Самая первая публикация о Т.Д. Лысенко

Эта заметка под заголовком «Поля зимой» была напечатана
в газете «Правда» 7 августа 1927 года №178 (3710), стр. 5.




Молодой Трофим Лысенко.
Никакого позерства: обыкновенные будни

Знал одного профессора (пухом ему земля), он всю жизнь посвятил теме: «О значении северной пчелы в вопросе скрещивания мужской и женской клетки у тавквери». Тавквери — однополый виноград. Ученый написал под этим заголовком объемистую книгу (что-то страниц 800) — добросовестнейшее исследование длины хоботка у всех видов пчел по климатическим поясам, волосатости их лапок. Он доказал особое значение в деле оплодотворения тавквери именно северной пчелы, ибо волосатость ее тела, служа естественной защитой от северных зим, одновременно способствует наилучшему оплодотворению тавквери — женской особи. Он гордился трудом как вкладом в науку, уверяя с негодованием, что критики — народ продажный (научная критика обошла его книгу молчанием), умер просветленный сознанием выполненного долга. Но, хотя и оставил он толстую книгу, северная волосатая пчела нисколько не образумилась и до сего дня не желает жить под тем градусом широты, где созревает тавкверя... Приложить к жизни теорию оплодотворения тавквери, должно быть, не удается в течение стольких десятилетий, сколько понадобится для долгого пути акклиматизации северной пчелы в Закавказье, при непременном условии сохранения ей волосатой одежды.

Нет, Лысенко, украинец, не такой ученый. Он, пожалуй, походит на тот дерзкий проблематический тип ученых на журнальной вылазки Л. Сосновского, которым журналист советовал иногда проходить с плугом по борозде, если не возможно постоянно одной рукой держать плуг, а другой колбу, т.е., прежде всего, именно сегодня рядом с собой выбить человека из варварского бытия, полюбить не отвлеченного индивида, который будет приспособлять волосатую пчелу там, где она жить не может, а близкого, что бьется бок о бок с лабораторией, — в научные максимы от этого встанут неповторимыми огнями.

Моя встреча с Лысенко случилась в Закавказье, где зреет и тавквери, но совсем в другом куту — на великолепных полях Гандживской селекционной станция. Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрительных и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашней день.

Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается, ощущение зубной боли, — дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, — только и помнятся угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать. Один раз всего и улыбнулся этот босоногий ученый: это было при упоминании о полтавских вишневых варениках с сахаром и сметаной, — по-детски доверчиво улыбнулся, как улыбнулся бы каждый, кто ел такие вещи, ибо вареники — тут не просто вареники, а еще и проворные смуглые руки, и ядреный румянец от жаркой печи, и звучный голос, и глаза чертенята... Как не будешь тосковать по таким вещам в далеком краю...

Но пусть Лысенко покуда хмуро смотрит в землю и роняет свои скупые слова... Зато вот поля (170 десятин научных квадратов) смеялись за него пшеницей и овсом, хлопком и кунжутом, горохом и арахисом. Хорошо еще среди ровного поля стоит большое новое здание станции, — в его лаборатории исследуют хлопок, почву пустынных степей Мугани и находят эту почву отличной для культуры хлопка; от станция двумя лучами идут красивые каменные дома для агрономов, химиков и рабочих. А на полях горят платья курсанток, бронзовые полуобнаженные жницы выдергивают тяжелую колосьями пшеницу и овес с корнями, — не для пекарен готовят, пойдут они по союзным музеям. Среди охряного раздолья созревших нив вставлены зеленые квадраты арахиса, кунжута и хлопка, яркие, как закаленная сталь, воды арыков и небо над всем этим синее, что старый кубинский ковер...

И пущай его хмурится Лысенко, пущай худой, скуластый, стриженый, в рубашке распояской (ну, какой он профессор!) говорит о навозе, об азоте и калориях тепла, нужных для созревания злаков!..

Беда, беда! Негде взять навоза в этих краях, трудно достать. Если нужно, то заплати за пуд 10 – 15 копеек, да и то наищешься. Скот пасут в горах круглый год и не знают, что такое баз и что покосы надо снимать с весны. Необыкновенно чудно! А в Сибири, например, навоз пропадает даром — соль перевозят, мел перевозят, камень-дикарь — тоже, а навоз пропадает зря! Не поймешь этого российского хозяйства, такое оно большое и пестрое... В жарком краю Закавказья все дело решает арык — будет вода, будет жизнь. У крестьян есть поверье, что в горах живет дух, хан воды что ли, колесом бы его переехало; ударит он ногою в гору, упадет снежная голова — и хорошо человеку внизу; но если не вспомнит этот хан в нужный час о крестьянине, солнце все спалит как в печи — земля прямо пищит под накалом в 60 градусов. Арык почти бог — он является в сновидениях, о нем тоскует сердце, из-за арыка кровавые распри, а земля понемногу становится малокровной — ей и здесь нужна поддержка...

Лысенко шел поспешным шагом вдоль арыка, ронял свои сердитые слова об арыке. Впереди открыли яркий желтый шлюз, — и мутная струя воды заболачивала нежный хлопок, напоминающий ветки наших лип.

В выращивании хлопка станция тоже кое-что намудрила — установлено, что хлопок в густых посевах растет лучше, дает коробочки полнее — станция еще молодая, два года как стала при полях. С хлопком справиться не так трудно. Другое дело поле зимой. В Полтавской губернии зимой земля в холстах снега, а тут они — голые, желтые, и среди жженого кучками растет трава. Но если растет трава, а человек нищий, как не подумать, — нет ли в научной копилке какого подкрепления, нельзя ли протащить на зимние поля Закавказья какую ни на есть культуришку...

Он делал каждодневное дело, к которому его приставили, а в мыслях, как маятник, все такало про поля зимой... В каждой науке много точек, в какую именно нужно ткнуть исследующим перстом. Полгода бродила у него в голове по смутным перекресткам тем мысль озеленить поля. Экспериментатору (не ученому), каких развелось много по селам, надо было бы затратить на это всю жизнь одни бы культуры чередовал он с другими, на что-нибудь бы и напал... Ему же наука помогла. После блужданий мыслью (сколько здесь пройдено километров по страницам книг неизвестно) попал он в нужную точку. Каждому растению нужно определенное количество тепла. Если измерить все в калориях, то можно решить задачу зимних полей на четвертушке бумаги. Он брал зимой пробы тепла в Гандже, Нахичевани, на промежуточных станциях, между гор и на открытых ветрам местах, — измерял жизнь злаков от момента прорастания до созревания. Много перебросал — все не могли вынести закавказской зимы. То есть вынести могли, но не могли созреть... Но вот еще что. Разве самые далекие впечатления не остаются в кладовке мысли? Такое малое в памяти место, как чужой дед, что выхлестывал его, босоногого хлопца, кнутом из гороховых гряд — разве это малое место? Горох! Очень стойкая штука! Она умудряется плодоносить даже в холода! Горох! Он своими клубнями дает азотистое удобрение почве! Бобовые растения! Зима будет освежать поля с ноября по март, бодрить, как свежий воздух, впущенный через открытые окна.

Он произвел тепловые вычисления, кропотливые и долгие, на них ушел год, — бесспорно, бобовые растения могли расти в Закавказье и зимой! Малое его дело или большое — судите сами, но перед человеком Закавказья лежит совершенно новая полоса жизни.

У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, есть ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руки, перелистывают большую клеенчатую, порядком засаленную тетрадь, в которой наблюдения чередуются с цифрами и формулами. Именно в этом году, бесплодной закавказской зимой, сорок гектаров земли засеяли бобовыми растениями, — сделали это в конце ноября, а в начале января горох уже созрел. Вместе с горохом посеяли овес. Бобовые дали столько же, сколько дают полтавские поля летом, а овес побил Украину — он принес 250 пудов с десятины. В самых отдаленных селах стали поговаривать, что чудные дела делают на станции, что один ученый человек привез в горы из Африки такие семена, которые растут зимой. И откуда к бесу взяли Африку! Людской язык брехлив здесь так же, как брехлив он и на Украине...

Он шел быстро. На пшеницу смотрел неприязненно. Да и говорят тоже немецкие ученые, что хлеб не особенно чтобы того... полезен. Вот арахис дело другое! Вы не знаете, что такое арахис? Да ведь, по-простому сказать, китайские орешки. Он обласкал глазом зеленые кучки арахиса, которые походили на клевер, когда его семена случайно собьет ветер в ямку с черноземом:

— Вот арахис! Превосходное растение. Он требует полива, когда есть «пустующая вода», т.е. в промежутках между поливами хлопка и пшеницы. Большого ухода за ним не нужно, а дает с десятины 100 пудов орешка — по ценности столько же, сколько и гордый хлопок, за которым весьма тяжелая работа.

Мы ходили по полям среди странной жатвы выдергиванием и бережной разметки снопов ярлыками слушали молодую песню учеников (нет, не умеют петь, разве на Украине так поют!), ходили по перекресткам арыков, — они тоже пели однообразную свою гамму, — поднимались на плоскую крышу трехэтажной лаборатории, стоя как бы в центре шахматной доски селекционных полей. Сидели долго в комнате Лысенко, в прохладе, — он облаивал закавказского комара: замучила малярия, — толковали о разных разностях. Я подержал в руках его знаменитую клеенчатую тетрадку — причину многих бессонных ночей.

Но хотя сохранял я в лице любознательную серьезность и всё время понимающе кивал головой, но, должен признаться, ничего не понял я из этой заветной клеенчатой тетрадки. Ну, нехай, она живет славной жизнью! Записал же я только то, что хорошо обмерекал. Может быть, вот ни к чему приплел об исследованиях волосатости у северной пчелы, может, тоже про вареники с вишнями — лишнее, но без лишнего слова человек никак не может.

ВИТ. ФЕДОРОВИЧ.

Об этой первой газетной публикации и о первых научно-исследовательских шагах прославленного советского ученого и талантливого агротехника советско-американский историк-фальсификатор В.Н. Сойфер в своей знаменитой на весь мир книге «Власть и наука» писал следующее.

Фальсификации В.Н. Сойфера

Второй и третий параграфы первой главы книги В.Н. Сойфера
«Власть и наука (История разгрома коммунистами генетики в СССР)» [2]).

Переезд в Ганджу и первый успех

Жизнь в Белой Церкви и работа на селекционной станции Трофиму нравились. С удовольствием остался бы он здесь и после окончания института, но неожиданно разыгралась его первая житейская драма. Он познакомился с молодой женщиной, между ними возникли чувства, пришла близость. И все было бы прекрасно, если бы не вмешательство мужа этой женщины. Трофим спасовал и ретировался (8). Он решил уехать, как можно дальше, воспользовавшись тем, что как молодой специалист имеет право выбирать новое место работы. Попрощавшись с Украиной, он направил стопы на Кавказ и в 1925 году оказался в городе Ганджа (в советское время — Кировабад) на "Азербайджанской Центральной опытной селекционной станции имени товарища Орджоникидзе", созданной за два года до этого, и был зачислен на должность младшего специалиста (9). Круг его обязанностей был очерчен строго: он должен был заниматься "селекцией бобовых, фуражных и сидерационных растений" (10).

Можно сказать, вторично Судьба (с большой буквы!) подарила ему удачу. Станция переживала период расцвета. В том же 1925 году в стране было создано новое научное учреждение, которому власти придавали огромное значение — Всесоюзный институт по прикладной ботанике и новым культурам (в будущем его станут именовать Всесоюзным институтом растениеводства, ВИР). Центр института располагался в Ленинграде, но решение о его создании было объявлено в Москве — на специальном заседании в Кремле. Директором назначили профессора Николая Ивановича Вавилова. К институту присоединили многие опытные станции по всей стране. Ганджийская станция вошла в число баз этого института. Ее директором в это время был один из немногих в стране специалистов по применению математических методов в агрономии Н.Ф. Деревицкий. Книги, изданные им, до сих пор не утратили интереса для агрономов (11).

Благодаря энтузиазму Вавилова все оказавшиеся в зоне его внимания учреждения зажили бурно. Не обошла стороной волна энтузиазма и Ганджийскую станцию. Сюда зачастили сотрудники из Ленинграда и Москвы, там побывали близкие к Вавилову сотрудники института — в 1926 году Николай Николаевич Кулешов, в 1928 году Клавдия Федоровна Костина, приезжали крупные ученые из других городов. Вавилов разворачивал гигантские по масштабу испытания разных сортов растений в различных географических районах, и Гандже в этих планах уделялось заметное место.

Таким образом, милостивая Судьба поставила Лысенко под начало мудрых и целеустремленных людей, начав потихоньку сводить пока еще скромного по успехам Лысенко и преуспевающего Вавилова. Деревицкий постарался подобрать для молодого специалиста задачу по силам. Как и по всей стране, в Азербайджане не было достаточно кормов для скота, особенно в зимнее время. Хотя осень и зима в этом южном краю были относительно теплыми (Лысенко отмечал, что зимой "средняя суточная температура редко опускалась ниже 0°С" /12/), животным приходилось туго. Деревицкому пришла мысль переселить сюда из средних широт такие ценные растения, как бобовые. Он надеялся, что при посеве в осень бобовые выживут и в самое голодное время — ранней весной — взойдут, обеспечив решение сразу двух задач: пастбищные животные получат зеленый корм, а после запахивания всходов плодородие почв будет улучшено.

Такое запахивание различных растений, главным образом, бобовых (люпина, клевера, чины, вики и других) применяли с целью улучшения и облагораживания почв издревле. На Востоке этим занимались еще за 3 тыс. лет до Р.Х., а в странах Средиземноморья с IV – III веков до Р.Х. Французский ученый Ж. Виль (1824 – 1897) предложил для этих культур специальный термин — сидерационные культуры. Известен был метод запахивания зеленых растений и в России. Уже в 1903 году его с успехом применили в Черниговской губернии (13). Поэтому ничего удивительного не было в том, что Деревицкий решил испробовать метод в условиях Азербайджана.

Проверка этой идеи и была поручена Лысенко. Бобовые культуры в те времена в Азербайджане практически не высевали. Лишь кое-где возделывали люцерну. Таким образом, молодому специалисту предстояло проделать большую работу, рассчитанную на много лет: перепробовать в новых условиях различные сорта нескольких бобовых культур, изучить их свойства в течение нескольких вегетаций и сделать вывод о пригодности бобовых культур для нового района. В то же время никаких экспериментальных ухищрений, сложной техники задача не требовала. С равным успехом ее можно было поручить любому лаборанту и вообще исполнительному человеку без всякого образования. Надо было аккуратно и методично засевать разными культурами опытные делянки и следить за тем, как будут развиваться растения в разные годы.

За первый год Лысенко успел посеять один раз горох. Зима 1925 – 1926 года оказалась мягкой и к весне посевы дали хорошую вегетативную массу. Результат обнадеживал. Если бы в последующие годы обнаруженный факт подтвердился, то Азербайджан мог бы получить полезную культуру для улучшения кормовой базы (14). Пока же один единственный опыт, к тому же случайно пришедшийся на благоприятный год, еще мало что значил. Неясно было, как поведут себя осенне-зимние посевы в более холодные и сухие зимы. Надо было продолжить работу, повторить посевы еще и еще раз.

Но случилось иное. Произошло событие, перевернувшее жизнь Лысенко и направившее ее течение по новому руслу. Ганджийскую станцию посетил в 1927 году маститый публицист, печатавший свои очерки в "Правде", Вит. Федорович. Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и заезжему журналисту представили Лысенко. Два дня он занимал Федоровича рассказами, водил по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он попытался создать вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящий "вселенский звон". В газете "Правда" появилась его большая статья "Поля зимой" (15). В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью:

"...университетов не проходил..., мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень" (16).

Корреспондент писал о Трофиме восторженно и даже величал его профессором (правда, не без юмора — "босоногим профессором").

Федорович отмечал, что Лысенко стремился создать о себе впечатление, как о человеке, озабоченном одной думой — как помочь крестьянам прокормить себя и скот в этом благодатном краю. Объясняя цель его работы, Федорович писал:

"Но если растет трава, а человек нищий, как не подумать, — нет ли в научной копилке какого подкрепления, нельзя ли протащить на зимние поля Закавказья какую ни на есть культуришку?" (17).

Корреспондент рассказывал, как за те два дня, что Лысенко таскал его по полям, он старался выглядеть аскетом, был глубокомысленно молчалив, цедил слова сквозь зубы, говорил восторженно лишь об экзотических растениях, таких как арахис. Федорович повествовал:

"Он шел быстро, на пшеницу смотрел неприязненно" (18).

Лысенко успел донести до ушей заезжего журналиста разные занятные вещи, выказал неприязнь не только к пшенице, но и к местным порядкам и обычаям. Не нравилось Лысенко и то, как поют в Азербайджане, и как живут. Всего один раз за два дня он улыбнулся — когда вспомнил о любимых украинских варениках с вишней, какие готовила мама. Вообще, как человек, Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику:

"Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли — дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать" (19).

Но о его многообещавшей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением:

"Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день...

У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку..." (20)

После таких восхвалений иной человек почувствовал бы себя неловко. Ведь Лысенко должно было быть ясно, что корреспондент ради красного словца сильно приукрасил положение, заявив, что проблема решена. И уж теперь ему некуда было деться, хоть умри, но докажи, что действительно можно бобовыми накормить скот зимой в Азербайджане, чтобы свой же брат-крестьянин и на самом деле не дрожал за завтрашний день.

Впрочем, если Лысенко по простоте душевной мог и сам себе рисовать дело в чересчур радужных тонах, то видавший виды столичный журналист поступил просто (или цинично?) — властями взят курс на выдвижение людей от сохи и станка, так почему бы и не присочинить о славном решении еще одной вековечной и такой острой проблемы. Решении, ставшем возможным благодаря подвижничеству "босоногого профессора"!

В журналистских кругах о Федоровиче шла дурная слава. При нем замолкали острословы и критиканы (21). Но не он один грешил доносами, да и не имело это касательства к данному конкретному случаю. Федорович своей несерьезностью, презрительным отношением к настоящим ученым стимулировал Лысенко на новые такие же "подвиги". Как посланец Князя Тьмы он набросил темное покрывало на Трофима, и с этого момента все последующие его деяния несли на себе печать поспешности , дьявольского блеска и позорной несерьезности. Даже невинные, на первый взгляд, строчки о тех, кто изучает "мохнатые ножки у мушек", стали звучать набатом в мозгу новатора и на всю жизнь отравили его душу ядом ненависти и к самим мухам — излюбленному объекту генетиков, и к науке генетике как таковой — трудной для понимания людям полузнания. Так, счастливо начавшееся научное повзросление Лысенко, попавшего в хорошее место, в заботливые руки вавиловских соратников, вдруг в одночасье оборвалось.

Лысенко переключается на изучение низких температур

После появления статьи в "Правде" Лысенко тут же охладел к бобовым, перестал работать с ними, но за такое вольничанье его не выгнали со станции, а благосклонно разрешили переключиться на новую тему. На станции вообще произошли внезапные перемены. Деревицкого от управления делами отстранили (нельзя исключить того, что докопались до его прошлого: во время 1-й Мировой войны он, по слухам, побывал в немецком плену, потом добрался до России, был мобилизован в действующую армию, но сумел быстро уйти из нее и вернулся к научной деятельности). У Трофима, напротив, дела неожиданно пошли по-иному: у него, младшего специалиста, появились вдруг помощники, коими он взялся руководить. Под его начало попали три практикантки — Т.Г. Джавадян, которая вела наблюдения за злаками (пшеницей, рожью, овсом и ячменем), А.А. Баскова, следившая за развитием хлопчатника, и В.А. Писемская, которая ставила опыты по воздействию полива на прорастание хлопчатника. (Вскоре Баскова стала женой Лысенко ) . Начал работать с ним и его будущий многолетний сотрудник Д.А. Долгушин.

С осени 1926 по весну 1927 года эта команда столь же молниеносно "расправилась" с новой проблемой — влиянием "различных средних суточных температур на продолжительность протекания каждой фазы" роста и развития у растений хлопчатника, пшеницы, ржи, овса и ячменя. За словами "каждая фаза развития" скрывалось нечто очень простое: Лысенко и его помощники сеяли на маленьких делянках семена, а затем ежедневно подсчитывали и записывали, сколько растений на делянке сначала проросло ("фаза всходов"), затем дало первый, второй, третий и четвертый лист ("фаза первого второго и т.д. листа"), когда злаки выходили в трубку, начинали колоситься, когда наливалось зерно и т. п. Столь же примитивной была технология опытов:

"Посев все время производился в сухую, заранее обработанную почву. Полив производился на другой день после посева по бороздкам, обыкновенно в течение 16 – 24 часов, пока земля не чернела сплошь. Последующие поливы и полки производились по мере надобности.

Физиологические наблюдения велись глазомерной оценкой делянки над началом фазы, когда единичные экземпляры вступали в данную фазу, и над 50% фазы, когда половина всех растений на делянке вступала в данную фазу. Регистрировались следующие фазы: посев-полив, всходы, кущение, выход в трубку, колошение, цветение, восковая спелость и время уборки" (22).

Лысенковские помощники следили также за температурой на опытном участке, записывая нехитрые данные, всегда собираемые для контроля за развитием растений. Эти данные были сведены в длинные однообразные таблицы. Лысенко снабдил их довольно примитивными примечаниями и издал в 1928 году в виде книжки "Трудов" Ганджийской станции (12). Из 169 страниц книжки 110 было отведено под таблицы с первичными данными, которые никто в тексты статей, а не то что книг, не вставляет, ибо место им в журнале наблюдений, а в статьях и книгах приводят суммарные и статистически обработанные цифры. Из 59 страниц остального текста абзацы, различавшиеся лишь мелкими деталями, были повторены много раз и заняли еще около 30 страниц.

Единственный раз за всю жизнь Лысенко попытался в этой работе использовать математику, чтобы рассчитать среднюю сумму температур, нужную для завершения отдельных фаз развития, и его работа украсилась двумя страницами, на которых имелись четыре формулы, содержавшие буквенные обозначения А , В , t и Σ (23). В предисловии он указал, что написать формулы и научиться подставлять в них цифры ему помогли Н.Ф. Деревицкий и И.Ю. Старосельский. Больше никогда в жизни никаких формул он в свои статьи не включал, а в пятидесятых годах даже пришел к выводу, что они вредны для биологов. Перед описанием формул курсивом было приведено видимо самое важное начальное правило, звучавшее очень заумно:

" Таким образом, выясняется, что каждая фаза у растений начинает свое развитие при строго определенной напряженности термической энергии, то есть при определенном, всегда постоянном градусе Цельсия, и требует определенной суммы градусов-дней" ( 24),

а сразу за тем, но уже без всяких курсивов, шло примитивное объяснение всей премудрости, изложенное впрочем с претензией:

"Теперь мы можем ввести обычные обозначения этих величин. Начальную точку, при которой начинаются процессы, обозначим буквой В, сумму градусов, потребную для прохождения фазы, буквой А. В практике напряженность энергии измеряется термометром Цельсия, поэтому и наше В будет числовое значение градуса, соответствующего данной напряженности" (25).

Еще в семи абзацах, разбросанных по тексту, была применена одна из четырех формул или формула, в которую были подставлены нужные цифры. Так, после первой же таблицы с конкретными данными экспериментов (Таблица 4 в книжке Лысенко) можно прочесть следующее заключение:

"Главная причина неточности... в нашем опыте — это полив после посева. День полива мы засчитываем в фазу, хотя в одном случае утром после начала полива вода по бороздкам может за 1 – 2 часа пройти через всю делянку и наши семена начнут уже набухать, в другом же — вода пройдет делянку только к вечеру (благодаря многим причинам, в том числе и работе поливальщика)... Большинство таких случаев выходит из ряда только потому, что им засчитан лишний день, которые семена пролежали в сухой почве, равно и температура этого дня. Выбрасывая из таблицы 4 эти сроки, мы теперь можем написать уравнения для выведения констант А и В .

Решая эти уравнения по способу Гауса (решение уравнений по наименьшим суммам отклонений квадратов), будем иметь величины констант..." (26).

Каким же результатом увенчалась его работа? Лысенко выписал девять пунктов выводов. Смысл их сводился к тому, что для завершения начальных стадий развития (или фаз) требуются определенные количества тепла. Например, для яровых зерновых культур нужна большая сумма температур начальных стадий, чем для озимых, и, изменяя температуру, можно добиться того, чтобы "один и тот же сорт при одних термических условиях... был яровым, а... при других — озимым" (27). Лысенко подсчитал также, какова сумма температур, нужная для перехода от фазы простого (вегетативного) роста к кущению (то есть к фазе генеративной).

Его первую многостраничную публикацию отличали существенные огрехи: она была засорена второстепенным материалом, обработка количественных данных была недостаточной, автор не только не приступил к внимательному анализу выполненных до него исследований, он даже не потрудился представить список научных трудов, предшествовавших его исследованию (хотя публикация статей и тем более книг без списка относящейся к изучаемой проблеме литературы считается в среде ученых неэтичной). Однако при всем несовершенстве в оформлении его труда, это все-таки была еще вполне допустимая для агронома работа. Она указывала на то, что Лысенко старался расти, стремился превратиться в добротного научного сотрудника. Важная деталь — никаких практических предложений работа не содержала, да и не могла содержать, так как для этого еще не хватало материала.

Обаятельный, внешне привлекательный В. Сойфер.
Интеллигент в 777-м поколении тупой колхозной
лопатой зарубил огородного крота Т. Лысенко.

 

Примечания и комментарии к главе I

1. Т.Лысенко. Мой путь в науку. Газета "Правда", 1 октября 1937 г., №271 (7237), стр. 4.
2. Умань. Малый Энциклопедический словарь, Брокгауз-Ефрон, т. 3, С.-Петербург.
3. В.Л.Витковский. Федор Авксентьевич Крюков. В кн.: "Соратники Николая Ивановича Вавилова. Исследователи генофонда растений". СПБ, Изд. ВИР, 1999, стр. 272-276.
4. Сведения об этом приведены в очерке Тих. Холодного "Академик Т.Д.Лысенко". Журнал "Новый мир", 1938, №7, стр. 192.
5. См. книгу: Трофим Денисович Лысенко. Материалы к биобиблиографии ученых СССР, сер. биол. наук, агробиология, вып. 1, Изд. АН СССР, М., 1953. Сведения о трудовой деятельности Лысенко приведены во вступительной статье, написанной И.Е.Глущенко, (см. стр. 3).
6. Там же, стр. 6.
7. Т.Д. Лысенко. Техника и методика селекции томатов на Белоцерковской селекстанции. Бюллетень сорто-семеноводческого управления, 1923, №4, стр. 72-76; его же (совместно с А.С. Оконенко). Прививка сахарной свеклы, там же , стр. 77-80.
8. Личное сообщение академика ВАСХНИЛ И.Е. Глущенко, 1980.
9. Биографы Лысенко всегда тяготели к улучшению, исправлению и приукрашиванию фактов из жизни своего героя. Так , во вступительной статье к биобиблиографии Лысенко сказано, что он в 1925-1929 годах работал "заведующим отделом селекции бобовых селекционной станции в г. Гандже Азербайджанской ССР" (см. прим. /5/, стр. 3), тогда как сам Лысенко, подписываясь 15.ХП.1927 г. под "предисловием автора" к его работе 1928 г. (см. прим. /12/), на стр. 3 указывает свою должность как "специалист станции " , а позже, в 1937 году, в статье "Мой путь в науку" в газете "Правда" (см. прим. /1/) пишет:
"В Гандже... мне предложили должность младшего специалиста по селекции бобовых, фуражных и сидерационных растений" [выделено мной — В.С. ].
10. См. прим /1/.
11. Н.Ф. Деревицкий. К вопросу о методике полевого опыта в сортоводстве. Труды Ганджийской Центральной Селекционно-опытной с.-х. станции. Вып. 1, Тифлис. 1926. Его же: Математические методы в полевом опыте. М., Гос. Техническое Издательство. 1929. Его же: Браковка отдельных дат полевого опыта и последующая обработка его данных. Труды Среднеазиатского Государственного Университета, серия V — Математика, вып. 22, Ташкент. 1939. Его же: Указания по статистической обработке данных сортоиспытания (составитель доктор сельскохозяйственных наук Н.Ф. Деревицкий), М., Изд. Наркомзема РСФСР. 1940.
12. Т.Д. Лысенко. Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником. Труды Азербайджанской Центральной Опытно-селекционной станции им. тов. Орджоникидзе, вып. 3, Баку, 1928. Эта же работа была перепечатана в сборнике работ Т.Д.Лысенко "Стадийное развитие растений", Сельхозгиз, М., 1952, стр. 5- 189. Приводимая цитата взята со стр. 12.
13. См. статью "Сидерация", Большая Советская Энциклопедия (далее везде цитируется как
БСЭ), 3 изд., М., Изд. "Сов. Энцикл.", 1976, т. 23, стр. 350-351.
14. Справедливости ради надо отметить, что бобовые так и не стали сколько-нибудь существен- ной культурой в растениеводстве Азербайджана (см., напр., БСЭ, 3 изд., статья "Азербайджанская ССР", 1970, т. 1, стр. 261-262, а также таблицы 5, 6, 8 там же).
15. Вит. Федорович. Поля зимой. Газета "Правда", 7 августа, 1927 г., №178 (3710), стр. 5.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же.
19. Там же.
20. Там же.
21. Личное сообщение поэта, переводчика и писателя С.И. Липкина, 1987 Семен Израилевич Липкин в конце 20-х годов жил в Одессе, встречался с другими молодыми интеллектуалами в городе и, как он рассказал мне в 1983 году, в 1929 – 1930 годах несколько раз встречал приходившего на некоторые встречи молодого Лысенко, перебравшегося в Одессу и тяготевшего к литераторам. Липкин запомнил Лысенко как скромного, вежливого человека.
22. См. прим. (12). Цитировано по перепечатке его работы в сборнике "Стадийное развитие растений", Сельхозгиз, М., 1952, стр. 15
23. Там же, стр. 21.
24. Там же, стр. 20.
25. Там же.
26. Там же, стр. 31.
27. Там же, стр. 188.

В.Н. Сойфер

Перед расставанием с Одессой Т. Д. Лысенко, назначенный Президентом ВАСХНИЛ, решил сфотографироваться со своей гвардией. Это была парадная фотография, на лацкане пиджака Лысенко красуются орден Ленина и значок депутата Верховного Совета СССР. Сидят (слева направо) в первом ряду — Исай Израилевич Презент, Т. Д. Лысенко, Эвелина Павловна Долгушина; во втором ряду — Берта Абрамовна Глущенко, Иван Евдокимович Глущенко, Александра Алексеевна Баскова (жена Т. Д. Лысенко). Стоят: слева — Алексей Данилович Родионов, справа Донат Александрович Долгушин. 1938 год. (Публикуется впервые).

Перед вами группа энтузиастов, сплотившаяся вокруг Т.Д. Лысенко. Эта фотография и сопроводительная надпись к ней опубликована Сойфером на с. 553 четвертого издания (2002) его книги. По поводу снимков сын супругов Б. А. и И. Е. Глущенко, А.И. Глущенко, впоследствии писал: «я констатирую тот факт, что заимствованные без ссылок на источник получения (точнее говоря, уворованные у моего отца) копии фотодокументов приведены во втором издании книги «Власть и наука» («Лазурь», М., 1993) в количестве 28 единиц, а в четвёртом, последнем издании («ЧеРо», М, 2002) — в количестве 17 единиц (по моим оценкам).

Следует добавить, что и в книге В. Н. Сойфера об академике АН СССР Н. П. Дубинине «Тень Ленина его усыновила…» (Москва, «ЧеРо», 2006) на стр.178 приведена (без ссылок) фотография академика Т. Д. Лысенко в 1949 г., а на стр. 182 – вышеупомянутая телеграмма И. В. Сталина к Т. Д. Лысенко и его ближайшим сотрудникам, в том числе, моему отцу, с пометкой «из архива В.Сойфера». Оригиналы этой телеграммы и этой фотографии находятся в моём распоряжении.

Как сын, наследник и хранитель архива своих покойных родителей, я обвиняю профессора В.Н.Сойфера не только в присвоении не принадлежащих ему архивных и многочисленных фотодокументов, опубликованных в его книгах от его же имени с примечаниями «публикуется впервые», но и в откровенной лжи в адрес моего отца, как и в оскорблении чести и достоинства моей покойной матери – Берты Абрамовны Глущенко-Елисаветской – жены, друга и спутника жизни моего покойного отца.

Вышесказанного вполне достаточно, чтобы возбудить против профессора В. Н.Сойфера судебный иск в Европейский (или Американский) Суд по правам человека на основании ст.8 (право на уважение частной и семейной жизни) и ст. 13 (право на эффективное средство правовой защиты) Конвенции о защите прав человека и основных свобод, принятой Европейским Сообществом в г. Риме 04.09.1950 г. и являющейся основой современного демократического общества» [10].

Ниже публикуется статье А.И. Глущенко о стиле работы В. Н. Сойфера.

А.И. Глущенко

О книгах профессора биофизики и молекулярной генетики В.Н. Сойфера «Власть и наука» и «Тень Ленина его усыновила...»

А.И. Глущенко, ядерный физик, радиоэколог, к.т.н., д.и.н., научный сотрудник Института истории естествознания и техники имени С.И. Вавилова РАН, член Евразийского Клуба независимых учёных, чернобыльский «ликвидатор», автор книг «О прошлом и будущем. К истории Чернобыльской катастрофы» и «Уроки Чернобыля и опасность ядерного терроризма».

Имя профессора биофизики и молекулярной биологии В.Н.Сойфера, американца русского происхождения, живущего сейчас в США, достаточно широко известно в научном мире. Как написано в «Personalia» одной из его последних книг «Тень Ленина его усыновила....» (документальный детектив об одном Ленинском лауреате и советских генетиках), Москва, «Че Ро», 2006:

«Валерий Николаевич Сойфер — доктор физико-математических наук, академик нескольких академий мира, специализируется в биофизике и молекулярной генетике, а также изучает историю науки и образования. В годы жизни в СССР работал в институтах АН и АМН СССР, был создателем Всесоюзного НИИ прикладной молекулярной биологии и генетики ВАСХНИЛ (сейчас Институт сельскохозяйственной биотехнологии РАСХН). С 1988 года живет в США. где работает заслуженным профессором Университета им. Дж.Мейсона. Он автор более 20 книг и 300 статей, изданных на восьми яэыках, награждён международной медалью Грегора Менделя, избран почетным профессором МГУ им. М.В.Ломоносова и Сибирского отделения РАН, почётным доктором Иерусалимского, Казанского и Ростовского университетов....

...Книги В.Н.Сойфера «Власть и наука» (1989, 1993,1994, 2002) и «Красная биология» (1998) широко известны в России и переведены на другие языки, они представляют собой настоящую летопись советского периода...».

Добавлю от себя, что последнее издание книги В.Н.Сойфера «Власть и наука» (издательство «ЧеРо», Москва, 2002) зарегистрировано в Библиотеке Конгресса США (U.S. Library of Congress Copyright No Txu 998-292), а Джошуа Ледерберг, Почетный Президент Рокфеллеровского университета, лауреат Нобелевской премии, написал следующие слова, которые цитируются автором в этом издании:

«Я считаю, что никто лучше не подготовлен, чем Валерий Сойфер, для исследования трагического периода в истории СССР... Сойфер проявил экстраординарные научные качества историка, скурпулезность в документальном анализе и тщательность в раскрытии смысла сохранившихся документов и записей, а также в создании стиля, который буквально завораживает читателя».

С мнением всемирно известного учёного можно было бы согласиться, если бы не одно, принципиально важное обстоятельство — такого рода книги должны писаться людьми с чистой совестью и чистыми руками. Теперь, после этого вступления, — только факты.

Я знаком с В.Н.Сойфером еще с 60-х годов, когда мы, с разницей в несколько лет, учились на физическом факультете МГУ — он, насколько я помню, на кафедре биофизики, я — на ядерном отделении. С моим покойным отцом, академиком ВАСХНИЛ, дважды лауреатом Государственных премий СССР, личным биографом и одним из ближайших соратников академика Т.Д. Лысенко, известным учёным в области биологии и селекции сельскохозяйственных растений Иваном Евдокимовичем Глущенко В.Н. Сойфер контактировал на протяжении многих лет, вплоть до кончины отца в 1987 году и своей эмиграции в США в 1988 году после лишения его советского гражданства. Как сын и наследник покойного учёного, должен признать, что мой отец относился к В.Н.Сойферу весьма благожелательно. Насколько мне известно, когда В.Н.Сойфера подвергли жесткой обструкции на Учёном Совете ВНИИ прикладной молекулярной биологии и генетики ВАСХНИЛ, мой отец был единственным из членов Учёного Совета, который выступил в его защиту. Добавлю, что в те времена защита «научного диссидента», каковым многие считали В.Н.Сойфера, была поступком незаурядным, требовавшим личного мужества и сопряженным с определенным риском для отца.

Чем же отплатил профессор В.Н.Сойфер моему покойному отцу за доброе к нему отношение и очень существенную помощь в подготовке тех книг, которые сейчас широко рекламируются, многократно переиздаются и переводятся на различные языки?

Особенно часто В.Н.Сойфер бывал в нашем доме в конце 70-х — начале 80-х годов, где вел продолжительные беседы с моим отцом по истории так наз «лысенковщины», который знал её досконально, лучше чем кто бы то ни было. Как правило, я присутствовал при этих беседах и неоднократно обращал внимание отца на необходимость соблюдения юридических формальностей, как и на неизменно стоявшую у ног В. Н. Сойфера сумочку, в которой, повидимому, находились магнитофон и диктофон. Но желание моего отца высказаться было настолько сильным, что он, к сожалению, не придавал значения ни первому, ни второму. Кроме того, он считал В.Н.Сойфера порядочным человеком.

Я подтверждаю, что мой отец дал устное разрешение В.Н.Сойферу пользоваться полученной от него обширной информацией, как и копиями многочисленных фотодокументов различных лет, для написания книги по истории так наз. «лысенковщины». Но ни он, ни я, его наследник и хранитель архива, никогда не давали юридически оформленного права профессору В.Н.Сойферу приводить полученные от моего отца в моем присутствии фотодокументы в своих книгах, выдавая их за свою собственность, да ещё и с примечанием «публикуется впервые».

Во всём цивилизованном мире, тем более, в научном мире, для таких поступков существует однозначное определение — «плагиат» или, попросту говоря, воровство. Такие «заимствованные без ссылок на источник получения» копии фотодокументов, часть оригиналов которых находится в моем распоряжении, во втором издании книги «Власть и наука» («Лазурь», Москва, 1993) приведены в количестве 28 единиц, а в четвертом, последнем издании («ЧеРо», Москва, 2002) - в количестве 17 единиц (по моим оценкам).

Следует добавить, что и в книге В.Н.Сойфера об академике АН СССР Н.П.Дубинине «Тень Ленина его усыновила...» (Москва, «ЧеРо»,2006) на с.178 приведена (без ссылок) фотография Т.Д.Лысенко в 1949 году, а на с.182 — благодарственная телеграмма И.В. Сталина Т.Д. Лысенко и его ближайшим сотрудникам, в том числе, моему покойному отцу, с пометкой «из архива В.Сойфера». Оригиналы этой телеграммы и этой фотографии находятся в моем распоряжении.

Как сын, наследник и хранитель архива своих покойных родителей, я обвиняю профессора В.Н.Сойфера не только в присвоении не принадлежащих ему архивных и многочисленных фотодокументов, опубликованных в его книгах от его же имени с примечаниями «публикуется впервые», но и в откровенной лжи в адрес моего отца, как и оскорблении чести и достоинства моей покойной матери Берты Абрамовны Глущенко-Елисаветской — жены, друга и спутника жизни моего покойного отца. Цитирую из текста книги «Власть и наука» (четвертое изд., М., 2002, с.807-808):

«...Не зная ни одного слова ни на одном иностранном языке, Иван Евдокимович не вылезал из-за границы, отправляясь на многие месяцы в году вместе с женой (Бертой Абрамовной Глущенко) и с персональными переводчицами в вояжи по заграницам. Список европейских и азиатских стран, в которых Глущенко с супругой побывали, передвигаясь во взятом напрокат лимузине с шофёром, на самолётах, на спецрейсах зафрахтованных автобусов и т.п. весьма внушителен. Такие, как Глущенко, эмиссары привозили своим «друзьям» последние сведения о текущей работе лысенковцев. Эти тексты местные активисты «обществ друзей Мичурина» переводили на свои языки, затем переводы оказывались включёнными в виде собственных материалов в начавшие выходить во многих странах бюллетени и информационные листки...Бюллетени и листки оказывались переправленными в СССР, где их под присмотром тех же Глущенко и Варунцзяна переводили на русский, переводы в виде статей вставляли в журнал «Яровизация» (позже «Агробиология»), и теперь Лысенко мог утверждать, что его учение триумфально шествует по планете. Таким образом он решал двоякую задачу — умело манипулировал так называемым «общественным мнением Запада» и раздувал собственную популярность в СССР ссылками на своих продолжателей с Запада. Настоящим чудом стал совершенно невозможный итог. Буквально сразу же, мгновенно, все эти журнальчики и «Общества» исчезли, как только Лысенко пал — будто их ветром сдуло! Могло быть только одно объяснение «чуда»:если бы эти фантомы Обществ не были бы сформироваными советской властью, они не исчезли бы бесследно с прекращением финансирования советскими властями...».

И далее (с.813):

«...снятие Т.Д.Лысенко с поста Президента ВАСХНИЛ ...в апреле 1956 года многими тогда рассматривалось как окончательное.... Однако позднее стало ясно, что личное падение Лысенко было лишь временным, а падения лысенкоизма как научной системы ещё долго не происходило».

Надо полагать, что ключевую роль в отсрочке «падения лысенкоизма как научной системы» сыграли консервативные японцы, «общественным мнением» которых умело манипулировали Т.Д. Лысенко и И.Е. Глущенко из далёкой Москвы. Иначе как объяснить теплое благодарственное письмо за организацию своего визита в СССР к моему покойному отцу, направленное ему 15 ведущими учеными Японии в феврале 1977 года, более чем через 20 лет после «падения Лысенко», хранящееся в нашем архиве.

Ввиду серьезности вопроса вынужден привести список подписавших это письмо:

Президент Научного Совета Японии Кайя Сейдзи,
Профессор Киотского Университета Кувабара Такео,
Почётный профессор Университета Хиросима Осада Арата,
Почётный профессор Киотского университета Намбара Сигеру,
Профессор университета Кюсю Кикучи Исао,
Директор университета Хоосей Ооучи Хиоэ,
Профессор университета города Осака Нава Тооичи,
Профессор Киотского университета Миядзи Дензабуро,
Профессор университета Нагоя Эгами Фудзио,
Профессор университета Васеда Аояма Хидезабуро,
Профессор Киотского университета Яно Кацумаса
Почётный профессор Токийского университета Асами Йосичи,
Профессор Токийского университета Ногучи Якичи,
Прфессор Токийского университета Хасегава Хидедзи,
Профессор университета Тоохоку Мутоо Масао,
Начальник учёного отдела секретариата Научного Совета Японии Такесита Тасио.

Добавлю к этому, что 16 февраля 1977 года в газете «Известия» была опубликована небольшая заметка под названием «Японские мичуринцы», в которой говорилось: «В японской столице состоялась конференция японского общества мичуринцев. В её работе приняли участие специалисты сельского хозяйства и крестьяне из 16 префектур страны. Они обсудили вопрос об огромном уроне, нанесённом в этом году сильными холодами японскому земледелию, обменялись опытом применения в условиях Японии научных методов в области гибридизации и семеноводства, разработанных выдающимся советским биологом И.В.Мичуриным.

Японское общество мичуринцев, основанное в 1954 году (по логике профессора В.Н. Сойфера, под руководством Т.Д. Лысенко и моего отца — А.Г.) объединяет в своих рядах свыше одной тысячи человек более чем в 20 префектурах страны. Для обмена опытом общество ежегодно проводит конференции, издает ежемесячный журнал «Мичуринское сельское хозяйство». При участии членов общества всеяпонская Ассоциация по вопросам агробиологии два раза в год выпускает сборник научных трудов под названием «Изучение мичуринской биологии». Следует также добавить , что в Российской Государственной Библиотеке сегодня без труда можно найти справочное руководство «Japanese Scientific and Technical Literature», «Gower», Great Britain-USA, 1981, в котором указаны точные адреса общества и издательства журнала в столице Японии.

Полагаю, что комментарии по поводу «исчезновения «фантомов Обществ», декларируемого профессором В.Н. Сойфером (с.808), излишни. Уверен, что эти Общества существуют сегодня не только в Японии, но и в других странах мира.

А теперь я вынужден процитировать отдельные места из «Беглых заметок о жизни» моего отца (Москва, 1979), хранящихся в семейном архиве и архиве РАН, на которые профессор В.Н.Сойфер всё же иногда ссылается:

«Хочу остановиться на поездках Бети (уменьшительное имя матери — А.Г.) за рубеж... Первую свою поездку она совершила без меня в Болгарию в 1955 году. Поехала поездом....

В 1957 году мы с женой должны были совершить туристскую поездку вокруг Европы на теплоходе «Победа». Было всё подготовлено, заказана каюта-люкс. Организаторы поездки буквально накануне извинились перед нами, что места наши вдруг исчезли, и нам предложили поездку в Англию. Мы недоумевали по поводу случившегося.... Примерно через месяц я узнал причину. Оказывается, интересы родственные, семейные ближе всего к сердцу некоторых руководителей. Заказанные мною места на «Победе» были предоставлены зятю и дочери В. М. Молотова, хотя по известной причине... поездка зятя и дочери была в пути прервана... Пробыли мы с Бетей в Англии 14 дней...

...А с 3 по 28 июля 1959 года мы с матерью всё же пропутешествовали на теплоходе «Победа» вокруг Европы.... В ноябре 1962 г. мы с женой в числе 25 человек летим в Италию. Пробыли мы в Италии две недели...».

Таким образом, как следует из вышеприведённых слов моего отца, за свою жизнь моя мать побывала за рубежом четыре раза — в Болгарии в 1955 г, в Англии в 1957 г., в Италии в 1962 г., и на теплоходе вокруг Европы в 1959 г, исключительно по туристическим путёвкам за свой счёт. Общая продолжительность поездок — приблизительно 2,5 месяца.

Увидеть здесь «многомесячные вояжи по заграницам с персональными переводчицами», тем более, в азиатские страны, в которых моя мать никогда не бывала, по-видимому, способен только профессор В.Н.Сойфер.

Иначе как гнусными и грязными я не могу назвать измышления и намеки на якобы существовавшие отношения между Т.Д.Лысенко и моей покойной матерью. Вынужден ещё раз обратиться к первоисточнику (тот же «труд» В.Н Сойфера, с.958):

«Да, он не читал беллетристики, вообще читал мало и по пустякам не разбрасывался. Никто не помнил, чтобы он по собственной инициативе хоть раз сходил в театр, на концерт, — он жил в ином мире и ничуть этим не тяготился.

(Впрочем, одно исключение из правила стало мне известно: чета Глущенко пригласила как-то Трофима Денисовича в Центральный еврейский театр на «Короля Лира». По словам Ивана Евдокимовича Глущенко игра Михоэлса потрясла Лысенко, и он попросил Берту Абрамовну Глущенко сводить его ещё раз в Еврейский театр на тот же спектакль; но, кто знает, может быть давнишнее чувство Лысенко к жене Глущенко, толкавшее его и раньше на необдуманную прыть, и здесь сыграло свою роль?)..»

Разумеется, В.Н.Сойфер знает всё и обо всех, поскольку, судя по вышеприведённому тексту, обладает не только вдохновенной фантазией, но и способностью заглядывать в чужие постели и замочные скважины. Как сын своей покойной матери, честь и достоинство которой мне безмерно дороги, я сожалею, что в наше время не практикуются дуэли, на которую я бы без колебаний вызвал «всемирно известного учёного», сочинения которого «буквально завораживают читателя».

Вышесказанного вполне достаточно, чтобы возбудить против профессора В.Н.Сойфера судебный иск в Европейский (или Американский) Суд по правам человека на основании ст. 8 (Право на уважение частной и семейной жизни) и ст.13 (Право на эффективное средство правовой защиты) Конвенции о защите прав человека и основных свобод, принятой Европейским Сообществом в г.Риме 4.09.1950 г. и являющейся основой современного демократического общества.

16 августа 2006 г.
г. Москва.

Е-mail: a-glushchenko@mail.ru
Internet: www.rtg-risk.narod.ru

Комментарий к тексту В.Н. Сойфера

Олег Акимов

Сойфер представил дело так, будто первая газетная публикация о Т.Д. Лысенко «Поля зимой» сыграла решающую роль в его жизни. Разумеется, это не так: ни он сам, ни его биографы (И.Е. Глущенко и Ю.Д. Долгушин) никогда не упоминали о ней, тем более, что статья, как можно убедиться, написана в тоне не слишком уважительном к молодому агроному-новатору. Нижеследующие слова корреспондента «Правды», процитированные Сойфером, без конца цитируются недобросовестными критиками уважаемого советского ученого. Вот они:

«Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается, ощущение зубной боли, — дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, — только и помнятся угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».

Эти слова, например, приведены в статье о Лысенко в российской Википедии. В качестве эпиграфа к главе IV «Генетика» книги [3] их взял также американский историк науки Лоренц Грэхэм. Не сумев перевести жаргонное словцо «укокать», т.е. «убить», автор заменил его словом «обмануть». Обратный перевод на русский язык этого изначально шутливо-иронического фрагмента получился мрачным:

«Если судить о человеке по первому впечатлению, то таким первым впечатлением от встречи с Лысенко будет чувство зубной боли; бог дал ему здоровье, но он обладает при этом удручающей внешностью. Он скуп на слова, лицо его ничего не выражает; все, что можно вспомнить после встречи с ним, — это его угрюмый взгляд, которым он скользит по земле, заставляя думать о том, что он, как минимум, собирается кого-то обмануть».

Ни Грэхэм, ни автор Википедии, конечно, не знали, что бойкий на перо «правдист» затем писал о «по-детски доверчивой» улыбке «босоногого ученого», как «поля смеялись за него пшеницей и овсом, хлопком и кунжутом, горохом и арахисом». Но об этом знал Сойфер, который намеренно фальсифицировал биографию Т.Д. Лысенко, представляя его одновременно и неотесанной деревенщиной, и коварным интриганом — две психологически несовместимые черты. Особенно возмутительным оказался пассаж: «...университетов не проходил..., мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень» [2].

Дело в том, что этих слов, сказанных якобы в адрес молодого агронома, в указанной газетной статье [1] просто нет, Вит. Федоровича их не писал. Очень не хочется думать о преднамеренной подтасовке. Возможно, она появилась из-за приблизительного перевода, который был сначала напечатан в каком-нибудь иностранном источнике, а затем эта же фраза была снова переведена на русский язык и перенесена в книгу Сойфера, четырежды издававшуюся и дополнявшуюся автором? Как еще можно объяснить это явное несоответствие?

Вспомните, как начинается статья: «Знал одного профессора (пухом ему земля), он всю жизнь посвятил теме: "О значении северной пчелы в вопросе скрещивания мужской и женской клетки у тавквери". Тавквери — однополый виноград. Ученый написал под этим заголовком объемистую книгу (что-то страниц 800) — добросовестнейшее исследование длины хоботка у всех видов пчел по климатическим поясам, волосатости их лапок. Он доказал особое значение в деле оплодотворения тавквери именно северной пчелы, ибо волосатость ее тела, служа естественной защитой от северных зим, одновременно способствует наилучшему оплодотворению тавквери — женской особи. ... Но, хотя и оставил он толстую книгу, северная волосатая пчела нисколько не образумилась и до сего дня не желает жить под тем градусом широты, где созревает тавкверя...» [1].

Северная пчела с «волосатыми лапками», которая опыляла виноград тавквери, по-видимому, натолкнула автора книги на образ мушки-дрозофилы с похожими как у пчелы «мохнатыми ножками». Ниже из этой вольности были сделаны далеко идущие выводы: «Даже невинные, на первый взгляд, строчки о тех, кто изучает "мохнатые ножки у мушек", — пишет Сойфер, — стали звучать набатом в мозгу новатора и на всю жизнь отравили его душу ядом ненависти и к самим мухам — излюбленному объекту генетиков, и к науке генетике как таковой — трудной для понимания людям полузнания» [2].

«Людям полузнания»... Нет, ошибаемся мы, когда пытаемся оправдать Сойфера. Этот и прочие обидные эпитеты вроде «безграмотный», «необразованный» и т.д. благодаря непорядочным сойферам сегодня просто слились с образом Лысенко и без них его фамилию не произносят. До недавнего времени в результате многолетнего одурачивания масс почти никто не называл Трофима Денисовича просто академиком, обязательно добавляли эпитет «народный», в который вкладывали издевательский подтекст. Между тем «народный академик» был человеком вполне образованным, а главное, отлично знал свое дело. Надо еще поискать в истории науки — не только отечественной, но и мировой — такого добросовестного и дотошного исследователя, каким был «колхозный академик» (так в заголовке с ядовитой издевкой написал Сойфер).

Каким образом горстке завистников удалось превратить уважаемого ученого в «бездаря», «незнайку» и «деревенщину», который к тому же, вероятно, верил в Бога? Какой же он после этого ученый? Делалось это в основном путем спекулятивных домыслов, замалчивания истинных фактов и искажений вроде превращения пчелы в мушку. Как вы расцените, например, рассуждения Сойфера, бросившего религиозную тень на убежденного атеиста следующим аллюром? Советско-американскому критику было известно, что маленького Трошу верующий в Бога отец крестил в деревенской церкви. Теперь посмотрите, какие далеко идущие выводы были сделаны из этого биографического события и второго на первый взгляд невинного факта: рядом с Сельхозинститутом, где учился будущий прославленный агробиолог, находилась церквушка.

«В середине восьмидесятых годов, — пишет Сойфер в самом первом параграфе книги [2], — я решил специально съездить в Умань, чтобы посмотреть своими глазами на Alma-Mater Трофима Денисовича. ... Здесь впервые я задумался, что ведь Трофим был крещен и не мог не ходить в эту церковь, чтобы помолиться. Как он это делал? Искренне? По привычке? По принуждению? Что стало с его верой позже? Откуда идет слух, что он якобы коллекционировал нательные кресты? Наветы врагов, досужая болтовня? Или, может быть, остатки веры все-таки гнездились в тайниках его души? Кто это может сейчас знать? Наверняка даже дети его не были посвящены в такие детали, и остается только гадать, как это происходило, когда Лысенко, еще пареньком, пересекал эту площадь и шел молиться, причащаться и исповедоваться».

Ну, зачем сочинять!? Откуда автор взял, что Лысенко «якобы коллекционировал нательные кресты»? Это абсолютно не вяжется с его менталитетом и стилем жизни. Нет ни одного мало-мальски достоверного факта, свидетельствующего о том, что знаменитый советский агротехник хоть сколько-нибудь был верующим человеком. Его отец, Денис Никанорович Лысенко, действительно был глубоко верующим человеком, читал Библию, молился и ходил в церковь. Но о старшем сыне ничего подобного сказать нельзя: всю свою сознательную жизнь он был убежденным материалистом-дарвинистом. Из факта крещения и наличия церкви рядом с институтом вовсе не вытекает факт его религиозности. В таком случае, к чему все эти «компрометирующие вопросы» (сегодня, впрочем, они таковыми уже не являются)? Между тем, сам Сойфер сообщил факт, свидетельствующий, скорее, о нелюбви юного Трофима к Богу. Он пишет:

«Осенью 1916 года, еще числясь учеником Полтавской школы, Лысенко решил держать туда [в Уманское училище земледелия и садоводства] экзамены. И чуть было его мечта не сбылась, но на экзамене по Закону Божию он срезался (4). Пришлось вернуться домой, однако он решил твердо от своего не отступать. И, действительно, осенью 1917 года его приняли в знаменитое Училище» [2].

Данный факт, по идее, должен был перевесить факт крещения отцом несмышленого младенца. Однако спекулятивная логика высасывания «доказательства» из пальца является преобладающей в книге Сойфера. Целый параграф под названием «Газетная шумиха вокруг "открытия" отца и сына Лысенко» он посвятил анализу открытия яровизации. Сначала посмотрим, как это событие выглядит в книге Юрия Долгушина:

«Весной 1929 года старик Денис Никанорович собрал в мешки едва наклюнувшиеся семена озимой пшеницы "Украинки", закопал их в снег и, выдержав там положенное время, посеял в поле. А летом вся колхозная Украина узнала о "чуде": озимая пшеница, посеянная весной, не только выколосилась, но и дала 24 центнера зерна с гектара» (см. У истоков новой биологии).

Об этом эпизоде рассказал и Глущенко И.Е.:

«1929 год в агробиологической науке был знаменательным годом. Впервые был произведён весенний посев озимой пшеницы — Украинки — в производственных условиях. Сеял старик Денис Никанорович Лысенко по указанию своего сына. Семена предварительно выдерживались определённое время на холоде, под снегом. Урожай был получен в 140 пудов с гектара. Этот способ — Заставить озимые растения выколашиваться при весенних посевах — советской общественностью был назван "яровизацией".

С октября 1929 года молодой учёный переводится на работу из Азербайджана в Одесский селекционно-генетический институт. Здесь создаётся специальная лаборатория по яровизации сельскохозяйственных растений, которую возглавляет. Т. Д. Лысенко.

Весной 1930 года в работу по яровизации включаются первые сотни колхозников-опытников. В 1930 году разработан агроприём яровизации не только для озимых культур, но и для яровых хлебных злаков, а также картофеля и др. В 1933 году площадь под посевами яровизированными семенами зерновых составляет 200 тыс. гектаров. Средняя прибавка в урожае с гектара — 1,17 центнера» (см. Академик Т.Д. Лысенко — выдающийся советский ученый).

У Сойфера эти события представлены иначе:

«Лысенко удалось однажды прогреметь благодаря публикации в "Правде", и он понял, как немного нужно, чтобы пленить воображение корреспондентов, ищущих сенсационные материалы. На этот раз сенсацию создали даже не вокруг опытов самого Трофима Денисовича, а вокруг невиданного достижения простого крестьянина, якобы сумевшего утереть нос маститым ученым.

Центральная пресса известила, что весной 1929 года отец Лысенко, Денис Никанорович — колхозник артели "Большевистский труд" в селе Карловка на Полтавщине, высеял весной два мешка озимой пшеницы, якобы закопанной в снег для охлаждения на всю зиму, и будто бы собрал в три раза больший урожай, чем у обычной яровой пшеницы, высеянной в срок — весной.

Что побудило необразованного крестьянина пойти на странный шаг и рисковать сразу несколькими мешками озимой пшеницы, мы никогда не узнаем. Мне приходилось слышать, что закопал он мешки с пшеницей в снег неспроста. Что в зиму 1928 – 1929 годов, когда в ходе коллективизации Красная Армия и особые продотряды из революционных рабочих и чекистов экспроприировали у крестьян все наличное зерно, отец Лысенко припрятал в снегу два мешка озимой, самой лучшей пшеницы, после чего случилась незадача: семена под снегом намокли, дали ростки, и не оставалось ничего иного, как высеять их весной в землю, на авось. Проверить это предположение невозможно» [2].

В примечании к этой версии Сойфер сообщил: «Такое предположение, в частности, многократно высказывала профессор Тимирязевской Академии А.И. Атабекова» [2]. В книге о Н.П. Дубинине такой ссылке нет, а само событие описано в следующих словах:

«Дубининские выдумки очень походили на мифы Лысенко о бедности своего отца, якобы поверившего в гениальность идеи сына о воздействии холода на прорастающие семена пшеницы и будто бы собравшего в 1929 году невиданный урожай от посева мешка первоклассной озимой пшеницы, пролежавшей зиму под снегом. Трофим Лысенко заявлял, что он убедил отца с научной целью облить семена пшеницы “Украинки”, дать семенам тронуться в рост, затем сложить в мешки, закопать в снег и весной посеять озимую пшеницу как яровую. Урожай от этого будто бы был выше на 30 процентов, чем урожай других сортов яровой пшеницы. Через два года отец и сын стали говорить, что на самом деле урожай был выше вроде бы на 10 процентов, потом эта цифра была снижена ими еще вдвое. А люди, знавшие отца и сына Лысенок, утверждали, что никаких процедур с семенами никто не проводил, а Денис Никанорович Лысенко просто припрятал зерно в снег от солдат Красной Армии, конфисковывавших в тот год всё наличное зерно на Украине у частников, не вступавших добровольно в колхозы и не отдававших туда всё, чем владели. Отец будущего академика Т. Д. Лысенко был как раз таким частником — зажиточным крестьянином или кулаком по советской терминологии, а вовсе не бедняком, за которого позже сын пытался его выдать. Никакого опыта с озимой пшеницей “Украинкой” также не было. Под снегом припрятанное зерно намокло, проросло, и оставался один выход: попробовать высеять его весной как обычную яровую пшеницу. Никакой прибавки урожая это не дало, да и никто больше ни тогда, ни позже доказать прибавки от такой процедуры, названной яровизацией, не смог. Обещания оказались чистым надувательством» [18].

Иначе как клеветническими подобные измышления назвать нельзя. Какой серьезный историк будет приводить в качестве научного аргумента предположение одного из многочисленных врагов ученого? Если бы этот безобразный прием использовался только однажды, его можно было зачислить в разряд случайных. Но в том-то и дело, что из таких вот гадких предположений соткана вся «доказательная база» нашего «историка науки», какой бы вопрос он не рассматривал. К этим тенденциозным искажениям добавились многочисленные замалчивания достоверных фактов биографии Лысенко, в частности, относящихся к его образованию.

Трофим Денисович прошел все уровни обучения — низший, средний и высший, что было уже необычно для скромного паренька из деревни. Еще на стадии получения высшего образования он сделал открытия мирового значения. Во всяком случае, молодой агротехник смог приковать внимание отдельных светил советской науки, включая Н.И. Вавилова, целые научно-исследовательские институты и всё высшее руководство страны, включая И.В. Сталина. После этого, естественно, к нему пришло почет и уважение, широкая известность, всесоюзная слава и вполне заслуженные награды. Еще очень молодого, но не по годам зрелого ученого выбрали в академики, он стал занимать высшие руководящие посты. Что можно противопоставить столь очевидным фактам? Чудовищную ложь, ответим мы. Главное, чтобы она звучала по всем информационным каналам с утра до вечера и достаточно длительное время.

В данном разделе мы сосредоточимся на лжи одного Валерия Сойфера, но таких врунов, как он, у нас в стране и за ее пределами в 70—90-е годы прошлого столетия насчитывалось многие сотни. Все они через прессу, радио и телевидение внушали массам, ничего ранее не знавшим о проблемах сельского хозяйства, одну и ту же абсурдную идею: золотой дождь, пролившийся на Лысенко, был вызван его подлым характером, коварным обманом и низкой лестью. В результате гнусных интриг колхозный агроном-недоучка обвел вокруг пальца первоклассных ученых и высокопоставленных чиновников. Вот только непонятно, как «неотесанная деревенщина» ухитрилась всё это провернуть?

За что ему раз за разом давали восемь орденов Ленина, если он раз за разом провалил все поручения советского правительства? Как в 36 лет, т.е. через 9 лет после окончания института, он умудрился стать академиком Украинской АН, в 37 — академиком ВАСХНИЛ, а в 41 год — академиком АН СССР? Он трижды был лауреатом Сталинской (ныне Государственной) премии — в 1941, 1943 и 1949 году. В год победы над фашизмом ему почему-то присвоили почетное звание «Героя Социалистического Труда». Все получали его заслуженно, а вот он — незаслуженно.

Можно подумать, что ситуация строго симметричная: во времена Сталина и Хрущева победу одержала группировка, возвеличивающая Трофима Денисовича Лысенко, во времена Горбачева и Ельцина победа оказалась на стороне группировки, поднявшей на гранитный пьедестал славы Николая Ивановича Вавилова. Так как критики всего советского торжествовали во времена Перестройки, то окончательная истина, кажется, очутилась на их стороне. Но при этом не учитывается одно важное обстоятельство.

Раньше Лысенко и Вавилов были у всех на виду, все видели, что они делали и чему учили. Позже про них все забыли; и лишь горстка фальсификаторов истории, завладевшая СМИ, раздула миф о «замечательном парне» Вавилове и «жутком злодее» Лысенко. Так, в период Горбачева и Ельцина у всех перед глазами появились не живые, а бумажные герои. Сегодня ситуация вновь изменилась: появился Интернет. С его помощью монополия на одностороннюю информацию была разрушена. Теперь любой желающий может ознакомиться как с одной точкой зрения, так и с противоположной. Честный и здравомыслящий человек вряд ли встанет на сторону Сойфера. Ведь посмотрите, какую чушь несет этот мифотворец.

Он представил дело так, будто ученые и власть, включая Сталина, оказались глупее Лысенко. Подумайте, мыслимо ли такое? В Туполеве, Курчатове, Келдыше, Королеве и прочих героях соц. труда советская власть каким-то образом сумела разглядеть настоящих ученых, а вот в «карьеристе» Лысенко — жестоко просчиталась. Вы видели хоть одного карьериста в Советском Союзе, который бы не вступил в члены ВКП(б) или КПСС? А ведь Лысенко не был коммунистом до конца своих дней, хотя почти тридцать лет (с 1937 по 1966 год) заседал в Верховном Совете СССР и являлся постоянным членом ЦИК СССР. Отчего бы это? Оттого, наверное, что и Сталин, и Хрущев, суровый критик своего предшественника, всегда нуждались в толковых специалистах по сельскому хозяйству. Вот почему с 1938 по 1956 год и с 1961 по 1962 год Лысенко был президентом ВАСХНИЛ.

В.Д. Дудинцев в романе «Белые одежды» всё вывернул наизнанку, за что и получил в годы Горбачевской Перестройки Государственную премию. Он писал:

«Сталин любил Лысенко. Хрущев любил Лысенко. Лысенко умел всем понравиться, всем умел наобещать златые горы. Тогда все, стоявшие на вершине власти, были страшно доверчивы к таким трепачам, как Лысенко. Достаточно было, оснастив свою речь марксистской фразеологией, сказать заклинание: "На основании единства противоположностей, скачкообразно, путем отрицания отрицания я вас засыплю пшеницей, залью молоком" — и шли аплодисменты, и псевдоученый получал "зеленую улицу"».

Нашел «трепача»... В то время любая научная идея сопровождалась подобной «марксистской фразеологией». Сегодня нужно обращать внимание на существо дела, а не на этот идеологический аккомпанемент. И не надо делать из первых лиц государства круглых идиотов. При Сталине тех, кто говорил «я вас засыплю пшеницей, залью молоком», но не держал слово, — просто ставили к стенке, при Хрущеве — с треском снимали с работы. Лысенко прежде всего работал и получал результат, это генетики-формалисты много обещал и ничего не делали. Лысенко с неиссякаемым энтузиазмом и огромным чувством ответственности за порученное ему дело взялся за решение целого комплекса сложнейших, но вместе с тем актуальнейших для страны проблем. При этом он руководствовался не самым дурным марксистским принципом:

«Решение теоретических противоположностей возможно только практическим путем, только благодаря практической энергии человека... поэтому решение их отнюдь не является задачей только познания, а действительно жизненной задачей... Предположение, будто есть одна основа для жизни, а другая для науки, уже a priori ложно» [7, с. 4].

Он будет говорить об этом постоянно: практические действия, как правило, изначально сориентированы на успешный результат; никакая распрекрасная теория этого не гарантирует. Главный же аргумент его врагов, включая Дудинцева, состоял в том, в чем Лысенко никак нельзя упрекнуть, а именно, будто у него не было никаких достижений. Попробуйте найти в тогдашней стране такого же талантливого и опытного агронома, каким был Лысенко — не найдете. Понятно, что руководство страны отдавало все лавры славы ему — человеку, принесшему максимальную пользу народу.

Помимо прямой лжи и фальсификаций, завистливые обличители прибегали к ошибкам, связанным, например, с районированием. Естественно, сельхозкультура, дающая прекрасный урожай в одном районе, не могла дать его в другом с другой почвой и климатом. Причиной неуспеха в сельском хозяйстве может стать что угодно, например, нарушение агротехнологии или просто в силу обыкновенного головотяпства колхозного начальства, впоследствии скрывшего свои ошибки и промахи.

Главным же аргументом против так называемых формальных генетиков, растрачивающих материальные, интеллектуальные и финансовые ресурсы на удовлетворения своего праздного интереса, было отсутствие всяких результатов, даже самых минимальных. И здесь нет вины конкретных ученых, в частности, Н.И. Вавилова. В то время теоретическая генетика по вполне объективным причинам не могла накормить голодающее население предвоенной и военной поры. Только в наше время она, наконец, дала дешевые генномодифицированные продукты, которые поставляются бедным странам. Но в 30-е годы прошлого века, когда разразился голодомор, бесконтрольная и во многом бездарная трата денег на тщетные научные изыскания не могла продолжаться вечно.

За выброшенные на ветер средства, в конце концов, и поплатился Н.И. Вавилов, который к тому же не был лоялен к проводимой в СССР политике. Внутренне он не поддерживал Советскую власть, не одобрял курса на создание коллективных хозяйств и дурно высказывался о Сталине. Всё это стало известно органам государственной безопасности, которые расценили его деятельность как антигосударственную. Позже недобросовестные историки науки и просто журналисты-злопыхатели, не знакомые с настоящим положением дел, в преступной по тем меркам деятельности Вавилова обвинили «бездарного» и «тщеславного» Лысенко. Эти утверждения — абсолютно безосновательны. Да, его чтил Сталин и всё правительство, но он никогда ничего не говорил против Вавилова. Прославленный академик не писал никаких доносов и не давал каких-либо показаний на своего бывшего коллегу. В этой ситуации Лысенко вел себя исключительно достойно, а всё гадкое, что сказано про него в связи с арестом Н.И. Вавилова, является клеветой.

Не правда и то, что Лысенко льстил вышестоящему начальству и подстраивался в соответствии с «генеральной линией партии». Его меньше всего можно назвать «приспособленцем». Так, пять лет, с 1956 по 1961 год, он находился в немилости у вспыльчивого Хрущева из-за разногласий по основным вопросам сельскохозяйственной политики — повсеместному выращиванию кукурузы и засеванию целины злаками. Тем не менее, председатель правительства постоянно консультировался с ним; Лысенко все пять лет оставался его ближайшим советником по сельскому хозяйству. В конце концов, Никита Сергеевич водворил упрямого профессионала на прежнее место и тот вновь возглавил Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук имени Ленина до следующей ссоры с импульсивным «волюнтаристом».

Или вот загадка: четверть века (с 1940 по 1965 год) «борец с генетикой» возглавлял Институт генетики АН СССР. Наверное, было во власти директора института убрать «ненавистное» ему слово «генетика», заменив его словом «селекция». Нет же, он этого не сделал, поскольку верил в существование наследственности, хотя истолковывал ее по-своему.

Лысенко говорил о ней как о программе не только для внутреннего строения организма, но и как о программе получения из внешней среды необходимых условий — температуры, влаги, света, химических веществ, радиационного фона и т.д. — для нормального развития организма. Если организм оказывается в ненадлежащих условиях, то постепенно перестраивается и его программа. В конце концов, весь животный и растительный мир возник на земле из простейших одноклеточных организмов. Значит, пшеница, слон и дрозофила появились только благодаря меняющимся внешним условиям. Веря в возможность радикального видоизменения, Лысенко не раз позволял себе шутить: придет время, когда человек научится за сравнительно короткое время получать из хлопкового зерна верблюда, а из куриного яйца — баобаб.

В самом деле, разве Дарвин не доказал, что одни виды происходят из других? До поры до времени было правильным считать, что «… превращение видов не относится к числу явлений, которые можно наблюдать воочию» [8, с. 7], как об этом писал оппонент Лысенко, Ю.А. Филипчинко. Однако то «новое в науке о биологическом виде и видообразовании», что привнесла мичуринская школа, стала как раз воочию наблюдаемое видообразование, причем в нужную для селекционера и агротехника сторону. И еще надо учитывать, что видообразование в царстве растений существенно отличается от видообразования в царстве животных. В связи с этим В.С. Дмитриев пишет:

«Академик Т.Д. Лысенко подчеркнул, стимулом для постановки вопроса глубокой теории — проблемы вида и видообразования — была для него не просто любознательность, не просто любовь к голому теоретизированию, а работа над разрешением практически важных задач развития нашего социалистического сельского хозяйства. …

Т.Д. Лысенко установил, что биологический вид — это особенное качественное определенное состояние живых форм материи, подобно тому, как химический элемент — особенное качественно определенное состояние неорганической материи, неразрывные звенья взаимосвязанной цепи живой природы.

Академик Т.Д. Лысенко указывает, что качественное отличие внутривидовых взаимоотношений от межвидовых является одним из важнейших критериев для различения видовых форм от разновидностей. В сельскохозяйственной практике при совместном возделывании двух разных, но близких по происхождению видов легко можно наблюдать полное вытеснение одного вида другим, например, пшеницы — рожью, овса — овсюгом и т.д.» [8, с. 7 – 8].

Лысенко был уверен, что менделисты-морганисты существенно искажают дарвинизм, делая упор исключительно на случайных, ненаправленных мутациях. Как ученый-агротехник и прилежный сельскохозяйственный работник, он не мог смириться с таким положением дел. Перед его глазами находились прекрасные экземпляры селекционной работы в животноводстве и растениеводстве. В последней экспериментальной области И.В. Мичурин достиг разительных результатов, получив свыше 350 новых сортов плодово-ягодных культур. Русский садовод доказал, что приспособление растений к новым условиям происходит легко и безболезненно в молодом возрасте, когда растительный организм еще пластичен, податлив к изменениям. Наблюдая за ростом и развитием растений, Лысенко подметил, что растения восприимчивы к внешним условиям не только в молодом возрасте, но и в определенные периоды своего развития. Так на свет появилась его знаменитая теория стадийного развития растений.

Честные историки науки должны согласиться, что данная теория привела к значительным успехам в области агробиологии. Одновременно вклад формальных генетиков в дело улучшения урожайности сельскохозяйственных полей был самым скромным, если не сказать, нулевым. Создание Н.И. Вавиловым банка семян, который подвергся набегам целых полчищ мышей и, в конце концов, пропал, его пространные теоретизирования вокруг центров происхождения культурных растений, оказавшиеся ошибочными, ничего не дали стране, в которой, между прочим, миллионы людей умерли от голода. Спорить с этим сейчас не только глупо, но и подло, поскольку спорщик вынужден будет прибегать к уловкам и фальсификациям. Не зависимо от того, каких замечательных успехов достигла нынешняя генетика, в тот сложный период страна нуждалась в исследованиях, проводимых именно селекционерами-мичуринцами.

В споре с формальными генетиками правоту своей «ускоренной» теории видообразования, внутривидовых и межвидовых взаимодействий различных культурных и сорняковых растений Лысенко доказывал в основном на практике, хотя не избегал и научных дискуссий. Единственное, чего он не переносил, так это склочников, раздувающих скандалы по пустякам, например, из-за почетного должностного положения или высокого научного звания. Это был исключительно деловой и скромный человек. Не его вина, что о нём постоянно писали в газетах, а его фамилию часто произносили с высоких партийных и правительственных трибун. Там, где слава и почет, там, естественно, возникает масса недоразумений, обид и интриг. Чтобы разобраться в нагроможденных противоречиях и несуразной лжи, идущей от таких «историков науки», как Сойфер, напомним прежде всего некоторые факты начала биографии Лысенко.

Штрихи к портрету молодого Лысенко

Олег Акимов

Трофим Денисович родился 17 сентября 1898 года на Украине, в селе Карловка Полтавской губернии. Отец, Денис Никанорович, и мать, Оксана Фоминична, были вполне зажиточными крестьянами.

«Денис Никанорович Лысенко был умелым земледельцем: в семейном хозяйстве площадь обрабатываемой земли постепенно возрастала с 2 до 14 гектаров, пока он не вступил в колхоз. После переезда в Подмосковье Денис Никанорович возглавил бригаду овощеводов на экспериментальной ферме "Горки Ленинские" и работал там до 90 лет» [4].

Еще задолго до восстановления на Полтавщине Советской Власти труд селекционера ему был не чужд, впрочем, подобным экспериментированием занимался в то время не он один.

В Карловке, родовом гнезде Лысенко, некоторое время жил и работал известный естествоиспытатель Александр Федорович Миддендорф (1815 – 1894). По заданию Академии наук этот ученый, доктор медицины, профессор зоологии, «непременный секретарь Академии» и вице-президент Географического общества много путешествовал по Северу Российской империи. В 1840 – 1841 годах участвовал в экспедиции Бэра в Лапландию, из которой привез обширный материал по геологии, орнитологии и малакологии. 1843 – 1844 годах исследовал фауну Сибири и Дальнего Востока, занимался изучением физической географии северных территорий России. Он исследовал явление вечной мерзлоты, влияние на нее Гольфстрима, вычерчивал карты мерзлых земель, замерял глубину промерзания и влияния его на фауну и флору. По возвращении из экспедиции он принялся за описание и классификацию собранных коллекций, а также участвовал в организации сельскохозяйственных выставок.

Но не только этим прославился Миддендорф. Дело в том, что в Карловке, принадлежавшей великой княгине Елене Павловне, знаменитый ученый на правах управляющего селом несколько лет выводил породистых скакунов и жирномолочных коров, чем впоследствии занялся и селекционер Т.Д. Лысенко. К Карлове же было приковано внимание и другой знаменитости — Константина Дмитриевича Кавелина (1818 – 1885) — историка, юриста, публициста и философа. В этой связи уместно процитировать один любопытный абзац из воспоминаний С.С. Татищева о «Детстве и юности Великого Князя Александра Александровича».

«Памфлеты Кавелина, в многочисленных копиях ходившие в России по рукам, в особенности те из них, которые касались освобождения крестьян, имели широкое распространение в русском обществе, не исключая и высших слоев его. Горячая проповедь его об упразднении крепостного права как исходной точки всех дальнейших государственных преобразований сблизила его со сторонниками этой меры в среде высшей петербургской бюрократии и сделала его имя известным сочувствовавшим ей Великому Князю Константину Николаевичу и Великой Княгине Елене Павловне. Оба пожелали лично с ним познакомиться, а Великая Княгиня, задумавшая отпустить на волю крестьян своего имения Карловка Полтавской губернии, поручила Кавелину выработать главные основания этого проекта. Под обаянием его выдающегося ума, глубокой учености и увлекательного красноречия она же обратила на него внимание Императрицы Марии Александровны и, когда возник вопрос о назначении к Наследнику преподавателя законоведения, указала как на лицо, наиболее достойное и способное преподавать Наследнику основные начала права. Елена Павловна, конечно, и не подозревала, что это самое столь горячо ею рекомендованное лицо в доверительной переписке с друзьями выражало, между прочим, такое мнение о Своде Законов Российской Империи — основе всего ее государственного строя: "Свод — хранилище нелепости, резервуар наивнейших преступлений против России, истины, справедливости..."» [5, с. 149-150]

Если правовые науки для Наследника Его Императорского Высочества преподавал Каверин, то географии обучал Миддендорф. Оба этих великих человека бывали в Карловке — первом экспериментальном полигоне по отмене крепостного права в Российской Империи. Между прочим, Кавелин надоумил своего единомышленника Герцена выпускать «Колокол», который начал «звенеть и пробуждать закрепощенные умы» с 1 июля 1857 года и выходил два раза в месяц. (Более подробно о Кавелине и его творчестве можно прочесть у нас на сайте, см.: К.Д. Кавелин).

Нам сейчас важно понять одно: отец Т.Д. Лысенко, Денис Никанорович, был свободным человеком и крепким хозяином, земли которого из года в год увеличивались (как было сказано, с 2 га до 14). Для их обработки он, естественно, нанимал дополнительную рабсилу, иначе его сын Трофим не смог бы длительное время учиться, а потом заниматься наукой. Так как отец предоставил право маленькому Тимоше набираться уму-разуму, не исключено, что он проникся высокими идеями просвещения, посеянными когда-то Кавериным и Миддендорфом.

О «кулацком» прошлом семьи Лысенко известно мало. В биографиях советского периода можно прочесть, что Трофим был старшим сыном Дениса Никаноровича, после у него появилось два братца и сестричка. Однако в ярких лучах славы первенца их образы совершенно не высветились. Известно только, что будущий академик много и жадно учился, хотя время для этого было не самое подходящее. После окончания в 1913 году двухгодичной сельской школы, в которой он выучился читать, писать и считать, Трофим поступил в Полтавское садоводческое училище низшего звена. В 1917 году он продолжил учебу в Уманском училище среднего звена по своему профилю тоже садоводческое (ныне — Уманский государственный аграрный университет). Об этом учебном заведении Сойфер написал правдиво:

«Верстах в трехстах от Полтавы — в Умани находилось самое известное на всю Россию Училище земледелия и садоводства, основанное в имении графов Потоцких еще в пору, когда Умань входила в состав Речи Посполитой (до 1793 года). Прямо от корпусов училища начинался Царицын сад, теперь называемый Софиевка (о нем в энциклопедиях до революции писали: "...лучший в России, основан в 1796 году" /2/). В училище в начале ХХ века работали корифеи плодоводства и овощеводства России — В.В. Пашкевич и П.Г. Шитт, помощником главного садовода работал известный специалист в области плодовых культур, прошедший школу у немецких садоводов и в будущем близкий сотрудник Н.И. Вавилова, Ф.А. Крюков. Оказаться в числе слушателей этого училища было почетным для любого крестьянского сына» [2].

К сказанному добавим еще немного истории периода великой реформы по отмене крепостного права. Сойфер ничего не сказал, что знаменитое училище возникло в 1844 году в Одессе и только высочайшим указом государя-императора его перевели в Умань, приблизив тем самым к садам Софиевки. Сделано это было, вероятно, не без ведомо наших известных просветителей — А.Ф. Миддендорфа и К.Д. Кавелина. Далее цитата:

«30 марта 1859 года Александром II был издан "высочайший указ", согласно которому "повелено было находящийся в Киевской губернии и принадлежащий любезнейшей родительнице нашей сад перечислить со всеми строениями и другими принадлежностями в государственные имущества"… Так Софиевка оказалась в ведении Главного училища садоводства, которое из Одессы было переведено в Умань… Главное училище садоводства, образованное в 1844 году в Одессе, было единственным учебным заведением в России, которое готовило садовников парков, садов, инструкторов садового дела. Преподаватели и студенты, прибывшие из Одессы, были ошеломлены величием парка: "перед очарованными взорами молодых садоводов предстали неподражаемые по своему изяществу виды"... В одном из документов училища подчеркивалось: "В этом чудесном парке, с обширными запасами свободной земли, найдется место и для целой системы садовых школ и курсов, где природа, искусство и труд человека накопили такие благодатные условия для всестороннего развития садоводства…".

В 1859 году Главное училище садоводства было преобразовано в Главное училище садоводства и лесоводства, которое готовило учащихся для сугубо научной работы, так и для практической. В 1868 году оно было преобразовано в училище земледелия и садоводства — введено было преподавание полного курса земледелия. С 18 февраля 1903 года училище было реорганизовано в среднее училище садоводства и земледелия. Директор училища М.Е. Софронов в "Ежегоднике" Департамента земледелия за 1909 год писал: "Садовое отделение Уманского училища занимает среди специальных учебных заведений особое место. По числу преподавателей и по размерам отпускаемых государством средств оно выделяется не только у нас в России, но и среди заграничных училищ этой специальности. Для ухода за Уманским садом использовались наемные рабочие, кроме того, работали здесь и ученики низших садовых школ для практического совершенствования знаний по садоводству. Директор училища Николай Иванович Анненков систематически сообщал в Петербург о проводимых работах в Уманском саду...

В Центральном государственном архиве в Ленинграде хранится отчет Уманского училища садоводства и земледелия в департамент земледелия о состоянии хозяйства "Царицына сада" за 1897 год. В этом интересном документе отмечается, что "уход за оранжерейными растениями в отчетном году значительно облегчен благодаря перезимовкам растений в хорошо отстроенных и отремонтированных оранжереях. В саду ежегодно увеличивается количество растений". Так, в 1897 году количество растений в теплицах и оранжереях составило 19 тысяч экземпляров; разбит был участок земли, защищенный от сильных ветров с северной стороны защитной стеной, для культур цветочных растений. В цветниках "Царицына сада" насчитывалось до 250 видов растений. Всего к концу 1897 года в хозяйстве "Царицына сада" их было 381 тысяча 900 растений, из которых 181 тысяча экземпляров декоративных пород и 200 тысяч 900 экземпляров плодовых растений» [17].

Вот в какое чудесное место попал учиться молодой Лысенко, о другом и мечтать не надо. Но посмотрите, как или чем Сойфер напрочь испортил высокий уровень подготовки Лысенко:

«Нечего говорить о том, как ему повезло в жизни, — пишет автор книги "Власть и наука". — Попав в Умань, Лысенко мог получить солидные знания. Однако нормальной учебе помешали события той поры. Шла Первая Мировая война, и небольшой городок Умань (в то время 29 тысяч жителей) оказался в зоне противоборства разных армий. Сначала город захватили австро-венгерские войска. Потом эти места попали под начало Центральной Украинской Рады, боровшейся с большевиками. Советскую власть провозгласили в Умани только в феврале 1918 года. Но Гражданская война бушевала здесь и позже. Умань то переходила в руки красных, то снова оказывалась занятой белыми. Окончательно красные овладели городом только в 1920 году, когда Лысенко как раз заканчивал училище. Получилось, что все три года, пока он числился слушателем, ни о какой нормальной учебе говорить не приходилось. Неудивительно, что окончивших надо было доучивать. С этой целью Лысенко послали на несколько месяцев в 1921 году в Киев на курсы, организованные Главсахартрестом. Оттуда практикантом попал он на небольшую Верхнячскую селекционную станцию (сейчас Верхнячск — поселок в Черкасской области), а через два месяца переехал в Белую Церковь на селекционную станцию Сахартреста» [2].

Выделенные курсивом утверждения выведены Сойфером из событий Первой мировой и Гражданской войны примерно так же, как вывод о вере Лысенко в Бога следовал из факта его крещения и наличия в Умани церкви. Эти домыслы являются единственным «доказательством» «дремучей необразованности» «народного академика». Если бы автор книги «Власть и наука» написал, что австро-венгерские войска или коммунисты расстреляли преподавателей, сожгли здания училища и вырубили садовые деревья, то читатель еще мог бы поверить о проблемах образования Трофима Денисовича. А так-то, о чём здесь можно говорить? Как учились будущие агрономы и садоводы при царе, так и продолжали учиться при коммунистах. Кому они мешали? Но Сойфер продолжил чернить биографию Лысенко столь же бездоказательно.

«В Белой Церкви он получил свой первый должностной титул — специалист по селекции свеклы. Но, как это часто случалось с ним и позже, занялся он другим — селекцией "огородных растений и яровых культур" (5). Он попытался вывести собственный сорт томатов (из затеи ничего не вышло) и попутно решил освоить хорошо известный специалистам способ прививки отрезанных побегов, а также почек или глазков с целью получения большего количества семян (позже услужливые биографы Лысенко стали именовать эту ученическую работу "разработкой метода ускоренного размножения родоначальников новых, улучшенных сортов свеклы прививкой отдельных глазков" /6/).

Не получив сколько-нибудь серьезных результатов, Лысенко, тем не менее, публикует в 1923 году две коротенькие статейки (одну из них в соавторстве с А.С. Оконенко) (7). После этого вплоть до 1928 года ни одной публикации с его фамилией, как автора, в свет не выходит. Однако если содержание первых публикаций было малозначащим, сам факт их публикации говорил о желании Лысенко приобрести известность в научных кругах» [2].

Спрашивается, что плохого в том, что исследователь хочет опубликовать результаты своей работы? Это ложь, что «содержание первых публикаций было малозначащим». Именно первые годы работы Лысенко на Белоцерковской опытной станции в качестве селекционера огородных растений дали исключительно важные результаты в деле понимания природы развития растительного организма. И не правда, что из его попытки «вывести собственный сорт томатов … ничего не вышло». Здесь имеется ссылка на И.Е. Глущенко (позиция 5) — его ближайший друг и ученик Лысенко, который написал о своем учителе правдивую книгу (см.: Академик Т.Д. Лысенко – выдающийся советский ученый) и он же продолжил работу по выведению новых сортов томатов (см.: Вегетативная гибридизация растений). Но посмотрите, как Сойфер старательно принижает образовательный уровень Лысенко. Фальсификатор пишет:

«Другой важный факт из его белоцерковского периода жизни — стремление получить диплом о высшем образовании. В эти годы большевистское руководство страны старается всеми способами расширить контингент студентов, набираемых из пролетарской и крестьянской среды. Лысенко не упускает этой возможности и в 1922 году, оставаясь на рабочем месте в Белой Церкви, поступает в Киевский сельскохозяйственный институт, на заочное отделение, которое заканчивает в 1925 году по специальности агрономия (напомню, что до 1934 года Киев еще не был столицей Украины, центральные власти располагались в Харькове, а Киев был обычным губернским городом).

Как видим, жизнь и учеба Лысенко до этих пор не были ознаменованы чем-то выдающимся. То, что он пытался получить дипломы сначала о среднем специальном, а затем о высшем образовании свидетельствовало о хороших замыслах. Жалко, что в силу во многом независящих от него причин, полноценного образования он не получил. Эта недостаточность образования осталась у него непреодоленной и в дальнейшей жизни. Будучи знакомым с несколькими страничками, написанными им собственноручно, я смею утверждать, что и гораздо позже Лысенко был удручающе безграмотен. Книжная и письменная культура были ему чужды. К тому же не знал он ни слова ни на одном иностранном языке, а, значит, не был в курсе достижений мировой науки» [2].

Опять мы сталкиваемся с вольными фантазиями нашего «историка науки». По его логике, знания агробиологии, даваемые в Уманском училище земледелия и садоводства, он не получил, потому что шла Первая мировая и Гражданская война, а знания, даваемые в Киевском сельскохозяйственном институте, он не получил, потому что «большевистское руководство страны старается всеми способами расширить контингент студентов, набираемых из пролетарской и крестьянской среды». Ну и что с того, что «Киев был обычным губернским городом». К чему всё это было сказано? Только для того, чтобы заключить: «в силу во многом независящих от него причин, полноценного образования он не получил»? А ведь Сойфер читал или хотя бы просматривал десятки биографических заметок, статей и книг о Лысенко, в которых нет ни слова о его «недостаточности образования». Всё, что написал «историк» о провальном образовании Лысенко, высосано им из пальца. Логика вроде той, что он «не был в курсе достижений мировой науки», так как не знал «ни слова ни на одном иностранном языке», — порочна. В связи с последним доводом Сойфер пишет:

«В 1956 году, во время одной из бесед с ним, состоявшихся в ту пору, когда я был студентом Московской сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева, Трофим Денисович похвалялся передо мной тем, что работающие на него переводчики просматривают литературу на 18 языках, и поучал меня: "Только на труды этих бусурман коситься нечего. Своим умом до всего надо доходить и пореже на авторитеты полагаться, в особенности на западные, а то, не ровен час, и не туда заведут"» [2].

Вот вам и ответ, между прочим, вполне разумный, хотя верится с трудом, чтобы заслуженный академик «похвалялся» перед каким-то студентом, который к тому же его не уважал. В самом деле, зачем изучать иностранные языки, когда занимаешься гигантской работой, охватывающей сельское хозяйство огромной страны? В то же время рутинную работу по переводу научных статей могут отлично выполнить профессионалы-переводчики. Чего ж укорять полководца за неумения метко стрелять, ведь его предназначение лежит совершенно в иной плоскости. Закончил Сойфер первый параграф книги таким абзацем:

«За всю жизнь он не утруждал себя сдачей каких-либо экзаменов, положенных каждому научному сотруднику, желающему получить научные степени, так и не смог выполнить ни кандидатской, ни докторской диссертации. Он нашел иной путь. Система выдвижения в специалисты людей от сохи и от станка, "кухаркиных детей" (слова В.И.Ленина), "ударников труда, передовиков, вдохновителей трудового подъема" (слова И.В.Сталина) открыла ему путь наверх» [2].

В этих словах автора чувствуется «классовое» презрение к выдвиженцам из народа. Сойфер не верит в «божью искру», хотя Лысенко добился своих успехов не только благодаря природному уму и таланту. Он много и напряженно работал, причем со своей жизненной задачей определился с младых ногтей и неуклонно, не разбрасываясь по мелочам, шел к однажды выбранной цели.

И потом, «историк» Сойфер плохо представляет ситуацию с системой образования на тот период. После Октября 1917 года аттестационной системы в Советской России просто не существовало. Например, в Московском университете первая докторская диссертация по физике была защищена только в 1938 году С.М. Рытовым по теме «Модулированные колебания и волны» [12]. До этого момента научные степени присваивались университетскими чиновниками с формулировкой «по совокупности работ», что, кстати, не такая уж плохая практика. «Диссертационная записка», которую сейчас «защищают», предполагает лишь некий обзор опубликованных работ. В 80-е — 90-е годы прошлого века «защищалась», собственно, одна эта «Записка», т.к. число и качество публикаций в центральной печати резко снизилось. В нынешние «нулевые» годы ученая степень присваивается, практически, любому желающему. Это связано с финансовой стороной дела самой центральной печати научных работ.

Немного истории: на Физическом факультете МГУ по совокупности работ в 1928 была присвоена первая докторская степень Фесенкову В.Г. Затем, в 1930 г., ее получили Предводителев А.С. и Боголюбов Н.Н., в 1933 г. — Шпольский Э.В., а в 1934 г. — сразу 17 человек: Андреев Н.Н., Аркадьев В.К., Бачинский А.И., Блохинцев Д.И., Введенский Б.А., Капица П.Л., Кравец Т.П., Курчатов И.В., Ландау Л.Д., Ландсберг Г.С., Максимов А.А., Папалекси Н.Д., Ржевкин С.Н., Скобельцин Д.В., Шубников А.В., Шулейкин В.В., Щодро Н.К. В 1935 г. — 26 человек. Такое количество новоиспеченных докторов означало снижение качества их подготовки. Был взят курс на повышение квалификации: в 1936 г. присвоены только две докторских степени, а в 1937 г. — пять [12]. Наконец, в 1938 году из этих незащищенных докторов были сформированы специализированные ученые советы по защите докторских диссертаций, которые существую и по сей день.

Физика мне ближе, чем агробиология, но не думаю, чтобы там дела обстояли лучше. К сказанному процитирую пару предложений относительно получения высшего образования, написанных самым популярным на сегодняшний день физиком мира, Стивеном Хокингом: «В то время [в 1950-х] курс физики в Оксфорде был построен так, что избежать работы не представляло большой сложности. Я сдал один экзамен до приезда туда, а потом за три года пришлось сдать лишь выпускной экзамен» [13]. А вот, что написал в своей автобиографии Нобелевский лауреат 2003 года по физике академик В.Л. Гинзбург:

«…Меня послали в школу только в 11 лет (в 1927 г. я поступил в 4-й класс)… Это была бывшая французская гимназия… В 1931 г., как раз когда я окончил 7 классов, в СССР произошла очередная школьная реформа, и полная средняя школа была упразднена… В 1931 г. … я устроился лаборантом в рентгеновской лаборатории технического ВУЗа… То, что я приобрел в лаборатории, это не столько какие-то конкретные знания, сколько вкус к работе, к физике, изобретательству. …Решил поступать на физический факультет Московского госуниверситета (МГУ). А тут как раз с 1933 г. стало возможным поступать в МГУ по открытому конкурсу...

Но для поступления в Университет нужно было пройти полный курс средней школы, а я ведь окончил лишь 7 классов [правильнее сказать, 4 класса]. Вот и пришлось мне за месяца три овладеть (частично с учителем) знаниями, которые изучают в старших классах. Пишу об этом довольно подробно потому, что всю жизнь жалею о том, что не получил нормального среднего образования. … Хотя у меня, как я убежден, не более чем средние способности, я за три месяца "прошел" программу трех школьных лет. Но какой ценой? Цена, прежде всего, в отсутствии автоматизма в элементарной математике и орфографии даже русского языка. Конкретно, если бы в школе я решил, например, 100 каких-то задач по алгебре, тригонометрии и т.д., то сам решил их, скажем, лишь 10. Зачем решать много задач, если не требуют? А такое тянет за собой и отсутствие навыков при дальнейшем изучении математики. С орфографией то же самое… Не знаю я и языков, хотя, конечно, потом пришлось овладеть английским языком, да и то лишь в пределах, необходимых для занятий физикой…

На вступительных экзаменах на физфак МГУ в 1933 г. я ни на чем не провалился, но в целом сдал без блеска. В результате меня в университет не приняли… Поэтому я поступил на заочное отделение, что оказалось возможным. И опять меня ударило по больному месту. В 1934 г. мне удалось перевестись на очное отделение, на второй курс, т.е. я догнал своих товарищей и стал учиться, как все. Но узнал, насколько богаче и ярче была их жизнь при наличии всяких факультативных курсов и т.д. Я уже не говорю о том, что каким-то образом так и не познакомился с курсами астрономии и химии, которые не пришлось проходить заочно и как-то не был обязан "сдавать" при переходе на очное отделение…» [14].

Почему Сойфер не возмущается, что Гинзбург не знал ни одного иностранного языка, а в родном русском делал уйму орфографических ошибок? В заметке Юрия Васильева «Я — из неграмотных» на вопрос автора по поводу образования, точнее, плохо ли учиться самостоятельно, Гинзбург ответил:

«Судите сами: на втором курсе физфака МГУ у нас был диктант, за который половина студентов получили "неуд", в том числе и я. До сих пор помню, что я написал "колеблящиеся" вместо "колеблющиеся" — и, кстати, до сих пор не уверен, как правильно. Русский письменный я и сейчас знаю плохо, пишу с ошибками — прибегаю к услугам секретарши, которая окончила десятилетку и гораздо грамотнее меня» [15].

А ведь Лысенко на 18 лет старше Гинзбурга, так что учеба, экзаменация и научная аттестация в его время проходила еще более на низком уровне. Но означает ли это, что оба академика имели невысокую научную квалификацию? Отнюдь! Всё здесь зависит от личного желания учиться, а у Лысенко оно было с избытком. Между тем, Сойфер очень много уделил внимания профессиональной квалификации Лысенко, но все аргументы о несостоятельности его образования он построил на внешних обстоятельствах, которые мало значили для Лысенко.

Когда имеешь дело с личностью такого масштаба, смешно говорить о сдаче экзаменов, защите кандидатской и докторской диссертации. Книга М.С. Воинова дает некоторые представления об этих масштабах. Автор представил всю биографию Лысенко в строго хронологическом порядке, короткими сообщениями о достижениях. Вот часть знаменательных дат, когда молодой Лысенко получал всё возрастающее признание [6, с. 8 – 12]:

1929 7 декабря. "Сельскохозяйственная газета", статья "В чем сущность гипотезы озимости растений" , в которой сообщается, что отец Т.Д. Лысенко, Денис Никанорович, по указанию сына произвел в своем хозяйстве в с. Карловке опытный посев яровизированной озимой пшеницы на площади 0,5 гектара и в то же лето получил урожай этой пшеницы в 140 пудов (в пересчете на 1 гектар).
1930. В работу по яровизации включаются первые сотни колхозников-опытников.
1933. Площадь под посевами яровизированными семенами составила 200 тысяч гектаров. Начало опытов по летним посадкам картофеля на юге страны.
1934. Площадь под посевами яровизированными семенами составила 600 тыс. га.
1935. Свыше 40 тысяч колхозов и совхозов засеяли яровизированными семенами площадь 2 мил. 100 тыс. га.
1937. Площадь под посевами … составила около 10 мил. га.
1940. Яровизация зерновых культур дала советскому государству более 15 млн. центнеров добавочного урожая.
1941. Посевы яровизированными семенами заняли площадь около 14 млн. га.

В газете "Известия" от 23 ноября 1937 г. были приведены такие цифры: в 1932 г. посевы заняли 43 тыс. га, в 1933 г. – 200 тыс., в 1934 г. – свыше 600 тыс., в 1935 г. – 2,1 млн, в 1936 г. – 6,9 млн, в 1937 г. – 8,9 млн га.

Как видим, сначала ему поверил только один отец, а уже через десять лет ему поверила вся страна. Разве можно завоевать такое доверие у народа «марксистской фразеологией», как сказал В.Д. Дудинцев? Нет, конечно. Если бы не было заметной прибавки урожая, никто бы не стал слушаться «трепача». А добавочное зерно нарождалось из разработанной на Ганджийской опытной станции совсем юным Лысенко новой агротехнологии. Сойфер же представил дело так, будто «благодаря энтузиазму Вавилова все оказавшиеся в зоне его внимания учреждения зажили бурно. … милостивая Судьба поставила Лысенко под начало мудрых и целеустремленных людей, начав потихоньку сводить пока еще скромного по успехам Лысенко и преуспевающего Вавилова». Он всячески принижал значимость решенной Лысенко задачи, мол, «никаких экспериментальных ухищрений, сложной техники задача не требовала. С равным успехом ее можно было поручить любому лаборанту и вообще исполнительному человеку без всякого образования» [2].

Спросите себя, зачем бы редактор газеты «Правда» направил на Ганджийскую станцию своего корреспондента, Вит. Федоровича, к «пока еще скромному по успехам» агроному? Чтобы пригасить яркие впечатления от первой статьи в «Правде», Сойферу пришлось присочинить, будто «корреспондент ради красного словца сильно приукрасил положение, заявив, что проблема решена». Кому здесь не понятно, что скрывается за таким вот вздором: «Федорович своей несерьезностью, презрительным отношением к настоящим ученым стимулировал Лысенко на новые такие же "подвиги". Как посланец Князя Тьмы он набросил темное покрывало на Трофима, и с этого момента все последующие его деяния несли на себе печать поспешности, дьявольского блеска и позорной несерьезности» [2].

Вот она демонизация персонажа! Если автор прибегает к подобной форме изложения, его «научный труд» переходит в разряд беллетристического жанра. Каким «Князем Тьмы» может быть корреспондент газеты «Правда»? Он приехал на два дня, походил вместе с Лысенко по полям, мало что понял из его рассказов, в чём сам честно признался, и уехал — всё! Какое «темное покрывало» он мог набросить на Трофима? Да и вряд ли Трофим обратил внимание на статью заезжего борзописца, в которой его выставили огородным кротом. Ясно, что весь этот бред Сойферу понадобился, чтобы пафосно заявить: «с этого момента [т.е. с 1927 года] все последующие его деяния несли на себе печать поспешности, дьявольского блеска и позорной несерьезности» [2].

И этими ужасно лживыми словами он наградил по-настоящему серьезного, вдумчивого и трудолюбивого Лысенко? Но ведь и до «этого момента», т.е. до появления «Князя Тьмы», у «босоногого профессора», которому не было и 30, имелись «последователи, ученики, опытное поле»; к нему «приезжали светила агрономии зимой, стояли перед зелеными полями станции, признательно жали руки, перелистывали большую клеенчатую, порядком засаленную тетрадь, в которой наблюдения чередовались с цифрами и формулами» [1].

Прочтите примечание 21 к сойферовскому тексту. В нём есть одно коротенькое предложение, передающее мнение поэта, переводчика и писателя С.И. Липкина о Лысенко, которое целиком перечеркивает всю первую главу книги «Власть и наука». Вот оно: «Липкин запомнил Лысенко как скромного, вежливого человека». А кто-нибудь из очевидцев запомнил Лысенко как человека «поспешного» с «позорной несерьезностью»? Откуда Сойфер взял эту грязь? Вот послушайте, что написал Д.А. Долгушин о своем будущем друге и единомышленнике, когда он только познакомился с ним, т.е. в 1928 году.

«...Жизнь тут чертовски интересна. Злоба дня у нас — работа одного молодого агронома — Лысенко (твой, маманька, соотечественник — с Полтавщины). Он тут уже два года ведает бобовыми, но занимается всем — «сверх программы». Очень занятная фигура. Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом. Словом — полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще — неизвестно, когда мы выходим на работу — он уже в поле, возвращаемся — он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него «хотят», «требуют», «просят», «боятся», «любят», «мучаются». Однако, это у него не от анимизма — он материалист до мозга костей, и дарвинист настоящий. Вообще человек замечательный.

Мы часто собираемся у Игоря или Исая — беседовать с ним чрезвычайно интересно. Это настоящий творческий ум, новые оригинальные идеи так и прут из него. И каждый, разговор с ним поднимает в голове вихрь интересных мыслей. Он всегда увлечен своей работой, энтузиаст отчаянный. Наблюдателен невероятно. Это, конечно, относится, прежде всего, к растениям, но, хотя кажется, что он ничем больше не интересуется, он все замечает, все схватывает, и часто выясняется, что он — в курсе всех, даже самых интимных событий на нашей станции, о которых, казалось бы, он никак не мог знать.

Мысли его почти всегда неожиданны и парадоксальны, но на поверку оказываются удивительно меткими и правильными. Многое из того, что мы проходили в институте, например, о генетике, он считает «вредной ерундой» и утверждает, что успех в нашей работе зависит от того, как скоро мы сумеем все это забыть, «освободиться от этого дурмана». Эксперимент у него бывает ценен в том случае, если он неудачен и приводит к противоречию. И т.д. Игорь, как всегда, с самым серьезным видом утверждает, будто Лысенко уверен, что из хлопкового зерна можно вырастить верблюда и из куриного яйца — баобаб...

Таких опытов Лысенко, правда, еще не ставил, но вот, послушайте, к чему привела его последняя работа. Он установил, — и это не подлежит теперь никакому сомнению! — что все озимые растения, которым, как принято думать, необходим зимний покой для того, чтобы они в следующем году зацвели и дали семена, — на самом деле ни в каком «покое» не нуждаются. Им нужен не покой, а холод, сравнительно небольшая порция пониженной (но не ниже нуля!) температуры.

Получив эту порцию, они могут развиваться дальше без всякого перерыва и дадут семена. Но эта порция пониженной температуры может сыграть свою роль, даже когда растение еще не растение, а только едва наклюнувшееся зерно. Таким образом, если, например, семена озимой пшеницы слегка замочить и, продержав некоторое время на холоде, посеять весной, то они нормально разовьются и дадут урожай в то же лето — как настоящие яровые!

Представляете, дорогие мои, что это значит? Сокращение вегетационного периода растений, перемещение многих культур на север и черт знает, что еще!

Это, несомненно, открытие и — крупного научного значения... Вот какой у нас Лысенко! Я, конечно, полностью захвачен его идеями и работаю с ним...» [9, с. 10 – 12].

Приведу еще два фрагмента из книги Юрия Долгушина, где он рассказывает о судьбоносном периоде в жизни Лысенко.

«В то время — в 1926 году — никто, конечно, и не подозревал, что скромные опыты с бобовыми в Гандже неудержимо вырастают в научно-историческое событие. Не думал об этом и сам агроном Лысенко. Ему было не до того. Непреодолимая страсть исследователя, уже и раньше, на Украине, то и дело осторожно вспыхивавшая в нем, теперь захватила его с особенной силой. Эти замечательные, неудачные, — да, да, неудачные, — опыты обнаружили загадку, тайну природы растений, мимо которых нельзя было пройти. Ведь разгадать ее — означало бы сделать шаг к овладению, к управлению вегетационным периодом растений!.. А это — путь к небывалому расцвету хозяйства в стране...

Лысенко не таил своих мыслей. Каждого, кто подходил к нему, он немедленно окутывал сетью своих логических рассуждений, заставлял думать, искать, разгадывать тайну.

Это был бунт. Мысли были еретические. Сейчас, после всех событий, которые произошли в биологии на протяжении последних лет, нам уже трудно представить себе, как нелепо «с научной точки зрения» было в то время думать, что, например, сорт растения может в зависимости от каких-то внешних причин менять свои признаки, что можно «управлять» вегетационным периодом, раз и навсегда установленным для каждого растения природой!

Никто не знает, — нигде это еще не, описано, — какую колоссальную работу проделал Лысенко в течение следующих двух лет. Между тем это был, пожалуй, самый знаменательный период в творческом становлении ученого. Именно в эти годы, обуреваемый жаждой раскрытия возникшей перед ним тайны этой молчаливой растительной жизни, он начал впервые формулировать в своем сознании некоторые простые, но оказавшиеся неожиданно новыми для науки положения. Они отличались только тем замечательным свойством, что в них отражалось то, что действительно происходило в природе, в жизни.

Положения эти накоплялись, цепляясь одно за другое; тогда начал складываться фундамент будущего здания новой науки, еще не имевшей названия» [9, с. 17 – 18].

«В то время — в 1926 году — никто, конечно, и не подозревал, что скромные опыты с бобовыми в Гандже неудержимо вырастают в научно-историческое событие. Не думал об этом и сам агроном Лысенко. Ему было не до того. Непреодолимая страсть исследователя, уже и раньше, на Украине, то и дело осторожно вспыхивавшая в нем, теперь захватила его с особенной силой. Эти замечательные, неудачные, — да, да, неудачные, — опыты обнаружили загадку, тайну природы растений, мимо которых нельзя было пройти. Ведь разгадать ее — означало бы сделать шаг к овладению, к управлению вегетационным периодом растений!.. А это — путь к небывалому расцвету хозяйства в стране...

Лысенко не таил своих мыслей. Каждого, кто подходил к нему, он немедленно окутывал сетью своих логических рассуждений, заставлял думать, искать, разгадывать тайну.

Это был бунт. Мысли были еретические. Сейчас, после всех событий, которые произошли в биологии на протяжении последних лет, нам уже трудно представить себе, как нелепо «с научной точки зрения» было в то время думать, что, например, сорт растения может в зависимости от каких-то внешних причин менять свои признаки, что можно «управлять» вегетационным периодом, раз и навсегда установленным для каждого растения природой!

Никто не знает, — нигде это еще не, описано, — какую колоссальную работу проделал Лысенко в течение следующих двух лет. Между тем это был, пожалуй, самый знаменательный период в творческом становлении ученого. Именно в эти годы, обуреваемый жаждой раскрытия возникшей перед ним тайны этой молчаливой растительной жизни, он начал впервые формулировать в своем сознании некоторые простые, но оказавшиеся неожиданно новыми для науки положения. Они отличались только тем замечательным свойством, что в них отражалось то, что действительно происходило в природе, в жизни.

Положения эти накоплялись, цепляясь одно за другое; тогда начал складываться фундамент будущего здания новой науки, еще не имевшей названия» [9, с. 21 – 22].

В течение двух лет напряженной экспериментальной работы Лысенко доказал, что продолжительность жизни однолетних растений не является их видовым признаком, как считалось раньше. Она меняется, причем довольно в широких пределах. Вместе с колебаниями сроков развития организма менялось качество его плодов, их пищевые характеристики, размеры и вес. Но об этом подробно поговорим в другой раз.

Обманывали, будто Лысенко откармливал своих
подопытных животных шоколадом и печеньем.

Грязные принципы всепобеждающего обмана

Олег Акимов

Сначала мне казалось, что ссылка Сойфера на внешние обстоятельства, которые якобы помешали Лысенко получить «полноценное образование» (помните: «большевистское руководство страны старается всеми способами расширить контингент студентов, набираемых из пролетарской и крестьянской среды», а также Гражданская и Первая мировая война), придумка самого Сойфера. Ан, нет. Оказывается, эту нелепую аргументацию выдвигал еще академик Д.Н. Прянишников, учитель и единомышленник Н.И. Вавилова, ссылаясь на биографию Лысенко, опубликованную в с.-х. энциклопедии. 5 Января 1945 года он написал донос на Лысенко и послал его на имя Народного комиссара земледелия т. Андреева А.А. [16]. В нем говорилось:

Глубокоуважаемый Андрей Андреевич!

Позвольте мне в дополнение к той личной беседе о делах ВАСХНИЛ и ее руководителя, которая имела место несколько месяцев тому назад, сообщить Вам содержание моей записки, поданной в Президиум Академии наук относительно состояния вопроса по генетике, а здесь добавить несколько слов о деятельности Т.Д.Лысенко как президента Ленинской Академии.

Собственно говоря, Академии не существует, а есть некоторый "департамент препон" (щедринское выражение), который тормозит движение вперед по всем с.-х. наукам; с.-х. опытное дело пошло назад, особенно резкая деградация замечается в методике полевого опыта (чему подает пример сам Т.Д.Лысенко). Во главе этого "департамента препон" стоит командир, типа ротного командира "доброго" старого времени, не терпящий расхождения с им во мнении по всем наукам.

При невероятном отсутствии образования в области основного естествознания* сам он совершенно не сознает этого и вместо того, чтобы учиться, он наклонен только поучать других, воображая, что президент должен сам руководить работами по всем наукам. Всякая инициатива подавлена, и даже из вице-президентов ни один имеющий самостоятельное мнение по своей специальности не мог с ним ужиться.

Поэтому я считаю всякий разговор с ним напрасной тратой сил. Единственный выход — смена руководства путем введения выборного начала. Но, конечно, было бы неправильно, если бы теперешний ограниченный состав (не говоря уже о качественном уровне некоторых академиков, назначенных Черновым и Яковлевым) стал бы выбирать из своей среды президента на 3 года. Я думаю, что этот состав мог бы выбрать только временного и.о. президента (или первого вице-президента) на один год, с тем чтобы этот последний, во-первых, дал возможность академикам высказаться и работать, как они находят нужным, а во-вторых, провел бы дополнительные выборы академиков, и только после этого Академия произвела бы выборы президента на 3 года. Также и директора Института должны вбираться на твердый срок (2 или 3 года).

Я очень извиняюсь, что в качестве "восьмидесятилетника" (восьмидесятилетником я являюсь вдвойне, во-первых, как студент 80-х годов, а во-вторых, по возрасту) я должен беречь свои силы и не тратить их на борьбу с ветряными мельницами, почему я и позволил себе не отрываться от работы, ради которой сел на 2 недели в "Узкое".

С искренним уважением, академик Д. Прянишников
Узкое – Москва, 5.I-1945

* Это объясняется тем, что Т.Д.Лысенко не прошел нормального курса высшей школы, он сдавал экзамены в качестве заочника в конце 20-х годов, когда допускались всякие поблажки (см. его биографию в с.-х. энциклопедии). Поэтому ему следовало бы прежде всего пройти физику, химию и ботанику, хотя бы в объеме, отвечающем первому курсу СХА. (Примеч. Д.Н. Прянишникова).

Теперь попытаемся понять грязные принципы всепобеждающей подлости, которыми пользуются фальсификаторы, в какое бы время они не жили. Сначала мы покажем это на примере другой книги Сойфера, в которой вскользь упоминается книга В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». Напомним молодым читателям, не сдававшим экзамены по марксизму-ленинизму, в ней дается всесторонняя критика работ Маха и Авенариуса. А сейчас читаем Сойфера:

«Ленину, из-за малой образованности (он проучился в Казанском университете всего два месяца, а после этого по собственной воле отчислился из университета, и лишь затем, использовав положение весьма влиятельного папы — крупного начальника в сфере образования, получил диплом адвоката, сдав экзамены экстерном) было бы трудно освоить эти работы» [18, гл. VI].

Любопытно узнать, почему:

«В гениальность Ильича можно было бы и впрямь поверить, — пишет Сойфер, — если бы не знать, что по-немецки он читал еле-еле, как пишут теперь в анкетах, — "со словарем". К тому же у Ленина не было необходимой научной подготовки к восприятию этих трудов, в которых рассматривались последние открытия в физике, перевернувшие, как мы теперь знаем, многие представления в современной науке и приведшие к созданию как новой — релятивистской физики, так и к конструированию атомной и водородной бомб, космических летательных аппаратов, к зарождению физики элементарных частиц и пр. и пр.» [Там же].

Итак, «малообразованный» Ленин, который почти все годы эмиграции провел в европейских библиотеках, не смог «освоить» работы Маха и Авенариуса, так как «по-немецки он читал еле-еле». Заметьте, Сойфер не изучал философию двух главных эмпириокритиков и не утруждал себя скрупулезным разбором существа ленинской критики махизма. Свой вывод он сделал только из того, что Ленин «проучился в Казанском университете всего два месяца» — откуда же ему знать иностранные языки?! Выше мы убедились, что аналогичная подмена существа дела сомнительными фактами была использована и в случае с Лысенко.

Сойфер верхогляд: он не понимает, что релятивистская физика никакого отношения «к конструированию атомной и водородной бомб, космических летательных аппаратов» не имеет. Между тем, точно такая же дешевая аргументация была использована авторами Письма трёхсот. В нем говорилось, что с треском провалились «многолетние старания некоторых наших философов и физиков, которые, прикрываясь диалектической фразеологией, пытались "отменить" теорию относительности и квантовую теорию, т. е. те области физики, которые дали наибольший выход в практику, а именно мирное использование атомной энергии и, с другой стороны, — атомно-водородное оружие».

Откуда взялась эта ложная аргументация по защите спекулятивной физики? «Письмо трёхсот» написано осенью 1955 года, а летом 1952 года была предпринята мощная атака на теорию относительность со стороны видного советского философа А.А. Максимова (см. его статью «Против реакционного Эйнштейнианства в физике»). В 1930-х годах он еще верил в Эйнштейна, но через двадцать лет сильно разочаровался в нём. К Максимову присоединились физик Р.Я. Штейнман и философ И.В. Кузнецова, также выступившие за полный отказ от релятивистской теории, как вредной махистской выдумки, не принесшей никакой практической пользы.

В защиту Эйнштейна и его махистского учения выступил академик В.А. Фок со статьей «Против невежественной критики современных физических теорий», обладавший, однако, в идеологической сфере меньшим авторитетом, чем член-корреспондент АН СССР Максимов. И тогда был использован типичный для советской науки того периода прием давления посредством написания коллективных писем. Инициаторами этих заговорщических писем, как правило, выступали одни и те же ученые-интриганы, от которых зависела работа целых научно-исследовательских институтов. Ссора с ними могла парализовать нормальную работу больших коллективов, поэтому за этими жалобами и просьбами всегда скрывался шантаж.

В это время под патронажем Л.П. Берии шли работы по созданию, как выразился Сойфер, «атомно-водородного оружия». В декабре 1952 года к Берии обратились И.В. Курчатов, С.А. Соболев, Д. И. Блохинцев, И.Е. Тамм, М.А. Леонтович, Л.А. Арцимович, И.К. Кикоин, Н.И. Головин, А.Д. Сахаров, Г.Н. Флеров, Л.Д. Ландау, А.П. Александров, А.И. Алиханов, М.Г. Мещеряков. Все они выразили свое согласие с содержанием статьи В.А. Фока. Ниже приводится полный текст их письма.

Глубокоуважаемый Лаврентий Павлович!

Мы обращаемся к Вам в связи с ненормальным положением, создавшимся в советской физике. Это положение является результатом ошибочной и вредной для интересов советской науки позиции, которую заняли некоторые из наших философов, выступающих по вопросам философии физики.

Важнейшими задачами советских философов в области физики является материалистическое обобщение громадного круга новых фактов, понятий и идей, накопленных современной физикой, и борьба против идеалистического извращения достижений физической науки.

Вместо этого некоторые из наших философов, не утруждая себя изучением элементарных основ физики и сохраняя в этой области полное невежество, сочли своей главной задачей философское "опровержение" важнейших завоеваний современной физики. Основной атаке со стороны этой группы философов подвергается теория относительности и квантовая теория, лежащие в основе всей современной физики и представляющие собой теоретическую базу электронной и атомной техники.

Непосредственным поводом нашего обращения к Вам послужил возмутивший нас факт опубликования в газете "Красный флот" от 13 июня 1952 г. невежественной и антинаучной статьи члена-корреспондента АН СССР Максимова А. А. под названием "Против реакционного Эйнштейнианства в физике".

В этой статье Максимов заявляет, что "Теория относительности несомненно пропагандирует антинаучные воззрения по коренным вопросам современной физики". Основные положения теории относительности Максимов объявляет нелепостью и стремится их высмеять.

Это говорится о теории, которая сыграла революционную роль в развитии физики, выяснив новые физические свойства пространства и времени и установив законы движения быстрых частиц. Эта теория, глубоко материалистическая по своей сущности подтверждается с замечательной точностью огромным количеством экспериментальных фактов. Одним из ее наиболее убедительных подтверждений является самый факт существования действующих ускорителей заряженных частиц, устройство которых целиком основано на законах теории относительности. Несомненно также, что важнейшие проблемы, стоящие перед советской физикой – проблемы элементарных частиц и ядерных сил, не могут быть разрешены без использования теории относительности.

Теория относительности представляет собой последовательную и стройную систему неразрывно связанных между собой физических идей, глубокое понимание которых необходимо для ее плодотворного применения. Этого совершенно не понимает Максимов и некоторые другие философы, пытающиеся сохранить отдельные частные результаты теории, отрицая при этом ее основное физическое содержание.

Максимов ополчается не только против теории относительности, но и против всей современной физики. Утверждая, что "Лагерь идеализма через Эйнштейна, Бора и Гейзенберга стал направлять развитие физики в тупик", Максимов тем самым отрицает и квантовую теорию. Огульно обвиняя всю современную физику в идеализме, Максимов, в сущности, тем самым приписывает идеализму все ее величайшие достижения.

Следует отметить, что в своей кампании против современной физики Максимов, к сожалению, не одинок. Так, например, в "Вопросах философии" и "Литературной газете" за 1948 г. появился ряд статей философов, посвященных огульной и неправильной критике квантовой теории.

Мы по своему опыту знаем, какой огромный вред приносит появление подобных статей. Они неправильно ориентируют наших научных работников и приводят к недопустимому снижению уровня этого преподавания; они отвлекают внимание и силы научных работников от насущных задач дальнейшего развития современной физики в решающих ее направлениях.

В настоящее время решающее значение приобретает для нас размах и смелость в работе по принципиальным вопросам экспериментальной и теоретической физики в нашей стране. В этой обстановке позиция тех философов, которые "опровергают" уже достигнутые научные результаты и следовательно тянут науку назад, является особенно вредной.

Мы считаем своим долгом поставить Вас в известность о нашей точке зрения по вышеизложенным вопросам.

Мы считали бы весьма желательным опубликование в центральной прессе статьи; академика Фока, посвященной критике статьи Максимова.

Статью тов. Фока мы при сем прилагаем» [19].

Данное письмо, а также Письмо трёхсот, коллективное письмо О статье Н.П. Кастерина «Обобщение основных уравнений аэродинамики и электродинамики» (авторы: Д.И. Блохинцев, М.А. Леонтович, Ю.Б. Румер, И.Е. Тамм, В.А. Фок, Я.И. Френкель), Протокол и резолюция по делу Н.П. Кастерина и прочие письма и документы демонстрируют нам, какими безнравственными методами пользовались формалисты против конструктивистов, каковыми являлись А.А. Максимов, Т.Д. Лысенко, Н.П. Кастерин, А.К. Тимирязев, В.Ф. Миткевич, А.С. Предводителев.

Подписанты приведенного письма не могли говорить открыто о ядерном оружии, поскольку данная тема была строго засекреченной. Но устно Курчатов доложил Берии, что принцип действия их секретного изделия основывается именно на релятивистской и квантовой теории. Мало того, что это выглядело шантажом, это было еще и большой ложью. После заявления Курчатова и прочтения писем Берия обратился к Г.М. Маленкову с просьбой опубликовать статью Фока.

Максимов был удивлен и раздосадован такому неэтичному поступку, на который Берию толкнули спекулянты-физики. Это чувствуется из его письма от 5 февраля 1953 года.

Многоуважаемый Лаврентий Павлович!

Некоторое время тому назад акад[емиком] В. А. Фоком была представлена в редакцию журнала "Вопросы философии" статья под названием "Против невежественной критики современных физических теорий". В беседе с главным редактором журнала, проф[ессором] Ф. В. Константиновым проф[ессор] Фок заявил о том, что его статья одобрена Вами. На днях, выступая с докладом в Физическом институте Академии наук СССР (ФИАН), акад[емик] В. А. Фок снова повторил свое утверждение.

Упоминание Вашего имени акад[емиком] В. А. Фоком не только является необычным и невстречавшимся в редакционной практике (автор настоящих строк уже 30 лет работает в марксистских журналах) случаем, но противоречит основной линии нашей научной жизни, покоящейся на борьбе мнений и свободе критики. Поэтому имеются все основания полагать, что акад[емик] В. А. Фок просто злоупотребляет Вашим именем в целях поддержания своей, в корне ошибочной и вредной идеологической линии.

Акад[емик] В. А. Фок, имеющий бесспорные заслуги как ученый, решивший ряд математических проблем, в течение некоторого времени, особенно начиная с 1948 года, взял на себя задачу защиты субъективистских воззрений буржуазных ученых Н. Бора, В. Гейзенберга, А. Эйнштейна. Последнее время и устно и в печати акад[емик] В. А. Фок защищает философские воззрения покойного акад[емика] Л. И. Мандельштама, целиком совпадающие с воззрениями представителей англо-американских философских направлений т[ак] наз[ываемого] операционализма, логического позитивизма и им подобных, по существу, ничем не отличающихся от разгромленного Лениным махизма.

Выступая в таком духе, акад[емик] В. А. Фок оживляет было совсем уже разгромленные в СССР течения, идущие от физиков-идеалистов капиталистических стран. Как известно, вейсманизм-морганизм [опирался на воззрения таких физиков, как Шредингер (основатель волновой механики), теория резонанса в химии опиралась на воззрения В. Гейзенберга (другой основатель квантовой механики), космологические бредни о замкнутой и конечной вселенной опираются и исходят от А. Эйнштейна и т. д. и т. п. Все сторонники такого рода воззрений сейчас находят в акад[емике] В. А. Фоке главаря. Нет сомнения, что такого рода воззрения ничего общего с наукой не имеют и будут разбиты.

Поскольку ссылки акад[емика] В. А. Фока на Вас противоречат нашей партийной и государственной практике, поскольку нельзя даже в мыслях допустить какую бы то ни было обоснованность ссылок на Вас акад[емика] В. А. Фока, поскольку порочность позиции акад[емика] В. А. Фока очевидна, я считаю своим партийным и гражданским долгом довести до Вашего сведения о недопустимом поведении акад[емика] В. А. Фока в отношении Вас и вообще методов обсуждения насущных вопросов советской науки.

Член-корреспондент АН СССР,
член редколлегии журнала "Вопросы
философии", член КПСС с 1918 г.
А.А. Максимов» [19].

Максимов в ответ на статью Фока написал статью «Борьба за материализм в современной физике», которую, однако, напечатали после статьи Фока с обидной для члена редколлегии журнала «Вопросы философии» припиской «как дискуссионная в общем порядке», т.е. не как редакционную. (Статья Фока опубликована в ВФ 1953 № 1, с. 168-174, статья Максимова — с. 175-195). В статье С.С. Илизарова, сопровождающей тексты архивных документов, говорилось:

«Само это событие, как одно из узловых в истории противостояния науки и идеологии, прочно вошло в анналы истории советской науки. Публикуемые материалы документально освещают невидимую и, соответственно практически неизвестную, конкретную механику прохождения "дела" и принятия решения. Эти документы имеют также существенное значение для дальнейшего изучения социальной истории советской науки, поскольку содержат ценную конкретную информацию об участниках данного события и их роли, о системе аргументации, об уровне и состоянии научных, антинаучных и философских знаний тех лет» [19].

Говоря об этом, автор, очевидно, думал о правоте Фока, Берии, Курчатова, Тамма и прочих подписантов. Кто же в действительности здесь прав, читатель знает.

---

1. Вит. Федорович. Поля зимой. Газета "Правда", 7 августа 1927 г., №178 (3710), с. 5.
2. Сойфер В.Н. Власть и наука (История разгрома коммунистами генетики в СССР). Издание четвертое, переработанное и дополненное. Часть 1. Неизбежный конфликт ученых и "колхозного академика". Глава 1. "Вышли мы все из народа". — Вашингтон , 2001 / Valery N. Soyfer. Communist Regime And Science / http://www.pereplet.ru/text/lisenko/introduction.html.
3. Грэхэм Л.Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе: Пер. с англ. — М.: Политиздат, 1991.
4. Овчинников Н.В. Академик Трофим Денисович Лысенко. — М.: Луч, 2010.
5. Татищев С.С. Детство и юность Великого Князя Александра Александровича (http://feb-web.ru/feb/rosarc/vka/vka-0052.htm).
6. Воинов М.С. Академик Т.Д. Лысенко. / Научная редакция Н.И. Фейгинсона. М., 1950.
7. Лысенко Т.Д. Теоретические основы яровизации. М.—Л., Сельхозгиз, 1935. / в сб.: Агробиология. Работы по вопросам генетики, селекции и семеноводства. — М.: Сельхозгиз, 1952.
8. Дмитриев В.С. Новое в науке о биологическом виде и видообразовании. М.: Знание, 1952.
9. Долгушин Ю.А. У истоков новой биологии. — М.: Гос. Издат. Культурно-просветительной литературы, 1949. (У истоков новой биологии).
10. Глущенко А.И. Слово о моём отце – академике ВАСХНИЛ И. Е. Глущенко. Июль 2007 г., Москва (Россия) – Киев – Лысянка (Украина). (www.rtg-risk.narod.ru)
11. Глущенко А.И. О книгах профессора биофизики и молекулярной генетики В. Н. Сойфера «Власть и наука» и «Тень Ленина его усыновила...» (16 августа 2006 г., www.rtg-risk.narod.ru).
12. Лёвшин Л.В. Физический факультет МГУ. Исторический справочник (Персоналии). — М., 2002.
13. Хокинг С. Черные дыры и молодые вселенные. — СПб.: Амфора - Эврика, 2001.
14. Гинзбург В.Л. Автобиография (приложение к Нобелевской лекции, 2003) / www.ufn.ru.
15. Васильев Ю. Я — из неграмотных (интервью с В.Л. Гинзбургом) / журнал «Огонек» (http://www.ogoniok/com/4960/5/).
16. Соловьев Ю.И. Мужественная позиция академика Д.Н.Прянишникова // Трагические судьбы: репрессированные ученые Академии наук СССР, М.: Наука, 1995, с.194-200 (http://www.ihst.ru/projects/sohist/books/fates/194-200.htm).
17. Уманское чудо - 8. Уманское училище садоводства и земледелия (запись сделана 2004-06-24) / Взято с сайта "Умань: город в котором мы живет" (http://goroduman.com/).
18. Сойфера В.Н. Загубленный талант. История жизни одного лауреата. — Вашингтон, 2004.
19. Илизаров С.С. Берия и теория относительности // Исторический архив, 1994, № 3, с.215-223..