстояния], средняя пройдет меньшую часть [пути], а это доказывает, что части делимы [до бесконечности]. Эти люди [атомисты] говорят, что когда вращается жернов, то все его частицы вращаются независимо друг от друга, так что, когда движутся крайние частицы, средняя неподвижна».
Затем он заключает: «Следовательно, достоверным является то, что не состоит из частиц [в представлении]. И в действительности оно не имеет частиц до той поры, пока его не разделит [на части сам человек]» [1, с. 85]. Далее Авиценна приводит излюбленный аргумент всех античных логиков о бесконечной делимости и невозможности достичь какой-либо границы (по мысленному эксперименту Зенона Ахиллес и черепаха). В конце длинной цепи аргументов он приводит такой довод: «Стало быть, вещество принимает телесную форму и ее меру извне, а они не присущи ей по природе. Из этого следует, что материя как таковая не заключает в себе определенной меры. Следовательно, она принимает меньшую или большую меру в зависимости от [внешних условий] существования, что мы выясним в физике» [1, с. 86].
Другими словами, Авиценна хочет сказать, если бы вещество состояло из атомов, оно имело бы некую внутреннюю меру, определяемую этими атомами, но ничего подобного мы не наблюдаем. Такой аргумент является вполне разумным, только Авиценна забыл о природных кристалах, о которых он, конечно, слышал. Их форма как раз определяется сугубо внутренней структурой. Сегодняшний студент сможет назвать в качестве внутренней меры число Авогадро, радиус атома Бора, постоянную Планка и т.д.
Авиценна не приводит подлинных слов сторонников атомистической теории, поэтому нам трудно судить, степень убедительности аргументов атомистов. Тем не менее, его ошибочность суждений очевидна; она выступает как следствие из неумения его мыслить пространственными образами. К сожалению, Авиценна имеет примерно такие же способности к воображению, как и нынешние релятивисты, которым не под силу было вообразить динамику волн в интерферометре Майкельсона. Он, как и Лоренц, вряд ли сумел бы правильно представить себе эффекты Доплера и аберрацию волновых фронтов, что повлекло за собой грубейшие ошибки в объяснении эксперимента Майкельсона — Морли. Пример с вращающимся железным или алмазным жерновом напоминает пример Эйнштейна с вращающейся Землей, когда тот решил, что человек на экваторе движется относительно полюсов и, следовательно, на нем должен сказаться эффект замедления времени. На самом деле все части Земли относительно друг друга находятся в покое, поэтому к ним не применим принцип относительности.
Приведенный только что пример ровным счетом ничего не доказывает — ни дискретного, ни континуального строения материи. Чтобы представить себе, какая бывает каша в головах сторонников формально-логического доказательства, нужно ознакомиться с утверждением таджикского мудреца, из которого следует, что «если соберутся тысячи тысяч [частиц], то они будут равны одной» [1, с. 82]. Подобные парадоксальные утверждения, помимо Аристотеля, а также Парменида и прочих элейцев, любят наши формалисты, которые, например, доказывают, что число точек на линии равно числу точек на плоскости, а это число, в свою очередь, равно числу точек в объеме. Будо и не жило человечество эти две с половиной тысячи лет. Настанут ли когда-нибудь такие времена, когда абсурдные предложения будут называться тем словом, которого они единственно заслуживают, т.е. глупостью, а не «чудным парадоксом ума»? Думаю, не наступят, если все здравомыслящие люди не вступят в Союз здравомыслящих, куда «гениям с парадоксальным умом» дорога будет закрыта. Ведь надо же было современным физикам взять за образец слова Нильса Бора: «Эта идея не достаточно сумасшедшая, чтобы быть истинной!» Пускай эти самые гении человечества, вроде Авиценны и Эйнштейна, создают свой Союз сумасшедших, свою собственную сумасшедшую науку и не суются с ней к нам, людям благоразумным, конструктивно-созидательного духа.
В разделе «Физика» Авиценна излагает аристотелевскую теорию относительности, согласно которой каждому элементу — огню, воде, земле, воздуху — соответствует от природы свое определенное место. Всякое принудительное смещение элемента относительно его места вызывает в теле силу, влекущую этот смещенный элемент назад занять покинутое им свое место. Чем больше удаление физического тела от его естественного места, тем большая величина возвратной силы, которая действует вдоль некоторой мировой геодезической линии.
Аристотелевская релятивистская теория определенно напоминает общую теорию относительности Эйнштейна, в которой отсутствуют объектные наблюдатели. Обе концепции, древняя и новейшая, имеют дело с особой пространственной организацией, в которой движущие силы действуют не пропорционально массам, а пропорционально расстояниям от сингулярных полюсов. В этом случае все ставится с ног на голову. По Аристотелю, чем дальше удалено тело от Земли, тем больше на него действует сила притяжения, в частности, на камень, поднятый высоко в небо, действует большая сила, чем на камень, лежащий на мостовой. Древнегреческий метафизик не знал механический закон падения тел с высоты на землю, в соответствии с которым скорость падения изменяется от нуля до какой-то максимальной величины. Он также считал, что скорость падения перышка будет намного ниже, чем камня, так как землистая природа камня естественным образом заставляет его быстрее соединиться с Землей, а свойства перышка ближе к свойству воздуха, поэтому оно и не спешит расставаться с небом.
Рис. 2. Стратификация мира по Аристотелю — Авиценне, определяющая собственные или естественные места для каждого элемента.
«Итак, — подводит итог после длинных схоластических рассуждений Авиценна, — место тела не есть ни первичная материя, ни форма, ни объем [т.е. перемещаемая вместе с телом часть пространства], ни пустота [как было доказано, пустоты вообще нет]; место тела есть граница объемлющая тело», так что «место огня — внутренняя поверхность неба, место воздуха — внутренняя поверхность огня, место воды — внутренняя поверхность воздуха, а место земли — внутренняя поверхность воды... И при том условии, что каждый из них [названных элементов] будет на своем определенном месте, как это должно быть» [1, с. 180].
Под небом здесь надо понимать не воздушную массу, а эфирную среду, в которой плавают Солнце, Луна, планеты и звезды (рис. 2). Далее наш мудрец показывает, что каждое физическое тело имеет естественное место и форму, единство физического мира, взаимный переход одних элементов в другие: «воздух превращается в воду, вода в землю, а также и огонь» [1, с. 188] может возникнуть из воздуха. «Если кто-либо долго и сильно будет раздувать кузнечные меха, — апеллирует Авиценна к опыту, — то содержащийся в них воздух, воспламенившись, превратиться в огонь». «Я сам лично, — пишет он, — в Башми-кади, около Вима, одного из городов в горах Табаристана и Дамаванда, своими глазами видел, что часть прозрачного и очень чистого воздуха от мороза замерзла, превратившись в облако, а облако превратилось в снег и упало вниз, а воздух остался чистым... Что касается превращения воды в воздух, то это общеизвестно [видимо, имеется в виду явление испарения]. Превращение вода в землю тоже можно видеть своими глазами [видимо, образование льда или отвердевание металлов]» [1, с. 189].
Путаный формализм часто идет рука об руку с убогим феноменализмом, как в данном случае. Нынешние релятивисты тоже заявляют: интерференционные полосы в эксперименте Майкельсона — Морли не сдвинулись, значит, скорость света в движущейся и покоящейся системах отсчета одна и та же, а то, что это утверждение противоречит элементарной динамике волн, их уже не волнует. Они говорят: пусть все ваши конструктивные представления о световых волнах горят синим пламенем, мы с ними не работаем, мы работаем с понятиями, поэтому верен наш замечательный второй постулат о постоянстве скорости света во всех системах отсчета и точка. Спорить с такими людьми бесполезно: они уверены на сто процентов, что руководствуются самым объективным эпистемологическим принципом — критерием опыта и практики, — но в действительности нет большей профанации науки и пародии на эпистемологию, чем эта опора на поверхностную феноменологию. Поэтому мы и выступаем за категорический развод со всеми этими «друзьями науки».
Представленная здесь общая формально-феноменологическая позиция о мире играют наиважнейшую роль при разработке физической теории. Не учитывать психологическое восприятия мира естествоиспытателем, будь то конструктивист или формалист-феноменалист, нельзя, в противном случае, мы допустим грубейшую ошибку в понимании теоретических намерений исследователя. Формализм и феноменализм Аристотеля, Галена, Авиценны, Эйнштейна и прочих спекулянтов позволяет воссоздать полную концептуальную картину даже в том случае, когда какие-то детали их мировоззренческих установок утеряны. При изменении конкретной теоретической точки зрения общее восприятие мира у них остается прежним.
Вообще, психологические предпочтения при умственных метаморфозах сказываются особенно заметно. Так, при всей ошибочности атомарных картин мир античных естествоиспытателей, их вариациях и противоречиях представление о материальной точке, движущейся в пустом пространстве, в конце концов, привело к возникновению механики, так как динамика атомных частиц согласуется с верными механическими принципами. Атомистами были Демокрит, Архимед и последующие за ними физики — Максвелл, Больцман, Дж. Дж. Томсон. Элементникам же, оперирующим качествами элементов, их уравновешенными или неуравновешенными смесями, всякий механицизм был глубоко чужд. В отношении природы они исповедовали философию химизма, которая особенно рано развилась в школе Гиппократа (V век до Р.Х.) Именно философствующие и одновременно практикующие врачи стали теми естествоиспытателями, которые всеми доступными им средствами противодействовали распространению атомарных представлений о мире. Ныне Юнг — врач-психиатр, исповедующий алхимию души, — встал на пути развития здоровой психологии. Его мифотворчество уже не идет ни в какое сравнение с невинными детскими заблуждениями Авиценны, который по собственному призванию был прежде практикующий врач.
Между прочим, в «Книге знаний» есть кое-что о сне, воображении, «субстанции телесной души», которая состоит из паров четырех соков — крови, флегмы, желтой и черной желчи. Далее, например, в «Трактате о гигиене» Ибн Сина говорит об уравновешенье воздуха (в том числе, и внутри бани), пищи, питья, сна и бодрствованья, движений тела и души, покоя и отдыха и т.д. Однако все эти вопросы относятся к области врачевания, а она более полно изложена уже в «Каноне врачебной науки», которая состоит из пяти книг. Первая книга для нас более всего важна, так как в ней изложены отправные теоретические принципы средневековой медицины. К ней мы сейчас и обратимся.
Книга I «Канона» начинается с определения и задач медицины, после чего автор рассказывает о качествах четырех первичных элементов, а затем о восьми типах уравновешенности и неуравновешенности. К примеру, характеризуя второй уравновешенный тип, Авиценна писал: «Такой человек тоже приближает к упомянутой истинной уравновешенности не по прихоти случая; его горячие органы, как например, сердце; холодные, как например, мозг; влажные, как например, печень; и сухие, как например, кости, — [все] под стать друг другу. Когда они соответственны [по силам] и соразмерны, то приближаются к истинной уравновешенности. Что же касается [уравновешенности] с точки зрения каждого органа самого по себе, то нет! Они не уравновешены, за исключением одного органа, а именно кожи, как мы это опишем после. Что же касается до уравновешенности в отношении пневмы [дыхание] и главенствующих органов, то [тело] не может приблизиться благодаря этому к истинной уравновешенности; напротив, оно всегда переходит к [чрезмерной] теплоте и влажности.
Дело в том, что начало жизни — сердце и пневма — оба очень горячи и склонны к избытку [теплоты]. Жизнь происходит от теплоты, а рост от влажности; больше того, теплота возникает от влажности и питается влажностью. Как мы это изложим впоследствии, главенствующих органов — три. Холодный из них один — это мозг, и холод его не таков, чтобы сравняться с жаром сердца. Сухой или близкий к сухости среди главенствующих органов [тоже] один — это сердце, но сухость его не такова, чтобы сравняться с натурой влажности мозга или печени. Мозг тоже не так холоден, [как горячо сердце], и сердце не так сухо, [как влажен мозг], но сердце по сравнению с другими органами является сухими, а мозг по сравнению с другими органами является холодным» [2, ч. 1, с. 24 — 25].
Таков общий подход Авиценны к природе человека, который почти совпадал с подходом античного врача Галена. О связи материальной природы человека с его психологией поведения мы познакомимся на примере болезненного меланхолического темперамента, природа которого раскрывается в третьей книге «Канона», которая называется «Частные болезни».
«Меланхолией, — дает определение психического заболевания Авиценна, — называют уклонение мнений и мыслей от естественного пути в сторону расстройства, страха и порчи вследствие черножелчной натуры, которая угнетает пневму мозга своей темнотой и беспокоит ее, как угнетает и устрашает внешняя темнота. К тому же, холодная и сухая натура неприятна пневме и ослабляет ее, тогда как горячая и влажная натура, как например, натура вина, ей приятна и ее укрепляет. Когда меланхолия сочетается с раздражением, нападением [на людей] и злобностью, то она называется манией, а меланхолией [в собственном смысле] называют только [болезнь], возникающую от несгоревшей черной желчи. Причина меланхолии кроется либо в самом мозгу, либо вне мозга. Если причина кроется в самом мозгу, то [меланхолия] происходит либо от холодного и сухого расстройства натуры без материи, погружающего вещество мозга и светлую натуру пневмы во тьму, либо [от расстройства натуры] с материей» [2, ч. 2, с. 37 — 38].
О предрасположенности человеческого организма к меланхолии Авиценна говорит так: «К числу лиц, расположенных [к этой болезни], относятся косноязычные, люди резкие, говорящие быстро, часто мигающие, краснолицые или смуглые, волосатые, особенно с волосатой грудью и грубыми черными волосами, а также [люди] с широкими сосудами и толстыми губами. Ведь некоторые из этих [качеств] являются признаком горячности сердца, а некоторые указывают на влажность мозга. По внешности они часто походят [на людей] со слизистой натурой. Это заболевание у мужчин встречается чаще, а у женщин протекает резче. Оно часто возникает у людей среднего возраста и у стариков, зимою бывает редко, а летом и осенью учащается. Нередко оно возбуждается также и весной, ибо весна поднимает соки, смешивая их с кровью. Порой [меланхолия] усиливается периодически, когда возбуждается и поднимается черная желчь. Предрасположенный к меланхолии человек быстро впадает в нее, если испытывает страх или горе, или страдает бессоницей, или же задерживается обычное для него кровотечение из почечуйных шишек или других мест, или же истечение черной желчи и других [соков]» [2, ч. 2, с. 39 — 40].
По поводу кожи Авиценна рассуждает весьма любопытно, увязывая сбалансированность первичных качеств кожи на указательном пальце со способностями судьи давать справедливые оценки: «Наиболее уравновешенный [участок] кожи — кожа руки; наиболее уравновешенный [участок] кожи руки — кожа кисти; наиболее уравновешенный [участок] кожи кисти — кожа ладони; наиболее уравновешенный [участок] ее — кожа на пальцах. Причем самой уравновешенной является кожа указательного пальца, а на указательном пальце самой уравновешенной является кожа ногтевого сустава. Поэтому именно кожа ногтевого сустава указательного пальца, а также и других пальцев, почти всегда судит, в силу [своего] естества, о величине осязаемых вещей. Ведь судья должен быть одинаково склонен к обеим сторонам, чтобы чувствовать, что какая-либо сторона вышла за пределы середины и справедливости» [2, ч. 1, с. 27].
Такая прямая материальная зависимость состояния организма человека от природных стихий и их первичных качеств выглядит намного предпочтительней, чем зависимость от потусторонних и мистических причин, которые придумали Фрейд и Юнг в форме индивидуального и коллективного бессознательного. При внимательном и последовательном исследовании изменений, происходящих в тканях при том или ином их воспалительном процессе, можно было бы, в конце концов, выявить истинные причины болезни.
В качестве примера наблюдательной медицины приведем из четвертой книги Канона, которая называется «Общие болезни и косметика», описание рака. «Рак есть опухоль, порождаемая черной желчью, образующейся из перегара желто-желчной материи или из материи, содержавшую желтую желчь и перегоревшую вместе с ней, но не из чистой осадочной черной желчи. От скирра рак отличается тем, что при раке бывает боль жжение и некоторое биение, и он быстро увеличивается из-за обилия материи и раздувается вследствие бурления, возникающего в материи при излиянии ее к [пораженному] органу. Отличают его еще и жилки, похожие на ножки рака, которые он выпускает вокруг себя из того органа, где находятся; они не красные, как при флегмоне, а скорее черноватые, коричневые или синеватые. Различие между [раком и скиррой] состоит также и в том, что [рак] в большинстве случаев возникает первично, а твердый [скирр] чаще образуется путем перехода из горячей [опухоли]. От истинного скирра [рак] отличается тем, что ему присуща чувствительность, тогда как [скирр] совершенно не чувствителен. В большинстве случаев рак образуется в рыхлых органах — поэтому он чаще бывает у женщин, — а так же в органах, изобилующих нервами В первое время после возникновения рак пребывает в скрытом состоянии. Когда появляется рак, его в большинстве случаев трудно [распознать], но потом его признаки становятся явными. Сначала, при первом появлении, он похож на маленький, твердый круглый боб темного цвета и немного горячий. Иногда рак сильно болит, а иногда он не беспокоит и болит лишь немного...» [2, ч. 3, с. 35 — 36].
Специалисты смогут оценить это описание болезни с тем, что наблюдается в действительности. В подразделе «Лечение» Авиценна руководствуется принципом Гиппократа — «Не навреди!». Так, например, он пишет: «Зачастую во внутренностях возникает скрытый рак, и благо, как говорил Гиппократ, заключается тогда в том, чтобы его не трогать. Если его трогают, это иногда приводит к гибели, а если его оставить и не лечить, то нередко дело тянется долго и довольно благополучно, особенно, если [больного] правильно питают, выбирая яства из числа охлаждающих, увлажняющих и порождающих спокойную, доброкачественную материю; таковы...» [2, ч. 3, с. 36].
Кстати, рекомендации к использованию охлаждающей и увлажняющей пищи вытекает из принципа дополнения к горячей и твердой раковой опухоли. Это важный принцип врачевания просматривается и во всей алхимической науки Средневековья. Конструктивный материализм врачевания (сначала Галена, потом Авиценны, а через них ко всем медикам средневековой Европы) привел к материальной зависимости телесного и душевного здоровья человека от лекарственных препаратов и отказа от заговоров. Психические заболевания врачи тоже лечили не словами, как сегодняшние психоаналитики, руководствующиеся мистикой Юнга и Фрейда, а специальными химическими составами, перемешанными в соответствии с дополнением недостающих компонентов. И хотя в «Каноне», особенно, когда речь заходит о натурфилософских основах медицины, преобладают пока еще сугубо умозрительные рассуждения, в подавляющем числе случаев дело касается конкретных заболеваний, требующих конкретных средств выздоровления.
Так, во второй книге «Простые лекарства» и в пятой книге «Сложные лекарства» даются сотни рецептов для приготовления лекарственных отваров, порошков, сиропов, настоек, вин, пилюль, таблеток. Разумеется, составы всех этих препаратов Авиценна придумал не сам, а скрупулезно отбирал у других, но тщательно проверял их действие, а затем заносил в свой «Канон». Например: «Порошок Аристотеля, который он предписал Александру [Македонскому]. Помогает от зараба [т.е. диареи], порчи желудка, желтизны цвета [кожи], от неприятного запаха изо рта, от наваждения и потери памяти [способствует] перевариванию [пищи] и бодрит. Состав...». Далее идут компоненты и рецепт приготовления этого порошка. «Порошок Убады. Помогает от похудания печени и расслабления желудка и его влажности. Состав...» и т.д. В состав этих сложных порошков входят ингредиенты, выбранные уже не из принципа двойственности.
Итак, мы дали краткий психико-эпистемологический портрет крупного среднеазиатского мыслителя X — XI вв. Авиценны. В целом его «Книга знаний» в меньшей степени, «Канон врачебной науки» в большей степени не отвечают требованиям конструктивного естествознания, но моделирование в сфере качественных категорий здесь всё же используется. Элементный и формально-феноменологический подход не мог привести к прогрессу естественно-научных знаний. Только количественные (числовые и геометрические) построения дали положительный эффект в области механики, физики и астрономии.
1. Авиценна. Книга знания: Сочинения. — М., 1999.
2. Ибн Сина. Канон врачебной науки. — М., — Ташкент, 1994.
|
|
