Проблемы египтологии

Олег Акимов

Юрий и Евгений Перепелкины

 

— 1 —

Поначалу меня больше интересовал египтолог Юрий Перепелкин, чем его брат астроном Евгений. Но, познакомившись немножко с жизнью и некоторыми трудами Юрия, всплыла масса странных фактов, например, такой. Юрий прекрасно знал не только древние языки, но и современные: на немецком и французском он изъяснялся свободно. Однако он не имел среди своих знакомых ни одного иностранца, ни с кем из зарубежных коллег-египтологов не переписывался, даже в своих научных статьях и книгах старался по возможности не цитировать и не ссылать на современных иностранных авторов, занимающихся, как и он, историей, культурой и языком Древнего Египта.

Почему, кого и чего он боялся? Ответ на этот вопрос дает биография его младшего брата Евгения. И поскольку меня, как историка науки, интересует не только деятельность отдельного ученого, но и природа функционирования отечественной и мировой науки, пришлось изучить область интересов исследователя, никак не связанной с египтологией. Это необходимо сделать еще и потому, что сфера деятельности Юрия Перепелкина и даже некоторые его выводы, сделанные относительно узкой египтологической проблематики, лежат в широкой общественно-политической области, которая сложилась в нашей стране в 20-м столетии и которая напрямую коснулась личной судьбы Евгения.

— 2 —

Отец Юрия и Евгения Перепелкиных, Яков Николаевич Перепелкин (1874 – 1935), был человеком военным, морским офицером-артиллеристом, который дослужился до звания генерал-майора. Вначале своей военной карьеры, он долго учился, между прочим, у нашего прославленного механика, академика А.Н. Крылова, а потом занимался исключительно научной деятельностью, которая касалась оптико-механического приборостроения. Как человек военнообязанный, он разрабатывал системы оптического прицела для корабельных орудий.

Спроектированные им приборы нужно было как-то претворять в «железе». Поэтому, вполне естественно, его дальнейший научно-инженерный труд оказался тесно связанным с производством, которого в России, собственно, еще и не было. По его инициативе в Санкт-Петербурге при Обуховском оптико-механическом заводе открылось сначала небольшое опытное производство оптических прицелов для корабельных орудий. В советское время из нескольких цеховых мастерских, построенных Я.Н. Перепелкиным, вырос знаменитый индустриальный гигант ЛОМО — Ленинградское оптико-механическое объединение.

— 3 —

Яков Николаевич Перепелкин, как сейчас говорят, стоял на передовом фронте тогдашней оптической науки, которая связана с именем Иозефа Фраунгофера (1787 – 1826). Сын обыкновенного стекольщика совершил ахроматическую революцию в оптики. В чем ее главная идея? Дело в том, что подзорная труба Галилея и телескоп-рефлектор Ньютона были очень несовершенными оптическими приборами. В них едва можно было различать детали небесных тел из-за расплывчатых радужных контуров. Ахроматическая оптика позволила избавить изображения наблюдаемого объекта от хроматической аберрации, т.е. цветных искажений.

В общем, проблему хроматической аберрации удалось решить в 1758 году Джону Доллонду. Впервые он изготовил телескоп, в котором использовались так называемые крон и флинт линзы. Крон — стекло малой плотности, содержащее 70 % кварца, 10 % известняка и 20 % добавок; флинт — стекло большой плотности, содержащее 45 % кварца, 40 % окиси свинца и 15 % добавок (добавки окиси свинца превращают обычное стекло в хрусталь). Крон и флинт обладают противоположными дисперсионными (т.е. рассеивающими) характеристиками, поэтому, изготовив из них собирательно-рассеивающую пару, в принципе можно полностью устранить искажающий радужный контур вокруг очертаний наблюдаемого объекта.

Повторим, это можно сделать в принципе, т.е. теоретически, но как этого добиться практики? Ручное изготовление и полировка влекли несогласованность флинтгласа и кронгласа, радужные контуры полностью не исчезали. Фраунгофер предложил контролировать форму линз с помощью интерференционных колец Ньютона. С этой целью им была разработана оригинальная конструкция станка для радиальной полировки линз (до него линзы шлифовались путем вращательного движения).

Далее, решая, казалось бы, чисто техническую задачу, он сделал важное астрофизическое открытие. Наблюдательный Фраунгофер обратил внимание на едва видимые темные полосы в радужном спектре солнечного света (в то время физики еще ничего не знали о способности атомов испускать и поглощать свет). Не понимая природу появления полос, он, тем не менее, смог приспособить их открытие для точного измерения коэффициента преломления стекол. Теперь производство ахроматических линз вышло на качественно новый уровень. Линейчатый спектр позволил количественно измерить дисперсионный параметр стекал и, следовательно, взаимно согласовать крон-флинт пары.

— 4 —

Механизированное изготовление качественных линз Фраунгофер наладил к 1820 году. Такое техническое новшество резко подстегнуло производство телескопов, которое со времени Галилея, т.е. в течение 200 лет, практически топталось на месте. Это, в свою очередь, стимулировало развитие наблюдательной астрономии, а она толкнула далеко вперед космологию, в том числе, увы, спекулятивную. Вслед за Фраунгофером другие немецкие мастера-предприниматели (Г. Мерц, Ф. Малер, К. Утцшнейдер) начали открывать малые и большие оптико-механические заводы.

В 1824 году в Германии был изготовлен лучший в мире — и таковым он оставался в течение двух десятилетий — ахроматический телескоп-рефлектор «Большой Фраунгофер» с 10-дюймовым (свыше 25 см) объективом. На нем с 1825 по 1839 год в эстонском городе Дерпт (Тарту) работал прославленный немецкий ученый — теперь уже носящий русское имя — Василий Яковлевич Струве (1793 – 1864). С его помощью этот астроном, одновременно превосходный механик и математик, впервые определил расстояние до Веги (около 26 световых лет). Его-то, ведущего исследователя мира, Петербуржская Академия и Российское правительство переманили в Санкт-Петербург для строительства запланированной на Пулковских высотах крупнейшей обсерватории мира.

— 5 —

Василия Яковлевича родился в Гамбурге, выучился на специалиста в области сферической геодезии и астрономии, сделал несколько открытий в области наблюдательной астрономии, уделял немало внимания оптическим прибором и оборудованию обсерваторий. К работе над проектом Пулковской обсерватории он приступил намного раньше, чем переехал в Санкт-Петербург. Уже в 1833 году он с головой погрузился в конструкторские и строительные чертежи этого научно-практического комплекса. С этого года он стал контролировать изготовление астрономических инструментов для будущей обсерватории. Попутно он реализовывал множество инженерно-технических новшеств, например, сконструировал большой вертикальный круг.

После окончания строительства Петербуржская Академия утвердила его на посту директора Пулковской обсерватории. С 1862 по 1889 год директором Пулковской обсерватории был уже его сын, Отто Васильевич Струве (1819 – 1905). В отличие от отца, он смог гораздо больше уделять времени наблюдательной астрономии. Так, ему принадлежит открытие свыше полутысячи двойных звезд, которыми интересовался еще отец. С помощью 15-дюймового рефлектора Пулковской обсерватории он измерил параллакс нескольких систем таких двойных звезд. Еще раньше, в 1841 году им произведено прецизионное измерение постоянной прецессии, общепринятой в течение 55 лет. В 1895 году он выехал в Германию.

Старший сын Отто Васильевича, Герман Оттович Струве (1854 – 1020) до отъезда отца работал сотрудником Пулковской обсерватории, затем занял директорское кресло обсерватории при Кенигсбергском университете. С 1904 года возглавил Берлинскую обсерваторию, которая под его руководством была переведена в Бабельсберг. Средний сын Отто Васильевича, Людвиг Оттович Струве (1858 – 1920) остался работать в Пулкове и после отъезда отца. Младший сын Отто Васильевича, Отто Оттович (1897 – 1963) окончил Харьковский университет, но после смерти брата, в 1920 году уехал из России в США, где навсегда остался жить и работать. С 1921 по 1950 год он работал в Йоркской обсерватории Чикагского университета, в период с 1931 по 1947 год являлся ее директором.

Еще одним знаменитым правнуком Василия Яковлевича Струве был Петр Бернгардович Струве (1870 – 1944), который известен прежде всего как видный политический деятель либерального толка, а затем уже как экономист, публицист, социолог, философ и прочее. На первых порах Петр Струве принадлежал к марксистам-революционерам, был другом Ленина, но быстро отошел от социал-демократии в сторону умеренного либерализма и вместе с меньшевиками боролся с большевизмом (о нём читайте раздел П.Б. Струве).

Наконец, назовем еще одного члена этого большого немецкого рода, обосновавшегося на российской земле. Это Василий Васильевич Струве (1889 – 1965), тоже правнук основателя Пулковской обсерватории, известный советский востоковед-египтолог, академик, видный государственный деятель и коллега Ю.Я. Перепелкина. Другом последнего его, пожалуй, не назовешь, поскольку у Юрия Яковлевича никогда и ни с кем не было по-настоящему дружеских отношений, но товарищем по научно-исследовательской работе он был. Главное, что В.В. Струве и Ю.Я. Перепелкин активно поддерживали друг друга вплоть до ухода из жизни Струве, но после Перепелкин пришел к выводу, что его единомышленник в основном вопросе того времени, т.е. о классовом составе общества и политэкономическом строе древних египтян сильно заблуждался. В Древнем Египте рабы, может быть, и были, но строй тот нельзя было называть рабовладельческим. Впрочем, начинать надо не с этого.

— 6 —

Выдающийся российский египтолог Юрий Яковлевич Перепелкин родился в Санкт-Петербурге 1 июня 1903 года. Как мы уже знаем, у него был брат Евгений на три года младше его и сестра Мария, о которой ничего неизвестно. Также ничего не известно о матери. Детьми занималась гувернантка-немка, Наталия Ивановна.

В раннем возрасте Юрий овладел основными европейскими языками (английским, немецким и французским), но лучше всего знал немецкий, на котором впоследствии писал научные труды. Кроме того, в гимназии, где в свое время учились все дети, обучался латыни, истории (особенно любил историю Римской империи) и рисованию (его сестра Мария стала профессиональной художницей). Юрий тоже неплохо рисовал, но прославился он каллиграфическим и аккуратным перерисовыванием египетских иероглифов.

Он не любил естественные и технические науки, которыми занимался отец, но любил астрономию и часто вместе с младшим братом наблюдал в телескоп ночное небо. Евгением любил это делать намного больше, чем Юрий. В 16 лет он смастерил телескоп на параллактической установке с гиревым часовым механизмом, ход которого регулировался коническим маятником. Больше всего ему нравилось наблюдать за динамикой солнечных пятен. Позже, став профессиональным астрономом и работая в Пулковской обсерватории, Евгений Яковлевич положил начало в нашей стране глубоким и систематическим исследованиям Солнца.

— 7 —

Во время революции 1917 года отец оказался в Крыму, был не удел, нигде не работал, а семья жила на нищенские деньги за уроки, которые он давал в частном порядке. Наконец, отец смирился с новыми порядками, принял революцию и уже в 1919 году его выбрали на должность городской главы Севастополя. Позже он становится первым заместителем Председателя Крымплана, депутатом Севастопольского Совета первого созыва. Но по этой стезе он шел недолго. В 1924 году его, как талантливого инженера-конструктора, отозвали (или, скорее, он сам отозвался) в родной город, переименованный к тому времени в Ленинград, для восстановления производства артиллерийских прицелов.

В 1922 г. Евгений поступил на физико-математический факультет в Симферопольский университет. Уже через год в «Мироведении» появилась его статья о солнечных протуберанцах, а в «Astronomische Nachrichten» о перманентных звездах. Однако свое астрономическое образование Евгений заканчивал в Ленинграде, поскольку в Симферопольском университете этот факультет закрыли и он автоматически перевелся на третий курс в Ленинградский университет. Тема его дипломной работы звучала так: «Опыт математической теории протуберанцев». Защита прошла в декабре 1925 года, когда ему было всего 19 лет. Сразу же после Нового года он был зачислен в аспирантуру, через три года защитил кандидатскую, а в апреле 1929 был зачислен сотрудником Пулковской обсерватории.

— 8 —

Образование и научная карьера старшего брата продвигались намного медленнее. Юра рано проявил интерес к Древнему Египту. Уже в 1909 году он вместе с гувернанткой поставил в детском кукольном театре мистерию об Осирисе и Исиде, а уже в 1913 увлекся египтологией всерьез. Отец покупал ему соответствующую литературу, например, «Чудеса древней страны пирамид» Опепеля. В гимназические годы мальчик самостоятельно изучил египетские иероглифы и приступил к чтению древнеегипетских текстов. Этому способствовала не просто феноменальная, а фотографическая память, которая сохранялась таковой до конца его дней. Гимназию он оканчивал с отличием в Крыму, где служил отец.

Однажды Юрий Яковлевича спросили, кто были его предки. Он ответил: «У меня все были моряки и по линии отца и по линии матери. Но я, даже если бы захотел, все равно не мог бы стать моряком, потому что в детстве был калека и ходил на костылях». Увы, детские годы Юрия омрачены тяжелым заболеванием — костным туберкулезом. Чтобы одолеть этот недуг, отец заставлял его проводить долгие часы на морском берегу под яркими лучами солнца и пить парное молоко. Болезнь отступила, но хорошим здоровьем старший сын никогда не отличался.

После окончания гимназии Юрий поступил в Крымский государственный университет им. М. В. Фрунзе на физико-математический факультет. Понятно, что физика и математика — это не та область знаний, которую хотел бы освоить Юрий. Такой странный выбор связан только с одним: отсутствием университетских отделений хоть отдаленно связанных с лингвистикой, тем более, с египтологией. К счастью, отец перевелся работать в родной город, и старший сын поступил в Ленинградский государственный университет на факультет языкознания и материальной культуры.

Здесь он с энтузиазмом отдается любимому делу — изучению древних языков: египетскому, коптскому, аккадскому, арамейскому, греческому, арабскому, еврейскому. Наибольшее влияние на него оказал «старорежимный» преподаватель коптского языка Петр Викторовиче Ёрнштедт. Он предложил Юрию изучать древнегреческий язык по «Новому Завету».

Однако большинство нужных ему дисциплин он либо уже знал, либо изучал самостоятельно, либо ходил консультироваться к специалистам, работавшим вне стен университета. Так, много позже Юрий Яковлевич признавался: «я, по правде, не знаю, зачем я учился в университете, хотя и слушал многих больших ученых. … Египетскому языку тогда вообще не у кого было учиться. … Когда я приехал в Ленинград учиться, грамматики у меня не было, но я уже мог читать легкие тексты…. А потом я уже ходил читать тексты то к Василию Васильевичу, то к Матье, то к Наталии Давыдовне Флиттнер».

— 9 —

Яков Николаевич Перепелкин, как уже говорилось, являлся крупнейшим специалистом в оптико-механическом приборостроении. Он прекрасно знал семью Струве и во многом повлиял на выбор профессии младшего сына. Когда Евгений появился в Пулковской обсерватории ею руководил Иванов А.А. (директор с 1919 по 1933); последнего сменил Герасимович Б.П. (директор с 1933 по 1937), а этого сменил Белявский С.И. (директор с 1937 по 1944). Но Белявского Евгений Перепелкин уже не застал, так как в 1937 репрессивном году вместе с директором обсерватории, Борисом Петровичем Герасимовичем, 31-летний астроном был арестован и вскоре расстрелян.

Короткая жизнь Б.П. Герасимович (1889 – 1937) горела и внезапно погасла, как факел на ветру. В период с 1905 по 1910 Герасимович член партии эсеров, четыре ареста и два года тюрьмы. Потом учеба в Харьковском университете на физико-математическом факультете. Он, как и отец Евгения Яковлевича, Я.Н. Перепелкин, прекрасно знал семью Струве. Более того, Отто Струве являлся его учеником во время учебы в Харькове, а после — близким другом и соавтором нескольких научных статей. В 1961 году по инициативе американского друга имя Герасимовича было присвоено кратеру на обратной стороне Луны.

После окончания учебы в 1914 году Людвиг Оттович Струве усердно хлопотал о стажировке Герасимовича в европейских научных центрах, увы, социалисту-революционеру в этом было отказано. В 1916 он поступил на стажировку в Пулково к А.А. Белопольскому (директор обсерватории с 1916 по 1919). После стажировке несколько лет преподавал в вузах Харькова. В 1924 году уехал на несколько месяцев в Англию и Францию, с 1926 по 1929 год работал в Гарвардской обсерватории. Тогда же он начал разъезжать по миру: посетил многие обсерватории Америки и Европы, выступал с лекциями и докладами перед учеными и студентами. В 1931 его пригласили в Пулково заведовать Астрофизическим сектором, а еще через два года он возглавил обсерваторию.

— 10 —

Будучи директором крупнейшего научного центра России, Борис Петрович продолжал часто выезжать за границу на различные международные конференции. Он написал монографию «Физика Солнца» и был председателем Комиссии по исследованию Солнца. Все научные работы, в которых нередко принимала участие его жена О. М. Герасимович, публиковались на Западе, в основном, в США. Естественно, Евгений Яковлевич Перепелкин, областью интересов которого было как раз Солнце, входил в ближайшее окружение Герасимовичей, их друзей и единомышленников: Г.А. Шайн, В.Ф. Газе, И.А. Балановский, Н.И. Идельсон, К.Ф. Огородников и другие. В тот период Е. Я. Перепелкин руководил Лабораторией физики Солнца.

На следующий год после назначения его директором Герасимович опубликовал в главной газете страны статью под заголовком «Наркомпрос забыл о Пулковской обсерватории». В ней говорилось: «Как же заботится Наркомпрос о крупнейшем научном учреждении Союза — Пулковской обсерватории? — Плохо. Здание давно не ремонтировалось, потолки протекают. Нет заботы и о материальном и культурно-бытовом обслуживании работников. Мы нуждаемся в крупных инструментах с применением новых физических методов исследования (фотоэлектрические приборы, оригинальные радиометры и т. д.)...» [Правда, 24 мая 1934 года].

Критика подействовала: обсерваторию вывели из подчинения Наркомпроса и сделали отделением АН. Директор с единомышленниками разработали план развития обсерватории и новых сфер исследования. Одновременно с этим в обсерватории и вокруг нее росло недовольство действиями директора. Появились критики в лице Д. И. Еропкина, В.А. Амбарцумяна, Н.А. Козырева и других. В 1935 году обсерваторию покинул Амбарцумян, а 8 марта 1936 за «нарушение финансовой дисциплины» были уволены Еропкин и Козырев (последний, правда, вскоре вернулся на прежнюю работу).

— 11 —

19 Июня 1936 года на европейской территории должно было случиться полное затмение Солнца, которое нигде в мире наблюдаться не может. Решено было к этому дню вывести Пулковскую обсерваторию на новый научно-технический и организационный уровень. За всю эту работу отвечал Евгений Перепелкин. Летом 1934 года он провел пять предварительных экспедиций для выбора места и организации наблюдения за темным Солнцем. Евгений наладил личные контакты с астрономами США, Англии, Франции, Италии, Швеции, Нидерландов, Японии, Польши, Чехословакии, которые высказали желание наблюдать затмение. В течение двух лет он осуществлял интенсивную переписку с ведущими зарубежными астрономическими учреждениями.

В 27 мая 1934 года в «Известиях» появилось краткое сообщение: «Комиссия по подготовке к изучению полного солнечного затмения 19.6.1936 г. — образована в Академии наук. Председатель Комиссии академик Г.М. Кржижановский, его заместитель — директор Пулковской обсерватории профессор Б. Герасимович». Директор, естественно, переживал за предстоящее грандиозное события международного масштаба.

Тогда же он начал торопить ответственных за проведение этого мероприятия чиновников: «Времени не так много... промедление с изготовлением инструментов может самым пагубным образом отразиться на успехе». В 1935 году он поставил перед коллективом ГАО еще одну грандиозную задачу, правда, не столько научно-организационного, сколько общественно-политического значения: празднование 100-летнего юбилея Пулковской обсерватории. На торжества, которые должны будут состояться в 1939 году, решено было пригласить большую делегацию иностранных ученых.

— 12 —

Параллельно с подготовкой важных научно-практических и общественно-политических мероприятий, которые шли на местном организационном уровне, в верхних эшелонах власти, началось какое-то движение, характер и направленность которого на первых порах трудно было уловить.

15 Июня 1935 года был создан «Астрономический комитет СССР», куда включили и Б.П. Герасимович, однако он просуществовал недолго. 15 Ноября следующего года вместо него при Физической группе АН был учрежден Астросовет АН СССР. В состав его Президиума вошли тяжеловесы: академики А.Ф. Иоффе, С.И. Вавилов, В.Г. Фесенков (председатель), профессора Б.П. Герасимович (зам. председателя), А.А. Михайлов, Е. Я. Перепелкин, В.Т. Тер-Оганезов, Г. С. Роздымаха (секретарь) и М. А. Дивильковский. На первом пленуме Астросовета в марте 1937 года (в ГАИШ) было намечено провести в течение года еще четыре пленума, в том числе майский в Пулкове, июньский — в Москве, а на октябрьском заслушать итоги наблюдений солнечного затмения.

Эти события носили вполне позитивный характер. Но одновременно с ними, в ноябре же 1935 года в Пулкове была направлена проверочная комиссия Президиума АН СССР в составе академиков Г.С. Струмилина (председатель), С.И. Вавилова, члена-корреспондента П. М. Никифорова и видного юриста профессора Е.Б. Пашуканиса. В своей переписке с Академией Герасимович называл ее «комиссией Пашуканиса» (в этой комиссии не было ни одного астронома).

— 13 —

2 Февраля 1936 Б.П. Герасимович получил от непременного секретаря АН Н.П. Горбунова письмо. Он просил дать отзыв на статью Амбарцумяна и Еропкина, в которой директору ГАО был предъявлен целый ряд обвинений. Директора обвиняли в преклонении перед зарубежной наукой, во введении в ГАО «гарвардских тем», в приобретении устарелой заграничной техники (спектрогелиоскопа) в ущерб отечественной, в дублировании зарубежных работ (имелся в виду каталог Шлезингера), в неправильном использовании 30-дюймового пулковского рефлектора и, наконец, в научной некомпетентности самого директора.

Поначалу, не чувствуя ничего опасного, Герасимович отреагировал смело и резко. Мол, Амбарцумян и Еропкин это «осколок известной группы так называемых хулиганствующих физиков (Гамов, Ландау и т. д.)» и что всё это — результат злоупотребления с их стороны «либеральным отношением к научной молодежи». Но позже, с июня по август 36-го года против руководства Пулковской обсерватории выступила «Ленинградская правда», которая в ряде статей обвинила директора в печатании научных работ преимущественно в иностранных журналах. Всё бы было ничего, если бы директор со своими сотрудниками не позорили советскую науку в глазах иностранцев.

Газета подняла шум вокруг ловкого фальсификатора от науки Н.М. Воронова, который своими псевдонаучными публикациями о движении малых планет и весьма яркими и убедительными на первый взгляд выступлениями получил скандальную известность на Западе. Позже он был уличен В.Ф. Газе и Н.И. Идельсоном в подлоге, уволен с работы и лишен степени кандидата наук. Тем не менее, скандал разразился нешуточный. «Ленинградская правда» обвинила во всем Герасимовича, которому пришлось даже подать прошение об уходе с поста директора, но АН его не приняла. Заявление об уходе с работы подавал также Идельсон, почувствовавший ответственность за Воронова.

— 14 —

Юрия Яковлевич Перепелкин был человеком скромным, стеснительным и совершенно непретенциозным. Сам бы он, наверное, никогда бы не решился написанную им работу послать в какой-нибудь журнал. Преодолеть страх перед первой публикацией ему помог успешно продвигающийся по службе младший брат Евгений. На дворе стоял 1928 год, а старший брат не имел ни одной публикации, в то время как младший на три года брат уже в 1923 году опубликовал две научные стать — одну в очень престижном отечественном журнале, другую — в серьезном научном журнале, издаваемом в Берлине (см. п. 7).

Тему, которую они вместе выбрали, касалась пустякового факта. Некий А. Штенцель (А. Stenze) в опубликованной им научной статье в журнале, где пять лет назад опубликовал свою статью Евгений («Astronomische Nachrichten»), в которой говорилось, что эпитет «золотой» по древнеегипетским текстам относится к реальной цветности Сириуса. Евгений удивился, ведь эта звезда голубая. Юрий обратился к указанному оригинальному тексту и понял, что это не так. В небольшой заметке «Цвет Сириуса» он доказал, что Штенцель ошибся, прилагательное «золотой» относится к другой части речи. И вот отосланная в редакцию журнала «Природа» короткая заметка на радость автора появилась в первом выпуске за 1929 года.

По всей видимости, в 1928 году Евгений основательно поработал над преодолением комплекса робости у своего старшего брата, так как в первом же номере за 1929 год в «Докладах АН СССР» появилась вторая, причем куда более серьезная, статья под заголовком «Фрагмент древнеегипетской надписи XII династии в Музее палеографии Академии наук СССР». К публикации ее представил академик Н.П. Лихачев, который и приобрел у антиквара в Каире кусок известняка с иероглифической надписью из дашурской гробницы «великого домоправителя» Хнем-хотпа, бывшего, вероятно, современником Се-н-восре III и Амен-ем-хэ III.

— Работа не закончена —