Языки и народы

О. Е. Акимов

Кто является родоначальником
сравнительного языкознания?

• Биография сэра Уильяма Джонса
• Рождение сравнительного языкознания
• Кто является родоначальником сравнительного языкознания?

A portrait by Sir Joshua Reynolds belongs to Earl Spencer. It was engraved by Heath in 1779, and by J. Hall in 1782 as the frontispiece to Jones's Moallakat. Another portrait is at University College, Oxford.

Биография сэра Уильяма Джонса

Родоначальником сравнительного языкознания традиционно считается сэр Уильям Джонс (Sir William Jones, 28 сентября 1746, Лондон — 27 апреля 1794, Калькутта) — британский филолог-переводчик, востоковед, один из основателей науки индологии. Чтобы ответить на вопрос, был ли он действительно отцом-основателем компаративной лингвистики, обратимся сначала к его биографии.

Уильям Джонс был самым младшим ребенком Уильяма Джонса (1675-1749), профессионального математика, который умер, когда его сыну исполнилось три года. Друзья отца и его мать, женщина исключительных способностей, позаботились, чтобы высокоодаренный ребенок получил первоклассное образование. В 1753 году он поступил в Harrow School, где проучился свыше десяти лет под присмотром д-ра Такерея (Dr. Thackeray) и д-ра Самнера (Dr. Sumner). В свободное от занятий время мальчик изучал языки, в том числе французский, итальянский, иврит и арабский. Самым большим его увлечением были шахматы. Его товарищами были его одноклассники, будущий д-р Беннет (Dr. Bennet), ставший впоследствии епископ Клойне (Cloyne), и будущий ученый д-р Парр (Dr. Parr). После смерти своего друга детства Парр однажды саркастически заметил: «Когда Джонс баловался метафизикой, он забывал о своей логике, а когда он влез в восточную литературу, он потерял свой вкус».

Друзья отца рекомендовали юноше продолжить образование по линии изучения права. Но юридические книги, как потом вспоминал сам Уильям Джонс, были написаны на плохом латинском языке, так что их изучением он заниматься не хотел. 15 марта 1764 Джонс поступил Оксфордский университетский колледж (University College, Oxford). Для оплаты учебы в университете средств матери ему не хватало, но в силу его блестящей репутации, полученной в Harrow School, в 1765 году он стал частным наставником семилетнего сына лорда Спенсера (Алторпа). Джонс вместе с мальчиком, его отцом и матерью, герцогиней Девоншира, часто выезжал заграницу, что помогало ему в изучении иностранных языков. Так студент университета овладел еще тремя европейскими языками — испанским, португальским и немецким. Кроме того, он брал уроки танцев, фехтования и верховой езды. В 1966 года его объявили «человеком Оксфордского университетского колледжа». В 1768 году он получил диплом бакалавра, а в 1773 — стал доктором. Темой его диссертационной работы была «Орфография азиатских слов в римских письменах».

В 1768 году по просьбе Кристиана VII, короля Дании, который тогда остановился в Англии, Джонс перевёл с персидского на французский язык историю жизни Надир-шаха в Персии. В 1770 году он написал на французском книгу о восточной поэзии. В этом же году Джонс оставил семью лорда Спенсера, так как за пять лет мальчик подрос и более не нуждался в опеке. В 1771 году французский учёный Анкетиль дю Перрон (Anquetil du Perron) опубликовал первый перевод Авесты (Zendavesta). По этому поводу Джонс сочинил памфлет. В нем он утверждал, что такой великий мудрец, как Заратуштра, не мог проповедовать «чепуху и околесицу», которая содержится в переводе дю Перрона. Позднее Джонс доказал, что язык Авесты является одним из диалектов санскрита.

В том же, 1771 году, он опубликовал первое издание «Грамматики персидского языка», а через год выпустил в свет сборник «Поэмы», составленный из переводов азиатских классиков. В этом же сборнике размещались две его статьи, рассказывающие о поэзии восточных народов. Позднее, в 1774 году, Джонс издал научный труд, в котором детально описал арабскую, персидскую, тюркскую поэтические формы и сопоставил их с классическими метриками, существовавшими в древнегреческом языке и латыни. В 1772 году его избрали «человеком Королевского Общества». Он познакомился с самыми известными людьми Великобритании, в частности, Бурке (Burke) и Гиббоном (Gibbon); его также хорошо знали в континентальной Европе.

Несмотря на успехи в области литературоведения, денег на роскошную светскую жизнь ему не хватало, и Джонс решил получить в дополнение к своему литературному образованию еще и юридическое. В 1774 году он поступил в Middle Temple. В 1776 году он был назначен одним из шестидесяти специальных уполномоченных по делам банкротства. Его юридическое образование пригодилось для написания научных работ в области права. Так, в 1780 году он издал «Расследование правового способа подавления бунтов», а в 1781 году — эссе «Относительно закона взятия на поруки». В 1780 году он предложил себя в качестве кандидатуры для представления интересов Оксфорда в Палате общин. Однако его либеральные взгляды, отвращение к американской войне и работорговле были слишком ярко выражены, чтобы его выбрали в парламент. В итоге он предпочел выйти досрочно из политической борьбы, чтобы избежать позорного поражения, а заодно высвободить время для своего любимого занятия литературой.

Какое-то время Джонс работал окружным судьёй в Уэльсе; затем переехал в Париж, где безуспешно сотрудничал с известным дипломатом и великолепным ученым, Бенджамином Франклином. Как и следовало ожидать, они принципиально разошлись по вопросам, связанным с Американской войной за независимость. Пацифистские взгляды Джонса мешали ему не только в политике, но и в карьерном росте. Он давно мечтал получить судейскую должность в колониальной Индии, где он рассчитывал заняться любимым делом, но у него было немало противников среди влиятельных людей Англии, так что из-за своих непопулярных политических взглядов, он никак не мог добиться желаемого. Наконец, 19 марта 1783 года он получил долгожданное назначение в Калькутту, в верховный суд Бенгалии. В первых числах апреля он женится на Анне Марии, старшей дочери д-р Шипли (Dr. Shipley), епископа (St. Asaph) и члена Литературного клуба, за которой ухаживал в течение шестнадцати лет, а уже 12 апреля Джонс, счастливый и полный радужных надежд, отплыл на корабле в Индию.

Десять лет, которые он провел в Индии, были для него самыми плодотворными. В январе 1784 года он основал Бенгальское Азиатское общество (Bengal Asiatic Society), в котором на правах президента сделал одиннадцать ежегодных докладов о проделанной им и этим обществом большой научно-исследовательской работе по литературе, философии и религии азиатских народов. Приведем названия всех докладов, который образуют цикл «Азиатские исследования» сэра Уильяма Джонса (тт. I – IV):

1. Об орфографии азиатских слов, 1784.
2. О богах Греции, Италии и Индии, 1785.
3. Об индусах, 1786.
4. Об арабах, 1787.
5. О татарах, 1788.
6. О персах, 1789.
7. О китайцах, 1790.
8. О горных жителях и островитянах Азии, 1791.
9. О происхождении и родстве народов, 1792.
10. Об азиатской истории, цивилизации и нравах, 1793.
11. О философии азиатов, 1794.

Многие англичане, в частности, Уоррен Гастингс (Warren Hastings), проведшие долгие годы в Индии, прекрасно изучили язык и литературу страны. Но они были слишком заняты административными делами и не имели тех уникальных знаний о восточной культуре, которыми обладал Джонс. Он не просто много знал, он жаждал знать еще и еще больше. Его интересовало всё — индийская хронология, ботаника, зоология, шахматы, музыка, национальная одежда, обычаи и, конечно же, восточная литература, философия и религия. Джонс тщательно изучал законы, по которым жили восточные народы, и пытался согласовать их с законами, по которым жила метрополия и весь Западный мир.

Многое сделал за десять лет пребывания в Калькутте Уильям Джонс, но немало дел осталось еще в его планах. Периодически он страдал от нездоровой печени; уже во втором ежегодном докладе (24 февраля 1785 года) Джонс мимоходом заметил, что во время экспедиции по культурно-историческим местам в районе Ганга, «болезнь значительное время задерживала меня в пути». Она особенно дала о себе знать, когда его любимая жена в декабре 1793 года решила на время вернуться в Европу. Джонс очень скучал за ней; весной наступило обострение болезни. 27 апреля 1794 года на 48-м году жизни сэр Уильям Джонс умер. Он был похоронен в Калькутте. В память о своем муже Анна Мария установила в часовне Оксфордского университета памятник работы Флэксмана (Flaxman). В 1799 году она вместе лордом Теигнмоутом (Lord Teignmouth), другом и биографом Джонса, издала труды мужа, которые впоследствии не раз переиздавались и дополнялись новыми материалами.

При написании этой биографии был использован источник [1].

Каисса (иллюстрация из первого тома сочинений сэра Уильяма Джонса, Лондон, 1810) — героиня одноимённой поэмы английского писателя-востоковеда сэра Уильяма Джонса, в которой рассказывается, что бог войны Марс пленился красотой Каиссы и мог добиться её взаимности лишь благодаря изобретению шахмат. Эта поэма на прекрасном латинском языке была сочинена им в 17-летнем возрасте. Уже тогда юноша выучил не только латинский, но и древнегреческий, персидский, арабский и китайский. К концу жизни он в совершенстве владел 13-ю языками и неплохо знал еще три десятка.

Каисса (картина, XIX век). Впервые «Каисса» была опубликована в 1772 году, а к середине XIX века она пользовалась уже громадным успехом в светских салонах Европы. Поэма открывается художественным описанием «бескровной войны», доставляющей большое удовольствие богам и нимфам Олимпа. События разворачивались следующим образом. Во время игры нимф, Делии и Сирены, появляется очаровательная Каисса. В нее влюбляется Марс. Однако его ухаживания не имеют успеха у Каиссы; ей непонраву то, чем занимается бог войны. Одна из нимф предлагает Марсу изобрести игру: «Ты только этим сердце ей смягчишь и даже страсть Каиссы возбудишь!» Марс обращается за помощью к богу спорта, Эвфрону, который «Законы для сраженья предписал. Каиссой, под конец, игру назвал». После изобретения шахмат Каисса иначе посмотрела на бога войны: «Кто ум смутил мой? Видела врага // В прекрасном боге. Слишком я строга!» Напомним, что шахматы изобрели индийцы, чем они очень гордятся.

Первое индийское божество Аватар (дословный перевод: «тот, кто нисходит»), которое здесь изображено в виде рыбоподобного существа, но в реальной жизни Аватар может предстать в виде инкарнации бога Вишну — обольстительного юноши. В глубоко философской поэме «Бхагавадгита», являющейся частью знаменитого эпоса «Махабхарата», есть обращение слуги Арджуны к своему верховному повелителю Кришне (это место ниже цитируется). Кришна, как и Вишну, обладает свойством аватары, т.е. он был божеством, периодически спускающимся к нам на землю, чтобы воплотиться в одной из земных форм, в том числе, черепаху (курма), рыбу (матсья), кабана (вараха), льва (нарасимхе), обезьяну (капи), царя обезьян (капиндра), а также в различные героические или мученические образы религиозных личностей, например, Будду. «...Время появления Будды: девятая великая инкарнация Вишну, в год 1014 до Р.Х. или 2799 лет назад. Кашмирцы, которые утверждают, что Будда появился в их царстве, говорят что он пришел в мир через два столетия после Кришны, индийского Аполлона, который играл такую важную роль в войнах Махабхараты». Так говорил сэр Уильям Джонс на 3-ем ежегодном собрании Азиатского общества.

Брахма, Нареда и Ганга — герои литературы и религии Древней Индии.
Иллюстрации ко 2-у докладу "О богах Греции, Италии и Индии" (1785),
взяты из первого тома «Труды сэра Уильяма Джонса», Лондон, 1810 г.
Хранится в Библиотеке Университета Торонто.




Бин (been) — индийский музыкальный инструмент
(иллюстрация 1810 года). О его существовании британцы
узнали благодаря стараниям сэра Уильяма Джонса.




Подлинник рукописи сэра Уильяма Джонса.




Страница из «Грамматики персидского языка» Уильяма Джонса (1771),
Библиотека Университет Торонто.




Лондонский «The East India House Museum»,
фрагмент гравюры по дереву из журнала
«The Illustrated London News», 1858 год.




Королева Виктория посещает открытие
Индийской и Колониальной Выставки;
хромолитография, 1888 год.




Лахорский музей, открытый в 1894 году Азиатским обществом,
основанным сэром Уильямом Джонсом.

Рождение сравнительного языкознания

Датой рождения сравнительного языкознания считается 2 февраля 1786 года. В этот день на заседании Азиатского общества сэр Уильям Джонс прочитал очередной, третий по счету ежегодный доклад об индусах. Приведем несколько отрывков из этого доклада, который разделен на вступительную и четыре последующие части; во вступлении он сказал:

Пять основных народов, которые в разные века делили между собой, как своего рода наследство, обширный Азиатский континент и многие зависящие от него острова, — это индийцы, китайцы, татары, арабы и персы. Что это были за народы, откуда и когда пришли, где они располагаются сейчас, и что нам сулит более углубленное их изучение, будет сказано, как я надеюсь, в пяти различных докладах, последний из которых продемонстрирует сходство или различие между народами и разрешит главный вопрос: есть ли у них какие-нибудь общие корни, и те ли это корни, которые мы обычно для этих народов устанавливаем.

Свое дальнейшее выступление Джонс посвятил Индии, как наиболее близкой ему стране. Первая часть доклада начинается так:

– I – Можно только пожалеть, что ни те греки, которые сопровождали Александра в его походе в Индию, ни те, кто долгое время был связан с этой страной в правление Бактрийских князей, не оставили нам ни малейшей возможности узнать, какие местные языки они обнаружили, прибыв в эту империю. Мусульмане, насколько нам известно, слышали, что люди с полуострова Индостан, то есть, из Индии в уменьшенном размере, говорили на бхаша, живом языке весьма необычного строя, самый чистый диалект которого был распространен в местностях вокруг Агры, и, главным образом, в поэтической местности Матхура; его обычно называют языком Враджи7. Примерно пять из шести слов этого языка восходят к санскриту, на котором сочинялись религиозные и научные труды и который, судя по всему, создавался, как следует из его названия, путем тонкой грамматической систематизации из некого неотшлифованного говора. Но основа хиндустани8, в особенности флексии и глагольное управление, так же отличается от обоих этих языков, как арабский от персидского, или немецкий от греческого. Сейчас последствия завоевания для языка завоеванных народов в целом таковы, что последний остается в основе своей неизмененным, или меняется лишь слегка, но к нему примешивается значительное число чужеземных слов, обозначающих как предметы, так и действия. Так было во всех случаях, какие приходят мне на ум, когда завоеватели — турки в Греции или саксы в Британии — не сумели уберечь свой язык от смешения с языком завоеванных. Такого рода аналогии могли бы заставить нас поверить, что чистый хинди татарского или халдейского происхождения был исконным языком Верхней Индии, куда санскрит был принесен в очень далекие времена завоевателями из других государств, ибо мы не можем сомневаться, что язык Вед использовался на обширных территориях страны (что уже отмечалось прежде), поскольку религия Брахмы в этой стране возобладала.

Далее идут слова, которые чаще всего цитируются, так как именно они передают суть сделанного Уильямом Джонсом открытия, которое послужило отправной точкой для развития сравнительной лингвистики. Он сказал:

Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий, более богатой, чем латинский, и более изысканной, чем каждый из них, но носящий в себе столь сильное сходство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что оно не могло быть порождено случайностью; родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что все они произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует: имеется аналогичное основание, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский, и кельтский языки, хотя смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к этой же семье языков можно было бы отнести и древнеперсидский, если бы здесь было место для обсуждения древностей персидских.

Затем он продолжил:

Знаки, которыми первоначально записывались языки Индии, называются нагари (от нагара ‘город’), которому иногда предшествует слово дева9, потому что считается, что это письмо имеет божественное происхождение: прозвучал голос с небес, который ввел их упорядоченную последовательность. Эти буквы, претерпевшие вследствие замены прямых линий на кривые или наоборот, изменения не более значительные, нежели куфическое письмо на пути в Индию, и до сих пор используются более чем в двадцати княжествах и государствах, от границ Кашгара и Хотана до моста Рамы10 и от Синдху до великой реки Сиама11. Хотя гладкие и изящные письмена деванагари — не обязательно такие же древние, как монументальные письмена в пещерах Джарасандхи12, я все же не могу усомниться, в том, что квадратные буквы халдейского письма, которыми переписано большинство еврейских книг, изначально те же, или что они восходят к тому же прототипу, что индийские и арабские буквы. Сомнению вряд ли нужно подвергать и то, что финикийские буквы, от которых произошли греческий и латинский алфавиты, имеют те же корни, равно как и то, что надписи из Канары13, весьма точное воспроизведение которых имеется в вашем распоряжении, похоже, с составлены из букв нагари и знаков эфиопского алфавита, весьма сходных друг с другом как в направлении письма (слева направо), так и в весьма характерном способе соединения гласных с согласными. Эти замечания можно рассматривать как поддержку той точки зрения, разделяемой многими, что все обозначения звуков, первоначально, возможно, являвшиеся всего-навсего примитивными изображениями различных органов речи, имеют общее происхождение. Символы для обозначения различных понятий, и сейчас используемые в Китае и Японии, а до этого, возможно, в Египте и Мексике, имеют иную природу. Весьма примечательно, однако, что порядок звуков в китайских грамматиках приблизительно соответствует тому, что мы видим в Тибете, и почти не отличается от того, который индусы считают изобретением их богов. – II – На индийской религии и философии я остановлюсь лишь кратко, поскольку полный их разбор занял бы целый том. В данном же сообщении мы станем исходить из предположения, — и его легко было доказать, — что сейчас мы находимся среди поклонников тех самых божеств, которые под другими именами почитались в Древней Греции и Италии, и среди последователей тех философских учений, которые ионийские и аттические писатели воспели, пользуясь всеми красотами своего мелодичного языка. С одной стороны мы видим трезубец Нептуна, орла Юпитера, сатиров Вакха, лук Купидона и солнечную колесницу, с другой, слышим цимбалы Реи, песни муз и повести об Аполлоне-пастухе. В местах уединенных, в рощах и школах, мы можем узреть брахманов и «сарманов» 14, которых упоминает Климент, спорящих о категориях логики или рассуждающих о тщете человеческих радостей, о бессмертии души, ее эманации из вечного разума, ее унижениях, скитаниях и соединении — в конце — с ее источником. Шесть философских школ, основы которых излагаются в «Даршана-шастре» 15, содержат в себе всю метафизику Академии, Стои и Ликея. Точно так же, читая Веданту и многие замечательные сочинения в духе ее, нельзя не видеть, что, создавая свои учения, Пифагор и Платон черпали вдохновение из того же источника, что и мудрецы Индии. Мировоззрение скифов и гипербореев и их мифология также повсеместно оставили свой след в этой части Востока. Очевидно также, что Вод или Оден, культ которого по свидетельству северных историков, был занесен в Скандинавию чужеземным народом, — это тот же Будда. Связанные с ним обряды возможно пришли в Индию тогда же; китайцы же, восприняли культ его гораздо позже, смягчив произношение имени, которое они превратили в Fo’. ... Таким образом, остается только один темный период примерно в тысячу лет, когда расселялись народы, основывались государства или империи, и совершенствовалось гражданское общество. Оба великих воплощенных бога этого переходного периода носят имя Рама, но с разными эпитетами. Один из них удивительно напоминает индийского Вакха, войны которого легли в основу нескольких героических поэм. Его изображают потомком Сурьи, или Солнца, мужем Ситы и сыном принцессы по имени Каушалья. Весьма примечательно, что в Перу, где инки гордились таким же происхождением, самый большой праздник назывался «Рамаситоа». Отсюда мы можем заключить, что Южная Америка была заселена тем же народом, который занес в самые отдаленные части Азии соответствующие обряды и сказочную историю Рамы. Эти обряды и эта история очень любопытны, и, хотя я не разделяю мнения Ньютона, что древняя мифология есть не что иное, как историческая правда в поэтической обработке, или Бэкона, считавшего, что мифология целиком состоит из этических и метафизических иносказаний, и не согласен также с Брайантом, утверждающим, что все языческие божества лишь различные символы и образы Солнца или умерших предков, ибо я полагаю, что вся система религиозных небылиц, подобно Нилу, берет начало из нескольких источников; тем не менее, я не могу не согласиться, что поклонение безбрежной стихии огня, которая «в своем исключительном господстве выглядит как Бог этого мира» было одним из великих кладезей и источников всех культов на четырех континентах, а еще одним источником было неуемное почитание памяти могущественных или добродетельных предков, в особенности основателей царств, законодателей и воителей, которым повсеместно приписывалось происхождение от Солнца и Луны. – III – Мне представляется, что остатки архитектуры и скульптуры в Индии, которые я упоминаю здесь просто как памятники древности, а не как образцы древнего искусства, являются доказательством ранних контактов между этой страной и Африкой. Египетские пирамиды, громадные статуи, описанные Павсанием и другими, сфинкс и книдский Гермес, который очень похож на Вараха-аватару, то есть воплощение Вишну в виде кабана, указывают на стиль и мифологию одних и тех же неутомимых тружеников, которые создали громадные памятники, раскопанные в Канаре, различные храмы и изображения Будды и идолов, которых все время выкапывают в Гайе или ее окрестностях. Надписи на многих памятниках, как я уже говорил, по происхождению своему по-видимому являются частично индийскими, а частично абиссинскими или эфиопскими. Из всех этих очевидных фактов можно сделать вывод, что Эфиопия и Индостан были заселены или колонизированы одним и тем же необычным народом. В подтверждение этого можно добавить, что внешностью своей, особенно губами и глазами, горцы Бенгалии и Бихара почти неотличимы от современных абиссинцев, которых арабы называют «детьми Куша». А древние индусы, согласно Страбону, отличались от африканцев только прямыми и гладкими волосами, тогда как у африканцев волосы были густыми и курчавыми. Это различие происходит по большей части, если не целиком, от влажного и сухого климата соответственно. Поэтому людьми, которые согласно ограниченным познаниям древних, получали первые лучи восходящего солнца, Апулей считал «ару» и «эфиопов», под которыми он совершенно очевидно понимал определенные народы Индии, где мы часто видим изображения Будды с курчавыми волосами, что, по-видимому, и является отображением природного их состояния. – IV – ... У нас есть все основания полагать, что индусы в древности занимались торговлей. В их самом первом священном собрании законов, который, как они считают, им миллионы лет назад открыл Ману, есть любопытный раздел, касающийся законного процента с капитала и случаев ограничения его. Исключения составляют морские риски, что по-человечески понятно, а с точки зрения торговли абсолютно оправдано, хотя наше законодательство признало особый характер морских договоров только при Карле I. От греческих авторов нам известно, что индийцы были самым мудрым народом на земле. Действительно, они славились своей мудростью и нравственными добродетелями; их «Нити-шастра» или Система этики сохранилась до наших дней, и нравоучительные басни Вишнушармана, которого мы почему-то именуем Пильпай, суть если и не самый древний, то самый прекрасный сборник апологов в мире. Впервые они были переведены с санскрита в шестом веке по приказу Бузурмихра или «Яркого-как-Солнце» главного врача, впоследствии визиря великого Ануширвана18, и дошли до наших дней под разными названиями на более, чем двадцати языках. Но их первоначальное название — «Хитопадеша», или Дружеское наставление, и, поскольку сама реальность Эзопа, которого арабы считают абиссинцем, представляется сомнительной, я не исключаю, что первые нравоучительные басни, которые появились в Европе, индийского или эфиопского происхождения. ... Философа, в трудах которого, как считается, содержится описание системы вселенной, основанное на принципе притяжения и центральной позиции солнца, звали Явана-ачарья, 20 потому что он, как рассказывают, побывал в Ионии. Если это правда, то он мог быть одним из тех, кто беседовал с Пифагором. По крайне мере, нельзя отрицать, что написанная на санскрите книга по астрономии носит название «Явана-Иатика» 21, что может означать «Ионийское учение (школа)». Также вероятно, что названия планет и зодиакальных созвездий, которые арабы позаимствовали у греков, но которые мы находим в древнейших индийских источниках, были изначально придуманы тем искусным и предприимчивым народом, который впоследствии заселил и Индию, и Грецию, народом, который, как описывал Дионисий: «первым двинулся в открытое море И наводнил товарами берега, Который первым повел учет мириадам звезд, Отметил их движение и назвал их по имени». Из этого беглого обзора культуры индусов, подробное, с примерами, рассмотрение которой потребовало бы многих томов, можно заключить, что в незапамятные времена индусы находились в родстве с древними персами, эфиопами и египтянами, финикийцами, греками и тосканцами, скифами, или готами, и кельтами, с китайцами, японцами и перуанцами. Поскольку же у нас нет никаких оснований считать, что они были колонией какого-либо из этих народов, или сами были кем-то из них, можно справедливо заключить, что все они происходят из какой-то общей страны, знакомство с которой и станет темой моих последующих выступлений. ...

Примечания
обозначенные в тексте верхними индексами,
как и сами фрагменты текста, взяты из [2]:

7. Враджа — название сельской местности в окрестностях Матхуры и Агры, населенной племенами пастухов, в среде которых вырос Кришна — легендарный герой и вероучитель, почитавшийся земным воплощением Бога (Вишну). Здесь сформировался особый диалект новоиндийского языка хинди, называвшийся брадж бхаша, брадж бхаккха («язык Враджи»). На нем в XV — XVIII вв. была создана богатая поэтическая литература вишнуизма (кришнаизма).

8. Хиндустани — наиболее распространенный диалект языка хинди, легший в основу его литературной формы и являющийся, наряду с английским, важнейшим средством общения между собой различных народностей Южной Азии.

9. нагари... дева... — У.Джонс раскрывает семантику элементов, составляющих название наиболее распространенного вида индийского письма: деванагари.

10. Мост Рамы — цепочка островков, тянущихся от южной оконечности южноазиатского субконтинента к острову Шри Ланка (Цейлон).

11. Великая река Сиама. — Трудно сказать, имеется ли в виду современная река Чаухпрая или протекающий частью по территории Таиланда (Сиама) Меконг.

12. Письмена в пещерах Джарасандхи — надписи в древних пещерах на востоке Индии, которые традиция связывала с именем легендарного местного правителя.

13. Канара — историческая область на территории современного штата Карнатака.

14. Сарманы — греческая передача индийского шрамана, как назывались странствующие аскеты и искатели религиозной истины, стоявшие вне ортодоксальной ведийско-брахманской традиции.

15. «Даршана-шастра» — букв.: «наука философии». Возможно, название какого-либо известного Джонсу текста, содержавшего сведения о различных системах (даршана) индийской философии.

18. Ануширван — персидский царь, при котором сказочный сборник «Хитопадеша» был переведен с санскрита на среднеперсидский язык пехлеви.

20. Явана-ачарья, ... побывал в Ионии. — Санскритский термин для греков и вообще западных иноземцев явана действительно этимологически связан с Ионией, так как первоначально относился к переселенным персами в Бактрию грекам-ионийцам.

21. «Явана-Иатика» — в действительности: «Явана-джатака», где джатака означает «астрономо-астрологический трактат».

Очутившись в Индии, Джонс постоянно сравнивал Западный и Восточные миры во всем их культурном объеме, включая язык. Уже во втором ежегодном докладе, прочитанном примерно спустя год после приезда в Калькутту, он говорил, что «разум и понимание являются великими прерогативами европейских умов, в то время как азиаты взлетели до более высокого уровня в сфере воображения. История цивилизации их обширных империй, в частности, Индии, должна быть очень интересна для нашей традиционной страны». Джонс указывает, что «индусская музыкальная система была сформирована на более правильных принципах, чем наша». Он уверяет слушателей, что поэзия, написанная на санскрите, ничуть не проигрывает арабским и персидским стихам, а также гениальным произведениям Пиндара, Данте, Петрарки, Шекспира и Спенсера. Восхищаясь индийской литературой и музыкой, Джонс не стремится к какому-то более глубокому анализу произведений, он рисует широкими мазками скорее эскиз неведомого европейцам Востока, нежели детально прорисованную картину.

В этом же, втором, ежегодном докладе он заостряет внимание слушателей не только на культурных ценностях, но и природных. В частности, Джонс говорит о полезных ископаемых и ботанике. Им был подготовлен объемистый справочник индийских растений; знания неизвестных европейцам растений могут пригодиться в медицинской практике. Он призывает внимательно изучить старинные медицинские книги, написанные на санскрите, и перенять богатый опыт индийских врачевателей тела и души.

Увы, констатирует английский исследователь, индусы не преуспели в механике. «Я видел математическую книгу на санскрите классической древности, — говорит он, — но скоро понял из чертежей, что она содержит только самые простые элементы. Возможно, и родился в благоприятной атмосфере Азии некий прилежный наблюдатель астрономических тел..., но все же нам не следует ждать каких-то новых методов или анализа кривых от геометров Ирана, Туркестана и Индии». Вряд ли в Азии когда-либо жили ученые уровня Архимеда и Ньютона; лишь юриспруденция индусов и мусульман производит более или менее благоприятное впечатление. В конце второго доклада Джонс предложил учредить медаль с надписями на санскрите, персидском языке и хинди для поощрения авторов, написавших лучшее эссе или исследователей, проделавших выдающуюся работу по изучению Востока.

В четвертом докладе (15 февраля 1787), посвященному арабам, Джонс обращает внимание на то, что Индию и Аравийский полуостров разделяет океан или, по крайней мере, широкий залив. Тем не менее, связь между этими обширными территориями была, прежде всего, конечно, торговая, «поскольку индусы и люди Йемена были коммерсантами с самых древнейших времен; вероятно, они были первыми посредниками, которые поставляли в западный мир золото, слоновую кость, духи и ароматическую древесину», а вместе с ними и аравийское культуру и религию. Ведь арабы «и на равнинах и в городах, и в республиканских и в монархических государствах, были чрезвычайно культурными до их завоевания персами».

Печально, говорит Джонс, что древняя история арабов нам мало известна, а хронология событий слишком запутана и изобилует противоречиями. Он напомнил, что арабскую культуру изучали итальянцы и в Лейденском университете, но наибольшего успеха добились голландцы. Докладчик перечисляет имена европейских ученых, внесших заметный вклад в изучение литературных и религиозных текстов. Европейские исследователи написали словари и грамматику арабского языка на высочайшем уровне, какого не достигали древние ученые Константинополя и Мекки.

В четвертом докладе, как и в третьем, Джонс уделил внимание языку, на сей раз арабскому. Бесспорно, говорит он, арабский язык — один из наиболее древних в мире. Не уступая по числу слов и точности выражений другим разговорным языкам древнего мира, он несет меньше сходств в словах и грамматической структуре относительно санскрита или прародителя индийских диалектов. Одним из его отличий является то, что санскрит богат сложными словами, состоящими порой из двадцати слогов и более. Причем эти языковые конструкции не выглядят словами-уродцами; их произносят на торжествах, они используются в классической литературе. Сложные слова существуют в греческом, персидском и германском языках, родственных санскриту, но они не такие длинные. В арабском же языке и его диалектах сложные слова встречаются редко, что вызывает многословие.

Преимуществом санскрита служит то, что почти все корни его глаголов состоят из двух букв, а корни арабского языка — из трех. Это приводит к тому, что арабский словарь должен быть обширнее, чем санскритский. В санскрите намного больше производных слов, у него сложнее грамматика. Уже этих различий достаточно, чтобы считать санскрит и арабский неродственными языками, порожденными различными народами. Поэтому, уверяет Джонс, пускай даже и говорят, что индийские купцы слышали на аравийском полуострове, где-то в районе Йемене, индийскую речь, мы вынуждены признать, что арабский язык и санскрит не принадлежат одной языковой семье.

Народ Йемена, возможно, владел зачатками рациональных наук, некими механическими искусствами, так как их торговый обмен с Индией, Египтом и Персией предполагает наличие хороших морских судов и портов. Однако никакими материальными доказательствами мы сейчас не располагаем. Нам говорят, что между языческими религиями арабов и индусов много общего. Однако, возражает Джонс своим оппонентам, общее поклонение Солнцу и звездам еще не доказывает родственность народов. У двух сравниваемых им народов нет ничего общего ни в философии, ни в этике. Арабы воинственны, говорит Джонс, пренебрегают своей жизнью и развращены роскошью. Если бы Александр Македонский вторгся в их владения, они бы оказали ему ожесточенное сопротивление и, возможно, не были бы завоеваны, как это произошло со всеми другими странами, куда ходил с войной Александр. Однако храбрость арабов выродилась в свирепость, а свобода — в безумный произвол. Их переполняет страсть, которую не в состоянии смягчить ни религия, ни философия, ни строгие законы права. Индийцы в этом отношении являются полной их противоположностью.

Читая доклады Джонса, нельзя не заметить, что его больше занимают проблемы зарождения наций и их генетическая связь. Создается впечатление, что сами по себе язык, литература, религия и философия народов его интересуют мало. Главная цель — сравнение; он сопоставляет язык и культуру народов, чтобы затем установить степень родства между ними. С первого по восьмой ежегодный доклад, т.е. в период с 1784 по 1791 год, Джонс говорит в основном об отдельно взятых народов — индусах, арабах, татарах, персах, китайцах, тибетцах и островитянах. Девятым же докладом, который называется «О происхождении и родстве народов» (1792), он подвел черту своим долгим исследованиям азиат. В последующих двух докладах, десятом (1793) и одиннадцатом (1794), он уже рассказывал об азиатской цивилизации в целом, ее истории, философии и религии.

В третьем наиболее важном докладе, как мы знаем, Джонс выделил пять больших наций — индийцев, китайцев, татар, арабов и персов. В последующих исследованиях он искал черты сходства и различия между ними по всем плоскостям — внешности отдельных представителей, жизненному укладу, языку, литературе, религии и философии. В итоге ему удалось свести пять наций к трем семействам, которые, как он был убежден, в виде трех ветвей исходят от одного ствола. Затем вся земля была заселена множеством переселенцев, состоящих из трех основных народов — индусов, аравийцев и татар.

Джонс читает доказанным выдвинутое им положение, что первой расой (этим термином он часто пользовался) «нужно считать индусов и персов, к коим можно добавить итальянцев и греков, готов и древних египтян или эфиопов, первоначально говоривших на том же самом языке, что у египтян, и исповедующих ту же, что у них, веру. Утверждение, что поселенцы Китая и Японии имеют общее происхождение с индусами, является не более, чем только вероятностным». Но Джонс уверен, что «евреи, арабы, ассирийцы, или вторая персидская раса, сирийцы, и многочисленное племя абиссинцев, использующих один примитивный диалект, принципиально отличаются от только что упомянутой группы наций. Все татары, как их не совсем точно называют, образовали третью отдельную ветвь, радикально отличающуюся по языку от двух предыдущих».

Итак, жители Азии (куда входила и плохо изученная в то время Австралия), возникли из трех ветвей одного ствола. Они распространились по всей земле за 12 – 16 веков до Р.Х., хотя в принципе, как считает Джонс, на этот миграционный процесс хватило бы и 700 – 1000 лет. Однако все три ветви — и здесь Джонс следует Библии — проистекли из одной пары — Адамы и Евы. Эта пара обладала достаточной мудростью и силой, чтобы быть добродетельными и счастливыми людьми. В десятом докладе Джонс вспоминает о потопе, Вавилонской башне и других библейских событиях, рассказанных якобы Моисеем. Английский исследователь решил , последующие поколения первых людей должны были искать новые земли.

Постепенно забывая язык их общих прародителей, потомки начали формировать новые диалекты, чтобы на них передать и новые идеи. Сначала чувство естественной привязанности и взаимной полезности объединяло людей. Позже, уже в недобрые времена, правовые законы стали заместителями нравственных норм, которые объединили людей в государственные образования. Законы, говорит Джонс, предлагаются небольшой частью общества, но обязательны для исполнения всем гражданам. «И правительства были бы по-разному устроены для счастья и наказания подданных, согласно их собственному достоинству и мудрости, или развращенности и безумию». В итоге, считает исследователь, «менее чем через три тысяче лет мир явил общественное устройство, которое можно наблюдать в эпоху арабской тирании».

Джонс ограничился периодом, который начался с появлением на земле Адамы и Евы, а закончился с выходом на историческую арену Мухаммеда. К концу рассматриваемого периода пять выявленных им групп населения уже полностью сформировались и заселили землю. Однако, как показали исследования религий, нравов и языков, на более ранней стадии социального развития существовали только три класса заметно различающихся людей, которые мигрировали из какой-то одной страны. Предположим, говорит Джонс, что этой страной был Иран. Тогда в самые ранние исторические эпохи три примитивных языка должны были сконцентрироваться именно на этой территории.

«Представим Иран со всеми его горами и долинами, равнинами и реками, — продолжает он, — малой областью, от которой по всем непересекающимся направлениям» расходятся лучи, по которым шла миграция населения земли. Подобную геометрическую фигуру, уверяет Джонс, нельзя было бы изобразить, если бы в качестве центра мы приняли Аравию, Египет, Индию, Татарию или Китай. Отсюда следует, что именно Иран (или, Персия; Джонс колебался, какое название лучше выбрать) является той искомой страной, из которой не будут взаимно пересекаться — пусть не совсем прямолинейные — линии миграции первых людей.

Такое доказательство зарождения и последующее расселение народов по всей поверхности земли использовалось другими исследователями, занимающимися сходными проблемами. В частности, французский богослов XIX века, интересующийся сравнительной религией, Альберт Ревиль опубликовал статью [3], в которой всесторонне обсудил огромный труд Адольфа Пикте (Adolphe Pictet, 1799 – 1875), известного швейцарского историка, лингвиста и культуролога. Как сообщает «Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Эфрона», труд этот вышел в Париже в 1859 – 1868 годах. Его автор помимо всего прочего попытался реконструировать глобальный исторический процесс зарождения и распространения по земле народов мира. Пикте вслед за Уильямом Джонсом попытался восстановить язык, быт и в целом культуру пранации — арийцев, от которой пошли все прочие нации.

«Мы все происходим по прямой линии от этих Арийцев, которых новейшая наука открыла по ту сторону Большой Соляной пустыни, между Аральским морем и горами Гинду-Ко. Автор ученого сочинения, о котором мы хотим говорить, г. Адольф Пикте, уже известный своими трудами по друидским и индусским древностям, удачно решил трудную задачу, за которую взялся». Выводы Пикте зиждятся «на одном-единственном факте, приобретенном наукой, — факте существования прежде всякой истории, подтвержденной документами, одного народа, от которого происходят индусы, древние мидо-персы и почти все европейские народы. Какой же это был народ? Каковы были его нравы, понятия, его общественный быт, его верования?.. какими процессами мы могли найти и некоторым образом вызвать этот народ к жизни, исчезнувший уже за пять тысяч лет до нас?» [3].

«В своем сочинении об индоевропейских языках, — пишет Ревиль, — г. Пикте очень остроумно определил относительное положение, какое должны были занимать в центре первоначального арийского населения ветви, предназначенные сделаться впоследствии индоевропейскими народами. Если исключить иранцев, или древних бактро-мидо-персов, которые, по мнению г. Шпигеля, слишком далеко удаляются к северу, то необходимо согласиться на следующее идеальное распределение» [3].

Далее Адольф Пикте рисует приблизительно ту же самую картину «лучеиспускающего солнца», какую рисовал и Уильям Джонс:

«Представьте эллипс, восточный корпус которого состоял бы из Бактрианы и пересекался бы с верхним течением Оксуса; две линии, идущие от фокуса, сначала параллельны или даже соединяются между собою, потом расходятся, одна на юго-восток, другая на юго-запад, и представляют группу индоиранскую или санскрито-дзендскую, которая с одной стороны продолжится до Инда и Ганга, а с другой — до Персии и Мидии. Прямая линия, идущая по направлению дальнего запада, будет означать переселение кельтское. Потом она идет дальше, к западу, и останавливается только перед Атлантическим океаном. Между последней и двумя первыми линиями обрисовываются народы греко-латинские. Выше линии кельтской, поднявшись к северу, нужно начертить линию германо-скандинавскую, а еще выше — линию литовско-славянскую. Теперь вполне образовался веер лучей. В мире не существует точки человеческого исхода более убедительной и верной, чем указанная. Но за триста лет она [пранация] приняла новый поворот. Она уже населила обе Индии, Иран, Среднюю Азию и Европу; отсюда она завладела Америкой, добралась до Африки, а в наши дни подошла к Австралии» [3].

Кто является родоначальником сравнительного языкознания?

Историко-лингвистическая теория Адольфа Пикте явилась первой попыткой построения масштабной картины, в которой, однако, содержалось немало откровенных фантазий. Женевский исследователь-любитель вышел по старости на пенсию, когда на основе изучения языков индоевропейской семьи занялся розысками географического месторасположения народа-предка. Как сообщает «Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона», написанный еще на рубеже XIX – XX веков, «книга Пикте сохраняет только историческое значение. Автору недоставало критического отношения к своим построениям, а также строгого научного метода. Как дилетант в науке, он и материал собирал крайне некритично, насильственно подгоняя факты под свою предвзятую теорию».

В работе Шрадера «Языковое сравнение и история первобытного общества» [2-е изд., Иена, 1890] книга Пикте подверглась резкой критике. Тем не менее, крупное культурно-историческое исследование женевского любителя многочисленных наук привело в полный восторг его современников и многих специалистов-лингвистов, например, Шлейхера, Потта и Мюллера. С тех пор и посей день сохраняется устойчивый интерес к построениям самых разнообразных моделей зарождения и распространения отдельных наций и всего человечества в целом. Сравнительно-историческая лингвистика (Питке предпочитал говорить палеонтологическая лингвистика) во многом обслуживает эти чисто исторические интересы. И так повелось с самого начала, иначе, чем объяснить, что такой эрудированный знаток, как сэр Уильям Джонс, отец-основатель компаративной лингвистики , тонко чувствовавший восточные языки, допустил массу непростительных ошибок.

Мы уже знаем, что Джонс, рисуя схему распространения рас, как точку, из которой веером шли три широких луча миграции, направленные в сторону севера, юга и востока, что соответствовало движению трех первоначальных народов — татар, аравийцев и индусов, — объединил персов, т.е. иранцев, с евреями. В его схеме западное направление исключалось, так как в самом начале эта миграционная линия упиралась в Средиземное море. Причем объединение в три луча (лучше говорить по трем секторам) Джонс проводил главным образом на основе сравнительного лингвистического анализа древнееврейского и персидского языков, которые он отнес к одному индоевропейскому семейству.

В связи с этим Уильям Поузер и Лайл Кампбелл недоумевают: «Джоунс был чрезвычайно хорошо сведущ в пехлеви и других формах персидских языков, как и в арабском языке; он посвятил большую часть своей карьеры изучению и переводу персидской и арабской литературы» [4, п. 5.1]. Эти два современных автора детально разбирают ошибки Джонса с позиции сегодняшних знаний о древних языках. Они обильно цитируют отца-основателя сравнительной лингвистики и затем критически комментируют его. В частности, они привели выдержку из шестого доклада, прочитанного 19 февраля 1789 года:

«Это исследование, — говорит Джонс, — дало мне уверенность, что пехлеви был диалектом халдейского языка; и этому любопытному факту я дам короткое доказательство. По природе халдейского языка большинство его слов заканчивается на первом долгом гласном, например shemia — небеса; и это слово... мы находим в Pazend, вместе со словами lailia — ночь, meyd — вода, nira — огонь, matra — дождь и множество других слов арабского языка или иврита, с халдейским окончанием; так zamar... означает на иврите составлять стихи, а отсюда легко переходим к их пению; и на пехлеви мы видим глагол zamruniten — петь, с его формами zamrunemi — я пою, zamrunid — он пел; глагольные окончания персов добавляются к корням халдейских слов. Теперь все эти слова являются неотъемлемой частью языка, причем не случайным образом подобно тому, как арабские существительные и глаголы внедряются в современный персидский язык» [4, п. 5.1].

В другом месте Поузер и Кампбелл берут уже цитату из восьмого ежегодного доклада, прочитанного 24 февраля 1791 года, где говорилось: не вызывает никаких сомнений, что «письменный абиссинский язык, который мы называем еще эфиопским, является диалектом старого халдаика, а его сестрами — арабский язык и иврит; мы достоверно знаем это не только от большого количества идентичных слов, но и из грамматического соответствия нескольких идиом, что является намного более ценным доказательством» их родства. Халдаик (Chaldaic) относится к семитским языкам, особенно близок он к арамейскому.

Точно так же Джонс по ошибке отнес другие разновидности иранских языков к семитской группе. Так, например, в восьмом же докладе он сказал: «... Существует очень твердое основания для веры, что афганцы берут начало от евреев; и это преимущественно потому, что их язык очевидно является библейским халдаиком». Поузер и Кампбелл в этом месте делают следующее примечание: «Не понятно, какой именно язык Джонс называл афганским; языки двух основных племен, Дари и Пуштунов, относятся к иранской группе; во времена Джонса ни на каком семитском языке никто не разговаривал в Афганистане».

Малайский язык, относящийся к австронезийской группе, Джонс тоже отнес к семитской группе. Ему казалась, что всё малайцы должны были перенять индийскую сущность. В восьмом докладе он разъясняет, «в западных частях индийской империи, я видел их книги на арабском языке и убежден, что, подобно людям по имени Malays, они произошли после эпохи Мухаммеда от аравийских торговцев и моряков... Явные остатки какого-то одного древнего языка заметны во всех островных диалектах южных морей, от Мадагаскара до Филлипин, и даже на самых дальних островах (мы должны только исключить отсюда Суматру), что родитель их всех был санскрит».

Еще одним не индоевропейским языком, по ошибке зачисленным Джонсом в индоевропейское семейство, был тибетский язык. «... Мы видели в книгах тибетцев, — убеждает он в восьмом докладе своих слушателей, — а значит, мы можем проследить в их письме множество санскритских слов и выражений, которые практически неотличимы от их разговорного диалекта». В то же самое время, на основе анализа грамматических структур Джонс отрицал связь с санскритом такого явно проиндийского языка, как хинди. Эти и множество других лингвистических ошибок были допущены потому, что английский исследователь был по большей части не лингвистом-компаративистом в современном понимании этого словосочетания, а подобно Адольфу Пикте, историком-лингвистом, пытающимся на основе языковых знаний проследить за культурно-историческим возникновением и географическим расселением больших групп населения земли.

Гарлэнд Кэннон (Garland Cannon) в 1968 году опубликовал пару писем к Уильяму Джонсу некоего Джеймса Барнетта (James Burnett,1714 – 1799), он же лорда Монбоддо (Monboddo), из которых видно, насколько далеко Монбоддо продвинулся в сравнительном языкознании еще задолго до приезда Джонса в Калькутту. Из этих писем следует, что именно Монбоддо, а не Джонс, впервые обратил внимание на санскрит и его роль для формирования европейских языков. В своем 6-томном труде «Происхождение и развитие языка» (Эдинбург, 1774 – 1792) он также предложил концепцию последовательного расселения человеческой цивилизации по всему земному шару.

В письме от 24 сентября 1788 год Джонс писал Монбоддо, что еще не готов ответить на интересующие его вопросы по индийской литературе и культуре. «Поскольку мой основной целью, — оправдывался он, — является юриспруденция, я еще не исследовал философию брахманов». Джонс послал своему другу и знаменитый третий доклад, зачитанный им перед Азиатским обществом 2 февраля 1786 года, и от которого ведет отсчет наука о сравнительном языкознании. После ознакомления с ним, Монбоддо в письме от 20 июня 1789 года написал, что

«надеется получить от Азиатского общества информацию относительно многих любопытных вещей, касающихся истории человечества, искусств и наук. В этом докладе Вы предлагаете открыть замечательную область исследований. И если вы сможете обнаружить центральную страну, от которой распространились все названные Вами нации, имеющие сходство в языке, нравах и искусствах, то это будет самое замечательное открытие в истории человечества» [5].

Мы помним, что результаты по отысканию такой central country Джонс докладывал на девятом ежегодном собрании Бенгальской ассоциации по изучению стран Азии в 1792 году. Однако по письмам Монбоддо мы прекрасно чувствуем, кто питал его неослабный интерес к такому поиску в течение десяти лет пребывания в Индии. Монбоддо продолжает:

«Из трех вещей, которые я назвал [история человечества, искусства и науки] и которые позволяют обнаружить связь между народами, я считаю, что именно язык должен быть положен в основу. Он — первое искусство, которое было изобретено людьми, он — основа гражданского общества и всех других искусств. И поскольку он первое из искусств, он и самое старое искусство, распространившееся в наиболее отдаленные области земли. Эта его субстанциональная свойство недавно было обнаружена прусским джентльменом, который однажды побывал в Лапландии, и там познакомился с тамошним языком; он также изучал язык Венгрии. По поводу этих двух языков [жителей Лапландии и Венгрии] он написал трактат, в котором, я считаю, сумел доказать родство этих двух языков. Теперь мы знаем с большой долей вероятности, что Венгры имеют первоначально страну, лежащую между Euxine [?] и Каспийским морем. Они называют себя не венграми, а магарсами (Magars). И русские недавно обнаружили людей того же названия в стране, которую я упомянул, между этими двумя морями. Это присоединяется к доказательству Ammianus Marcellinus, который заявлял, что гунны прибыли из той страны» [5].

Монбоддо считает, что праязык человечества, которым владели жители северных территорий (Лапландии и Гренландии), пришел откуда-то с Востока, поскольку люди Севера обладают низкой культурой. За многие годы изучения истории народов у него сложилось убеждение, что

«не только все искусства и науки прибыли с Востока, но даже сама человеческая раса... Родиной человечества является Восток, откуда оно распространилось по всей остальной части земли. И эта миграция может быть прослежена преимущественно за счет языка. Я верю, что санскрит, который Вы упоминали, является первоисточником многих других языков» [5].

В конце третьего доклада Джонс, не называя имени, похвалил человека, который превосходно знал индийскую культуру. Его имя — Вилкинс (Wilkins); он «в совершенстве владел санскритом, изучая его в течение многих лет при двух Браминах». Весной 1789 года Монбоддо учился у него санскриту.

«Я полностью соглашусь с Вами, — пишет Монбоддо, — что он [санскрит] является более совершенным языком, чем греческий, и в трех великих языковых разделах, т.е. в деривации [словообразовании], композиции [составе] и флексии [окончании], он превосходен и, я убежден, совершеннее всех прочих языков, когда-либо существовавших... Как сказал относительно него некий иезуит — его имя, кажется, Дю Пон [Du Pont] — что, если человек узнал корни этого языка, которых не так много, и правила его построений, составов и окончания, то он сможет непосредственно образовать и сам язык, который отлично поймут те, кто владеет санскритом. Зная грамматику других языков, такого эффекта достичь невозможно, нам нужно изучать лексикон языков, иначе мы никогда не сможем говорить или писать на них. Но самое любопытное в этом языке является его близость к греческому и наиболее древним диалектам греческого и латинского, что, кажется мне, решает самый важный вопрос в истории человечества. Их близость так велика, что либо греческий является диалектом санскрита, либо они оба являются диалектами одного и того же родительского языка. Он [Дю Пон] обнаружил приблизительно семьдесят слов, по которым эти два языка считаются сходными, причем с такими вариациями, какие должны быть в различных диалектах одного и того же языка. Многие из них — слова, которые должны были быть исходными для всех языков; это названия числительных, родственных отношений типа отец, мать, брат, названия частей человеческого тела, особенно, нога. Слово три имеется как в санскрите, так и в греческом языке, причем не только оно само, но имеется также сложное слово на его основе — tripod, т.е. тренога. Теперь вопрос: где или откуда греки изучили этот язык? Разумеется, они не ходили в Индию, чтобы узнать о нем, и индийцы не ходили к ним. А если это так, я не могу найти иного места, кроме Египта, где бы они могли получить эти знания вместе с другими искусствами и науками. Итак, получается, что древним языком Египта был санскрит. Не надо удивляться тому, что греки узнали его от египтян. Они получили оттуда не только их науки и искусства, но также их религию и даже сами народы. Наиболее древние люди Греции, жители Аркадии, — выходцы из Египта; и афиняне — также выходцы из египетской колонии. Геродот говорит нам, что все вожди или лидеры дорийцев (самый древний народ Греции) прибыли из Египта. В таком случае остается рассмотреть единственный вопрос, ответ на который я рассчитываю получить от Вашего Общества, состоит в следующем. Кто у кого перенял язык: египтяне от индийцев, индийцы от египтян или те и другие от третьего народа? То, что индийцы не бывали в Египте, я уверен. Но если верить священным книгам египтян или индийским преданиям эпохи Александра [Македонского], египтяне были в Индии. Там они впервые познакомились с санскритским языком и выучили его. Остается узнать, индийцы переняли этот язык непосредственно от египтян или от некоторой другой нации. Наконец, я должен отметить, что существование такого замечательного соответствия между религией, политикой, обычаями, нравами и, как сейчас выяснилось, языками этих двух стран, было бы невозможным без того, чтобы одна страна не подражала другой или обе эти страны не подражали некоторой третьей нации. Мои лучшие пожелания моему дорогому Джонсу» [5].

Ровно через два года, после отправки только что процитированного письма, 20 июня 1791 года Джеймс Монбоддо шлет новое письмо Уильяму Джонсу, в котором благодарит за ответ (от 12 октября 1790 года) на предыдущее письмо (от 20 июня 1789 года) и развивает свои идеи дальше

«Я рад, — пишет Монбоддо, — что Вы соглашаетесь со мной по большинству затронутых в моем последнем письме вопросов. Вы утверждаете, что склонны думать, что не только египтяне, но и индусы прибыли из Халдеи. Если Вам удастся это доказать, то это окажется большим открытием, по крайней мере, для меня, поскольку я ничего не знаю о происхождении этих двух народов; я буду благодарен Вам, за эту информацию. Считаете ли Вы, что не только эти две больших нации пришли из маленькой страны Халдеи, но также их искусства и науки. К настоящему времени у меня сложилось мнение, что из некой страны египтяне получили свои искусства и науки и передали их в Индию» [5].

Далее Монбоддо рассказывает Джонсу о доказательствах того, что египтяне побывали не только в Индии, но дошли даже до Японии. В этой далекой восточной стране, как и в Индии, некоторые исследователи, в частности, Бейли (Bailly) и Брайэнт (Bryant), видели идолов — чернокожих мужчин негроидного вида, т.е. широконосых с короткими курчавыми волосами, которым японцы поклонялись в их храмах. Это кажется странным, так как сами японцы имеют светлую кожу и прямые волосы. В античные времена все египтяне выглядели примерно так, как японские идолы; между тем, нигде на Востоке нет людей, похожих на их идолов. Монбоддо пишет, что японцам известно о злом египетском божестве Тифоне (Typhon). Греки и римляне тоже заимствовали это божество у египтян.

«Есть немец, — пишет Монбоддо, закачивая свое письмо, — имени которого я не могу сейчас вспомнить, который собрал коллекцию слов, общих для японцев и греков. Короче говоря, существует немало слов, общих для всех языков. М. Буллер (М. Buller) в своем Кельтском Словаре (Celtic Dictionary) собрал большую коллекцию, которая убедила меня, что был один примитивный язык, из которого произошли все прочие языки; и что этим языком был язык Египта, который, по моему мнению, является родиной всех искусств и наук» [5].

Эти два письма сеют семена сомнения в отношении первенства Уильяму Джонсу. Джеймс Монбоддо сообщает нам не только глубину своих знаний по проблемам сравнительного языкознания и расселения народов по планете, но так же погружает нас в научную атмосферу тех дней. Оказывается, не только он и его друг, живущий в Индии, занимается данной тематикой, вся Европа была к тому времени охвачена жгучим интересом к вопросам подобного рода. Да, Бернетт во многом ошибался. Но ведь и Джонс, как мы убедились выше, ошибался не меньше. А главное, он не был пионером в этом деле.

Часто историки лингвистики вспоминают путешественника Филиппо Сассетти, который приехал в XVI столетии из Италии в Индию и обратил внимание на сходство санскрита и своего родного языка. Но никто из историков не называет его пионером, поскольку-де он не сделал никаких научных выводов из своего открытия. О чем это они? Разве Сассетти виноват в том, что в его время интерес к языкам и народам еще не проснулся в Европе. «Открытие» Уильяма Джонса потому и стало открытием сравнительного языкознания, что задолго до него десятки, а может быть сотни энтузиастов по всему свету накапливали сведения о языках и народах.

Гарлэнд Кэннон предположил, что именно Джеймс Барнетт или лорд Монбоддо, известный в Англии человек и влиятельный общественный деятель, побудил Уильяма Джонса заняться сравнительным языкознанием и историей народов. Другой исследователь, Э.Л. Клойд (Cloyd), напоминает, что о близости санскрита и греческого языка Монбоддо высказался еще 23 февраля 1774 года, о чем впоследствии написал на страницах 530 – 531 своего монументального труда «Происхождение и развитие языка». «На этих страницах, — пишет Клойд, — он утверждал, что эти языки настолько схожи, в своих фундаментальных системах, что он вынужден предположить, что "индусы и греки получили свои языки и прочие искусства от одной и той же родительской страны", а не друг от друга» [6].

При этом Монбоддо опирался на письмо иезуитского миссионера Пере Пона (Pere Pons), датированное 22 ноября 1740 года. Причем, любопытно, что в этом письме иезуит не сравнивал санскрит с греческим языком. Данный вывод сделал уже сам Монбоддо на основе анализа грамматики и сравнения базовых элементов двух языков. Клойд подчеркивает: «Если основа его теории в 1774 году была еще немного слаба, то понимание проблемы в целом было хорошим. Догадавшись о связи санскрита с греческим, Монбоддо неявно связал санскрит с другими индоевропейскими языками, поскольку раньше он уже связывал греческий с другими языками Западной Европы» [6]. Помимо письма Пере Пона Клойд назвал еще один важный источник, на который опирался Монбоддо. Это — «Свод законов Хинду» («Code of Gentoo Law», London, 1776), написанный Натаньелем Брассеем Халхедом (Nathaniel Brassey Halhed). Клойд пишет:

«Во введении Халхед описал спряжения и этимологию санскрита более подробно, чем это сделал Пере Пон. Позже Монбоддо изучал санскрит вместе с Чарльзом Вилкинсом (Charles Wilkins) в Лондоне. Таким образом, когда он вновь возвратился в четвертом томе «Происхождения и развития языка» к теме сравнения греческого языка с санскритом, то он оказался более подготовленным в поддержке своей аргументации... (четвертый том достиг Лондона 17 апреля 1787). Конечно, к этому времени Джонс уже сделал свое известное послание, адресованное Азиатскому обществу Бенгалии, указав в нем, что имеется веская причина полагать, что греческий, латинский и санскритский языки, а также, возможно, готический, кельтский и персидский были связаны друг с другом. В послании 1786 года Обществу Джонс не представил никаких доказательств для поддержания такого утверждения, и слова, которые он использовал, едва отличались от ранее найденных Халхедом, Монбоддо и другими исследователями. Если материал, посланный Джонсом [Монбоддо] 24 сентября 1788 года, был действительно Третьим ежегодным докладом к Азиатскому обществу..., то из этого трудно установить, как Джонс мог бы влиять на Монбоддо [т.е. влиять на содержание его июньского письма 1789 года], поскольку к концу 1788 года или к началу 1789 письмо из Индии едва ли достигло Шотландии. К этому моменту идеи и доказательства Монбоддо были уже в печати. Если бы сэр Уильям Джонс влиял на Монбоддо после этого, то мы бы тоже знали об этом, поскольку Монбоддо был щепетилен в вопросах получения помощи от кого-либо, и непременно бы назвал имя сэра Уильяма Джонса. Но его имя не названо ни в шести томах "Происхождения и развития языка", ни в шести томах "Античной философии", которые Монбоддо написал. Очевидно, вопрос нужно изменить на противоположный, и мы должны спросить: влиял ли Монбоддо на Джонса. Джонс отбыл в Индию 12 апреля 1783 года. Он взял с собой мисс Анну-Марию Шипли, за которой ухаживал в течение шестнадцати лет в ожидании положения, которое позволило бы ему ее содержать. Мисс Шипли была дочерью епископа Джонатана Шипли, в доме которого Джонс был частым гостем. В том же доме бывал и лорд Монбоддо — большой друг епископа. Возможно, что там они встретились, там стали обсуждать язык [санскрит] и, возможно, там Джонс познакомился со вторым томом Монбоддо, где рассказывалось о языке. Даже в этом случае, нет оснований полагать, что Джонс позаимствовал свои идеи от Монбоддо. Будучи послан в Индию в качестве юриста, Джонс обязан был ознакомиться с написанным Халхедом "Сводом законов Хинду"; он и Халхед были друзьями в Оксфорде. Когда он прибыл в Индию, друг Халхеда и Чарльз Вилкинс все еще оставались там и изучали санскрит. 24 апреля 1784 Джонс заявил в письме к Вилкинсу, что не имел никакого намерения изучить санскрит, но полагается на помощь Вилкинса, если появится необходимость. Вилкинс вскоре оставил Индию и прибыл в Англию. Однако даже в сентябре 1785 года Джонс еще не приступил к изучению санскрита. Любопытно отметить, что прошло менее четырех месяцев, как Джонс сделал свое известное заявление в отношении языков» [6].

Клойд заключает свою статью словами: «Пусть сэр Уильям Джонс не был первым и лучше других информирован в том, что сказал; важно, что он говорил в нужный момент и перед нужной аудиторией; в конце концов, это то, что действительно имеет значение» [6]. Мы же с вами, дорогой читатель, должны вспомнить об отцах-основателях других наук, например, о Ньютоне, родоначальнике классической физики, или Эйнштейне, родоначальнике современной физики. Были ли они в действительности такими уж пионерами. Еще мы должны подумать над тем, какова роль отдельной личности в зарождении той или иной области знаний. Не мешало бы также оценить роль средств массовой информации для «раскрутки» того или иного основоположника. Если про некую персону говорят с придыханием, употребляя эпитеты «великий» и «гениальный», то скорее всего мы имеем дело с мифологизированной версией человека, имеющей мало общего с реальным прототипом.

---

1. William Jones, The article in the Dictionary of National Biography, by Henry Morse Stephens; www.unifi.it/testi/700/jones/Jones_DBN_article.html.
2. Оригинал 3-го доклада размещен на сайте: www.unifi.it/testi/700/jones/Jones_Discourse_3.html. Нами был использован перевод А.В. Филипповой под ред. Ю.А. Клейнера, примечания составила Я.В. Василькова.
3. Ревиль, Альберт. Предки европейцев по исследованиям новейшей науки. // Les Origines indo-europeenes oules Ardus primitifs, essai de paleontologie linguistique, par M. Adolphe Pictet; 2 vol. gand in 8 premiere partie, 1859; deuxieme partie 1863; Paris et Geneve, chez J. Cherbuliez.
4. Poser W.J., Campbell L. Indo-European Practice and Historical Methodology.
5. Cannon, Garland. The correspondence between Lord Monboddo and Sir William Jones / American Anthropologist, 70:559–562, 1968.
6. Cloyd E.L. Lord Monboddo, Sir William Jones, and sanskrit / American Anthropologist, 71:1134–1135, 1969.