Мифы и философия
О. Е. Акимов
6. Первобытное мышление по К. Юнгу
Крал Юнг (1875 — 1961) обратил наше внимание на два типа мышления, которые определенным образом связаны с языком, как коллективным средством общения и индивидуальным средством размышления. Мифотворчество, по его мнению, больше связано со второй функцией языка, с «ленивым» размышлением человека наедине с самим собой об окружающем его мире. Это — некое свободное ассоциативное мышление в образах, почти что мечтание или фантазирование на грани сновидения. Научное, философское и всякое другое рациональное творчество, по его мнению, связано с общением, а это требует определенного напряжения интеллектуальных сил и дается с трудом.
Теперь словами же Юнга опишем диаметрально противоположный образ мысли:Карл Густав Юнг (1875 – 1961)
Мы считаем наоборот: индивидуальное мышление в представлениях требует от человека большего напряжения сил, чем общение. Человек думает мало, когда общается; если он задумывается, то это всегда сопровождается паузой в разговоре. Но как было сказано выше, есть люди, которые мыслят только понятиями, т.е. не глубоко (я подозреваю даже, что их большинство). Если они и включают в свой мыслительный процесс воображение, то их представления оказываются неустойчивыми, туманными и малосвязанными с внешними вещами. Такое их мышление и будет называться фантазией, для них беседа является более трудным делом, чем мечтания.
«Особенно напряженный ход мысли, — пишет Юнг, — протекает более или менее в словесной форме, то есть так, как если бы хотелось его высказать, преподать или убедить кого-либо в его правильности. Такой ход мысли явно обращен во вне. В этом смысле для нас логическое мышление, протекающее в известном направлении, является действительным мышлением, то есть мышлением, приспособленным к действительности, где мы, выражаясь другими словами, подражаем следованию объективно-реальных вещей; получается, что образы следуют в нашей голове в том же строго-причинном порядке, в каком шли события вне нашей головы.Мы называем такое мышление также мышлением с направленным вниманием. Оно обладает той особенностью, что вызывает утомление, поэтому может функционировать лишь временам. Все наши столь дорого доставшиеся жизненные достижения есть форма приспособления к окружающей среде; частью этого приспособления является определенно-направленное мышление, которое, выражаясь биологически, представляет собой не что иное, как процесс душевной ассимиляции, сопровождающейся подобно каждому жизненному достижению соответствующим изнеможением. Материя, которую мы мыслим, есть речь и словесное понятие, предмет, всегда являвшийся внешней стороной, мостом, и имевший единственным назначением своим — служить передачей. Пока мы думаем в определенном направлении, мы думаем для других и обращаемся с речью к другим» [1, с. 26—27].
«Такое мышление не причиняет затруднения, ведет от реальности вскоре к фантазиям о прошлом и будущем. Здесь мышление в словесной форме прекращается, образ теснится к образу, чувство к чувству, все явственнее и смелее выступает тенденция, которая претворяет все в нечто, что происходит согласно не с действительностью, а с желательностью. Материя этого мышления, отвращенного от действительности, может естественно состоять только из прошлого с его тысячью тысяч картин воспоминаний. Согласно словоупотреблению такое мышление называется мечтанием. Кто внимательно наблюдал за самим собой, тот найдет это слово метким; почти ежедневно мы переживаем при засыпании вплетение наших фантазий в сновидения, так что между сонной мечтой во время дня и во время ночи разница не слишком большая. Мы имеем, стало быть, две формы мышления: определенно-направленное и мечтание или фантазирование. Первое работает в целях общения при помощи элементов речи и является трудным и изнурительным; последнее, напротив, работает без труда, спонтанно, — воспоминаниями. Первое творит новые приобретения, создает приспособления, подражает действительности и стремится на нее воздействовать. Последнее, напротив, отвращается от действительности, высвобождает субъективные желания и оказывается совершенно непродуктивным, когда дело идет о приспособлении» [1, с. 32 — 33].Юнг утверждает, что определенно-направленное, понятийное мышление не характерно для первобытных племен. Такое мышление является приобретением уже позднего времени и является привилегией нынешнего поколения. Он пишет:
«...Древним недоставало (за исключением немногих гениев) способности с таким напряженным вниманием следить за изменениями неодушевленной материи, чтобы мочь творчески и искусственно воспроизвести какой-нибудь естественный процесс, без чего нельзя войти во владение силой природы. Им недоставало "тренировки" определенно-направленного мышления или, выражаясь психоаналитически, древним не удавалось вырвать способную к сублимации libido из остальных естественных отношений и направить ее произвольно на вещество, которое не было бы уже антропоморфно или еще как-то приурочено. Ибо тайна развития культуры заключается в подвижности и переносимости libido. Поэтому следует признать, что определенно-направленное мышление нашего времени является более или менее современным обретением, отсутствовавшим в прежние времена» [1, с. 31 — 32].Это ошибочный взгляд на вещи. Определенно-направленное мышление, как и определенно-направленная производительная деятельность, существовали всегда. Коль скоро первобытный человек мог напряженно и целенаправленно трудиться (следы такого труда во многих местах земного шара еще сохранились), он должен был прежде точно так же напряженно и целенаправленно размышлять. Австралийский абориген или туземец с берегов Амазонки мог испытать не меньшее интеллектуальное утомление, чем современный ученый. Это так же верно, как верно и то, что средняя интенсивность мыслительной деятельности у детей нисколько не ниже, чем у взрослых, хотя каждый из них имеет свой интеллектуальный опыт.
Успех в результатах развития наук отдельных сообществ зависит в огромной мере от выбора конкретных теоретических и методологических форм знания. Введение письма, алфавитной формы записи (в отличие от иероглифической), умение пользоваться циркулем и линейкой, открытие аксиоматического метода доказательства, существование астрономических инструментов и традиций наблюдения ночного звездного неба — всё это дело случая, относится в основном к внешним обстоятельствам, не связанным с умственными способностями отдельного человека. Многое зависит от государственного устройства, поощряющего деятельность ученых, количества библиотек, учебных заведений, обсерваторий и т.д. Культурные традиции и общественные институты могут способствовать развитию религии или духовно нравственной философии, но не поощрять исследования, направленное на изучение природы и строительство технических сооружений. Вряд ли все это может говорить об интеллектуальной «слабости» данного социума, а тем более, о «недоразвитости» конкретных индивидуумов.
Вглядитесь в лица эскимосов из Лабрадора, разве этих людей можно отнести к мечтателям? Юнг ошибается, когда их причисляет к фантазерам. «... Удивительно, — пишет Ранке, — до какой степени они сумели воспользоваться костями северных морских животных, тюленей, моржей и китов, выделывая из них не только всевозможные предметы домашней утвари, но и украшения, подчас довольно изящные. Но всего поразительней, что названные изделия сходны с изделиями, дошедшими до нас в виде остатков культуры каменного века в Европе, и, в особенности, с теми, которые принадлежали древним обитателям пещер южной Европы. Таковы, например, пещерные останки троглодитов южной Франции и южной Германии. Почти все орудия, которые употреблял эскимос для ловли рыбы и для охоты, до такой степени тождественны с названной утварью первобытной эпохи, что с первого взгляда нам кажется, будто мы находимся в доисторическом музее» [4, с. 380].
Швейцарский психолог допускал определенно-направленного мышление только в исключительных случаях:
«Лишь весьма немногим среди античных людей была присуща та холодность и сомнение ума, что подарили современному человечеству идею Джордано Бруно о бесконечности и открытие Кеплера. Наивный античный мир видел в солнце великого отца неба и земли, а в луне плодовитую добрую мать. И каждая вещь имела своего демона, т.е. была одушевлена и подобна человеку или брату его, зверю. Все представляли и изображали антропоморфически или териоморфически. Даже солнечный диск получал крылья или четыре ноги, чтобы нагляднее было его движение.
Так возникла картина вселенной, и она была очень далека от действительности, отвечая зато вполне субъективным фантазиям. Из нашего собственного опыта мы знаем это состояние духа: это — детство; для ребенка месяц — мужчина, или лицо, или пастух звезд; по небу проходят облака как барашки; куклы пьют, едят, спят; младенцу Христу кладут записочку на окно; аисту кричат вслед, чтобы он принес братца или сестрицу; корова жена лошади, а собака — муж кошки. Известно также, что низшие расы, например негры, принимают локомотив за зверя, а ящик от стола называют ребенком стола» [1, с. 35 — 36]. То, что легко и играючи дается современному человеку, тяжело дается ребенку и первобытному человеку. Юнг заблуждается, когда думает, что подобные сравнения есть некое баловство ума, игра пустой фантазии. Эстетические моменты в мифе без сомнения присутствуют, но ведь они есть и в науке. Некоторые сюжеты действительно являются результатом спонтанного, ненапряженного, фантасмагорического мышления, но разве их нет в драме Шекспира и теории Эйнштейна? Многие мифы Древнего Китая и Индии построены в соответствии с хорошо продуманной иерархией элементов.
Точное мышление характерно для математических вычислений; всё зависит от того, каким умственным опытом и лексическим багажом владеет человек — конкретно-бытовым или абстрактно-специализированным. Еще не известно, что будут думать люди через три тысячи лет о современной релятивистской теории с ее причудливым парадоксом близнецов и антропным принципом, о физике элементарных частиц, которая оперирует такими антропоморфными категориями, как странность, прелесть, аромат. Нам прекрасно известно, какую дремучую «первобытную» наивность и «неестественность» проявляет современный ученый, когда он попадает во владения так называемых «людей-леса», например егерей, и «людей-моря», например рыбаков.
Мифологическая форма знаний первоначально сложилась благодаря законам функционирования устного слова. Этим же законам подчинено такое хорошо известное и в наше время явление, как распространение слухов. Законы эти несложные. Прежде всего информация, предназначенная для передачи широкому кругу слушателей, должна быть нескучной. Ради этого говорящий нередко идет на самый невероятный вымысел и безудержное фантазирование, в противном случае его рассказ обречен на невнимание. Каждый следующий рассказчик добавляет свои преувеличения. Таким образом, при передаче из «уст в уши» происходит чудовищное искажение исходного содержания рассказа, а это значит, что «гипертрофия» содержания и формы происходит скорее не в результате направленного мыслительного процесса отдельного индивидуума, а по причине словесной коммуникации его в обществе.
Следует учитывать также и то, что миф является синкретическим продуктом творчества огромного коллектива людей, поэтому он представляет собой и художественное произведение, и научно-философскую доктрину, и свод морально-правовых норм, и культово-религиозную традицию. Пространство мифа — это многогранный и искусственный мир, сложившийся из отдельных подпространств многих и многих индивидуумов. Внешний и внутренний облик богов — благородный и привлекательный или безобразный и отталкивающий, — выраженный ярким поэтическим языком, чаще имеет своей целью воплощение не столько научных, сколько морально-эстетических, заведомо необычных представлений автора мифа. Напротив, все рациональные, а значит неинтересные для большинства слушателей, элементы рассказа испаряются; остаются только то, что поражает и удивляет слушателя. Сегодня мы видим аналогичную картину: распространение получили именно те физические концепции, которые обладали наиболее странными чертами, поражающими воображение обывателя.
Все же несомненной заслугой Юнга является введение двух типов мышления, которые существуют во времени не последовательно, как преимущественно думал Юнг, а параллельно. Он допустил ту же ошибку, что и Конт, который считал, что мифологическая, философская и научная фазы естествознания сменяют друг друга последовательно. Нет, все три фазы существуют параллельно, только многие еще не знают, что, например, современная космология или психоанализ являются мифом. Мифотворчество сегодня никуда не исчезло, причем оно существует не только в форме слухов, анекдотов и небылиц, которые распространяются детьми и необразованными людьми, — нет, главные мифы нашей эпохи сочиняются вполне респектабельными учеными-физиками путем неимоверных усилий.
Верно, что фантазирование как образ мысли диаметрально противоположен определенно-направленному творчеству, но источником этой противоположности не обязательно служит «инфантильность», «наивность» или «леность» мышления. Гиперболы мифов скорее всего проистекают не вопреки, а благодаря определенно-направленному общению. Юнг настаивал на взаимосвязи определенно-направленного мышления с опытом общения. Между тем человеческое общество произошло от стада приматов, в котором интенсивность общения была нисколько не ниже, чем в коллективе людей (если опять-таки учитывать уровень развития речевых средств коммуникации). Следы определенно-направленного мышления обнаруживаются не только в мифологических концепциях Древнего Китая, Индии и Греции при объяснении природных явлений, но и в знаниях флоры и фауны членами первобытных сообществ, ныне живущих в Африке, Австралии и Америке. Культурологические исследования Леви-Строса, давшие науке образцы определенно-направленного мышления у современных племен, ведущих первобытный образ жизни, опровергают точку зрения Юнга.
Иногда можно столкнуться с мнением, что миф, каким бы неправдоподобным он нам сейчас ни казался, в свое время всеми без исключения принимался за чистую правду. По всей видимости, в некоторые мифы определенная категория людей верила безоглядно. Но также верно и то, что всегда находились такие, которые абсолютно не верили ни в какие мифы и в повседневной своей жизни руководствовались только здравым умом. Эмпедокл, Парменид и другие философы, в том числе и более поздних времен, например Ницше, сознательно пользовались мифологической формой изложения своих идей. В то же самое время создавались вполне научные трактаты, изложенные внятным языком с использованием специализированной терминологии. Мифотворчество было, есть и будет всегда, но это не значит, что не было или когда-нибудь перестанет существовать здравомыслие и атеистическое состояние души, какое мы наблюдаем, например у китайского мыслителя Конфуция, который выступал против мифологизации действительности и толковал мифы самым рациональным образом.
По мнению Юнга, бессознательное, свободно-ассоциативное, фантастически-мечтательное рудиментарное мышление должно порождать причудливые, бесструктурные нагромождения художественно-поэтических форм, и наоборот, результатом рационального, сознательного, определенно-направленного логического мышления должна быть более или менее осмысленная структура. Однако, мы видели, что этнологические данные, полученные Леви-Стросом и другими антропологами в результате серьезного обследований первобытных культур, опровергают такой взгляд на вещи. Имеются впечатляющие количественные характеристики по классификации растений, насекомых, рыб, птиц и животных, существовавшие у индейских (хопи, наваха) и филиппинских (субанун, хануну) племен. Подобная систематизация фауны и флоры не могла возникнуть в результате каких-то фантазий, а явилась плодом напряженного определенно-направленного размышления. Поэтому трудно согласиться с мнением Юнга, что определенно-направленное мышление это удел одиночек-гениев первобытного мира.
Конструктивные формы мышления проявились прежде всего при решении практических задач математическими средствами. О достижения древних в области математического мышления рассказывается в разделах Конструктивное мышление древних, Математика дробей и пропорций, Математика древних и Реконструкция математического мышления древних. Определенно-направленные и мечтательно-фантастические формы идут совместно рука об руку. Понятно также, что оба подхода должны осуществляться на любом уровне: как на первобытно-мифологическом, так и на зрело-научном. Для них не существует ограничений содержательного характера. Появляются они либо по принципу компенсации (одновременного уничтожения), либо по принципу индукции (одновременного возникновения). Оба принципа действуют как на индивидуальном, так и на коллективном уровнях.
Свободно-ассоциативное мышление в образах, которое в нашем понимании ответственно за науку, согласно точки зрения Юнга, связано с коллективным бессознательным.
«Необычайно важной задачей, — пишет он, — едва ли ныне разрешимой, являлось бы систематическое описание фантастического мышления. Самое большое, что можно эскизно набросать, это следующее.
В то время как определенно-направленное мышление есть явление вполне сознательное... , утверждать то же самое о фантастическом мышлении нельзя. Вне сомнения, большая часть содержания последнего относима к области сознательной, но по меньшей мере такая же часть протекает в неопределенной полутени, а многое — уже в бессознательном, и потому такие содержания не могут быть разгаданы непосредственно.
Через фантастическое мышление идет соединение определенно-направленного мышления с древнейшими основами человеческого духа, находящимися уже давно под порогом сознания. Продуктами фантастического мышления, которыми непосредственно занято сознание, являются прежде всего сны наяву, т.е. мечты или фантазии, которым подарили особое внимание Фрейд, Флурнуа, Пик. Затем сновидения, открывающие сознанию свою на первый взгляд загадочную внешнюю сторону и приобретающие смысл лишь через посредствующее раскрытие бессознательного содержания. Наконец, в обособившемся комплексе существует совершенно бессознательные системы фантазий, которые обнаруживают ясно выраженное тяготение к образованию второй особенной личности.
Вышеприведенные соображения показывают, какое родство с мифом имеют именно эти в бессознательном возникшие продукты. По всем признакам можно заключить, что душа обладает как бы историческими наслоениями, причем древнейшие слои соответствуют бессознательному. Поэтому отсюда важно заключить, что состоявшаяся в позднейшей жизни интроверсия (как ее понимает теория Фрейда) подхватывает регрессивно-инфантильные воспоминания индивидуального прошлого, что при этом выступают сначала только некоторые следы, но затем, при сильнейшей интроверсии и регрессии (при энергичном вытеснении и интровертированном психозе), ярко выраженные черты архаического образа мысли, который способен при иных обстоятельствах привести к воскресению продуктов архаического духа, некогда достигших полного обнаружения» [1, с. 43 — 44]. В ходе своей психотерапевтической практики Юнг обнаружил факты, свидетельствующие о том, что во снах и бредовых фантазиях его пациентов имеется определенное сходство с мифологическими, фольклорными сюжетами и даже с древнейшими космологическими идеями. В этом, по его мнению, проявляется основное содержание наиболее глубокого уровня человеческой психики — коллективного бессознательного, то есть психического первообраза, или архетипа. Образы матери-земли и отца-неба, которые так часто фигурируют в космологических мифах, как раз и являются ярчайшим подтверждением наличия этого архаичного слоя психики.
По мнению Юнга, бессознательное в человеческой психики не сводится только к сексуальному инстинкту, о чем настаивал Фрейд, оно охватывает многообразный опыт душевной и духовной жизни всех предыдущих поколений. Юнг сравнивает психику человека с башней, верхние этажи которой были построены в XIX столетии, средние — в XVI, первые — в XI, фундамент — во времена Римской империи. В верхних слоях почвы, на которой стоит эта башня, встречаются орудия труда каменного века, а в более глубоких — следы фауны очень древних геологических эпох. Мы живем в верхнем этаже и лишь смутно осознаем, что нижний этаж закладывался много веков назад. Однако почва, фундамент и нижние этажи здания психики дают о себе знать, проявляясь в виде сновидений, эмоциональных спонтанных реакций, определенных типов бессознательного поведения и мышления. Наиболее важным проявлением рудиментарной культуры, обусловленной психическим первообразом, является мифотворчество.
Согласно Юнгу [2, c. 112 – 114], «структура души» складывается из восприятия, которое поставляет нашему сознательному компоненту психики перцепты — первичные ощущения о внешнем мире. Они еще не несут в себе ничего психологического; природа их скорее физиологическая. Дальнейшее абстрагирование и интеграция исходных ощущений происходит на уровне апперцепции, когда начинает действовать оценочное мышление. От восприятия и мышления нужно уметь отличать психический процесс, который можно было бы назвать предвосхищением. Под предвосхищением, или интуицией, Юнг понимает восприятие не фактических ощущений, а возможных последствий, т.е. вывод о будущих событиях в данном случае делается не на основе логического размышления, а непосредственного чувствования.
Есть и еще одно тонкое различие в психических феноменах — это воление и влечение. Волевые процессы обусловлены сознательной деятельностью; влечение — бессознательной. Аналогичное подразделение существует и в рамках апперцепции, которая может быть направленной (осознанной) — это внимание, и ненаправленной (неосознанной) — фантазирование или мечтание. К последней форме близко подходит и сновидение. Таким образом, в «структуре души» Юнг различает не два уровня — сознательное и бессознательное, а три: последнее делится у него на два подуровня — на личное и коллективное бессознательное.
Личное бессознательное образуется в процессе так называемого вытеснения, когда какие-то события сознание, не желая иметь в качестве явных фактов своей памяти, прячет в скрытый от нашего непосредственного внимания «ящик». В этот тайный ящик могут попасть не только специально укрываемые психологические факты, но и те из них, которые просто не достигли соответствующего уровня интенсивности. Коллективное же бессознательное, наш архетип, находится еще глубже, чем личное бессознательное. В его формировании сам индивидуум не принимал участие. Архетип складывается из психической деятельности всей бесконечной вереницы предшествующих поколений, включая первобытного примата и беспозвоночного (Юнг говорит о типе «психологии» червя и даже простого одноклеточного организма).
В самом деле, все наши биологические органы сформировались в результате длительной эволюции, следовательно, «органы» психики так же являются результатом этой эволюции. Зачатки четырех конечностей и наличие двух ноздрей можно обнаружить еще у рыб. Так почему бы нам не поискать аналогичные зачатки психики, ведь наверняка они существуют? Принцип Геккеля — филогенез повторяет онтогенез, — справедливый для человека как биологического вида, выполняется и на психологическом уровне — история развития психики индивидуума повторяет путь развития коллективной психики человечества. Отсюда мифологической фазе должна отвечать самая ранняя фаза формирования психики человека, то есть детская.
«Коллективное бессознательное, — пишет Юнг, — видимо, состоит — насколько мы вообще вправе судить об этом — из чего-то вроде мифологических мотивов или образов. Поэтому мифы народов являются непосредственными проявлениями коллективного бессознательного. Вся мифология — это как бы своего рода проекция коллективного бессознательного.
Наиболее ярко это выявляется в восприятии звездного неба, хаотические формы которого были организованы благодаря образной проекции. Этим же объясняются утверждения астрологии о влиянии звезд. Они являются не чем иным, как бессознательным интроспективным восприятием деятельности коллективного бессознательного. Подобно тому, как на небо проецировались образы расположения звезд, в легендах и сказках или же на исторические персонажи также в свою очередь проецировались им подобные и прочие фигуры. Поэтому мы можем исследовать коллективное бессознательное двумя способами: либо путем анализа индивида, либо мифологии» [1, с. 126]. С данной психологической схемой Юнга, пожалуй, можно было бы и согласиться, если бы не следующее его заявление: «...Я считаю мало вероятным, — утверждает он, — чтобы первобытный человек придумывал вещи, подобные некой физической или астрономической теории, т.е. исключительно из потребности в объяснении» [1, с. 127]. Последнее его утверждение расходится с данными по истории наблюдательной астрономии, которая как наука существовала и до сих пор существует параллельно астрологии. То же самое можно сказать о химии и алхимии, медицине и знахарстве. В обществе всегда есть сравнительно небольшая часть добросовестных исследователей и подавляющая часть, громко заявляющая о себе, недобросовестных ученых.
Нельзя также согласиться с тем, что проецирование, с которым мы постоянно сталкиваемся в космологических мифах, является результатом ненаправленного, мечтательного, спонтанного, ленивого мышления. Человек во все времена, включая самые первобытные, стремился объяснить явления окружающего его мира, для чего направленно, напряженно, определенно и, насколько это было ему доступно, конструктивно размышлял.
Когда сочинитель мифа искал подходящие аллегории для земли и неба, ему на ум приходили не потусторонние и таинственные, как это получается у Юнга, «архетипы коллективного бессознательного», а вполне обычные, постоянно находящиеся у него перед глазами образы матери и отца. Возвышенная любовь, безграничный авторитет и панический страх, присутствовавшие в синтетических образованьях, именующихся мать-земля и отец-небо, передавались четырьмя компонентами, которые в сознании отдельного индивида за счет механизма реминисценции образов и резонансного усиления понятий поднимаются до самых высоких религиозных переживаний. Если из этой дихотомии выбросить все сильные чувства, то перед нами останется грубая модель, очень даже непосредственная проекция двух самых близких к нам объектов.
Возможно, что образы богов и богинь плодородия появились под действием сексуального чувства, в противном случае они не изображались бы то в виде женщины-демона вульгарной наружности, то в виде черта с козлиными ногами. И чувство голода в состоянии рисовать богов пышной наружности в виде аппетитных пищевых продуктов. Страшные драконы, могущественные джинны-колдуны, коварные русалки также появляются в результате испытываемого чувства страха. Боязнь перед смертью материализуется в образы старухи с косой и скелета человека. Все это также является проекцией наших внутренних психофизиологических потребностей на закономерно возникшие художественные образу, возникшие благодаря нашей фантазии.
Всякий культурный феномен, принятый большим коллективом людей, первоначально возник на уровне индивидуума, любая идея, сколь фантастической она ни была, когда-то зародилась в чьей-то конкретной голове. Если признавать, что идеи, традиции, институты, мифы, тотемы появляются на свет из чего-то такого, что называют «коллективным бессознательным», значит, допустить мысль о наличие «скрытых параметров», недопустимых в серьезной науке. Поскольку при проецировании сопоставляются вещи, взятые из различных рядов, пребывающих в различных интеллектуальных пространствах, причинно-следственные и логические связи могут быть надежно скрыты или сильно нарушены. Причем ассоциация предметов может происходить по второстепенным признакам, в том числе, скрытым от взоров современного исследователя. Естественно, что многое еще не ясно и плохо изучено, однако это не дает право естествоиспытателю вводить в оборот такие понятия как «коллективное бессознательное», «дух народа», «архетип» и т.д. К каким печальным последствиям могут привести эти потусторонние понятия, демонстрирует спекулятивные построения самого Юнга.
«Коллективное бессознательное, — пишет он, — как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, a priori есть образ мира [нельзя одним образом охватить мир — О.А.], который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристаллизовывались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это — господствующие силы, боги, т.е. образы доминирующих законов и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой. Поскольку эти образы являются относительно верными отражениями психических событий, их архетипы, т.е. их основные черты, выделенные в процессе накопления однородного опыта, соответствуют также определенным всеобщим физическим основным чертам. Поэтому возможно перенесение архетипических образов непосредственно как понятий созерцания на физические события: например, эфир, древнейшая материя дыхания и души [не совсем ясно, в каком смысле использованы слова «материя дыхания и души»; видимо, в качестве антропоморфной проекции — О.А.], которая, так сказать, представлена в воззрениях всех народов мира; затем энергия, магическая сила — представление, которое также имеет всеобщее распространение [термин «сила» так же должен иметь скорее антропоморфное, чем «магическое» содержание, иначе, зачем тайное (энергия) проецировать на тайное (магическую силу)].
В силу своего родства с физическими явлениями архетипы нередко выступают в спроецированном виде [бессознательного механизма проецирования не существует; сцепленные, т.е. спроецированные образы матери-земли (Гея) отца-неба (Уран или Зевс) придумываются сознательно]. Причем проекции, когда они бессознательны, проявляются у лиц, принадлежащих к той или иной среде, как правило, как ненормальные пере- или недооценки, как возбудители недоразумений, споров, грез и безумия всякого рода [патология здесь не должно быть; механизм проецирования, о котором шла речи в предыдущем абзаце, никакой патологии не предполагал]. Поэтому говорят: "Из него делают бога", или: "Имярек производит на Х дьявольское впечатление".
Из этого возникают также современные мифологические образования, т.е. фантастические слухи, подозрения и предрассудки. Архетипы являются поэтому в высшей степени важными вещами, оказывающими значительное воздействие, и к ним надо относиться со всем вниманием. Их не следовало бы просто подавлять, напротив, они достойны того, чтобы их самым тщательным образом принимать в расчет, ибо они несут в себе опасность психического зарождения. Так как они чаще всего выступают в качестве проекций и так как последние закрепляются лишь там, где есть для этого повод, то они отнюдь не легко поддаются оценке и обсуждению. Поэтому если некто проецирует на своего ближнего образ дьявола, то это получается потому, что делает возможным закрепление этого образа. Тем самым мы вовсе не сказали, что этот человек сам, так сказать, есть какой-то дьявол; напротив, он может быть замечательным человеком, который, однако, находится в отношении несовместимости с проецирующим, и поэтому между ними имеет место некий "дьявольский" (разделяющий) эффект» [3, с. 141]. В данном отрывке термин «проекция» используется в различных смыслах, а с помощью архетипа объясняются практически любые случайные или плохо изученные проявления человеческой психики. Как с помощью архетипа можно объяснить, почему на образ этого человека проецируется образ дьявола, а на образ другого — образ бога? Бог и дьявол здесь выступают в виде позитивного и негативного символа. Аналогично можно сказать о символах матери-земли и отца-неба. Подсознательное проецирование по Юнгу — это навешивание ярлыков, которое осуществляется каким-то маленьким гномиком, прячущимся в бессознательном, который прекрасно знает о том, о чем сам человек не догадывается. Такая философия мистического символизма критикуется, например, в разделе, посвященном Вильгельму Штекелю и не только; весь психоанализ Фрейда пронизан этой ложной методологией.
У Юнга коллективное бессознательное тоже играет роль черного ящика — эпистемологической уловки, характерной для формально-феноменологического мышления. Позднее, уже в наши дни, этот черный ящик некоторые психологи (например, Станислав Гроф) и даже физики (например, Фритьоф Капра ) разместили в трансцендентных мирах. Архетип стал выполнять функцию космического паттерна, который охватил все живое мистической паутиной.
Мы уделяем столько внимание проблеме бессознательного потому, что уяснили для себя одну простую истину: стоит феноменалистам в чем-то уступить, согласиться на какой-нибудь формальный эпистемологический элемент, вроде этого черного ящика, как тут же через него устремляется поток сначала философских спекуляций, а потом откровенной мистики. Так было с теорией относительности и квантовой механикой. Точка бифуркации, в которой осуществляется ветвление на конструктивную и формально-феноменологическую эпистемологию, часто трудно уловима, так что некоторым читателям запрет в отношении коллективного бессознательного может показаться излишними. Но, зная заранее, что последовало за этим на первый взгляд безобидным нововведением, нужно звонить во все колокола. Нельзя допускать мысль о том, что глубинный импульс бессознательной энергии (фрейдистское либидо в юнговской интерпретации) в состоянии вызвать мифические образы и первобытные обрядовые действия.
Нет, мифы придумываются вполне сознательно, хотя и в русле определенных особенностей индивидуальной психики. Голод, жажда, страх смерти, сексуальное влечение, тяга к беспечности и веселью определяют мифотворчество, но не целиком и даже не в основной своей части. Миф — это не только плод физиологических потребностей человека, но акт высшей творческой деятельности. Орфей, Гомер, Гесиод — это не праздно мечтающие лодыри, а трудяги, талантливые поэты и мыслители.
Бессмысленно апеллировать к причинно-следственным отношениям: что первично — общность психики или общность внешних условий существования людей? Когда части тела оленя символизируют отдельные части мира (шея — долины гор, бока — равнины и т.д.), здесь срабатывает и общий психический механизм проецирования и общие для всех людей природные объекты. Вообще нужно иметь в виду две схемы проецирования: одна внутренняя, другая внешняя. Внутренняя — это проекция психики человека на непосредственное содержание мифа, а внешняя — это проекция одного ряда внешних по отношению к человеку мифологических категорий на другой ряд таких же внешних категорий. И хотя во втором случае психические стереотипы тоже играют немаловажную роль, они все же действуют опосредованно и не окрашены в те аффективные тона, которые сбили с толку Юнга.
Мистицизм Юнга
Когда говорят о мистике или мистицизме, имеют в виду некое таинство (греч. mystikos — таинственный). Считается, что мистик каким-то образом соединен с потусторонними и неведомыми нам силами. Однако никаких сверхъестественных сущностей нет; в связи с этим возникает вопрос: «С чем имеют дело мистики?» — Да ни с чем, ответим мы, они только претворяются, что общаются с таинственными объектами, но в действительности все выливается в театральную игру, пустой ритуал, который выполняли, например, охотники племени тлинкитов, выходя на тропу бизона. Не держа в руках реальных вещей, мистики оперируют символами. Мистические знаки и экзальтированное поведение — это единственное оружие, которым они ловко владеют.
«24 июня, — пишет мистик Элифас Леви, — все было готово. Мы собирались вызвать дух божественного Аполлона и спросить его о двух тайнах: одна касалась меня самого, другая — одной дамы. Правда, эта дама захотела присутствовать при сем акте со своей подругой, но в последний момент эту подругу обуял страх, а поскольку магический ритуал строго требует триады или монады, та мне пришлось остаться одному.Приготовленный для вылова духов кабинет представлял собой комнату в башне. В комнате имелись четыре выпуклых зеркала и нечто вроде алтаря, верхняя часть которого была сделана из белого мрамора и опутана цепью из намагниченного железа. В мрамор была врезана позолоченная пентаграмма [рис. 1]. Такой же знак, выполненный в разных цветах, имелся на белой свежевыделанной шкуре ягненка, которая была натянута под алтарем.
Посредине на мраморной плите стоял маленький медный поднос, на полненный древесным углем из ольхи и лаврового дерева. Передо мной на треножнике находилась вторая жаровня. Я был облачен в белую ризу, подобно той, какую носят паши католические священники, только длиннее и шире, а на голове у меня был венок из вербены с вплетенной золотой цепью. В одной руке я держал новую шпагу, в другой — ритуал. Я возжег огонь на обеих жаровнях со всеми необходимыми, заранее подготовленными благовониями и начал читать формулы ритуала, вначале тихим, а потом все более громким голосом.
По комнате распространился дым, пламя дрожало, трепетало над предметами и, казалось, оживляло их, потом оно погасло. Белый дым медленно поднимался над мраморным алтарем, и тут мне показалось, что пол вздрогнул, как будто началось землетрясение. У меня звенело в ушах, сердце колотилось. Я бросал в жаровню ветви и благовония, и при свете ожившего пламени явственно увидел перед алтарем фигуру человека значительно выше человеческого роста, она вскоре растворилась и исчезла.
Я вновь начал вызывать духа и встал в крут, который заранее очертил, между алтарем и треножником. И тут увидел, как глубина зеркала, которое висело за алтарем передо мной, постепенно начала светлеть. Там, в глубине, стала подниматься светлая фигура, она увеличивалась в размерах и, казалось, все больше приближалась ко мне. С закрытыми глазами я трижды выкрикнул имя Аполлона, и когда я открыл глаза, то передо мной стоял мужчина, целиком закутанный в льняное полотно, которое показалось мне скорее серым, нежели белым. Лицо его было искажено, печально и без бороды, оно мало соответствовало образу того Аполлона, каким я его себе представлял.
Меня обдало ледяным холодом, а когда я открыл рот, чтобы заговорить с призраком, то не смог произнести ни звука. Тогда я положил руку на знак пентаграммы и подвигал острием шпаги перед ним, приказывая себе не впасть в ужас и сохранять контроль над собой. После этого фигура стала терять очертания и вскоре совсем исчезла. Я приказал ей явиться вновь. Тут я почувствовал, что нечто касается меня, как дыхание, а потом дотрагивается до руки, в которой я держал шпагу. В тот же момент рука моя окоченела до самого плеча. Я подумал, что шпагой, возможно, оскорбляю дух, и поэтому воткнул ее острием в очерченный круг.
Человеческая фигура тут же появилась снова, но я почувствовал такую слабость во всех членах и был настолько близок к обмороку, что мне пришлось сделать два шага и сесть. Я сразу же погрузился в глубокий сон.
Меня посетили сновидения, от которых при пробуждении осталось только смутное воспоминание. В течение многих дней рука моя все еще оставалась скованной и болела. Дух не заговаривал со мной, но мне казалось, что на все вопросы, с которыми я хотел обратиться к нему, я отчасти получил ответы внутри меня самого.
На вопрос дамы голос во мне ответил: «Мертв» (речь шла об одном господине, о котором она хотела знать, что с ним случилось). Сам же я хотел знать, примирились ли два человека, о которых я думал, и тот же внутренний голос сказал: "Оба мертвы!"» [5, c. 468 — 470].
Рис. 1. Пентаграмма, с помощью которой Элифас Леви 24 июня 1854 г. вызвал дух Аполлона.
Всё, с чем имеет дело мистик носит исключительно формальный характер; его тотальный символизм проявляется во всём и прежде всего во внешнем виде и поведении. Для понимания этого простого, но важного факта достаточно привести небольшой фрагмент длинного описание церемонии приема во франкмасонский мистический союз. Но прежде несколько слов об этом союзе.
В первой половине XVII века произошло слияние обыкновенного союза каменщиков, пользовавшегося в Европе (главным образом, в Англии) большими привилегиями, с Орденом Розенкрейцеров. Цели вновь образованная ложа ставила благородные — воспитание нового человека, насаждение духовности и все такое прочее, но средства выбрала крайне неудовлетворительные — все свелось к ритуалу, погоне за степенями и знаками отличия.
Оказывается, дед Карла Густава Юнга (рис. 2), носивший точно такое же имя, принадлежал к одному из таких тайных союзов каменщиков, который образовался при Вартбургском соборе в 1817 году. Карлу Юнгу-старшему шел тогда 23-й год, когда он прошел весь тот церемониал, который мы процитируем ниже. В доме Карла Юнга-младшего хранилась, как священная реликвия, его торжественная тога черно-красно-золотого цвета (цвета нынешнего флага Германии), которой внук очень гордился. Юнг-старший, как и Юнг-младший, был врачом. Нолл также сообщает другие подробности, среди которых важной для нас является та, что «Карл Густав Юнг-старший отрекся от римской католической веры и стал евангелическим протестантом с романтическим и националистическим оттенком» [8, с. 27]. Его внук пошел еще дальше и отрекся от традиционного христианства в пользу гностического мистицизма, который процветал на территории Эллады и Египта в пору зарождения и становления христианства.
Через сто лет после посвящения деда в тайное общество, в апреле 1916 г., т.е. после своего разрыва с Фрейдом, Юнг-младший организовал свое тайное общество под благозвучным названием, которое соответствовало духу его времени, — «Психологический Клуб». Там он, как написал Нолл, «держал вдохновенную речь, практически полностью посвященную духовным предметам, таким как самообожествление, преодоление, беспокойство мертвых» [8, с. 38] и т.д. Члены Клуба должны были усвоить теории, созданные Юнгом «благодаря прозрениям, полученным им в собственных видениях и в ходе встреч со своим духовным мастером Филемоном» [8, с. 39].Рис. 2. Дед Юнга, которого тоже звали
Карл Густав Юнг (1794 – 1864). Картина Бельца 1848 г.Прежде, чем двигаться дальше, приведем обещанный фрагмент из книги «Истоки тайноведения. Справочник по оккультизму» анонимного автора, рассказывающего о ритуале вступления в члены масонской ложи «Ордена вольных каменщиков».
«Вся деятельность масонов, — пишет анонимный автор, — изображается в виде глубокомысленного символа постройки; соответственно этому и основные истины их учения выражаются в аллегорических изображениях или символах и символических действиях, в некоторых частях дополняемых словами. Но "мудрость слов'' значительно уступает "красоте формы" и силе действия. "Символика, позаимствованная преимущественно у строительного искусства, проистекает из эстетической потребности воспринимать духовную сущность и наслаждаться ею в чувственно-прекрасной форме". ...Прием в члены франкмасонства и в ученики королевского искусства символически делится на три стадии; искания, допущения, подготовки, вступления, странствования, принятия обязательств, — распространения света, обучения, приветствие. Церемония приема до известной степени символизирует франкмасонское учение. После того как "ищущий света" будет допущен к приему в члены, вечером в день, назначенный для посвящения, его вводят в "комнату для подготовки" и на некоторое время предоставляют самому себе. Начертанные здесь аллегорические изречения должны напомнить ему о серьезности его брат в сопровождение другого брата, чтобы еще раз лично побеседовать с кандидатом и увериться в твердости его намерения. Уведомив об этом ложу, подготовлявший брат возвращается обратно вместе со своим спутником, уже одетым в масонское одеяние. Ищущий подписывает обязательство о том, что он будет хранить нерушимое молчание относительно тех обрядов, которые будут над ним совершены, — даже в том случае, если выйдет из союза.
Затем ищущего вводят в "черную камеру", обставленную мрачными предметами смерти, чтобы внушить ему мысль о бренности всего земного, о слабости и несовершенстве человеческой природы, и дать ему правильное понимание его жизненных задач как масона и как человека. И после того, как он ответит на ряд вопросов в этом направлении, ему дают "внешнее положение", необходимое для приема. У него отбирают "весь металл", все украшения и все то, что его привязывает к внешней жизни, не давая ему возможности воспринимать духовный свет франкмасонства; таким образом, придя в состояние величайшей беспомощности, он познает бессилие разобщенности, научается не слишком высоко ценить внешние блага и преимущества, которые препятствуют достижению цели союза, и получает возможность совершенно свободно прислушиваться к внутреннему голосу. С повязкой на глазах, дабы взор его сосредоточился исключительно на внутренней жизни, неофит, сопровождаемый подготовлявшим его братом, приходит окольными путями к входной двери ложи. Дорогой его несколько раз останавливают и спрашивают о цели, к которой он стремится. Его спутник отвечает на вопросы и отвергает приманки соблазнителей.
У входа в ложу неофит три раза сильно стучит в дверь. Эти три удара означают: ищи и найдешь, проси и дастся тебе, стучи и отворится. Но "врата познания" открываются лишь после ряда дальнейших формальностей, которые должны убедить собрание, что оно имеет дело с человеком действительно достойным. Тут подготовляющий брат передает ищущего первому надсмотрщику. Начинается "путешествие". "С многозначительными словами" надсмотрщик кладет на левую сторону груди открытый циркуль, дабы коснуться не столько тела его, сколько его совести, дабы он знал, что, с одной стороны, заблуждения и духовная слепота вращаются в заколдованном круге, не достигая поставленной цели, а с другой, — что лишь верная дружба тех, кто живет среди света, может быть его истинным руководителем. Трижды повторяется обход прямоугольника. Он символизирует, главным образом, жизненный путь человека — мальчика, юноши и зрелого мужа, и три ступени масонского братства. Состояние подготовки оканчивается вместе с путешествием. Если ищущий, которому еще предоставляется возможность вернуться вспять, останется тверд и своем намерении, то он вступает в шестую стадию приема, — принятия обязательств. Это высший момент масонской драмы.
Надсмотрщики проводят кандидата по ковру к алтарю истины. Здесь он кладет пряную руку на "великие светочи", на Библию и наугольник, в знак того, что он решился быть твердым как в отношении религии, так я в отношении честности. Затем он преклоняет левое колено пред святыней франкмасонства; в это время раздается благочестивая мольба о ниспослании "Всемогущим строителем всех миров", благословения на его вступление в союз, а издали доносятся торжественные звуки органа; тихие и нежные, они проникают ему в душу. Присутствующие братья стоят "в символе". Ищущий узнает, какие обязанности возлагаются на него, как на масона; главная обязанность хранить молчание, он даст обет свято исполнять ее. Церемониал заканчивается тремя ударами молотка, которым мастер стучит по лбу принятого. "Союз заключен на всю жизнь, брат мой''. При этом многозначительном восклицании мастер побуждает "брата-ученика" подняться. Он отступает назад, к западу, братья образуют вокруг него "цепь'', а после того как он заявит свое стремление к "свету", с его глаз падает повязка. Ученик достиг желанной цели внутреннего перерождения. Посвященного вводят в цепь, и сопровождающий его, первый надсмотрщик, делает три франкмасонских шага, — они должны напомнить ему о ступенях масонской деятельности и означают, что жизненный путь масона должен быть подобен прямоугольнику. Затем его ведут к востоку от столба силы к столбу мудрости. ...
При приеме в различные степени масонство постоянно стремится сообщить какую-нибудь глубокую нравственную истину, "представить жизнь всего мира и человека в одном образе, в одной драме, в одном эпосе". Странствование ученика из тьмы к яркому свету ложи, — "это символическое вступление в мир", символически изображает "сотворение мира, появление света, созданного словом и всемогуществом Бога". ...
"Масонство в его глубочайшей сущности, — говорит Шауберг, — это учение о смерти". Подобно античным мистериям, оно рассматривает человеческую жизнь как возвышенную трагедию. Посвящение в мастера служит ее символическим изображением; это высшая мистерия масонства. "Если мастер желает работать для высших целей бытия в духе вечного мирового порядка и в согласии с присущей всему существующему закономерностью, то он должен смиренно принести свои земные радости и свою жизнь на алтарь человечества; он должен иметь силы страдать и умереть за истину, за добродетель и за общее дело". Чтобы глубже внушить эту мысль новому мастеру, его, согласно древнему обычаю мистерий, клали в гроб. Смертный человек со всеми его недостатками и заблуждениями должен быть погребен, чтобы возродился новый человек, который приобщится к более чистой и совершенной жизни и свету» [9, c. с. 251 – 155].
Этот Филемон для швейцарского психолога играл ту же гностическую роль, что и Аполлон для Элифаса Леви. Юнг вызывал дух Филемона теми же шизофреническими средствами, что и его предшественник Альфонс-Луи Констан (настоящее имя Леви), который умер в год рождения Юнга младшего, т.е. в 1875 г., а родился Леви в то время, когда, возможно, своих духов вызывал Юнг старший, т.е. в 1810 г.
В души умерших верил и дед Юнга по материнской линии. Нолл рассказывает, что он заставлял даже своих детей «стоять у него за спиной и отгонять от него духов в то время, когда он читал свои проповеди, поскольку он сам и его семья искренне верили в то, что воздух вокруг них кишмя кишит мертвыми» [8, с. 49]. Словом, хороша была наследственность у нашего психолога.
Юнг-младший не просто верил в бессмертие и переселение душ, во все эти паранормальные выдумки, распространяемые «Всемирным братством» (Теософское общество, основанное в Нью-Йорке мадам Блаватской и полковником Олькоттом в год смерти Леви и рождения Юнга), но и сам мог вызывать и общаться с духами. Кстати сказать, по свидетельству Нолла, у него это получалось намного лучше, чем у Леви. У заштатного мистика не состоялся разговор с духом Апполона, а дух Филемона нашептал нашему психотерапевту доктрину коллективного бессознательного. Юнг со своими друзьями и единомышленниками «вполне сознательно искал формулу высвобождения внутри себя (как в химической реакции) бессознательных творческих сил и даже гения» [8, с. 110]. Это очень похоже на учение китайских алхимиков души; удивительное совпадение мистических доктрин, свидетельствующее о единстве законов мышления, но никак не о единстве мистической субстанции, под названием «коллективное бессознательное».
«В декабре 1913 г., — пишет Нолл, — Юнг намеренно и неоднократно вызывал у себя состояние транса, используя методы, которым он научился во время своих занятий спиритизмом. Эта техника, которую он впоследствии назвал "активным воображением", инициировала серию интенсивных визуальных переживаний, которые Юнг истолковал как свое однозначное мистическое посвящение в один из древнейших языческих мистериальных культов эллинистического мира... К 1916 г. он начал учить своих последователей тому, что анализ является посвящением в мистерии надличностного, трансперсонального или коллективного бессознательного. А к 1917 г. те фантастические существа, с которыми он повстречался в своих видениях, были трансформированы им в элементы его новой поэтической редакции аналитического психоанализа» [8, с. 180].
«В конце двадцатых годов, — продолжает Нолл, — у Юнга преобладал интерес к алхимии, и в его более поздних работах вместо характерных для его раннего мышления символов эллинистических mysteria появились алхимические метафоры. Однако он ввел в свои алхимические исследования основные темы античных мистерий, исходя из убеждения, что сходство было не только в символах, но и в том, что как мистерии, так и алхимия были по сути своей тайными, подпольными, анти-ортодоксальными христианскими духовными движениями, сулившими индивиду спасение и возрождение» [8, с. 192].
У Юнга имеется две работы (июня 1929 г. и сентября 1941 г.), посвященные врачу, алхимику и астрологу Теофрасту Парацельсу (Paracelsus, 1493 — 1541). Первая начинается с рассказа о гороскопе:
«Его средневековый и тем не менее столь свободомыслящий дух, наверное, не поставит нам в вину то, что, с достаточной учтивостью вспоминая обычаи его времени, мы сначала бросим беглый взгляд на Солнце, его крестного отца. Его Солнце стояло в знаке Скорпиона; согласно старой традиции — это хороший знак для врачей, мастеров ядов и лечения. Повелителем Скорпиона является гордый и бранелюбивый Марс, придающий сильному воинственную смелость, а слабому — задиристость и желчность. И вся жизнь Парацельса действительно подтверждает этот гороскоп» [10, c. 18].
Можно подумать, что данное вступление Юнг сделал просто так, не придавая никакого значения гороскопу. Но по прочтению всей работы, в основу которой лег доклад, прочитанный на собрании литературного клуба города Цюриха у дома, где родился Парацельс, понимаешь, что такое впечатление будет ошибочным. Заканчивается первая работа словами:
«Современная медицина, которая не может больше понимать душу как простой придаток тела и поэтому все больше начинает учитывать так называемый "психический фактор", в определенном смысле вновь приближается к парацельсовскому представлению об одушевленной материи, в результате чего сам духовный образ Парацельса освещается по-новому. Подобно тому как Парацельс когда-то стал первопроходцем медицинской науки, сегодня он для нас, кажется, становится символом важного изменения нашего воззрения как на сущность болезней, так и на сущность живого вообще» [10, c. 29].
Содержание этого отрывка прекрасно раскрывает перспективы тогда еще будущей психоаналитики. Отныне его пут ученого-исследователя должен повернуть вспять, назад к Парацельсу. Но особенно интересной для нас является вторая стать о «Парацельсе как враче». Здесь Юнг с самым скрупулезным образом вводит читателя в мир средневекового мистика. Он обильно цитирует и комментирует запутанные и темные по содержанию тексты без всякой тени критики. Создается впечатление, что современный врач-психотерапевт обязан все рекомендации Парацельса выполнять самым буквальным образом. Просто удивительно, с какой тщательностью и с каким энтузиазмом Юнг копается в этом старье. Для иллюстрации серьезности его подхода к алхимическим и астрологическим текстам, а также с целью ознакомления читателя с мировоззрением средневекового естествоиспытателя-мистика, каковым был Парацельс, приведем отрывок из указанной работы.
«Не подлежит сомнению, — пишет Юнг, — что на интуицию Парацельса здесь повлияла основная герметическая идея о "небе наверху, небе внизу". Он, вероятно, видел в своей концепции внутреннего неба извечный образ, данный в силу своей вечной природы не только ему, но и многим другим в разные времена и в разных местах. В каждом человеке, говорит он, есть свое особое небо, целое и невредимое. "И ребенок / который будет зачат / уже имеет свое небо". "Каково большое небо / таким оно запечатлевается при рождении". Человек имеет "своего отца... в небе / и также в воздухе / и есть ребенок, сделанный и рожденный из воздуха и небосвода". Есть Млечный путь на небе и внутри нас. Галактика проходит через живот.
В человеческом теле также имеются полюса и Зодиак. "Так, требуется / чтобы врач познавал / понимал и знал / восход зодиакальных созвездий / конъюнкции / экзальтации планет / и так далее и все констелляции: и если он знает это в отце снаружи / то отсюда следует / как оно возникает внутри человека / ибо число людей очень велико / и их много: где ему найти небо внутри каждого из них с его соответствием / где здоровье / где болезни / где начала / где исход / где конец / где смерть. Ибо небо есть человек / и человек есть небо / и все люди — одно небо / и небо — только один человек". Так называемый "отец на небе" и есть само звездное небо.
Небо — это homo maximus и corpus sydereum и, если так можно сказать, является представителем homo maximus в индивиде. "Теперь человек не родился из человека: ибо в первом человеке не было предчеловека / а креатура / и из креатуры возник Limbus / и Limbus стал человеком / и человек остался Limbus'ом. Так как он им остался / то он должен / поскольку он замкнут кожей (и никто вовнутрь не заглядывает / и действия не видны в нем) он должен быть воспринят из отца / а не из самого себя. Тогда внешнее небо и его небо — одно небо / но две части. Как отец и сын двое / так и анатом / познающий одного / познает и другого".
Небесный отец, т.е. собственно великий человек, также впадает в болезнь, из чего можно вывести диагноз и прогноз для человека. Небо же, как говорит Парацельс, само себе врач, "как собака для своих ран", к человеку же это не относится. Поэтому, говорит он, человек "обязан своему отцу болезнями и здоровьем. И видит / этот член создан Марсом / этот Венерой / этот Луной" и т.д.
Теофраст Парацельс (Paracelsus, 1493 — 1541)
Это, очевидно, означает, что врач должен усматривать болезнь и здоровье из состояния отца, т. е. неба. Звезды, собственно, этиологичны. "Подходите, — говорит он, — ко всем инфекциям через звезды / а от звезд они затем переходят к людям: т.е. / что на небе / то происходит и с человеком. Но дело не в том / что небо побуждает человека изнутри: и из-за этого мы не должны производить шума и дыма: Но звезды в человеке / так распорядилась рука Бога / должны повторить / что наружное небо начинает и рождает / так будет затем и в человеке. Если Солнце светит сквозь стекло / Луна дает свет на Землю: не это портит тело человека / вызывая болезни. Так же как маловероятно, что Солнце попадает в это самое место / так и звезды не попадают в человека / и их лучи человеку ничего не дадут: ибо это должны делать Corpora / а не лучи / Это — Corpora Microcosmi Astralia / наследующие род отцовский". "Corpora Astralia" равнозначны уже упомянутому corpus sydereum sive astrale. В другом месте он говорит: "от отца идут болезни", а не из человека, так же как и древесный червь не происходит из древесины.
Небосвод имеет значение не только для диагноза и прогноза, но и для терапии. "Ибо отсюда возникает причина / если небо к тебе неблагосклонно / и не хочет терпеть твое лекарство / то ты ничего не сделаешь: небо должно тебя терпеть. Поэтому искусство заключено не в том / что ты должен говорить Меллисса — материнская травка / полынь от головы: так говорят неразумные. Это заложено в Венере и Луне: если ты их хочешь иметь / так, как ты предполагаешь / то ты должен иметь благосклонное небо / иначе не произойдет никакого действа. В этом заблуждение / чересчур распространенное в медицине: дай лекарство / поможет, так поможет. Таким практическим искусством обладает каждый крестьянский батрак / для этого не требуется ни Авиценна, ни Гален".
Если врач установит верную связь между corpus astrale, т.е. физиологическим Сатурном, а именно, селезенкой или Юпитером или же печенью, и небом, то он, как говорит Парацельс, "на правильном пути". "И если он потом сумеет звездный Марс и выросший Марс <т.е. corpus astrale> подчинить друг другу / и склонить и сравнить: то в этом заключается ядро / которое еще ни один врач с древних времен и до меня не раскусил. Именно так понимается то, что лекарства должны приготавливаться в звездах и что они становятся звездами. И если верхние звезды делают больными и умерщвляют / то они же и делают здоровыми. И если что-то должно случиться / то оно не случается без звезды. Так должно произойти со звездами /т.е. приготовление должно проводиться так / что таким же образом лекарства изготовляются небом".
Врач "должен узнать род лекарств по звездам / таким образом, чтобы сверху и снизу были звезды. Итак, поскольку лекарство без неба будет ничем / то оно должно проводиться через небо". Это значит, что астральные воздействия должны управлять алхимической процедурой или же приготовлением чудодейственных средств. Так, Парацельс говорит: "И движение неба изучает ход и режим огня в Athanar / ибо добродетель / лежащая в сапфире, дается небом через раствор / коагуляцию / и фиксацию".
Относительно практического применения лекарств он говорит, что лекарства находятся "в воле звезд / и вводятся и управляются звездами. Что относится к мозгу / Луной привносится в мозг: что относится к селезенке / в селезенку привносится Сатурном: что относится к сердцу / Солнцем привносится к сердцу: и также Венерой к почкам / Юпитером к печени / Марсом к желчи. Так не только с этими / но и со всеми остальными / сложно перечислить".
Название болезней также следует поставить в отношение к астрологии — например, анатомию, под которой, как было уже отмечено, Парацельс понимает не что иное как астрофизиологическую структуру человека, а отнюдь не то, что понимал под этим Везалий. Согласно Парацельсу, анатомию следует понимать как "соглашение с мировой машиной". Недостаточно разрезать тело, "как крестьянину увидеть Псалтырь". "Анатомия" для него означает нечто вроде анализа. Так, он говорит, что "магия есть медицинская анатомия... и так магия расчленяет все corpora лекарства".
Но анатомия означает для него и нечто вроде припоминания изначально врожденных знаний человека, открывающихся ему через естественный свет. В "Labyrinthus medicorum" он говорит так: "Во скольких стараниях и трудах нуждался Mille Artifex [Дьявол] / чтобы вывести эту анатомию из памяти человека / чтобы он забыл о благородном искусстве / и заставил его фантазировать / в чем нет искусства / и таким образом время на земле проходит без пользы. Ибо кто ничего не знает / тот ничего не любит... но кто понимает / тот любит / запоминает / видит".
Относительно названий болезней он считал, что они должны выбираться по Зодиаку и планетам и звучать примерно так: Morbus leonis, sagittarii, Martis и т.д. Но сам он этого придерживался очень условно. Вообще, он часто забывал, как назвал какой-то предмет, и изобретал затем для него новое название, что, кстати говоря, отнюдь не облегчает понимание его произведений. Таким образом, мы видим, что у Парацельса этиология, диагноз, прогноз, терапия, патологическая терминология, фармакогнозия и изготовление лекарств и равным образом, last not least [последнее по счету, но не по важности], факты практики находятся в непосредственной связи с астрологическими данными.
Так, он призывает своих коллег: "Все вы врачи и, значит, должны ориентироваться в знаниях / чтобы знать истоки счастья и несчастья: если вы этого не сможете / так откажитесь от медицины». Это может также примерно означать, что при невыгодных обстоятельствах, которые следует вычислять из гороскопа больного, врач имеет возможность вовремя уйти, что, ввиду жесткости тогдашних времен, имело смысл, как мы знаем из биографии великого Кардано" [10, с. 42 — 46]. Юнг предложил нашему вниманию «Единую Теорию Всего» одного из многих естествоиспытателей Средневековья. Ему самому удалось во многом создать подобную универсальную концепцию, покоящуюся на трансцендентной субстанции духа. Такой же общностью сознания и материи характеризуется релятивистская теория. Мы привели этот фрагмент из Юнга — Парацельса, чтобы впоследствии можно было сопоставлять их учение с учением Гиппократа и Галена, идеи которых выглядят намного предпочтительней с точки зрения нормальной науки.
Там, где алхимия, там и астрология; еще до окончательного разрыва с Фрейдом, в феврале 1911 г., Юнг писал ему: «По вечерам я занят в основном астрологией. Вычисляю гороскопы с целью найти ключ к сути психологической истины» [8, с. 198]. В богине Аниме (рис. 3), т.е. в душе Меркурия, слились и астрология, и алхимия, и психология коллективного бессознательного — все три аспекта его мистицизма. Он вел «непрерывный диалог со своим внутренним женским голосом, который он впоследствии назвал Анимой» [8, с. 219].
рис. 3. Anima Mundi (Анима, Душа Меркурия) — основной символ алхимиков и одновременно символ коллективного бессознательного в психологической концепции Карла Юнга (взято из Thurneisser «Quinta essentia», Leipsig, 1572).
Разве можно сравнивать божества вроде полинезийских Тане (Кане) и Ту-Сердитое-Лицо, австралийского Вади Гудьяра, греческих Урана, Зевса или Хрона, библейского Элохима, шумерских Ана и Ки, японских Амэ-но-хохи-но и Така-ми-мусуби-но, египетских Хепри, Пта и Нун, китайского Паньгу, зороастрийских Ахура-Мазда и Ангра-Майньи с Анимой (душой Меркурия) в понимании Юнга? В ком больше жуткой мистики? Юнговская Анима обитает в таких подвалах его шизофренического сознания, в которые средневековые алхимики и астрологи, а тем более все перечисленные представители первобытных народов никогда не опускались.
Чем выше цивилизация, тем глубже падение в бездну иррациональности: мы живем в гораздо более мистифицированном обществе, чем жил Гомер. Приключения Одиссея по сравнению с преступлением Анимы — это приключение Винни-Пуха по сравнению с преступлением Раскольникова в романе Федора Достоевского.
Сопоставьте, сколько душ и каким способом мог загубить Александр Македонский и Ганнибал, и сколько жизней унес Гитлер и Сталин и какими изуверскими способами они это елали. Сегодня всё гораздо сложнее и омерзительней: психоделические персонажи стали не просто страшными, а ужасно, ужасно страшными. Юнговские галлюцинации имеют куда более гнилой запах и заплесневелый вид, чем образы, фигурирующие в мифах рапануйцев. Изощренный ум мистика XX века выдумывает не безобидные небылицы о том, как отделилось небо от земли, а изощренные фантазии на темы порабощения человечества, и что печальнее всего пророчества этих оракулов сбываются.
Обличенные в научную фразеологию, современные мифы как некая разновидность вируса СПИДа поражает интеллектуальную систему миллиардов людей в течение самого кратчайшего исторического периода. Юнг — а мы знаем, за его спиной маячит фигура Эйнштейна — это не жалкий мошенник, которому удалось выгодно спихнуть зазевавшемуся прохожему несколько флаконов алхимического варева или обмануть простодушную домохозяйку наскоро составленным гороскопом и заработать на этом себе на обед. Нет, он вовсе не похож на несчастного актеришку, который рядится в тогу ученого, чтобы под ней протащить свои глупые выдумки — такого кривляку толпа бы быстро раскусила.
Нужен особый дар харизматической личности, чтобы попасть на место Иисуса Христа, и Юнг имел его. Он был гениальным иллюзионистом и сумел спроецировать свои кошмарные сновидения на те объекты психологии, которые не обнаруживаются в опыте, их нельзя увидеть или ощутить. В этом смысле, его коллективное бессознательное в точности совпадает с эйнштейновской кривизной пространства-времени.
Кстати, Юнг и Эйнштейн создавали свои «общие теории» в одно и то же время, так что по большей части они имели одних и тех же сумасшедших поклонников. Оба потусторонних объекта — коллективное бессознательное и кривизна пространства-времени — могут существовать только в патологическом воображении больных людей. Чтобы здорового человека, не расположенного к шизофрении, превратить в идиота, нужен талант настоящего мистификатора. Этим замечательным дарованием обе личности были наделены от природы с избытком, а дальше срабатывал обыкновенный гипноз «гениев человечества», перед которым не может устоять никто.
Первыми в сомнамбулический сон впали те, кто имел титулы профессоров и академиков. Эти пресмыкающиеся за право носить почетное звание готовы логически путем обосновать любой шизофренический бред. Уж они-то постарались в минувшем веку внедрить в сознание людей и надолго упрочить там положения алхимии души (психоанализа) и астрологии пространства и времени (теории относительности).
7 марта 1898 г. по случаю столетия Огюста Конта в Философском обществе при Петербургском университете Владимир Соловьев прочел доклад на тему «Идея человечества у Августа Конта». Не станем сейчас вдаваться в детали учения родоначальника позитивизма (см. Конт — родоначальник позитивизма ) и не будем также разбирать содержание доклада русского философа напомним лишь, что Великое Существо (Grand Etre), провозглашенное в позитивистской религии (religion positive) Конта, было женского пола. Оно представлялось ему в виде Духа Человечества или его главной одухотворенной Идеей.
Владимир Соловьев
Соловьев в связи с этой реминисценцией напоминает нам о существовании в Средние века образа Мадонны, о догматическом определении непорочного зачатии пресвятой Девы, а также о существовании на Руси в XIV в. культа Софии Премудрости Божьей. Русская София, в честь которой возводились храмы от Киева до Новгорода (вспомним также, что название столицы Болгарии также пошло от храма, возведенного в честь Софии), обладала всеми теми атрибутами высшего женского ума, которыми были наделены языческие божества Метида и Минерва. София находилась в центре религиозного пространства между Христом и Богородицей.
«Это Великое, царственное и женственное Существо, — пишет Соловьев, — которое, не будучи ни Богом, ни вечным Сыном Божиим, ни ангелом, ни святым человеком, принимает почитание и от завершителя Ветхого завета и от родоначальницы Нового, — кто же оно, как не само истинное, чистое и полное человечество, высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная и во временном процессе соединяющаяся с Божеством и соединяющая с Ним все, что есть. Несомненно, что в этом полный смысл Великого Существа, наполовину почувствованный и сознанный Контом, в целости почувствованный, но вовсе не сознанный нашими предками, благочестивыми строителями Софийских храмов» [6, c. 577].В этом своем выступлении русский философ хотел показать, что позитивистская философия Конта, породившая современный релятивизм, согревалась ни чем иным, как известным религиозным образом Софии — христианизированным языческим божеством женского пола, мудрой женщиной-матерью. Мы же, в свою очередь, заметим, что совершенно неважно, как называть образ верховной женщины, обитающей в сознании людей определенного психологического склада ума — София, Минерва, Метида, Афина-Паллада или как-то иначе. Ясно одно: никакого отношения к науке данный образ не имеет. Grand Etre religion positive Конта есть его персональное верховное существо.Любой гражданин может верить во что угодно — Иисуса Христа, Деву Марию, Аллаха, Будду или Вишну. Он также вправе пропагандировать религиозный образ, рассказывая окружающим о его многочисленных достоинствах — всесилии, уме, красоте, доброте, милосердии, справедливости. Он может, наконец, назвать свои личные переживания единственно истинными, а все другие объявить ложными. Только мы с вами должны различать, где у Конта объективная наука, а где его личное религиозное чувство. Люди XIX века это сделать смогли, однако люди XX века уже в отношении Карла Юнга и его религиозных исканий подобную селекцию провести не сумели. Все теософские переживания швейцарского врача они приняли за объективную науку. Выдуманный и персонально пережитый им «архетип женщины» по имени Анима, они приняли за некую научную категорию. Исследователь собственной психики стал уверять ученый мир в том, что древний мистический образ вездесущей Анимы необходимо легализовать в науке, предоставить ей в распоряжение особую область психического пространства — «коллективное бессознательное».
Сегодня мы можем с сожалением констатировать: самое примитивное, первобытное мышление, навязанное Юнгом, получило все права на существование в психиатрии. Как только толкование мифов и снов стало разделом науки оккультисты с улицы заняли почетные должности в университетах и мы все вновь оказались отброшенными в древние времена Хризиппа, о котором вспомнил Бэкон.
Юнг в трактате «Четыре архетипа: Мать, Дух, Трикстер, Перерождение» рассказывает нам о переживании материнского архетипа. В него он включил: родную мать, мачеху, бабушку, тещу, свекровь, сестру, любовницу, Богоматерь, Деву, Софию, от имени которых выступают: Луна, поле, сад, дерево, лотос, роза, колодец, печь, пещера, рог, сосуд, любая полость, а также животные: корова, заяц и другие зверюшки, «способные оказывать человеку помощь» [7, c. 181].
Символы, говорит он, могут быть как дружественными, так и враждебными. Злыми по отношению к нам бывают колдунья, ведьма, дракон, змея, могила, саркофаг, глубокая вода, смерть, кошмары и привидения. Добрыми архетипами матери является «любой полезный инстинкт или импульс. Всё, что благотворно, что любит и поддерживает, питает силы роста и плодородия». В распоряжении этого архетипа находятся «все тайное, скрытое, темное» (бездна, царство мертвых); «все, что пожирает, обольщает, отравляет»; «все, что ужасно и неизбежно, как судьба».
Таким образом, «любящая и ужасная мать» имеет двойственную природу. Юнг приводит примеры двойственности, взятые им из религии, в частности, Дева Мария, индийская пракрита и Кали. В представлении врача-психиатра данный архетип имеет сложную, слоистую структуру, которая вытекает из тех многочисленных наслоений, которые связаны с образами женщины, представленными в фольклоре, различных религиозных и мистических историях.
После того, как объявлено, что образ женщины из снов, сказок и мифов есть определенное отражение состояния нашей психики, далее вся психологическая теория строится в соответствии с толкованием различных фантастических историй с использованием технических терминов вроде «трансформация». Например, он берет 18-ю суру Корана, под называнием «Пещера», и пытается ее содержание перевести на современный язык науки.
В этой суре есть такие слова: «Вы должны увидеть заходящее солнце, склоняющееся вправо от пещеры, и когда оно сядет, идите налево мимо них (семерых спящих), пока они остаются посередине». Наш шаман-психотерапевт истолковал эти слова священной книги следующим образом:
«...Тот, кто входит в пещеру, т.е. в ту пещеру, которую каждый имеет внутри себя, или в темноту за пределами сознания, он обнаруживает себя вовлеченным в бессознательный процесс трансформации. Проникая в бессознательное, он устанавливает связь с его содержанием. Это может привести к мгновенному преображению личности в позитивном или негативном смысле. Трансформация часто интерпретируется как продолжение естественного отрезка жизни или как убежденность в бессмертии. Первое относится к алхимикам, таким как Парацельс (в трактате "О долгой жизни"), а второе иллюстрируют Элевсинские мистерии. Священное число семь указывает, что семеро спящих — это боги, которые изменяются во сне и так остаются вечно молодыми. Это помогает нам понять с самого начала, что мы имеем дело с легендой-мистерией. Судьба небесных фигур захватывает слушателя, потому что рассказ выражает параллельные процессы нашего бессознательного таким способом, что делает их доступными сознанию. Это возвращение к изначальному состоянию — попытка снова достичь свежести юности» [7, c. 289 — 290].Забавная сцена или необычный образ в мозгу нашего врача-шамана вызывает сноп сцен и образов, чем-либо похожих на исходные; ассоциациям автора нет конца; они покрывают сотни страниц его психологических трактатов. Кому-то, возможно, интересно читать про страшные и удивительные истории, сочиненные древнеиндийскими, древнеегипетскими, древнегреческими авторами, только он должен иметь в виду, что вся эта филология не имеет никакого отношение к науке вообще и к психологии в частности.Юнг может ввести в заблуждение неопытного читателя, когда использует специальные названия для своих субъективных интерпретаций вроде: «Борьба за освобождение от матери». Так, например, называется предпоследняя глава его книги «Либидо, его метаморфозы и символа». Но если вы загляните в эту главу и начнете непредвзято читать, то быстро сообразите, что словосочетание, фигурирующее в названии, является всего лишь эффектной оберткой, приклеенной на папке с записями какого-то больного-шизофреника. Вас откровенно водят за нос, когда вместо науки подсовывают аналитическую психологию Юнга. Если вы желаете проверить только что сказанное, откройте книгу в указанном месте и начните читать.
«Беременные женщины, — пишет швейцарский психиатр, — которым пришло время родить, из своего фартука кормят овсом белую лошадь, прося ее позаботиться о скорейшем разрешении: по древнему обычаю лошадь должна была коснуться полового органа женщины. Лошадь (как и осел) имела вообще значение животного, посвященного Приапу. Следы от конских копыт были идолами, дарующими благословение и плодородие; они же приносили богатство и имели значение пограничных знаков, как Приапы классической древности. Как фаллические дактилы, так и конь открыл своим копытом богатые рудники в Гарце. Копыто — сокращенное выражение для лошадиной ноги — приносит счастье и предотвращает беду. В Нидерландах вешают в конюшнях целую лошадиную ногу против злых чар. Известно аналогичное действие фаллоса, поэтому у ворот воздвигались фаллосы. Особенно действенной оказывалась кость лошадиной ноги в качестве громоотвода — по принципу клин клином. Лошади являются также символом ветра... В германских сагах под ветром часто разумеют дикого охотника, сладострастно преследующего девушек. Лошади имеют также значение огня и света... Лошади изображают собой также и 4 элемента... Квадригу несомненно следует понимать и астрономически как символ времени... Лошадь есть также «дерево смерти»; так в средние века погребальные носилки назывались «лошадью св. Михаила», а на новоперсидском языке вместо гроба говорят «деревянная лошадь». Лошадь также играет роль психопомпа, ибо верхом на ней переправляются в потусторонний мир; женщины-кони уносят души (валькирии). В новогреческих песнях говорится о Хароне, верхом на коне. Ясно, что все эти определения приводят нас к материнской символике. Троянская лошадь представляла собой единственное средство победить город, ибо лишь тот является непобедимым героем, кто вновь проник в мать и из нее вновь возродился. Троянская лошадь не что иное, как чародейство, точно так же как и жертвенные огни, служившие для заклинания роковой необходимости... Следует еще упомянуть об одной символической форме, а именно: черт иногда изображается верхом на треногой лошади. Богиня смерти, Гель, во время чумы также едет верхом на треногой лошади. Стоящий в небесном дождевом озере Вурукаша исполинский осел тоже о трех ногах: его моча очищает воду озера, от его рева зачинают все полезные звери, а все вредные выкидывают. Триада опять-таки указывает на фаллический элемент. Противоположная символика, которую мы видим у богини Гель, слилась в единый образ в легенде об осле, стоящем в озере Вурукаша. Libido присуще как оплодотворяющее, так и разрушающее свойство. Все эти определения, взятые вместе, ясно раскрывают перед нами следующие основные черты: лошадь есть символ libido имеющий отчасти фаллическое, отчасти материнское значение, точно так же, как и дерево; следовательно он и представляет собой libido в таком сочетании, а именно libido вытесненную благодаря кровосмесительному запрету» [1, с. 279 — 283].Читателя, которого не убедили наши слова в отношении второго после Фрейда психолога, мы отсылаем к книге Ричарда Нолла «Арийский Христос». Этот американский аналитик и биограф обращает внимание на антинаучный характер «психологических» теорий знаменитого швейцарца.«Я помещаю термин "психологических" в кавычки, — пишет Нолл, — так как уверен ... что эта маска была создана Юнгом преднамеренно и отчасти лживо — для того, чтобы сделать свое собственное магическое, политеистическое и языческое мировоззрение более привлекательным для сексуализированного мира, склонного признавать лишь те идеи, которые, как кажется, имеют оттенок научности» [8, c. 14].Он называет Юнга «актером» [8, c. 15], которому удалось ловко сыграть роль ученого, являясь по существу ясновидцем, языческим шаманом или обладателем тайного масонского знания, который лечит своих пациентов какими-то арканными заклинаниями. Эзотерическими толкованиями Юнг пытается вызвать у своих пациентов «трансформацию», стремится «очистить» их дух и плоть от всякой «скверны». Он священнодействует в точности, как алхимик, маг или член академии оккультных наук, коих сегодня развелось по всему свету немало и все они, между прочим, признают швейцарского психиатра своим духовным наставником.Это совершенно естественно, так как его психотерапевтические процедуры ничем не отличаются от спиритических сеансов, проводимых в темных подвалах различных тайных обществ XVI — XVIII вв. вроде орденов розенкрейцеров, франкмасонов или вольных каменщиков. В священных книгах Тота, гностиков и высшей магии психиатр черпал свою технику гипноза малообразованных людей, которые купились за три дешевых научных термина — «архетип», «коллективное бессознательное» и «трансформация сознания».
Юнгу удалось усвоить все те выгоды для врача-психиатра, которые находятся на службе у спиритических медиумов. Его ноу-хау быстро распространилось по всему миру: кто ж не сумеет заморочить голову какой-нибудь молоденькой девушки или полоумной бабки, запутавшимся в жизненных перипетиях, и содрать с них кругленькую сумму наличными? Если вы хотите узнать что такое первобытное мышление, пообщайтесь с последователем юнговского учения, и вы получите хорошую дозу первобытного мышления.
И последнее, если вы откроете какое-нибудь эзотерическое справочное издание, например «Энциклопедию символов» В. Бауера, И. Дюмоца и С. Головина, то наряду с информацией о великих мистиках — Альберте Магнусе, Элифасе Леви и прочих — непременно прочтете что-нибудь лестное о Карле Юнге — величайшем мистификаторе XX века.
Мифологическое сознание вкладывает в повседневные факты жизни, случайно сказанные слова или в образы повседневных вещей мистический смысл, обозначает каким-нибудь «магическим» символом и говорит о нем с придыханием. Так случилось и в этот раз. Что может быть загадочного в круге? Окружность, сфера, циклические процессы сопровождают нас повсюду.Юнговская алхимия снов
Этот подраздел посвятим рассмотрению работы Карла Юнга «Индивидуальный символизм снов в отношении к алхимии» (1936). В ней он использует антинаучный, гадательный, астрологический и алхимический метод проецирования; вся его теория выстроена на «кофейной гуще», в роли которой выступают сны. Текст снабжен огромным количеством рисунков, автор сообщает множество интересных подробностей из алхимии, используя их для толкования сновидений. Книга представляет собой по сути «Сонник» — толкователь множества снов, только интерпретация сновидений дается в своеобразных алхимических терминах. Какая-нибудь гадалка могла бы их с равным успехом растолковать на картах в терминах «бубновый интерес», «дальняя дорого» и «казенный дом». Респектабельность теории сообщается путем вставки таких словосочетаний как «спонтанное проявление бессознательного», «символизм коллективной души», «символизм Самости» и т.д.Главным для нас в его работе является демонстрация крайнего формализма и чрезвычайного произвола в выборе проекционных объектов, что сблизило его методы с эпистемологией мифа. Помня высказывание «для разъяснения принципа работы паровоза достаточно ограничиться закипающим чайником», указанные методологические предрассудки известного психолога проиллюстрируем одним выразительным примером. В заключительной части своей работы, которая называется «Символы Самости», он пишет: «Я надеюсь, что мне удалось пролить свет на особенности развития символики Самости» [7, c. 162]. Эта его основополагающая самость проявляется весьма разнообразно и, в частности, через следующий факт: во снах мужчины чаще имеют дело с числом 4, а женщины — с числом 5. Разумеется, речь не идет о каких-то скрупулезных статистических исследованиях; просто нашему автору так показалось. Допускаем, что это является «железным» законом естествознания, тогда какие последствия могли бы проистекать из этого закона?
И тут у нашего ученого срабатывает очень характерный прием всех мифотворцев: он неожиданно вспоминает, что «главной физической составляющей тела является углерод, который характеризуется четырьмя валентностями; также хорошо известно, что алмаз — это кристалл углерода. Углерод черен, когда он представлен углем или графитом, но "чист как вода" в модификации алмаза. Такая аналогия была бы жалкой шуткой интеллектуала дурного вкуса, — пишет Юнг, — если бы феномен четырех был просто поэтическим свойством, а не являлся спонтанным продуктом объективной души» [7, с. 165]. Возникшая здесь ассоциативная цепочка (четыре — четырех валентный углерод, из которого состоит наше тело, — углерод имеет две аллотропные модификации в виде графита и алмаза — графит черный, алмаз белый, точнее, прозрачный) является хорошим примером того, как мыслит мифотворец.
Так сочинялись не только древние мифы, астрологические и алхимические доктрины, аналогичным образом строятся, как доказывает данный пример, современные теория. Эта форма мышления могла бы называться ленивой, ненаправленной, мечтательной, однако по закономерному стечению обстоятельств именно этот вид мышления Юнг приписал первобытным людям. Он указывает, что первобытные люди в подавляющей массе тем и отличаются от современных, что не умеют и не могут напрягать мозги. Мы же считаем, что такая позиция является абсолютно ложной: мышление человека как таковое ничуть не изменилось с первобытных времен, как не изменились основные физиологические функции человека, и сам Юнг является тому доказательством. Психолог жил в современную эпоху, но почти всё, что им написано является мифом. От того, что он использовал новый термин «коллективное бессознательное» вместо старого «мировая душа» («Anima Mundi») суть дела не меняет: психолог рассказывает нам по существу свои сновидения, которые пригрезились ему наяву, т.е. свои фантазии, не имеющие ничего общего с действительностью.
Напомним, ученых мы поделили на формалистов-феноменалистов и конструктивистов. Первую группу ученых объединяет не только общность взглядов, их сплачивает еще и некая общая психологическая конституция. Формалистов часто неосознанно как магнитом тянет друг к другу даже без всякого взаимного знакомства с теориями. Например, будучи совсем молодым человеком, который еще не создал теории относительности, релятивист Эйнштейн забрасывал письмами близкого ему по духу феноменалиста Оствальда, чтобы тот взял его к себе на работу. Точно так же Юнга тянет к мистикам и алхимикам древности, хотя его образование, полученное в рациональную эпоху, не позволяет ему полностью признать их правоту. Живи он в средневековую эпоху, он безоговорочно принял бы спекулятивный образ мыслей и стал бы первоклассным мистиком или алхимиком.
Формалисты-феноменалисты, как, впрочем, и конструктивисты, чувствуют друг друга, находясь в различных временах, разделенные огромными пространствами. Та или иная психологическая группа создает резонатор, если угодно коллективное сознание, внутри которого идут интенсивные процессы реверберации и реминисценции понятий и представлений, связанных общей идеей. Алхимики и мистики Средневековья опирались на древние мифы Египта и Вавилона. Современный ученый Юнг «возбудился» на той же резонансной частоте, на которой колебались Теофраст Парацельс и Элифас Леви.
Наш психолог написал про белые кристаллы алмаза и черные кристаллы графита в 1936 году, но уже в наши дни, в 1997 году издатель и комментатор его трудов, придя опять-таки в возбужденное состояние, начал генерировать колебания в том же диапазоне, что и Юнг с алхимиками. Комментатор продолжил оборвавшуюся ассоциативную цепочку Юнга следующей проекцией:
«Сходство создаваемого центра Себя и кристалла покажется закономерным, если рассмотреть процесс образования кристаллов. Кристаллы органического вещества (например, сахара) образуются только при нагреве концентрированного, перенасыщенного раствора. Этот процесс у органических веществ протекает сложнее, чем у неорганических, и требует однородности и чистоты раствора (чтобы молекулы не содержали примесей). Стадии кристаллизации — растворение, очищение, концентрация и нагревание, — несомненно, напоминают нам стадии алхимического процесса (solition, putrefaction, distillation и coagulation)» [7, с. 165, сноска].Теперь, подобно росту кристалла алхимические доктрины проросли в нашем сознании: ассоциативная цепочка удлинилась еще на четыре звена: ... — центр Себя — кристаллы сахара — именно четыре («мужское» число) стадии кристаллизации — и четыре алхимические фазы.Если сказать коротко, чему удивляется Юнг, когда анализирует сны, то надо будет назвать первую моду сходства и единообразия потока сознания, о котором говорил Тайлор и мы вслед за ним. Как для религиозных людей возникновение религии во всех, даже абсолютно изолированных, сообществах является доказательством бытия Бога, так для Юнга появление во снах одних и тех же примитивных элементов типа круга и квадрата служит доказательством существования единой для всех людей бессознательной психологической субстанции.
В четырехстах сновидениях своего ученика и помощника Юнг пытается навести порядок, но для этих целей он избирает такие архаично-мистические средства (вроде ритуально-магических мандал, фигурирующих в ламаизме и тантра-йоге), что говорить о какой-то научной ценности его классификации не приходится. Созданная им теория абсолютно ошибочная и содержательная часть ее для нас совершенно не имеет никакой ценности. Но как пример современного мифотворчества, его теория является прекрасным образцом. Так, как он, думают сегодня тысячи, если не миллионы, людей; читатель должен знать форму современной ненаучной эпистемологии, и книга «Индивидуальный символизм снов в отношении к алхимии» нам в этом поможет.
Этому «Соннику» предпосланы четыре вводных страницы, где автор, между прочим, написал, что «как правило, точка зрения бессознательного», т.е. то, что нам снится, «противоположна и дополнительна к сознательной». И далее: «Я не отвергаю возможности "параллельных" снов, т.е. снов, значение которых совпадает с сознательным отношением к событиям, но, судя по моему опыту, они достаточно редки» [7, с. 12]. Эта та теоретическая позиция, с которой мы согласны на сто процентов и о которой говорилось в разделе Двойственность как принцип познания мира.
Несомненно, эмоциональные переживания и душевные напряжения, которые мы испытываем в течение дня, ночью оборачиваются переживаниями и напряжениями противоположного знака: горе наяву индуцирует радость во снах, дневная агрессивность изменяется на ночную лояльность, наш реальный смелый поступок оборачивается неосознанным страшным кошмаром. Этот компенсационный принцип, который открыл вовсе не Юнг, безусловно, верен. Если смотреть на сны с позиции двойственности, то все причудливые и малосвязанные образы, явившиеся нам во сне, окажутся альтернативой, дополнением к определенным и осмысленным действиям, совершаемым нами во время бодрствования. Такое толкование снов допустимо, хотя, с точки зрения психологии, малопродуктивно.
Но продолжим чтение юнговского вводного текста. «Метод, — пишет он, — который я предлагаю в данном исследовании, как кажется, не соответствует этому базовому принципу интерпретации снов [т.е. принципу компенсации]. Он выглядит так, как если бы сны трактовались без всякой оглядки на контекст» [7, с. 12]. Таким образом, наш психолог отказывается от «контекста» реальности, а вместе с ним и от важнейшего принципа двойственности человеческой психики. Тогда что будет для него контекстом, на какие реалии он собирается опереться в своем анализе снов? В качестве опоры своего теоретического исследования он избрал все те же эфемерные сны, вернее, «серии» снов — это его «контекст»:
«Серия — это контекст, который предполагает сам сновидец. Это подобно тому, — пишет автор на той же странице, — как если бы перед нами был не один, а много текстов, проливающих свет на все стороны неизвестных терминов, так что чтение всех текстов оказалось бы достаточным, чтобы прояснить трудные места каждого конкретного текста». На первый взгляд такой подход выглядит привлекательным; действительно, совокупность снов могла бы сказать нам больше, чем один сон или даже прямая сумма снов. Но что фактически означает эта серийная обработка сновидений?Юнг стал доказывать нам, что случайно выхваченная серия снов, оказывается, есть мифологическое развитие некой ментальной идеи, имеющей начало и конец, которая от предыдущего сна к последующему все более и более оформляется, дополняется все новыми и новыми деталями, более полно раскрывающими структуру бессознательного. Нам же трудно поверить в этот бессознательный, но прогрессивный процесс прежде всего потому, что автор взял абсолютно произвольную выборку снов, в которой по определению не могло быть никакого упорядочения, а также начала и конца. Первым структурным элементом бессознательного у него выступает круг, который он называет мистическим словом мандала. Что такое мандальные символы, может разъяснить следующий отрывок. «Для полноты картины, — пишет он, — я сошлюсь на уже рассмотренные мандальные символы первой серии снов: 1) змея описывает круг около сновидца (5-й сон); 2) голубой цветок (17-й сон); 3) человек с горстью золотых монет в руке и замкнутое пространство, где идут представления (18-й сон); красны мяч (19-й сон); сфера (20-й сон)» [7, с. 63].
Нет ничего удивительного в том, что круглые предметы или образы время от времени снятся нам. Почему надо было круг назвать мистическим символом «мандала» и предавать ему такое неестественное значение. Круг проще эллипса, квадрат проще прямоугольника, куб проще параллелепипеда, поэтому первые появляются чаще вторых, но не по причине магической природы первых и отсутствие таковой вторых.
Точно также начальные числа натурального 1, 2, 3, 4 (пифагорейская четверица, дающая в сумме 10) не обладает большей «мистической силой», чем, скажем, числа 14, 15, 16, 17. Первая четверка чисел чаще встречается нам в обыденной жизни, чем вторая. Если удалиться еще дальше от начала натурального ряда и взять, например, числа 26187, 26188, 26189, 26190, то они встречаются еще реже, но это не значит, что в них «мало мистики».
После примера с пятью мандальными символами, которые мы только что привели, Юнг пишет: «Следующий мандальный символ встречается в первом сне новой серии». Далее он пересказывает суть шестого сна: «Незнакомая женщина преследует сновидца. Он спасается, забегая внутрь круга», и дает следующую трактовку: «Змея в первой мандале носила характер предчувствия, как это часто бывает в том случае, когда подсознание испытывает нечто, что сам человек переживает позднее. Змея предвосхищает круговое движение, в которое он будет вовлечен, то есть в бессознательном творится нечто, что воспринимается как круговое движение, и это воздействует на сознание так сильно, что человек стремится убежать от него. Незнакомая женщина, или Анима, представляющая бессознательное продолжает тревожить сновидца до тех пор, пока он не вбегает внутрь круга. Это указывает на потенциальный центр, не идентичный с "я", вокруг которого вращается сознание "я"».
Рис. 4. Уроброс — дракон или змея, кусающая свой хвост, символизирует бесконечность, время, метафизическое основание или первичную материю.
К этому разъяснению Юнг прикладывает картинку (рис. 4), где изображен дракон, кусающий свой хвост, и два дракона, мужского и женского пола, образующие кольцо. Незнакомка по имени «Анима» — это «мировая душа» всех алхимиков, которая у нашего психолога также занимает центральное место. В сороковом сне Юнг приводит известный рисунок из Thurneisser zum Thurn, «Quinta essentia», 1574 (рис. 3). Суть этого сна такова: «Под руководством незнакомой женщины сновидец должен с риском для жизни открыть полюс». В связи с этим пересказом возникает вопрос, как именно, в каких конкретных образах передавался сновидцу смысл слов «открыть полюс». Мне кажется, толкователь снов ввел слишком абстрактное понятие, которого не могло быть в сновидении. Но пускай остается полюс, послушаем, как трактуется содержание сна, которое практически совпадает с содержанием предыдущего сна.
«Полюс — это точка, — разъясняет Юнг, — вокруг которой все вращается; таким образом, это еще один символ себя. Алхимия тоже пользуется этой аналогией: "На полюсе сердце Меркурия, которое является истинным огнем, внутри которого находится его создатель. Плывя через огромное море... он сверяет свой путь по Полярной звезде". Меркурий — мировая душа, а полюс — его сердце. Идея мировой души (anima mundi) совпадает с идеей коллективного бессознательного, центр которого самость. Символ моря — другой синоним бессознательного» [7, с. 136 — 137].Таким образом, из сновидений (6 и 40), в которых фигурировала незнакомая женщины и некий полюс или, по шестому сну, центр круга психолог увидел бессознательное и самость. Комментарий к сороковому сновидению так же произволен, как он был произволен к шестому и к другим сновидениям. Оказалось, что на старинных гравюрах художники воспроизводили мандалу бессознательного и самости, когда рисовали круги и сердце или что-то заменяющее его.В данный момент я отрываю глаза от экрана монитора своего компьютера и смотрю в окно. В темном проеме окна зимнего неба вижу яркую звезду: это — Венера. Каким же воображением должен обладать мифотворец, чтобы из данного астрономического объекта сотворить образ богини красоты? Нет, друзья, причина возникновения этого образа, конечно же, кроется не в факте появления звезды на небе; она таится в сильном возбуждении ума художника.
Приведя рис. 3, где изображена женщина волнительных форм, Юнг выступает в роли мифотворца, сочинителя легенд о прекрасной богине по имени Анима, которая призвана у него символизировать коллективное бессознательное и самость. Между его психологическими понятиями и Анимой такая же связь, какая существует между небесным телом под названием Венера и скульптурой, установленной в парижском Лувре. Аналогично, когда современный физик рассуждает о кривизне пространства вселенной, замедлении времени и черных дырах, вспоминаются простенькие формулы преобразования Лоренца, с которых все началось. Они играют роль той звезды, которая видна сейчас в моем окне. Математические выражения лишь пробудили фантазии физиков и дело, конечно, вовсе не в них, а в той мифологической атмосфере, которая создалась в начале XX века и которая все более и более мистифицируется.
Перелистывая страницу за станицей и любуюсь старинными гравюрами, взятыми из книг по алхимии, начинаешь осознавать, что в данной работе Юнга никакой науки нет: его книжка является прекрасным пособием по изучению художественных форм старых мастеров, но никак не научный труд по психологии. Читаем краткое изложение четвертого сна:
«Сновидец окружен толпой призрачных женских силуэтов. Внутренний голос говорит ему: "Сначала я должен уйти от Отца".Комментарий. Здесь психологическая атмосфера оживляется теми, кого в средние века назвали суккумбами. Это напоминает нам видения святого Антония в Египте, с таким пониманием описанные Флобером в "Искушении святого Антония". Элемент галлюцинации проявляется в том, что мысль произносится вслух. Слова "сначала я должен уйти" подразумевают заключение, которое должно начинаться со слова "чтобы". Предположительно оно должно начинаться так: "... чтобы следовать бессознательному, т.е. обольщающим женским силуэтом"» [7, с. 16].
Рис. 5. «Искушение святого Антония» (иллюстрация из [5]).
В данном случае Юнг почему-то не привел ни одной картины с изображением святого Антония. Возможно, у него не было их под рукой, хотя таких картин существует множество, на рис. 5 одна из них. Но на ней нет никаких женских силуэтов: святого Антония терзают страсти, имеющие вид мерзких чудовищ. Это значит, что художник психологическое состояние святого Антония связал с абсолютно иными образами, чем это было у Юнга. Не означает ли это, что приведенные психологом иллюстрации (их около сотни) выбраны произвольно? Похоже, что так.
Рис. 6. «Гора посвященных» Stefan Michelspacher
Cabala, Spiegel der Kunst und Natur, Augsburg, 1615.Сон 54 снабжен гравюрой «Гора посвященных» (рис. 6), однако содержание рисунка не соответствует содержанию сна. Между тем, сам рисунок является вполне законченным произведением, превосходно иллюстрирующим совокупность знаний о природе эпохи Средневековья. Зодиакальные знаки и семь аллегорий планет с Меркурием на вершине горы олицетворяют астрологию, четыре стихии по углам картины и семь ступенек с надписями по латыни представляют семь стадий алхимического процесса. Надписи такие (снизу вверх): coltination — укрепление, sublimation — возвышение, solition — растворение, putrefaction — очищение, distillation — преобразование, coagulation — сгущение, tinctur — окрашивание.
Ступени ведут к храму, на крыше которого красуется мифический феникс — символ философского камня алхимиков; крыша храма увенчана также символами Солнца и Луны. Внутри храма сидят король и королева, в руках у них символы могущества над природой. На переднем плане самая главная аллегорическая сцена, но она мне не слишком понятна. Здесь изображены два человека, причем один из них с завязанными глазами, и два зайца, один из них вот-вот скроется в норе. Что бы это значило? Может быть, зайцы — это ускользающие истины, человек с закрытыми глазами олицетворяет несведущего, а с открытыми — искателя, от которого, однако, истины разбегаются как зайцы? Трудно сказать определенно, что это именно так; Юнг тоже не сумел раскрыть замысел художника.
Рис. 7. Этот рисунок, в отличие от предыдущего, представляет собой более связанную конструкцию, идейно напоминающую иллюстрацию «неевклидовой вселенной» (рис. 8). На основании (prima materia) сидит четырехглавый дракон, олицетворяющий четыре первичные стихии. Атланты держат большую сферу (Землю), в нижней части которой изображен Меркурий, держащий еще два загадочных животных. В средней части сферы находится Лев (сера) и Дракон с крыльями (ртуть). Над Землей помещены еще три небольших сферы: одна предназначена для Солнца, другая — для Луны, в третьей находятся король в пурпуре и королева в белом. Над этой третьей сферой изображена птица феникс, горящая, но несгораемая в огне.
Гравюра (рис. 7) является «Единой Теорией Всего» или «Единой Теорией Поля» по терминологии Эйнштейна. Она выражает то утопическое стремление, которое заставляет людей искать какие-то колдовские знаки (философский камень у алхимиков, коллективное бессознательное у Юнга, принцип относительности у релятивистов), с помощью которых можно было бы решить все мировые проблемы. Предельная общность, симметричность и простата структуры, эстетическое оформление — вот признаки мистической доктрины, порожденной утопическим сознанием средневекового алхимика, астролога или современного релятивиста. Аналогичные картины «неевклидового» устройства мира рисовали совсем необразованные люди древней эпохи (рис. 8).
Юнг в связи с этим сном приводит репродукцию из книги XVI в., которая украшала трактат Фомы Аквинского «Об алхимии». В сновидении фигурируют «мужское» число 4, алмаз, радуга и восток — все это магические символы экзальтированных людей. В обоих комментариях царит произвол, никакой науки здесь, конечно, нет. С точки зрения естествознания или математики, перечисленные категории ничем не примечательны. На их месте могли стоять любые другие символы, однако с субъективной точки зрения, например, алмаз является более ценным предметом, чем камень, восток более экзотической стороной света, чем север и т.д.Рис. 8. Замкнутая, неевклидовая вселенная. «Скажи, мудрец, я стою на земле, а земля на чем покоится?» — «На трех слонах». — «А слоны на чем стоят?» — «На черепахе». «А черепаха не чем стоит?» — «На змее». — «А змея на чем?» — «Змея свернулась в клубок, вцепилась зубами в свой хвост (символ бесконечности, см. рис. 3) и, таким образом, охватила всю нашу вселенную». Всякое основание требует обоснования; всякая причина есть следствие другой причины.
Рассмотрим содержание и комментарий еще двух сновидений. Суть седьмого сна:
«Анима обвиняет сновидца, что он уделяет ей слишком мало внимания. Часы показывают без пяти час». Комментарий: «Ситуация во многом та же [которая была в шестом сне]: бессознательное преследует его как женщина. Ситуацию так же проясняют часы, так как стрелка часов ходит по кругу. Без пяти час означает состояние напряженности для всякого, кто живет по часам: через пять минут он должен будет сделать что-нибудь другое. (Символ кругового движения всегда связан с чувством напряженности, как мы увидим позже.)» [7, с. 64].Здесь фигурирует число 5, исходящее от женщины, круг, вызывающий напряжение, также являются символами мистической психологии. Содержание «мыслительного видение» под номером 39:«Сновидец падает в пропасть. В глубине медведь, чьи глаза переливаются четырьмя цветами — то красным, то желтым, то зеленым, то голубым. На самом деле у него четыре глаза, которые превращаются в четыре огня. Медведь исчезает, и сновидец идет по длинному темному тоннелю. В конце мерцает свет. Там сокровище, а наверху его кольцо с алмазом. Говорится, что это кольцо поведет его в дальнее путешествие на восток».Комментарий: «Этот будоражащий сон показывает, что сновидец все еще разыскивает темный центр. Медведь символизирует хнотическое начало, которое может схватить его. Но затем становится ясно, что животное — только его проводник к четырем цветам, которые, в свою очередь, ведут к камню, т.е. к алмазу, спектр которого включает все цвета радуги. Путь на восток, возможно, указывает на бессознательное как на антипода. Согласно легенде о Граале, он появился на Востоке и должен вернуться туда опять. В алхимии медведь соотносится с черным солнцем (nigredo) первичной материи (prima materia), откуда исходит радуга павлиньего хвоста (cauda pavonis).»
Сначала кажется, что Юнг привлек алхимию для иллюстрации своей концепции и сам он не воспринимает ее серьезно, но потом понимаешь, что это не так. Психолог полностью солидарен с методами работы алхимиков и согласен с основными принципами этой науки, а методы и принципы алхимии — мошеннические. Направленность алхимии одновременно на две сферы — оккультно-духовную и магико-вещественную — предполагает спекуляцию даже в том случае, если отбросить оккультно-духовную часть. При полной очистке от оккультизма и магии, алхимия все равно будет лженаукой, так как она смешивает душевное состояния человека и объект исследования — шарлатанство задается и легализуется этим неестественным синтезом. В релятивистской и квантовой физике происходит примерно то же самое: объект исследования целиком зависит от исследователя. При этом говорится множество слов в оправдание такого положения дел, но факт остается фактом: современная физика — наука субъективная; и вся психоаналитика тоже субъективна. Те действия, которые производит психотерапевт над сознанием пациента, напоминают действия шамана по изгнанию из тела несчастного дьявола.
Вчитываясь в «Индивидуальный символизм снов в отношении к алхимии» мы чувствуем фальшь не только в интерпретации, но и в передачи содержания снов. Дело даже не в отдельных претензиях к деталям сновидений, а в общей подборке и подаче материала. Чем дольше изучаешь книгу Юнга, тем больше растет подозрение в отношении фальсификации исходного эмпирического материала, в подтасовки серий и в преднамеренном искажении содержания сновидений. Похоже на то, что в книге изложены не сновидения, а специально придуманные Юнгом красочные картины. Настоящий исследователь обязан был привести подлинные слова сновидца, затем на конкретных примерах он обязан был показать методику вычленения «сути» сновидения из реального протокола, записанного со слов сновидца, и далее он обязан был дать самую полную информацию о человеке, который находится под наблюдением психиатра.
Главное замечание: нельзя строить фундаментальную теорию коллективного бессознательного, совершившую переворот в психологии, на снах одного-единственного человека. Нужно было общественности представить выборку, состоящую из нескольких десятков, а лучше, сотен испытуемых различного пола, возраста, уровня образования, рода занятий и т.д. Роль исходной эмпирической базы в данном случае чрезвычайно высока и ей необходимо было отвести большую часть объема книги. Вместо этого Юнг во введении к своей книге ограничился страничкой малоубедительных слов. Приведем их полностью, чтобы читатель мог сам судить о научном стиле психолога, а также решать, имеем ли мы основания подозревать его в псевдонаучной методике или нет.
«Материал включает, — пишет Юнг, — более тысячи снов и визуальных впечатлений, описанных молодым человеком с превосходным образованием. (Я должен подчеркнуть, что это образование не было историческим, филологическим, археологическим или этнологическим. Все аналогии с материалом этих областей пришли в голову сновидца бессознательно.) В целях этого исследования я обработал первые четыреста снов и видений, которые охватывают отрезок почти в десять месяцев. Чтобы избежать личного влияния я попросил проследить за процессом одну из моих учениц, начинающего врача. Наблюдения велись в течение пяти месяцев. Затем пациент продолжал свои записи самостоятельно еще три месяца. За все эти восемь месяцев у меня не было встреч с ним, кроме одной короткой беседы перед началом наблюдений. Таким образом, он увидел 355 снов вне какого-либо контакта со мной. Только за последними 45 снами я наблюдал. Не проводилось никакой значимой интерпретации их, так как сновидцу, благодаря его превосходному образованию, не требовалась помощь. Поэтому условия для непредвзятого изучения снов были идеальными. Прежде всего я представлю выдержки из двадцати двух первых снов, чтобы показать начальные проявления мандального символизма и его связь с остальным материалом снов. Далее я приведу в хронологическом порядке собрание снов, которые относятся к мандалам. За редким исключением все сны сокращены до частей, содержащих главные мысли. Эта процедура позволила не только сократить их длину, но также убрать намеки и сложности личного характера, что было необходимо по причинам благоразумия. Несмотря на это несколько сомнительное вмешательство, я, к чести моих знаний и скрупулезности, избежал случайных искажений значения. То же самое приложимо к моей собственной интерпретации, так как может показаться, что я упустил из виду некоторые части снов. Если бы я не пошел на эту жертву и привел материал полностью, я не был бы в состоянии опубликовать эти серии, которые, с моей точки зрения, трудно превзойти по уму, ясности и содержательности. С удовольствием выражаю мою сердечную благодарность их "автору" за службу, которую он оказал науке» [7, с. 10 — 11].
Подозрения в отношении научной добросовестности Юнга трансформируются в твердые убеждения, если вы прочтете книгу под названием «Арийский Христос. Тайная жизнь Карла Юнга» [8], принадлежащая перу молодого американского исследователя Ричарда Нолла. Он привел документально убедительные материалы, развенчивающие существующий миф о Юнге, как великом ученом и мыслителе. В отношении проецирования символов снов на символы алхимии Нолл в послесловии к русскому изданию пишет следующее:
«... Юнг повсюду видит "соответствия". В этом суть его так называемого "эмпирического метода". На основании последнего он демонстрировал в своих поздних работах, что алхимические символы XVI века якобы присутствуют в сновидениях пациентов XX века. Юнг утверждает: раз символы "похожи", они должны быть определенным образом связаны. Все те свидетельства, которые он представляет в своих алхимических работах, основаны на данном способе аргументации посредством аналогии, вследствие чего все эти так называемые "свидетельства" в пользу коллективного бессознательного и архетипов оказываются весьма сомнительными. К тому же Юнг игнорирует более логичные альтернативные гипотезы — такие как, например, криптомнезия (которая в современной литературе по экспериментальной когнитологии обозначается как "имплицитная память"). Более того, как я обнаружил в ходе проведенных мной архивных исследований, Юнг в своих трудах по алхимии время от времени умышленно фальсифицировал некоторые детали в показаниях своих пациентов. Юнг обычно утверждал, что до анализа пациент никогда не сталкивался с алхимическими символами или мифами. С глубоким сожалением я должен сообщить, что это ложь» [8, c. 420].
В подтверждение последних слов в основном тексте своей книги Нолл пишет:
«Я осознаю, что слово "ложь" звучит весьма резко, но для обозначения характера его действий я просто не могу подыскать ничего более подходящего. Это не просто одна или две ошибки, а пример умышленного искажения фактов» [8, с. 393].
Автор разоблачительной книги приводит ряд случаев, когда Юнг проводил свои эксперименты над экзальтированными, как и он сам, личностями, которые прекрасно были знакомы с мистическими, теософским и алхимическими символами. Они знали также, чем интересуется Юнг и что он ждет от испытуемого. Некоторые барышни, чтобы понравиться «ученому-гению» и завоевать его сердце, преднамеренно вводили его в заблуждение (о ненаучнм интересе Юнга к женщинам читайте Коллективное бессознательное Шпильрейн, Юнга и Фрейда ). Поэтому врач, пишет Нолл, «пользовался очень нерепрезентативной выборкой, сплошь состоящей из заинтересованных и пристрастных лиц». Нолл не склонен доверять словам Юнга вроде тех, которые мы привели из Введения.
Периодические предупреждения врача типа «все эти идеи и выводы были неизвестны моей пациентке» или «не могло быть и речи о моем непреднамеренном инфицировании ее алхимическим идеями» и т.д. сделались неотъемлемой частью некоего психотерапевтического ритуала. На самом деле все было ровно наоборот: пациент — а он для Юнга всегда был больше, чем просто пациент — знал мистические идеи врача и был заранее «инфицирован» алхимической символикой.
Человек, всецело посвятивший себя изучению методов работы прославленного психоаналитика, безусловно, владеет более обширным материалом, чем мы, и оснований для критического отношения к швейцарскому психологу у него больше, чем у нас. Поэтому мы отсылаем нашего читателя непосредственно к Ноллу и к его книге, где даются ответы на вопросы: «Что же заставляло Юнга встать на этот путь? Почему в тех редких случаях, когда он оказывался в затруднительном положении, он начинал лгать?» и т.д.
Читатель может спросить нас: «Пусть так, всё, что сейчас говорилось в отношении Юнга, является правдой. Но какое нам дело до воззрений психиатра-плута?» — Самое прямое. Когда вы заходите в книжный магазин, вам непременно бросается в глаза самый большой отдел под названием «Эзотерическая литература», затем отдел «Астрология», рядом с ними отделы поменьше с вывесками «Психология» и «Философия», отделы с вывеской «Физика», «Химия», «Биология», «Астрономия» и «Математика» вы можете и не найти. В больших столичных магазинах такие отделы еще сохранились, но в небольших магазинах провинциальных городов книг по физике, а тем более по астрономии вы уже не найдете. Это похоже на то, как если бы вы зашли в аптеку, а в ней самыми большими были бы отделы по продаже презервативов, кокаина, морфия и других наркотиков, но отсутствовали бы отделы по продаже аспирина, стрептоцида, ваты, бинтов.
Вы спросите: «Так кто же в этом виноват?» Отвечаем: Юнг и Эйнштейн — главные виновники. Если удастся разоблачить Юнга, то легче будет раскрыть псевдоученость Эйнштейна — это еще больший плут, чем Юнг, только в отношении его жизни отсутствует правдивая информация. Описания его жизни, сделанные например Б.Г. Кузнецов («Эйнштейн. Жизнь. Смерть. Бессмертие». — М., 1980), Б. Хофманом («Альберт Эйнштейн. Творец и бунтарь». — М., 1983) и другими, похожи на Евангелия, которые отличаются от истинного описания жизни тем же, чем отличается икона от фотографии. На сегодняшний день у нас нет достоверной биографии Эйнштейна и, видимо, еще долго не будет (в работе Феномен Эйнштейна всё же можно отыскать правдивую информацию о нём). Однако мы располагаем четырехтомным собранием его рукописей. Внимательное прочтение и тщательный анализ их позволит нам, как и в отношении Юнга, сделать некоторые далеко идущие выводы. Время для срыва маски еще не пришло, но кое-какие параллели уже сейчас провести полезно.
Можно сказать, что Зигмунд Фрейд создал специальную теорию бессознательного, в которой затрагивается индивидуальная сексуальность человека. Это — «частная» теория, сопоставимая по значимости для психологии со специальной теорией относительности для физики. Карл Юнг создал общую теорию бессознательного по аналогии с общей теорий относительности, в которой затрагиваются уже коллективные архетипы, т.е. у него произошло дальнейшее «искривление» теории классического сознания. Между этими теориями Фрейда и Юнга существуют противоречия не только по линии индивидуальное — коллективное, но и белее глубокие, по линии атеизм — мистицизм.
Фрейд порвал с Юнгом не тогда, когда тот предложил считать бессознательное коллективным, а тогда, когда тот предложил считать его мистическим. Юнг обращается с письмами к Фрейду, где склоняет его на сторону мифологии, ритуальной этики и раннехристианской, полуязыческой религии. В феврале 1910 г. между ними произошел нелицеприятный обмен мнениями. Нолл публикует тексты того периоды, воспользуемся его книгой еще раз.
«Я считаю, — пишет Юнг, — что у психоанализа куда более прекрасная и обширная задача, чем слияние с этическим орденом. Психоанализу, думается мне, надо дать время, чтобы он мог из многих центров проникнуть в сознание народов, снова пробудить у интеллигенции вкус к символам и мифам, осторожно вернуть Христу образ пророчествующего бога виноградной лозы, каким он когда-то был, и таким образом впитать в себя экстатическую энергию христианства, свести все к одному концу, сделать из культа и священного мифа то, чем они были, а именно пьяняще-радостный праздник, в котором этическое и животное начала в человеке слиты воедино. Именно в этом и заключалась великая целесообразность древней религии» [8, с. 103].
На что Фрейд отвечал: «Но вы не должны рассматривать меня как основателя религии. У меня нет столь далеко идущих намерений... Я не ищу замену религии». Между специальной и общей теории относительности Эйнштейна различия примерно такие же. Они не заканчиваются тем, что специальная теория касается относительности равномерного и прямолинейного движения, а общая теория — относительности вообще всех форм движения. Главное противоречие между этими теориями состоит в том, что первая является атеистической, т.е. ее метанаблюдатель остаются вполне еще физиком, тогда как вторая теория является мистической и ее метанаблюдатель становится эзотериком. Как стало недавно известно, СТО создавала первая жена Эйнштейна, Милева Марич; автором ОТО был уже сам Альберт Эйнштейн.
1. Юнг К.Г. Либидо, его метаморфозы и символы. — СПб., 1994.
2. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. — М., 1994.
3. Юнг К.Г. Психология бессознательного. — М., 1994.
4. Ранке, Иоганн. Человек. — СПб, 1901.
5. Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. — М., 1995.
6. Соловьев В.С. Сочинения в двух томах. Т.2. — М.: Мысль, 1990.
7. Юнг К.Г. Алхимия снов. — СПб, 1997.
8. Нолл Р. Арийский Христос. Тайная жизнь Карла Юнга. — М., 1998.
9. Истоки тайноведения (Справочник по оккультизму). — Симферополь, 1994.
10. Юнг К.Г. Феномен духа в искусстве и науке. — М., 1992.
|
|
