Языки и народы
О. Е. Акимов
Общие сведения о языкознании
Язык — это врожденное свойство человека, как биологического вида, отличающее его от животных. На земле нет ни одного народа или даже небольшого племени, которое бы не имело своего языка. Специалисты, изучающие языки на систематической основе с целью установления их внутренней структуры и внешних причинных взаимосвязей с другими языками, называются языковедами или лингвистами. Своим трудом они творят науку лингвистику (от латинского слова lingua — язык) или глоттологию (от греческого слова γλώττα — язык).
Большинство людей широко пользуются одним или несколькими языками, не рассматривая их с лингвистической точки зрения. Нередко они усваивают иностранные языки автоматически, подобно тому, как дети овладевают родным языком. Но лингвиста интересует не предмет, т.е. что человек говорит и пишет, а инструмент, т.е. как он это делает. Таким образом, он изучает общие законы функционирования языка как такового и причины отклонения от них.
Языковые системы внутри себя подразделяются на уровни: фонетический (звуковой состав слов), лексический (словарный запас), грамматический (организация слов в предложении) и т.д. Соответственно, лингвисты могут специализироваться на изучении отдельных уровней, которые, однако, тесно переплетаются друг с другом. Это происходит потому, что морфология (строение) предложения связана с морфологией входящих в него слов, а словоизменение — с фонологией. Трудно сказать, где заканчивается синтаксис и начинается фразеология, где начинается текстология и заканчивается филология.
Кстати, филология часто вообще выводится из сферы лингвистики; считается, что она только породила языкознание. Верно, что филологи первыми заинтересовались древнегреческими и латинскими произведениями, они первыми начали сравнивать исчезнувшие и современные им языки. Но почему филологов надо отделять от общей лингвистики? Разве в античные времена не существовало грамматики, которая является краеугольным камнем языковедения? Следовательно, уже в древности была наука о языке, какую бы примитивную форму она тогда не принимала. Кроме того, в античной Греции, древней Индии и Китае — повсюду люди с давних времен замечали «старение» литературных текстов, связанное с изменением языка. Таким образом, в центре их внимания оказывалось не содержание произведения, а его форма, т.е. язык на котором оно написано.
Языковедение тесно сотрудничает с этнографией и археологией, поэтому лингвистические сочинения часто переполняют факты, взятые из этих областей. То же самое можно сказать об экономике, эстетике, этологии (науке о традициях народов) — все они входят большими и малыми частями в лингвистику. Этимология изучает происхождение слов, значит, она не отделима от семантики или семасиологии, которые интерпретируют слова. Нет чисто этимологических словарей, чаще издают историко-этимологические, поскольку происхождение слов напрямую зависит от их истории возникновения и развития.
Область лингвистики, предметом которой являются проблемы установления родства языков, называется сравнительно-историческим языкознанием (лингвистическая компаративистика или компаративная лингвистика). Она является, пожалуй, одной из основных, поскольку в ее рамках устанавливается морфологический тип языка.
История языка дает представление о глобальных законах его развития. Все прочие области лингвистики выполняют вспомогательные функции, хотя, повторяем, всё здесь тесно взаимосвязано. Так, например, топонимика (географические названия городов, рек и гор) и антропонимика (названия, связанные с именами людей) не может существовать без более общих разделов лингвистики, к каковым относится этнолингвистика. Последняя взаимодействует с психолингвистикой и социолингвистикой, а те в свою очередь завязаны на перечисленные ранее разделы: фонетику, грамматику и т.д.
Отдельные названия лингвистических наук вводятся для того, чтобы вычленить объект изучения из необъятного языкового мира. Такая хирургическая процедура режет на части непрерывную лингвистическую ткань, где на самом деле не существует естественных границ. В силу указанных причин нет большого смысла давать определения всем этим отраслям единой и взаимосвязанной науки о языке. Человек, заинтересовавшийся, например, звуковым составом слов мало интересует, как точно назвать то, чем он занимается — сравнительной фонетикой, просто фонетикой, фонацией, фонологией, антропофоникой, психофонетикой (все эти разделы лингвистики имеют свои дефиниции).
Аналогично, человек, анализирующий, какое место в предложение занимает подлежащее, сказуемое и дополнение, больше интересуется устойчивостью грамматических конструкций в различных языках мира, нежели тем, как называются его занятия. В самом деле, возьмем для примера следующее предложение: Иван увидел Петра, когда он уходил. Это предложение звучит двусмысленно, так как мы не понимаем, кто всё-таки здесь уходил — Петр или Иван. Однако жители Центральной Канады, пользующиеся криалгонкинским диалектом английского языка прекрасно бы поняли, что уходил именно Иван. Лингвисту любопытно узнать, что же это за диалект, где такая двойственность исчезает.
Возьмем другое элементарное предложение: человек пьет молоко. На русском языке можно составить еще пять равноправных комбинаций из этих трех слов: молоко пьет человек, пьет человек молоко, человек молоко пьет, пьет молоко человек, молоко человек пьет. Все шесть комбинаций образуют полноценные эквивалентные предложения, понятные любому русскому. Но удивительное дело, англичанин выберет из шести, казалось бы, совершенно равнозначных предложений, самое первое: человек пьет молоко, другие комбинации для него звучат неестественно, он может не понять, о чем в них идет речь. Турок или японец предпочтет сказать: человек молоко пьет; араб, скорее всего скажет: пьет человек молоко; мадагаскарец: пьет молоко человек; кабардинец: молоко человек пьет; и, наконец, бразилец: молоко пьет человек.
Так вот, для нас неважно, как называется наука, занимающаяся порядком слов в предложении, важно понять, почему этот порядок слов в различных языках неодинаковый. В дальнейшем мы постараемся избегать всяческих дефиниций и будем больше обращать внимание на существо проблемы. Такой подход к языку называется конструктивным, в отличие от формального. Формализм очень коварен в своих проявлениях и пронизывает многие сферы интеллектуальной деятельности человека, нанося ему огромный вред. Внешняя строгость формального подхода, как правило, сопряжена с внутренними противоречиями или большими натяжками содержания. Она сковывает свободу творческой мысли искусственными границами дефиниций. Конструктивный же подход позволяет человеку лучше проследить связь между языком и мышлением. Очищая язык от косных языковых оболочек, расплывчатых и колеблющихся представлений, он делает наши идеи ясными и однозначными.
Конструктивист опирается на конструкты, для которых важны не понятийные определения, а отчетливые представления. Например, весьма полезным конструктом является морфема, введенная И. А. Бодуэном де Куртенэ как «минимально значимая часть» слова [6]. Дать более строгое лингвистическое определение для нее затруднительно, зато можно попытаться ее представить через взятые из физики категории.
Морфема — это морфологический атом, несущий цельную фонетическую и семантическую нагрузку. Корни, суффиксы, префиксы, флексии — всё это морфемы, которые ведут себя очень по-разному, сохраняя при этом свою самостоятельность. В лингвистических превращениях атомы-морфемы уже не дробятся, но могут соединяться в молекулы, состоящие из двух, трех и более морфем. Сложные молекулярные образования видоизменяются тоже по вполне строгим законам, диктуемым природой морфем. Лингвисты не сразу догадались, что лучше иметь дело с этими естественными конструктами, чем с отдельными слогами, буквами или звуками, которые не образуют устойчивых единиц при всевозможных словоизменениях.
Формальный подход часто порождает пустые споры. Например, немало копий было сломано вокруг того, считать ли лингвистику естественной наукой типа физики или нормативной типа правоведения. Понятно, что формалистов тянет на последнее, хотя они соглашаются, что элементы естественности в лингвистике присутствуют, особенно в фонетике. Тогда они зачисляют лингвистику в разряд исторических наук, которые сами носят неясный статус. Надо сказать, что подобные спекулятивные споры ведутся вокруг психологии, социологии, экономики и т.п., поскольку формалисты существуют везде. Они гадают, куда их отнести — к естественным или к так называемым гуманитарным наукам. Под последними понимаются те отрасли знаний, которые так или иначе соприкасаются с человеком. Тут же возникает вопрос: а разве человек не естественный объект? Мне кажется, что любая область знания может называться наукой только в том случае, если она имеет дело с естеством. Нет природного, независимого от человека объекта, нет и науки.
Схоластические споры вокруг дефиниций часто заслоняют конкретный предмет изучения лингвистики, а он таков. Подсчитано, что сегодня люди говорят на 6700 языках [1], постоянно изменяющихся во времени. Впрочем, точное число языков определить непросто; так, в источнике [2] называется другое число — 4700 (мы будем пользоваться, однако, источником [1]). Это связано с тем, что нет четкой границы между языком и его диалектами. Например, юго-восточные диалекты французского и диалекты итальянского языков, на которых говорят по другую сторону административной границы, так похожи, что их можно принять за один язык. Такие диалекты образуют единый диалектный континуум. Граница внутри этого континуума проведена государственная, а не лингвистическая.
Трудно также сказать, чем владеют голландцы и немцы — самостоятельными языками или связанными диалектами одного и того же языка. Известно, что знающий голландский язык понимает знающего северо-германский язык, а знающий северо-германский понимает знающего диалекты Центральной Германии. Но говорящие на этих немецких диалектах люди уже не понимают голландцев. Обычно, носители полноценного языка являются и носителями государственной атрибутики, носители же того или иного диалекта, как правило, таким привилегированным статусом не обладают.
Итак, различие между диалектом и языком мало касается лингвистики. Эти вопросы относится скорее к ведению правовых норм государственного и административно-территориального деления, когда к проживающим на них гражданам предъявляются какие-либо языковые требования. Таким образом, проблема деление непрерывного лингвистического поля на языки и диалекты является исключительно формальной, следовательно, нам нужно с ней как можно быстрее кончать.
Гораздо любопытнее проследить, как меняются отдельные слова в зависимости от местности, где они используются. Возьмем, например, смежные ареалы английского, северо-немецкого и южно-немецкого языков. Существительное яблоко на английском языке звучит как apple, аналогично на северо-немецком — apple, а на южно-немецком — Apfel. Глагол делать на указанных территориях произносится как make, maken и machen, соответственно. Местоимение первого лица единственного числа — как I, Ik и Ich. Наречие что, соответственно: that, dat, das. Слово бить: pound, pund, Pfund и т.д.
Составляя подобные ряды слов, лингвисты-компаративисты определяют правила трансформации отдельных фонем от одного ареала к другому. В частности, английский звук th- нередко меняется на немецкий d- (тогда — then — dann, спасибо — thank — danke, гром — thunder — Donner). В северо-немецком языке звук -k часто заменяется на южно-немецкое -ch, -t на -s, -p на -f и т.д. В швейцарском немецком языке звук -k заменяется не на -ch, а на промежуточный звук -kch. Таким образом, слово ребенок приобретает более тонкие фонетические оттенки: Kind, Kchind, Chind. Швейцарцы и немцы понимают друг друга, как понимают друг друга чехи и словаки. В датском, норвежском и шведском языках происходят более ощутимые метаморфозы, но различия между ними примерно такие же, как между русским, белорусским и украинскими языками.
Итак, плавные лингвистические различия, изучаемые специалистами-диалектологами, почти не касаются границ, установленных в Европе сравнительно недавно. Но установлено, что голландский язык со всеми его диалектами занимает серединное положение между английским и немецким. Такое же серединное положение занимает итальянский относительно французского и испанского. Так возникают отдельные группы: германская (английский, голландский, немецкий, ...), романская (французский, итальянский, испанский, ...), славянская (русский, чешский, польский, ...). В основании перечисленных групп обычно лежат древние языки, которые зафиксированы в дошедших до нас письменных памятниках. Так, в основе германской группы лежит готский язык XIV века, романская ветвь пошла от латыни, а славянская — от церковнославянского.
Названные здесь три группы можно выделить в семью, получившую название «индоевропейская». Древние слова в этой семье звучат очень схоже, например: мать (русс.), mamá (испан.), mãe (порт.), mere (франц.), madre (итал.), mother (англ.), Mutter (немец.) и т.д. Языки считаются родственными, если в них имеется достаточное число сходных грамматических конструкций и сходных по звучанию и значению слов. Близкими словами обычно являются родственные отношения (мать, отец, брат), местоимения (я, ты, он), названия частей тела (нога, рука, голова), природные явления и объекты (гора, лес, дождь), названия животных и растений (волк, заяц, сосна), пространственные отношения (низ, верх, север), элементарные действия и процессы (бежать, брать, течь).
На языках индоевропейской семьи в настоящее время говорит более половины населения земного шара. Наряду с ней следующие четыре семьи являются наиболее многочисленными — китайско-тибетская, тюркская, угро-финская и семитская. Следующие двадцать семей вместе с пятью названными покрывают уже 98 процентов населения планеты. Каждая из семей делится на группы, куда включены помимо живых языков еще и мертвые.
Так, индоевропейская семья состоит из десяти групп (в скобках указано число живых языков в группе): индийской (24), романской (10), германской (10), славянской (11), иранской (31), греческой (1), кельтской (4), балтийской (2), армянской (1), албанской (1). Но в греческой группе помимо новогреческого языка имеются два мертвых языка — древнегреческий и среднегреческий (византийский). Итого, в индоевропейскую семью входит около ста живых и приблизительно шесть десятков исчезнувших языков.
Помимо семей и групп лингвисты различают подгруппы. Так, славянская группа делится на восточную (русский, белорусский, украинский), западную (польский, чешский, словацкий, серболужицкий) и южную (болгарский, македонский, сербохорватский, словенский) подгруппы. Существует еще более мелкое дробление, связанное с многочисленными диалектами. Но выше уже говорилось, что в подобных делениях имеется масса условных элементов, внесенных на основе искусственной стандартизации, с которой могут согласиться не все лингвисты.
Вообще, люди, занимающиеся классификацией языков, как и профессионалы из любой другой области знаний, очень не любят, когда в их дела вмешиваются дилетанты. Они дотошно рассматривают все лингвистические аспекты, прежде чем тот или иной языковой объект (субъект) отнести к конкретной группе языков или диалектов. Однако при этом нередко забывается одно важное обстоятельство: нет на земле человека, который бы знал все 6700 языков. Есть специалисты, неплохо ориентирующиеся в отдельных языковых группах. Поэтому один человек никогда не сможет составить генеалогическую классификацию всех языков, существующих на земле. Это плод труда огромного числа профессионалов, работавших на протяжении многих столетий. Но дилетанты часто выдвигают свои «максимально полные классификации», которые, как они говорят, «более точно отражают языковые реалии». Будьте внимательны к претензиям подобного рода. Помните, для составления естественной классификации требуются профессиональные знания лексики и грамматики огромнейшего массива языков.
Древовидная структура языкового генезиса наводит на мысль о некогда существовавшем корне (праязыке), из которого произросли все прочие. Такое представление учитывает только дивергенцию, расхождение языков. Но существует и конвергенция, их слияние. Лексиконы различных языков взаимно диффундируют, следовательно, отдельные языковые ветви сцепляются друг с другом, образуя контуры. По причине такого сложного перемешивания уже невозможно из совокупности современных языков получить исходную совокупность, как нельзя из сваренного борща получить исходные овощи — капусту, свеклу, морковь и лук. Таким образом, неправильно думать, что один язык может просто «распасться» на две, три и более ветви. Например, в исходном языке было 100 тысяч слов, он распался на два языка с 50 тысячами слов в каждом. Так никогда не бывает. В частности, современный русский, белорусский и украинский языки никогда не образовывали один язык. Каждый из них вобрал элементы польского, литовского, татарского и прочих языков-соседей в различных пропорциях.
Предполагают, что на праязыке общались представители небольшого племени человекообразных обезьян, обитавших в районе Восточной Африки около ста тысяч лет назад. Их называют гоминиды; это название образовано от латинского слова homo. Приблизительно пятьдесят тысяч лет назад часть племени гоминидов двинулось в район Малой Азии, а оттуда уже они рассеялись по всему свету. Эта теория коррелирует с очень древним верованием, будто где-то на Севере или Северо-востоке африканского континента существовала раса хамитов (название образовано от имени Хам, одного из сыновей библейского праведника Ноя) с языком, близким к семитской семье. Некоторые лингвисты хамитское и семитское семейства объединяют в одну семью с полусотней языков. В соответствие с этой теорией праязыком считается хамитский; от него образовались все прочие языки мира. Вместе с языками хамиты несли культуру, в частности, религиозно-библейскую.
Существует прямо противоположная гипотеза, а именно, что праязык возник не на Юге, а на Севере планеты. Не хамиты, а арийцы, кочующие по территориям бывшего СССР, явились источником всей языковой культуры человечества. Высказывалось мнение, будто некогда существовал один славянский народ, имевший общий язык (праславянский), который впоследствии распался на множество языков вместе с разделением единого славянского народа (здесь нередко называется русский народ) на большие и малые европейские и азиатские нации. Однако подобные теории далекого и недавнего прошлого необходимо сейчас переосмыслить в свете новейших генетических данных о расселении людей по планете.
Это касается и так называемой ностратической теории (noster, nostra — наш), успешно продвигавшейся советским лингвистом Владиславом Марковичем Иллич-Свитычем (1934 — 1966), которая остается в нашей стране по сею пору очень популярной. Его наиболее преданным последователем был Сергей Анатольевич Старостин (1952 — 2005), который включил в зону «наших» языков, большей частью находящихся на территории бывшего Советского Союза, множество языковых семей Африки, Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Авторитетные лингвисты Тамаз Валериевич Гамкрелидзе и Вячеслав Всеволодович Иванов доказывают, что родиной индоевропейского праязыка (ядро ностратических языков) является Юго-Западная Азия, район между Закавказьем и Месопотамией.
Впервые о ностратической теории заговорил датский лингвист Хольгер Педерсен еще в 1903 году, который и ввел термин ностратический язык. Его поддержали итальянец Альфредо Тромбетти и англичанин Генри Суит. В Советском Союзе, а затем в России ее приняли прежде всего В.М. Иллич-Свитыч и С. А. Старостин. П.И. Пучков, В.А. Дыбо, А.Б. Долгопольский, А.Ю. Милитарёв и др. существенно развили макротеорию. В.М. Иллич-Свитыч составил Ностратический словарь, вышедший уже после его смерти в трех томах — первый (1971), второй (1976) и третий (1984). Объемистый словарь оставил нам С. А. Старостин. В 1994 году вышел новый словарь, составленный американским ученым А. Бомхардом. Стало также известно, что А. Б. Долгопольский подготовил к изданию последнюю версию ностратического словаря, который должен выйти в ближайшее время Англии.
Ностратическая классификация языков заметно отличается от выше представленной традиционной классификации, которую признают всё-таки подавляющее большинство лингвистов. Главное отличие состоит в том, что традиционалисты, к которым чаще всего относятся индоевропеисты, не ищут макрасемьи, поскольку деление на семьи как раз и было введено потому, что между отдельными группами языков не было найдено общих элементов. Они скептически относятся к попыткам присоединения к индоевропейским языкам чужаков. Нетрадиционалисты же во многих местах нарушают семейные границы, ищут родственные связи между группами или даже отдельными языками, входящими в различные семьи традиционной классификации. Например, к индоевропейской семье добавляют семито-хамитские (афразийские) языки, а к ним уральские и т.д. При этом надо помнить, что само семито-хамитское объединение представляет собой совокупность четырех разноплановых семей: семитская, чадская, берберская и кушитская, из которой часто выделяют самостоятельную омотскую семью.
Итак, в одну ностратическую макросемью попали: индоевропейская семья (балто-славянские, германские, индоарийские, кельтские, греческие и пр. языки), уральская семья (балто-финские, обско-угорские, самодийские и пр. языки), алтайская семья (монгольские, тюркские, тунгусо-манчжурские и пр. языки), картвельская семья (грузинский, сванский, мегрельский, лазский и пр. языки), афразийская семья (семитские, кушитские, чадские, египетский и пр. языки) и дравидийская семья (тамильский, телугу и пр. языки).
Индоевропеисты-традиционалисты возражают против такого деления, так как считают, что глубокие изменения в языках произошли намного позже разделения их на семьи, так что нельзя говорить о каких-то общих элементах в фонетике, лексике и грамматике. Например, все сходства семитских языков с индоевропейскими носят случайный, несистематический характер. Даже объединение семитских языков с хамитскими находит под большим вопросом. Думать же, что племена, живущие в Центральной Африке, на Дальнем Востоке и на Севере Европы, могли говорить на одном языке, — значит рисковать своей репутацией как ученого.
Помимо ностратического макрообъединения языков существуют иные теории, стремящиеся установить дальнее родство между языками. Так, в 1972году Эдгар Грегерсен объединил нигеро-кордофанскую и нило-сахарскую семьи. «На языках конго-сахарской макросемьи говорит несколько менее 7 процентов населения мира, из них 6 процентов — на языках нигеро-кордофанской семьи и 0,6 процентов — на языках нило-сахарской семьи. Крупная макросемья языков, по-видимому, существует также в Юго-Восточной Азии и Океании. Впервые вопрос о родстве большей части языков Юго-Восточной Азии поставил выдающийся австрийский лингвист и этнолог, живший на рубеже 19 и 20 вв., — Вильгельм Шмидт. Он высказал мнение о родстве малайско-полинезийских (австронезийских) языков с языками австроазиатскими (монкхмерскими и мунда). Его точку зрения позже поддержал американский ученый Пол Бенедикт, который включил в эту макросемью (которая получила название австрической) также тайские языки и языки мяо-яо. В настоящее время австрическую макросемью подразделяют на две ветви: в первую из них включают австронезийскую и паратайскую семьи, во вторую — австроазиатскую и мяо-яо» [3].
Американский лингвист Джозеф Харолд Гринберг в 1987 году предложил евразийскую макросемью, в которую вошли следующие семьи: индо-хеттская (практически совпавшая с индоевропейской плюс хеттский язык, считающийся изолированным), уральско-юкагирская, алтайская (куда, однако, не включены японский и корейский языки), японо-корейская (в нее входит айнский язык, который считается изолированным) и чукотско-эскимосская (помимо эскимосско-алеутских языков сюда включены чукотско-камчатские). В свою макрасемью Гринберг не включил дравидийскую и картвельскую семьи, зато добавил нивхский (Хабаровский край), айнский (остров Хоккайдо) и чукотско-камчатские языки. Расхождения Гринберга с теоретиками ностратического макрообъединения лучше всего доказывают зыбкость оснований, по которым производится объединение семей.
В.М. Иллич-Свитыч предполагал, что наряду с ностратической макросемьей Старого Света существует американская макросемья. Его последователи обнаружили, что не только языки Европы (за исключением северокавказских и баскского), Сибири и Центральной Азии (кроме енисейского), Ближнего Востока (кроме хуррито-урартских, хеттского, шумерского, этрусского и некоторых других), Индии (кроме синто-тибетского и австроазиатских), но даже японский и корейский языки (их включают в алтайскую семью), а также эскимосско-алеутские языки относятся к «нашим». П.И. Пучков [3] приводит точное число людей говорящих сейчас на языках ностратической макросемьи (в процентах): индоевропейская семья (45), алтайская (6), дравидийская (4), уральско-юкагирская (0,5), картвельская (0,1) и эскимосско-алеутская (0,002), что в совокупности составляет 56 процентов от общего числа жителей земли. Для сравнения; на языках афразийской макросемьи сейчас разговаривает 5,4 процента всех людей: семитская семья (4), чадская (0,6), кушитская (0,6) и берберская (0,2).
В 1980-х годах С.А. Старостин открыл сино-кавказское макрообъединение, имеющее отдаленное родство с ностратической семьей. Он обнаружил элементы сходства между енисейскими языками, сино-тибетскими и северо-кавказскими. Его последователи к этой макросемье решили отнести баскский язык и языки северо-американских индейцев, до этого считавшиеся изолированными. «Позже была сделана попытка включить в состав сино-кавказской макросемьи также изолированный язык бурушаски в горах Каракорум, малочисленный язык нахали (нихали) на полуострове Индостан и совсем недавно вымерший язык кусунда в Гималаях» [3].
Невольно задаешься вопросом, какие невероятные социально-исторические процессы должны происходить на земле, чтобы люди, разделенные многими тысячами километров, были всё же лингвистически связанными? Ведь здесь названы языки, распространенные главным образом в высокогорной местности самых различных частей света. Горы разделены равнинами, морями и пустынями, жители которых говорят совершенно на других языках. Нужно помнить, что за всяким родством языков стоит миграция населения. О какой миграции здесь можно говорить? Какие вообще причинно-следственные явления здесь могут лежать в основе? Может быть, в горы Кавказа, Тибета, Пиренеи, Кордильеры инопланетяне забрасывали десант, обученный одному языку? Неистребимое желание к объединениям языков и поиску одного-единственного праязыка, толкает исследователей на отчаянные поступки, не свойственные серьезным ученым.
С.А. Старостин, вслед за Моррисом Сводешем, утверждает, что распад ностратической макросемьи на отдельные семьи начался 15 тысяч лет назад. П.И. Пучков называет более позднюю дату — 11-12 тысяч лет назад. В.М. Иллич-Свитыч считал, что шести выше означенным семьям соответствует шесть праязыков, которые он попытался восстановить. Собственно, ностратическая теория только тем и занимается, что восстанавливает давно исчезнувшие языки. В общем, ностратисты исходят из теории моногенезиса, т.е. все языки возникли из одного корня. Их даже обзывали креационистами, приверженцами библейского мифа о некогда существовавшем едином языке, дарованном Богом, который затем при строительстве Вавилонской башни распался на множество несхожих языков. Традиционалисты обыкновенно исходят из теории полигенезиса, будучи уверены, что первоначальный язык нам никогда не восстановить, между тем как множественность языковых семей — лингвистический факт, указывающий на множество исходных точек ветвления. Критики ностратистов говорят, что для теории моногенезиса нет необходимой информации; все их построения, говорят они, носят гипотетически-умозрительный характер.
Так, например, нетрадиционалисты предполагают, что все личные, вопросительные и указательные местоимения макросемьи имеют схожие черты. Они думают, что ностратические слова не могли начинаться на гласную и заканчиваться более чем на одну согласную. Структура корневых слов должна была состоять из одного или двух слогов, трехзвенные корни, если и встречались, говорят они, то очень редко. Большое значение ностратисты отводят разработке звуковой системе произношения исчезнувших слов, что подвергается особо резкой критике. Они думают, что наряду со звуками, имевшими большей частью подражательный характер, носители ностратического языка пользовались жестами и мимикой. Очевидно, в подобных изысканиях содержится немало субъективного и надуманного.
Главная проблема ностратической концепции состоит в том, что всегда очень сложно сказать, какие черты в реконструируемых языках следует считать архаичными, а какие новыми. Оценка хронологической дивергенции макросемьи, основывающаяся на скудных историко-культурных артефактах, остается наиболее сомнительным звеном ностратической теории. Между тем от нее целиком зависит успех реконструкции праязыка. Таким образом, восстановление единого языка-предка при дефиците информации остается делом крайне рискованным, особенно, если учесть, что существование его до сих пор не доказано. Вот почему ностратическую теорию, носящую слишком общий и умозрительный характер, не признают многие лингвисты, занятые конкретной лингвистикой. Ее подвергали критике такие известные лингвисты, как Дж. Мэтисофф, Л. Кэмпбелл, Р. Диксон и многие другие.
Ни одна нация сегодня не говорит на языке своих далеких предков; все языки испытали сильные метаморфозы. Тем не менее многие языковеды в нашей стране и за рубежом пытаются представить себе, как мог бы звучать праязык гоминидов, этот первичный язык человечества. На их пути стоят принципиальные трудности. Согласно археологическим данным, речевой аппарат первых Homo Sapiens заметно отличался от соответствующего аппарата неандертальцев, мигрировавших по земле. Можно предположить, что с изменением строения носоглотки, челюстной системы и мягких тканей рта трансформировалась и членораздельная речь. Поэтому вряд ли сможет современный человек воспроизвести звуки, издаваемые когда-то гоминидом. Правда, в биологии действует правило: филогенез повторяет онтогенез. В соответствии с ним грудной ребенок имеет слегка приподнятую гортань, как у давно вымерших гоминидов. Значит, звуки, издаваемые им должны быть близки к звукам наших предков.
В 1984 году Либерманн опубликовал работу «Биология и развитие языка» [4], в которой дал хронологическую шкалу, с помощью которой лингвисты оценивают состояние праязыковой системы звуков. Насколько она верна, сказать трудно, однако ностратисты пользуются ею так, будто ее истинность абсолютна. В своих работах они то и дело указывают даты распада языковых макросемей на семья и семей на группы. Но можно ли им доверять — вот в чём вопрос. Из археологии мы достоверно знаем, что неандертальцы подвергали умерших ритуальному погребению. Это коллективное действие требовало скоординированного поведения семьи и целого племени. Вероятно, оно сопровождалось песнопением и танцами под звуки тамтама и других музыкальных инструментов, сочинением мифов о жизни в мертвом царстве, что явилось первыми зачатками культурных традиций. В дальнейшем язык продолжал развиваться с производством орудий труда и охоты, строительством жилища и приготовлением пищи.
У нас нет оснований считать, что древние языки были слишком просты или, наоборот, слишком сложны. Например, в подавляющем большинстве индоевропейских языков имеется три рода: мужской, женский и средний. Но в древнем языке хеттов — только два рода: общий и средний. Еще пример, сейчас существует два грамматических числа: единственное и множественное, а раньше — три: к уже названным двум добавлялось двойственное число. От языка к языку сильно менялось и число падежей. Так, считается, что во многих ранних индоевропейских языках существовало восемь падежей: именительный, винительный, родительный, дательный, творительный, отделительный, местный и звательный. Местоимения от первого и второго лица в них не различались по родам и т.д.
В общем и целом язык — это саморегулирующаяся система, легко подстраивающаяся под быстро меняющуюся жизненную обстановку. Она сама порождает механизмы, максимально пригодные для выражения идей, которыми озабочен человек. Но эти механизмы не возникли из ничего; все они берут свое начало из языковых структур прошлого. Таким образом, возникает один большой граф древовидной формы, большинство ветвей которого, однако, скрыто от нас. Только очень небольшая часть непрерывно меняющейся языковой системы была зафиксирована в письменных знаках и, следовательно, может быть восстановлена. Большая же часть лингвистического дендрита исчезла для нас навсегда. Праязык, главный объект поиска ностратистов, нам, видимо, никогда не восстановить, хотя усилий в этом направлении делается немало.
В настоящее время в связи с преобладанием интеграционных процессов в сфере коммуникации формирование языковых систем происходит по совершенно иным законам, чем это было много тысяч лет назад. Языковое ветвление сильно затормозилось или полностью прекратилось. Человечество, видимо, недалеко от времени появления снова одного универсального языка, понятного всем людям планеты. Тогда языковое непонимание будет связано только с профессиональной деятельностью и социальным статусом отдельных групп населения. Язык следует за жизнью: ее несхожесть приведет к несхожести языковых средств общения, включая материальные носители. Уже в наше время степень использования мобильных телефонов и компьютеров заметно дифференцирует население, проживающее на одной территории, в сфере общения. Человек, не умеющий пользоваться этими техническими средствами, почти не контактирует с человеком, который постоянно пользуется ими в своей повседневной жизни.
Языковое обособление раньше и теперь происходит по причинам изоляции отдельных групп населения, чему способствовало наличие политико-административного деления, а также существование в данной местности природных преград: непроходимых болот, широких рек, густых лесов и высоких гор. Все эти естественные преграды существуют и на территории Европы. В силу этого она поделена на огромное число изолированных областей, где в далекие времена люди, живущие по другую сторону реки или горного хребта, общались на языках, непонятных для соседей. Однако за долгие столетия бурной истории многие сотни европейских языков бесследно исчезли. Таких тесных политико-экономических контактов и захватнических военных конфликтов не было в других частях света. Например, в Новой Гвинеи и на близлежащих с ней островах, где проживает сейчас в общей сложности около пяти миллионов человек (менее 0,1% всего населения земли). Там сейчас сосредоточена примерно одна шестая всего языкового многообразия. Причем это различие затрагивает самые основы языков; на небольшой территории суши одновременно существует не менее пяти языковых семей. Похожая картина наблюдается у нас на Кавказе, где тоже насчитывается не одна сотня самых разных языков.
Сегодня большинство жителей Америки говорит на европейских языках. Только 4 процента разговаривает на языках аборигенов, что составляет 0,6 процентов от всего населения земного шара. Языки американских индейцев многочисленны, разнообразны и очень трудно поддаются классификации. Изоляция, с одной стороны, и хаотическая миграция на большие расстояния, с другой, сильно осложняют выделение в них групп и семей. Многие языки до сих пор плохо изучены, в частности, язык чикитано, на котором говорят примерно 40 тысяч человек, проживающих в Боливии. Языки ювана и мутyс (Венесуэла), арaра и коорошитари (Бразилия), карабайо, яри и нукак-макy (Колумбия) тоже никто как следует не изучал. Между тем число людей, говорящих на одном из них, не превышает сотни; каждый год их число заметно уменьшается.
Похожая картина наблюдается с языками аборигенов Африки и Австралии. Гринберг, выделивший гипотетическую евразийскую макросемью, пытался также найти общие элементы и для языков Тихоокеанского региона. Однако австралийский языковед Стивен Вурм убедительно показал, что эти языки не родственны между собой. Автономные папуасские языковые семьи (бугенвильская, торричелли, раму, варембори, пауви, бурмесо и пр.) никак не связаны и с языками других регионов земли.
Перечисленные факты заставляют лишний раз задуматься над возможностью существования единого праязыка. Попробуйте-ка для начала на основе знаний современных итальянского, испанского и французского языков восстановить латынь. Не получится. Восстановление же общего праязыка — проблема намного сложнее. Правда, у искателей праязыков имеется «запасной аэродром» в виде языковой абстракции. Иногда они говорят: мы реконструируем не сам праязык, на котором когда-то говорили наши предки, а некую модель пересечения огромного числа ныне существующих языков. Общая их часть дает языковой реликт, на котором нельзя говорить, но можно использовать в теоретических целях. На этот аэродром приземляются составители макросемей, когда сталкиваются с жесткой критикой.
Мы имеем следующий количественный расклад: на Европу приходится 225 языков (что составляет 3,3% от общего числа языков), на Америку — около 1000 (15%) языков, на весь Тихоокеанский регион — 1300 (19,4%), на Африку — 2000 (30%) и на Азию — 2175 (32,4%) языков. Приведенная языковая раскладка соответствует приблизительно 2000 году. Но через 100 лет она изменится радикальным образом. Прогнозируется, что в течение века количество языков аборигенов уменьшится примерно на 90%, т.е. из нынешних 6700 живых языков примерно 6000 окажутся мертвыми, известными только узкому кругу специалистов. Мертвые языки обычно не воскресают; исключением является возродившийся на рубеже XIX – XX столетий иврит, на котором сегодня говорят свыше трех миллионов евреев.
Самым древним языком считается шумерский, исчезнувший за две тысячи лет до Рождества Христова. Он зафиксирован на глиняных табличках, распространенных на территории Месопотамии (современный Ирак). Его сменил аккадский язык, на котором говорили завоеватели Шумер, вавилоняне и ассирийцы. Он исчез около тысячи лет до Р.Х., оставшись только в письменных памятниках. Эти два долгожителя существовали благодаря мощной военно-политической машине, распространяющей свое влияние на большие территории и многие сотни тысяч людей, подвергшихся колонизации.
Другими источниками долголетия является культурные и религиозные творения. В этой связи можно вспомнить древнееврейский, древнегреческий, латинский, санскрит, церковно-славянский языки. На них говорили миллионы людей; их до сих пор изучают в университетах. Однако чаще всего носителями языка были небольшие племена, насчитывающие несколько сот, а то и десятков человек, не умевших к тому же писать. Речь в таких небольших общинах меняется быстро, так что через несколько поколений лексический состав и грамматический строй предложений могли эволюционировать до полной неузнаваемости сменившими их поколениями. Тем не менее, и они сыграли свою важную промежуточную роль при формировании «великих» языков. Такую ответственную функцию взял на себя, например, исчезнувший язык креольских племен, некогда живших на территории Европы. Изучение языка креолов позволило лингвистам установить более точное генетическое соответствие между современными европейскими языками.
Сегодняшнее языковое многообразие осталось нам в наследство главным образом от далекого прошлого. В Европе люди говорят на языках, число которых невелико по сравнению с другими регионами земного шара. Это связано с высокой степенью интеграции европейцев не только внутри своего континента, но и со всем миром. Например, на испанском языке сейчас говорит треть миллиарда человек; он занимает почетное второе место после китайского. На третьем месте стоит английский — 322 млн. человек. Четвертое и пятое места держатся за неевропейскими народами стран Индии и Бангладеш (язык бенгали — 189 млн. чел., язык хинди — 182 млн. чел.). Русский язык по число говорящих на нём делит шестое и седьмое места с португальским языком, на котором тоже говорит примерно 170 млн. чел. Немецкий язык (98 млн. чел.) стоит на девятом месте (после японского языка — 125 млн. чел.). На французском языке сегодня разговаривает 72 млн. чел. Дальше идут: польский (44), украинский (41), итальянский (37), румынский (26) и другие языки, выстраивающиеся по количеству населения соответствующих стран[1].
Когда дело касается подсчетов, к единому мнению прийти невозможно. Так, наш прославленный лингвист, этнолог и религиовед академик П.И.Пучков на 1998 год дает совершенно другие числа [3]: на китайском языке гуаньхуа разговаривает один миллиард 52 миллиона человек, на английском (508), хинди (487), испанский (417), русский (277), арабский (246), бенгальский (211), португальский (191), малайско-индонезийский (177), немецкий (128), французский (128), японский (126) (ко всем указанным в скобках числам нужно добавлять по шесть нулей). Почему наблюдается такая разница в количествах? Очевидно, проблема заключается в статистических методиках подсчета, а главное, в учете тех или иных диалектов.
Нам, живущим в Европе, кажется, что в языковом отношении все страны заметно различаются между собой, а китайцы или индийцы говорят на одном либо китайском, либо индийском языках. Но это далеко не так. Если взять территорию Китая, там наблюдается еще большее языковое разнообразие, чем в Европе. В действительности, нет единого «китайского» языка: 885 миллионов китайцев говорит на языке мандарин, на языке ву — 77 млн. чел., на языке ю (66), мин нан (49), джинью (45), ксиянг (36), хакка (34) и т.д. (везде в млн. чел.). Эти языки употребляются жителями Китая, когда-то разделенного на отдельные княжества, которые долгие столетия жили самостоятельно.
Аналогичная картина языкового многообразия наблюдается в Индии, где помимо упоминавшегося языка хинди существует язык телугу (66 млн. чел.), марати (65), тамил (63), пенджаб (56), гуджарати (44), малайалам (34), каннада (33,6), орийя (31), бходжпур (26), маитхили (24) и т.д. Таким образом, число китайских и индийских языков исчисляется многими сотнями. Даже в небольшой Италии существует множество наречий: тосканское, венецианское, ломбардское, неаполитано-калабрийское, сицилийское, пьемонтское, лигурийское, эмилиано-романьольское и другие. Причем границы между языками и отдельными наречиями, непонятными соседям вовсе или частично, достаточно условны. Всё здесь определяется многовековыми традициями, устанавливаемыми местными языковедами.
Динамика языков отражает динамику цивилизаций, а значит, и распространение естественнонаучных знаний. Родственные языки обнаруживают общие корни и аффиксы (т.е. суффиксы и преффиксы), однотипные правила изменения флексий (окончания слов). Эти части слова ведут себя как морфемы, о которых говорилось в начале этого раздела. С этой точки зрения языки подразделяют на три морфологических типа языков: агглютинирующий, флектирующий и изолирующий.
Характерным примером изолирующего языка является китайский. Для него характерны односложные слова образующие неизменные морфемы, т.е. в нем нет аффиксов, но есть корневые вполне самостоятельные слова. Новое слово рождается не путем изменения исходной морфемы, а путем присоединения другой. Например: рабочий (гуньжень) получается соединением морфемы работа (гун) и морфемы человек (жень). Аналогично получается слово торговец (шанжень), военный (цзюньжень). Функцию словообразовательного суффикса выполняют корни: цза, ши, син, хау; например: даоцза — нож, фанцза — дом. В китайском языке существительные не склоняются по падежам, не имеют рода и числа.
Флектирующими языками являются индоевропейские и некоторые семитские. Флексия чаще всего передается гласной, которая находится в конце слова (у окн-а, в окн-е, к окн-у). Но в семитских языках используется внутренняя флексия, то есть корень состоит из одних согласных, а различная огласовка его гласными приводит к новым грамматическим значениям, например: китабун (книга) и кутубун (книги), баладун (страна) и булданун (страны). Внутренняя флексия встречается в некоторых словах немецкого языка.
Агглютинирующим типом называется такой строй языка, при котором формы слова образуются путем последовательного присоединения несамостоятельных аффиксов. Часть слов из языков индоевропейской семьи, как уже говорилось, относится к агглютинирующим или агглютинативным, но типичными в этом отношении являются тюркские, семитские и угро-финские языки. По местоположению аффиксов агглютинативные языки как раз и делятся на префиксальные (кавказские), интерфиксальные (некоторые семитские) и суффиксальные (тюркские).
Идея типологической классификации языков возникла позже генеалогической, и предложили ее впервые филологи-романтики Август (1767 – 1845) и Фридрих (1772 – 1829) Шлегели. Фридрих Шлегель в работе «О языке и мудрости индийцев» (1808) утверждал, что есть языки флективные, для которых свойственно «богатство, прочность и долговечность», а есть языки аффиксирующие, которым «с самого возникновения недостает живого развития», им свойственны «бедность, скудость и искусственность» [5, п. 79]. Август Шлегель предложил уже не два типа, а три: флективный, аффиксирующий и аморфный, который сейчас называется изолирующим. «Он ввёл термины синтетизм и аналитизм, указывая на движение европейских языков от синтетического типа к аналитическому, особенно в условиях взаимодействия разных языков. Предпочтение отдавалось синтетическим языкам. Допускался параллелизма в развитии разных языков».
Фридрих Шлегель ввел термин сравнительная лингвистика, к которой он пришел благодаря своему интересу к различным языкам. Сначала он увлекался архаичными формами древнегреческого языка. В частности, он заинтересовался вопросами становления ионического литературного диалекта. Потом он увлекся восточным мистицизмом, думая, что Индия является колыбелью человеческой цивилизации. Он стал серьёзно изучать санскрит, сравнивая его с греческим, латинский, германским, персидским, армянским, славянским и кельтским языками, лексику и грамматику которых он неплохо знал. Флективные языки (санскрит, греческий и латинский) были объявлены эстетически совершенными; от них пошли все прочие языки. «Языки типа древнеиндийского характеризовались как изначально выражающие (в силу внутреннего озарения) самые сложные и вместе с тем необычайно ясные понятия и мысли. ... Наблюдения над фактами латинского языка и восходящих к нему романских языков позволяли констатировать "стачивание" форм в результате потери этими языками своей изначальной чистоты и смешения языков» [6].
Типология диктуется грамматикой, а не лексикой языков. В изолирующих языках корни берут на себе неизменное содержание слова. В агглютинативных языках часть содержания снимается с корня и возлагается на приставки, за счет чего повышается смысловая гибкость фраз. Наконец, во флектирующих языках передается не только смысл, но и тонкие отношения между словами. За счет развитой системы флексий и аффиксов здесь можно достичь выразительных форм, передающих тонкие переживания поэтической души. Три языковых типа Шлегели трактовали как исторические стадии, которые проходит любой язык. Сначала он аморфен, затем проходит агглютинативную стадию и, наконец, самую развитую флективную.
Франц Бопп (1791 – 1867) «отказывается признавать сотворение древнеиндийского как результат единовременного акта откровения свыше и отходит от романтической мистики своих предшественников, заменяя её строгим — в духе естественных наук — методом "расчленения языкового организма". Индоевропейские языки описываются в сравнении с санскритом как "материнским" языком. Опираясь на рационалистическую грамматику, он постулирует наличие в структуре личных форм глагола всех компонентов логического суждения — субъекта, связки быть (санскритский корень as-) и предиката. Им разрабатывается первая в истории компаративистики схема морфологических соответствий в индоевропейских языках» [6].
В 1816 году им была издана первая специальная работа по сравнительной грамматике индоевропейских языков — «О системе спряжения санскрита в сравнении со спряжением греческого, латинского, персидского и германского языков». В период с 1822 по 1827 он детально описывает грамматику санскрита. Главным трудом его жизни стала «Сравнительная грамматика санскрита, зендского, греческого, латинского, литовского, старославянского, готского и немецкого», выходившая отдельными томами с 1833 по 1852 годы (второе издание выходило с 1857 года).
«Первую сравнительно-историческую грамматику одной из групп (а именно германской) внутри индоевропейских языков создаёт Якоб Гримм (1785 – 1863). Вместе с братом Вильгельмом Гриммом (1786 – 1859) он активно собирал и издавал немецкие фольклорные материалы, а также публиковал произведения майстерзингеров и песни Старшей Эдды. Постепенно братья отходят от гейдельбергского кружка романтиков, в русле которого складывались их интерес к старине и понимание старины как времени святости и чистоты. ...
В работе "О происхождении языка" (1851) проводятся аналогии между исторической лингвистикой, с одной стороны, и ботаникой и зоологией, с другой стороны. Высказывается идея о подчинении развития языков строгим законам. В развитии языка выделяются три ступени — первая (формирование корней и слов, свободный порядок слов; многоречивость и мелодичность), вторая (расцвет флексии; полнота поэтической силы) и третья (распад флексии; общая гармония взамен утраченной красоты). Делаются пророческие высказывания о господстве в будущем аналитического английского языка. "Бессознательно правящий языковой дух" признаётся фактором, направляющим развитие языка и (в близком согласии с В. фон Гумбольдтом) и играющим роль созидающей духовной силы, которая определяет историю народа и его национальный дух. Я. Гриммом уделяется внимание территориальным диалектам и их взаимоотношению с литературным языком» [6].
Вильгельм фон Гумбольдт (1767 – 1835) подхватил идею братьев Шлегелей о стадийном развитии языка и связал ее с духовным развитием народов подобно тому, как это понимал Якоб Гримм. Он говорил, что высокий дух нации требует от языка четкого разграничения формы и содержания. «Под формой языка понимается постоянное и единообразное начало в созидательной деятельности духа, взятое в совокупности своих системных связей и представляющее собой индивидуальный продукт данного народа. В языке различаются материя и форма, внешняя (звуковая и грамматическая) и внутренняя (содержательная) форма. Особое значение для последующих периодов развития языкознания имела трактовка внутренней формы языка, определяющей способ соединения звуков и мыслей, как собственно языка. Утверждалось, что у каждого языка наличествует своя внутренняя форма» [6].
Начиная с эпохи Возрождения, считалось, что два античных государства, Древняя Греция и Древний Рим, обладают наивысшей, ни с чем не сравнимой литературной культурой. Для ее выражения нужна развитая грамматика, которой обладают так называемые классические языки Античной эпохи. Исторический подход братьев Шлегелей и братьев Гримм состоял в том, что в языках Китая и Египта, где «дух народа» заметно ниже, грамматика много слабее. Европейские же языки, опирающиеся на греческий и латинский языки, грамматически самые совершенные. Промежуточное положение занимают санскрит и семитские языки. По Гумбольдту, «вслед за братьями Шлегелями, различаются языки изолирующие, агглютинирующие и флективные. В классе агглютинирующих языков выделяется подкласс языков со специфическим синтаксисом предложения — инкорпорирующих. Возможность "чистых" языковых типов отрицается». Однако «все типы языка признаются равноправными по своим возможностям, никакой из языковых типов не может считаться исходным» [6].
После Гумбольдта деление языков по трем указанным типам сохраняется, но они уже не рассматриваются как «стадии развития духа народов» и, соответственно, как «стадии исторического совершенствования языков». Сейчас некорректно говорить, что, например, латынь «совершеннее» санскрита, а санскрит «совершеннее» китайского.
«В. фон Гумбольдт убеждён в том, что язык не развивается постепенно по пути усложнения и совершенствования, а появляется сразу как целостная и сложная система, заложенная в человеке. Им высказывается идея существования языка как неосознаваемой формы и как интеллектуальной активности, проявляющихся в актах "превращения мира в мысли". Он утверждает, что мышление зависит от языка, образующего промежуточный мир между внешней действительностью и мышлением. Разные языки квалифицируются как разные мировидения. ... Языку приписываются две функции: а) расчленение бесформенной субстанции звука и мысли и формирование артикулированного звука и языкового понятия; б) соединение их в единое целое до полного взаимопроникновения» [6].
Гумбольдт предложил не просто исторический, а больше антропологический подход к языку; тесно увязал его с духовной жизнью отдельного человека и культурной жизнью общества. Он предложил вневременной взгляд на язык, в котором логико-диалектические процессы в форме борьбы противоречивых начал преобладают над историко-временными процессами как последовательной смены структурно-статических форм. Он призывал изучать язык не сам по себе, а в совокупности с индивидуальной и коллективной деятельностью человека. Язык — это «тело духа», «порождающий себя организм», говорил он. Отсюда происходит его системно-целостный подход к неразрывным связкам: язык – мышление, язык – «дух народа». Поскольку язык — это непрерывный процесс, отсюда проистекает акцент на речь как на непрекращающуюся деятельность души.
После Гумбольдта другим видным лингвистом, занимающимся морфологией и типологией индоевропейских языков, был ученик Гегеля, Август Шлейхер (1821 – 1868), усвоивший диалектику учителя о трех стадиях развития: тезис, антитезис и синтез. Шлейхер, как и Гумбольдт, считал, что историческая морфология и генеалогическая систематика определяют лингвистику. Однако в отличие от Гумбольдта, он «отказывается считать язык проявлением особого духовного начала. ...
А. Шлейхер направляет внимание на исследование "материально-телесных условий" речевой деятельности. Он признаёт то, что материальной основой языка являются мозг, органы речи и органы чувств, что действительное назначение языка — быть органом мысли, мышлением в звуковой материи. Язык он понимает как "звуковое выражение мысли", как "мыслительный процесс, выявляющийся с помощью звука". Он признаёт равнозначность образования языка, с одной стороны, и развития мозга и органов речи, с другой стороны. Язык, по его мнению, создаётся на основе звукоподражаний и непроизвольных выкриков, при одновременном формировании материального субстрата мышления и механизма говорения, и в этом процессе находит воплощение собственно человеческая способность к реализации духа в членораздельных звуках, очеловечивание природы. А. Шлейхер идёт по пути приближения к современному учению о связи языка с деятельностью высшей нервной системы, предвосхищая некоторые идеи нейролингвистики и биолингвистики» [6].
Он связал трехзвенную эволюцию языков проходивших архаичную, переходную и стадию расцвета, с одной стороны, с философией Гегеля, с другой, с биологической теорией Дарвина о рождении, развитии и смерти живого организма. Шлейхер широко пользовался естественно-научными (натуралистическими) методами изучения языков преимущественно индоевропейских, но не избежал характерных для гегелевской философии спекуляций. Как и Гегель, он думал, что имеется абсолютный предел развития, после которого диалектический процесс останавливается и дальнейшего совершенствования не происходит. Это мировоззренческое ограничение повлекло за собой искусственную подгонку при классификации естественных языков.
«А. Шлейхер первым предпринимает попытки реконструкции индоевропейского праязыка. Эпохальное значение имеет его басня, написанная на гипотетическом праязыке. Дополнительно к "теории родословного древа", с которой прежде всего и связывают имя А. Шлейхера, он выдвигает идеи о географическом варьировании языков и о языковых контактах. Лингвистику ("глоттику") он квалифицирует как часть естественной истории человека, а филологию как науку историческую. В этом разделении уже заложено обсуждавшееся впоследствии Ф. де Соссюром различение "внутренней" и "внешней" лингвистики. Он хорошо понимает необходимость различать системное рассмотрение и историю языка, систему языка и его становление, развитие (что позднее воплотилось в соссюровском различении синхронии и диахронии)» [6].
«А. Шлейхеру принадлежат следующие основные труды, оказавшие большое влияние на современников: "Языки Европы в систематическом освещении" (1850), "Морфология церковнославянского языка" (1852), "Руководство по изучению литовского языка" (1855 – 1857), "О морфологии языка" (1859), "Компендиум сравнительной грамматики индоевропейских языков" (1861).
В последнем из названных трудов излагается принципиально новая концепция сравнительной грамматики индоевропейских языков по сравнению с грамматикой Ф. Боппа. Здесь предпринимается попытка реконструкции индоевропейского праязыка — более не отождествляемого с санскритом, но считающегося его идеализированной моделью — с опорой на уже открытые к тому времени фонетические законы. Прослеживается его развитие в каждом из разветвлений. Для целей наглядности используется (что уже имело место у предшественников, прежде всего в работах Э. Лотнера) схема родословного древа, иллюстрирующая идею последовательного распада первоначального единства на отдельные языки и диалекты. Одновременно А. Шлейхер подчёркивает необходимость учёта контактов соседствующих языков. Он указывает на наличие фактора языковой непрерывности при движении между двумя отдалёнными географическими пунктами. Преимущественное внимание он уделяет фонетической стороне языка и меньшее стороне морфологической. А. Шлейхер верит в нисходящее направление развития языка (упадок, деградацию) в исторический период)» [6].
Система Шлейхера реконструировалась и модернизировалась X. Штейнталем, Ф. Мистелем, Ф.Н. Финком и другими лингвистами. Так, Хайман Штейнталь (1823 – 1899) «исходил из основных положений В. Гумбольдта, но переосмысливал его идеи в психологическом плане. Все языки Штейнталь делил на языки с формой и языки без формы, причем под формой следовало понимать как форму слова, так и форму предложения. Языки с отсутствием словоизменения Штейнталь называл присоединяющими: без формы — языки Индокитая, с формой — китайский. Языки с наличием словоизменения Штейнталь определял как видоизменяющие, без формы: 1) посредством повтора и префиксов — полинезийские, 2) посредством суффиксов — тюркские, монгольские, финно-угорские, 3) посредством инкорпорации — индейские; и видоизменяющие, с формой: 1) посредством прибавления элементов — египетский язык, 2) посредством внутренней флексии — семитские языки и 3) посредством "истинных суффиксов" — индоевропейские языки» [5, п. 79].
1. Ethnologue: Languages of the world. Dallas, 1996.
2. M. Ruhlen. A guide to world’s languages. Vol. 1. 2nd ed. Stanford, 1991.
3. Пучков П.И. Дивергенция языков и проблема корреляции между языком и расой.
4. Liebermann Ph. The biology and evolution of language. Cambridge: London: Hardard Univ. Press, 1984.
5. Реформатский А.А. Введение в языковедение / Изд. четвертое, испр. и доп. —М.: Просвещение, 1967.
6. Сусов И.П. История языкознания: Учебное пособие для cтудентов старших курсов и аспирантов. —Тверь: Тверской гос. ун-т, 1999.
|
|
