Мифы и философия

О. Е. Акимов

5. Первобытное мышление по К. Леви-Стросу

Тайлор не делал большого акцента на различиях в образе мыслей какого-нибудь австралийского туземца и жителя сельской местности Нижней Саксонии, что нельзя сказать о Люсьене Леви-Брюле (1857 — 1939) — другом известном этнологии, жившем во Франции. Тот прямо пишет:

«Институты, обычаи, верования первобытных людей предполагают пралогическое и мистическое мышление, направленное иначе, чем наше» [3, c. 348].

Он думает, что для современного человека характерно строго логическое мышление, а для первобытного — только «пралогическое», т.е. ассоциативно-мистическое. Под мистическими представлениями он понимает такие, в которые, помимо пассивных образов, включены эмоциональные и моторные реакции. Однако, если вспомнить какими аффектами и судорожными конвульсиями сопровождается просмотр кинофильмов, эстрадных представлений и спортивные игр, то придется признать существование крайне мистического воздействия на многие сотни миллионов людей образов современных героев зрительских симпатий.

Сопричастность, которая, по мнению Леви-Брюля, является отличительной чертой дологического (prelogique) мышления «дикаря», здесь проявляется в гораздо более отрешенных формах, чем это можно было наблюдать у североамериканских индейцев во время плясок вокруг костра. Взгляды французского этнолога слишком сильно расходятся с нашими, чтобы здесь их принимать во внимание и как-то анализировать.

Профиль и анфас австралийских аборигенов — принцессы и короля из Куинслэнда. Отмечая «дикое» выражение лица у короля, Ранке пишет: «... Трудно подавить в себе мысль, что между этими людьми и нами едва ли может установиться полное взаимное доверие». Однако принцесса «держится с достоинством и безупречно, в выражении ее лица не замечается ни тени озлобления. Ее вежливость, далеко не доверчивая и ее любезность никогда не переходящая известных границ, тем не менее вполне естественны и непринужденны» [4, с. 410].

Известный антрополог Клод Леви-Строс многочисленными фактами показал, что «дикарь», до сих пор живущий в густых зарослях лесов Амазонки и в африканских прериях, является таким же человеком, как и мы с вами. Характер его мышления принципиально не отличается от нашего, а различие касается лишь содержания знаний, которое нам кажется беднее и однороднее. Люди так называемой «слаборазвитой» или «низкой» культуры на самом деле сориентированы на другие ценности, чем мы. Эти ценности не связанные с материальным благополучием, успехом, поучением выгоды или увеличением производительности труда. Да, они больше живут сегодняшним днем, но это вовсе не делает их более низкими существами.

Клод Леви-Строс

Когда люди Старого света увидели людей Нового света, они тоже посчитали их животными. Нашлись ученые-антропологи, доказывающие, что волосы и ногти американских индейцев имеют больше сходств с шерстью и когтями животных. Сейчас этот антигуманный крен в антропологии, этнологии и этнографии преодолен. Леви-Строс выявил устойчивые бинарные (двойственные) отношения: съедобное — несъедобное, жаренное — сырое, тяжелое — легкое, сухое — влажное, небесное — земное, воздушное — водное, ночное — дневное, животное — растительное. Примерно такие же ряды категорий фиксировались древними мудрецами Китая, Индии, Египта и Греции, из которых затем выстраивались первые естественно-научные концепции.

Ученый исследовал трансформацию отдельных культурологических феноменов в ныне существующих первобытных обществах и обнаружил, что между ними имеется довольно заметная корреляция и контрреляция. Миф устно передается от человека к человеку и трансформируется так, что некоторые его компоненты инвертируют: маленькое делается большим, белое — черным, доброе — злым, небесное — земным; другие же компоненты, напротив, почему-то остаются без изменения. С точки зрения заинтересованного рассказчика мифа это можно еще понять. Но, говоря об экзогамии (запрете на браки в пределах родственных групп) и фратриях (подразделениях племени, состоящих из совокупности нескольких родов), он пишет о странной инверсии тотемов.

Леви-Строс приводит данные Уоррена, который сам был из племени оджибве, по расширению пяти основных кланов индейцев. От клана рыба отпочковались кланы духа воды, сома, щуки, осетра, лосося Великих озер и пескоройки; от клана журавль — кланы орла и ястреба; от клана нырок — кланы чайки, баклана и диких гусей; от клана медведь — кланы рыси и волка; от клана лось — кланы оленя, бобра и куницы [1, с. 51].

Таким образом, все кланы разбились на соответствующие классы: рыб, птиц и млекопитающих, причем птицы еще разделились на «небесные» и «водоплавающие», а млекопитающие — на «сухопутные» и «водяные» (лось и олень Канады обитают на заболоченных местностях). Это означает, что люди ассоциировали себя не с произвольными живыми существами или неживыми предметами, а придерживались неких скрытых двойственных или тройственных схем. Далее Леви-Строс замечает:

«Собрав и сопоставив сообщения из многих регионов (каждый из которых представляет лишь частичный список, кланы не всюду равно представлены), угадываем трехчастное деление: вода (дух воды): сом, щука, пескоройка, осетр, лососевые и т.д., то есть все кланы "рыб"; воздух: орел, ястреб, а также журавль, нырок, чайка, баклан, гусь и т.д.; земля: (прежде всего) карибу, лось, олень, бобр, енот-полоскун; (затем) пекан, норка, вонючка, белка; (наконец) медведь, волк, рысь. Место у змеи и черепахи остается неопределенным» [1, с. 52]

Он пишет об ирокезских племенах, кланы которых делились на три группы тотемов: кланы воды (черепаха, бобр, угорь, бекас, цапля), кланы земли (волк, олень, медведь) и кланы воздуха (ястреб-перепелятник, мяч). Племена алгонкин и виннебаго имеют пятичленное деление, соответствующее земле, воде, подводному миру, атмосферному небу и верхнему небу (у виннебаго птица-громовник относится к верхнему небу; орел, ястреб-перепелятник, голубь — к атмосферному небу; медведь и волк — к земле; рыбы — к воде; водяной дух — к подводному миру). У оседж действует трехчленная классификация тотемов, связанная с небом (солнце, звезда, журавль, небесные тела, ночь, созвездие Плеяд), с водой (мидия, черепаха, тростник, туман, рыбы) и с землей (пума, медведь, дикобраз, олень, орел).

Принцип всех этих классификаций всегда оказывается скрытым от самих носителей тотема. Но точно так же на подсознательном уровне производится бифуркация мифологического сознания, например, древних греков. Отец — мать, небо — земля, добро — зло, активное — пассивное и прочие бинарные понятия возникали у них помимо воли; их мышление протекало по проторенному пути.

Леви-Строс довольно интересно разъясняет, почему в последней классификации орел попал в класс земляных тотемов. Оказывается, племя оседж ассоциирует орла с молнией, молнию — с огнем, огонь — с углем, а уголь — с землей. Один из кланов в качестве тотема выбрал пеликана, так как тот долго живет — именно долголетие было истинным тотемом для этого клана, а не символический пеликан. При этом всегда обнаруживаются ко- и контрреляции, т.е. симпатическая (вкусный фрукт, друг, брат, отец, прародитель) и антипатическая (вредная муха, хищный зверь, ядовитое растение, представитель чужого племени и другие отрицательные персонажи) связи между тотемом и объектом, включая самих представителей клана. Существует также внутренняя (по скрытым свойствам, повадкам) и внешняя (по виду, масти), связь между ними.

Элементы мифологической рефлексии, по мнению Леви-Строса, тоже расположены где-то на полпути между перцептами (единицами чувственного восприятия) и концептами (единицами мышления — идеями, представлениями и понятиями); связующим звеном для перцептов и концептов является знак. Семиотическая пара (семиотика — наука о символах): означающее — означаемое (signifiant — signifia), первоначально введенная известным лингвистом Фердинандом де Соссюром, может применяться как к мифу, так и к тотему. При этом знаковую систему следует толковать широко, когда она пытается искусственными средствами (в продвинутых обществах — графическими, математическими и пр.) воссоздать все существенные свойства и структуру означаемого (signifia), и лаконично, когда акцент переносится на скорую запись первого члена пары — означающего (signifiant).

В первобытных племенах означаемое и означающее взяты из одного и того же ряда природных вещей и явлений, поэтому возникают сложные переплетения, например, когда представители клана под тотемным животным подразумевают нечто совершенно иное. Леви-Строс упоминает об олене, означающем образ мира: его шерсть символизирует растения, колени — холмы, хребет — рельеф гор, шея — долины гор, бока — равнины, рога — реки [1, с. 159]. В древнеиндийских Ригведах имеется миф, в котором произведена аналогичная проекция образа мира на коня. Орел и белка оказались в одном тотемном классе с деревьями, поскольку оба были лишь символами деревьев, где они чаще всего обитали — это соответственно пихта и кедр. Далее он пишет:

«В шуточных отношениях у луапула состоят следующие кланы: леопард и коза, поскольку одни поедают других; гриб и термитник, так как одни растут на других; каша и коза, поскольку предпочтительно есть кашу с козьим мясом; слон и глина, поскольку некогда женщины, вместо того чтобы изготовлять горшки, вырезали из глиняной почвы отпечатки ног слона и использовали эти естественные формы вместо сосудов; термитник и змея либо трава, поскольку там хорошо растет трава и ловятся змеи; животные и кланы "животных", поскольку животное убивает кланы. Рассуждения того же типа позволяют определить иерархию кланов: леопард превосходит козу, железо — животных, дождь — железо, которое ржавеет от воды; впрочем, клан дождя превосходит все прочие, так как без дождя животные умирают от голода и жажды и невозможно приготовить ни кашу (название клана), ни горшки (название клана) и т.д.» [1, с. 161].

Леви-Строс рассказывает о превосходных интеллектуальных способностях первобытных народов. «Дикарь», как естествоиспытатель, зачастую подготовлен гораздо лучше, чем выпускник биологического факультета современного университета. Антрополог приводит сведения различных авторов, которые интересовались объемом и качеством знания у первобытных людей о природе. «Почти все мужчины, — сообщает он, — с большой легкостью перечисляют специфические и описательные наименования не менее чем 450 растений, 75 птиц, почти всех змей, рыб, насекомых и млекопитающих и даже 20 видов муравьев... ботаническая наука мананамбал — колдунов-целителей того и другого пола, постоянно использующих растения в своем искусстве, совершенно изумительна...» [1, с. 116].

Индейцам хопи известно 350 различных растений, у наваха это число достигает 500, у субанун, живущих на юге Филиппин, — 1000, а у хануну — приближается к 2000. Последние особенно поражают своими способностями. Они классифицируют местные формы птиц по 75 категориям, змей — по 12, рыб — по 60, раков — по 12, пауков и многоножек — по 12, других насекомых — по 108, пиявок — по 4, морских моллюсков — по 60 и пресноводных моллюсков — по 25 категориям; в общей сложности они различают 461 зоологических типов.

Близость первобытных народов к природе заставляет их проявлять к ней чрезвычайно повышенный интерес, который почти у всех изучающих первобытную культуру этнографов вызывал удивление. Разве не вызывает восхищение тот факт, что хануну употребляют более 150 специальных терминов, в соответствии с которыми проводится идентификация растений. Догоны все растения разносят по 22 семействам, которые соотнесены с какой-либо частью тела человека, социальным классом, а также объединены в три большие группы — дерево, куст, трава [1, с. 143]. Аналогичная классификация имеется у коренных жителей Филиппин (дерево, лиана, трава) и Бразилии («деревья» = земля, «лианы» = воздух, «болотные травы» = вода). Индейцы навахо делят живых существ на тех, которые «обладают речью», и на тех, кто «говорить не может» (в эту группу входят и все растения). Животные у них подразделяются на бегающих, летающих и ползающих. Каждая из этих групп еще делится на подгруппы — ночных и дневных, а также на путешественников по земле и путешественников по воде.

Естественно, что развитая система классификации биологических видов требует и соответствующего уровня терминологической системы, поэтому, например у племени гуарани [1, с. 147], существовала хорошо разработанная номенклатура, которая по сложности не уступала линнеевской, причем каждый новый термин они вводили по согласию высшего совета племени. На западном берегу Австралии племя вик мунтан различает растительные и животные виды с помощью морфем — маи и мин соответственно. Приставка юкк прибавлялась к любому слову, связанному с деревом, приставка кои — для всех видов волокон и канатов, вакк — для трав, тукк — для змей, кэмпэн и ванк — для корзин, в зависимости от того, сплетены они из соломы или из веревочек. Другое туземное племя проводило различие между «вещами съедобными» — э кай — и «вещами несъедобными» — сизе э кай [1, с. 54].

Разумеется, существует масса тотемов, которая не поддается никакой классификации и объяснению. Часто в качестве тотема выступают съедобные растения и плоды — ямс, таро, кокосовый орех, плод хлебного дерева; часто, наоборот, ими являются пищевые продукты запрета. Например, для талленси запрет распространяется на птиц (канарейка, горлица, курица), рептилий (крокодил, змея, черепаха), грызунов (белка и заяц), некоторые виды рыб, грызунов, жвачных животных (коза и баран), плотоядных (кошка, собака и леопард), а также других животных (обезьяна, дикий кабан).

Леви-Строс называет следующие тотемы племени нуэр, которые не образуют, похоже, никакой системы: «Лев, водяной козел (полорогое), варан, крокодил, различные змеи, черепаха, страус, белая цапля, птица дарра, различные деревья, папирус, тыква, различные рыбы, пчела, красный муравей, река и ручей, скот разнообразной масти, кожа, стропила (несущая конструкция), веревка, различные части тела животных, наконец, несколько болезней» [1, с. 90]. Трудно объяснить такие тотемы, как «падающая звезда, возвещая о смерти родственника». Племя азанда имеет в качестве тотемов воображаемых животных — хохлатую змею, змею-радугу, водяного леопарда. Однако все это не перечеркивает упомянутые факты исключительно осмысленного выбора тотема.

Этнологи супруги Берндты определяют сущность тотемизма следующим образом: «В общих чертах сущность тотемизма заключается во взгляде на мир, в соответствии с которым человек является неотъемлемой частью природы, не имеет резких отличий от других живых видов и обладает той же жизненной сущностью» [2, с. 161]. Риверс определил его через три элемента: социальный (связь растения, животного или неодушевленного предмета с каким либо кланом), психологический (вера в родство между членами клана и перечисленными объектами) и ритуальный (почитание объекта, оказываемое членами клана, которое выражается в запрете на употребление в пищу некоторых животных, растений и пр.).

Леви-Строс сопоставил различные определения тотемизма и обнаружил в них серьезные расхождения. Он согласен, что тотемизм регулирует индивидуальные, социальные, половые, культовые, ритуальные и прочие отношения практически во всех первобытных обществах, но резко критикует односложные дефиниции этого понятия, впервые введенного Дюргеймом и Фрэзером, поскольку реальное явление столь сложно и многолико, что не поддается однозначному определению. Тотем столь же сложный феномен, как и миф, поэтому его необходимо структурировать по более мелким и частным культурологическим фрагментам.

«Термин "тотемизм", — пишет Леви-Строс, — покрывает отношения, идеально установленные между двумя рядами, одним — природным, а другим — культурным. Природный ряд включает в себя, с одной стороны, категории, а с другой — индивидов; культурный ряд включает в себя группы и личности. (Все эти термины выбраны произвольно, чтобы различить внутри каждого ряда два способа существования, коллективный и индивидуальный, и чтобы избежать смешения рядов...) Имеется четыре способа объединить по два термина: категория — группа, категория — личность, индивид — личность, индивид — группа. Каждому из этих четырех сочетаний соответствуют наблюдаемые феномены в одной или нескольких популяциях» [1, c. 48].

По существу, этнолог говорит о проецировании ряда «культурных» понятий на «природные». Тотем и миф находятся в состоянии двойственности: миф — это проекция природы на человека, а тотем — проекция человека на природу. Миф — это устное творчество, разговорный жанр, то есть нечто динамично изменяющееся во времени. Солнце, луна, ручей, дерево, гроза, молния, трава, лес — все одушевлено, наделено злым или добрым нравом, действует, говорит, ссорится и мирится между собой. Тотем — статичен во времени: клан не меняет тотема, пока не исчезнет полностью. Но в результате отделения семей или родов от общины или клана возникают новые тотемы, которые на больших территориях образует сложную структуру. Эти тотемные структуры складываются по определенным правилам. Например, человек из клана белого какаду не может взять жену из клана щуки. «Растение с красными цветами» нельзя употреблять в пищу в клане осетр, хотя оно вполне съедобно и соседний клан ястреб-перепелятник использует его для приготовления пищи, и т.д. Автор книги «Первобытное мышление» рассказывает и о более сложном отношении между тотемом и мифом:

«Система "духов", или манидо, полностью отличается от системы тотемных наименований, действующей по принципу эквивалентности. Она представляется в виде многоуровневого пантеона... Система же "духов" была отчетливо упорядочена по двум осям: ось больших и малых духов, с одной стороны, и ось благотворных и зловредных духов — с другой. На вершине — великий дух, затем его служители, за ними в нисходящем порядке — морально и физически — солнце и луна; 48 громов, противопоставляющихся мифологическим змеям; "малые невидимые индейцы"; духи воды, мужские и женские; четыре стороны света; наконец, полчища манидо, поименованных и не поименованных, которые часто посещают небо, землю, водные пространства (просторы) и подземный мир.

Следовательно, в каком-то смысле две системы — "тотемы" и "манидо" — перпендикулярны, одна как бы горизонтальна, другая — вертикальна. Они совпадают лишь в одном пункте: духи воды — единственные недвусмысленно фигурируют и в той и в другой системах... Из системы "манидо" происходят все пищевые запреты, отмеченные у оджибве, и все они излагаются одинаково: запрет индивиду, полученный во сне от определенного духа, на потребление такого-то мяса либо такой-то части тела животного, например мяса дикобраза, языка лося и т.д. Животное, которое имеется в виду, не обязательно фигурирует в репертуаре клановых наименований» [1, с. 52].

То, что миф, как форма общественного сознания, двойствен тотему, обнаруживается еще и вот в чем. Если объектом внимания является природа, то в качестве модели возможно использование отношений между людьми — в этом случае появляется миф; если же хотят объяснить отношения между людьми, то в качестве образца выбираются природные объекты и тогда мы имеем дело с тотемом. Эти две формы проецирования дополняют друг друга; они тесно переплетены и редко проявляются в чистом виде.

В условиях неразвитости языковых средств происходило прямое отождествление, которое выражалось словами: «я — орел» или «я — гора» вместо «я зоркий как орел» или «я огромен как гора». В роли тотема могут выступать: животное, птица, рыба, растение, солнце, луна, гора, оружие, предметы быта, дом, жара, рвота, болезнь, смех, труп. Когда маленький мальчик, изображая крылья, разводит руки в стороны и говорит, что он самолет, или, имитируя голосом звук работающего мотора, говорит, что он автомобиль, мы ведь не называем это религиозным или мистическим явлением.

Нечто подобное происходит и с австралийским аборигеном, когда он называет себя «кенгуру» или утверждает, что его род пошел вот от этого глубокого ущелья. Почему отождествление произошло с «кенгуру» или «ущельем», не столь важно, так как данная идентификация может иметь самые запутанные и неожиданные ассоциативные пути: сложность здесь во многом вызвана неразвитостью языковых средств.

В первобытных обществах тотемные символы, по мнению Леви-Строса, «играют роль специфических единиц мышления; они обладают промежуточным логическим статусом между конкретно-чувственными образами и абстрактными понятиями» [1, с. 12]. Они регулируют индивидуальные, социальные, половые, культовые, ритуальные и прочие отношения практически во всех первобытных обществах. Ученый говорит, что «совокупность обязательных установок и поведенческих действий» основывается «на индивидуальных чувствах, а они для своего действенного проявления требуют коллективного выражения, которое должно фиксироваться на конкретных объектах» [1, с. 17].

Таким образом, существует следующая иерархия: индивидуальные чувства привязанности → коллективные ритуальные действия → объект, представляющий группу. Роль символических объектов в современных обществах выполняют герб и знамя, которые являются наиглавнейшими и общезначимыми предельно стилизованными тотемами.

Леви-Строс пересказывает наглядный пример с 42-й американской дивизией под названием «Радуга». Солдаты из этой дивизии говорили, что им сопутствует удача, когда они видели в небе радугу. Появление радуги оказывало на них магическое действие. Они изображали ее на своем теле (в виде татуировок), военной одежде, оружии, транспортных средствах, использовали ее название в качестве позывных и т.д. Для этой дивизии радуга была своеобразным тотемом, игравшим роль охранительного талисмана, хотя возник он достаточно случайно. Дивизии его присвоил помощник командира по административно-хозяйственной части из-за первоначальной разноцветности военных мундиров (дивизия набиралась из солдат, прибывших из различных военных подразделений). Но солдаты этого факта не знали и связали слово «радуга» с магическим символом.

Возвращаясь к первобытным племенам, Леви-Строс говорит, что природа «инкорпорирована в социальный порядок» и что «всякая вещь или всякое событие, оказывающее важное влияние на материальное или духовное благосостояние общества, имеет тенденцию становиться объектом ритуальной установки. Если тотемизм выбирает природные виды, чтобы они служили социологическими эмблемами сегментов общества, то просто потому, что эти виды уже сделались объектом ритуальных установок» [1, с. 78].

---

1. Леви-Строс К. Первобытное мышление. — М., 1994.
2. Берндт Р.М., Берндт К.Х. Мир первых австралийцев. — М., 1981.
3. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное и первобытное мышление. — М., 1994.
4. Ранке, Иоганн. Человек. — СПб, 1901.